Когда вампиры захватили власть в городе, далеко не все поняли, что же произошло. Не поняла бы и я, но у меня была прозорливая подруга. Она чуяла их… наверно, сильнее, чем просто по запаху – в общем, издалека. И она их страшно ненавидела, сильнее всего. Это было ее основное чувство, определившее ее дальнейшую жизнь. Такой уж у нее был характер.
Она начала собирать о них информацию, почти сразу, никому не доверяя, она приносила мне ее кипами, с горящими глазами, после школы. Она стриглась под мальчика и, наверное, во многом была необычной. Я тогда это осознавала слабо, я, наверно, только всего и знала, что вот это – моя подруга, и всё.
Что тут еще скажешь. Только так, как есть, а как есть было вот что: вампиры незаметно и спокойно заменяли ход вещей, принятый в городе, на другой, полезный для них и ни для кого больше. Кажется, они окончательно заменили его за очень короткое время. …Их вблизи можно было увидеть редко, в основном только их машины – все черные, как одна, с непроницаемыми стеклами. Вообще, черный – это их любимый цвет, и они его как-то ненавязчиво сделали самым популярным. В силу каких-то причин у них отвращение ко всему яркому, чуть ли не физическое.
Наши родители, увы, сдались первыми. Сдаться – это значило закрыть глаза, и они их закрыли. Я ничего не могу сказать им в упрек. Они были слишком вымотаны, чтобы спорить с новыми правилами, они слишком устали за свою жизнь. И еще, конечно, существенно, что большинство из них так и не заметило, что же произошло.
Мне, естественно, не понять до конца механизма этой игры, но почему-то вампирам была очень выгодна наша нищета, и они сделали все, чтобы она прогрессировала. Чтобы как можно больше огородов и личных наделов было заброшено; и откуда ни возьмись, на каждом углу появились забегаловки, почему-то все стали питаться в общественных местах. Мест скопления народа стало как будто бы больше, как и двухэтажных зданий: они стали преобладать над одноэтажными, появились дома даже еще выше. Понимаете, они быстро поставили всё так, что самой почетной ролью для девушки стала роль проститутки, а для парня – роль игрока; причем, конечно, ни те, ни другие не догадывались о том, что же из них сделали. Просто, если ты – девушка, то для тебя нормальным стало просиживать все свободное время в каком-нибудь кафе, так, будто на свете нет ничего интереснее; и одеться как можно соблазнительнее, но желательно в черное, чтобы не слишком уж выделяться. Парни тоже надевали черное, и, выходя из дому, начинали играть, во всё подряд, и все равно, во что – в бои без правил или во вскрытие кошек, но главное – сбившись в стаи, и еще главное – безжалостно. Только мне кажется, что внутри они оставались теми же, какими были раньше, обычными деревенскими парнями и девушками (наш город всегда местами очень походил на деревню), со своими деревенскими чистосердечными мечтами. Да, вампирам было нужно, чтобы о чистосердечных мечтах они забыли, или, по крайней мере, подумали, что забыли. Они и подумали так, они демонстрировали свою способность продавать и покупать всё подряд, такую способность поощряли, а они радовались поощрениям, они одевали черное, думая, что высказывают протест, неизбежный протест юности, но ведь вампиры ловко воспользовались и этим. …Мы с ней всегда одевались в синее или голубое, она – потому что примириться с таким порядком для нее было немыслимо, а я – потому что хотела во всем походить на нее.
Вампиры… Надо сразу сказать и о них, верно? Пока они только укрепляли свои позиции, их было трудно встретить на тротуаре, то ли дело потом… Нет, конечно, никаких сказок про чеснок, нелюбовь к крестикам или осиновым кольям. И никакой крови, разумеется, они не пили; да, они сразу начали использовать нас, но гораздо более тонко. Правда, насчет зеркал не знаю, почему-то в общественных местах они были запрещены, кроме кабинок, в которых можно помыть руки. Но не знаю, это могло быть из-за их общей нелюбви ко всему блестящему.
Вот, например, россказни про их укусы, про то, что любой может стать вампиром с помощью такого укуса – это чистая ложь; мне кажется, что такие нелепые слухи тоже распускают они сами, в своих собственных интересах, ведь чем невероятнее слухи, тем сложнее в них поверить, тем легче свести разговор на байку, на то, что это всё несерьезно, тем легче размыть границу между реальностью и вымыслом, тем сложнее отличить реальность от вымысла. Да, это основное, вот это неразличение, они начали насаждать его перво-наперво, прежде всего остального.
На самом деле вампиры – это совершенно закрытая каста, куда невозможно проникнуть постороннему. Даже не каста, нет, это неверное слово, вампиры – это совсем другой биологический вид. Кажется, они и вправду живут лет по двести, а то и по триста. Те вампиры, которых я видела вблизи, имели дряблую кожу, как будто рыхловатую, на некоторых лицах случаются какие-то струпья… у них есть какие-то чисто вампирьи заболевания, которыми не страдают люди. Они… да, вампиры ужасны. Им и вправду слегка неприятен солнечный свет, наверно, он их раздражает, они живут за тонированными стеклами, но, может быть, это только очередной барьер между ними и остальными. Да, они любят черное, они заматываются в него с головы до ног, иногда просто в куски черной ткани: их одежда сильно отличается от нашей. Их анатомия – тоже. Они часто бывают без рук, без ушей, без ног, без глаз, с какими-то дефектами позвоночника, но им это нисколько не мешает. Они могут слышать сквозь стены и передвигать предметы силой мысли, и некоторые из них преуспевают в этом сильнее остальных. Они чудовищно, нечеловечески спокойны. В их закрытом обществе нет никакой иерархии, они никогда между собой не спорят, и в любом случае они вступятся друг за друга, это чувствуется. Но это противно – понимаете, почему? Потому что они насаждают иерархию вокруг себя, во всем, кроме себя, они сеют семена общественного расслоения, и, конечно, семена всходят. Чем больше ступеней в этой иерархии – тем сильнее это должно отвлекать нас от них. Они даже не питают к нам ненависти, если подумать. Они к нам замечательно спокойны, потому что мы – их материал. Материал, которому они искусно внушают то, что он свободен. Даже так: «наконец свободен». Символом свободы они сделали как раз все эти выгодные для себя вещи: принципы аморальности, продажности и удовольствия. Потребление удовольствий в неограниченных количествах, бесконечные градации удовольствий, их новые роды и виды, представление обо всем остальном как о скучном и ненужном. А, ну да! Как ни парадоксально, сами вампиры живут очень по-пуритански. Я даже их женщин видела всего пару раз, так редко они выходят в свет. Вслед за своими мужьями они одеваются так, что видно только лицо, иногда еще ладони и шею. Волосы они тоже чаще всего прикрывают.
Всё это заметила и структурировала, разумеется, не я, я бы в жизни не смогла рассмотреть всех этих тонкостей, все эти пружины, приводящие механизм в движение. Это всё она, она горела изнутри, своей ненавистью, чистым огнем ненависти ко всему, что насаждают, не спрашивая. «Так не должно быть» - это она любила повторять чаще всего, сжимая зубы и кулаки. Мы собирались после школы и садились на бревна за моим домом, за огородом моих родителей, поросшим щавелем, полынью и крапивой, и мы обсуждали всё это, причем говорила в основном она. Ее ненависть, казалось, мешала ей дышать как следует, наверно поэтому она была такая худая, как мальчик. «Нет, мы изменим это, я больше не могу вот так – ничего с этим не делать», - говорила она мне, и я, как всегда, кивала в ответ. Я и сама верила в то, что думаю так же.
И всё бы, наверно, сложилось по-другому, если бы я не влюбилась. Я влюбилась в одного из вампиров, несмотря на все те ужасные вещи, которые знала о них абсолютно достоверно. Я плакала от своей глупости, когда оставалась одна, но ничего не могла с этим поделать.
Я увидела его, как раз когда они стали появляться на улицах чаще. Он стоял среди своих собратьев, я видела, как они только что вышли из своих лимузинов, они направлялись в один из новых ресторанов. Они, правда, обычно почти ничего там не едят. Разносолы, ведра красной икры и обеды из девяти блюд – это всё для людей, как и жадность, как и золото, как и неистовый азарт. У вампиров нет ничего этого, они пьют только воду и мало что едят, кроме черного хлеба; они вообще часто постятся, не носят никаких украшений, и, кажется, испытывают брезгливую неприязнь к роскоши.
…У него у одного из всех были видны волосы, и волосы были светло-русые, а глаза – серо-голубые. Это я запомнила, потому что случайно он взглянул на меня. Вот, кажется и всё. Придя домой, я сначала с удивлением, а потом с ужасом поняла, что думаю только о нем. Что я могла о нем думать, если видела его всего один раз, и то – мельком? Я не знаю, но я думала и краснела, стыдилась этого и всё равно думала.
Во всем, что ни на есть, вампиры намного культурнее, утонченнее и сдержаннее людей; может, это потому, что им приходилось доминировать веками, притом удерживая свои позиции. Да, им ведь жизненно необходим низкий уровень грамотности населения. Везде, где можно дезинформировать – лучше дезинформировать, такой у них принцип. Любые мистические учения и сомнительные классификации немедленно ими поощряются, и эстетика возносится до небес, и становится во главу угла: чтобы никто не обратил внимания на то, что же скрывается под красивой оболочкой, чтобы никто не заметил того, как всё обстоит на самом деле. Ну, и кроме этой цели, мало-помалу они начали внушать ту идею, будто бы вампиры были среди нас всегда, испокон веков, возможно, незримо, но всё же были. Дело в том, что это понемногу начали рассказывать в школах. То есть… можно сказать, они принялись за дело серьезно, по схеме, отработанной за века доминирования – если, конечно, где-нибудь были эти века.
И она, конечно, не выдержала, она бросила школу в последнем классе; твердо решившись на это, она никому не дала себя переубедить, ни мне, ни своим родителям, а другим до нас не было дела. По правде сказать, учителя, как и наши родители, были очень усталые люди, а в классе мы были изгоями. Потому что мы одни крепились до последнего: мы не одевались в черное, мы не ходили просиживать время в кафе, мы настойчиво не ловились на все эти заманушки, мы не притворялись, будто нам интересно то, что интересным только считалось, мы не жертвовали своим мнением ради выгоды быть принятыми в одну из стаек одноклассников. Возможно, они этому завидовали, сами того не зная. «Слушай, я подожду, пока ты выпустишься», - вот что она мне сказала, - «без тебя я пока ничего не начну, я пока продолжу собирать информацию». Вот так она себя повела, представляете, что у нее был за характер? Никаких сомнений, никакого страха, она не думала так, как подумали бы многие другие: «да что я сделаю, одна, со всей этой оравой?» Почему – потому что она не могла иначе, просто не могла и всё. И я согласилась с ней, я всегда с ней соглашалась… С ней просто невозможно было не согласиться, знаете ли.
Она поговаривала о том, что уже на грани того, чтобы уйти из дома, потому что она не может видеть того, как даже ее родители понемногу смиряются и продаются. Она просто физически не могла выносить того, что ей претило. Если бы я была такой же! Всё было бы по-другому.
Но по-другому не было. Потому что я увидела того вампира снова.
Надо, наверное, рассказать сначала про то, что многие девушки мечтали о вампирах, даже если видели их только на горизонте. Так что, можно сказать, это была распространенная зараза. Можно сказать, что чистосердечные мечты бывших деревенских девушек никуда не делись, просто трансформировались, вот в это. Любые из тех, что прокуривали в барах и ресторанах свои дни и ночи, думали о вампирах как о чем-то невероятно заманчивом и волнующем. Ходили слухи о том, что некоторые вампиры иногда путаются с человеческими девушками, но в это верилось с трудом. Зачем бы это понадобилось вампирам? Как представители отдельного биологического вида, они могли размножаться только с помощью представительниц того же вида, плюс ко всему их врожденная склонность к воздержанию, и потом, я еще не сказала, но от них немного попахивало гнилотцой, что-то среднее между запахом пионов и запахом чуть тронутого разложением трупа. Наверное, издержки долголетия. Одним словом, мне было трудно и представить, чтобы кому-нибудь искренне захотелось с ними целоваться, сложно найти занятие более противное и бессмысленное, но девушки-то продолжали об этом грезить.
Да, конечно. Когда я поняла, что влюбилась в того вампира, окончательно я это поняла, увидев его во второй раз, когда я поняла это, то, конечно, любые трезвые соображения остались в прошлом. Я ничего не могла с собой поделать. Кажется, что такой жалкой, как тогда, поначалу, я больше никогда себя не чувствовала, ни раньше, ни позже. Но тогда это было еще хуже, чем смерть. Хотя... что я знаю о смерти?
Я зашла в библиотеку, потому что она попросила, у нее ведь не было читательского, а у меня он все еще был, так как я не ушла из школы, и тут, в вестибюле, он и стоял, у окна, и снова волосы были видны, он постукивал по подоконнику указательным пальцем, и он снова случайно взглянул на меня. Вампиры, они же странные, они ведь могут оказаться в любом месте, совершенно неожиданно; я не знаю, что он там делал в тот раз, честно, даже не представляю, может, зашел за книгой – хотя это было странно, у вампиров книг гораздо больше, чем в любой из наших библиотек, но мало ли что. Может, он ждал там кого-нибудь, хотя странно было бы и это.
Как бы то ни было, когда я уходила, его в вестибюле больше не было, и вернулась я домой сама не своя. Я ведь всегда думала, что ненавижу их всем сердцем, да так оно и было, мы ведь так долго и часто их обсуждали. Я достоверно знала о них такие вещи, которые привели бы в неподдельный ужас любую мою одноклассницу, мечтающую о любви вампира и доблестно проводящую всё свое время в кафе (если бы, правда, любая одноклассница со мной заговорила, сделав перерыв в своем бойкоте). Я плевалась от запаха вампиров, я даже пионов не выносила, потому что эти цветы напоминали мне о них. Но нет. Ничего не действовало. Когда она приходила, открытая и горящая, мне было стыдно смотреть ей в глаза. Но она не обращала на это внимания; наверно, она слишком мне доверяла. Что-то в ней… знаете, она была прирожденной повстанкой, вот в чем было дело.
И я же изнывала от тоски. Я всё думала, как же мне снова увидеть его, и что я даже не знаю, сколько ему лет, ведь они все выглядят примерно одинаково, там не поймешь, и как его зовут, я тоже не знала (хотя у вампиров совсем другие имена, чем у людей, их вообще мало кто знает достоверно).
И потом я поняла, что есть только один способ, хоть сколько-нибудь надежный: прийти туда, куда с наибольшей вероятностью может прийти и он. Любой подумает, что я сошла с ума, а я и сошла, это верно. Кое-как я нашла денег на покупку черных вещей (оказалось, что всё черное – как правило, самое дорогое), достаточно соблазнительных для того, чтобы не выглядеть в кафе белой вороной. Я нарядилась в них и, посмотревшись в зеркало, впервые выяснила, что являюсь красивой. Это было открытие. И тут, конечно, пришла она. «Ты… чего?» - всё, что она сказала. На ее лице было написано только одно: «Не понимаю», это было не лицо, а чистый лист. И тут я сорвалась. Я сказала ей всё то, что никогда бы не подумала, что могу подумать, и уж тем более что могу сказать. Что она сумасшедшая, что все над ней смеются, что ее скоро выгонят из дому, и правильно сделают, что я хочу нормальной жизни, что я устала от ее заскоков, что я ее ненавижу. Она ничего не отвечала мне, да и не смогла бы ответить, просто потому что я-то говорила без остановки, все двадцать минут, без перерыва. Она ушла, не дослушав всего, и сейчас я понимаю, что она сделала так только потому, что не хотела расплакаться прямо передо мной, что если бы не это неожиданное и глупое желание заплакать, она бы и дослушала, и попробовала бы возразить, потому что именно такие правила были записаны в ее негласном кодексе; а ведь тогда я посчитала ее бесчувственной.
С тех пор я стала ходить в кафе каждый вечер, оказалось, что и на это требуется много денег, пришлось их добывать, различными способами. Но я не буду здесь о способах, я ведь приходила в надежде увидеть того вампира, но вампиров я видела каких-то других, незнакомых. Да, конечно, они никогда не садились в общем зале, вместе со всеми, они проходили мимо, между столиков, куда-то в отдельные кабинеты. Кабинеты – для вампиров. Да, это так. Люди и не рвались туда особо, люди ведь любят покричать и посмеяться, люди совершают резкие телодвижения, люди любят подраться ради развлечения, а вампиры – совсем другие. Они ели свой черный хлеб в отдельных кабинетах, пили дистиллированную воду и разговаривали между собой вежливо и тихо, чего не скажешь об остальных, сидевших в общем зале, рядом со мной.
Ее я с тех пор не видела. Хотя мы жили недалеко друг от друга, она явно избегала меня. Чем она занималась, я не знала, и делала вид, что знать не хочу. Зато после того, как две одноклассницы заметили меня в кафе накануне вечером, в школе мои дела стали налаживаться. Сначала со мной заговорили эти две, потом все остальные. Они были со мной снисходительны, но как будто втайне счастливы, что я теперь вместе с ними, что я – такая же, как они. Всё оказалось до смешного просто. Оказалось, что в классе я много кому нравилась, нашлись какие-то давно и тайно влюбленные поклонники. Мы потом часто сидели вечерами вместе, смеясь и весело разговаривая. Черное я теперь носила всё время, потому что оказалось, что мне очень к лицу черный цвет.
Я была вознаграждена спустя каких-то два месяца. Он прошел между столиков, в компании других вампиров, и теперь уже явно смотрел на меня, он даже повернул голову, чтобы рассмотреть получше. Я досидела до самого позднего часа, до времени закрытия, одна, когда вся моя компания разбрелась по домам, но напрасно, я так и не увидела его, пробирающимся между столиков обратно. Но я уже была гораздо счастливее, чем прежде.
И когда я шла на следующий день из школы, он догнал меня. На своем черном лимузине, он вежливо пригласил меня с собой на прогулку. Запах, похожий на запах пионов, и, кажется, голова у меня слегка закружилась, в основном от счастья. Мы молча сидели с ним рядом, а шофер... да, шоферами у них всегда люди, это точно, потому что сами вампиры не выносят никакой иерархии, шофер вез нас куда-то – мне было всё равно, куда.
«Я видел тебя три раза», - вот что он, наконец, сказал мне, и я похолодела от счастья, оттого, что он меня помнил. Когда мы вышли из машины, оказались перед рестораном, в котором я раньше никогда не была. Нас провели в отдельный кабинет, потому что вампиры не сидят вместе со всеми, это было затемненное помещение, они же не любят яркого света; и там мы опять молчали, я волновалась, а он… не знаю. Он заказал себе воду и черный хлеб, а я – ничего, он начал читать какую-то книгу, он почти не обращал на меня внимания. Потом он поднял глаза и почти удивился, увидев, что не один. «Я… и сам не знаю, зачем позвал тебя с собой», - сказал он немного смущенно, и смотрел мне в глаза, долго, целых пять минут, и как будто не мог оторваться. Я не совру, если скажу, что эти пять минут были самыми счастливыми в моей жизни: потому что его лицо медленно теплело и расплывалось в чем-то вроде улыбки (вообще, вампиры улыбаются редко). Я могу поклясться, что мне не показалось. «Ты… наверное, сильно занята», - вот что сказал он после этих пяти минут. «Я?» - «Скорее всего, тебе пора домой» - «Мне?» Видя, что я не двигаюсь, опешив, видя это, он привстал и неловко и сухо чмокнул меня в щеку. «У людей вроде бы так принято», - он снова улыбался и смотрел на меня, будто я – интересная и необычная зверушка. Да, тут я и правда поняла, что пора уходить. И он провожал меня глазами, пока я выходила, в этом я тоже могу поклясться, как и в том, что его глаза весело блестели.
Вот и всё, чего я могу рассказать интересного. Вот и всё, что у меня с ним было, и как мне назвать это? Недоразумение? Может, оно и так, но мое чувство было слишком сильным, чтобы пройти так просто: я заболела, и сильно. Пришлось довольно долго валяться почти без сознания. Потом… потом я узнала, что она заходила, и не раз, что она, можно сказать, дежурила возле меня, и что она перестала это делать, как только я начала приходить в себя.
Я много раз потом видела его, мельком. Я старалась смотреть на него равнодушно, кажется, у меня даже получалось, а он только кивал и улыбался, будто я напоминаю ему что-то смешное. Потом у меня появлялись обычные поклонники, из людей. На самом деле поклонников из вампиров ни у кого не бывает. Это всё байки. Теоретически, вампиры могут завести знакомство с девушкой, они даже убить ее могут безнаказанно, это вполне в их власти сделать, но они не захотят этого, почему – потому что им это попросту не нужно.
Иногда я слышу кое-что о ней. Конечно, вампиры всячески скрывают то, что повстанцы существуют, для них это не так уж трудно. Но утечки информации будут всегда, и они - мое единственное подспорье. Что бы я ни делала, я продолжала собирать информацию о повстанцах. Я знаю, что она среди них, и я счастлива за нее. Может, это дико звучит? Всё ведь говорит о том, что я должна быть абсолютно довольна жизнью, что много кто может мне позавидовать. Не знаю. Конечно, я тщательно скрываю ото всех, что сочувствую повстанцам, возможно, что и от себя. Но они – это всё, что мне интересно на самом деле. На всё остальное я бы хотела наплевать. Почему же я до сих пор не наплевала? Не знаю, наверное, я выжидаю. Если однажды вечером повстанцы взорвут тот ресторан, в котором я буду находиться, кажется, я наконец-то обрадуюсь.
Да. Я ведь совсем забыла сказать, что ее звали Вера. Почему я говорю о ней в прошедшем времени? По всей вероятности, сейчас ее зовут точно так же. Но я не могу говорить о ней в настоящем времени, если я начну говорить о ней так, что же это будет значить? Правильно, только одно: что я согласна с тем, что в настоящем меня нет, что в какой-то момент прошлого я умерла. Что больше нам никогда не встретиться, что даже если она ворвется в тот зал, где буду сидеть я, мы с ней не увидим друг друга. Нет, я не ошиблась, я не имею в виду «не узнаем» – нет, просто не увидим.