АЗБУКА МОРЗЕ: Отчеты нелегального аспиранта (вып. 1)
УДАЛЕННЫЙ ДОСТУП
Отчет от 30.05.07
Здравствуйте, я почти что химик-аспирант, и я вас приветствую, и муть – моя стихия. Пробирки, стекла, жидкости и речи безусловно бывают непередаваемо мутны, также – почти всегда беспричинно и непредсказуемо.
С тех пор как я окопался в Карфагене, редкостный окоп был мне по нраву. Можете не верить, но в томных изгибах горящего тела Дидоны тоже существовали минералы. Совсем не собираюсь скрывать своих чувств по отношению к вам, и в ознаменование серьезности намерений прошу вас прогуляться со мной на кладбище доисторических танков. Мне особо по нраву древнеегипетские модели. Вы не поверите, но о боевых колесницах фараонов я могу говорить часами, и потому я интересный собеседник. Также на примете есть неплохой сад с древовидными папоротниками и заколдованными принцессами, так что очень даже соглашайтесь. И пусть вас не смутят дачные якобы портящие пейзаж участки. Но прежде чем вы ответите, имейте в виду вот что: небольшая помеха меня тревожит, и даже не то, что вас не существует в природе (это, разумеется, мелочи). Но вот дошли какие-то слухи, будто бы у меня есть соперник, и пресерьезный, что не может не задевать достойного человека. Особенно если учесть сферу интересов и местожительство означенного наглеца. Несмотря на то, что пишу вам впервые, ответьте мне, наконец: неужели «Занимательная физика» этого пошляка Я.И. Перельмана – вещь посильнее «Фауста» Гёте? Так считала бедная любовница Энея, но он-то гнал вперед, по-солдатски мечтая лишь о том, чтобы гусям было чего спасать.
Отчет от 01.06.07
Между тем, слухи день ото дня все печальней. Я прикладываю ко лбу уже восьмой платок, и тут же выжимаю его и выбрасываю в мусорку, ибо даже пот мой стал радиоактивен. Я не знаю, кто дал ему право касаться вас рукавом своей куртки цвета хаки, с какими-то уж чересчур щеголеватыми погонами. Если он живет в Сталинграде и перемещается только с помощью пулемета, особенно по темным улицам, разве это значит, что он маршал? Генералиссимус? Хотя бы штабной офицер? Я поведаю вам, что мои подозрения вовсе не лишены оснований! Я знаю пару людей, которые своими глазами видели, как он покупает эту гимнастерку якобы времен второй мировой с рук у наркодилера за кинотеатром, и знаете, чем он расплачивался? Пригоршней октябрятских значков! Смею предположить, что он и ситара никогда в руках не держал, не говоря о том, чтобы на нем играть, и кришнаитов ни разу не встречал, со всей их иерархией лысин. Кто вам сказал, что он умеет, например, готовить эти незабываемые сладкие кокосовые шарики, которыми мы с вами наслаждались в 2004 году в прибрежьях Самары? Знаете что? Раз уж вам так необходимо общество этого прощелыги, то имейте в виду хотя бы следующее: достоверные источники сообщили мне, что он, по всей видимости, совсем не тот, за кого себя пытается выдать, что в его куртёшке понапичкано прослушивающих устройств, и все эти странные разговоры ведутся с единственной целью. Конечно, же, он шпион одной небезызвестно корпорации, неужели вы сразу не догадались? Ваша наивность когда-нибудь подведет вас! «Межвременные путешествия на дом». Эти миллионеры уже не знают в какой окоп вложить свои накопленные средства. Вот, например, Нижинский. Очень им хочется познакомиться с ним самолично. Я не отрицаю, что это может оказаться забавным. Но вот вы-то зачем им понадобились? Пока что я в недоумении, но верьте, я все выясню. Всё, выжимаю девятый платок. Это печально, но за десятым придется сходить к чернорыночнику.
Отчет от 05.06.07
Сегодня до меня дошли новые сведения о вашем юном приверженце, и поверьте мне, они поистине устрашающи. Пока не могу говорить об этом в полную силу, но знайте, что у него дома не обнаружено ни одной майки с портретом Эйнштейна, что не может не положить начало сомнениям относительно его прикрытия. Его опять видели в окружении подозрительных личностей, с виду напоминающих бомжей, но я-то сомневаюсь, что с ними все так просто. Вот что я, ползая по полу кафе в поисках доказательств, обнаружил под стулом, на котором сидел один из них, особенно небритый и отвратительный:
< foramen cecum linguae >
«Любовь религия у которой может быть только два адепта. Все остальные – более или менее еретики, более или менее смерть религии. Задача любящих – поверить в то что у них есть религия? Проверить, верят ли они в то во что хотят поверить? Отсюда бесконечные богословские споры. Кто из нас как понимает нашего бога?.. Наш инструмент познания?.. Много ли места занимает религия в государстве меня?.. В государстве тебя?.. Когда мы начнем крестовые походы?.. Друг на друга или совместно против якобы третьих сил, то есть против себя же?.. Когда выясним, что реальность и религия пожелали сохранить взаимное инкогнито? Сожжем ли при этом посторонних? Себя? Как полагается поступать в дальнейшем? Что будет заповедями? Обоснуем ли церковь? Подкрепим ли ее инквизицией? Как быть с организацией монастырей? С их уставом? Как вообще обстоит дело со священными текстами? Считать ли священным все, что написано? Или только восьмую строчку снизу, которая по определению читается по разному с любых двух мониторов? Скольким ангелам мы позволим устоять на острие иглы? Что будем считать адом?
Взгляду со стороны, иноземцу, всё это покажется неумным и бессмысленным обрядом. Всё гораздо проще, скажет он и, зевнув, отвернется»
По-моему, очевидно, что это подробное и зашифрованное донесение. Мне страшно хранить его у себя в кармане, в любой момент придут люди в черном и допросят с пристрастием, где я это достал. Я буду стоек и скажу только правду. В последний раз предупреждаю: будьте осторожны с этим товарищем, но ни в коем случае не показывайте своей осведомленности, относительно его так называемой личности, я бы даже сказал, личины. Несмотря на то что вынужден уйти в подполье, продолжу работать над вашим делом и собирать материалы. Моя рация будет со мной. Пароль останется прежним.
Отчет от 06.06.07
Излишне упоминать, что я укрылся в довольно-таки укромной келье. Сидя на четвертом этаже, загородившись отрядом мензурок от внешнего мира, я корпею над своим трудом, и мысли о вас хоронят мою душу от распада, словно палая листва хранит тепло лисенка в ноябре. Слышатся звуки неугомонных троллейбусов, а днем надоедали стрижи.
Здесь очень подозрительно. Например, вместо спящих зверей по углам только мусор лежит скукожившись в три погибели, в позе эмбриона. По всему заметно: меня хотят выбить из колеи — ха, не на того напали. Но, по-моему, я все-таки взял их след (а вовсе не наоборот). Аптекарша приняла мою дисконтную карту, даже глазом не моргнув, что, очевидно, и было паролем: нужно ли говорить, что карта была фальшивой и, вообще, тузом пик? Аптекарша – связная, это мне также ясно, как и то, что Сахара, бывает что оказывается не только посреди Африки. Пора открыть вам, кстати, мои взгляды (раз уж мы с вами в такой тонкой идеологической связи). Тема моей дипломной работы была следующей: < plica sublingualis > «Особенности химического состава воображаемых минералов, составляющих природу кочующей Сахары». В ней я очень подробно обосновал свои взгляды на примере описания так называемой блуждающей Сахары в межвременном разрезе. Как вы уже, наверно, догадались, ваш покорный слуга является признанным специалистом по труднодоступной эпохе падения Карфагена. В наши дни, разумеется, нелегко сыскать свидетелей и очевидцев, но я не теряю надежды. Не отчаивайтесь, когда-нибудь мы с вами попируем над телом моей мертворожденной диссертации; если, конечно, этот любезный новый Ньютон не переманит вас на свою трижды проклятую сторону. Имейте в виду, я держу нос по ветру. То, что мне продали с утра в аптеке, предназначалось на самом деле только ему, и, следовательно, мне уже есть за что уцепиться в своем как бесконечном, так и дурном поклёпе. Я всё мечтаю разоблачить его прямо у вас на глазах, на ваших прекрасных, незамутненных излишними догадками глазах: да, заройте меня в крапиву, да, я идеалист и параноик одновременно, увы мне, в моей Сахаре, закочевавшейся вконец… <далее оборвано>
Отчет от 07.06.07
Ваша жизнь является вашим словарным запасом, а на остановке продолжает играть на ситаре уже восьмой с половиной карлик, в очередной раз напоминая о том, что я давным-давно сошел с ума от любви к тебе.
Что мне добавить к той бесконечной строке состояния, что величаво ползет высоко над телеграфными столбами, переливаясь на солнце буквами-перевертышами? Вчера я говорил что-то, и сегодня, возможно, скажу, и все равно, чем: я отрезал себе язык, я применил к себе эту меру наказания за пустомыслие, я сжег все слова заранее, и, если у тебя достаточно развитое обоняние, то ты учуешь запах горелой бумаги, передавшийся блюдцу, покрывшемуся чернотцой.
«Любимая»: когда я хожу по улице, слежу, чтобы оттиски моей обуви составляли строго это слово, в щедрой июньской пыли; я не устаю повторяться, печатая ногами одно и то же, одно и то же: пускай, каждый раз это читается по-новому, как будто я сочиняю чей-то язык, состоящий из одной лексемы, как будто оказываю неоценимую услугу кому-то незнакомому и, возможно, слабоумному; оборачиваясь, я замечаю пару полупрофессиональных чтецов, переодетых в сантехников ради успокоения собственных же нервов, ползущих по моему следу на карачках, с гигантскими запотевшими лупами в нетерпеливых руках; я пытаюсь поймать ртом тополиный пух, но улавливаю только чье-то кошачье дыхание, а семь с половиной карликов понимающе кивают мне с крыш проезжающих мимо трамваев; тот из них, кто не является целым, залихватски и приветственно размахивает треснувшей украденной балалайкой.
Я растерял все свои палочки для ушей, а больше здесь ни на что не меняют препараты. Я пишу решебник химических уравнений осколком кирпича на заборе, но за это мне тоже ничего не дают. Поэтому я отдираю с труб куски стекловаты и начисто стираю эти нелепые зацарапки, и даже твое имя, твое название (не скрою, оно участвует в составе особо почетных хим. команд) я совсем, совсем не щажу.
Если бы однажды на какой-нибудь доске объявлений я встретил клочок бумажки со следующим рекламным зазывом: «что ты выберешь – сторону градусника или сторону окна?», я бы выкрикнул на всю улицу «твою, любимая, только твою!», я был бы рад (да что там - счастлив) узнать номер телефона штаб-квартиры твоих снов, хоть бы даже и таким, триста миллионнов тысяч раз наипошлейшим, способом.
Когда я буду в Тадж-Махале, то обязательно схороню тебя посреди тамошнего озера из серной кислоты, предварительно обваляв в сладчайшей из сахарных пудр.
Я слышу, что восьмой с половиной карлик плавно сменился девятым, он уже пригубляет пострунно перепавший ему инструмент, а я все пытаюсь написать достаточно правдоподобное письмо доктору с просьбой продлить мое пребывание в санатории; чтобы получилось особенно неоспоримо, я решил начать с перечисления латинских названий частей речи: lingua, corpus linguae, radix linguae, apex linguae, sulcus terminalis, foramen cecum linguae, dorsum linguae, sulcus medianus linguae, septum linguae, margo linguae, facies inferior linguae, plicae fimbriatae, frenulum linguae, caruncula sublingualis, ductus submandibularis, ductus sublingualis major, plica sublingualis, ductus sublinguales minores… <далее оборвано>
Несостоявшийся отчет от 15.06.07
Нет, я не пил. Я не вижу трех дев в черном. О чем вы меня просите? Рассказать историю моей жизни? Наконец-то. Неверно полагать, что я родился на плантациях Уругвая. Также вряд ли пальма была мне отчим домом; нет, не кокосы и не финики были моими первыми братьями. Я не рождался, увы, и в санях заплутавшего оленевода, окруженный голубоглазыми хасками со всех пятидесяти тысяч сторон. Сероводородные источники камчатки тоже не являлись моими повитухами, как ни жаль. Вы что-то спрашивали о позолоченной Шангри-Ла? Нет, скорее всего, что там (как и здесь, среди руин и раскопок) я оказался гораздо, гораздо позже. Что и говорить, я родился даже не в поезде, как знаменитый Рудольф Нуриев, и тем более не посреди горящей заброшенной церкви, даже не в сгоревшем же автомобильном фургоне (с невнятной рекламой по обоим бокам). Честно говоря, я в те времена еще не владел искусством запоминания в совершенстве, я только начал читать этот учебник, поэтому вряд ли с достаточной степенью достоверности поведаю вам подробные либо занимательные детали своего вызволения на этот свет. Так что, с вашего позволения, давайте все-таки опустим эту больную для меня тему.
В последние же три дня история моей жизни укладывается в лихорадочное сердцебиение и доскональное исследование ленты Мебиуса. Посмотрите, кстати, что мне выдал аппарат машинного перевода, когда я попросил его перевести следующее предложение «Put your hands on me». По-моему, мой маленький цифровой друг слегка переборщил:
< dorsum linguae >
«В этой жизни я стал охотник. Сердобольно игнорируя мелких и крупных животных, я, однако, иду по следу. Сперва местность была как и при любом подножии любой горы, где я бесцельно бродил, задумчиво глядя себе под ноги, порой злясь на то, что солнце ярко, а ночь черна; но вот я приметил то, что можно назвать приметой старого сна, пораженный, я пошел вдоль обломанных веток все выше. Только труса может оттолкнуть постепенно нагнетаемая пустынность местности, только профана насторожит, что по тропинке еще никогда не ходили люди, только недалёкий простачок убежит от мысли о том, что бывают ноги иные, чем человечьи. Я поднялся достаточно высоко, вокруг только кустарник и редкие гордые птицы, но пока я вижу отпечатки его тела в траве, свидетельства его пребывания поблизости – я уверен, я счастлив, я бесстрашно поднимаюсь, все выше и выше; думаю, что даже снег неизбежной, но пока что далекой вершины не охладит ни меня, ни лаву моих намерений: выследить то, что не могла выследить пока ни одна живая душа. Это и мечта и реальность, это как призвание, которое я слышу даже ночью, когда только по видимости сплю, как голос, за которым я согласен идти даже в темноте и на ощупь».
Меня волнует не только то, что большинство предложений не согласовано: кроме того, ни в одном словаре я не нашел устраивающего меня перевода слова «weep»; я уже устал предполагать каково же точное количество злоумышленников в окрестностях меня. Увы. От меня слишком мало пользы, я бы не советовал вам связываться со мной, хотя бы только ментально, говорю вам это честно, в редкостный момент проблеска сознания. То есть я сразу хотел сказать, что пил, но не совсем. То, что я накапал себе в кофе терапевтическую дозу настойки на салатовых телесах агавовых гусениц, эта милая шалость отбившихся от меня рук совсем не играет здесь ведущей роли. Я очень хотел бы поведать вам основные тайны моего расположения духа сидя на каком-нибудь берегу, возможно, у костра, с агавовой веткой в кармане и нотным листом в руке, но необходимо признать: я не обладаю достаточными полномочиями. Более того, никаких тайн у меня не было и нет, меня так же легко стереть, как и надпись, сделанную мной на заборе на позапрошлой неделе. Да, я наконец решился и написал вашему высоколобому приятелю в меру гневное письмо. Агенты понимают друг друга с полуслова, я думаю что «E=mc(x1 + x2)» - довольно-таки масштабное изложение проблемы для понимающего человека.
Если вдруг окажется, что настойка оказалась смертельной, то, умоляю вас, не скучайте.
Отчет от 16.06.07
< lingua >
Той, в честь кого я теряю свой голос.
< corpus linguae >
На вчерашней неделе я смотрел в огород своего соседа по дачному участку. Приобняв соседский плетень, устремив окуляры в кругосветную даль, я вопрошал его: зачем ты сидишь в тележке без дна, не имеющей ни стенок, ни даже единого колеса, думая, что это конь, ожидая что он взбрыкнет либо заржет, хотя это всего лишь раскрашенная железка, полагая что в отдельно взятый день она, быть может, все-таки сдвинется с места? На чем зиждется твое упорство? С сожалением он констатировал тот факт, что не разобрал ни слова из моей приветственной тирады. В подтверждение своего мнения он довольно-таки грубо вырвал из моих рук бутылку (хвала кому угодно, уже опустошенную) и почти что бестактно слегка съелозил мне лопатой по лицу. Я сообщил ему, что лопата – ни в коем случае не метод и не средство, а в том числе и цель. Мой сосед, тем не менее, искренне посоветовал мне разводить и дрессировать тюленей, заставляя их вращать мячи в форме глобусов и боевых гранат на кончике носа (дело в том, что мой сосед – непризнанный академик, который довольно-таки щепетильно относится к собственной непопулярности). Позавчера удалось выкрасть у него пару-тройку извещений, в целях немедленного преобразования их в упоительные лакмусовые полоски:
< radix linguae >
«Глядя на грозу, идущую с запада, можно заподозрить, что кто-то посторонний заглядывает в твои сны. Посторонний, оставаясь, в сущности, таковым, скрываясь в тумане моей неосведомленности о нем, между тем, ведет скрупулезный подсчет частоты употребления словечка «никогда», раз уж я его произношу даже пребывая в состоянии не-бодрствования. Он линует таблицу: название, тема, персонажи; он ищет основные лейтмотивы и, как правило (подобно любому истому искателю), находит. Он занимается исследованием возможных градаций наиболее, редко и наименее употребимых тропов и фигур (в частности, метонимий и метафор); проверяет наличие хрупкой сбалансированности между оптимизмом и пессимизмом в конечном продукте грезы. Для чего он этим занят, неведомый и помешавшийся? Ради прелести почувствовать себя не тем, кем является? Каких таких взглядов ему приходится придерживаться, чтобы без особого труда настраивать свою подзорную трубу на неизвестно чьи сновидения?..»
< apex linguae >
Мой сосед – заядлый куряка, это заметно даже по тому, как он держит мотыжку. Даже разгребая навоз, он не стаскивает со своих пальцев перстни с изумрудами, которыми он очень гордится, он считает это прямым доказательством аристократизма. Более: он не гнушается осуждать любые мои пристрастия, в том числе самые тайные. В частности, зайдя на днях за спичками и увидев портрет Склодовской-Кюри, ненавязчиво приютившийся в красном углу моей кухни, он высказался в пользу того, что раннее созревание клубники является бесспорным признаком планомерно-поэтапного развития первого из череды летних месяцев. Я до сей поры не удосужился прервать его разглагольствования. Сидя на веранде, я слышу еле различимый рокот речений, доносящийся с его капустных грядок.
<…>
Отчет от 17.06.07
Восьмую ночь подряд я пребываю на помойке.
Все началось с того, что я вышел из дому. Подошедший ко мне на улице, в темных очках, попросил меня отнести его визитку по адресу, обозначенному пунктиром на карте города, и я безропотно подчинился. Сначала я долго плутал в переулках, пытаясь выхватить взглядом подходящих людей, то есть из их вакуумной упаковки, то есть конечно наименее отвратительных из них, чтобы спросить у них дорогу поподробнее. Все они с ужасом взирали на то, что я им протягивал под видом карты, и немедленно отшатывались. В конце концов я пошел следом за детворой, по мере возможностей стараясь быть незамеченным; в определенный момент они забрались по отвесной стене, расписанной разноцветными трудночитаемыми словами, на крышу одного из плеяды плотно припаянных друг к другу гаражей, и я сделал то же, что и они, чтобы не выделяться. Стоя на битуме, один (мальчишки скрылись куда им было надо), я наблюдал следующее: на одной из удаленных от меня многоярусных китайских кровель размещались двое рабочих, оба в синих комбинезонах, они медленно танцевали под не доносившиеся до меня звуки, высоко вскидывая ноги; а прямо передо мной была детская площадка. Многообразные, словно сразу все возможные к исполнению конструкции из спичек, лесенки, горки и качели служили пристанищем такому неимоверному количеству детей (в белом, голубом или розовом), каковое с трудом умещается даже в воображении, не говоря об асфальтовом квадрате (пусть обширном), огражденном каштанами с трех сторон, а с четвертой – вышеназванными гаражами. Почему-то я остолбенел. Возможно, я споткнулся? О невиданное зрелище этого саморегулируемого общества, расстилавшегося внизу, тонувшее в своих характерных чертах: хрипоте, искушенности и невинности. Под сенью зелени восседали и взрослые, в роли недремлющей юстиции. Одним словом, это было явление почти что природы, которое не просило о взаимодействии с ним, но на котором я по меньшей мере мог отдыхать взглядом. Даже музыка их визгов не была противной, в отличие от грузного шепота мясистой взрослой толпы, внутри которой меня мотало все мое бессмысленное утро. Поджав ноги по-турецки, опершись подбородком о кулак, я невольно наблюдал их до заката. Я хочу добавить только то, что, безусловно, вы были там, со мной, пусть и только в виде рации.
Вот, кстати содержание оборотной стороны визитной карточки, которую я так никуда и не донес (вполне потешно-оккультистское на первый взгляд, но слава богу, нам-то с вами сразу просвечивает второе дно):
< sulcus terminalis >
«В сущности, что мы можем знать о человеке, чьих снов ни разу не видели, о том, что он может считать собой? Мы возьмем его за руку, мы полюбуемся на полуденные рефлексы, сияющие на коже его лица, мы выслушаем порцию его критических доводов по отношению к чистому разуму, мы посоветуем ему надеть длинную шаль вместо водолазки, мы упросим его не носить испанский сапог, как и все, что вышло из моды; но что это будет значить для того застенка, из которого он наблюдает и вас и весь остальной доступный его восприятию мир? Если сон, в котором он живет, совсем не похож на ту сборку заводских штампов, в виде которой он предстает перед вашим штампосчитывающим устройством? Кто знает, может, его сон вязок и горяч, как пот, или же прохладен, как ночь у водоема; близок по гамме к темным закоулкам кафкианских декораций или к ультраяркой мечте о мосте всех мостов; неизвестно, продолжается ли там здешняя, видимо, все ж таки Эвклидова, геометрия, или же она спешит сбросить сама себя со своих же плеч, едва почуяв давно подстерегаемую возможность передумать вселенную, сместив центр тяжести, отменив вращение, разрешив параллельным пересечься сколько угодно раз. Что нам поделать с тем, что мы не можем знать друг друга, что каждый из нас, подобно Учиха Саске, заперт в гроб, выбранный кем-то другим?»
Дешевая рекламка. В свою бытность практикантом-дегустатором на швейной фабрике «Полуночная Гроза» я строчил такие по мегабайту в день, особо не напрягаясь. Да, вынужден признать, что разочарован в их умении клепать прикрытия.
Конечно, такая длительная остановка у всех на виду не может пройти незамеченной профессионалами и конкурентами. Чтобы запутать след, пришлось еще восемь ночей коротать часы на близлежащей мусорной свалке, куда случайные люди выбрасывали – кроме использованных консервных банок – свои случайные мысли, иногда честные, иногда постоянные, иногда полные неуемного самолюбования. Только-то и всего.
<…>
<…>
Отчет от 19.06.07
Я приветствую вас, хотя и только мысленно, но скоро уже седьмую тысячу раз, разбивая свой лоб о камень дорог, по которым вы, возможно, вовсе не ходите; и только солнцепек, являющийся повседневностью гипотетического обитателя поверхности Меркурия, может сравниться с моим внутренним жаром.
Бесценный друг, как я вам и обещал, высылаю собранные мною в кропотливом и безымянном труде сведения о корпорации, затронутой в наших предыдущих беседах. Итак:
«Межвременные путешествия на дом» - это относительно широко известная фирма, но только, однако, лишь в предусмотренных ею самою кругах;
Сфера деятельности: якобы отсутствует, но знатоки утверждают, что окружность ее повсеместна;
Центральный офис: нигде (?)
Персонал: пока не особенно ясно; четкие критерии опознания работников компании отсутствуют, то есть, опять же, как говорится, положитесь на свою интуицию.
Это, в общем-то, всё, что на данный момент удалось выяснить. Пришлось выследить кое-кого, внушавшего мне крайние подозрения на пару с опасениями; привязать его к одинокому дубу за гаражами, на заброшенной стройке, и долго добиваться от него этих элементарных (и даже не таких уж и существенных!) сообщений. После полутора часов упорной работы и постоянного луча света исходящего от фонарика он наконец несколько раскололся. К утру же он напоминал скорее тряпичную куклу, чем дееспособного человека, руки его болтались как плети; однако, он сумел, беспрестанно роняя слюну, продиктовать мне опросник, используемый в корпорации при приеме на работу (как видите, у меня есть все основания предполагать, что паршивец не выдал мне и половины сведений, которыми к тому моменту располагал):
< sulcus medianus linguae >
- как часто вы согласны применять долгоиграющие вылазки из собственного сознания в целях масштабного исследования другой личности? ______раз______день
- насколько часто вы готовы покидать свое прикрытие, руководствуясь этой целью? _______раз______день
- далеко ли вы способны пробежать по довольно-таки открытой и незащищенной местности? _______км ______час
- действительно ли вы в состоянии ничему и никому не удивляться по дороге? ______%
- клянетесь ли вы говорить только с помощью условных знаков и только сами с собой?
- клянетесь ли вы спускать в унитаз все свои письма сразу же по написании?
- либо отсылать всю свою корреспонденцию только посредством канализации?
- клянетесь ли вы заведомо предполагать конкурентоспособным агентом каждого двуногого, попавшего в ваше поле зрения?
Далее место, оставленное для подписи вновь принятого. Для смеху я вписал туда «Альфред Хичкок». То-то напотешатся те, кто найдет это на моем столе, да еще и на самом видном месте. Они сопоставят дату написания с тем фактом, что обладатель имени давным-давно мертв, и сразу бросятся устранять хронологические неполадки в лице меня. Я с удовольствием расстегну рубашку на своей хилой груди, я даже заранее нарисую мишень в области сердца, чтобы им удобнее было целиться. Думаю, успею, если повезет, налюбоваться на присущие им нестандартные способы эмоционирования.
Отчет от 20.06.07 [фрагмент моего дипломного сочинения]
< margo linguae >
Слабонервные искатели полулегендарного эликсира параноидальности; слепые кошки разума, распыляющие свои ядовитые газы прямо в ноздри углубленным в процесс собственной трепанации агонизирующим хирургам; горы свалок из десятикратно использованных носовых платков и спичечных коробков, изъятых из функционирующей части хрустальной стены между «тогда» и «сейчас»; женщины, платящие за каждый шаг куском своей кожи, зачем-то продолжающие передвигаться, оставляя долгий и отвратительно кровавый след на этом прекрасном асфальте, на котором двое идущих нашли каждый по игральной карте: короля и даму червей; выведенные из строя киборги последнего поколения, потерявшие всякое сходство с идеальным праобразом в поисках нерациональных синонимов к слову «нигде»; гоняющие на краденых космобилях уличные мальчишки, преследующие в тень Хиросимы; ониксовые пальмы, изъятые из внутренностей духовных исканий неоперившегося адепта нео-буддизма; нефритовая роса, выпавшая на дрожащую в ознобе анатомию прохожего с далматинцем на расстоянии вытянутого красного поводка; квазипрофессиональные пользователи сети безграничного забывания; неприкрытые мешковиной домотканых сомнений восковые останки постояльцев доисторических империй; закрученные в форме винтовых лестниц свидетельства неразрешимостей; талантливые высмеиватели тонко градуированной святости.
Всё, что колышется в воздухе, набухшем высоко над городом, вырезанном из желтой промасленной папиросной бумаги, задыхающемся в плену у собственной безвременности; всё, что является сырьевым материалом для вавилонских дымовых труб и гигантских древовидных папоротников, для любых признаков этой местности, напоминающую местность снов.
Отчет от 21.06.07
Между прочим, на улице плавится даже цемент, несмотря на то, что здесь не Меркурий и даже не Марс, а все те письма, что я спустил в унитаз за одну эту ночь, сослужили мне дурную службу (как видите, я решил следовать надиктованным правилам, чтобы в целях расследования при случае как можно более успешно слиться с толпой служащих интересующей нас организации). Неизвестно, куда и по какому адресу (особенно если учесть, что адрес написан неразборчиво) дошли мои послания, но явно, что канализация не была рассчитана на пересылку столь обильной и высокочастотной корреспонденции. Теперь она взбунтовалась. Приходится спасаться на балконе, от неприятного запаха и хлещущей мутной воды, непрерывно поступающей из загаженных недр. Здесь солнце стремится залезть прямо в глаза, и тоже не особо приятно; но ничего не поделаешь.
Рядом со мной томик Цицерона, который я, как и обычно, всё ещё нелепо страшусь открыть; мне кажется, едва начав читать его, я узнаю вещи, которые только усложнят мое существование (и без того относительно лишенное простоты). Вообще, книги вредны; безусловно, их можно назвать своего рода инфекцией. Две кошки, забравшись на дерево, видимо, призывают, друг друга к какому-то важному ценностному компромиссу; но смахивает, честно говоря, на вой несправедливо обиженного младенца.
Да и что с того, что я плохо спал и ни разу в жизни не был понят как следует? Я ведь сижу на велосипеде, прислоненном к стене, и очень плавно вращаю его покрытые ржавчиной педали, изредка звеня для собственного развлечения. По дороге, постепенно переходящей в деревенскую улицу, следует девушка, с ног до головы замотанная в белый плюшевый платок. Я, вцепившись когтями в перила балкона, очень громко убеждаю остальных не глядеть на нее с похотью. Девушка удаляется в полуденную синь, словно парусник, не оборачиваясь; прохожие, впрочем, тоже не обращают на нее внимания, на меня – тем более.
Я глубоко и печально вздыхаю; на самом деле мне почти легко.
Отчет от 22.06.07
С тех пор, как я в стратегических целях поселился в одном деканате, мне везде мерещится капризный хриплый клекот печатающих устройств. По ночам (которые я тоже провожу здесь же, ввиду большей безопасности) я вскакиваю от беспокоящих мой организм кошмаров. В них озверевшие принтеры жадно втягивают в свое нутро не только безвинные и нетронутые стопки белоснежных листов, но и вполне виновные в его злоключениях людские конечности. Одним словом, во снах они подтверждают свое несомненное дневное сходство с урчащей пластиковой мясорубкой.
Кроме укрощения строптивой оргтехники, дел у меня не много, так что прикрытие является не таким совершенным, как мне того хотелось бы. Я глотаю опостылевший кофе и любуюсь на пейзаж за окном. Там видно Лысую Гору, лениво встающую над крышами домиков; также небо, пасмурное и натянутое как простыня.
Сюда часто заходят студенты и просят выписать им какие-то справки. Я готов выписывать всё что угодно, лишь бы они убрали с моего горизонта свои прыщавые заискивающие лица, лишь бы продолжать безболезненно смотреть в сторону свежего воздуха.
Сквозь слезы зевоты я, наконец, вижу, как на холм мало-помалу снижается летающая тарелка. Оттуда выскакивают резвые люди, все до одного как две капли воды похожие на Нижинского.
...Да, я точно помню, что дома у меня есть популярное издание его посланий к Дягилеву, написанных за долгие годы пребывания в психиатрической лечебнице. На вкладке там присутствуют очень подробные фотографии знаменитого танцора, но больше всего в этой книге мне нравится следующее обращение к адресату:
< septum linguae >
«Несмотря на то, что пишет вам только сумасшедший с дрожащими руками, уже нисколько не похожий на того помрачающего рассудок фавна, на которого я смахивал в дни моей юности, вы продолжаете мне исправно отвечать. Разве это не похвально – так мастерски преодолевать вполне понятное отвращение к слабоумию? Разве это не доказывает того, что вы никогда не были ни человеком, ни – вообще живым существом? Для того меня, который всё ещё жив, это так же прозрачно, как и раствор, что вот-вот зальют в мою вену, вместо крови, ибо кровь это наркотический яд, он мне противопоказан, как и...»
Те, что высыпали на вершину холма (всего их восемь) становятся в два ряда, друг против друга. На них сиреневые трико и такие же водолазки, сплошь в кокетливых блестках. Несмотря на то, что для взгляда отсюда все они ростом с маленькую иголочку, я в подробностях вижу те противоречивые чувства, которые каждый из них испытывает к другому. Неизвестно, под какой-либо аккомпанемент или же без него, но отработанными движениями стройных ног они безошибочно и одновременно начинают свой танец. Я снова позевываю и отворачиваюсь от окна. Я не поклонник классического балета. Второе действие «Жизели», как и всегда, нахожу скучным.
Входит очередной студент, нервный и слегка сутулый. Над его головой, прямо в воздухе, висят его имя и фамилия, набранные кириллицей; буквы дышат и чуть покачиваются на сквозняке. Я молча и стремительно подписываю какой-то его пропуск (торопясь сделать это, пока он все еще не успел открыть свой рот, пока он не выпустил свою зловонную глупость и не засорил ею такие ровные, такие правильные пространства). Студент кивает, деловито улыбается мне в благодарность и уходит. Я тоже ему благодарен.
За окном танцоры уже переоделись в пачки и принялись жонглировать горящими булавами. Когда на холм приземляется вечер (и, следовательно, темнота), пачка на одном из жонглеров вспыхивает, его приятели очень комично тушат огонь. Судя по всему, этот номер также являлся очередной частью их филигранно продуманного выступления.
Я нахожу это зрелище не самым увлекательным, и потому смотрю на календарь, висящий прямо передо мной.
Некоторые числа отмечены красным.
Отчет от 26.06.07
Я наглотался запрещенных инсулиносодержащих препаратов. О нет, это не свидетельство депрессии, которой, к слову, я не страдаю никогда, в принципе. Теперь поджидаю эффекта (собственно, в инструкции обещан «инсулиновый шок», но я не очень-то верю этим дешевым заманушкам); заодно пытаюсь восстановить отчетность.
Ваш так называемый «друг» ответил мне. Как и следовало ожидать, он бросил мне вызов. В крайне завуалированной форме, но это не меняет сущности дела. Чего стоит одно это, до похабности смелое, утверждение: < caruncula sublingualis > «Изменение полной энергии системы тел, между которыми действуют консервативные силы, равно работе внешних сил, которые действуют на тела системы». Хорошо, мы делаем вид, что играем словами. Он, судя по всему, до сих пор не учел той возможности, что я могу быть очень неплохо осведомлен о его грязных делишках; видимо, он всё же упустил тот намек, который был ему щедро предоставлен ко вниманию в моем сухом письмеце. С другой стороны, он вовсе не собирается входить ко мне в доверие, а это не может не выводить из себя профессионала своего дела; он не принимает меня всерьез, что ж, он еще поплатится. Все поставщики октябрятских звездочек давно под моим контролем, они дожидаются сигнала, лишь одного, чтобы сдать его со всеми потрохами куда следует. Но уж нет, раз уж мы знакомы и притом можем быть якобы на короткой ноге (не побоюсь высокого слога – даже наикратчайшей), я предпочту понаслаждаться его драгоценным, поистине недешево доставшимся мне обществом. Да, вот еще один прозрачный намек: «Eп = mgh, где Е – потенциальная энергия тела в однородном поле». Милашка. В однородном поле. Он бы еще сказал «семантическом». Ну-ну. Надеюсь, у нас будут все шансы побродить по цветущим лексико-семантическим наделам и повыяснять степень их взаимной разнородности. Ладно, стоит отдать ему должное: он действительно феноменально смел (если не сказать «нагл»).
Отчет от 23.06.07
< ductus sublingualis major >
Сидя на развалинах, судорожно вцепившись зубами в свой правый локоть, ощущая себя прямо-таки в эпицентре своей стихии: в закоулке смутного времени, застывшего в кататоническом стремлении к самонивелировке, я пытаюсь разобраться со своими пробирками, я зажал по одной в каждом межпальцевом промежутке, я пытаюсь найти хоть какую-то закономерность. В череде задействованных элементов, в крошеве минералов воображения, выделяемых в вечность тем, что я так по-свойски назвал блуждающей (как караван) Сахарой, в своем дипломном обращении к руководству.
Стоит ли уточнять? Что ничего не выходит, как из любой идеалистической пропаганды. Что руки мои дрожат, что хотя рукава и засучены, мне очень трудно дается всё, что связано с переливанием? Что моя голова превратилась в человек-арбуза, что она гудит словно колокол?.. Три молодых и горластых демона проходят мимо, смеясь, в каком-то из направлений, размахивая трагико-шутовскими мечами; ну что тут сказать? – хвала всем клещам, в особенности энцефалитным, они плавно отняли у меня последние остатки моей самонаводящейся концентрации.
Я откупориваю седьмой герметично запертый пузырек с законсервированным воздухом Алжира, мой вечный друг, мой дорогой катализатор, в тебе я весь, в тебе я заключен. Кожей следя за молекулами ароматов, спешащими вниз по трахеям, мой разум восстанавливает себя по образу и подобию первичного древа, десяти его поунебесных сфер; можно слышать, как лопаются свежие нейронные почки.
Я с удовольствием повожу плечами и разминаю затекшую шею.
Отчет от 25.06.07
Все пропало. Наверняка знаю, что я окружен. Они проникли ко мне в дом. Куда они проникнут дальше? В мой мозг? В клетку моей крови? Дальше некуда. Дальше только сердечный приступ.
Сегодня рано утром, несмотря на то, что пасмурно, я попытался взять с полки сборник рассказов А.П. Чехова, но что я обнаружил, открывши книгу наугад? Между сто двадцать второй и сто двадцать третьей страницами было вклеено следующее:
< plicae fimbriatae >
«Лавируя на аварийном катере «я» между дрейфующими льдинами предложений, айсбергами абзацев, стремишься задействовать руль: но, увы, управление бито. Опасаясь чужих крейсеров (плотов, пароходов, соломинок) поначалу, а затем – с семикрылой надеждой, ты швыряешь ракеты одну за другой, в небеса, обагренные принципом «Икс»: только затем, чтобы птицы, киты либо пингвины рассказали потомкам о том, что здесь кто-то был. Где это «здесь»? – компас ушел в нирвану; карты, составленные другими, как обычно, недостоверны; судовой журнал взорван крысами в катастрофической спешке. Словом – необходим отбой от плавающих асассинов; и потому мотор – единственное, на что еще стоит поуповать. Поотпевать себя ты успеешь».
Отлично. Даже более чем. Теперь они решили бесстыдно попереписываться через мою книжную полку. Они смеются надо мной, это факт. Притом медицинский. Я должен срочно раздобыть ключ от злополучного шифра, иначе... Иначе... мне страшно и подумать, что там за этим «иначе». Может ли быть, что они уже решили избавиться от меня? Засунуть в мешок и кинуть в волчью яму? Ну уж нет, я им пока что выгоден (в конце концов, это же все-таки моя книжная полка, не внушающая никаких посторонних подозрений, это всё еще мой призрачный козырь). Разумеется, я перерыл весь шкаф в поисках ответного послания. Пока что ничего не нашел (черти! они еще и ленятся!) Но я буду начеку.
Что беспокоит меня наиболее: каким, каким же невообразимым образом они осуществляют свои козни? Если я выхожу из дому крайне редко и в основном за хлебом?
Отчет от 24.06.07
< facies inferior linguae >
Удивляясь цвету пластикового стаканчика, также жидкости в нем, ты говоришь, что забыла тот вечер у самой воды: круги после всплеска; ноздри, почерневшие изнутри; навязчивый запах костров; рыбаков, заседающих наравне с разведенным (лимонного цвета) спиртом, за своим деревянным столом. Под отцветающей липой – тоже гулянка, и пьяный Авессалом также клянется зарезать отца, запутавшись космами в ветке, как и пару, и тройку тысячелетий назад.
Я становлюсь куропаткой, или рябчиком, на твоих зубах, на твоем языке, равнодушном к празднествам плоти; в частности, празднествам вкуса. Я теряю себя, ты же знаешь, сборник стихов «Алкоголи», сборник стихов «Soledades», я читаю тебе по руке, спутывая слова и узоры на коже, слизывая слова с подушечек пальцев, с костяшек, с ногтей, с кольца Соломона, с бугорков: Венеры, Меркурия, Марса; дальше – кривая разумности, трезубец Аполлинера, зарубки сожительств, борозды интуиций; я читаю тебя, ты же знаешь, это – вишенный цвет, это – влажный огонь, металлический конус, бриллиантовый дождь; наши тела – только буквы, только знаки различной степени твердости, затерявшиеся на просторах одной из всех этих страниц; только знаки, и с них не начнется ни слова, только шепот, только неразличимые звуки, только шепот, неразлучные силуэты, только всплески, лягушки и тишь, шепот двух камышей; только тишь.
Отчет от 27.06.07
О нет, я вовсе не собирался сегодня перечитывать «Бесов» Достоевского. Я просто вытирал пыль с тумбочки и приподнимал очередной том. Не моя вина, что из него выпал фрагмент чьего-то отчета, без начала и как будто бы без конца: либо остальное они уже забрали, а с этим замешкались (как я вовремя решил прибраться, впервые за последние полгода, после вчерашнего самообыска, который я устроил в целях тренировки), либо их шифр является еще более сложным, чем я полагал сначала (второй вариант, конечно, гораздо страшнее первого). Клянусь, что накануне ничего подобного в этой книге не было (именно ее я имею привычку проверять особенно тщательно, заметьте себе на полях).
< frenulum linguae >
«Я говорю ему: оставляю тебе в заложники свою совесть. Он хохочет. Говорит: а что не белье вот это, которое колышется на ветру, поблескивает на солнце, которое развешано между тремя вот этими деревьями, и подозреваю, вовсе не тобой? Что не того седого господина, который вот сейчас проходит по той асфальтовой дорожке? Что не того воробья, который скачет в траве, которого ни тебе ни мне не поймать? Что не обертку от несъеденной шоколадки? Я говорю ему: послушай. Послушай. Твой заложник, конечно, вещественнее и важнее для меня, чем например те три мальчика на двух велосипедах, что спешат вслед за ушедшим господином (и кстати он вовсе еще не седой, ты оговорился, седыми у него были только виски, и то самую малость); важнее чем та жвачка, которую я выплюну на чей-нибудь газон дней через семь, после того как с полдня провращаю ее языком. Но послушай, дело в том, что у меня больше ничего нет, даже паспорта или хотя бы удостоверения. Вот билетик есть, ты ведь его не возьмешь, учитывая то, что он использованный и не счастливый. Он разворачивается и удаляется. Я бегу за ним, хватаю за локоть: видишь ли, у меня нет даже гордости, а то бы отдал, честное слово; у меня даже личности моей нет, одни только осколки; он не слушает и продолжает идти. Я не помню себя, я кричу: ну ладно, ладно, я принесу тебе это, хорошо, договорились, но чем ты докажешь, что... Он отцепляет мои руки от своей и говорит: те двое, что подъехали только что на серебристой «семерке», которые пьют пиво, стоя перед распахнутым багажным отделением, – пусть доказывают они, смело обращайся, а мне некогда. Он говорит спокойно, руки в карманах, в прорези пиджака сверкает колпачок ручки. Потом уходит. Ну как хочешь – я ору, сжимая кулаки от бессилия – ну и черт с тобой! Да с чего ты вообще взял, что я соглашусь? – По движению его плеч я понимаю, что он успевает усмехнуться, прежде чем свернуть за угол».
Начинаю думать, что, может быть, тогда не стоило отсиживаться в течение восьми ночей на помойке. Или я все-таки слишком поспешно открыл Цицерона? Ясно, что я где-то ошибся, но вот где? В чем? Я нарезаю, наверное, уже девятую тысячу кругов по своей комнате, расшвыривая и пиная ни в чем не повинные (хотя кто знает???) предметы. Я так и не успел завершить уборку, какое уж тут!
Отчет от 28.06.07
< ductus submandibularis >
Как уже неоднократно замечалось мною же, я являюсь сумасшедшим. То есть относительно поздно произносить «не дай мне бог того-сего».
Советую внимательней отнестись к этому заявлению. Горько разминать стеклянные ошметки в кровавой горсти, и горько оглядываться по сторонам в те секунды, когда мой разум мой ум всё еще вспоминает обо мне. К сожалению и стыду своему, я с вами не знаком, но именно ваш адрес все-таки обнаружен среди наиболее частотно мною употребимых. Поэтому, наверное, я пишу вам уже не стесняясь, я просто махнул рукой на любую щепетильность. Если б вы видели в зеркале то же, что вижу в нем я, скорее всего, вы бы также совершили соответствующий жест ладонью наискось. Вчера я удалил с головы всю волосяную растительность, правда, выщипать ресницы я пока что не решился: остатки брезгливости и страха перед физической болью (призрак презренного аристократизма). Голый череп смотрится блекло и жалко. Из многочисленных порезов на дряблой гусиной коже, опять-таки, по всей видимости, сочилась кровь, теперь она запеклась, но выглядит все равно не очень, наверное, у меня вчера тряслись руки (впрочем, трясутся они и сегодня).
В почтовом ящике покрытое пылью письмо от знакомого доктора. Лежит, наверное, уже с полмесяца, удивительно, как не стащили. В нем он приглашает меня в какой-то там санаторий на две недели. Обещает «все уладить». Две недели! Это смешно. Видимо, доктор, хоть и неплохой человек, но тоже не видит в зеркале того, что вижу в нем я. А то бы он понял, что я даже до автобусной остановки не дойду, во-первых, вся моя одежда почему-то порезана, во-вторых, никак не отыщу ключ от квартиры. Да, большинство мебели тоже в состоянии бедственном, зачем-то она сдвинута на середину комнаты, повсюду какие-то клочки, на полу пятна неясного происхождения.
Хотя... Опять-таки, смотря чем они там вмазывают пациентов. Ладно, стоит написать ответ побыстрее, только бы не подумали, что я уже умер.
Вместо этого я медленно, с величайшей осторожностью подхожу к окну. Какая уже разница. То, что снаружи, выглядит как лето, но это ничего не значит. Я смотрю очень внимательно, но не понимаю ничего из того, что вижу. Ни-че-го. Вообще. Я не могу разобрать, чем дерево отличается от дома, какова система признаков дерева – я не могу ответить на этот вопрос, я спотыкаюсь уже на первой попытке ответа, я говорю наугад: «высота» – и все смазывается, потому что высота не есть определяющий признак дерева. Дальше я не могу думать, любой мысленный отрезок распадается на еще более мелкие, и так до бесконечности, всё растворяется в скользкой неясности, и это мучительно, потому что не думать я тоже не могу.
Поэтому я смотрю на облака. Они белые, пышные, частые, похожи на безе. Я счастлив смотреть на них. Они кажутся менее непонятными, чем всё остальное. Когда небо снова очистится и станет однородно синим, я знаю, мне станет совсем не по себе.
Отчет от 29.06.07
Всё-таки придется быть еще осторожнее! Я тщательно оглядываюсь по сторонам, хотя не всегда в этом есть производственная необходимость. Ничего, я их запутаю. Зайду в супермаркет по дороге, постою посредине и выйду; потом в книжный, куплю Фрейда и какой-нибудь том сказок Шахерезады, просто так, для услаждения фантазии; ничего, я сделаю вид, что мне плевать на их поклепы, что я никуда не тороплюсь, я буду выбирать книги долго, часами, я буду внимательно прочитывать первые десять страниц каждого дешевенького детектива. На правах преследуемого я могу иногда поступать иррационально. Пусть угадывают смысл намеков самостоятельно. По-настоящему отлаженная система тем и хороша, что не исключает, а вбирает в себя любое так называемое иррациональное начало.
Отлаженная система. Да, вот, в общем-то и они. Чего они черное-то одели, в такую жару? Или меня уже в асфальт вот-вот закатают? И они уже в трауре? Пока что катка не видно, но это может быть уловка. Да ладно, нет у них никаких доказательств, вот еще, я даже не собираюсь дрожать за свою несуществующую шкуру, тут они просчитались. Ну подумаешь, они попросят какую-нибудь ленивую крыску прогрызть мне дырочку в щеке, тоже мне пытка.
Несуществующее наречие... вы так сказали, вы помните, вчера. Пока иду к автобусной остановке (<ductus sublinguales minores > вот, она уже на горизонте, теперь я уверен хотя бы в ней, там стоят люди, они даже не слишком подозрительны, у них в руках сумки и пакеты, они переминаются с ноги на ногу, одна девушка делает это особенно беспокойно), я шепчу некоторые из ваших слов, я перекатываю их на языке, прежде чем проглотить, лучшие друзья девушек, мне повезло с вами, то есть с тем что вы мой связной, сирень и колокольчики, запах кипариса и сандала. Даже если один из нас копает под другого, это не меняет дела, которое на меня завели, это не меняет того, что у меня в кармане рация, то есть в какой-то степени вы; в очередной раз предостерегаю от обитателей окопов, они как правило безвкусны. Вот и автобус, в действительности уже все равно поеду я на нем или на каком другом виде транспорта: эти двое, в черном, уже с завидной лихостью вбежали в заднюю дверь, они даже не дают себе труда из чувства приличия попритворяться, что я не являюсь их целью. Они пялятся и показывают пальцем на меня, объясняя что-то тучному женоподобному кондуктору. Ну хорошо, у меня есть немного свободного времени, потому что бежать здесь особо некуда. Я не буду смотреть на них, это я еще успею, лучше я полюбуюсь скользящим мимо глаз пейзажем, наводненном толпой клонов Нуриева и Нижинского (попеременно), танцующих с ивовыми ветвями в руках; лучше попробую забыть всё, что знаю, по возможности сразу. Я закрываю глаза и изо всех сил вцепляюсь в поручень.