Раннее утро в Иерусалиме, да еще весной, особенное. Воздух наполнен запахами миндаля и хвои, с гор несется ветерок прозрачный, как горная вода. Дышится легко и хочется радости, во всем разлито какое-то спокойствие, настроение приподнятое. Природа и душа в полной гармонии.
Часто ранним утром, когда город еще только просыпался, мы ходили на прогулку в Яр-Ирушалаим. Это замечательное место около музея Яд-Ва-Шем, а дальше – Хар-Герцель, здесь много зелени и очень красиво. Место овражистое, кругом посажен сосновый и кедровый лес, есть пихты. Лес негустой, кое-где вкопаны скамеечки со столиками, можно отдохнуть, почитать. Дальше дорога ведет в горы.
Жители близлежащих районов по утрам часто прогуливаются здесь, более молодые бегают и занимаются зарядкой. В этих местах можно встретить учеников иешив, расположенных поблизости, и целые семьи гуляющих. Здесь всегда тихо, особенно в субботние дни, и очень приятно.
Сегодня суббота, и мы вышли на прогулку ранним утром. Солнце еще как в тумане, на траве лежит роса, идем медленно. Подходя ближе к Яр-Ирушалаим, мы услышали молитву, она доносилась из глубины леса, человека видно не было. Молитва звучала громко и разносилась по всему лесу. Она прерывалась рыданиями, потом опять продолжалась. Человек молился, отдавая молитве весь жар своей души. Крик переходил в бормотанье, речь становилась неразборчивой, потом опять слышалось громко: «Адонай Элохейну…» - и, как эхо сохранялось в воздухе на несколько секунд. «Адонай Элохейну, - молитва продолжалась и слышалось разборчиво, - нишмат коль хай теварах эт шимха Адонай Элохейну...»*. Слова молитвы произносились с убежденностью и силой, в них чувствовалось сильное волнение и слезы.
Мы тихо продолжали путь, стараясь не помешать молящемуся. Около человека, одетого в черное, как одеваются все религиозные, стоял мальчик лет десяти-одиннадцати. Он был похож на русских евреев и привлекал внимание приятной внешностью: серо-голубые глаза, ясный, приветливый взгляд, русые волосы, переходящие в волнистые, скрученные трубочкой пейсы. Мальчик молился еле слышно, слезы капали одна за другой на молитвенник, который он держал в руках. Он кланялся и качался в такт молитвы.
Мы сидели недалеко, читали и невольно время от времени бросали взгляд на эту пару. Я читала, сама думала об этих людях. Я тогда занималась в ульпане и учила, как могла, иврит, передо мной лежал учебник. Через какое-то время мальчик подошел к нам и сказал: «Шаббат шалом»*. Мы ответили на приветствие. Он присел на скамеечку рядом с нами, увидел, что я учу иврит и спросил по-русски, как мне дается язык. Я ответила: «Очень тяжело». Мы разговорились, они тоже приехали из Москвы, но мальчик родился уже здесь и знал Москву только по рассказам родителей, да и по картинкам и книгам. Говорил по-русски хорошо, но с сильным акцентом.
Я спросила, почему его отец выбрал это место для молитвы и почему он рыдает. Мальчик рассказал нам, что месяц тому назад умерла его мать. Они проезжали мимо арабской деревни, недалеко от Маале-Адумим, машину забросали камнями арабы, один камень попал в его мать, прямо в висок, и она сразу умерла. А совсем недавно семью постигло новое горе: в южном Ливане погиб старший брат. Он был человек не религиозный и служил в армии.
«Теперь мы вдвоем, я стараюсь делать все, что велит отец, - говорил мальчик, а звали его Йоселе. Отец мой, - продолжал он, читает ежедневно в синагоге кадиш, а здесь молится в субботу рано утром потому что, как он говорит, сливается с природой и Всевышний слышит его». Здесь место, где музей Катастрофы, рядом Хар-Герцель и военное кладбище. Здесь витают души и парят над нами. Это место ближе к Всевышнему.
Мы слышим слова молитвы: «Барух ата Адонай хамеворах ат амо Исраэль бэ шалом»*. В ней страдание и великая вера сливались и уносились куда-то вдаль, к небесам. Лишь эхо повторяло где-то слова и несло над соснами, кедрами и отрывало нас от всего земного, возвышало, и мы как бы молились и скорбели вместе, сливаясь душой в единое, возвышенное и необъяснимое целое. Так молился он и постепенно перешел на шепот и бормотанье. Слезы текли по его лицу.
Мы посидели еще некоторое время, в душе у нас были скорбь и сочувствие к чужому горю, а может, и к нашему, Тихо ступая по траве, мы уходили, унося звуки молитвы и печаль в сердцах.
Мы приобщились к чему-то высшему и думали: «Как зыбка и хрупка жизнь и мир в Израиле. Каждую минуту все висит на волоске, но люди привыкли и живут, не ломаясь, с достоинством и гордостью за свою страну и замечательный народ, терпеливый и гордый, разноликий во всех отношениях, но один народ.
Мы уходили, а за нами слышалось: «Шма, Исраель, Адонай Элохейну, Адонай Эхад…»*.
Вот такая прогулка была у нас в одну из суббот в Иерусалиме.
*Слова молитв, иврит:
- Господь, наш Бог наш…
- Пусть душа всего живого благословляет имя твое Господь, Бог наш…
- Мирной субботы
- Благословен ты, Господь, благословляющий миром свой народ…
- Слушай Израиль, Господь – Бог наш, Господь один!