ОТРЫВОК
Я не помню, кто я, откуда, зачем здесь и почему, что со мной было до тебя и было ли хоть что-то, зато о тебе я знаю очень многое, почти всё.
Это, наверное, немного странно: знать все о тебе и ничего не помнить о себе, но так уж получилось. Извини.
Я знаю, что когда тебе грустно, ты пьешь зеленый чай, а когда весело – черный с долькой лимона, похожей на плоское солнце.
Я знаю, что ты любишь запах вербены, потому что так пахла твоя мама, и запах осени, потому что он густой и пряный.
Я знаю, какого цвета язык у твоей собаки. Фиолетовый. Ты всё думал, будто Флафи напилась чернил, пока Бриэнна не рассказала тебе, что это такая порода. Ты поверил. Ты всегда верил только Бриэнне и, может быть, мне.
Видишь, я знаю даже это.
А еще я знаю, что ты никогда ко мне не вернешься.
Никогда.
Не вернешься.
Рассказать, почему?
***
Ты родился в огромном особняке, который можно было бы назвать замком, если бы в нем не было так тихо.
Всем известно, что в настоящем замке должно быть шумно и весело: суета, гомон, неразбериха – как же иначе? На кухнях хохочут дородные поварихи, отвешивая тумаки несмышленым поварятам. На заднем дворе оживленно играют в карты конюхи и лакеи, не забывая одаривать комплиментами проходящих мимо хорошеньких молочниц. В столовых горничные начищают до блеска фамильное серебро, но самое интересное, конечно, происходит в больших светлых залах: по вечерам там играют оркестры, галантные кавалеры приглашают на танец ослепительно прекрасных дам, а возле камина, приняв очередную порцию грога, похрапывает какой-нибудь старенький джентльмен.
Увы, твой дом не был замком – по пыльным коридорам на цыпочках бродила сама леди Тишина. Здесь никто никогда не шутил, не хихикал и не смеялся. Хозяева не общались друг с другом, не роняли серебряные вилки и не разбивали китайский фарфор, слуги предпочитали держать язык за зубами и помалкивать, и даже настенные часы тикали приглушенно, словно стесняясь собственного монотонного звучания.
По ночам тишина оглушала настолько, что можно было разобрать звуки, недоступные обычным людям. Накрывшись с головой пуховым одеялом, заткнув уши, ты старался не слушать и все равно слышал, как за выцветшим гобеленом перешептываются бесприютные призраки, а в каждом шкафу тарахтит скелет. Ты слышал, как в саду, на верхушках старых вязов, бесшумно хлопают перепончатыми крыльями летучие мыши, а в ледяном озере плещется форель.
Иногда вместе с ветром до тебя доносилось, что в соседнем городке, за несколько миль от твоего дома, в маленькой колыбельке плачет младенец. Порой ты просыпался оттого, что тебя будил стук сердца твоего отца, спавшего в другом крыле дома. И всегда ты слышал больше, много больше, чем подозревали взрослые.
- Говорят, хозяин совсем свихнулся, хлещет виски и молчит, будто рыба. Сам молчит и другим слово сказать не дает, сразу набрасывается, точно дикий зверь. В доме такая тишина – мурашки по коже! Моя Матильда говорит, мол, здесь попахивает какой-то чертовщиной!
- Это все из-за хозяйки. Она ведь с его родным братом сбежала, двойной удар!
- А маленького мастера он теперь и вовсе ненавидит, уж больно на матушку похож… и волосы – чистое золото, совсем, как у дяди…
- Прикуси язык, Том! Хозяин услышит…
Слугам нечего было волноваться – хозяин, напившись вдребезги, уже сладко храпел, зато ты, причесанный, умытый, одетый в ночную сорочку белокурый мальчик, находившийся в своей комнате тремя этажами выше, услыхал каждое их слово.
Пытаясь разбавить тягостную тишину, сочившуюся из всех щелей, не желая ловить далекие звуки, предназначенные кому-то другому, ты всю ночь проплакал, и этого не слышал никто – ни твой отец, ни слуги, ни мама, сбежавшая с дядей, ни гувернантка.
Только Флафи, в утешение лизнувшая тебя фиолетовым языком.
Только сливочная луна, с любопытством заглянувшая в окно.
Только призраки, вышедшие на ночную прогулку вокруг холодного туманного озера.
Только летучие мыши, слетевшие с серебристых вязов.
И еще, может быть, младенец, сладко спавший в своей колыбельке, на краю городка, за несколько миль от твоего дома. У младенцев чуткий слух.
Ты так привык к тишине, что предпочитал целыми днями молчать, и многие считали тебя немым от рождения: они не догадывались, что тебе просто не с кем поговорить.
Пока не появилась я.
***
Вообще-то я появилась гораздо раньше, чем ты меня заметил, но теперь мне кажется, что без тебя мое существование совершенно не имело смысла, а значит, меня и не было.
Так или иначе, но однажды ты взглянул на меня, подошел поближе, протянул руку – и вот тогда-то я ожила.
- Удивительно, - прошептал ты, с любопытством изучая меня, - просто удивительно…
Какая ты… необыкновенная!
С тех пор мы не расставались. Наверное, всё потому, что ты умел слушать, а мне было о чем рассказать.