- … а теперь, братишка, помоги! – взгляд умирающего блеснул последней надеждой, прорываясь через адскую, застилающей бельмом глаза, боль.
Сотник, с видимым усилием оторвав голову от лица раненого, вынул кинжал и зашептал молитву. Потом снял крагу, и, приподняв защитную пластину над сердцем, с нажимом вогнал лезвие в тело. Губы ратника с облегчением разомкнулись, испуская дух.
- Аааааааааааааааа…. – воевода, уже не сдерживая гнев и боль орал на всё поле брани, раз за разом, со всей дури, вколачивая в землю здоровенный кулак. Слезы прожигали дорожки по грязным щекам, а он бил, бил, бил, бил, вминая бурозеленую траву прямо в ад.
Его сотня с белыми, как саван лицами, безмолвствовала, потрясенная увиденным. Даже кони не храпели, а лишь изредка, переступая с ноги на ногу, трясли головами.
Вокруг царила смерть.
Смерть молчала, смерть стонала, смерть хрипела розовой пеной на обветренных губах и вытесняла жизнь густой черной кровью сквозь изрубленные латы и кольчуги.
Кругом, на сколько хватало глаз, одна только смерть.
Всадники спешились и рассеянно озирались по сторонам, вздрагивая от знакомых до боли голосов.
Кто?!?
Почему?!?
Сотник медленно поднялся с колен и оглядел отряд.
Авангард, полковая разведка, прожженная до мозга кости в битвах и со смехом плевавшая самому черту в глаза, они с трудом сдерживали рыдания в ходившей ходуном груди.
Ведь это их братья. Тысячами. И ни одного целого.
- То, что здесь произошло и произойдет, - голос командира густым басом стелился поверх утреннего тумана - должно остаться в тайне на веки вечные. Каждый из вас поклянется мне лично хранить увиденное и содеянное в самом дальнем и темном уголку своей души. Ибо то, что было здесь - страшно, а то, что мы сделаем, будет еще страшнее. Если кто-то не готов к такой клятве, то пусть сам отрежет себе язык или выйдет на поединок со мной.
Тяжелая тишина повисла на целую вечность. Желваки на скулах ходили ходуном, а кости в кулаках уже хрустели, ломаясь от напряжения на сжимаемых рукоятях мечей. Нет, не для поединка с воеводой. Для мести неведомому врагу.
Сотник продолжал молчать, всё еще переваривая недавно услышанное, хотя решение как действовать дальше родилось уже давно.
Над полем, как единый выдох, прогремело «Клянемся!»
- Правда о битве ужасна. Озвучить ее не могу... и царю-батюшке знать этого нельзя ни в коем случае. И поэтому (он снова жадно глотнул воздуха), грех за свой приказ беру на себя, - его голос звучал всё глуше и глуше… а потом он оглянулся на убитого собственными руками брата и, встрепенувшись, тяжело задышал, выплевывая приказы короткими фразами:
- Слушай мою команду! Раненых добить! Всех! Трупы развернуть в сторону басурманских степей, как если бы атака была с той стороны. Далее…. – приказы десятникам раздавались четко и звонко, как оплеухи. И мертвое, еще час назад, поле пришло в движение.
- Последнее…. Шатер с одеждами спалить, свиту изловить и вырезать, а эту тварь, - сотник ткнул кинжалом в сторону Шамаханской царицы – обрить на лысо и выбить все зубы.
На куски ее я сам порублю - будет свиньям сегодня пир.
Мир в княжестве, прежде всего, - уже под нос пробормотал себе старый вояка.