Виктория Сергеевна торопилась домой. Она чувствовала, что с мужем что-то происходит, особенно в последнее время. Видно было, что он раздражён и недоволен, хотя предпочитает молчать.
«Но лучше бы уж сказал», - подумала она, ибо понимала, что в отношениях между людьми самое худшее – это затягивание проблем в надежде, что всё само собой образуется. Но само собой ничего решиться не может, и всякие недомолвки только усугубляют ситуацию, приводя её к моменту необратимости.
«Жаль, что откровенному разговору он предпочитает молчание», - вздохнула она, входя в квартиру.
Из комнаты мужа доносился едва слышный звук телевизора, – «будто отгородился от всех и вся, даже двери к себе закрыл», - неприязненно подумала Виктория.
- Добрый вечер, Женя, - стараясь говорить как можно приветливее, сказала она.
В ответ – молчание.
- Что с тобой? – проходя в комнату и присаживаясь к нему на диван, спросила она.
- Да ничего, – вяло отмахнулся Астахов.
- Но я же вижу, что с тобой что-то происходит.
- А ты разве не заметила, - он вдруг резко вскипел, - что я недоволен твоим поведением?
- Вот как? И чем же ты недоволен?
- Ты не почувствовала моего отчуждения ещё вчера?
- Почувствовала. Ещё на прошлой неделе почувствовала, когда задержалась на работе по поводу дня рождения Алексея Ивановича, и это несмотря на то, что я предупредила тебя об этом. И вчера тоже почувствовала, но ты гордо молчал, изображая из себя всеми забытого мученика, а я не стала спрашивать… Так чем мы снова недовольны? – стараясь обратить всё в шутку, - улыбнулась она.
- Напрасно улыбаешься, вчера ты бросила все дела, и меня в том числе. И ушла к своей подруге.
- Во-первых, я никого и ничего не бросала, - чувствуя, что ссоры не избежать, нехотя возразила Виктория. - А во-вторых… - она поднялась с дивана и отошла к окну, - во-вторых, не кажется ли тебе, мой дорогой, что ты перемалываешь меня до такой степени, что зажимаешь в самые настоящие тиски. И делаешь это ненавязчиво, почти незаметно, вот только жаль – сегодня немного сорвался. То тебе не нравится, как я хожу по комнате, – и ты сообщаешь об этом тихо, как бы невзначай, – то не вовремя завожу стирку, то лягушкой-путешественницей отправляюсь за сто километров на дачу…
Она не договорила: Евгений Дмитриевич удивлённо и неприязненно смотрел на неё.
- Что ты смотришь на меня – не ожидал? Ты говоришь, что я не люблю тебя… а ты меня любишь? Молчишь? Ну, так я хочу напомнить, что любовь живёт там, где есть свобода. Свобода духа. Ты сам говорил об этом – помнишь? При отсутствии же таковой она превращается в рабство. И вообще, мне плохо в твоём доме. Пло-хо, понимаешь? Я не чувствую себя здоровой – ни физически, ни морально.
- Очень жаль, – наконец безучастно проговорил он, а про себя подумал: «Вроде бы всё делал для неё, но – как об стенку горохом. Не знаю, что творится в её в душе, – не могу понять. Неужели я ненавижу её?»
«Вот он – передо мной, - в свою очередь думала Виктория Сергеевна. – Но почему он смотрит на меня так? Наверное, ненавидит. Боже, – как страшно!»
Через мгновение, намереваясь загладить почти разгоревшуюся ссору, Виктория Сергеевна снова подсела к мужу.
- Женя, прошу тебя, - умоляюще произнесла она, заглядывая в его глаза, - постарайся понять меня, ну пожалуйста. Ведь это я переехала к тебе, оставив родные стены, ведь это я бросила отличную работу и оставила своих друзей. Помнишь, Чехов сказал, – если хочешь, чтобы взрослое дерево погибло, то пересади его с места на место и оставь без полива. Вот сейчас я и есть то самое дерево, которое осталось без полива. И я… погибаю, слышишь? Погибаю, потому что не чувствую с твоей стороны даже самой обыкновенной участи, не говоря о любви.
- А я чувствую? Ты только о себе и печёшься, а обо мне ты подумала? Я ведь помню, как ты сказала, что любить меня не за что. Так вот знай, и тебя любить тоже не за что!
Возникла тягостная пауза.
Виктория вспомнила эти слова: они вылетели из её уст в очередной приезд Евгения к ней, вылетели неожиданно, вопреки её воли, и наверное их произнесла сама интуиция. Это было в начале октября, и она ничего не могла поделать с собой, хотя всеми силами постаралась сгладить тягостное впечатление, возникшее после этого. Не с того ли момента он отвернулся от неё?
- Но, Женя, мы же с тех пор договорились, что отбрасываем всё плохое и сосредотачиваемся только на хорошем, - устало проговорила Виктория.
Будто не слыша жены, Астахов махнул рукой:
- И вообще… ты какая-то непонятная. Непонятная и недоступная.
«Как и ты, между прочим», - тут же мелькнула у неё мысль.
- И вот что, - он резко сжал кулаки, - давай-ка закончим весь этот никчёмный разговор, всё равно нам с тобой не договориться. Одного не могу понять, что тебе ещё нужно?
- В таком случае, я тоже не понимаю, что тебе нужно от меня. Зачем ты женился на мне? Может затем, чтобы присоединить к себе вот эту ничейную комнатёнку? - она указала на дверь комнаты, которая в коммунальной квартире Астахова уже два года стояла свободной и ключи от которой находились почему-то у него.
Но Евгений Дмитриевич, чувствуя закипающий в нём гнев, – отчасти оттого что последние слова жены по поводу этой комнаты были верны, но больше оттого, что в последнее время Виктория стала ужасно раздражать его, – уже отвернулся к стене, всем своим видом показывая, что разговор между ними окончен.
- Ты прав, говорить нам всё труднее, видимо, мы и в самом деле не созданы друг для друга, - сказала она и направилась к выходу.
Дойдя до середины комнаты, она приостановилась в надежде, что он окликнет её, но Астахов упорно молчал. Чуть помедлив, будто это могло спасти положение, Виктория наконец открыла дверь и вышла.
Пройдя на кухню, она включила радио, – передавали «Интродукцию и рондо каприччиозо» Сен-Санса. Вслушиваясь в печальные звуки скрипки, она подошла к столу и так же печально начала готовить ужин. Сама не зная почему, она вдруг вспомнила донскую казачку с чёрными глазами, которая однажды тёплым апрельским вечером в гостинице Волгодонска так грубо и безапелляционно отняла у неё последнюю надежду на семейное счастье. Почему сбылось её предсказание, и что это было: пророчество или нечто другое?
А Евгений Дмитриевич, всё ещё пребывая в ужасном расположении духа, немного погодя, услышал, как жена, погромыхивая ведёрком, стала собираться в погреб за картошкой.
Как только захлопнулась входная дверь, он встал с дивана, сунул ноги в старые, растоптанные башмаки и вышел следом за нею. Замедлив шаг, миновал двор, подошёл к сараю, тихонько толкнул дверцу и так же тихонько прикрыл её за собой. Подойдя к погребу, опустился на корточки, – он знал, что Виктория находится в его дальнем углу, – прислушался к стуку громыхающих о ведро картофелин, вгляделся в жёлтый полумрак и, помедлив, решительно протянул руку к распахнутой металлической крышке, но тут же резко отдёрнул её. Мысли его смешались, сделались отрывочными и бессвязными, – он будто оцепенел. Но через мгновение Евгений Дмитриевич снова тянул руку к тяжёлой, плотно прилегающей двери погреба.
Виктория почти заканчивала работу, когда неожиданно услышала над головой тихий, подозрительный шорох. «Уж, не он ли? – молнией пронеслась почему-то пугающая мысль. – Но зачем он здесь?»
Она метнулась к лестнице и, запрокинув голову, увидела над собой мужа, сидящего на корточках и протягивающего левую руку к откинутой крышке.
- Это ты, Евгений? – замирая от нехорошего предчувствия, спросила она первое, что пришло в голову, – лицо её покрылось мертвенной бледностью.
- Да-да – это я так, ничего, - невпопад ответил он и резко отдёрнул руку. И, словно спохватившись, поспешно добавил:
- Давай, помогу тебе.
А сам, пробуя стряхнуть с себя этот противный ступор, подумал: «На этот раз не удалось… ладно, проучу её как-нибудь по-другому, коли сама не понимает, что ей давно пора убраться из моего дома».
- Слава Богу, показалось, - подумала Виктория.
С трудом отогнав ошалелые мысли, Евгений взял в руки ведро, закрыл сарай и – ссутулившись как никогда – поплёлся вслед за женой к дому.
* * *
Ночью Виктория долго лежала с открытыми глазами. Она пыталась привести в норму свои беспорядочные мысли и хоть как-то обозначить дальнейшие действия. Но тщетно – этого не удавалось: обида, будто кровоточащая рана, саднила и не давала покоя.
А июньская ночь была хороша. Она вобрала в себя и лунный свет, лившийся потоками в эту маленькую комнатку, и душистый аромат цветущих акаций, крупными гроздьями свисающих в распахнутое окно, и её собственный плач, глухой и надрывистый.
Виктория так и не узнает об истинных намерениях мужа в тот вечер, когда, вглядываясь в жёлтый полумрак погреба, он сбивчиво и невразумительно предлагал ей свою помощь.
http://www.proza.ru/2011/04/28/88