В тюрьме собирали этап. Полторы тысячи зеков под усиленным конвоем гнали на вокзал. Там на запасном пути уже стояли для нас вагоны. На станции много эшелонов. Это грузили крымских татар на выселение. Им приписали измену Родине. Итак, скоро в Крыму не останется ни одиного татарина, грека или другого представителя нацменьшинств!
Нас (40 человек) погрузили в двухосный вагон и повезли в неизвестном направлении. Проследовали Крым, ехали по Таврии. Вдруг на состав налетели немецкие самолеты, забросали нас бомбами, но в цель не попали. Мы остановились на станции. Из вагона, где ехали женщины, вынесли покойницу. Затем поехали дальше. Нам еще повезло с конвоем, состоящем из фронтовиков. Начальник - старший сержант, умело обменивал офицерское обмундирование на тушенку. Наш вагон первый, и поэтому мы выполняли комендантские функции. Староста нашего вагона бывший капитан Леонид Белоусов, снюхался с конвоем и только успевал менять свои доспехи на тушенку. На остановках разносили еду и питье. Правда конвой из нашего пайка половину присваивал себе.
На станции Рузаевка было полно воинских эшелонов. Среди них один с солдатами Войска Польского. Мы долго стояли там, и у меня было время понаблюдать за жизнью вокруг. Народ ужасно обнищал, пайки давали мизерные. Все шло для фронта, для победы. В СССР никогда не было нормального для населения существования. Всегда трудности назывались временными, а очереди в магазинах становились все длиннее и длиннее! В начале нам выдали на 10 человек банку гороха и по 200 грамм сухарей на одного. Затем стали давать ужасно соленую воблу и сухари. После воблы хотелось пить, а воды не было. Поднимался крик: "Начальник, воды!". Однако, конвой был глух к нашим просьбам. Особенно страдали десять татар, которые ехали в нашем вагоне. Они не могли сходить на "парашу".
Нас было трое из одного судебного зала: я, Дегтярев и стрелочник Белявский. Аркадий Гланцев - майор военврач, одессит, ехал с нами. Он осторожничал в беседах со мной и старался не высовываться. Советские евреи стали неузнаваемы. Они боялись признавать свое еврейство! Да, многое изменилось в ходе войны, и с этим нужно было мне разобраться. В городе Дзержинске Горьковской области мы разносили воду на стоянке. У одной старушки мне удалось выменять махорки на кусок мыла.
После девятидневного путешествия прибыли на станцию Сухо-безводную Горьковской ж.д. Здесь находилось управление Унжлага. Название станции вводило простаков в заблуждение. Фактически, вся местность утопала в болотах и трясинах. Дожди лили, не переставая. Тайга и бездорожье протянулись на сотни км. Чтобы проехать, нужно было делать лежневку. Мы оказались на первом комендантском пункте Унжлага. Здесь находилось 400 человек. Преобладали ремесленники, портные и сапожники, работающие в мастерских. Была также агитбригада, насчитывающая 30 артистов и музыкантов. Имелась большая санчасть и лагерная обслуга. Пройдя санобработку, нас накормили горячей пищей, состоящей из ржавой хамсы, воды и ложки овсяной каши. Хлеба из одних отрубей, дали по 800 г. Зато в бараке нас ожидало изобилие клопов, поедающих нас заживо!
Я повстречал тут земляков. Одного с Волынской улицы, мой бывший сосед. Угодил в лагерь за невыход на работу на два года. Он - портной, ходил на работу без конвоя. Сочувствуя мне, пытался подсказать, как вести себя на новом месте. Второй - средних лет, тоже портной, сидевший за спекуляцию. Он мне читал мораль: как это я мог жить при немцах! Что было ему ответить!? Бог ему судья! Оказалось, что агитбригада репетировала пьесу Чехова "Бесприданница". Попросили меня подсказать, как на фуражке носят кокарду. Я им объяснил, и они с любопытством стали задавать мне вопросы. У нас завязалась непринужденная беседа. Но нарядчик собрал наш вагон для прохождения медкомиссии.
Врач, очень миловидная женщина, была в восторге от моего телосложения и хорошего здоровья. После комиссии многие достали бумагу и стали писать на имя всесоюзного старосты Калинина прошения о помиловании. Конечно, до Калинина наши письма не дошли. Их тут же выбросили в мусор!
На утро нас погнали на работу разгружать дрова из вагонов на станции. Занятые разгрузкой, мы не заметили, что пришло время обеда. На перерыве собрались около Белоусова, и он нам выдал по пайке хлеба. Мы расселись кто-куда, с жадностью поедая этот неказистый хлеб. Вдруг со стороны тайги появилась большая группа невероятно худых, истощенных зеков в рваной лагерной одежде. Они, страшно ослабевшие, еле передвигались, поддерживая друг друга. Наш конвой оттеснил нас от дороги, по которой шли эти доходяги. Говорили, что это люди, которых амнистировали и должны скоро отпустить домой.
Лагерный режим - очень строгий. Любое нарушение чревато наказанием в карцере. Но самое страшное наказание - это лишение пайка, которое довольно часто практиковалось. Еще имелся целый арсенал средств воздействия на зеков в случае нарушения лагерного режима. Система, видимо, была разработана давно и,несомненно, являлась эффективным средством для бесприкословного подчинения узников.
Ночью нас погнали под усиленным конвоем на станцию и погрузили в вертушку. Мы ехали всю ночь, а на рассвете нас выгрузили на станции Поршня и отправили на 28 лагпункт. Куда мы прибыли еще до подъема. Лагерь спал. После санобработки в бане, в столовой нам выдали пайку хлеба и миску баланды: вода, заправленная ржавой хамсой. Определили в кишащий клопами барак и на развод. Врача Глянцева отправили по разнарядке в другой лагпункт.
Нас зачислили в бригаду лесорубов. Нагруженные пилами и топорами, мы продвигались по непривычной дороге. Это была лежневка из двух кругляков, скрепленных шпалами, проложенная по болоту. Держась друг за друга попарно, шагали к месту работы к оцеплению - квадрату леса площадью 500 гектаров с просеками, вышками и визирками. На вышках находились стрелки с карабинами. Когда охрана занимала все посты, а собаками были проверены внутренние объекты оцепления, тогда бригадиры могли проводить своих людей на рабочие места. Валка леса производилась лучковой пилой в одиночку. Каждому лесорубу определялась деляна 50 на 50 метров. Он производил валку, обрубку сучьев и раскряжевку. Затем разделенный лес нужно было направить в одно место для облегчения работы трелевщиков на конях.
Готовый лес после трелевки отправлялся конной тягой на склад, где он сортировался и складывался в штабеля. К лесному складу подводили железнодорожную ветку, и лес загружали в вагоны...
Ужасно досаждали комары; неотлучно висели облаком над головой. Почти каждый день шел дождь, и мы не успевали просохнуть. Рабочий день длился 12 часов. Ночи стояли короткие: 3-4 часа всего! Все это сопровождалось "шмонами". При выходе на работу ты должен был доложить громко и четко свои установочные данные. И так несколько раз на день. Главное, запомнить "молитву" конвоя, принимающего тебя под свою "опеку": - Внимание! Вы переходите в распоряжение конвоя. За нарушение законных прав конвоя и попытки к побегу (шаг в лево, шаг в право конвой считает побегом) стреляем без предупреждения! Конечно, это не были пустые слова, и часто конвой стрелял без предупреждения!
За работой следили бригадир - бывший вор и его помощник, тоже "блатарь". Рукоприкладство было в порядке вещей. За малейшее увиливание от работы - побои. А подручный инструмент - увесистый дрын, который гулял по спинам нерадивых! По своей неопытности и наивности я не понимал, почему полуголодных людей заставляют так тяжело работать!? Ведь подневольный труд непроизводителен! Мне еще многому нужно было научиться. Я почувствовал: первое, что нужно мне было сделать - это уйти с лесоповала. Договорился с мастером и бригадиром шпалорезки перевестись сюда работать и вручил им два свитера. На следующий день уже работал там. Я подкатывал заготовки к циркулярной пиле, обрезающей бревна на шпалы... Обречены были те, кто курил табак. Они обменивали последний хлеб на махорку. Следовательно, я бросил курить. Пару белья обменял на хлеб. Это на два, три лишних куска хлеба. Пока я не сдавался! Страшно было быть доходягой; тебя все толкают, пока не затолкают! Продал свои хромовые сапоги: все равно, если их не украдут, то они в лесу скоро порвались бы! Обеспечил себя хлебом еще на две недели. Меня назначили звеньевым - это все за подаренные свитера. Звеньевой получал еду на звено у раздаточного окошка в столовой, и почти всегда мне удавалось "закосить" лишнюю порцию баланды. Познакомился с зеками евреями 28 лагпункта. Один из них - Берек Лернер из Кобрина Брестской области. У него КРД 10 лет. Он сидит с 1938 года. В 1933 году из Польши перебрался в СССР строить социализм. Лернер был хорошим столяром - краснодеревщиком. Ему исполнилось 50 лет. Я благодарен ему за помощь и сочувствие. До ареста Берек проживал с женой и двумя детьми в Евпатории. Он посоветовал мне устроиться в бригаду плотников, работающих на стройке в совхозе. Однако, начальство было против, считая, что мое место на лесоповале. Но
Лернер меня не забывал, познакомив с одним из членов своей бригады -Семенюком, который сидел за агитацию 10 лет. Ему было около сорока. Часто мои друзья приносили какие- нибудь овощи из совхоза и делились со мной. В зоне была мастерская по ремонту одежды и обуви. Ею заведовал еврей из Орши - Беленький. Ему было много лет. Он уже весь седой. Как -то вечером, после работы я помогал ему. В награду получил миску баланды. Но, несмотря на все мои ухищрения, я чувствовал, что слабею с каждым днем. Каторжная работа по 12 часов, недостаточная еда, которая не содержала ни калорий, ни витаминов; постоянные побои; надсмотр 24 часа в сутки! Все это делало жизнь в лагере невыносимой для нормального человека. В голове была лишь одна цель: где и что поесть. Существование сводилось к уровню животного! Лето было в разгаре, но в зоне не увидишь ни одной травинки. Лишь голый песок - суглинок, как в пустыне! По территории бродили доходяги с огромными закопченными котелками и рвали всю траву с корнем, варили ее. Они считали, что едят "бульон с лапшой"! Голод иссушил их разум, неспособный понять, какой вред приносит это варево! Люди быстро пухли, и когда опухоль доходила до сердца - наступал конец их страданиям! Среди таких было много латышей и эстонцев. Они не только физически и морально подавлены, но и обречены на неминуемую смерть. Мало-мальски здоровый из них старался толкать и бить более слабого. Били пока не забивали насмерть! Слепая злость должна у русского человека находить выход. И горе тем, кто попадает под горячую руку!...Ужасно смотреть на женщин-доходяг! Вместо груди - две впалые ямы. У них прекращались месячные и выпадали зубы... Зав. столовой был вершителем судеб человеческих. Он мог накормить и этим спасти от голодной смерти зека или, наоборот, мог убить доходягу, который в столовой слизывал миски. Заведующего звали Цуладзе Сократ Лаврентьевич. Лицом напоминал Сталина. У него были подкрашенные усы. Взгляд его черных глаз, метавших молнии, успевал повсюду. Он все видел, все примечал! Цуладзе прихрамывал на правую ногу, что не мешало ему кругом поспевать. Он с особым "вкусом" выполнял свои обязанности, управляя пищеблоком на 28 лагпункте Унжлага. В центре столовой, напротив четырех раздаточных окошек возвышался стол, по форме напоминающий трибуну. У трибуны стоял высокий табурет, на котором восседал своим огромным задом Цуладзе. В руках он держал доску,
напоминающую скрижали с десятью заповедями. В ней были вписаны раскладки для всех бригад, сколько порций и чего им положено. Сидя за этим столом, он управлял поварами-раздатчиками, стоящими с черепками у окошек. Громовым голосом заведующий давал
указания: сколько порций супа и каши или "премблюд" полагалось тому или иному звену. Во время "процесса кормления" стояла мертвая тишина, лишь раскатистый бас Цуладзе гремел по помещению, и ему аккомпанировало чавканье сотни глоток голодных и истощенных зеков! Правда, мало кто ел баланду вместе с хлебом. Его прятали в мешочек, чтобы поесть на "десерт" в укромном местечке. Воистину, я не раз убеждался, что хлеб есть, был и будет источником жизни и человеческого существования! Нет ничего сытнее и вкуснее, чем хлеб! Это начинаешь ценить и понимать, столкнувшись с голодом и нищетой! Жирный бычий затылок зава заставлял с уважением и страхом относиться к его персоне, давил на нашу слабость и беспомощность. Если ты в чем- нибудь провинился перед ним - считай, что пропал. Он будет бить, выталкивать из столовой до тех пор, пока не угодишь в больницу. А там быстро можно было вознестись к небесам! Этот грузин презирал слабых, милосердие было ему чуждо. Его сильная и властная натура требовала унижать и повелевать другими. У него был звериный девиз: сильный подавляет слабого и за счет этого живет! И это были не пустые слова! Однажды Цуладзе получал продукты в конторке, а я оказался поблизости. Он сделал мне знак, чтобы я помог ему донести продукты до столовой. Взвалив лошадиную тушу на плечо, понес ее. По дороге мне удалось незаметно отхватить зубами изрядный кусок мяса. Давясь, я спеша проглотил его. Иначе мне было не сдобровать! Один удар Цуладзе - и прощай, жизнь! На совести у Сократа Лаврентьевича была не одна невинно погубленная душа! Если он обрушивал свои громадные кулачища - выхода не оставалось! В одном вагоне с нами ехал гражданин Персии - Али. Он отличался от других тем, что имел полный рот золотых зубов и коронок. Цуладзе его приметил тут же... И вскоре Али появился с черпаком в руках у раздаточного окошка. Но рот его уже был пуст: золото зубов перекочевало к Сократу Лаврентьевичу! Судьба сыграла с Али злую шутку - вскоре очутившись на лесоповале, он был задавлен деревом. Не помогли ему его золотые зубы! Видимо, он проболтался о темных делишках заведующего, и был наказан!...Сократ Лаврентьевич Цуладзе - Берия 28 лагпункта! И не только 28! Он в управлении имел свои "стены". В его руках находилась огромная власть и возможность влиять на судьбы 1500 зеков и больше, чем ста вольных начальников, стрелков и их семей. Кроме материальных рычагов, у него была налажена разветвленная сеть доносчиков, посредством которой он держал в страхе и повиновении лагерную жизнь и влиял на всю структуру лагерного режима. Начальство получало от него неоценимые услуги, а "Берия" контролировал обстановку в лагере. Доносительство было доведено до высочайшего уровня. Знали все про всех: чем "дышит" каждый зек. Доносчики подбирались из числа мелких воришек, растратчиков, работавших на воле на "теплых" местечках. В лагере они быстро приспосабливались! Из дому им шли посылки с продуктами и вещами. Достаточно припрятали добра на черный день! А в зоне - широкое поле взяточничества. Покупались хорошие посты: бригадира, повара, каптера, нарядчика. В учреждениях Красного Креста, больницах, амбулаториях и медпунктах подвязались работать всякие статисты, кладовщики, завхозы и мед братья. Они конвульсивно держались за свои посты, высасывая последние соки из тех, кто валял лес и надрывался на его погрузке; гиб от холода и голода, побоев и болезней! Сколько же таких бедолаг покоится в трясинах проклятого Унжлага?! 58 статья имела лишь одно преимущество от статей бытовиков - за короткий промежуток времени пребывания в лагере были созданы все условия для скорейшей гибели его обитателей. Исключение составляли большие специалисты. Даже сапожник или хороший портной мог не взирая на статью жить лучше, чем тот, кто в тайге устанавливал рекорды по валке леса. К нам прибыла агитбригада с концертом. В оркестре играл скрипач, которого сразу узнал. Мы с ним сидели в тюрьме в одной камере. Это был Алеша Прудников, старший лейтенант 58-10. В тюрьме он страшно голодал. Я помогал ему продуктами,которые получал от своих друзей и партизан, находящихся на свободе. После концерта, я подошел к нему. Он сразу меня не узнал, а после разговора очень обрадовался встрече. Алеша познакомил меня со своей подругой Фатимой - танцовщицей из агитбригады, татаркой, артисткой Симферопольского гор театра. Они поделились со мной ужином, но им нужно было ехать, и мы расстались. В этой агитбригаде было всего три профессиональных артиста. Остальные примазывались, как могли. Все-таки это было настоящее спасение. Людям приходилось отбывать ужасно длинные сроки в тяжких, невыносимых условиях, называемых
"перевоспитание трудом". Человек не мог так перевоспитываться, он просто погибал! Тогда, в 1944 году, содержали в лагере мужчин и женщин вместе, но в разных бараках. Женщинам жить в заключении было намного тяжелее, чем мужчинам. На воле у многих оставались дети. И разлука с ними (помимо ежедневных физических страданий) приносила моральные страдания, влияя на психику. Была в лагере одна белоруска, муж - еврей. Фашисты у нее на глазах утопили двух ее маленьких детей в колодце. А советские товарищи дали ей десять лет лагерей. За то, что она, не желая умереть с голоду, мыла полы у фашистов. Это оказалось пособничеством врагу! Да разве у таких мучениц могла быть здоровая психика?! В Белоруссии разворачивалось советское наступление Немцы хвастали о своей непобедимости летом, но и лето уже их не спасало от тяжких поражений. Красная Армия вошла в Польшу. В лагерь прибыл этап поляков. Большинство - Аковцы, члены Польской подпольной армии, управляемой из Лондона. Среди них крестьяне из восточных областей Польши, их начали раскулачивать и отправлять в лагеря. От разговоров с ними разило звериным антисемитизмом. Неужели война их так и ничему не научила?! За 5 лет фашистского гнета немцы им окончательно вывихнули мозги, но шляхетский гонор остался...1944 год изобиловал этапами. По мере того, как Красная Армия освобождала новые и новые районы из-под немецкой неволи, уже многим была уготовлена новая - Сталинская неволя в лагерях на обширных просторах СССР! Из Волыни прибыл этап баптистов. У них статья 109 у.к за отказ служить в действующей армии по религиозным убеждениям. У всех по 10 лет исправительно - трудовых работ. Это были крестьяне-украинцы, почти все безграмотные, но глубоко верующие в своего бога. На Волыни остались их семьи, дома с богатыми земельными наделами, скот. Многие из них не выдерживали издевательств. Ведь они поступали по своим законам: бьют по одной щеке - подставляй другую! Их, прекрасных работников, морили голодом и доводили до смерти... Снова прибыл этап, теперь уже из Северного Кавказа. Среди них много чечен и ингушей. Масса национальностей была на нашем лагпункте! Этот этап внес кардинальные изменения в наш суровый быт. Участились кражи и грабежи. Среди кавказцев изобилие бандитов, воров и всякой другой "шушеры" воровского мира. Были среди них два еврея - Хаимов и Левинсон - отпетые воришки-"шкоды". Они нападали на баптистов, отбирали хлеб и били смертным боем. Верующим приходилось давать сдачи, хотя это и противоречило их убеждениям. Вскоре чеченцами был совершен побег, по дерзости не сравнимый ни с какими побегами, совершенными в Ужлаге. Бригада зеков -чеченов в количестве 25 человек, конвоированная двумя стрелками, по дороге на работу смогла в считанные минуты разоружить конвоиров. Они подались в сторону Волги, спустились по ней вниз, вернулись на Кавказ и еще долго скрывались в горах. Когда я шел этапом на Калыму, я встретил одного из участников этого прогремевшего побега. Он подробно рассказал мне о героизме и отваге свободолюбивых горцев, потомков Селим Хана и Шамиля. Они быстро и внезапно напали на уже немолодых стрелков, не сумевших немедленно отреагировать. Завладев оружием, одного из конвоиров убили, а второго связанного не тронули. Непрерывные дожди смыли все следы беглецов, и собаки ищейки не смогли взять след. По пути горцы сумели еще раздобыть оружие. Хорошо вооруженная группа представляла немалую силу! Вернувшись в горы, они мужественно сражались с превосходящими силами карателей. Бесспорно, этот народ испокон века является воинственным и гордым народом. Их нельзя поставить на колени, не убив!... Небывалые трагедии, переживаемые людьми в то грозное время, ввергали их в страшную бездну безысходности,
заканчивающуюся полной катастрофой бытия. Женщина средних лет раньше работала на ткацкой фабрике в Иваново. Пыталась вынести нитки и обменять их на хлеб для своих голодных детей. На два года ее осудили. Попав в лагерь, доходягой надорвалась на погрузке леса и умерла, оставив двух сирот! Паренек из Мурома работал на заводе фрезеровщиком. В 16 лет, не выдержав голода и тяжелой работы, бежал на фронт. Там сражался с врагом .Вскоре был задержан и осужден на 5 лет И.Т.Л. за дезертирство из трудового фронта. Танечка из Саратова украла в магазине две буханки хлеба. 8 лет каторги - гласил ее приговор'... Судили начальника санчасти за то, что он на своем посту умерщвлял в день по 20-30 зеков-дистрофиков, поступавших на лечение в стационар. Лечение нужно было одно - хорошее питание. А еду не давали, мол, нечего нянчиться с врагами народа, изменниками Родины и т.д. Прибывшая комиссия обнаружила причину частых смертей среди зеков и обвинила во всех грехах начальника санчасти. Система власти постоянно требовала козлов отпущения, тем самым бдительность органов возносилась до небес. Этим показывая "титаническую" работу, проводимую КГБ в борьбе с классовым врагом... Приговор зачитан: 10 лет отхватил исполнитель массовых убийств ни в чем не повинных людей! Ассенизатор, казанский татарин Ахмед (большой любитель крысиного мяса, которым он частенько лакомился во время лагерной голодухи), на своих развальнях каждую ночь вывозил мертвых доходяг до 30 человек за раз! Эти трупы настолько были исхудалыми, что ничего не весили. Вот куда подевались многие этапы, прибывающие на 28 лагпункт! Смертельные жернова Гулага переваривали колоссальную массу людей, чьи имена ушли в небытие. И в этой смертельной схватке соревновались два человека - вожди двух народов, призывавших людей к уничтожению друг друга. Это делалось для славы безумных властителей, жаждущих пролить побольше крови, прикрываясь лжегуманными лозунгами, обманом и посулами, натравливающие один народ на другой. Неужели только страх глобальной гибели сможет остановить новые поползновения вести мировые войны? Видимо, чтобы развязать очередные военные авантюры, нужны Гитлеры и Сталины! А пока их нет, есть надежда на мирную жизнь!.. Все больше усиливался холод. Не стало в баланде знаменитого "турнепса", а овсяная каша была из одних ус-тюков. Хлеб ухудшился. Еще больше в него стали добавлять отрубей. На один день мне удалось "закосить" больничный лист, и я освободился от работы. Зав. пекарни подыскивал двух зеков для заготовки дров. Мне повезло: его выбор пал на меня. Я с напарником принялись колоть дрова, в надежде заработать хороший кусок хлеба. Целый день пилили, кололи и носили дрова. А к вечеру так устали, что уже ничего не хотелось! За работу нам дали по 400 грамм хлеба! Стало ясно, что такими вот удачами физических сил не восстановишь, а наоборот, потеряешь последние! Неволя давила не только на психику, но и лишала тебя душевных сил. А потеряв душевный покой, ты теряешь надежду. Без надежды остается только ждать бесславного, жалкого конца твоего бытия!.. Со мной в Симферопольской тюрьме сидел бывший председатель рыболовецкого колхоза из Ахтары, что возле Тамани, обвиненный по статье 58-10. Он умирал от голода. Я буквально спас его от верной смерти. Величали его Демьяныч, фамилия Бочаров. Был он намного старше меня. Я подкармливал его тем, что приносили мне. Те, у кого не было возможности получать передачи, очень голодали и превращались в ходячих скелетов. Иногда в тюрьме происходили смешные истории. Одному зеку из местных, передали передачу, а в ней было 10 кг. лука! Когда людей погнали во двор на прогулку, один из зеков притворился больным и остался. Вернувшись в камеру, хозяин лука не обнаружил. Зато от больного соседа разило на километр! Тот конечно отнекивался и не признался. Интересно: сколько лука он успел съесть?! Видимо и надзиратели в этом ему помогли! Демьяныч получил из дому посылку. Мне он ничего не дал попробовать! Закурили лишь табачку. Я старался всегда делать людям добро, считая, что так должен поступать каждый. Сентиментальная наивность! Я ждал благодарности, а это всегда неблагодарное дело! Посылка помогла Бочарову впоследствии найти теплое местечко на конюшне. Диву даешься! Как все же люди могут приспосабливаться в любых условиях! Работа конюха давала возможность воровать у лошадей овес и варить из него кашу. Это было хорошее подспорье к скудному пайку. Я тоже постепенно обучался этой суровой науке - выживанию. Не лез "на рожон", соображая на ходу, где лучше проявить гибкость. Вопреки всему, не хныкал, а делал вид, что у меня все в порядке. Старался улыбаться, да еще и пошире! Это мне давалось с большим трудом. Иногда хотелось плакать и выть по-волчьи, а нужно было молчать или смеяться сквозь слезы. Перебороть себя было необходимо. Иначе дальнейшая жизнь в лагере была бы невозможна. Меня ожидало бы место на погосте "без бирки на ноге"!.. Уже лето подходило к концу. Лужи по утрам затягивались ледяной коркой, листья на березах осыпались. Кудрявые рябины полыхали красным заревом, а осины без листьев стали еще стройнее... Все мои вещи распроданы, одет в самую пору! Слабею с каждым днем. Единственная помощь от земляка Лернера. То он мне принесет немного картошки, то - баланды котелок. Лернер - уроженец Брест- Литовской области. В двадцатые годы он проживал в Польше, работая столяром - краснодеревщиком. Затем поехал работать в Париж, а оттуда перебрался в Аргентину, и наконец, обосновался в Палестине. Но там не нашел того, что искал и вернулся в Польшу. В 1932 году нелегально эмигрировал в СССР, где проживал до 1938 года. Был арестован и осужден на 10 лет ИТЛ. Возможно, лишь благодаря его поддержке мне удалось дотянуть до зимы 1944 года! Снова прибыл этап из Борисоглебской тюрьмы. Эти - бендеровцы, мельниковцы из украинских национальных формирований. Гитлеровцы после захвата Западной Украины создали армию пособников во главе с батькой Бен-дерой (тем самым Бендей, который в довоенной Польше совершил покушение на министра юстиции Перацкого). Его поймали и дали ему и его подручным по 15 лет тюрьмы. После Германского нашествия, в 1939 году, его освободили и готовили для помощи фашистскому режиму. Бендера надеялся стать при помощи немцев во главе самостийной Украины. Фашисты, сделав из него лакея, и не помышляли об украинской национальной самостоятельности. Им Украина нужна была как колония для пополнения сырьем и продовольствием. Когда Бендера понял это, то стал воевать со всеми подряд: и с немцами, и с партизанами, и с большевиками. На что он надеялся - было не ясно! Одно только бесспорно, что перебил он много евреев, немало красных, а так же своих земляков - украинцев. Теперь атаман скрывался в Карпатах, бросив на произвол свою армию! После освобождения Западной Украины мужчин до 55 лет мобилизовали. Им уже выдали обмундирование, зачислили в запасные полки. Но КГБ успел заняться ими, и все бендеровцы попали прямиком в лагерь! Украинские националисты - это бывшие крестьянские парни, с детства привыкшие к тяжелому труду. На лесоповале они дохли, как мухи, от холода и голода. Битые блатарями-бригадирами, просились: - Человече, не чепай мэнэ! В ответ лишь дрын гулял по их костлявым бокам! А по ночам из больничных бараков (эти доходяги- заморыши заполняли их, т.к уже не могли работать) "свеженькие" трупы везли на погост! Вчера во время следования нашей бригады к месту работы по лежневке, вдруг выскочил из конвоя один зек и исчез в кустарнике. Двумя выстрелами в воздух вызвали начальника конвоя. Он быстро явился и стал преследовать беглеца. Нам приказали всем лечь на холодную, мокрую землю. Спустя десять минут мы услышали выстрел, и из кустов вышел начальник конвоя в длинной, промокшей шинели с наганом в руке. Спрятав наган в кобуру, он приказал дальше следовать на работу. По возвращению в лагерь, мы увидели труп беглого зека,, лежащий возле вахты для всеобщего обозрения, чтобы знали: такое произойдет с каждым, кто осмелится бежать из под стражи! С каждым днем я все больше и больше слабел. Уже не было сил таскать в штабеля тяжелые сырые шпалы. Недалеко от нас работал резчик ружболванки - Эдди Султанов. Он искусно махал топором, вытесывая из березового кругляка деревянное ложе для автомата. Ему нет равных в сноровке и умении обтесывать дерево. Он - стахановец и получал усиленный паек. Султанов хорошо одевался. На голове носил каракулевую папаху, как носят чеченцы из Кавказских гор. Сегодня у меня произошел конфликт с бригадиром. Я не справлялся с работой. Он меня поставил на самый высокий уровень шпал и начал показывать, как нужно ударно работать. Проработав с ним час, я окончательно выбился из сил и упал. Бригадир накинулся на меня с кулаками, да и ногами избил изрядно. Сущий зверь, не знающий жалости! На следующий день я попросился на распиловку бревен. Из лесосеки возчики привозили нам бревна длиною до пяти с половиной метров. А на покатах шпалорезки поперечной пилой мы их разрезали пополам. Работа эта была тоже не из легких потаскать пилу целый день! Зато все на одном месте - не надо ноги ломать по кочкам и болотам. Из-за того, что в лагере находились вместе бытовики и политические, приходилось сильно страдать людям интеллигентным. Они терпели унижения и побои от воров и от всяких люмпенизированных элементов. Конечно, такие как врачи или инженеры могли улучшить свое положение, но для этого нужны были связи или средства подкупа. Наконец-то наступила зима. Нам выдали зимнюю одежду, привезенную из госпиталей. Ватные штаны и телогрейки со следами запекшейся крови, которые латали и штопали на ходу. Шапки также были военного образца, но ужасно старые. На ноги - бахилы, шитые из ватных штанов и телогреек, а на них - лапти лыковые. Начальство и "придурки" носили валенки. Новые вещи выдавали лишь грузчикам и лесоповальщикам. Нижнее белье было ветхое и старое. Оно менялось раз в десять дней во время посещения бани. Война шла к победному концу. А лагерная жизнь шла своим чередом. Открылся цех по производству лаптей. Срубленную липу привозили в зону. Из нее драли лыка, а из лыка плели лапти. Такой обувки хватало на день два. Уж очень они (лапти) слабые! Местный рационализатор придумал подошву лаптей переплетать дважды... Морозы усиливались. Теперь надолго глубокий снег занес все вокруг. Нам это не сулило ничего хорошего! Наоборот, положение становилось критическим. Лагерные больницы были переполнены доходягами, обмороженными и больными. Туберкулез косил людей. Я получил денежный перевод -100 рублей. Купил на них ведро картошки и немного хлеба. Держать картофель негде, его могли украсть. Моя покупка совпала с выходным днем, и я целый день ел эту картошку (варил и ел, варил и ел). К вечеру осталась только банка вареных клубней, которую я спрятал под головой на нарах. Но мой сосед, бендеровец Андрашулик по кличке "Рудый", все-таки ее украл! Мне предложили пойти на работу грузчиком, и я рискнул. Выдали новые лапти и бушлат. Грузчиков было две бригады: одна женская, а другая мужская. Погрузка леса в железнодорожные вагоны требовала
профессиональных навыков. Ведь не каждый сможет увязать платформу с круглым лесом, чтобы, не дай бог, во время движения этого состава лес не развалился! Паек здесь давали получше и побольше, но работа была адская. Погрузка не знает ни дня, ни ночи. Особенно, в конце месяца, когда шла штурмовщина, и горел план. Бывало, только заснешь, как уже будили, мол подали вагоны. В женской бригаде работали почти одни немки из Поволжья. Мы неплохо с ними ладили. Они были осуждены по липовым доносам, согласно партийной установке. Работа грузчика, вероятно, придумана самим дьяволом! Лес ледяной, в лежалом снеге. Его тяжесть удваивается из -за этого. Мне казалось, что на такой каторжной работе время будет идти незаметно. Однако, впереди меня ждали 10 лет непосильного труда. Сколько же вагонов леса за этот срок мне предстояло погрузить?! Если бы не сохли мозги от голода, можно было бы еще втянуться в работу, придумать какое-ни будь облегчение (а где и увильнуть). Но как было думать? Чем было думать? Когда все построено так, что ты не можешь думать ни о чем, лишь о еде! Я был молод, здоров, ничем никогда не болел. Мне бы только досыта есть, и все бы было нипочем! Больше месяца я проработал уже грузчиком и по немногу начал привыкать к этой работе. Но вот беда! По всему телу пошли фурункулы. Больничный не давали - нет температуры. Бригадир и помощник гнали меня на погрузку, а я не в состоянии был работать из- за этих болячек! Со мной долго не возились, отправили в "кандей". Били смертным боем. Пока я не вытерпел и обратился к начальнику лагпункта. Тот как раз был на "веселе", в хорошем расположении духа. Он даже угостил меня папироской и спросил: - Знаешь, какой у тебя сегодня большой праздник? - Не знаю! - с удивлением ответил я. Он продолжил: - Сегодня доблестной Красной Армией освобождена Варшава! От этого сообщения мое сердце сильно забилось и я заплакал... Дальше, рассказав о своем тяжелом положении, попросил мне помочь. Начальник велел обратиться к лагерному врачу от его имени. Наконец-то врач Павел Петрович (чуваш) смилостивился надо мной и положил меня в стационар. Он любил поговаривать: "А ну, сними штаны! Казать пушнину! Что за шерсть!" Таким комментарием
сопровождалось определение у зеков степени дистрофии! Я лежал в лагерной больнице на чистой постели. Нас, больных, в палате 15 человек. Было тепло и терпимо, особенно после работы грузчиком. Еда скудная, но, спасибо, что не гнали работать в жуткий мороз! Больница переполнена бендеровцами. Они умирали от голода. Из писем, отправленных ими домой, родственники знали об их плачевном состоянии. Добившись, чтобы им выдали вагон и, нагрузив его продовольствием, отправили с проводниками в лагерь. А в лагере соорудили склад, и кладовщик выдавал понемногу продуктов каждому, чтобы не дай бог эти "страдальцы" не объелись! Вот какая забота о людях! Бендеровцы- хлопцы молодые, получив весомую материальную поддержку, стали быстро поправляться. Ко мне они относились дружелюбно. Но это совсем ничего не значило. Попадись я им в лапы при немцах - они бы из меня котлету сделали! Причем, все были поголовно неграмотные. Меня просили написать домой письмо или почитать газету. Любили слушать мои забавные рассказы об артистах, фильмах или книгах, что я читал. Иногда и мне что-нибудь перепадало из съестного. А иногда сосед жевал домашнюю колбасу или сало, а мне приходилось "сосать лапу", как мишке зимой в берлоге! Я укрывался с головой одеялом, и все тут! Ухаживала за нами нянечка - пожилая женщина родом из западной Белоруссии. Она была учительницей и настоящей интеллигенткой. Мы очень привязались друг к другу. Тепло и относительная чистота благотворно сказались на моем здоровье, и я стал поправляться. Пролежав два месяца в стационаре, я почувствовал себя выздоровевшим, но очень ослабленным. А меня снова гнали на работу на шпалорезку! Две недели проходил на работу и почувствовал, что силы меня полностью покинули. Я стал опять полным дистрофиком! Не мог уже совсем работать, еле передвигался и весь опух. От цинги у меня начали выпадать зубы и кровоточить десна. Дело шло к весне. Зима заканчивалась. Солнышко уже высоко поднималось над горизонтом. Потекли вешние воды... На лагпункте людей осталась половина, другая половина - на кладбище! Чтобы погубить такую массу людей за одну зиму, нужен отлаженный конвейер смерти. Можно подсчитать: в Унжлаге около полсотни лагпунктов, в каждом около 1500 зеков. Суммарно - это 75000 человек. А по всей стране лагерей было сотни. Что же выходит - осужденных миллионы!? В марте 1945 года Красная Армия форсировала Одер, до Берлина уже было рукой подать. Скоро должно пасть логово фашистов, и войне - конец! Этого события ждали все, потому что обещали амнистию. Мысли зеков были заполнены такими мечтами. Сенсация! К нам прибыл вербовщик. Ему нужны заготовщики-обувщики. Я предложил свою кандидатуру, ожидая, что из этого выйдет. Баптистского проповедника обворовали. Украли его библию, пошедшую на курево. Весь лагерь богохульствовал; баптисты приуныли. Правда, это уже были не те безответные баптисты, как раньше. Теперь они стали крепкими мужиками, получающими регулярно передачи из дома. Горе тому, кто их тронет! Получит такой отпор, мало не покажется! Пасха 1945 года. Воскресенье. Однако, рабочий день, и нужно идти работать. Баптистский вожак сказал своим :"На работу идите, а там справляйте пасху!". Его поняли...9 мая 1945 года. Пять часов утра, весь лагерь спал. В зону вошли начальник режима с надзирателями и объявили подъем. "Победа! Победа!" - заявил начальник. Наконец-то долгожданная победа, сокрушен ненавистный фашизм! А вечером меня вызвали на этап, куда - не сказали. Я под конвоем был доставлен на станцию и посажен в "вертушку" (это совершенно закрытый вагон, где в полном мраке не видно ни зги). Видимо, зекам было не желательно знать, что творилось в Унжлаге! Утром, на рассвете прибыл на место. Всех, кто находился со мной в вагоне, погнали от станции семь километров до 6 лагпункта. Это была многотысячная зона разнообразных мастерских, где изготавливали для зеков обувь, спецовки и другие виды товаров ширпотреба. Кроме того, было мастерские по реставрации часов, которые привозили из Германии, и цех по изготовлению ювелирных изделий. На вахте нам зачитали приказ Сталина
о полной и безоговорочной капитуляции фашисткой Германии. Прочел этот приказ работник культмассовой работы по 6 лагпункту- заключенный Днепров. Получив в столовой паек, мы разместились в бараке, полном клопов. Я еле передвигался, ноги опухли, как колоды. Опухоль уже дошла до живота. Говорят, что когда доходит до сердца, то не минуема смерть! Меня зачислили в бригаду заготовщиков. В просторном цехе- бараке трудились заключенные, изготавливая обувные заготовки. Я должен работать, а у меня не было сил ходить! Я вообще не мог двигаться. Со мной творилось что-то ужасное: в ушах стоял постоянный звон, голова кружилась так, что я не мог открыть глаза и рот. Не мог разговаривать и часто терял сознание. Не было ни каких желаний, даже на еду смотрел с безразличием. Хотелось только сидеть и греться на солнышке. Я чувствовал, что гасну, что дни мои сочтены. Меня обволакивала ватная пелена, погружая в дремоту, заставляя заснуть навсегда и успокоить мятежную душу. Стоило ли столько бороться, идти наперекор судьбе, отстаивая право на жизнь, чтобы кануть в небытие!?...Так,с идя на завалинке нашего барака, я прощался с жизнью. Вдруг ко мне подошел коренастый, небольшого роста парень и спросил: "Откуда ты родом, как тебя зовут?" Мы познакомились. Его звали Абраша Люксенбург, родом он был из Польши, из города Лодзи. Ему тогда шел 25 год. Но выглядел он старше из-за грустных, потухших глаз от свалившихся на его долю невзгод. Эти глаза с печалью и болью смотрели на меня. Абраша вместе со своим младшим братом в 1940 году бежал от принудительных работ по строительству концентрационного лагеря в Майданеке. При переходе советской границы их обстреляли немцы и убили брата. Сам Абрам был задержан советскими пограничниками. Он был осужден за нелегальный переход границы на 3 года И.Т.Л. Однако, уже прошло 5 лет, а его никто не торопился выпускать! Этот парень был уникальным часовым мастером, и его использовали для ремонта и восстановления старинных и редких часов. Его появление вдохнуло в меня жизнь. Мне казалось, что наступил конец моему одиночеству. Он для меня означал возврат к родным, любимым людям, которых лишила меня проклятая война... Я стал понемногу кушать и почувствовал приток новых сил. Поднялся на ноги и уже ходил не держась за стенки. На территории 6 лагпункта находилась ювелирная мастерская под руководством знаменитого Таллинского ювелира, крупнейшего в Эстонии. Бригадиром был Гольдин - бывший работник Ленинградского ювелир торга. В ширпотреб-ном цехе изготовляли дешевую бижутерию и мундштуки из оргстекла с мельхиоровыми наконечниками. А рядом, в другом помещении была мастерская по производству из драгметаллов различных колец и других ювелирных изделий. Абраша познакомил меня с Гольдиным, и я начал работать на изготовлении мундштуков. Затем меня назначили помощником бригадира по быту. Я водил бригаду в столовую, получал и раздавал хлеб, да еще выполнял массу других обязанностей. Окреп, даже почувствовал себя сильным! Свободное время мы проводили вместе с Абрашей. Он рассказывал много интересного о своем дедушке раввине. Я подружился с еще одним евреем Абрамом Файманом. Он родом из Винницкой обл.. Когда война началась, его взяли в армию. В 1941 году под Смоленском он попал в плен. В плену, выдавая себя за татарина, работал переводчиком, чем спас себе жизнь. После освобождения составили донос на него лжесвидетели. И Файман получил по статье 58 - 1Б десять лет И.Т.Л. Ему пришлось немало хлебнуть горя, пока он не связался с братом майором, который выжил один из всей семьи (фашисты расстреляли его родителей). Брат посылал ему хорошие посылки и, благодаря им, он смог выкарабкаться. Это был общительный и очень грамотный человек. С его помощью я стал посещать самодеятельность и петь в хоре. Там я познакомился со многими хорошими ребятами. Янек Соколовски из Барановича - часовой мастер. Пел и играл на гитаре шлягеры песни довоенной Польши. Днепров - замечательный конферансье. Матвеев - мастер художественного слова. Многие зеки тянулись к культуре и творчеству, как к одному из способов выживания в этих суровых условиях. Искусство не давало нам деградировать до уровня животных, наполняло нашу жизнь хоть каким-то смыслом, отвлекало от невзгод и вселяло оптимизм! Мы ставили концерты, репетировали, выступали. Чуть-чуть появился просвет в нашей мрачной жизни... Я встретил двух евреек из Луцка. Одна из них по фамилии Шустер. Ее отец имел большой обувной магазин в городе. Они были очень обрадованы нашему знакомству: не каждый день им встречались варшавяне! Шутя, я напомнил женщинам, что уже шесть лет не ел фаршированную рыбу. В следующую субботу мы встретились опять. Каково же было мое удивление - меня угостили "фаршированной рыбой"! Правда, из-за отсутствия рыбы пришлось лакомиться обычной селедкой!...Эти две обездоленные еврейки, которые были намного старше меня, смогли сохранить душевность и традиции наших отцов и матерей! Так прошел субботний день, один из многих дней в неволе. Объявили амнистию, но очень ограниченную: для дезертиров (их всех выпустили на свободу), всяких мелких воришек и несовершеннолетних. Выпустили тех, которые через месяц снова оказались в лагере. Порядочных людей амнистия не коснулась! Для "врагов народа" не делали никаких снисхождений! Вот если бы ты прятался от войны в погребе или ушел с поля боя в самоволку - тогда тебе амнистия, иди домой! Мои друзья по подполью прислали мне небольшую посылочку. Файман сказал, что у Брауна на улице тоже праздник. Сосед по нарам, пожилой баптист ко мне благоволил, потому что я знал толк в библии. Мы с ним варили из содержимого посылок кашу и вместе ели из одного котелка. Только так удавалось выживать в лагере. Тяжело получать посылки раз в год. Только растравлять душу! Но еще тяжелее вообще ничего не получать. Ведь важна не только материальная поддержка, но и моральная. Очень важно знать, что кто-то еще помнит и заботится о тебе... Становится легче переносить свое одиночество, все унижения и беды, выпавшие на долю! Снова осень. Моя пора неудач. После прохождения медкомиссии, меня направили на 28 лагпункт. А всему виной рассказ об американском фильме "Побег с каторги" с участием знаменитого артиста Поля Муни. Я рассказал его содержание вечером в бараке. Бригадир часовщиков, известный стукач, видимо, доложил куда следует. Прибыл я опять на 28 лагпункт. Зону узнал сразу, а людей - нет. Почти все поправились, стали здоровыми, благодаря помощи из дома. Теперь им не страшны ни блатные, ни надзиратели. С ними они прекрасно ладили, иначе им было бы не видать вагонов с салом, крупой, мукой и с другими продуктами. Зеки очень дисциплинированны. Работали на лесоповале, на погрузке леса, всюду. Баптисты теперь расконвоированы по амнистии, им сняли половину срока. Они старательно трудились, завоевывая себе авторитет. Меня поставили в бригаду к Андрашулику на валку леса. Это был тот самый бендеровец, который в прошлом году у меня украл банку с вареной картошкой. Он теперь стал двухметровым великаном. Насмехаясь надо мной, он брал шести с половиной метровый балан за вершинку, а мне приказывал его взять за комель. Мы взваливали эти бревна на плечи и складывали в штабеля. Таскать мешала чавкающая болотная жижа: все время цеплялась за ноги! С трудом мне удавалось поспевать за бендеровским гигантом. Я прекрасно понимал, что ему ничего не стоило загнать меня в могилу! В перерыве работы мой бригадир садился у костра, доставал шириной в пять пальцев шматок сала, втыкал в него веточку и держал над костром. Растопленный жир капал на краюху хлеба, и он с аппетитом уплетал его. Мне же приходилось, глядя на эту картину, лишь облизываться и глотать слюнки! Ведь на кухне я получал 300 грамм хлеба и черпачок жидкой овсяной кашицы! Я чувствовал, что мы с Андрашуликом в разных весовых категориях! А через две недели последние силы покинули меня. Все здоровье и бодрость, что я смог восстановить за лето, исчезли бесследно! Настала зима с обильными снегами и морозами. Я уже был не в силах таскать по глубокому снегу бревна. А мой напарник делал это играючи. Упросив нарядчика перевести меня в бригаду по заготовке дров для паровоза, тем самым немного облегчил свою участь. Паровоз "овечка" вывозил лес на станцию Поршня. Он пожирал много дров, но при нормальном питании работать было можно. Морозы усиливались. Голод и холод косил людей. Особенно страдали те, кто не имел помощи из дома. Недавно прибыл этап поляков. Они все являлись членами военной организации Армии Крайовой. После подавления немцами Варшавского восстания в августе 1944 года, остатки армии ушли в леса и вели партизанскую войну против немцев. После войны их стали вылавливать и судить по советским законам, хотя они не были гражданами СССР. Этот факт не помешал властям судить поляков как изменников Родины. Повезло тем, у кого остались родственники в Западной Украине и Белоруссии. Они получали посылки, поэтому могли сохранять силы и здоровье. Остальные "сосали лапу", доходили и умирали с голоду. На разводах с каждым днем становилось все меньше и меньше зеков, идущих на лесоповал. Зато морозы все больше и больше крепчали. Ветхая одежда не грела. Истощенное тело не получало необходимых калорий для существования. Трата энергии превосходила во много крат того количества, что получали взамен. Силы восстановить было нечем. Простуда от холода заканчивалась туберкулезом, а лекарств не имелось! Участились случаи членовредительства. Зеки, не видя другого выхода из создавшегося положения, калечили себя, оттягивая срок своей гибели. Скоро должен был наступить новый 1946 год. Положение мое стало критическим. Куда я только не совался, всюду горе. Жуткая ненависть друг к другу. Кто сохранил силы, тот смертным боем сживает со свету доходяг! Как выжить?! Каждый день превратился для меня в неразрешимую дилемму: что сделать, чтобы обмануть зиму, голод и побои?!...Все вопили, всем хотелось жить; но страшные нечеловеческие условия пеленали людей в смертный саван! Мне нужно было на что-то решиться, чтобы оттянуть свой скорый конец! С каждым днем все больше и больше становилось "саморубов", "мастырщиков". Волна случаев захлестнула лагерь. Видимо, в то время за это еще не судили, не хотели "выносить сор из избы"! За такой массовый характер кое-кому могло не посчастливиться, могли взыскать по большому счету! На самом деле, это никого не волновало: чем меньше останется "врагов народа", тем было для них лучше! Со мной повторилось прошлогоднее, когда я был уже почти покойник.... Что мне оставалось делать?! Для того, чтобы выжить, я решил покалечить себя!! Отрубая на бревнах сучья, я скользнул по обледенелому бревну топором и задел большой палец кисти левой руки! Палец отлетел вместе с куском окровавленной рукавицы в снег. Я даже по началу не почувствовал боли! Все происходило, как в кошмарном сне! В оцеплении находился фельдшер, "лепило", я прибежал к нему. Он сделал мне на скорую руку перевязку и остановил кровь... Вечером меня доставил конвой на станцию, и вертушкой перевезли в центральную лагерную больницу на станции Лапшанка. После санобработки поместили в палате хирургического отделения. Нас было пять там пять человек, двое из них не ходячие. Мы за ними ухаживали. В палате тепло и чисто. Тетя Маша, наша санитарка наводила лоск. Когда она дежурила, никому не было покоя. Уборка затягивалась на целый день. Ей некуда спешить - срок ее шел! Врач Хударян обработал мою рану и поставил катетер. Но у меня поднялась температура, видимо, начался воспалительный процесс. Ассистент врача Тадеуш, бывший студент Варшавского мединститута, участник восстания 1944 года, рассказал мне, что происходило в гетто. Я узнал, что в больнице помимо зеков, лечатся вольные, труд-армейцы, немецкие военнопленные и заключенные. Встретил земляка из Лодзи. Он работал в больничной бухгалтерии бухгалтером. Его фамилия была Траубе. У него больной желудок, поэтому он ходил в наше отделение на лечение. Он мне иногда приносил изрядные куски хлеба. В одной из палат лежали два венгерских еврея. Мне с ними приходилось общаться на немецком, хотя они немного знали иврит. Незавидная судьба была у этих бедолаг! Их, молодых, еще здоровых мужчин, разлучили с семьями (уничтоженных в печах Освенцима) и собрали в рабочие отрады. Они рыли окопы и строили укрепления. Красная Армия освободила их, чтобы вновь засадить в лагерь, но уже в советский! Для чего эти несчастные томились в неволе и потихоньку доходили, никто не понимал! Они не относились ни к военнопленным, ни к уголовникам, но сидели вместе с преступниками. Ни кому не было никакого дела до их судьбы. Эти венгерские евреи у немцев были узниками, теперь у Советов остались, как и прежде, узниками! Пробыв в больнице неделю, я почувствовал себя лучше и стал помогать сестре-хозяйке. За что мне от нее перепадала лишняя миска баланды. В то время женщины меня не могли интересовать. Мысли были лишь о том, как утолить голод. После двухнедельного прибывания в хирургическом отделении меня перевели в отделение выздоравливающих. Здесь больше свободы и нет тети Машинных строгостей. Нас в палате было 10 человек, преимущественно хирургических больных. Два грека из-под Мариуполя (значит - земляки). Один из них Юрий Юрьевич Барабаш родом из Чердаклы, что радом с нашим совхозом на полпути из Мариуполя до Волновахи. Эти греки находились на фронте до 1943 года. Затем были сняты и отправлены в труд-армию. По какой причине это делалось - не известно! Барабаш работал начальником снабжения центральных механических мастерских Унжлага. У него была язва желудка, поэтому он ожидал комиссии и отправки домой. А пока его лечили в больнице. Юрий Юрьевич получил из дому посылку - 6 кг. одной копченой колбасы! Когда открыли ящик, оказалось, что колбаса по краям покрылась плесенью. А в середине она была еще вполне съедобна. Грек предложил мне плесневелую колбасу. Я очистил ее от кожицы и плесени и устроил пир!...Давно я не ел такой вкуснятины! Рядом со мной лежал симферопольский болгарин Дынов. Он работал шофером по вывозке древесины и там покалечил ногу. Ко мне в палату заходил еще один венгерский еврей. Он родом из Будапешта, мы с ним беседовали на немецком и иврите. Он был членом сионистской организации. Прекрасный собеседник и душевный человек. Между нами возникла взаимная привязанность, не смотря на то, что он был старше меня почти вдвое. Его семья, наверняка, погибла. Этот еврей мечтал вернуться в Венгрию, но его не отпускали! Прибыл к нам в больницу из 28 Лагпункта нарядчик Фельдман. Ему должны были делать операцию: удалять грыжу. Увидев меня, он обрадовался: все же знакомый из одного Лагпункта! Операция прошла удачно, и я ухаживал за ним. Мы очень подружились. Фельдман - фронтовик, боевой офицер. За "превышение власти" был осужден на 10 лет. По амнистии срок сократили на половину. Работая нарядчиком, он считал меня врагом народа. Теперь, пообщавшись со мной, понял,что я ни какой не "контрик", а человек с несчастной судьбой, гонимый по миру и попавший в круговорот войны. Выздоравливая, сам помогаю медсестрам мерять температуру, ухаживать за лежачими больными, особенно за одним партизаном из Крыма. Он получил в лагере тяжелую травму позвоночника, покрывая крышу финстружкой неудачно свалился. Несчастный все время лежал на вытяжке, а я его успокаивал рассказами о подпольной деятельности. В ответ были его рассказы из партизанской жизни. Мы часто проводили вместе время, облегчая души своими историями друг другу. Познакомился с интересным человеком, евреем из Лодзи. В1920 году участвовал в войне, которую вела Польша против СССР, попал в плен к красным и остался в Союзе жить. Он служил стрелком, конвоируя заключенных. В больницу попал с диагнозом "Ьио^з". В женской палате лежала больная, которой недавно ампутировали ногу ниже колена. Она немка из Поволжья, работала дежурной на станции Поршня. Ей я был еще знаком в 1944 году, когда меня вертушкой привезли на 28 лагпункт. Все это происходило во время ее дежурства. Немка вспоминала обо мне с восхищением: "Какой же Вы были красивый и стройный тогда, все Вами любовались!". Карлуша - белокурый красавец (русский немец), завхоз нашего отделения. Он предложил мне поработать ночами на кухне, чистить картофель. Там была картофелечистка, а моя задача
загружать машину клубнями и смотреть. Я старался всю ночь что-нибудь жевать, восстанавливая силы. У нас новая поломойка. Ее звали Регина. Полька родом из Вильнюса. Мой сосед по палате, бывший директор совхоза из Белоруссии, заметил, что походка у Регины была как у балерины. Оказалось, что она руководит больничной самодеятельностью, и сама хорошо поет и танцует. Мы с ней беседовали на польском языке. Она очень дружелюбна и очаровательна. Пригласила меня в клуб на репетиции. Ей нужно было подготовить концерт-монтаж к праздникам 1 Мая и День Победы. Я ходил на репетиции и готовил сольно-вокальный номер из песен советских композиторов. Мы репетировали "Песню о Москве" Дунаевского. Я не справлялся с высокой тональностью. Мне не хватало вокальной техники и физических сил. Регина была не довольна мною. Жаль, что она не понимала мое состояние, а может, не хотела понять! Так уж устроен человек: "Сытый голодному не верит!". Барабаша выписали и он скоро сможет ехать к себе домой в Чердаклы. На прощанье он записал мои установочные данные, обещав затребовать меня из лесоповала в центральные мастерские, где я смогу работать автослесарем. Я перестал ходить на репетиции. Чувствовал себя очень слабым, но продолжал на кухне чистить картошку. Регина говорила, что если я буду продолжать участие в самодеятельности, то может быть, меня оставят при больнице на какой-нибудь работе. Однако, уже оказалось поздно. Рана на руке почти зажила. Меня выписали и отправили опять на 28 лагпункт. Нарядчик меня не забыл и направил в барак-профилакторий. Там без отрыва от производства отдыхало 20 зеков. Это был лучший барак, и нам давали в нем больший паек. По 12 часов мы работали в тайге. Никогда не просыхали, очищая лесные деляны от отходов древесины, накопившихся от зимней валки леса. За две недели пребывания в профилактории я почувствовал себя лучше. Но там впервые у меня случился приступ радикулита: всю ночь корчился от боли в суставах!... Вновь очередной этап. Вертушкой доставили меня в центральные ремонтные мастерские. Барабаш сдержал-таки данное мне слово! Выручил, забрал с лесоповала, спасибо ему за это! В тайге, на лесоповале был постоянный риск потерять здоровье, надорваться от немыслимо тяжелой работы. Центральные мастерские Унжлага - это производство по ремонту машинного оборудования и большой гараж для машин лесовозов, обслуживающих лесоповальные участки в тайге. Лежневая дорога позволяла быстро перевозить на тяжелых лесовозах древесину к станции железной дороги и к лесобиржам. Здесь находились механические, слесарные, медницкие и авторемонтные цеха. Производство очень примитивное, на уровне девятнадцатого века! За зоной были котельная и электростанция, работающая на дровах. Меня вначале направили в бригаду по заготовке дров для котельной. Разделывали дрова на пиле- балансире, затем кололи их на поленья. Через день собирали весь личный состав для переноски дров за зону, в котельную. Мне помогал знакомиться с людьми болгарин Дымов. Уцелевшие остатки Крымского этапа тут нашли неплохое пристанище. Большинство из них погибло еще в первую зиму. Не без помощи делопроизводителя мне все -таки удалось попасть в механический цех, и там я занимался нарезкой резьбы на болтах и гайках. Работа терпимая, не сравнить с лесоповалом! В нашей зоне не было женщин, что, впрочем, меня не очень волновало. Но рядом был женский лагерь, и тем, кто хорошо работал, в виде поощрения разрешалось по выходным посещать "девочек". Перед посещением "женихи" усердно готовились: доставали загодя сэкономленный сахар, конфеты из посылок и трепетно ждали встречи... Я познакомился с каптером, зав. складом. Он цыган, бывший начальник одного из Московских паровозных депо. В его ведении находился склад горюче - смазочных материалов. Каждый день, в пять утра нужно было заправлять горючим лесовозы. Он просил меня заниматься этим складом, чтобы самому можно было "дрыхнуть" до 10 утра. Теперь вставать мне приходилось в пять и до начала смены отпускать шоферам топливо! Водители норовили меня обмануть, чтобы заполучить лишние литры бензина. Но у меня такие номера не проходили, поэтому каптер мне полностью доверял. Сам же он ходил одетый, как генерал: в лучших кителях и галифе из английской ткани. По мере того, как я неплохо справлялся на заправке автомашин, мой цыган стал давать мне все новые и новые поручения. Получилось так, что для основной работы у меня уже не хватало ни сил, ни времени. Этого было достаточно, чтобы нашлись недовольные моей работой в цеху. Каптера своей помощью я полностью освобождал от прямых обязанностей по ведению складской работы. Правда, мне за это кое-что перепадало... Это вызывало у некоторых черную зависть. Токарем работал москвич Зальцман, заядлый джазист, немного игравший на саксофоне. Мы с ним очень сдружились и в свободное от работы время музицировали, наигрывая джазовые песенки. Видимо, такая самодеятельность кое-кому пришлась не по вкусу. Поэтому, когда наметился этап на сельскохозяйственные работы, меня отправили туда вместе с доходягами и калеками. Мной особенно не дорожили: ведь я не был ни токарем, ни механиком, ни станочником! До станции прогнали 5 км. Затем "вертушкой" нас привезли на другую станцию. И опять пешком 5 км до сельхоза. У Дымова тяжелый чемодан. Он инвалид, хромал и упирался на палку. У меня с собой ничего не было и я нес его вещи. Я специально не хотел обзаводиться вещами, чтобы потом все время не переживать и не следить за ними. Дымов за помощь был мне очень благодарен. Встретил здесь Днепрова. Он в К.В.Ч., как всегда. Зона большая, с просторными жилыми бараками. Много западников, бендеровцев и людей из Прибалтики. Я познакомился с Янеком Гуркевичем. Он из Лодзи. В 1940 году служил в Красной армии в городе Славяногорске, что в Донбассе. Их, целую группу поляков, необоснованно обвинили в измене Родине и дали Янеку 5 лет ИТЛ. Но до сих пор его не отпускали домой, хотя срок отсидки уже давно закончился. В округе находились поля, на которых выращивали разнообразные овощи, в том числе и картофель. Меня распределили в полеводческую бригаду чечена Измайлова. Он- бывший сотрудник КГБ. В горах Кавказа истреблял своих соплеменников, подозреваемых в пособничестве немецким властям. Измаилов на должности бригадира справлялся хорошо. Он - свой человек у администрации. Однако, зеки- чеченцы его недолюбливали. Мы работали на капустном поле. Пропалывали его и одновременно вносили удобрения. А на многочисленных заливных лугах уже начался сенокос. Судя по поведению нашего бригадира, он неплохой человек. Хотя, первое впечатление часто бывает обманчивым. Что ж, дальше будет видно!... Охрана нам не очень докучала. Нашу бригаду охранял один стрелок. Зеки были тут работящие, большинство из бывших колхозников или из бендеровцев-крестьян. Были немного прибалтийцев и немцев Поволжья. Выделялась одна красотка из Риги, звали Марьяна. На работе она не сильно перетруждалась. Зато вечерами в лагере "весело" проводила время. Что греха таить: на нее заглядывались многие начальники лагеря. Она была красивая, статная, молодая. Ее фигура притягивала взгляды откормленных лагерных придурков и конторских крыс. За связь с немцами ей дали 10 лет. Что стоило такое правосудие, если занятие проституцией было приравнено к контрреволюционной
деятельности! На полях сельхоза зрел урожай. Мы пропалывали и прорывали овощные культуры. После прорывки ботву увозили на кухню и варили из нее борщ. Пока было еще тепло. Сено уже скосили, собрали в копны. Косили еще и клевер. Он сильно перестоял, и его косить было тяжело: тупились косы. Когда управились с сенокосом, начали убирать лук. Работая в поле, целый день все грызли лук до тошноты. Под конец рабочего дня каждый пытался припрятать несколько луковиц, чтобы принести в лагерь. Лук был необходим, как источник недостающих нам витаминов! Мне удалось набрать в свои кирзовые сапоги пару килограмм лука. На вахте надзиратели по запаху лука поняли, что почем, и устроили настоящий "шмон". На земле быстро стала расти гора лука... Мне пришлось расстаться с половиной добычи, которую охранники вытрясли у меня с одного сапога. Второй же сапог они не додумались проверить. Всю нашу бригаду, во главе с бригадиром отправили в карцер. Там мы просидели два часа, а затем нас выпустили. Получив паек и ужин, я нашел укромное место и опорожнил там свой сапог. Лука набралось килограмма два! У медсестры со стационара мне удалось обменять его на хлеб. Ночью у меня очень болел живот. Кажется, впервые в жизни объелся луком! Приложив к животу нагретый кирпич,я заснул... А на утро встал уже здоровым! Копали картошку. Печь ее на костре не разрешали. Нарушителям доставалось от бригадира. Он бил нас ногами, отбивая все внутренности. Словом, кровь чечена-зверя играла в нем. И мы были вынуждены есть сырую картошку. Некоторые "рекордсмены" съедали до 15 штук! Мне лишь удавалось с трудом съесть три! Лето было уже на исходе. Все овощи собраны. Остался один турнепс, который очень трудно убирать. Из-за постоянных дождей мы не успевали просыхать. Один из зеков, молодой парень, небывалый выдумщик. Он пытался в зону принести выкопанную большущую картофелину, весом более одного килограмма. За отросток этой картошки он привязал веревочку и повесил ее у себя на шее. Когда надзиратель его обыскивал, тот распахивал широко телогрейку, а клубень был на спине. После "шмона" он дергал веревочку, и картошка перемещалась со спины на грудь. И, прикрывая ее одеждой, этот находчивый зек сумел пронести овощ в зону. Как не вспомнить замечательные русские поговорки: "Голь на выдумки хитра!" или "Голод - не тетка!". Приходилось "капушиться", как поговаривали на Калыме... Через некоторое время нашу бригаду разогнали, потому что бригадир получил повышение. Он стал каптером, зав-складом. А я попал в бригаду Савченко. Это был неплохой человек. У него работал помощником Янек, поляк из Лодзи. Когда он освободился, его место занял я. Мне нужно было кормить бригаду. Ведь лагерному бригадиру не прилично было ходить вместе с бригадой в столовую! Ему приносили из кухни другую еду... Я смог расположить к себе бригадира. Он оказался незлобным и поддерживал слабых в таком горе. Почти втянувшись в работу, мне уже казалось, что я смогу обмануть еще одну зиму. В зоне началась стройка. Говорили, что это будет "венерическая зона". Изолированное место, где будут лечиться больные зеки с венерическими заболеваниями. И вскоре стали прибывать из всего Унжлага вен-больные, в том числе большая группа блатных и "воров в законе". Воры стали главенствовать в зоне, терроризируя работяг. Повара из кухни носили им лучшую еду. Женщин разыгрывали в карты. И горе той, которая отказывалась переспать с "вором в законе"! Лагпункт стонал от их проделок! Воры послали своих "шестерок" к каптеру Измайлову с требованием выдать продукты, чая и муки для выделки игральных карт. Чечен показал им согнутую в локте руку, сопровождая этот жест присказкой: "А хуху не хохо!?". Тогда каптеру приказали явиться с повинной к "уркам". Он явился, да еще прихватил с собой топор. Стоя посреди барака, Измайлов кричал: "А ну, подходи, кому жить надоело!". Воры призадумались, это им было не простых мужиков запугивать! Бросив на опешивших воришек насмешливый взгляд, бывший мой бригадир повернулся и вышел из барака. Он хорошо проучил блатных, и они перестали к нему приставать! Настала зима 1946-1947 года. Повалил снег, наступили трескучие морозы. Наша бригада солила в огромных чанах капусту. Чаны зарывали в земле в овощехранилище. Сечками измельчали капусту и морковь. После окончания засолки нас заставили в конюшне готовить место под навоз, из которого должны получиться органические удобрения. Мы носили навоз и бросали его в кучу возле конюшни. Нам выдали новые валенки, ватные штаны и бушлаты, шитые из старых шинелей. Нашу бригаду послали в лес на заготовку дров и деловой древесины. Эту работу никто не знал так хорошо, как я. Мы производили валку леса на небольшой деляне, а заготовленные дрова укладывали в штабеля. До нового 1947 года я работал на лесоповале. Затем нашу бригаду разогнали. Часть зеков с малыми сроками расконвоировали, и они работали возчиками, а меня направили в бригаду Дальмана на заготовку торфа в непроходимом болоте. Дальман-русский немец. Он дико ненавидел евреев, считая их лодырями... В моем лице этот немец нашел то, чего искал и вплотную занялся моим трудовым перевоспитанием. Дельман всеми ему доступными средствами заставлял меня надрываться на болоте, отдавать свои небольшие силы ради его садистских прихотей. Он любил повторять мне, когда я копал и укладывал торф, из которого текла болотная жижа, в штабеля: "Это тебе не объегоривать православных или заниматься торгашеством, спекуляцией!". За несколько дней такого издевательства я снова превратился в доходягу. Когда из последних сил мне удавалось составить подобие штабеля из торфа, этот фашист с издевательской усмешкой дрыном разбивал его и заставлял снова укладывать. Тем самым, доводя мою работу до абсурда! Здесь, на этой работе мне вспомнилась история о том, как предки моего народа строили пирамиды в Египте под хлыстом надзирателей фараона! С той только разницей, что, если им в пустыне было очень жарко, то мне ужасно холодно на сорокоградусном морозе! Только, когда наступали сильные морозы, сковывающие болото, можно было рубить топором мерзлый торф небольшими квадратными плитами, а затем поддев лопатой, складывать в штабеля. Мои силы были на исходе. А Дальман специально ставил меня на самые трудные участки! Я, естественно, не мог справиться с заданием. Поэтому он мне выписывал самый мизерный паек, от которого, буквально, можно было умереть с голоду. Чтобы не околеть на этой работе, стал я ходить в сан-часть. А там, если нет температуры - марш на работу! Положение мое становилось безысходным. Правда, один выход все же был: это опять себя покалечить. Против арсенала средств, имеющихся у режима, сопроводить меня на тот свет, у меня оставался один единственный способ сопротивления. Нужно было опередить Дальмана, пока он окончательно не решил мой еврейский вопрос!...Все опять повторилось. Топором я отрубил себе четыре пальца левой руки!...В амбулатории мне сделали перевязку и составили акт о членовредительстве. Начальник сан-части Фридман охал и ахал. А сколько раз я умолял его не посылать меня на эту тяжелую работу! Сколько раз просил начальство перевезти меня в другую бригаду! Ведь все видели и знали, как немец надо мной издевался! Никто не хотел меня слушать, никто не мог заступиться за этого жалкого еврея, "изменника Родины"! Дело сделано! Меня отпустили в барак. Теперь должно было быть следствие, а потом суд. Я не испытывал уже никаких чувств, все было безразлично. Но одно меня успокаивало и придавало силы - то, что кровожадный зверь Дальман не смог насладиться моей гибелью! Меня вызвали к следователю. Он был средних лет еврей в чине старшего лейтенанта, уполномоченного нашего лагпункта. Дальман и нарядчики строго предупредили меня, что если я начну жаловаться на них следователю - мне не жить на свете! Для составления обвинения следователю не нужно было искать компромат - тот был под рукой! Систематический отказ от работы, для саботажа совершил
членовредительство. Тем самым потеряв трудоспособность, стал на путь противостояния лагерному режиму, показав свою вредную, контрреволюционную сущность! Бригадиры подтвердили мое отсутствие рвения к работе, утверждая, что я постоянно нарушал правила и пагубно воздействовал на окружающих, а своим отказом работать разлагал других, менее устойчивых заключенных! Мои объяснения своего поступка, не преступления (каким они хотели представить его), встречались в штыки. Естественно, ведь у меня не было никакого права на защиту! Мне, ничтожному зеку, в таком праве было бесповоротно отказано! Еще прибежал из управления начальник следственного отдела майор Шапиро. Для него это было любопытным представлением, где можно немного развлечься, тем самым разнообразив свой скучный быт. Ему было не дано понять меня. Как он мог понять те нечеловеческие мучения, которые толкнули меня на самогубство! Он стоял, как палач против своей жертвы, в любую минуту готовый взмахнуть и отпустить на мою непокорную голову свой карающий меч! Правосудие должно было судить не меня, а тех, кто создал систему, при которой людей заставляли идти на такой шаг, как членовредительство! Нельзя винить голодного, истощенного и бесправного узника за украденный кусок хлеба. Тем более бесчеловечно обвинять его в нанесении самому себе увечья! Почему возникали такие массовые явления членовредительства? Потому что
безнаказанность и вседозволенность порождали в тоталитарном режиме новый, уродливый тип палача. Он уверовав в свое неправое дело, тем самым совершал преступление против нравственности, против самой человеческой душевности, уничтожая основы
цивилизованного общества!...В январе 1947 года меня судили еще раз лагерным судом в лице одного судьи и вынесли приговор: за то, что я покалечил себе 4 пальца левой руки, руководствуясь статьей 58-14 осудить на 10 лет ИТЛ по обвинению в контрреволюционном саботаже! Два года и 9 месяцев, что я отсидел по статье 58-1а поглотились, и мне снова пришлось начинать второй десятилетний срок! После суда меня никто не трогал. Я был зачислен в инвалидную нерабочую бригаду. У моего соседа по нарам не было ноги. Мне приходилось ухаживать за ним. Валялся на верхних нарах, там всегда теплее, чем на нижних. Снова друзья вспомнили обо мне и прислали небольшую посылочку Мы варили кашу с Дымовым. Я потихоньку стал приходить в себя. На верхних нарах, у окна, блатные целый день резались в карты, не переставая даже ночью. Ну чем это было хуже игральных домов Монте-Карло! Степка, безрукий вор, позвал меня, дал мне пуховую подушку, чтобы я продал ее. А за вырученные деньги купил чаю. За 30 рублей в женском бараке мне с трудом удалось продать подушку. Затем побежал в столовую и у тети Ани выпросил горсть малинового чаю. На радостях принес Степке горсть заветного чая, а вместо благодарности услышал грубый мат: "Ты, что жидяра, разве это чай?! Эту траву можешь заткнуть себе в ж...! Ты мне натуральный китайский чай достань!" Только теперь до меня дошло, что нужно было Степке. Я побежал в каптерку и у каптера купил на 30 рублей пачку чая. Блатной остался доволен, даже похвалил меня. Было интересно наблюдать, как этот вор в законе колдует над приготовлением чая. Он достал из под матраса закопченную консервную банку и налил в нее стакан воды. Поставил на огонь. Когда вода закипела, всыпал туда полпачки чая и снова начал кипятить. Потом банку прикрыл шапкой и через 10 минут уже пил напиток маленькими глотками. Так, впервые я узнал, как варят "чефир". В прямоугольнике нашего лагпункта находилось одно здание под названием "монастырь". Это небольшое двухэтажное бревенчатое строение,
напоминающее терем. Оно стояло особняком от остальных лагерных сооружений. Там действительно жили монашки, осужденные неизвестно за что. Они были затворницы и никогда не покидали свою обитель. Связь с внешним миром в зоне осуществляла одна из монашек - сестра Глафира, которая имела право покидать стены "монастыря". Однажды она спросила у меня, не знаю ли я, где можно купить сахара. Я ответил, что за деньги можно купить все. Тогда уже зекам стали выдавать сахар-сырец неотбеленный по 500 грамм в месяц. Многие его меняли на хлеб или продавали за деньги. Сестра Глафира принесла деньги, и я ей помог купить сахар. Такие операции повторялись часто, и мне кое-что перепадало за посредничество! Откуда были у монашек деньги? Оказалось, что эти затворницы делали редкой красоты кружева, которые очень дорого ценились. Через какие-то каналы им удавалось реализовать свои изделия и получать часть от вырученных денег. Один лишь раз мне удалось случайно заглянуть в их терем. Я точно попал в преисподнюю, сущий ад оказался там. Монашки, а их там было 5-6 человек, напоминали настоящих скелетов в своих черных саванах. Видимо, от того, что они не выходили на свежий воздух, лица их были с синевой под глазами, как у покойников. Я в ужасе быстро покинул этот склеп....Зима тянулась бесконечно, но постепенно дни становились все длиннее, а солнышко все выше. Рана у меня полностью зажила. Лишь шрамы и два негнущихся пальца напоминали о трагедии. В "вен-зоне" зашевелились блатари. Это было связано с прибытием крупной партии новых венерических больных. Среди них было несколько крупных тузов воровского мира. Начали с Рижской шлюхи Майки. Ее затащили в "вен-зону" и там над ней измывались, как хотели и сколько хотели. Бедной Майе после такой расправы уже было не до виляния задом. Несчастную на носилках перенесли в больницу. Она оказалось живучей, как кошка, и скоро очухалась. Да еще неплохо устроилась на Вохровской кухне кухаркой. Вскоре ее нельзя было узнать - превратилась в настоящую красавицу: белолицая, румянец на щеках. Изменилась до неузнаваемости! И снова, как и прежде, стала вилять упитанным задом с отработанной походкой, вызывая похотливые взгляды у ошарашенных охранников. У нее завелись денежки. Она часто покупала сахар, не торгуясь о цене...
Весна началась с посевной. Всех погнали на посадку картофеля. Мы умудрялись есть сырую картошку. Для этого подбирали немного подмороженные клубни. Правда, за это строго наказывали, но мы все равно ухитрялись есть. Посадили раннюю капусту, и вдруг ударили морозы! Собрали бригаду бытовиков, которые должны были жечь костры и окуривать дымом капустную рассаду. Политическим такую работу не доверяли. Они еще какую-нибудь диверсию могли устроить на капустном поле! Слава богу,капусту успели спасти. Во время посадки картофеля, производимой культиватором, который отваливал грядку, мы на гребень земли укладывали семенной картофель. Затем культиватор заваливал грядку с посаженными семенами. Иногда в земле находили прошлогодний картофель, пролежавший зиму под снегом. В картофельном мешочке находился комочек сухого крахмала, из которого получались вкусные оладьи. За день удавалось собрать до килограмма этого крахмала. А вечером пекли из него себе ужин. Надо было смотреть "в оба", чтобы воришки не стащили твои оладьи!...Весной 1947 года немного спало напряжение после тяжелой и голодной зимы. Я уже свыкся с новым сроком, полученным за увечье руки. Опять попал в оздоровительную палату, где питание и быт были лучше. Оказалось, что меня готовили на дальний спецэтап. Собрали из всех лагпунктов зеков, которые были вторично осуждены лагерным судом. Но в основном на этап шли "блатари" рецидивисты, от которых администрация рада была избавиться. Мы догадывались, какое и куда путешествие нам предстоит. Но подробностей я знать не мог. То, что мне пришлось испытать на этом спец-этапе, не шло ни в какое сравнение с первым моим этапом из Крыма в Унжлаг! Конвой тогда состоял из фронтовиков, выздоравливающих после ранений. Такие спец-этапы ежегодно формировались для Калымы на золотые прииски. Там пожиралось огромное число зеков, отобранных из многочисленных лагерей великой страны Советов. Каждый год требовались все новые и новые инъекции узников, обреченных на гибель. Но прежде этими несчастными добывались тонны золота в богом забытых долинах смерти Колымского края! Нас, нескольких человек, перевели на другой лагпункт. Там собирали всех заключенных для Колымского этапа. Вскоре, выстроив в колонну, нас погнали на станцию. Здесь уже стоял состав, заполненный зеками, из крытых вагонов- теплушек. Мы были переданы "спец-конвою". Это - откормленные молодчики, типа С.С. (эсэсовских штурмовиков), войск НКВД. Они с особым рвением и жестокостью принялись нас обыскивать, заглядывая во все щели и дыры и сопровождая свое унизительное занятие мордобоем, ударами ногами в кованных сапогах. Весь этот процесс напоминал недавние погромы, учиняемые фашистскими бандитами всех мастей... Пока мы проходили унизительную процедуру обыска в том, в чем нас мать родила, другие надзиратели обыскивали нашу одежду и обувь, сваленную в беспорядочную кучу. Все это происходило средь бела дня на оживленной железнодорожной станции!! Все, шмон окончен, и нас, 8 0 человек загнали в пульмановский крытый вагон, оборудованный по всем правилам ГУЛАГа. Блатари тут же заняли левую сторону двухэтажного отсека вагона, а мужики - правую.
Тут мы простояли целый день. Мой напарник Анжей выпросил себе хинина, и ему стало лучше от этого лекарства. Поздно вечером, покинув Новосибирск, продолжили монотонную езду по бескрайним сибирским
просторам... Скоро Красноярск, большой промышленный район. Во время войны сюда эвакуировали многие заводы. Тут их еще больше расширили. Они работали и днем и ночью. Миновали величавый Енисей. Прибыли в Красноярск. Город лежал в долине, окруженный высокими сопками. Вокруг - густые хвойные леса создававшие неповторимый сибирский ландшафт. Снова в путь. Скоро будет озеро Байкал и Ангара. Под стать сибирской суровой природе - сибиряки. Крепкие, коренастые, широкоскулые, больше похожие на монголов, чем на русских. Расчетливые в движениях, неторопливо объясняющие, четко взвешивающие каждое сказанное ими слово. Названия сибирских станций: Тайга, Зима, Трыбратка, Байкал и другие, производили удручающее впечатление. Ведь они были подобны звону кандалов у каторжников, которых гнали через эти места при царском режиме. В России с тех пор ничего не изменилось! Снова гнал по этим местам зеков вновь испеченный режим большевиков! Все повторилось, но гораздо в больших масштабах! Утром нас встретило "славное море - священный Байкал". Озеро было окутано дымкой тумана. Нежаркое солнце пыталось пробиться через густую, молочную пелену... Целый день мы ехали по Байкальскому берегу, минуя многочисленные тоннели. И вновь перед нами предстала незабываемая картина: из горла великого озера изливалась широченная прозрачная и быстрая река Ангара! Чистая, почти дистиллированная вода разливалась зеркальной струей, образуя пенящуюся, гигантскую реку, таящую в себе огромную гидравлическую мощь!.. В Иркутске мы прошли сан-обработку, и моя меховая шапка в дезе-камере превратилась в мочалку. Дальше ехали по Читинской области. Здесь в тридцатые годы был знаменитый БАМ. Рабочие прокладывали от Байкала до Амура вторые пути. На одной скалистой сопке увидели высоченный бюст Сталина, высеченный прямо в этой скале. Говорили, что зек скульптор, сотворивший этот шедевр, был досрочно освобожден, когда об этом узнал Сталин. Ах, как жаль, что я не скульптор!! На подходе к Чите разразилась небывалая гроза. Таких всполохов молний и оглушительного грохотания грома мне еще никогда не удавалось слышать и видеть! Настоящее светопредставление! Все это длилось около часа, затем полил дождь, как из ведра. Небо совершенно потемнело, хотя был только полдень. Эшелон остановился. Сквозь грохот бури мы услышали предупредительные выстрелы. Видимо, что-то случилось! Снова поехали. На первой станции - остановка. Двери нашего вагона распахнулись настежь. Мы услышали возню, и к нам, буквально, швырнули неподвижного молодого парня. Двери вагона захлопнулись. Воры подхватили его и усадили на самое почетное место. Ноги у него безжизненно отвисали, перебитые в двух местах. Но не взирая на сильную боль, он радостно улыбался, считая себя героем дня. От этого голубоглазого крепыша с белозубой улыбкой веяло свежей, молодой силой. Выяснилось, что из соседнего вагона, взломав пол, бежали два человека. Побег учинили как раз во время грозы. Однако, охрана обнаружила беглецов, когда сверкнула молния и осветила всю округу. Два предупредительных выстрела, сделанных охраной, остановили эшелон, и погоня кинулась вслед бежавшим. Вскоре их настигли и открыли огонь на поражение. Одного пристрелили, а другому прикладами перебили две ноги, что было не повадно убегать! Беглец все время улыбался. Ему дали хлеб, и поев, он тихо заснул под стук колес. А на утро уже во всю резался в карты со своими "корешами", позабыв о своих перебитых ногах! Наш эшелон уже ехал по Хабаровскому краю. Мы остановились на станции Биробиджан. На вокзальном здании было написано на идиш. Покинули еврейскую автономную область, чтобы оказаться в Хабаровске, а из него поехали в город юности - Комсомольск на Амуре. В Хабаровске сняли с поезда нашего беглеца. У него началась гангрена. Переломы были открытыми, и туда попала инфекция. Что с ним произошло дальше, известно лишь богу! Комсомольск на Амуре встретил нас могучей рекой, через которую мы на пароме переплыли из станции Пивань на пятисотую железную дорогу. По ней переехали Сихотэ-Алинский хребет, и дальше наш путь закончился у Японского моря в бухте Ванино. Это была конечная цель нашего полуторамесячного путешествия. Здесь находились ворота на Калыму, где мне уготовили участь добывать нашей великой Родине золотишко, как говорили там: "Хоть мелкого (золота), но много!" Началась выгрузка из вагонов. Мы увидели трогательную картину: Сашка-комендант встретился со своей Унжлаговской возлюбленной! Конвою с трудом удалось оторвать друг от друга неразлучную пару. Да, даже в заключении человеку не чуждо все человеческое! Конечно, этой парочке не нужно было думать о хлебе насущном. Они, элита воровского мира, прекрасно себя чувствовали в неволе, где тюрьма была для них родным домом. Несмотря на то, что на дворе стоял месяц август, бухта Ванино встретила нас промозглым обложным дождем. Усиленный конвой доставил зеков к воротам большущего лагеря - пересылки. Немедленно нашу колонну окружили со всех сторон блатари - "суки", вооруженные увесистыми дрынами. В голенищах сапог у них были воткнуты финки. Они стали выдергивать из наших рядов блатарей "честняг". Сколько не изворачивались воры, их все равно обнаруживали и,, собрав в отдельную колонну, погнали в лагерь. Вслед за ними двинулась и наша колонна. Оказавшись в зоне, нас направили в большой барак, так называемый вокзал. Там я наблюдал редкостный спектакль: собранные в группу, честные воры под ударами дрынов сукиных блатарей, безраздельно хозяйничавших на Ванинской пересылке, "снимали погоны". Это значило - изменить воровскому закону и стать "суками". Некоторых, сильно упирающихся, топили в бочке с дерьмом. Их самодовольная прыть мгновенно исчезала, когда их лишали пайки хлеба! Нас начали готовить к этапу на Калыму. Побрили головы наголо. Взяли отпечатки пальцев и заполнили новые формуляры. Здесь, на пересылке скопилось около двадцати тысяч зеков, которых пароходами предстояло перевезти в Магадан. Меня поразил тот масштаб предприятия по пересылке рабочей силы на золотые прииски. А в пересыльном лагере "суки" завладели всеми жизненно важными участками и диктовали каждому свою волю. Они своим поведением напоминали фашистских "капо". Одетые в гражданское, чем -то похожие на Крымских партизан своим лихачеством и бесшабашностью моряков. Очевидно, здесь чувствовалась школа! Откуда вытекали все правила поведения в воровском мире. Особенно выделялся один, видимо атаман; в своем кожаном реглане и хромовых блестящих сапогах. Если бы ему еще портупею и маузер - вылитый комиссар времен гражданской войны! Его постоянно сопровождали пять телохранителей,
вооруженных увесистыми дубинками, и, конечно, ножами. Вся эта мишура походила бы на дешевый балаганный театр, если бы здесь чего-нибудь, да стоила человеческая жизнь! Увы! Закон - ТАЙГА!..
Неужели советской власти удалось расколоть воровской мир на две противоборствующие стороны?! Тем самым создать ситуацию, при которой блатные уничтожали друг друга. В это верилось с трудом, но факт на лицо! По неписаному воровскому закону вору запрещалось работать. Его удел был воровать, играть в карты, насиловать и т.д.. А в лагере режим перво-наперво заставлял работать, ибо исправление преступника трудом был главным законом в системе ГУЛАГа! Как учил "железный Феликс! Он говорил, что незачем этих воров и других преступников, врагов советской власти, держать в тюрьмах и откармливать бездельников! Лопату им в руки или пилу, пусть своим трудом искупают вину перед трудовым народом! Пусть стране хоть килограмм золота или тонну угля добудут, несколько кубометров леса заготовят! И то будет польза! А содержать миллионы бесправных зеков без работы - грешно и глупо! Нас, профессиональных революционеров, гноили на каторгах и ссылках. Мы сами находили себе работу и были этому рады. Невольно я вспомнил лозунги фашистов на воротах концентрационных лагерей.
Пребывание на Ванинской пересылке из-за произвола, чинимого ворами, становилось невыносимым. Получался заколдованный круг: начальство полностью передало в руки воров- "сук" все функции власти внутри-лагерной жизни. И блатные, не стесняясь в действиях, творили все, что им заблагорассудится. Они обыгрывали до нитки тех, у кого еще кое-что сохранилось ценное. Из лагерного зековского пайка изымали "оброк", оставляя на половину урезанный кусок хлеба и воду!.. На кухне творился небывалый бардак! Ворюги все время воровали вареное и жареное, сахар, рыбу. Один по кличке "Чума" украл огромных размеров рыбу-кету, и ее хвост виднелся из-под его бушлата. На вопрос: "Откуда у тебя рыба?", он нахально улыбаясь, отвечал: "Нашел!". Насквозь промозглый, сырой климат провоцировал у людей легочные заболевания. Поэтому начальство торопило отправку на Калыму, где нас ждали целые горы непромытого золотоносного песка. Интересно, с кем из этих доходяг, у которых не было сил двигаться, мне придется золото мыть? Собрали бригаду тех, кого назначили на отправку пароходом. Под усиленным конвоем нас погнали на причал. Там, под швартовые, стоял старый грузовой пароход "Минск". Его глубокие трюмы оборудовали двухэтажными нарами, наспех сколоченными из сырого лесоматериала. Мелкий дождик промочил насквозь наши ветхие одежды. С моря ветер нес холодный, влажный воздух. На душе было неуютно и страшно от неведения. Что готовила нам наша судьба?! Невозможно было даже представить!.. Нас тщательно обыскали, потом пересчитали и, наконец, загнали в самый нижний трюм, который находился ниже ватерлинии. Там был промозглый холод и очень сыро. Но все же от дыхания сотен людей, воздух стал немного согреваться. Это был смрадный воздух, настоянный на нечистотах от предыдущего этапа, заставлявший учащенно дышать. Казалось, будто нас заживо зарыли в просторную могилу! От наших мокрых одежд несло испарениями давно немытых тел... Погружаясь в тяжелый тревожный сон, я забыл о всех тяготах ожидающих меня дней. Проснулся от шума. Это забарабанила корабельная машина. Значит, скоро будем в открытом море. Шум усиливался. Машина набирала ход. Немного качало. Видимо море штормило. Но нам в нижнем трюме это было не так заметно. Натужно заработала машина старой "калоши". По вибрации корпуса судна определил, что мы отчалили от берега. Началось мое шестидневное плавание по холодному и неуютному Охотскому морю. Но сначала нужно было пройти по Японскому морю через Титарский пролив. Оказалось, что и на корабле тоже хозяйничали "суки". Однако, в трюмах власть принадлежала честным ворам, и они стали чинить расправу над предателями. Первой жертвой в этой мясорубке оказался Сашка-комендант, чьи грешки были еще известны с Унжлага, на посту коменданта "Бура". Не только Сашку, но и всех его шестерок прикончили в трюме бездонного корабля. Вообще, наше плавание на "Минске" достойно отдельного описания. Оно представляло особый интерес. Я отдельным рассказом описал все то, что происходило на судне за это время...
Приближался конец нашего плавания. Теперь никто не узнает, сколько зеков было предано Охотскому морю на съедение рыбам!
...