Вставай проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов
Кипит наш разум возмущенный,
И в смертный бой идти готов!
Из гимна «Интернационал»
1
Давно зарёкся Егор Синюхин не говорить о своей главной любви. Отнюдь не потому, что стыдился или осторожничал. Известно же, как порой вольно толкуют услышанное и увиденное, что не прошло и никогда не пройдёт через горнило собственного сердца: круглое запросто становится квадратным, в чистом же усмотрят жирные отвалы грязи.
Не желал он трепать языком – и баста! Однако, где-то глубоко-глубоко в самом себе это чувство, преображенное долгим трудом в основной инстинкт, с великой миссией укрепиться в следующем поколении как врождённый, ныне обрело неприкаянность и неприкосновенность подобно бесценной святыне недалёкого прошлого, – улеглось упакованное и за семью замками, улеглось до поры до времени.
Когда-нибудь, свято верил Егор, прояснится разум человеческий и вернется заблудшее стадо к корням и истокам своим, к выпестованному жизненному опыту миллионов людей сгинувшего сообщества строителей светлого будущего. Пусть они возьмут шесть частей, а седьмую отбросят. Даже пусть наоборот: возьмут одну седьмую частичку – уже не напрасен труд его поколения, облагороженного великой мечтой торжества всеобщей гармонии. Труд не во имя себя, не во имя толстосума-хозяина…
В самом начале разворота невесть куда, оглашенного как «перестройка», Егор тут же заподозрил неладное: как можно перестраивать то, что еще и не построили? Потом просто немел от возмущения гнева и обиды: никогда еще, верно, история не знавала такого невероятного количества дегтя, которым вымазали и вымарали все напропалую, размашисто и лихо. Да так напористо и слаженно! Телевидение, газеты, журналы словно повернулись задом к народу, по команде из-за океана скинули штаны – не стыдясь сраму, стали гадить, обгаживать, пердеть и вонять, поливать мочой святыни – всё в искусном формате шоу, аншлага, секретных материалов. Дивящейся трудовой класс, упивался запретной информацией как скороспелой брагой. «Кипел разум возмущенный» и терялся в порыве своего вечного негодования: о чьи головы разбить свои вечные цепи, высвеченные экранами и подтвержденные печатными изданиями в новом взгляде.
Кручинился Егор. А ведь было, было времечко золотое! Что и говорить – эхма! – только растравливать себя. Доводись столкнуться глаз в глаз, бровь в бровь, с очередным серийным хулителем стройной системы равноправного общества, отвергшего частную собственность, немедленно был бы дан достойный отпор! Пусть гадёныш этот ядовито прицелится, вперив в Егора цепкий взгляд, пусть задаст подготовленный сакраментальный вопрос, с намерением убить наповал, ловко обстряпать еще одно заказное убийство, в плане моральном, идеологическом – он встретит такой непробиваемый эмоциональный щит, такую отборную русскую речь, что валить ему придется от Егора во всю ивановскую прыть!
Егору плевать на этих лжесвидетелей – он-то знает, зачем жил, где место святое, верил и верит, что это незыблемо на века вечные. Его не сломать и никак не вытравить веру. Он и гордиться тем, что раз во что-то поверив, никогда не сменит ни веры, ни идеала, не поступиться принципами.
Так вот с малолетства Егор влюблен в свой завод, хотя и вырос в деревне и завод в босые годы свои различал с крыши отцовской голубятни смутным силуэтом вблизи горизонта. Высокие кирпичные трубы и серебристые башни дробили лучи заходящего солнца, подчеркивали изысканность марева заката и свою строгую рукотворную красоту, мощь и блеск целенаправленного труда. Не иначе как зов какой услышал, неуловимый колдовской, соединивший детские мечты о нечто непререкаемо великом, с чем только и стоит связывать свою будущую жизнь. Всем сердцем, какое есть, прилепился Егор к далекому заводу. Ни о чем более не помышлял как только быстрее закончить школу и – в город!
Разузнал, в каком училище готовят рабочих для завода – туда и махнул с аттестатом о восьмилетнем образовании. Выучился на слесаря-ремонтника. С горящими глазами и жадными до работы руками ступил за проходную завода. С тех пор величает завод свой не иначе как «родной ты мой», «кормилец ты наш».
А когда ранним утром шагает Егор к заводской проходной с тем же радостным чувством, как и десять, двадцать, тридцать лет тому назад – что за праздник творится в душе! Рядом также вышагивают друзья и товарищи свежие и румяные, бодрые и веселые. Сыплют шутками-прибаутками, дружески подтрунивают друг над другом, чтобы вызвать новые приливы смеха, так нужного и полезного, растворяющего последние следы всего того, что сейчас именуется стрессом. Егор в эти минуты чувствует что-то сродни очарованию, уходит груз прожитых лет, ноги снова быстрые, глаза вострые и душа поет-ликует. Тянутся руки для приветствия.
— Здорово, Егор!
— Егорка, чертяга, чего не пришел в воскресенье?
— Егор, а завод-то наш заждался: слышь, как гудит!
«Эх, правда твоя, братишка, - думал Егор. - заждался нас завод». Гудел завод не ради приветствия – докладывал: где-то в технологической цепи, в аппарате и сосуде, произошел сбой, что-то лопнуло, треснуло, дало течь, а им – удалым молодцам, профессионалам, асам ремонтного дела – быстрее засучить рукава и подправить работу стального гиганта. «Заждался!» – повторял Егор и сладко жмурился в лучах весеннего солнца. Два дня выходных – что это?– тьфу и нет их, а вот к концу воскресенья защемило сердце Егора: он знал, это завод тянет к себе.
В воскресенье у тещи были именины. Чин-чинарем явился к ней Егор: в белейшей рубашке с модным галстуком, в раритетном костюме супер-пупер. Костюм стоит отдельных слов…
Вдруг Егору была жалована правительственная награда как новатору производства и победителю социалистического соревнования, как лучшему по профессии. Благодаря труду Егору и подобных ему завод перевыполнил все плановые экономические показатели, установленные пятилетним планом социально-экономического развития страны. Для вручения ордена «За трудовую доблесть» Егор был вызван в Кремль. По этому случаю в срочном порядке в скрытом элитном ателье местного Дома мод был сшит по спецзаказу на казенные деньги презентабельный костюм из дорогой дефицитной ткани.
Костюм и орден дополняли друг дуга и стали для Егора равнозначными. Достанет Егор из шифоньера костюм, долго смотрит – не налюбуется. Так, эдак повернет, без конца ткань дивную щупает, причмокивает от удовольствия, гладит ласково – хорош, ай хорош костюм! Ровно невзначай в глазах слеза блеснет: стариков своих вспомянет, пропахших навозом и потом крестьян, всю жизнь с нуждой в ногу шагавших. Схоронены они давно, а Егор их, семя их, не осрамил маманю с батей – живет так, как быть может, они в мечтах жили. Да кого им винить, что дорого хлеб доставался: разруху? войну с фашистом треклятым? грандиозные планы коммунистического правительства, как сейчас говорят, по развитию советской страны и вширь, и вглубь, и ввысь? Так и промыкались они век свой ради малопонятных идей глобального переустройства человека, общества, Земли, Вселенной. Егорку взрастили, сами в землю сгинули.
Повздыхает Егор о стариках, что делать, однако, не вернешь их, не воротишь. Попрыскает на гладко выбритые щеки дорогого французского одеколона, наглянцует ботинки, тоже, между прочим, шик-модерн ботиночки ручной работы и стоят немалые денежки. Обрядится сущим франтом Егор и эдак бочком к зеркалу подвинется, нахмурится и взглянет – хороши костюм, рубашка, галстук; английский лорд, пожалуй, в такое же облачен. В лице, правда, некая несоразмерность: глазки маленькие, оплыли кругами складок кожи, нос большой, мясистый, губы выпячены и сложены трубочкой; кадык, словно второй нос вырос на короткой шее – все это портит вид, впрочем, на самую малость.
Приосанится Егор у зеркала, подмигнет своему отображению. В ответ живот дружелюбно буркнет. «Ага, животина! Чуешь куда иду. Пора говоришь и начать. Погоди еще чуток, уж я тебя ублажу!»
Жена Егора уже у тещи сидела, то есть не у тещи – у матери своей. Путал Егор: жена – теща, теща – жена. Одна помоложе, другая постарше, с одно детей прижили, другая все норовит уму разуму учить – и вся-то разница. А так как ни назови – баба есть баба: неведомый мир, куда без строгой необходимости не любил Егор нос совать. Разные там секси-штучки-приморочки, ахи-вздохи-поцелуи – это родимые пятна загнивающего Запада, так и не загнившего, кстати.
Супружеские обязанности выполнялись исключительно с приходом ночной поры, перед отходом ко сну, выполнялись простыми размашистыми возвратно-поступательными движениями, наподобие кривошипно-шатунного механизма, ритмично двигающего поршень в цилиндре, основательно приработавшихся и притесавшихся друг к другу; и без комментариев в виде разных там стонов и любовных словечек. Просто и надёжно.
Теще Егор подарок приготовил – отрез на платье. Как пришел к ней, тут же подарок с важностью вручил, как будто входной билет предъявил, словесно сдержанно и серьезно поздравил. Вскоре гости собрались. Именинница за стол пригласила: «Прошу гостюшки дорогие, садитесь милые и откушайте не побрезгуйте!» Гостей было немного, и все свойские в кровном родстве состоявшие. В особом приглашении и не нуждались, однако же, любили этакие старинные церемонии простонародного гостеприимства.
Сели гости за стол – не погнушались, и все, что было на столе – выпили и съели. Повеселели разом, и плясать кинулись, плясать по удалому, под залихватский перебор певучей двухрядной гармони, – редко где сейчас такое увидеть можно. Соседям этажом ниже это стоило очередной люстры.
Что такое люстра и как же быть иначе, если уж такая у Егоркиной семейной кампании кровь заводная. Прибежали соседи перепуганные, лелея надежду образумить и утишить разгульное веселье – им в ответ стопку наливают чистейшей и крепчайшей водочки и за стол приглашают. Вняли соседским резонам, оступились от пляски, но кровь-то распаленная не давала покоя, так и буйствовала в жилах, так и зудела, так и подбивала учинить что-нибудь раздольное, лихое и вольное. Раздули они тогда грудные клетки шире, чем меха самой гармони, и грянули спетым хором песню русскую, широкую, могучую, необъятную. Одним словом, погуляли на славу.
Наутро встал Егор с тяжеленькой головушкой. Для просветления пивца хлебнул, тут свояк пришел, с ним продолжили лечение пенно-хмельным солодовым напитком. Потолковали о том о сем, и в баньку заспешили.
После божественных горячительных процедур в ароматной жаре, хлесткого и благодатного распаренного веника и жажды, утоленной все тем же свежим пивом, Егор чистый и приятно утомленный развалился в кресле на открытой веранде и – задумался. Задумался! Хорошо вот так гулять и веселиться, петь и плясать! Однако суровое время следует по пятам, его ледяные пальцы явственно ощущал Егор, именно эти пальцы общипали волосы со лба и темя, расшатали зубы, избороздили лицо морщинами, и – мать родная! – очень скоро стукнет 60 лет!
Именно оно, неумолимое течение времени, становившееся высшей ценностью, и вместе с этим текучее, изменчивое, требует ответа: как правильно распорядится окаймленным запасом жизненных сил, чтобы старость пришла умиротворенная безоблачная, как тихая и ясная золотая осень. На сколько ещё хватит бодрости в теле и ясности в голове? Лет на десять, пожалуй, после чего незаметно он вступит в сень настоящей старости. Так ли это, и всё ли он сделал?
Новые порядки на работе создали Егору ряд особенностей: так он понимал новую аббревиатуру ООО, прибавившуюся к прежнему наименования завода. Если допустить к сердцу некоторые особенности, свыкнуться как с неизбежным злом, то с иными особенностями следовало быть постоянно начеку. Иначе последствия могли перерасти в нечто очень скверное, и тогда о благополучной старости придётся напрочь забыть. Оттого и думы новые накатывались. Не успеешь одну одолеть, как вторая грозит сбить с ног и уложить на обе лопатки.
2
С самого детства Егор порешил уйти от злой доли предков, нескончаемого и почти рабского труда с лопатой и сохой за грошовую зарплату. Было два пути: либо воровать (ой! чё ляпнул!), либо самому заработать, развив в себе какие-нибудь способности. Но какие??... В детском саду, будучи пятилетним ребенком, как-то аккурат перед Новым годом он залез в кладовку, где лежали приготовленные подарки для детишек, которые якобы привезет добрый дедушка Мороз, и – наелся Егорка мармелада-шоколада до отвала, до рези в животике. Еле выполз сытый и довольный, с липкими руками по локоть, набив еще карманы конфетами и печеньем.
Когда пришла пора вызывать Деда Мороза и заполнить мешок его волшебный подарками, воспитатели хватились, что какой-то малыш здесь нешуточно похозяйничал: фантики вместо конфет, скомканная фольга из-под шоколада, крошки печенья, огрызки фруктов и – улика! – надкусанное яблоко с четким рельефным отпечатком зубов. Строгие, но обескураженные, воспитательницы выстроили ребятишек в ряд и выставили на обозрение скабрезное яблоко, и поведали страшную сказку.
Якобы с минуту на минуту появится суровый и справедливый милиционер дядя Степа-великан, уязвленный (пока назовем это беспорядком), одним неразумным малышом, что слопал в кладовке гору шоколада-мармелада, конфет и печенья, и оставил, дуралей, визитную карточку – след зубов на яблоке. По этому следу любой милиционер в два счета вычислит того, чей слепок зубов запечатлен на яблоке. Ну-ка, негодник, выходи сам на два шага вперед, а мы дяде Степе передадим по телефонной связи: разобрались сами, отбой дядя Степа.
Последовала, по обыкновению в таких случаях, гробовая тишина, с течением времени усугубляющая тяжесть вины. Вот Егорка, размазывая кулачками слезы по лицу, порывисто шагнул из строя и с горчайшими всхлипываниями покаялся и поклялся чужого не брать…
Таким образом уразумел Егор хвалят и любят за способности и умение делать хорошее. Как ни странно, но этот случай с ранним покаянием запомнился на всю жизнь. Никакой он не вор, но прогрессивный малый с небезобидными зачатками радикал экстремизма. В школе он учился прилежно и старательно, с крестьянской обстоятельностью, но понял, что руками работать умеет лучше, чем мозгами: дорожка в институт ему не рекомендована. Добился исправного свидетельства о восьмилетнем образовании и – махнул в город, в ПТУ (профтехучилище) на слесаря-ремонтника, торопил время, чтобы побыстрее начать работать: деньгу заколачивать.
Девку нашел себе рослую краснощекую землячку и сочетался законным браком. Глядишь – дети пошли, квартиру получили, садовым участком обзавелся. Живи и радуйся простой понятной жизнью. На самые сложные вопросы о существе земного, и только земного бытия, ответила партия и правительство в стройном культовом марксистко-ленинском учении. Оставалось написать письмо куда-нибудь в ЦК со словами сердечной благодарности: «Спасибо родной Партии, товарищам начальникам за нашу счастливую понятную жизнь!» Да вдруг весной восемьдесят пятого газеты почернели и пожелтели, как ровно вместо здорового супа стали в почете зловонные помои. Газеты, журналы, телевидение, радио выплеснули эти помои на миллионы своих граждан: истории, аргументы и факты приводились одни гаже других.
«Мать твою дери! – чертыхался Егор, как и все сотоварищи, затыкал уши и выключал телерадиоприемники – правда ваша однобокая». Вскоре и в самом деле караул следовало кричать: водки нет, мяса нет, мануфактуры нет, иссякли деньги платить зарплату. Завод залихорадило. Его завод становился никому ненужным. Завод, которым он любовался каждым утром, начал быстро хиреть и ветшать. Былое бетонно-стальное великолепие крошилось и падало ниц. Опрятные газоны у цехов с аккуратно коротко подстриженной травкой зарастали бурьяном, цветочные клумбы заглушил чертополох. Декоративный кустарник, обрамлявший пешеходные дорожки, был более похож на безобразную щетину на давно небритом лице потерявшего кров бедолаги. Мозаичные панно на административном корпусе осыпалось местами, как ровно распоясавшиеся реформаторы-разбойники-бандиты-риэлтеры саданули шрапнелью для острастки прежде чем купить завод за гроши и распродать по частям. В цехах потух свет, в треснувших оконных проёмах засвистал ветер. Разруха. Эвакуация на тот свет от масштабного наступления и засилья дури. Эх! Ядрена лядь…
До мелочей и тонкостей Егор знал свой завод. И порой, как озарение, было приятно осознать себя всезнающим и понимающим мастером своего дела, убежденным в своей ценности и значимости, равно как и делу души и рук своих. Была у него и заветная дума, которую он раньше в редкие, дабы не опошлить, минуты откровения пробовал высказывать, являть на слух на профсоюзном ли собрание, в тесном ли кругу друзей-товарищей своих за стаканом чая, кружкой пива, стопкой беленькой.
«Вот кто я таков? Кто мы таковы? Пролетарий! Это звание грозней атомной бомбы, оно выше всех званий на свете. Мы – пролетарии!– люди исключительной истории и стократ исключительным будущим. Кровь дедов наших выжгла оковы самодержавия, кровью отцов наших сметена и уничтожена другая тоталитарная власть. Мы своим святым энтузиазмом редкой высоты построили мощную великую страну, и буквально в считанные годы. Я родился с одним наследством – корзиной лаптей. Теперь же по тем давним меркам босоного детства – богатей! Богатей не потому, что имею средний достаток: у меня квартира, дача, шмоток целых два шкафа, дети сытые и здоровые. А потому что целая страна похожих на меня обеспеченных материально людей на среднем оптимальном уровне без всяких буржуазных прибамбасов, отдана в свободное владение каждому гражданину. Земля, вода и воздух созданы не человеком и не могут быть отданы в частное владения. Либо так называемая сейчас частная собственность не что иное как припудренная государственная аренда, как еще один способ выкачивание денег из населения…
Эх! мать честна! Где тот паровоз, что летит вперед с остановкой в коммуне?! Дайте мне винтовку – я буду в его команде, отряде, армии защитников. Чу! Мигом поднимется целый сонм писак, купленных с потрохами новыми буржуями, и начнут меня чертыхвостить, а неровен час и упечь могут на новые Соловки. Худо там живется, умнее-то будет посудачить о переменах больших и малых, да похулить сталинско-хрущевско-брежневское. Возьмут да и проверят по своей отлаженной методе: так ли чист и безупречен мой облик строителя светлого будущего. Егор умолкал и сердце тихонечко начинало ныть, так собачонка подвывает в предчувствие нарастающей неотвратимой беды.
Доподлинно известно, что Егор рационализатор, активист профсоюза, что он неустанно обогащает себя знаниями, повышает свой профессионализм, что он свой в доску. И было бы в диковинку уразуметь, что Егору также ведомы нешуточные страдания той самой совести, о которой взывали с высоких трибун, отсутствие которой клеймила огромнейшая рать пропагандистов победившего социализма, что стояла на страже духовной начинки советского человека. Эта самая совесть воспалилась ровно огромная заноза оттого, что Егор давным-давно был занят улучшением одновременно и собственной жизни по своему разумению и личному пятилетнему плану, – и крен построить светлое счастливое будущее в отдельно взятой семье возрастал из года в год. Оказывается теперь так и должно быть: каждый сам, как может, обустраивает свою частную жизнь и совокупность счастливых частных жизней образуют общую благополучную позитивную картину. Ура! Однако, оставшаяся старая закалка стройной системы идейно-политических взглядов как дамасская сталь – не перекуешь.
Некогда завод расширился и родил самого себя, клона дубль два, согласно эпохальному пятилетнему плану. Егору посчастливилось попасть в число первостроителей второй очереди завода, стать свидетелем и непосредственным участником того, как на пустыре вбили колышек – место будущего завода. Второй колышек вбить не успели – он, сердешный, был припрятан в кармане расторопного Егора.
На глазах Егора вторая очередь завода росла и крепла, что в точном соответствии отразилось, например, на квартире авангардного строителя. Иногда на Егора нападали воспоминания о светлых незабвенных деньках прошлого. Тогда он ходил по квартире своей как по залам музея и с навернувшейся скупой слезой воскрешал в памяти свою молодость, совпавшую со становлением завода.
Зайдет в ванную комнату и видит стены, облицованные розовым кафелем. Это кафель необычный – это ключ, который открывает дверь в былое. Строили на заводе столовую, старая столовка не справлялась: в обеденный перерыв народу в ней было тьма-тьмущая, оборудована по старинке, и обветшала порядком. Что же, как только проблема была четко обозначена руководству Главка, были назначены ответственные лица, которые строго по плану проделали всю работу от проекта до пуска. Новая столовая получилась просторная светлая уютная; оснащена новейшим оборудованием; в интерьере применены отделочные материалы высшего класса. Замечательная столовая! У Егора также случилась замечательная прибавка в хозяйстве: стены в ванной комнате получили облицовку из розового кафеля. Эту кафельную плитку использовали в интерьере столовой. Егор настолько был поражен красотой и неординарностью, как выяснилось, подлинной итальянской плитки, что частицу ее перебазировал в дом свой. Без спроса, однако, взял.
Если в ванной комнате посмотреть, собственно, на саму ванну – необычная она: чуть больше по размерам и с циркуляцией воды, то есть можно на дому принимать лечебные ванны. Точно такими ванными оснастили заводской профилакторий. Егор в порядке командировки монтировал сантехническое оборудование. Одну ванну пришлось забраковать и списать, оттого что поступила в некомплектном состоянии и с треснувшей эмалью. Ванну за бесценок купил Егор, трещины на эмали оказались царапинами, складывающиеся в одно нехорошее слово, нанесенное, кстати, Егором, также и затерявшийся гидронасос с системой подводящих и отводящих трубок на самом деле заблаговременно по составным частям был перенесен в личное складское хозяйство. Соответственно, ванну Егор отполировал абразивной пастой, взятой, естественно, на работе. Все положенные к ванне причиндалы установил – стал с тех пор принимать жемчужно-хвойные процедуры на дому как vir-персона.
Как раз в канун перестройки завод развернул строительство нового цеха. Не оплошали строители – точно в срок и в полном соответствии с проектом выстроили цех, не оплошал и Егор – в ванной засияли новенькие импортные унитаз и раковина. Одна ванная комната – и столько информации о заводе! А комнаты, кухня, гараж! Богатый кладезь полудетективных историй! Вот уж вправду душой и телом сросся с заводом!... Случались и курьезы. Вот парочка оных.
Как-то ремонтировали управление завода и навезли добра, что впору дворец строить. Задержался тогда Егор дотемна: все изучал да изучал привезенные стройматериалы; выискивал нечто повесомее и позначительнее, эквивалентно обосновавшемуся здесь начальству. Ведь какую эволюцию разумел Егор. Например, жара стоит невыносимая: мастер за столом своим газеткой лицо обмахивает, таким образом освежая себя, а то и просто бегает туда-сюда; начальник участка уже у белоснежного вентилятора спасается; у Дениса Сергеевича, директора завода, пара чудодейственных кондиционеров колдуют: воздух охладят до утренней свежести, слегка увлажнят, каких-то ионов целительных напустят, чтобы Денису Сергеевичу лучше дышалось и лучше думалось. Если же мастер в своем кабинете установит кондиционер – что же установят у директора? С дрожью в коленках ликовал Егор: какая, право, удача привалила с ремонтом заводоуправления. «Поди, на мелочи не разменяюсь» – думал-гадал Егор. И нашел-таки он в развалах ремонтных приготовлений удивительную вещь, до того удивительную, что чрезвычайно затруднительно было определить должное её назначение, нюхом чуял – вещь стоящая, умом пока что постигнуть не мог. Брови гнулись дугами, глубокие морщины прорезали чело, и за ухом чесал и в затылке скреб, волосы ерошил и так и сяк, краснел, бледнел, облился потом – тяжел умственный труд, видно это не токмо карандашиком махать.
Так и не понял он, для чего вещь, понял одно – надо брать, не мешкая, не рассусоливая, не напрягая чело свое думами. Отделил он часть как отрезал ломоть от буханки хлеба и припрятал до поры в гараже. Представляла эта вещь рулоны мягкой вспененной не то пластмассы, не то пенополиуретана; на лицевой стороне был выдавлен рисунок, нечто похожее на восточный орнамент, на обратной стороне был обнаружен товарный ярлык на неведомом Егору наречии. Дома, за ужином, он сообщил супруге: «Штуковину одну к рукам прибрал. Занятная вещица! На днях принесу образец. Посмотрим, обмозгуем куда прилепить». Супруга ответствовала: «Оступился бы ты, ведь схватят сначала за руку, потом за шкирку. Вспомни-ка, как погорел с утками, сколько сраму было».
Этот случай хорошо запомнил Егор. Дело вышло так. Работал он тогда в столовой на монтаже холодильного оборудования. Хорошо работал: премия на досрочное выполнение производственного задания была гарантирована. К этой премии он бонус, конечно же, присовокупил. Глаз его острый мигом приметил, что будет в этот раз бонусом. Так вот, положила повариха как-то в котел десять уток, вынула – восемь. Всплеснула ручонками она, (было еще совсем молодая, зеленая, не тертая), порядком испугалась пропажи. Ищет, ищет двух уток в котле – не может найти. У Егора, который на раздаче настраивал холодильный агрегат, спрашивает: «Не видали вы, Егор Тимофеевич, куда утки делись?» – «Видал, – ухмыльнулся Егор. – Улетели твои уточки в дальние края. Сразу видно неопытная ты: поди-ка и не знала, что прежде чем уток в котел бросать, крылышки надо подрезать. Не подрезала? Нет! Вот и проворонила. Хе-хе-хе!» Далеко утки улететь не успели. Быстро скумекала повариха, кто поохотился в её котле, ищейкой побежала по следам шустрого слесаря и поймала своих уточек в каморке Егора, то бишь мастерской, расположенной в складском помещение столовой. В полиэтиленовом пакете почему-то уточки лежали, да одна еще без ноги. Признался потом Егор, что это он утку инвалидом сделал – аппетит раззадорил. Пожалел, что покуражился над девчонкой-поварихой, не будь этого – черта с два нашли бы уток. Что утки? – мелочь по нынешним временам. Сама повариха нарушила рабочий обычай: угостила бы той же уткой, с миской сметаны и тарелкой румяных свежеиспечённых булочек-пампушек, как налагается отблагодарить работу мастера, к которому ещё не раз за помощью обратиться придётся – нет ведь, комсомолочка горластая, только через кассу в порядке очереди. На самом деле он поучить её хотел, как должно людям внимание оказывать.
История с утками дело далекого прошлого. Много, чего было с тех пор праведного и слегка неправедного. Многоопытен стал Егор, степенен и важен. И гадкое слово вор гонит от себя как проказу. Он не ворует, но заимствует: берет по собственной инициативе аванс с завода, отплачивает своим более производительным и качественным трудом. Поскольку, во-первых, только таким образом можно избавиться от гнетущего ощущения долга, выразить горячую признательность своему солнышку ясному, заводу-кормильцу, во-вторых, основной постулат будущего совершенного общества гласит: «от каждого по способностям, каждому – по потребностям». Значит, он уже реализовал это: работает изо всех сил, то бишь отдаёт без остатка по способностям, берёт исходя из потребностей.
На следующий день Егор принес домой рулон искусившего его неведомого материала. Для определения назначения принесенной вещи состоялся семейный совет: теща – председатель, жена – секретарь, сам Егор выступал с челобитной относительно добытого добра. Егор и детей подключил к обстоятельному анализу чудного материала: старшому Димке велел перевести на русский язык надпись на ярлыке. Сынок Димка оказался не в зуб ногой ни в зуб ногой в иностранной грамоте, а по школьной программе должен уже калякать по заморскому и школа-то вроде как с уклоном на углубленное изучение иностранных языков. За нерадивую учебу грозился Егор ужесточить жизнь сынуле, лоботрясу и бездельнику. Дочка Лена разобрала, что надпись на итальянском языке. Деткам не было сказано об истинном происхождении этой вещицы. Купили списанный неликвид, дескать…Толковали Егор, жена и теща, толковали и порешили – это линолеум Раз так, устлали им пол в квартире, сначала для пробы в спальных покоях хозяина и хозяйки.
— Красота! – радовался Егор, любуясь чудесно преображенным полом.
— Красота! – вторила жена, и она знала толк в прикладном искусстве.
— Прелесть! – умилилась теща, когда её пригласили на смотрины.
Одни детки не радовались: не доросли до таких особенных чувств, в редкой смеси возросшей собственной значимости, удальства, ловкости и предприимчивости. Пострелу Димке все бы бегать днями напролет по двору за футбольным мячом, в перерывах из рогатки пулять по воробьям, голубям и дворовым псинам, да тройки и четвёрки, с колами и двойками вперемежку из школы таскать. Меньшой же дочке, непоседе Ленке, из-за кустов шпионить за братцем и нестись во весь опор домой, чтобы донести до мамки и папки безрадостные вести: Димка-де окно разбил, соседскую девчонку за косы надергал, через форточку на кухне подбросил дохлую крысу прямиком в кастрюлю с супом, которым Октябрина Спартаковна собралась попотчевать Тимура Гамлетовича. Страшной ябедой росла Ленка, лучший командир лучшей октябрятской звездочки в школе, и доставалась ей порядком от пострела Димки, но с характером была девчонка – от дела своего общественно-воспитательного не отступала. Отчаянно и храбро билась за моральный облик братца, которого в комсомол могут и не принять, а значит, пятно несоответствия марксистко-ленинского мировоззрения ляжет и на неё. В школе она училась хорошо: четверки пятерки алели в дневнике, за что Егор её хвалил, а сынка, балбеса, оплеухой награждал.
После того, как пол в спальне Егора стал диковиннее декораций к арабским сказкам, довелось ему побывать на приеме у директора завода. Как зашел Егор в кабинет – обомлел, прямо-таки оторопь взяла, со стен глаз не отрывает. Денис Сергеевич прекрасно знал Егора, причисленного к авангарду завода, постоянного победителя соцсоревнования, потому спросил слегка удивленно: «Плохо выглядишь, Егор Тимофеевич. Нездоровится?» – «Хуже!» – сказал про себя Егор…
С работы пришел, с порога бранить жену стал. Изрядно поругал её: «Столько живешь, дуреха, а обои от линолеума отличить не можешь! Еще фыркаешь, ходишь: я, мол, такая уж молодчина, не тебе ровня. Сама-то, ну точно как засранка. Эх, и глупые же вы бабы. Как это из-за вас некоторые чудаки голову кладут на плаху, стреляются, из окон выпрыгивают!? Драть вас надо как сидорову козу берёзовым веником! Да почаще! Одно расстройство с вами. Знаешь ли ты, что у Дениса Сергеевича то, что у нас стало линолеумом, на стены наклеено?» Жена было вякнула в оправдание – Егор сердито топнул ногой и пригрозил пока пальцем.
Обидно Егору, что вещь не по назначению использовал, ровно простофиля какой. Одно утишило горе несказанное: немного линолеума осталось. Этими остатками обклеили гостиную и спальню.
Вышел Егор из квартиры и зашел вновь эдаким сиятельным гостем. Глянул на стены, пол – похвалил хозяев, себя то есть, за тонкий вкус, за радение об уюте родного очага. И уже сам Егор, такой какой есть, пустился в пляс от неуемной радости. «Хе-хе-хе! Ха-ха-ха! – посмеивался Егор. – У меня апартаменты почище директорских! Хе-хе! Меня голыми руками не возьмешь!»
Пригласил Егор в дом свой товарищей по работе, в великий праздник ПЯТНИЦА, питница и блудница. Пришли они, внимательно рассмотрели убранство квартиры, с уважением сказали: «Ну, могешь ты, Егорша, красоту делать! Обои где такие министерские достал?» Уклонился Егор от прямого ответа, говорил вскользь, дескать, за большие деньги куплены при содействии козырных знакомых.
Приятна Егору похвала товарищей, и не важничал он перед ними, не хвастал – делился простой житейской радостью, добрые слова любил послушать, совета спросить. Вот затеял он садово-дачный участок покупать, где кой-какой домишко пожалуй потребно слепить, эдак этажа в два, с верандой на каждом этаже: верхняя веранда будет служить для пития чая и созерцания родных просторов, нижняя – для более прозаических дел. Пару штук теплиц соорудить не мешало бы на прочном бетонном фундаменте. «Поможем, Тимофеевич! Поможем!» – горячо заверяли товарищи, догадываясь, что неспроста были званы. «Скажешь, придем, выстроим хоромы выше неба!» – твердо обещали они.
Здесь Егор делал жене незаметный недвусмысленный жест. Женушка проворно перемещалась на кухню и спустя мгновение выплывала хлебосольной хозяйкой, с низким поклоном приглашала любезных гостей за праздничный стол. На столе огурчики, грибочки, куски обжаренной свинины с отварным картофелем белоснежным, рассыпчатым, дымящимся, приправленным ароматной зеленью; красная рыба холодного копчения свесила толстый хвост с блюдца и толкает вон со стола местного озерного леща-красавца, подрумяненного в печи. Царицей стола восседала запотевшая неупиваемая бутыль сорокоградусной русской чародейки-злодейки. При виде сего убранства товарищи Егора умильно улыбались и готовы были горы своротить.
Купил Егор садовый участок, и не один, а два смежных: отважился и покусился как всегда на большее. Походил с женой по приобретенному отрезу пустыря, наметили, где домик-домище, где теплицу поставить, как грядки правильней разбить, сколько ягодных кустов и фруктовых деревьев смогут посадить. Вдохнул напоследок полную грудь влажного запаха земли-матушки, обвел просветлевшими глазами пустырь, и руки зачесались по хорошей работе. В близлежащем поселке арендовал Егор за пол-литра горькой мастодонтоподобный трактор К-700. Играючи исполинский трактор вырвал с корнями стену лесной разновеликой поросли, из года в год захватывающей пустырь, содрал и раскромсал вековой целинный дерн, обнажив где-то россыпь черной земли, где-то пласт песка, где-то каменную гряду. За трактором загромыхали по ухабам грунтовой дороги тяжеловесные грузовики КрАзы и МАЗы, спеша доставить Егору стройматериалы, чернозем, органические удобрения с местной фермы. Невиданный темп освоения залежных земель установил Егор. Хозяева соседних участков разевали рты, пораженные и уязвленные размахом и сноровкой, отрядили ходоков на приём к расторопному и ухватистому Егору, чтобы пособил, чтобы взялся за председательство в организуемом садово-дачном кооперативе.
Это же диво: два дня – и с земли слетело дикое разнотравье и разнолесье; месяц – выстроен аккуратный светлый домик в два этажа с верандами, мансардой, мезонином; еще месяц – заблестели под летним солнцем две просторные стеклянные теплицы. Потом земля подобралась и похорошела несказанно, как ухоженная лелеемая и обожаемая красавица. Егор и супруга его заботливыми руками вызвали к жизни здесь на своих шесть плюс шесть соток всякий овощ и фрукт, произрастающий в местном климате и не желающий произрастать. Недостаток тепла и солнца они компенсировали невероятным трудолюбием.
Однако Егор не переставал думать-кумекать как оптимизировать свой добровольно каторжный труд в зоне рискованного земледелия. Одним из таких направлений было сокращать долю ручного труда за счёт изменения технологии работ и механизации. Чтобы не бегать с лейкой по саду он сделал оросительную систему всего участка, организовал водосбор атмосферных осадков в шестикубовую стальную емкость, откуда под собственным напором, вследствие природной силы тяжести, вода растекалась по трубам к калиброванным точкам полива – практическая импровизация идеи вечного двигателя.
У теплиц была смонтирована ветряная силовая установка, которая преобразовывала силу ветра в тепло, необходимое тепличной рассаде в суровые дни весенне-летнего похолодания, сопровождающиеся как раз усилением ветра, вплоть до шквалистого, а стало быть одна энергия (ветра) у рачительного хозяина попусту не будет проноситься по участку, но преобразуется в другую энергию (тепло) – именно то, что гонит тепло, само становится теплом. Здесь Егору Тимофеевичу впору было оформить патент на изобретение, поскольку техническое решение способа реализации давней идеи ветряков было оригинальным. Далее была построена мастерская, удивляющая всех продуманностью и практичностью. О самодеятельном техническом творчестве Егора можно было написать отдельную повесть…
Но летят года, все созданное прежде неминуемо стареет и ветшает, хотя и закладывался как будто вековой запас прочности, но что-то, какая-нибудь деталюшка, какое-нибудь свойство материала, учтенное недостаточно, ровно червоточина на яблоке становиться очагом разрушения. Так трубы оросительной системы заржавели изнутри, у ветряка на лопасти трещина, подпорная бетонная стенка растрескивается – и так далее. А годов-то уже скоро стукнет в самом деле 60! Как внести завершающий штрих в то, что сделано, чтобы в преклонном возрасте созданное твоими руками преклонялось тебе и служило ещё долго и потомкам твоим?
Почему бы, например, трубы оросительной системы, сделанные из черной, подверженной ржавчине, стали заменить на трубы из нержавеющей легированной стали, а резервуар (шести кубовая емкость) заменить на бассейн шесть на шесть метров и глубиной в метра два, чтобы и поплавать можно и добрый запас воды иметь. Разумеется, чтобы заиметь бассейн следует выполнить земляные работы, что сущий пустяк, потом бетонные – это посерьёзнее, здесь нужна арматурная сетка, которую в прежние славные времена понятно каким образом можно раздобыть недостающие материалы, ныне же…, но по порядку.
Итак, удосужило Егору увидеть на заводе штабель труб из нержавеющей стали, диаметром как раз подходящим для устройства оросительной системы в саду, тут же залежи арматурной сетки. Ахнул Егор, глянув на трубы и прутки, ударил в ладоши и конем ретивым помчался к диспетчерской, где обычно приостанавливались грузовые машины, нашел шофера, друга закадычного, упросил и посулил: помоги дружище, дело тебе на копейку, а магарыч от меня будет знатный с северной надбавкой. Ну, по старой памяти друган отказать не мог. Подкатил грузовик к задворкам цеха, и трубы с прутками перекочевали в кузов. Однако, если раньше подобная смена собственника вызвала бы неоднозначную реакцию: дескать, что было частью народного достояния, стало достоянием лучшего представителя народа, то бишь Егора. «Завод богатый – по привычке успокаивал себя Егор – эти трубы ему, что слону дробина, завод –это золотая жила, что никогда не оскудеет. Вон на свои деньги завод какой шикарный профилакторий отгрохал (в наше-то кризисное время!), отдыхают там почти бесплатно. Я же буду в собственном профилактории отдыхать и сэкономлю деньги, которые бы завод потратил на моё пролечивание в санатории, равные стоимости этих труб». Другие аргументы находил Егор для обоснования своего как будто нечестного поступка, но поди ты – не мог, ничем и никак, утишить и прогнать поселившуюся тревогу с того самого момента, когда увез трубы в сад. Случалось ли приметить милицейско-полицейскую форму, со страхом отмечал, как предательски ёкает сердце. Что-то он не учёл. Что же?
Кто-то на работе сказанул, что в цех зачастили сыщики как будто из уголовного розыска – чуть кондрашка Егора не хватила. Ночи бессонные пошли, если и спал, видел исключительно два сна: в первом он всем на зависть и славу, убелённый благородной сединой, сидит за кнопочным пультом, перед ним большущий ЖК-монитор. Егор набирает код доступа – на экране появляется его сад, смотрит Егор телеоком на грядки с викторией – нет, не созрели, заглядывает в теплицу – там лампочки сигналят, значится помидоры воду просят. Егор другую кнопочку жмет, и приводится в действие оросительная система, изготовленная из дорогостоящей нержавейки; смотрит Егор снова на грядки – эх, напасть!– сорняки глушат овощи, тогда он сигналом тревоги вызывает Кузьмича (он же Ибрагим), наемного работника, объявляет ему замечание, что грядки не прополол, в бассейне воду не заменил и выписывает штраф в размере полумесячной зарплаты. Вот какой сон пленял ночами Егора.
И это не утопия – это было вполне достижимо: уже есть земля, дом, теплицы, баня (помывочно-оздоровительный комплекс), оросительная система в стадии монтажа, недостает электроники, компьютера с первичными датчиками и системой беспроводной передачи данных, телеметрической оснастки – это поправимо. Егор уже наведывался в вычислительный центр завода. Кулибины и эйнштейны его пошиба нашлись и там, остается наладить кооперацию баш на баш. Наёмный труд он периодически уже использовал.
Однако, другой сон являлся ему: остриженный наголо, в темном хлопчатобумажном костюме притулился на колченогом стуле у тюремного окна с массивной решеткой понурый зык, вот он поворачивает изможденное лицо, – батюшки! – лицо его, Егора. В толстых решетках дробится солнечный свет и добирается сквозь немытые стекла мутным грязным потоком, чтобы подсветить горючие слезы узника, которому предстоит собрать в кулак остаток душевных сил и поковылять строем в столовую, где каждый день постные щи и разваренная в воде крупа-сечка. Вскоре сон второй уже не сном стал казаться – явью грозил стать, будущим Егора.
Тяжелы душевные терзания! Явка с повинной – слыхал о такой Егор – отчего бы не попробовать? Явился он к начальнику участка и сказал убитым голосом: «Так мол и так, я спер эти проклятые трубы, с арматурной сеткой в придачу. Отбой ментам из уголовки. Сегодня как стемнеет, привезу их обратно». Повинился Егор простодушно, вернул трубы и на место и доложил начальнику участка.
— Как же так, Егор Тимофеевич, – наигранно огорчался начальник участка Икс Иксович и щурил хитрый глаз. – Ты наш передовик, по прежним годам – наше знамя. Человек ты неплохой, трудяга, работаешь всегда отлично, настоящий мастер своего дела, ветеран завода, имеешь правительственные награды, бригадир. Твоя бригада неоднократно признавалась лучшей, и это на самом деле так: сложнейшие ремонта аварийного оборудования выполняли именно вы, всегда качественно, всегда в срок. Снова вот учудил, припоминаю, был и есть за тобой грешок такой: спереть, что плохо лежит, (а лежит у нас многое, что плохо). Молодец, что сам пришел. Иначе, по нынешним временам, дело твое, однозначно, подсудное.
— Я сам не понимаю, почему такое случается со мной. Инстинкт древний хватательный? Затмение какое-то находит? Минута слабости? Магнитные бури, поди, бушуют? Я готов понести самое суровое наказание, только прошу: не разлучайте с заводом, иначе хана мне, хандра заест.
— Допустим, наказание тебе найду, – потер обширную лысину Сергей Палыч и чихнул в платок: весной его мучила аллергия, – Промежуточный холодильник на пятой турбокомпрессорной машине забился органикой. Что-то опять поднесло с охлаждающей водой. Светится нам с этой аварийной остановкой не гоже: новый хозяин разнос нам такой устроит, что мало не покажется. Потребует расследование причин аварии, посчитает убытки. Тут ещё пропажа труб. Вот же в чём особенность теперь наша: над нами ХОЗЯИН-БАРИН! И это всё его, здания, сооружения, технические устройства, прибыль. Первой строкой в уставе нашего полузакрытого акционерного общество, что написано? Что целью деятельности является получение прибыли. Прежняя словесная мишура о том, что производство ради человека, ушло в прошлое. Вторая особенность заключается в том, что наш труд, квалификация, умение – это наш товар, который мы предлагаем хозяину, чтобы он с нами заключил договор в участие процесса производства прибыли за согласованную плату. Вот и надлежит нам стараться, где-то аккуратно и бороться, чтобы в этой плате была заложена возможность приобретения тобой, другим ли подобного этим злосчастным трубам. Не будем соблюдать эти две основные особенности – найдут негативную особенность в тебе, чтобы моментально, без всяких проволочек уволить. Понимаешь ли ты это? Создадут такие условия работы, что либо сам уйдёшь, либо силком выведут. Мы с тобой на эту тему как будто толковали? Давай уж, чтобы в последний раз. Посуди, Тимофеевич, мне, как и тебе пяток годков здесь продержаться, чтобы тебе достроить, что не достроил, и детей в институте доучить; мне – квартиру по ипотеке дочке выплатить, немного и осталось. Да и дом на даче достроить. После – свалить отсюда, от всех этих новых и старых головняков на заслуженный покой. Так что давай, как и прежде продолжать хранить наше стародавнее, проверенное временем, товарищество, поддержку и соблюдение обоюдных интересов. Заключим свой негласный труд договор на пять лет, после – спокойненько уйдём на пенсию. По рукам! Замечательно!…Теперь ближе к делу. По устному распоряжению пойдешь на все выходные чистить холодильник. Работа левая, значит, никакой тебе оплаты пока что не будет.
— Пойду в любом случае, если надо производству, ведь не впервой авралы у нас.
— Хорошо и правильно сказал. За это ценим. Еще про трубы в последний раз заикнемся, так сказать с другого бока, с другой стороны на это дело посмотрим. Поясни мне, как с трубами так прокололся?
— Трубы мне в сад позарез нужны.
— Если тебе дверь также понадобится в сад, получается, ты возьмешь здесь у меня снимешь дверь и отволочешь к себе в сад, так?
— Нет, не так.
— Разве у меня плохая дверь?
— Дверь хорошая, но вы-то как без двери здесь будете?
— Вот этом и суть! Знаешь сам, что на турбокомпрессорной станции теплообменники из черной стали быстро обрастают толстой коркой из ржавчины и органики, что в проточной воде, охлаждение в них существенно ухудшается, а то и вовсе отсутствует: то и дело мы эти агрегаты останавливаем, чистим, латаем. Поэтому было принято техническое решение о замене существующих теплообменных труб из чернушки на трубы из нержавейки. Затраты на ремонт уменьшатся, и работы грязной у вас поубавится. Ты это великолепно и сам знаешь.
— Да, конечно, понимаю. Так ведь трубы я взял не все. Как раз столько взял, сколько останется после замены. Привезенные трубы я измерил, посчитал, прикинул, сколько останется, и этот остаток заранее взял. Труб завезено больше.
— Ух ты какой расчетливый! Все ли учел?
— Не новичок я.
— В чем не новичок?
Тут Егора догадка озарила, что трубы заказаны и получены с заведомым остатком, который уже был кому-то предназначен, обещан. Хоть владеет заводом неведомый ХОЗЯИН-БАРИН, а мы, работяги всех ранжиров, тоже не лыком шиты. Не раз и не два Егору приходилось выполнять секретные, не афишируемые поручения начальства: одному за литр неучтенного спирта расточить блок цилиндров автомобиля, другому – за машину керамзита подобрать также неучтённый швеллер для гаража и т.п. и т.д. Значит, вляпался я: у них, у начальников, тоже почти у всех дачи. Помнится, сидели мы в курилке и гадали: куда это столько неучтенного железа вывозит Упалыч? Вот бы дачу его глянуть, говорят водоемчик выкопал и железом обложил края…
— Популярно объяснил, Иксович. Виноват. Признаюсь. Раскаиваюсь. Нужда заставила…Получается, впредь надо спрашивать? Спрашивать значится, нельзя ли неликвид какой вывезти за наличный расчет, что-нибудь из б/у, что идёт на списание. Интересовался я как-то у нашего механика на этот счет, просил даже его, чтобы разрешил выписать трубы бывшие в употреблении, которые никак в металлолом сдать не можем. Нельзя говорит, план по металлолому выполнять нужно. Присовокупить к этому плану то, что я бы выписал нельзя разве? Так и не ответил, ухмыльнулся только.
— Подошел бы ко мне, и решили бы вопрос положительно.
— Не осмелился беспокоить, отрывать по пустякам.
— Ладно, порешаем как-нибудь. Разъясни-ка мне ситуацию с третьим агрегатом. Сдается мне, что механик на ежедневном докладе мне что-то не договаривает.
— На коренных подшипниках турбины зазоры подогнали. Не удается пока отцентровать валы турбины и двигателя. Механик приво.. принёс лазерный центровщик, чтобы по нему центровали. Делаем центровку по этому прибору, собираем турбину, включаем – трясёт, да ещё как! Я хочу свою приспособу попробовать, чтобы поискать, откуда дисбаланс идёт.
— И попробуй. Электроника – прогрессивная штука, но надежней нашей механики еще ничего не придумано, когда же механики становятся электронщиками – пиши пропало. Я поинтересуюсь у механика, когда он в поверку лазерный центровщик сдавал, и кому ещё. Спасибо, Тимофеевич, за подсказку.
— Потом еще маслонасос будем перебирать: низкое давление в работе выдавал.
— Поторапливайсяь, Тимофеевич. Времени у нас в обрез… Да! Чуть не забыл. Вынуждают нас заниматься так называемым коучингом, по нашему – наставничество. Чтобы мы новой поросли, новому типу работника передали свой опыт. Копировать один к одному наш бесценный опыт они, конечно, не будут, но некоторые технические знания могут взять только у нас, ни в каких маркетинговых пособиях не найти. Тебе в бригаду дали Скворцова. Попробуй оказать ему всемерную помощь, а плане подготовки кадров для резерва.
Выйдя из кабинета, закурил Егор едкою папиросину и задумался. Разговор с начальником оставил некоторую смуту: подозрительно спокоен был он, не шумел, не кричал, не возмущался с искренним пафосом. Не оттого ли, что он заранее знал, кто упер треклятые эти трубы, возможно, кто-то доложил ему. Уж не новичок ли Скворцов, в плане зачета для дальнейшего роста и повышение квалификации, которого мне теперь дали в ученики. «Вот дают, извращенцы! – кумекал Егор. – По нормальному отдрючить не могут, что ли? Прямо как садомазохисты… Растяпой, все-таки, вышел я! Видимо, теряю квалификацию. Хотят меня выпнуть, да сразу не могут: я тут каждую гайку как подружку знаю, по слуху любую неисправность определю. Пусть поработают сами, коли такие умные. Так нет, сначала вытянуть из меня всё полезное, выжать и – в утиль, то есть на пенсию. Да и в самом деле пора уходить, кабы с деньгами не было проблем – ушел бы. Скворцов толковый, конечно, паренек, к работе интерес живой есть, выпытывает у меня обо всем: как клапан комбинированный, дифференциальный поршень в компрессоре подрезать, чтобы в мертвое пространство вписаться, как промеры цилиндров правильно сделать; ходит прямо по пятам. Вызнает у меня все секреты мастерства, и скажет, иди-ка на хрен пень старый, тепереча я буду бригадиром, а ты у меня будешь на посылках. Вот срамота будет на старости лет у пацана в подчинении оказаться! Вчера, помнится, смеялся-ерничал, вот де бородатый дедушка Маркс талдычил, якобы рабочий класс, прежде всего, силен какой-то там пролетарской сознательностью, пониманием своей всемирно-историчекой миссии преобразования общества, мира, что если рабочий класс всего лишь высоченного уровня профессионал – этого мало. Это тихое, закамуфлированное убийство, превращение в робота-придатка машины, безликого, изнуренного работой, наемника, которые революцию не сделают. Что за бред, что революция – это нож хирурга, что это одномоментное установление справедливости, когда красивая утопия становится реальностью…– и точно словесным поносом обмарал и обмазал все и вся, досталось и моему октябрятско-пионерскому детству, комсомольской юности, и партийно-коммунистической зрелости. Горлопаны! Зовут на самом деле в пропасть, где сгинет великий народ, вымрет как мамонты, и на огромные просторы обезлюдевшей родины придут янки из-за бугра-океяна. Не думают ли новые гегемоны, что как только рухнет православная Русь начнется великий беспредел на земном шарике, кровавая война на самоуничтожение…. Все же было у нас: огромная могучая страна, великие победы, замечательная научно-философская теория, разрешившая все вечные и все больные вопросы бытия. А как мы жили! Нам не надо было думать, где и как раздобыть денег на серьезное лечение, потому что оно было бесплатным, не надо было изворачиваться, чтобы обучить детей, потому что образование было бесплатным, не надо было каторжно вкалывать, чтобы купит квартиру, машину и прочие жизненные блага, потому что это приходило само собой, по выслуге лет. Я и не помышлял что-то существенное спереть – кирпичик, плитка кафельная, обоев рулончик завалявшийся. Сейчас не кирпичик на заводе – сам завод могут упереть (риэлтерский захват – во! как называется). Точно, что было плохого в Советском Союзе – то и вырастает тепереча с большей силой. А что было хорошего – то высмеяли, оболгали и обкакали. Ну ровно новая холодная война, закамуфлированная под перестройку… Нет, мы жили правильнее! Мы жили беспечно и просто, занимались тем, что нравится, к чему влекло, а не тем, за что платят большие деньги. Коллектив какой у нас был замечательный! Без хохмы не жили! Смеха было больше чем вина! Вот здесь в курилке в домино как резались – стены дрожали! Помнится, в доминошной игре такого знатного генерала влепил Саньке, токарю нашему, и так можно сказать виртуозно, что на весь завод прославился. А Санька от стыда на больничный ушел. Вот жизнь была! Дурачьё…
Еще раз ругнулся Егор, подобрав смачное слово о смутном времени перемен, и – что делать! – затушил окурок, потопал к третьему агрегату, на котором производила ремонтные работы его бригада.