15 Лягушье.
Война догнала Николая в 55-ом году. Сначала ему замечательный хирург Николай Николаевич Смирнов сделал уникальную операцию, удалив три четверти желудка, надставив пищевод какой-то кишочкой. Кровотечения прекратились. Хотя глотать было трудно, хотя желудок принимал пятьдесят-семьдесят граммов пищи, хотя нужно было питаться через каждые два часа, жизнь уже имела далёкий горизонт.
Николай перешёл работать мастером-строителем. Сооружался пионерский лагерь в окрестных лесах, в сосняке. Свежий воздух и печенье в кармане должны были поддерживать силы. Но пришла новая беда. Туберкулёз.
Или бесконечные простуды на войне, на которые не обращали внимания, или недоедание с уменьшенным желудком, или всё вместе сказалось. Болезнь пряталась, зрела и проявилась кровавым кашлем.
Николай долго молчал, вздыхал по ночам, наконец, на настойчивые расспросы жены показал ей платок с красным кровавым пятном.
Полгода в больнице, два месяца в санатории, снова больница, мучительные процедуры с откачкой жидкости из плевры, и - решение уехать из загазованного города в деревню. Всё приняла Веруська, готовая следовать за мужем всюду. «Я боялся, что ты меня бросишь, как многих знакомых по больнице и санаторию бросили жёны»,- признался позднее Николай жене.
Они собирались в деревню со смешным названием Лягушье, в просторечье Лягушка. Вот так, родилась Вера в селе Лебяжье, а теперь поедет в Лягушье. Там по направлению после института жила сестра Николая Пана. Она была завучем в школе, вышла замуж за учителя физики с грозным именем Лев, но с милейшим характером. Лев Дмитрич понравился всей родне, бывал в гостях и у младших Брыкиных. По случаю знакомства ещё в 52-ом году собрались и родня, и друзья: Шурик с Шурой и младшей дочерью Валей, старшие Брыкины и Уманские, сестра Вера. Лев Дмитриевич имел хороший фотоаппарат и всех сфотографировал. С ним случилась курьёзная и трагическая одновременно история. Жили Николай с Верой на втором этаже, был у них просторный балкон, не имевший перил. Дом торопились сдать. Балкон ограждался, вернее, оконтуривался только брусом. Лев Дмитрич вышел на балкон покурить и шагнул через брус на волю. Дом построен был на террасе, с балкона открывался вид на зелёный бугор, туда, видно, и стремился подвыпивший деревенский гость. К счастью, упал он на мягкую землю, ничего не сломал, но контузия была, даже оглох на одно ухо.
Милейший характер и погубил его. Не переехали Николай и Вера в этом году в деревню, поехали на похороны. Лев Дмитрич развозил учеников на моторной лодке по соседним посёлкам в конце учебного года. Был разлив. Родители старались угостить милейшего учителя, отказываться он не умел, оставляли ночевать, но он спешил домой. Нашли его, когда спала вода. В этом же году Прасковья Фалалеевна, которая назвалась в школе Полиной Фёдоровной, потеряла маленькую, двухмесячную дочку. Хлебнула свою долю горя красавица Пана. Родители торопили Николая с переездом, но собрались они только на следующий год.
Май. Припозднилась весна в этом году. Только в конце апреля сошёл лёд. Добираться до деревни нужно было водой. Катер с гружёной баржей ходил вниз по течению от города Сталинска до районного села Крапивино один раз в день. Семья Брыкиных отправлялась в путешествие. Для Николая это было не внове, а вот Веруська, с восьми лет не выезжавшая из города, страшилась неизведанной сельской жизни. Не хотелось ходить в сапогах, возиться со скотиной, ведь корову обязательно надо заводить.
Зато девятилетняя Любава и шестилетний Серёжа были веселы и ждали от путешествия чудес. Совсем недавно прошёл в кинотеатрах фильм про Ивана Бровкина. Представление о селе сложилось у девочки праздничное, радостное. У каждого дома садочки. Яблоневый цвет. Гармошка играет, песни поются. Люди весёлые, немного смешные.
Приехали. Люба выглядывает из-под настила баржи в ожидании приветливо машущей яблоневой ветки и ничего не понимает. Перед глазами в серой дождливой хмари крутой, глинистый, серо-коричневый берег. Он возвышается, кажется наклонённым вперёд, над ними, и увенчан бесконечными серо-коричневыми рядами брёвен. Это просто штабеля приготовленного для сплава леса, похожие на двухэтажный дом. Как же они на него взберутся? Но уже брошены сходни. Какие-то люди быстро выносят узлы и мебель на прибрежную гальку. Взяв за руку брата, она осторожно ступает на шаткие доски. Их подхватывают чужие руки и спускают на землю. Потом так же быстро эти чужие, всё-таки весёлые люди грузят вещи на деревянные сани, в которые запряжён трактор, и находится дорога, ведущая вверх, к ровным рядам домов, хотя без садочков, но с палисадничками и деревянными тротуарами вдоль них. Начиналась новая жизнь.
А деревня была новая. Раньше здесь было только лесничество, да несколько домиков пасечников, переехавших из соседней старинной деревни Чёрный Этап, расположенной за двумя горами, в трёх километрах, также на берегу реки. На правом берегу, где-то в отдалении была деревня Белый Этап. Старожилы говорили, что стояли эти поселения на пути кандальной дороги каторжников ещё с прошлого столетия.
А в Лягушье открыли леспромхоз, построили стандартные домики вдоль реки, большую школу-десятилетку с интернатом, куда съезжались дети из соседних посёлков. Старые дома были в глубине деревни, тоже расположенные по обоим берегам речонки Лягушки, почти под прямым углом впадающей в Томь. Левый берег Томи был большей частью пологим, но горный хребет выходил к берегу между деревнями Чёрный Этап и Лягушье. А дальше, справа от деревни шли равнинные, покосные, даже болотистые луга.
Школа была построена у подножия горы, по которой шла дорога на Чёрный Этап, на самом сухом месте. Когда было большое наводнение в 58-ом году, то жители прибрежных домов спасались в школе и на горе вместе с ревущей скотиной и весёлой ребятнёй.
Сначала Брыкины поселились у сестры, в маленьком домике, посередине посёлка. А через два месяца им построили отдельный дом на этой же улице. Дом получился красивый, высокий, из ровного бруса, с тремя комнатами и большой кухней. Николай сам предложил эскиз по заказу Веруськи, а она, в свою очередь, подглядела планировку у старшей сестры Анисьи. Анисья вместе с мужем Иваном Николаевичем, как он себя всем рекомендовал, главным бухгалтером, сменила уже четыре посёлка. Главный бухгалтер часто переезжал, потому что его «недооценивали» на работе из-за его поклонения Бахусу.
Ах, как понравился дом детям! Высокий новый забор отделял усадьбу от соседнего огорода. А дальше, за забором, был простор: ивы, по-сибирски, талины, наклонённые над речушкой, заросли смородины с крупными, сладкими ягодами, солнечные полянки с разными, сменяющими друг друга цветами.
Они полюбили забираться на талины и, взявшись за наклонённую ветку, спускаться к земле, как на парашюте. Играли в войнушку, делая луки и стрелы, носились по полянкам за речкой, переходя её вброд, или по наклонённому дереву, как по мосточку. Знакомых девочек ещё не было, и Люба верховодила мальчишками, двумя младшими братьями и соседним пацаном Генкой, сыном местного киномеханика. Под её руководством они построили в углу забора домик из горбыля с окошком и дверями, пилили ножёвкой, стучали молотками. Но иногда Люба бросала своё малочисленное войско и, забравшись на дерево над водой, читала «Повесть о первой любви или Дикая собака Динго», мечтала или пела военные песни, которые любил отец.
16 Тайга не шутит.
Всё в новой жизни было незнакомо, таинственно и даже страшно.
Сразу же при переезде в новый дом была куплена корова Галка, чёрная, с одним обломанным рогом и вздорным характером. В посёлке не было пастуха, коровы паслись, где хотели, но сами сбивались в небольшие стада вокруг какого-нибудь быка. Быки были ездовые, крупные, сильные, старые, они содержались на конюшне вместе с лошадьми-тяжеловозами. Их использовали для вывоза брёвен из леса, постепенно заменяя быков лошадьми, лошадей тракторами. Корова Галка не любила чужое общество, паслась одна. Вокруг посёлка часто бродили медведи. Вера боялась за свою коровушку. Однажды медвежий след обнаружили прямо за их огородом.
- Пойдемте-ка со мной,- таинственно сказал отец детям и показал диковину – медвежий след. Его измерили, прикрыв фуражкой, но следы когтей выглядывали из-под неё.
Весной следующего года весь посёлок взбудоражен был сначала комедийной, а потом трагической историей с медведями. Ночью жители крайнего дома были разбужены страшным рёвом. Хозяин выскочил на крыльцо и в полумраке увидел ревущих быка и медведя, верхом на быке. Из глубины тайги бык-силач выволок вцепившегося ему в холку хищника к людям. Мужик бросился в дом, схватил ружьё, выбежал, выстрелил. Медведь бросил добычу и убежал. Изодранный бык обессиленно упал. Когда зарезали несчастное животное, то обнаружили в его задней части дробь. Незадачливого охотника подняли на смех. Но что-то надо делать с повадившимся валить коров медведем. Уже было пять случаев погибших животных.
Несколько охотников собрались в лес, не с дробовиками, а с патронами против матёрого зверя. Выследили медведя, ранили, но он ушёл. Отправились по следу. Но медведь сделал крюк и залёг на своей тропе, поджидая людей. Он пропустил крупных мужчин и набросился на юношу, мальчика 15-ти лет, который упросил отца взять его с собой на охоту. Схватив его за бедро, он в ярости трепал его, как щенок треплет какую-нибудь тряпку. Медведя убили. Мальчика спасти от заражения крови врачи не смогли.
Ужас от случившегося сковал весь посёлок. Перестали ходить по ягоду осенью, хотя медведи уже были сытыми. А если и отважились на следующий год, то кричали громко, били в цинковые вёдра, зная, что умный зверь уйдёт подальше от человека. Однажды Вера с подросшими детьми, на третий год проживания в таёжной деревне, собирали малину в группе других ягодников, стараясь не отрываться, слушая громкий разговор. Они шли по примятой траве выше человеческого роста от куста к кусту. И Люба заметила:
- Мама, ягодники какие-то торопливые. Половину куста обобрали, а на другой половине - ягоды много.
Глянула Вера на куст. А ягоды-то обсосанные. Идут они следом за медведем, а не за ягодниками.
- Ребятишки, давайте песни петь! Люба, запевай! Пойдемте в другое место, там больше ягоды, - говорила мать детям, а сердце обрывалось в груди от страха. Только дома она рассказала, по чьей тропе они шли от куста к кусту. Но это было уже на третье лето их деревенской жизни.
В июле к Брыкиным приехал Фалалей Павлович, чтобы помочь бывшим горожанам на покосе. С собой он привёз внучку Валентину, дочь старшего сына Шурика. Дед всех детей называл полным именем без всякого сюсюканья. Любу называл Любавой по-древнерусски , что девочке тогда очень не нравилось. Двоюродные сёстры выросли недалеко друг от друга , были ровесницами, очень привязанными друг к другу. Когда Любе сказали, что с дедом приехала сестра, она от радости вдруг заплакала в голос, прижавшись к какой-то одежде на вешалке от стыда. Но ничего с собой поделать не могла, рыданье не останавливалось, пока они шли с матерью на пристань. А увидев в конце улицы сестру, она кинулась бежать, заранее раскинув руки для объятья. Тётушка и дед думали, что она к ним летит, Пана даже руки расставила, чтобы поймать крестницу, а она мимо них бросилась к отставшей сестре, и тогда только перестала рыдать. Взрослые подивились такой преданной дружбе.
Когда они жили рядом в городе и, бывало, ссорились, добежать от дома Николая до дома Шурика было можно за десять минут. Это часто проделывала Люба, потому что прожить в ссоре долго не могла. У Вали было много подруг и друзей мальчишек. Бойкая, весёлая, драчливая (за спиной у неё старший брат был), она много не раздумывала над поступками людей, была решительной и смелой. Маленькая, смуглая, с карими глазами, она была полной противоположностью Любе, которая была мечтательной, чувствительной анемичной девочкой с пунцовыми губами, с прямыми пепельными волосиками, часто краснела до слёз. Сказывалось материнское воспитание, Вера старалась внушить дочери ответственность за поступки и свои, и младшего брата, а также постоянно твердила: «Это стыдно, и это стыдно, и это стыдно думать, говорить и поступать!»
Для Фалалея Павловича покос у сына был возвращением в молодость. Он учил "молодёжь" точить литовку (так по-сибирски звалась коса), рассказывал, когда нужно сгребать сено. Особенное искусство было в том, как вершить стог. Покос им выделили поселковым Советом где-то на острове. Вставали рано, переправлялись на лодке, были деловиты и веселы. Женщины готовили обеды в поле и праздничные ужины дома, жарили гусей, которых завели и Брыкины. Были гуси и у Паны, и почти у всех жителей деревни. Улицы были полны гогочущими выводками по десять-двадцать птиц.
Проходить мимо них Вале было страшно, но Любу уже научили показывать гусаку руку с двумя вытянутыми пальцами. То ли они принимали их за клювы у людей, то ли просто боялись вытянутых рук, но шипящий гусь отходил в сторону от такого жеста. Детям было раздолье в покосную пору. На работу их по малолетству не брали, они в доме устраивали игры « в гости», на улице – в прятки и в войну. Теперь командовала Валя, и ей все безоговорочно подчинялись.
Деревня Лягушье была действительно настоящий медвежий угол. Единственной дорогой, связывающей её с соседними деревнями и с городом, была река. Летом лодки и пассажирский катер развозили людей, а зимой – санный путь. В зимние каникулы Любу отправили к бабушке, дедушке, к любимой сестре. Бесконечная, ослепительно белая лента реки, сказочные ели по крутым берегам, и одинокая лошадка, запряжённая в сани-розвальни, бежит и бежит по узкой полоске дороги. Совсем 19 век. В санях трое: конюх и сопровождающий Любу начальник строительного участка. Все поверх зимней одежды в огромных до пят тулупах. Иногда девочку заставляли бежать за санями, чтобы не замёрзли даже в валенках ноги. Сбросив тулуп, она бежала, пока не начинала отставать. Лошадь приостанавливали, Люба влезала в захолодевший тулуп, но он очень быстро согревался и согревал её. Она вслух читала стихи, пела песни, пока не охрипла. Ночевали в деревне с красивым названием Осиновое плёсо, оттуда поехали уже на крытой брезентом машине.