ФАНТАЗИЯ-ЭКСПРОМТ
Рассказ
Пальцы бегали так, будто не было этого катастрофического для музыканта полугодового перерыва. Они сами ринулись к клавишам и пустились в пляс по черно-белым ступенькам, сами собрали в музыку разлетевшиеся по уголкам памяти ноты шопеновской фантазии-экспромт, которую без постоянной поддержки формы не сыграешь как следует. Они почувствовали свободу как щенки, выпущенные на зеленую лужайку в солнечный день: резвились, бегали по знакомому с рождения полю, освобожденные от сдерживающего поводка. И засверкала вдруг в тишине пустого зала эта прекрасная волшебная филигрань ювелира, отбрасывая в воздух золотые блестки отполированного мастером украшения. Они отражались от стен, окон и проникали в душу, перемешиваясь с картинками, возникающими перед глазами.
Совсем недавно она подъехала к дому, где наводила порядок за пятерку в час, драила туалеты, мыла ванны, шкрябала пол в прихожей ( sckrub the floor!), затоптанный кучей неаккуратных детей, и услыхала звонкий голосок одного из них: «Мама, мама! Тетя cleaner приехала!». Острой иглой кольнула фраза, загорелись щеки как от неожиданной пощечины, и она подошла к этому пацану с расшитой серебряными нитками плоской нашлепкой на голове и сказала, сложив едва выученные английские слова: «Запомни, мальчик, я не cleaner, я музыкант. Так случилось, что тут убираю. Но скоро перестану это делать. И не говори больше, что я «cleaner». Понял?». Ни черта он не понял, но кивнул на всякий случай и побежал внутрь жаловаться маме.
В этот день она убирала и плакала. В доме, конечно же, стояло пианино - как же в еврейском доме без пианино? Она вытирала пыль с него, но крышку не открыла. Не за это ей платят.
А пальцы играли музыку. Они помнили все ноты, все нюансы этого шопеновского шедевра и рвали душу на части, ставя непреодолимый барьер между жизнью там и невостребованностью здесь. Там консерватория, филармония, ученики – нарасхват. Здесь попыталась пойти в продавцы - не взяли. «Вы когда-нибудь работали в магазине?». «Если откровенно, - нет. Я пианистка, вообще-то...но...разве продавать так сложно выучиться?». Кто же знал, что здесь многостаночники не котируются: или всю жизнь музыкант, или продавец.
Она пришла сюда на беседу: ей сказали, что ищут человека для работы с пожилыми – заставлять их вести активный образ жизни, развлекать. Хорошо, что умеет играть. Она знала, что справится с такими обязанностями, важно только, чтобы взяли. Правда, диплом консерваторский и язык «после французского», который учила в школе, и уроков в колледже уже здесь, в Америке. Встречу назначили в этом огромном зале, с роялем посредине. Вот к нему и рванули соскучившиеся по музыке пальцы.
Одна из стен зала примыкала к коридору. Четыре широких двери предназначались для тех, кто передвигался на колясках. Сквозь приоткрытые створки мелькали люди, потом возвращались и стояли, завороженные звуками.
Торцовая стена было похожа на гармошку: за ней находилась синагога. Видимо, на время молитвы стена сжималась и два зала сливались в одно помещение. «Гармошка» тоже была прикрыта не плотно и сквозь щель она видела сидящего на стуле человека, который откровенно плакал, вытирая слезы салфетками.
Пальцы прекратили терзать клавиши и восстановилась тишина. Лица из дверных проемов исчезли. Из-за «гармошки» вышел стройный мужчина, лет пятидесяти на вид, в кипе, с мокрой салфеткой в руке.
- Я Дэвид. Простите, расчувствовался. Вы удивительно играли. Душу мне разворотили полностью. Я ведь тоже музыкант. Не такой, как вы, но много лет учился на скрипке. Нет, не работаю здесь – просто помогаю – волонтир в синагоге. Знаете, я подумал, что мы могли бы попробовать поиграть вместе, если вы не против...
- Анна, Аня… Ann, - я много месяцев не подходила к инструменту. Не помню уже ничего. Это пальцы помнят. Насчет поиграть? С огромным удовольствием!
- А здесь вы как, ждете кого?
- У меня appointment. Хочу попробовать получить работу.
- Здесь? Я же всех знаю. Не волнуйтесь, все будет ОКей.
Конечно, она обрадовалась. Хватит уборок! Пора уже начинать верить в свои силы, в свой талант. Пора! Хоть один человек вызвался помочь и на том спасибо. Тьфу-тьфу, не сглазить бы...
Интервью прошло прекрасно. Спрашивали много всякой ерунды, половину не понимала, потом играла, - это она умеет, лица вроде довольные, показывала консерваторский диплом, они не совсем понимали, что это такое, оставила свой телефон. Теперь ждать. Только бы не возвращаться в тот дом, где она была «тетя cleaner».
Пытались завести знакомства, корысти ради, конечно. Так оказались в большой синагоге – евреи же должны помогать друг другу! Помолились там пару раз, пытались приобщиться к религиозному таинству. Из всего сервиса понимали только, что нужно встать и можно сесть. Поют красиво. Особенно нравились угощения после сервиса - куки. Познакомились с Рэбе – встретил как старых друзей. Принес анкеты для вступления в общину – to become a Member. Конечно, глаза на лоб – деньги пока еще никем не зарабатываются. «Это ничего не значит,- говорит. - Найдете работу, тогда будете оплачивать». В членство не рвались, просто хотели новых знакомств с американцами – может помогут с работой. Делать нечего – подписали. Никто из новых знакомых инициативы не проявлял и планами на будущее не интересовался.
Через неделю получили счет за “Membership”. Решили, что это шутка у них такая и счет выбросили. Потом получили второй счет, где предлагалось погасить предыдущий «долг» и оплатить этот. Даже пригрозили подпортить репутацию. Муж Ани настрочил в синагогу письмо с преобладанием непереводимых на английский русских выражений. Видимо, там правильно поняли содержание письма. Но что печально - лишились вечерних «куки».
Начались репетиции с Дэвидом. Играл он отвратительно, «не чисто». Но выбора не было. После интервью так никто и не позвонил - снова осечка. Не взяли на работу, значит. Пытался Дэвид говорить с кем-то, а может и нет – кто знает? Винить некого: и диплом не тот, и язык ни к черту...
Концертного репертуара не было. Все делали с нуля. Дэвид притащил кучу нот, и был поражен, что Аня играет сразу, «с листа». И сам старался. Но иногда, посреди репетиции, неожиданно срывался с места и летел в свою синагогу – то забыл одно подготовить, то другое переставить – ночевал бы там, если б можно было.
Дэвид, дай Бог ему здоровья, - нашел несколько домов для престарелых, где согласились их послушать и концерты даже прошли с успехом. Оплата мизерная, но приятно, что не за уборки.
Однажды, они играли в каком-то доме «по программе». Слушатели, в основном, бывшие русские. Кто-то пил чай с тортиком, кто-то кофе с молоком. Были еще угощения на столах. Старички совмещали приятное с полезным. Вдруг открывается дверь и в нее протискивается немолодая дама в косынке – сразу видно – религиозная особа, и буквально начинает кричать на ломаном русском языке, не обращая никакого внимания на оторопевших музыкантов:
- Ви что сибе позволяите? Это посуда не для молочного! Это нильзя смешивать! – покричав с минуту, она увидела музыкантов. – Ой, я извиняюс! Я не могла видеть такой безобразие! Молочное в неправильная посуда! – потом так же неожиданно удалилась. Аня подумала, что это местная сумасшедшая. Оказалось - жена и сподвижник Рэбе, очень популярного среди «русских» пожилых эмигрантов.
Репетиции продолжались, расширялся репертуар. Дэвид по-прежнему срывался в синагогу – не понятно, что он забывал сделать там во-время?
- Что ты бегаешь взад-вперед? – спросила Аня. – Давай закончим играть, потом иди в свою синагоду и сиди хоть до утра.
- Не надо так, – помрачнел Дэвид. – Я просил Бога найти мне невесту. Такую же набожную как и я. Не хочу гневить его.
- А ты разве не женат, Дэвид? Ты уже немного того...перезрел для молодой невесты. Сколько же лет ты ждешь?
- Давно жду. Было пару, но мне не нравились. Я дождусь. Бог поможет!
Аня чувствовала, что с ним что-то происходит, но не могла понять что. Своих цуресов выше крыши.
Концертов становилось все больше, - спасибо Дэвиду. Играли много классики. Но особенно оживал Дэвид, когда исполнял еврейскую музыку. Даже как-то в пляс пустился.
И вдруг Дэвид исчез. В синагоге не знали ничего о нем – кто будет интересоваться волонтирами? Но все-таки кто-то его видел, кто-то сказал, что из-за проблем с сердцем он попал в госпиталь - конкретно ничего. С трудом Аня узнала его адрес и вместе с мужем поехали искать.
Место шикарное. При въезде охрана. Нашли, в общем. Апартмент маленький – студия.. Мебели нет – кровать, стол, пара стульев, диванчик обшарпанный – и все. Даже телефона нет. Дэвид восседал на кровати, как король на троне – удобней, чем на твердом стуле или прогнувшемся диване. Выглядел паршиво – бледный, похудевший. Аня по-хозяйски открыла холодильник – пусто. «Чем же ты питаешься?». Послала мужа за покупками. Давид сказал, что ему ничего не надо, Бог поможет. Старые проблемы с сердцем –теперь все ОКей. Молодой ведь еще, жениться собирается, если Бог невесту даст.
-Ты что, совсем один? – спросила Аня. – У тебя родственники есть вообще-то?
-Есть сестра и два брата.- Дэвид помрачнел. – Но мы не общаемся. В Нью Йорке живут. Они стали избегать меня, когда я пришел к Богу. Стыдно им со мной водиться. Ну и черт с ними! Живут в достатке, слава Богу, и мне хорошо.
-Что-то непонятное происходит, - сказала Аня. – Вот ты веришь в Бога, ждешь от него помощи, а он помогает твоим родственникам. У них дома, дети, бизнесы – потому и живут по-человечески, что только на себя надеются.
-А, - махнул рукой Дэвид, - ты ничего не понимаешь. Я намного богаче их.
В общем, поговорили еще немного на разных языках. Она поддакивала – все равно ведь ничего не смыслила в религии. С концертами Дэвиду придется повременить, надо о здоровье позаботиться. Договорились, что она будет иногда приходить. На том и расстались.
Аня была светской женщиной. Религиозные понятия никак не укладывались в ее голове. Америка страна верующих – выбирай любую религию и молись на здоровье. А тут сплошные атеисты понаехали. Сама она не против того, чтобы походить в синагогу, но их так много и все в разные стороны. Что-то должно было затянуть ее в эту пропасть – самой не прыгнуть. Да и не могла она без смеха представить своего супруга в ортодоксальной одежде, с пейсами, в черном лапсердаке или, не дай Бог, в меховой шапке и длинных чулках или себя лысой, в парике вместо шикарных волос. Были, конечно, и такие - прыгучие, но сложно поверить в их искренность, скорее, искали более легкий путь к выживанию в новых условиях. Встречались среди знакомых чисто русские, сделавшие своим сыновьям обрезание, а потом говорили: «Ну, мы страдаем - понятно, а вот дети наши за что?»
Привели как-то Аню с мужем в ортодоксальную синагогу - интересно ведь! Прямо на пороге к ним подскочил Рэбе, схватил мужа: «Скорей! Скорей! Вы как раз вовремя!», будто представитель с небес явился и очень торопится обратно, и потащил внутрь. Накрутил на опешившего мужика какие-то коробочки, накинул сверху талес – очень похожий на одеяло, всунул в руки потрепанную книжку и сказал: «Читай!». Пожалела Аня, что не было с собой фотоаппарата, вот бы послать родственникам в Украину!
Дочитал он текст, снял коробочки и пулей выскочил на свежий воздух. Бедный! Не понравилась ему религия. Не сложилось у них как-то сразу.
Не соединились в одно понятия: Вера и Религия. Как раз в это время, в Израиле произошла трагедия, коренным образом повлиявшая на религиозное мировоззрение Ани и ее мужа.
Анин племянник, эмигрировав в Израиль, о котором мечтал еще в Союзе, стал одним их выдающихся ученых, женился и подарил любимому государству двух маленьких израильтян. Регулярно посещал синагогу и вносил большие пожертвования. Однажды, он летел на какой-то симпозиум и на пути домой самолет захватили арабские террористы. Все пассажиры погибли.
И вот, среди погибших, гражданин Израиля с указанной фамилией опознан не был. Как же так?- говорили родственники.- У вас же есть его фотография!
-А причем здесь фотография? – отвечают, - мы смотрим, делали ли ему обрезание. А когда его
все таки опознали, то не разрешили хоронить в Израиле, пока не пройдёт обряд. И родственники согласились: деться-то некуда! Не нужной оказалась Израилю его светлая голова. Когда об этом узнали, первая пришедшая в голову мысль была, что израильтяне слишком поторопились, взяв шестиконечную Звезду Давида своим символом – символ напрашивался сам собой. Такая религия подрывает веру в Бога, и именно Бога позорит. Бог ведь не сумасшедший. Не трудно догадаться, что бы он сделал, явившись на Землю и увидев все эти безобразия в свою честь: выпорол бы всех ортодоксов собственноручно. Вряд ли эти ортодоксы - добровольно изуродовавшие себя люди, могут привлечь в единомышленники тех, кто раньше никогда не сталкивался с религией. Они перестают самостоятельно думать, говорят только выдержками из Торы, и все единогласно поддерживают то, что проповедуют именно в той синагоге, к которой они принадлежат. Есть такие, и их не так уж мало, кто живя в Израиле, протестуют против существования этого государства, которое их кормит. Среди них встречаются евреи, пережившие холокост, хорошо знающие, что ни одно государство их не защитит в случае очередной катастрофы (не дай Бог!). Им сказали, что придет Мессия и решит все вопросы, а они эту чушь повторяют. В другой синагоге – наоборот: за государство - и они «за». И все единогласно. В общем, пороть, пороть и еще раз пороть.
Аня оставила мысли о религии и продолжала жить обычной жизнью. Она уже ничего не боялась. Сама справлялась с выступлениями – профессионал ведь. Через неделю решила проведать Дэвида, но оказалось, что он снова исчез. В прежнем апартменте его уже не было. А куда подевался – не знал никто. Что Богу лучше всего удается, так это чудеса. Всемогущий ведь.
Очередной концерт состоялся в том самом зале, где впервые встретила Дэвида, а потом часто репетировали. Она заглянула за «гармошку» и неожиданно увидела пропажу. Он носился по синагоге, раскладывал книжки и не обращал на Аню никакого внимания. «Странно, может обидела чем, - мелькнула мысль, и позвала: «Дэвид! Это я, Аня! Ты что, не узнаешь меня?». «Узнаю, но я сейчас очень занят. Я потом подойду».- И даже не посмотрел в ее сторону. Буквально за секунду промелькнули кадры их знакомства, репетиций, концертов, видела, как преображался человек, играя на своей скрипке, которую любил безумно и к которой не прикасался долгие годы. Каждый раз Аня отвоевывала у синагоги несколько часов жизни для этого доброго человека, видела его глаза, излучающие неземной свет, то ли от переполняющих чувств, то ли от слез – у него всегда влажнели глаза, когда он играл.
Аня заметила еще одного человека. Тот вышел будто из укрытия и направился к ней: «Не обращайте на него внимания, please, с ним не все так просто. Пусть занимается, чем-нибудь.» Он задержал на Ане взгляд, видимо, чтобы убедиться, правильно ли она его поняла. Аня поняла правильно: с Дэвидом говорить бессмысленно - он болен.
Она решила, что будет играть шопеновскую фантазию. Дэвид услышит музыку и снова вернется к жизни. И пальцы все поняли. Они бегали по клавишам, передавая эту «морзянку» за перегородку: слушай, слушай, дорогой мой человек... Но Дэвид так и не появился.
Аня ехала домой и не могла осмыслить еще один очередной парадокс. Если посмотреть вокруг, то видишь, сколько убийц, насильников коптят этот свет до глубокой старости, сколько подонков живут и процветают. А как хороший человек – инфаркт, инсульт, индрэрд. Впечатление такое, что небесной канцелярии постоянно нужны хорошие кадры, как бы «советники президента». Лучших – к себе, остальное вам. Дэвид посвятил свою жизнь служению Богу. Отдал всю без остатка. Его кровные родственники прекрасно живут, не думая о «каре небесной», земной хватает. Воспитывают детей, наслаждаются внуками. Богу такие не нужны – и слава Богу! А Дэвид? Брошенный всеми, никем не востребованный чистый, светлый человек. Одна радость – хоть чем-то быть полезным Богу. А что Бог? Смотрел на него, смотрел, взмахнул рукой и отнял у верного слуги его маленькое земное счастье, потом здоровье, а напоследок лишил разума. «Все вы евреи такие: честные, порядочные, верные - думает Бог, – а кому это надо? Молитесь, просите, чтобы Я за вас трудился – тому здоровье дай, другому жену хорошую. Всю Стену расколупали. Где набраться на вас всех? Идёте на любые уступки, изобретаете, лечите, развлекаете, а вас за это бьют. Сильные ведь, а выпячиваете только слабость. А за слабость не уважают. Не зря ведь говорят: «Был бы калека - обидчик найдется». Что-то Я, видимо, недоработал, создавая вас».
Ну, несправедливо это, признайся, Господи... Послушал бы хоть раз Шопена...