Утром следующего дня – едва забрезжил рассвет – Виктория приняла решение: немедленно, сию же минуту, она начнёт собирать вещи. Она уедет домой. Только там ей помогут родные стены, только там её обрадуют клёны и каштаны, такие милые и близкие, которым она много лет назад дала жизнь, принимая участие в их посадке на улицах и бульварах строящегося города. Она поздоровается с небом и солнцем, обнимет мать и выплачет у неё на груди ту боль, которая накопилась за эти ужасные полгода. Её добрые мальчишки будут с ней рядом, и они обязательно поддержат её. Она будет дома, где сможет, наконец, вздохнуть широко и свободно, и уже никто и никогда не посмеет сдавить её душу безжалостными тисками.
К вечеру Виктория успела уложить только книги, и теперь ждала возвращения мужа с работы, втайне надеясь, что он хотя бы попросит у неё прощения. Но увы… войдя в комнату и увидев перевязанные стопки, он всё понял и, как показалось Виктории, совсем не удивился. Его лицо было бесстрастным и ничего не выражало. Ни слова не говоря, будто всё происходящее не имело никакого значения, он прошёл мимо и равнодушно бросил:
- Не забудь выписаться из квартиры, – а про себя подумал: «Как бы она, чёрт возьми, не предъявила права на её раздел!»
Словно отгадав его мысли, а отчасти взбунтовавшись против его равнодушия к происходящему, Виктория неожиданно для самой себя раздражённо проговорила:
- А я ведь и на раздел подать могу. А что? Я пока ещё твоя законная жена, ношу твою фамилию и имею на это полное право.
«Ни на какой раздел я, конечно, подавать не буду, - тут же подумала она. - Но ведь, посмотрите, какой нахал, – ему абсолютно всё равно, что я уезжаю! Да Господи! – вдруг осенило её, – он же только этого и хотел, этого и добивался. Просто ему надо избавиться от меня, вот и всё. Он не смог, видите ли, пережить мою болезненную адаптацию… Ну, и чёрт с ним, пусть живёт тут один, в этих старых и пустых хоромах».
Вслух же она сказала:
- Успокойся, я не собираюсь делить твою квартиру, у меня и своя есть. И потом – мне ничего не нужно, особенно чужого. Я прошу лишь об одном: сделай одолжение, помоги упаковать и перевести мои вещи.
Они замолчали.
- Хорошо, что ты уезжаешь, – послышался вдруг угрюмый и вместе с тем твёрдый голос Астахова. – И вовсе мы не идеальная пара. Краева со своей астрологией всё наврала тогда, и более того, мы – абсолютно разные, настолько разные, что никогда – слышишь – никогда не сможем понять друг друга, не сможем ужиться под одной крышей. И вообще, - повысив голос почти до фальцета, уже выкрикнул он, - знаешь, ты кто?
Он сделал паузу и посмотрел на Викторию, – не дождавшись от неё реакции, выпалил:
- Разрушитель! Вот ты кто!
- Как интере-есно, – удивлённо протянула Виктория Сергеевна. - А ты значит созидатель?
- Да, я созидатель.
- И что же ты воссоздал, скажи на милость? И вообще, прежде чем приклеивать такие ярлыки, - уже с обидой в голосе проговорила она, - неплохо бы к себе в душу заглянуть.
- Нам с тобой не о чем говорить, - уходя в свою комнату, сквозь зубы бросил Астахов.
- Ну, и не говори, - отмахнулась она.
* * *
Несмотря на окончательное решение, принятое Литвинской накануне, в её душе царили разлад и переживание. Но за сборами и приготовлениями к отъезду она забывала о них и возвращалась лишь тогда, когда оставалась наедине со своими мыслями.
Она вернётся к ним позже, когда снова и снова будет прокручивать в памяти произошедшие за год события, когда вспомнит безапелляционные ярлыки, которыми одарил её муж и которым, в силу какого-то непонятного влияния, она последует. Не находя сил абстрагироваться от них, Виктория впадёт в депрессию, дав нелицеприятную оценку себе, как личности. А пока, взяв очередной отпуск, она готовилась к отъезду.
Друг с другом Астаховы почти не разговаривали, питались отдельно, хотя Виктория несколько раз и приглашала мужа к столу. Но тот с гордым упрямством всегда отказывался.
Через три дня всё было готово к отъезду: вещи собраны, книги упакованы, шкафы разобраны. Конечно ей было нелегко: за прошедший год, что она состояла в браке с Астаховым, она успела снова привыкнуть к статусу замужней женщины, к тому, что нужно о ком-то заботиться. Но с другой стороны, стоило вспомнить его полное равнодушие к ней, особенно в последнее время, когда ей стало по-настоящему плохо, или вспомнить хотя бы тех двоих, в белых халатах, и ей становилось чуть ли не дурно.
«Нет, нет и нет, – тысячу раз нет! - думала она. - Сколько отпущено жить, столько и проживу, но только не здесь и не с ним, этим ужасным человеком. И пусть он миллион раз прав в том, что мы разные люди, пусть… Может, это даже и хорошо, - вдруг решила она, - быстрее забудется этот кошмарный сон».
http://www.proza.ru/2011/04/30/278