Глава 6. Контрапункт
Девятнадцать. Двадцать. Всего ничего.
Так много ошибок и глупых решений.
Так просто сказать безрассудное «нет».
Так просто порвать связь отношений.
Просто разбиваются чьи-то надежды,
Просто разбиваются чьи-то сердца.
Ну и что? Главное, мы любим себя.
Ну и что, что смерть висит за плечами?
Записи из дневника Анастасии Заозеровой
6 мая 2003 г.
«Прошлую ночь я провела у Марины, как и обещала дяде. Родители подруги проживали на даче, поэтому я никого не стеснила своим присутствием. Мы с Мариной спали в ее комнате, на двухместной кровати, укрывшись теплым одеялом, громко разговаривали, не боясь, что нас может кто-нибудь услышать.
Дядя не отвечал на мои звонки, и я всерьез испугалась. Я так и не поняла толком, про какую угрозу он говорил мне по телефону, делая странные намеки, но вытянул из меня обещание не приезжать к себе домой, а поселиться у кого-нибудь из знакомых. Все происходившее было похоже на розыгрыш, но лишь до той поры, пока он не поднял трубку ни мобильного, ни домашнего.
Марина не знала, что посоветовать. Первое, что нам пришло в голову – обратиться в милицию, однако мы боялись ошибиться в своих страшных подозрениях. Дядя Паша сказал, что в его квартире кто-то был, и эти слова больше всего меня пугали. Кто мог быть в его квартире?
Я и не заметила, как наступила ночь. Сна не было ни в одном глазу, и я лежала, глядя в темный потолок, на котором играли причудливые тени. В окно бил фонарный свет, рядом слышалось ровное дыхание подруги, в углу светился аквариум, где плавали мелкие синенькие и пухленькие золотые рыбки. Страх за единственного оставшегося в живых члена семьи скрещивался с унылой тоской, гложущей быстро бьющееся в груди сердце, и ощущение неправильности происходящего, еще недавно преследовавшее меня, отступило перед перспективой столкнуться вскоре с чем-то неизвестным, с тем, что перевернет мою жизнь. Я боялась этого момента, мига, который наступит так скоро и так быстро, что, боюсь, не успею ничего сделать, чтобы изменить. Этот момент называется точкой соприкосновения с судьбой – с тем, что ждет тебя, что должно либо поглотить и уничтожить до основания трепещущей души, либо подарить счастье. Счастье… как давно я не испытывала его – эту эйфорию, этот взлет в небо, когда хочется кричать и улыбаться. Счастье… сколько же сил требуется, чтобы вернуть полузабытое чувство.
Меня окружала слепая темнота, и лишь свету фонаря, просачивающемуся сквозь шторы, каким-то образом удавалось осветить ближайшие к большому окну два угла и пушистый ковер на полу. Я повернула голову и встретилась лицом к лицу с Мариной, расслабленно лежавшей рядом. Выражение ее лица не удавалось увидеть сквозь ночной мрак, не смотря на то, что она находилась в полуметре от меня.
- Почему не спишь? – спросила я.
- Не спится.
- Мне тоже.
- Ась…
- А?
- Давай поговорим.
- О чем?
- О парнях.
- О, Господи.
- Нет, не «о, господи», - упрямо возразила девушка, лукаво улыбнувшись. – Просто подобные разговоры помогают отвлечься.
- Ты всерьез полагаешь, что обсуждение Игоря и твоего…, - я на мгновение задумалась, припоминая, как звали последнего ухажера подруги. – Дена помогут мне на время забыть о дяде?
- Не забыть, нет. Расслабиться – да.
- Ладно, - я закатила глаза, вздохнув. – Давай, начинай разговор первой.
- Знаешь, у нас в универе ходят слухи, будто Игорь тебе предложение сделал, - звонко произнесла Марина, хихикнув. – Это правда?
- Да.
- Ну ничего себе! И ты даже не сказала мне об этом! – я почти слышала, как она обиженно надувает губы.
- Я не ответила согласием.
- Да? У вас все так сложно?
- Просто я не готова к замужеству.
- А к чему ты готова? К сексу?
- Нет, к сексу тоже нет.
- Серьезно? – Марина накрутила на палец черный локон волос. – Ася, пора бы уже!
- Не пора, - проскрежетала я сквозь зубы. – Как бы тебе объяснить… так, чтобы ты поняла.
- Лучше скажи прямо.
- Хорошо, прямо так прямо. Я не люблю Игоря.
- Что?
- Да. Наверное.
- Ты шутишь?
- Похоже, что я шучу?
- Нет. Просто… вы встречаетесь так давно…. Почти два года.
- И? – я приподнялась на постели и прямо посмотрела в ее блестящие в темноте глаза.
- Что «и»? Это немалый срок. Через такое время люди действительно женятся.
- Я не выйду за Игоря.
- Он тебя любит. Это все знают.
- Я тоже это знаю.
- Так что тебя отталкивает? Он симпатичный, грамотный, с квартирой.
- И все? – я откинулась на подушку. – Меня не интересует его квартира.
- Дело не в квартире, - на этот раз пришла очередь Марине закатывать глаза. – Ася, за ним ты будешь как за каменной стеной. Тебе не на что будет жаловаться, если ты просто его примешь.
- Принять…, - я на мгновение представила, что рядом со мной лежит не она, а Игорь. Полностью раздетый, под одеялом, скрывающим и мое обнаженное тело. Представила, как его рука тянется к моим длинным темно-рыжим волосам, как его губы соприкасаются с моими щеками, лбом, подбородком, опускаются вниз по шее и поднимаются к приоткрытым губам, проникает языком в рот, углубляя поцелуй.
- Нет, - одним словом мгновенно я изгнала рисующиеся эротические картины из сознания.– Нет, не получится.
- Уверена?
- На сто процентов.
Некоторое время мы молчали.
- А откуда в универе взялись эти слухи? – немного удивленно спросила я.
- Не знаю. Просто народ говорит.
- А народ откуда знает?
Марина пожала плечами.
- Кроме меня и Игоря никто о предложении пожениться не должен быть в курсе, - я поморщилась. – Я не говорила людям. Значит, это он своим дружкам разбалтывает. Вот трепло.
- Хуже баб, - согласилась подруга. – Да ладно, Ась, обычная история. Не бери в голову.
- Не выйду я за него.
- Тебе решать.
- Вот именно.
- Но на твоем месте я все-таки подумала бы. Не каждый парень готов со своей свободой так рано расстаться. Он тебя любит, по-настоящему.
- Знаю.
- Вот. Многие девчонки мечтали бы о таком, как Игорь.
- Но я не мечтаю.
Марина выдержала паузу.
- А о чем ты мечтаешь? – задала она вопрос, который я боялась задавать себе самой.
Некоторое время я смотрела в пустоту. О чем я могла мечтать? Мыслей никаких не было, надежды давно рухнули, желания не появлялись.
- Наверное, ни о чем.
- Брось, - Марина сморщила носик. – Не начинай старую песню. Больше года назад, когда ты встретилась с Игорем, говорила мне то же самое. Якобы, не живешь, а существуешь.
- Ничего не поменялось.
- Неужели?
- Мне уже давно ничего не интересно.
- А наши песни в ресторане отца?
- Приятное хобби.
- Оно тебя не радует?
- Оно не меняет мою жизнь, - я растянулась на постели. – Мне нравится петь на сцене. Столько внимания, столько обращенных на меня взглядов.
- Может, нам прославиться? Мы просто поем, чисто из собственного тщеславия и желания заниматься музыкой, но никогда не задумывались о карьере…, - Марина закусила губу. – Мы почти неизвестны людям.
- Мы вообще неизвестны.
- Ну… да, - нехотя согласилась она.
- Тебя это задеет?
- Немного.
- А меня нет, - я покачала головой. – Прославиться… быть узнаваемой на улицах, ездить на лимузине, спать в куче баксов и…
- И пить самый-самый дорогой коньяк! – добавила Марина.
- Меня не слишком привлекает такое будущее.
- Такого будущего у нас никогда не будет, - подруга грустно улыбнулась. – Для этого нужно переспать с продюсером, и не один раз.
- И ты, конечно же, никогда бы этого не сделала.
- Может, и сделала бы.
- Да?
- Если бы захотела. Видишь ли, Ася, все зависит от желания и настроения. Никогда не знаешь, что будет завтра, - Марина улыбнулась и положила руки под голову, ее длинные черные волосы разметались по подушке. – Я пожелала бы умопомрачительного мужчину, который довел бы меня до наивысшего экстаза. Мужчину, который заставил бы желать себя с одного лишь взгляда.
- С одного лишь взгляда?
- О да, - Марина выгнулась на простынях, будто дикая кошка. – Знаешь, иногда встречаешь такого мужчину. Видишь его и уже хочешь прижаться к его груди.
- Такое разве бывает? – я усмехнулась.
- Бывает. Он может встретиться где угодно. Увидев его глаза, его лицо, ты почувствуешь, как острый нож вонзится в твое невинное сердечко. Это будет похоже на предательство, появится ощущение, что гордость и достоинство отвернулись от тебя, - с этими словами она рассмеялась. – Я никогда этого не испытывала. Сколько парней у меня не было, никогда, ни разу я не чувствовала себя потерянной. А так хочется потеряться перед Ним!
- Ты встретишь такого мужчину, - я положила руку ей на плечо. – Знаешь, ты вот так говоришь… об идеале. О Нем.
- Да?
- Я тоже хотела бы, - мой вздох шумно пронесся по комнате. – Я уже давно не испытывала каких-либо чувств. Страх, грусть, презрение – да, а остальное… счастье, например… Не знаю, когда радовалась в последний раз.
- Знаешь, в чем твоя проблема? – Марина приподнялась на подушке. – Ты не знаешь Игоря целиком. Ты не пробовала его, не видела его сущность. Ты судишь его по глазам, по жестам, по тому, как он с тобой обращается. Но ты не знаешь, насколько он горяч, насколько может порадовать тебя там…, - Марина кивнула на мое тело, прикрытое одеялом. – Если бы ты дала ему шанс, позволила бы ему доказать, что он может подарить тебе счастье…. Не будь к нему так жестока.
- Я стараюсь не быть жестокой, - я обвела взглядом потолок, на котором играли длинные тени. – Вижу, как он страдает из-за того, что я держу расстояние, но ничего не могу поделать. Хочу сказать правду, но язык не поворачивается. Ведь только он любит и заботится обо мне, и никто больше, никто не заменит его.
- Ты сама не знаешь, чего хочешь, - сказала Марина. – Не знаешь, что тебе нужно.
- Да, верно. Не знаю.
- Но попробовать сблизиться с ним стоит. Я даю шанс каждому парню, который нравится мне и которому нравлюсь я. Но пока никто не смог заинтересовать меня настолько, чтобы я потеряла голову.
- Ты просто не нашла свой идеал.
- Да.
- Я, похоже, тоже. Игорь не мой идеал, несмотря на ту любовь, что дарит.
- Ты о нем знаешь недостаточно, чтобы так просто бросить бедного парня, - Марина принялась ладонью разглаживать складки одеяла. – Дай ему шанс.
- Не могу. Я не испытываю к нему… страсти что ли.
- Страсти? – хихикнула подруга. – Ты ничего не знаешь о страсти.
- Расскажи мне о ней, - попросила я.
- Ну, страсть тоже бывает разной. Иногда она вспыхивает сразу, даже не успеваешь понять, что произошло, как вдруг начинаешь желать парня. А иногда нужно подольше пообщаться, прикоснуться к его коже, чтобы вызвать это чувство. Огонь тоже нужно разводить, знаешь ли, - Марина улыбнулась, и сквозь ее раздвинувшиеся губы я заметила ровные белые зубы.
- То есть, мне нужно съездить к Игорю домой и… ну…
- Да. Именно так. Дать шанс. Если он тебя разочарует, бросай его на следующий же день. А если нет…. То я стану подружкой невесты!
- Не перебарщивай.
- Ни в коем случае!
- Я не люблю экспериментировать. Потерять девственность ради того, чтобы проверить своего парня…. Это смешно, - я покачала головой.
- Жизнь вообще один большой эксперимент. Не делай из этого трагедию. Конечно, тебе хочется потерять девственность красиво, на шелковых простынях, в объятиях шикарнейшего мужчины, который был бы с тобой нежен и одновременно заставлял гореть, но…. Извини, Ася, но жизнь дает так расстаться с девственностью только прекрасным героиням дамских романов. На самом деле девчонки впервые отдаются парням в съемной квартире какой-нибудь бабуси, или на простынях родительской кровати, или вообще в школьном грязном туалете. От осознания такого прокола, подстроенного судьбой, хочется плакать и выть, но не стоит. Правда, не стоит. Все не так плохо, как кажется. Девственность – это лишь пленка в твоей плоти, а не часть души. Ты не станешь хуже, если переспишь с тем, в ком разочаруешься. Ты останешься прежней Асей, доброй милой девчонкой, и неудачный секс не изменит твою сущность.
- Все равно…. Нет желания.
- Я просто выразила свое мнение.
- Да, знаю. Спасибо. То, что ты говоришь, вроде бы правильно, но принять это за истину у меня не получается.
- Тогда махни на все рукой. Что будет, то будет, - Марина сладко зевнула. – Я тоже долго думала перед тем, как переспать с одноклассником.
- Да, я помню. Ты хотела самой первой из нашего класса потерять невинность, и ты это сделала.
- Девчонки долго меня допрашивали. Задавали вопросы, каково это. Они казались мне такими дурами.
Мы засмеялись в один голос, уткнувшись в подушки. Волосы пристали к моему лицу, глаза заслезились от смеха, который невозможно было сдержать.
- Не переживай, - сказала Марина. – Не бросай Игоря, он еще себя покажет. Никогда не знаешь, что ожидать на завтрашний день.
- Да, - я закусила губу. – Наверное, не брошу.
Некоторое время мы ничего друг другу не говорили, смотрели в потолок и думали. Смех затих, в комнате снова воцарилась тишина, и только за приоткрытым окном можно было услышать шум проезжающих машин.
- А что тебя так бесит в Игоре? – вновь заговорила Марина. – Он что, делает что-то не так? Или тебя отталкивает какое-то качество в нем?
- Я не знаю. Нет, меня ничего не бесит в нем. Он, конечно, упрям, это порой раздражает, но не сильно. Я понимаю, что Игорь пытается мне помочь, стать ближе, но каждый раз, как он начинает говорить, мне хочется поскорее уйти и избавиться от его присутствия.
- Тебе наскучила его забота?
- Ну… немного. Он слишком заинтересован во мне. Мне кажется, что ему известно обо мне все, он умеет распознать ложь, когда я пытаюсь уйти от ответа, он указывает мне на ошибки.
- То есть, ты хочешь стать для Игоря хоть сколько-нибудь загадочной?
- Да, наверное.
- Знаешь, наступает время, когда парень узнает о девчонке все. Как только она становится для него как раскрытая книга, которую он перечитал по два-три раза, он уходит без оглядки. Игорь не оставил тебя, потому что ты ему нужна. Такая, какая есть, со всеми заморочками, которых он принял, - Марина повернулась на бок, уставившись на меня. – Его упрямство очень мило, на мой взгляд. С тобой трудновато, но ему это нравится, по-видимому.
- Игорь мягкотел, нежен… проглатывает всю боль, не перечит, старается не спорить, и мне даже иногда кажется, что своего мнения у него нет. Он как собака, пошел бы со мной куда угодно, сделал бы для меня все, - я скривила губы, представив, как поступил бы Игорь, если бы увидел, что меня обнимает какой-нибудь другой парень. – Он, по-моему, даже скандала бы не устроил, если бы узнал, что я ему изменяю.
- Ему стало бы больно.
- Да, но он просто бы отвернулся и ушел.
- А тебе бы хотелось, чтобы он набил морду твоему… любовнику?
- Что-то типа того.
- А почему ты так уверена, что Игорь не полезет в драку?
- Он никогда не связывался с этим, - я пожала плечами. – В нем нет дерзости. Вот увидишь, завтра он позвонит с вопросами «как я», «где я», «что я делаю».
- И?
- Он спрашивает об одном и том же. Мне кажется, я выучила его, словно какой-нибудь математический термин, в то время как он прочитал меня, как книжку. Мы заранее знаем, что скажем друг другу, куда пойдем, что будем кушать.
- Тебе с ним скучно.
- Да. Именно.
Марина скинула с себя одеяло, обнажив ноги, устроилась поудобнее на подушке.
- В этом я не сильна, - сказала она. – У меня никогда до этого не доходили отношения. Ну, чтобы скучно было. Если парень мне скучен, я с ним даже не связываюсь, а чтобы стало скучно после какого-то времени общения…. Нет, не могу что-нибудь посоветовать.
- Игорь стал для меня предсказуемым.
- Он видел твои картины?
- Нет, - я опустила глаза. – Он даже не спрашивал, что я рисую. Думает, что это впустую, ведь я никому не показываю свои творения. А он и не настаивал на том, чтобы посмотреть. Я говорю «нет», а он пожимает плечами, словно мое слово становится законом, и больше к этому вопросу не возвращается.
- А наши песни? Что он говорит про наше творчество?
- Не критиковал ни разу. Я чувствую, что и стихи, и музыка далеки от совершенства, от мастерства, а он хвалит, полагая, что мне приятно будет слышать лицемерие и ложь. Я знаю, что он солгал мне, когда говорил, будто песнь о смерти – наше первое творение, - восхитительно и гениально. Оно не гениально, и даже не восхитительно. Он не сказал правду, не сказал, что чувствует, когда слышит, как бес подговаривает выстрелить себе в висок. Гениально… как пусто звучит это слово, в нем нет жизни, нет правды. О гениальности можно говорить до бесконечности, доказывая, приводя доводы, а он только сказал, что гордится мной, вот и все, - после отповеди я почувствовала себя опустошенной, как-то незаметно стало легче.
- Может, он не хотел тебя расстраивать? Творческие люди вроде нас не терпят критику.
- Критика нужна для того, чтобы исправлять ошибки, а не говорить «спасибо, мне очень приятно слышать твой комплимент». Близкие люди лицемерят, думая, что сделают приятное, но мне было бы интересно с Игорем, если бы он сказал, что нарушена рифма или я сфальшивила на той или иной ноте.
- Да, ты права, - выдохнула Марина. – Отец тоже меня хвалил.
- Отец – это одно. Родители пытаются поддержать. А Игорь… я ждала от него правды, а он лишь лгал.
- Ден тоже не особо спрашивал о музыке.
- Возможно, он не разбирается в ней.
- Можно не разбираться в музыке, но выразить свое мнение. Ты же слышишь, когда кто-то играет на гитаре.
- Да. Наверное, ему все равно.
- Скорее всего.
Я закуталась в одеяло поплотнее и уткнулась лицом в подушку.
- Как же с ними трудно, - послышался голос Марины. – Мне начинает казаться, что мы никогда не найдем тех, кто достоин нас.
- И не говори.
- Наверное, ты права. Не стоит выходить за Игоря, даже несмотря на всю его любовь и преданность. Если он за два года не смог тебя заинтриговать, то…
- Мне его жалко.
- Да, но ничего не поделаешь. Все равно когда-нибудь ты с ним расстанешься, не так ли?
- Я собираюсь это сделать. В будущем.
- Значит, ему не повезло, - в темноте было не видно, как растянулись губы Марины, но у меня сложилось четкое впечатление, что она в тот момент улыбалась. – Неудачник.
- Зря мы говорили о сексе, - ответила я. – Я не стану спать с Игорем.
- Не с ним, так с кем-нибудь еще. Просто не строй надежды, что в первый раз у тебя будет это с божеством. Свой идеал встретить трудно, порой бывает, что он появляется только на середине жизни, когда у тебя мало что останется от девочки.
- Плевать, - я передернула плечами. – Знаешь, почему мне безразличны парни? Потому что я прекрасно обхожусь без них. Так тихо и спокойно, без потрясений, все находится на своих местах, а как только появляется парень, тот же Игорь, приходится делиться своим миром с ним.
Я сделала вздох и продолжила:
- Я собираюсь стать сильной, самодостаточной личностью, ни от кого не зависимой, а парень пусть будет как приятное дополнение. Парень не должен быть центром жизни, иначе превратишься в красивую игрушку. Надо держать контроль над ситуацией, и поступать так, как хочется мне, а не ему, так, как нужно мне. Женщины рожают детей, терпят столько боли и ради кого? Ради мужчины, который может собрать чемодан и уйти на следующей день, ради того, чтобы стоять у плиты, готовя ему завтраки, обеды и ужины, ради того, чтобы спрашивать «дорогой, как прошел день», проведя большую часть суток в квартире, ради того, чтобы растолстеть и узнать впоследствии, что у него двадцатилетняя любовница? Это ужасно.
- Да ты циник, - прошептала Марина, но я пропустила ее слова мимо ушей.
- Посмотри на женщин, которые изо дня в день моют, стирают, готовят еду, перестают ходить по магазинам и баловать себя модной одеждой и косметикой, носят потрепанный халатик, протирают сопливые носы детишкам, встречают мужа, вернувшегося домой с работы, злого, расстроенного, потому что тот либо неудачно подписал контракт, либо ему урезали зарплату, и видишь, как он с безразличным выражением лица ест пищу, которую готовила в поте лица, а потом направляется в постель и засыпает, а тебе приходится за ним мыть посуду и подбирать носки.
- Жуть.
- Вот и я о том же.
- Погоди, так это после свадьбы бывает.
- И это мне предлагал Игорь. Много раз. Перебраться к нему, выйти замуж.
Марина задумчиво поджала губы.
- Представь, какой я бы стала через год. С животом, брюхатая, располневшая, потерявшая всю красоту, и он рядом – лучезарный, улыбающийся, как ни в чем не бывало! – я фыркнула на этом месте. – А мне всего только девятнадцать.
- А потом появился бы крикливый ребенок, который стал бы вас изводить, Игорь бы понял, как противно и скучно жить с вами, порвал бы отношения, - продолжила она, затаив дыхание. – Ася, это действительно ужасно. Ты стала бы матерью-одиночкой, толстой, некрасивой, и тебе так трудно было бы найти Игорю замену!
- Никто не захочет жениться на двадцатилетней девушке, у которой есть ребенок.
- Ага.
- А карьера? Как я совмещу и работу, и воспитание ребенка? Как я реализуюсь в жизни?
- Ты права. Нужно очень любить парня, чтобы расстаться ради него со своей свободой и работой, - кивнула Марина. – И вообще, Игорь должен доказать, что достоин того, чтобы ты согласилась за него выйти.
- Мне кажется, что он уверен, что я дам согласие.
- Да? Почему?
- Потому что у меня нет никого, кроме него.
- Это надо исправить.
- Но у меня нет желания искать себе нового парня.
- Новый парень найдется сам. Ты ведь не ожидала встретить в тот год Игоря, верно?
- Да. Но уж больно не хочется встречать еще одного «Игоря».
- Давай лучше займемся нашим творчеством. Продолжим петь, пустим клипы в Интернет, глядишь, прославимся, - предложила Марина. – И напиши еще одну песню, я займусь музыкальным оформлением, сделаем хит.
- Пожалуй, - кивнула я. – Не хочу больше думать о парнях, это меня начинает бесить.
- А мне нравится их обсуждать.
- Да ну.
Мы с Мариной ничего не знали о жизни. Обеспеченные городские девчонки, в меру избалованные, в меру самовлюбленные. Мы пристроились к бешеному ритму мегаполиса и бежали по нему, не оглядываясь назад, словно скачущие по раскинутым под небом прериям свободные мустанги. Ничто не держало нас на месте. Заботясь лишь о себе самих, нас пугала одна мысль о том, что однажды найдется кто-нибудь, кто будет способен забросить нам на шею лассо и резко остановить. Веревки судьбы, всегда готовые связать нас по рукам и ногам, представлялись в ужасающих картинах замужества, подкрепленных опытом других людей, познавших горе, и мы, ответственные только за себя и ни за кого больше, боялись оказаться на проторенной ранее вдовами и разведенными женщинами дороге. Мы цеплялись за данную властью и обществом свободу, над нами не висел гнет, способный заставить сделать шаг, на который мы по собственному желанию никогда бы не ступили. Побои пьяного мужа, посвящение себя ему и детям, появляющихся на свет через едва переносимые муки и собственное испорченное здоровье, прощание с карьерой, раздел интересов – для нас это было как страшный сон, как фильм, некий триллер, весьма повседневный, но до глубины души отвратительный. Мы дорожили свободой и независимостью от других, ставили свои принципы и интересы превыше человеческого долга, молили Бога о том, чтобы не нашлось того, кто смог бы надеть на наш палец золотое кольцо.
Что бы ни говорила Марина, я понимала, что она должна пережить слишком многое для того, чтобы в один прекрасный день решиться выйти замуж. Обеспеченная, гордая стерва, кошка, разгуливающая сама по себе, покорная только своим капризам и желаниям. Эти качества, прочно засевшие в ее душе, невозможно было выветрить чем-нибудь другим, и если Марина станет подстраиваться под другого человека, постепенно, начиная с самой малости отказываясь от себя, новая форма жизни может таким образом ее убить. Парни окружали ее со школьных лет, с тех самых пор, как сквозь ткань одежды начала вырисовываться грудь, и Марина видела в заинтересованных поклонниках очередное развлечение, сулившее приятное времяпровождение. Оставляя поклонника, она самоутверждалась на нем, воздвигая себя в ранг богини, и ей не нужен был человек, который претендовал бы на дележ мира, где она жила и дышала.
В отличие от Марины, я довольно скоро привыкала к человеку, который сближался со мной. Два года назад, когда еще были живы мои родители и у меня была крепкая, любящая, настоящая семья, я привязывалась к девчонкам, с которыми училась и много общалась, гуляла с компаниями. Я не отделяла себя от остального мира, я ощущала себя частью социума, частью общества. Почему-то мне казалось, что люди во мне заинтересованы, почему-то я чувствовала себя нужной. Когда тебя окружают те, кого ты с чистым сердцем называешь друзьями, создается странное, весьма приятное впечатление защищенности. Я словно была за каменной стеной, и за моей спиной находилась поддержка.
Но то была лишь иллюзия. Я никому не была нужна. Когда умерли родители, подруги потихоньку отворачивались, перестали искать со мной встреч, словно опасаясь, что постигшая меня участь может коснуться и их. Я чувствовала себя прокаженной. Это как все равно что носишь болезнь – над твоей головой витает ореол смерти, и люди в страхе разбегаются по сторонам, отводят глаза, возможно, если бы позволяла ситуация, хватались бы за амулеты и кресты, лишь бы оградить самих себя от неизвестного проклятия. Именно в тот момент я в полной мере ощутила себя по-настоящему одинокой. Марина оказалась единственной, кто не оставил меня в тот год. Она продолжила общение, утешала, находила для меня занятия, втягивала в кружки, пытаясь отвлечь от горя. Но я везде видела жуткие знаки смерти, они сопровождали меня с той самой лунной ночи, когда свет падал сквозь окно на белое одеяло, запачканное материнской кровью. Тень человека, убившего моих отца и мать, еще долго преследовала меня, она мерещилась мне в темноте улицы, в углу дома, во дворе и даже в собственной квартире. Страх и отчаяние, снедающие мне душу и с жестокостью пожирающие сердце, сплетались в какой-то страшной паутине одиночества, и затем последовало отторжение. Я отвернулась от общества и перестала считать себя его частичкой, отвернулась от людей и начала существовать… просто для себя. Просто так. Встречала новый день, видела рассвет за рассветом, вскидывала голову, обращая глаза к далеким звездам, в слепой надежде уверяя себя, что где-то там, в недоступном для меня месте живут мои родители – те единственные два человека, которые любили меня по-настоящему, но которых у меня отобрали. За что? Я не знала. Что я такого сделала, чтобы в одночасье их потерять? Что за преступление я совершила, чтобы терпеть муки, соизмеримые с тяжелой болезнью? Никто не давал мне ответы на эти вопросы, но в душе я понимала, что никогда их не найду. Это просто судьба.
А потом я увидела его глаза, его улыбку. Игорь. Он был тем человеком, который с какой-то божественной терпимостью ждал знака внимания, умоляя дать ему возможность приблизиться ко мне и помочь. Я была тем, о ком он мог бы заботиться. Я не хотела сближаться, не хотела открывать ему себя, но от старых привычек сложно отказаться. По совету Марины и собственной глупости я дала ему шанс, и очень скоро он получил право претендовать на мою судьбу. Я уважаю его любовь ко мне, но так уж вышло, что у меня не получается ею распорядиться. Любовь следует хранить, беречь, как что-то хрупкое и тонкое, безумно дорогое, однако его любовь мне оказалась не нужна. И сам он был мне не нужен. Но оставлять Игоря я тоже не хотела, потому как он хоть сколько-нибудь развеял мое проклятое одиночество, сумел удержать свои позиции.
Так что же меня с ним связывало? Просто уважение? Вряд ли. Жалость? Да, мне было жаль его, этого юного мальчика с ясными голубыми глазами. Любовь? Я не любила его. И все-таки руки не тянулись к мобильному телефону с целью набрать номер, и язык не поворачивался сказать, что все кончено. Что меня держало?
Ощущение рока нависло над моим сознанием, и где-то в душе, очень-очень глубоко что-то неизведанное шепчет мне о скорой смерти. Умереть… интересно, каково это – ступить на дорогу, на которой нельзя повернуть назад? Мои руки сводит от холода, и я сжимаю и разжимаю ладони, чтобы сделать массаж и погонять кровь, вздыхаю… протяжно и неслышно. Смерть… что ж, я ее не боюсь. Я даже жду, когда можно будет погрузиться в холод целиком, который, похоже, уже начал захватывать понемногу мое тело, судя по тому, как заболели руки.
Я проснулась от резкого, вырывающего меня из глубокого сна крика. Вскочила на постели и осмотрелась по сторонам. Лучи солнца, бьющие в комнату через большое окно, оповестили о новом дне, будильник, стоявший рядом на столике, показал девять утра. Поморщившись и зевнув, я уже было откинулась на подушку, чтобы закрыть глаза и расслабиться, как в спальню вошла Марина.
Я видела ее в таком состоянии лишь в тот раз, когда сообщила ей о гибели родителей.
Она ступила на порог своей комнаты неуверенно, медленно дошла до кровати и присела на краешек, кутаясь в домашний халатик, словно тот мог стать ей неведомой защитой. Черные длинные блестящие волосы струились по спине, карие глаза были опущены вниз, губы поджаты. Правая рука держала мобильный телефон.
- Что случилось? – я села на постели и коснулась ее плеча. – Марин, что произошло?
Она подняла голову и как-то странно на меня взглянула.
- Ден умер, - шепнули ее губы.
- Что? – вырвалось у меня.
Некоторое время мы посидели в молчании. За подробностями я не полезла, расспрашивать ее об этом было бы бестактно. В смерть ее последнего парня я поверила сразу.
- В новостях… передали… Денис Ульянов… скончался… ехал в автобусе…, - Марина передернулась, но продолжила. – Погиб… идет расследование… его родители… мне сказали… по телефону…
Я придвинулась поближе к ней.
Вот он – рок.
Вчера дядя не отвечал на телефонные звонки после того, как сделал мне страшное предупреждение, а сегодня стало известно о гибели парня моей лучшей подруги. Все навалилось как-то стразу, неожиданно, и я даже не успела проанализировать ситуацию до конца, как Марина вскочила с места и, обхватив себя руками, принялась мерить шагами комнату. Я следила за ее передвижением, и мне стало тяжко. Я не знала Дена лично, но отчего-то внутри складывалось впечатление, будто я потеряла что-то свое. Не знаю, как объяснить ощущение, которое я испытывала, сидя на постели и молча наблюдая, как смиряется Марина с его смертью. Конечно, она его не любила. Но Марине ни разу не приходилось хоронить друзей.
Похоронить друга, или приятеля, все равно что поставить подпись под тем, что его не существует. Больше не существует.
- Пойдешь на похороны? – спросила я.
- Да, - кивнула подруга. – Надо бы… проститься.
- Конечно.
Она остановилась и как-то резко на меня посмотрела. Наши взгляды встретились.
- Напишем по нему реквием, - решительно произнесла она. – И споем.
Я молча согласилась.
В университет мы не поехали. Да он и перестал для меня существовать, учеба меня не интересовала, тем более что экономистом я все равно становиться не хотела. Таким образом, я махнула рукой на предстоящую сессию, упросив Марину пожить у нее несколько дней, пока дядя не даст о себе знать. Трубку он до сих пор не брал, его предупреждение о человеке, вломившемся в квартиру, заставляло меня сидеть в четырех стенах и молиться. Марина, в отличие от меня, бросать университет не собиралась, и, пока я сидела в кресле и сжимала в руках свой дневник, отправилась учиться.
Я осталась в ее квартире одна. Тишина обрушилась на меня какой-то немыслимой сверхъестественной тяжестью, придавив к креслу, и я переворачивала страницы дневника, перечитывая записи о событиях, происходивших со мной. Слова «одиночество», «судьба», «темнота» попадались часто, все, что здесь написано, было пропитано моей болью и тихим отчаянием, и, когда я открыла самую первую страницу дневника, где только начинала запечатлевать ровным аккуратным почерком свою жизнь, невольно улыбнулась. На первой странице были нарисованы цветочки, закрашенные розовым и голубым цветами, рядом нарисовано немного кривое сердечко с белыми крылышками. Я вспомнила, что начала писать дневник в тот день, когда в наш десятый класс пришел новый ученик – высокий, темноволосый, с синими глазами и красивой улыбкой, - и он мне так приглянулся, что я украдкой поглядывала на него на уроках, а на переменах старалась побольше задевать плечом, якобы случайно, чтобы он лишний раз на меня посмотрел. Старые воспоминания. Где он сейчас, мне неизвестно.
Мне попалось стихотворение, посвященное этому красивому ученику. «Граница жизни» - гласило название, обрисованное зеленым плющом. Как же звали этого мальчика, который мне понравился? Я бросила взгляд на страницу. «Алексей» - выведено красной ручкой. Ну конечно… Лешка. Леша. Да, как же я могла забыть? В последнее время я многое выбрасываю из памяти. И как мне только это удается? Обычно плохие воспоминания не выветришь ничем, а я при желании могу избавиться от собственной памяти.
Черную границу жизнь провела из мгновений и дней,
Разделив земной мир на тебя и меня.
Не слышен звон тяжелых кандалов,
Не слышны ни стоны, ни вздохи, ни плач.
Ты вольно сидишь у чужого огня,
Твои волосы ласкает иная рука, не моя.
А я равнодушно улыбаюсь друзьям,
С надеждой ожидая мгновенного взора, улыбки.
Но улыбку ты даришь другой, что так близко.
И смех посвящен для нее, и слова.
А мне остается лишь слышать пленительный голос,
Наблюдать за тобой и молча страдать.
Целый мир разделен на тебя и меня,
Мы в разных мирах, хоть и видим друг друга.
А жизнь разбежалась по швам, словно ткань.
Ее можно зашить, если ты обернешься.
Старая влюбленность, забытые переживания и улыбка при мысли, что когда-то, несколько лет назад все это было. Все то, на что сейчас я плюю, что презираю и от чего бегу. Нарисованные цветочки и сердечки, стихи, посвященные мальчику, который никогда не смотрел в мою сторону, начатый дневник, ставший моей личной автобиографией – Боже, как глупо! В какой кошмар все это превратилось, все, что началось так невинно. И закончилось тем, что я нахожусь здесь, сжимая в руках этот дневник, превратившийся в моего проводника, который, кажется, никогда меня не оставит, до самой смерти. И я привыкла к этой книжице, как к другу, как к живому существу, собаке, преданной и молчаливой. Обернутый в черную обложку с надписью «Alter ego» дневник лежит на моих коленях, готовый к любой участи, которую я ему предопределю. Но нет, я не выброшу его, не покину. Он стал мне дорог, подобно бриллианту, черному алмазу, из-за которого можно погибнуть. Но пусть я погибну, смерть не испугает меня. Я давно ее жду. Я знаю, как она выглядит. Я видела ее лицо».
***
Он знал, что его будут искать. Давно знал, с того самого момента, как впервые после своего освобождения вырвал из тщедушного человеческого тела бессмертную душу. Трусливый, но от этого не менее любопытный ученый–археолог, глупый легкомысленный молодой мальчишка, гордая девушка и преисполненный ненавистью мужчина – их было четверо, но джинн рассчитывал получить от гигантского мегаполиса больше. Люди встречались разные, и каждая полученная душа была по-своему вкусна, каждая заслуживала внимания, большего или меньшего. Конечно, люди не могут не искать его. Наверняка Бог уже мог направить нескольких охотников на истинный путь, наверняка всучит в их слабые руки оружие и откроет слепые глаза, чтобы они узрели соперника – созданное из огня воплощение человеческого ужаса.
Джинн перешел пустую дорогу, и мрак ночи обступил его со всех сторон. Здесь можно было не прятаться под личиной мужчины, тьма укроет его под своими мощными крыльями и не позволит чужим глазам взирать на скрывающееся под мускулистой демонической оболочкой адское могущество. Джинн встал за деревья, снял с себя пиджак и повесил на ближайший сук.
Он хотел есть. Он целый день ходил по огромному городу под палящими лучами солнца, пил прохладную воду из фонтана, привлекая к себе лишнее внимание изумленных людей, осматривал здания, ездил на городском транспорте… Прогресс, которого достигли люди, поразил и умилил джинна, так что он даже отложил на некоторое время поиски девушки, освободившей его. Беспощадному и гордому джинну, уже молвившему прошение о пролитии крови, захотелось погрузиться и познать изменившийся человеческий мир, прежде чем он исполнит три главных желания и, по закону вернув долг, откроет Врата Ада.
Он помнил мир бесправным и ввергнутым в хаос, он помнил человека загубленным и жестоким даже по отношению к себе, а теперь видел совсем другое. Здесь, в двадцать первом веке человек больше не волен был отдавать свою жизнь в распоряжение других, здесь личные принципы и желания превосходили пресловутый долг, здесь человек был свободен. Свободен для себя.
И потому беззащитен.
Джинн улыбнулся. Развязывая галстук, стягивая с себя рубашку и брюки, он представлял, как этот город изменится за несколько дней. Смерть будет следовать за смертью, огонь охватит высокие великолепные здания, сияющее солнце скроется за черными тучами, и гроза, которая расколет потемневшее небо, возвестит о предстоящем светопреставлении. Звезды померкнут в один миг, земля разверзнется под ногами, вода рек вскипит, и никто не сможет сбежать, спастись. И храмы, где люди будут искать защиты у Бога, провалятся под землю, в самую бездну Ада, когда он – джинн, - откроет Врата.
Джинн снял с себя всю одежду, повесил на ветку тополя и обратился. Черные волосы исчезли за лысиной черепа, из головы с хрустом выползли рога, темные глаза налились кровью и вспыхнули пламенем, кости рук, ног и туловища расширились и увеличились в размерах, мускулы надулись. Тело джинна источало собой признаки демонической силы, мощь переливалась в его жилах и текла вместе с кровью, бледнолицая луна, выползшая из-за черных облаков, отбросила от демона высокую тень.
Кладбище вполне подходило на роль столовой. Каменные плиты, торчащие из твердой сухой земли, безмолвно оглашали имена людей, нашедших здесь вечный покой. Души умерших не были доступны джинну, но их тела, иссохшиеся, тухлые, гнилые, загнанные в гробы, служили прекрасной пищей, которая вполне могла насытить желудок демона. Осталось только выбрать деликатес, самый вкусный труп. Джинн предпочитал тела, лежащие в земле не слишком долго, когда еще можно почувствовать вкус мяса, а не напороться зубами на кость. Облизнувшись, джинн начал выбирать…
Могилу женщины, погибшей пятьдесят лет назад, он не удостоил взглядом, прошагал мимо могилы мальчика, посмотрел на надгробие, на котором были высечены даты жизни некоего мужчины. Нет, не то…. Прошло минут десять, прежде чем проголодавшийся демон остановил свой выбор на могиле, где покоился человек, похороненный здесь всего месяц назад.
Джинн опустился на колени и принялся разрывать землю длинными когтями, вдавливая в песок толстые пальцы. Он раскапывал могилу быстро, работая сильными руками, и вскоре за его спиной образовалась куча земли. Когти оцарапали крышку гроба, и он резко ударил по ней. Одного удара хватило демону, чтобы пробить ее насквозь. Он выдрал доски и, просунув руку внутрь гроба, нащупал высохшее человеческое тело и рывком вытащил его наружу. Крепко держа труп, джинн выпрыгнул из ямы и бросил свою добычу на траву.
Он склонился над телом, некогда принадлежащему мужчине, и, разорвав на нем грязный сюртук, впился зубами в мертвенную холодную плоть. Вонь смерти хлестала по ноздрям, джинн вдыхал трупный запах, не обращая внимания на зарождавшееся внутри, где-то в области легких и складывавшееся отвращение, которое он умел пресекать в себе. Еда есть еда, какой бы она ни была. Трупы людей служили пищей и придавали силы, особенно трупы тех, кто был силен при жизни. Мертвый мужчина, в чье тело джинн вгрызался, некогда обладал хорошей физической сноровкой, неплохими внешними данными и умом, - последнее тоже было немаловажно. Тела таких умерших имели особо приятный вкус, и джинн счел, что ему весьма повезло – насытить желудок в первый раз после двухтысячелетнего заточения в лампе деликатесом считалось удачей.
Он осматривал город весь день. Необычная для весны жара ничуть не утомила его, разговоры с людьми вызвали чувство радости, и демон неожиданно для самого себя познал ощущение, которое немало его впечатлило. Это ощущение было наполнено невнятным теплом и блаженной эйфорией, сравнимой лишь с наркотиком, и именно по этой причине джинн откладывал самое главное дело на второй план.
Он давно не блуждал по Земле, давно не ходил среди людей, давно ни с кем не общался.… Как выяснилось, прошло более двадцати эпох, столетия сменялись столетиями, а для него все складывалось в одну сплошную вечность. Он устал от одиночества. Он слишком долго просидел в мирке, где обменянные на желания людские души прислуживали ему, нося на себе тяжелые оковы и без конца испытывая боль от того, что адское железо резало им запястья. Эти души были недоступны Богу и по закону никто, даже сам Господь, не мог подарить им свободу. За две тысячи лет эти души надоели джинну, их вопли и реакция на боль сделались слишком знакомыми, и, несмотря на то, что от скуки джинн придумывал для них новые испытания и наказания, разнообразие не вносило никаких новшеств. Джинн мечтал о свободе. С небывалым ожесточением он мучил своих жертв, однако ничто из этого больше не развлекало. За две тысячи лет джинн пережил небывалое отчаяние, ему казалось, что никто и никогда не выпустит его из лампы наружу. Свою ярость от заключения в лампе он переносил на рабские души, и те страдали сильнее каждый раз, когда джинн начинал биться о стены своего замка, не в силах раздвинуть границы адского мирка. Альмандиновая лампа не выпускала его наружу. На уровне интуиции он знал, что некоторые другие демоны пробираются в живой мир, слышал их отдаленные голоса, метался из стороны в сторону по пространству лампы, протягивая когтистые руки в пустоту.
Знание о том, как овладевших наиболее слабыми людьми демонов прогоняют сподвижники Бога, просачивалось сквозь границы его тюрьмы и открывалось в мыслях. Демоны чувствовали присутствие друг друга на Земле, и, несмотря на то, что джинн был заточен в лампе, он был осведомлен о тех, кто пытался покинуть Ад.
Однако, как бы то ни было, свобода оставалась для джинна недоступной. Его замок с многочисленными темными коридорами являлся одновременно и домом, и тюрьмой, души мужчин и женщин, закованные в цепи, издавали стоны, крики, плач, продолжавшиеся бесконечно, превратившиеся в заунывную громкую мелодию. Джинн смотрел на своих рабов, сталкивался горящим взглядом с умолявшими глазами душ, замученных, уставших от страданий, это вызывало в нем отвращение, и он принимался за пытки снова и снова. Постепенно устраиваемые пытки переросли в наказание для него самого, он оставлял души и углублялся в собственные мысли, общаясь с самим собой. Понимание того, что он находится загнанным в этот маленький адский мирок вместе с пойманными им душами людей, что он лишен свободы, как и его рабы, вводило одинокого джинна в отчаяние. С остервенением он царапал альмандиновые стены своей проклятой тюрьмы, не в силах освободиться, как вдруг…
- Дьявол, оно восхитительно!
Кто это сказал? Чей голос он услышал? Такой нежный, таинственный, завораживающий голос. Хотелось прокричать «я здесь!», но джинн не мог влиять на человека, не мог заставить его открыть лампу.
Но он чувствовал чье-то присутствие. Теплые руки ласкали поверхность лампы, он слышал каждый вдох, каждый выдох человека. Он прислонился к альмандиновым стенам, вглядываясь в то, что происходит там, за границей, и вдруг ощутил, как колеблется воздух, как доносится запах, незнакомый, пьянящий, сладковатый… этот запах может принадлежать только женщине. «Открой ее! Открой лампу!» - джинн рычал, умолял, приказывал, падал на колени и вскакивал обратно на ноги…
Вихрь пронесся по пространству лампы, холодный, свежий воздух ударил в лицо, напряжение, скопившееся в мирке, вырывалось наружу, вместе с ним исчезал и полыхавший в замке огонь. Рабские души взволнованно вскричали, но оковы помешали им двинуться с места, а дух демона рванул вперед, пытаясь скорее уйти из замка, вытекая в иной мир в форме ядовитой разъедающей жидкости. Свобода! Долгожданная свобода, окутанная прохладой и неограниченностью в передвижении.
Он снова здесь, в живом мире. В мире людей. Между адом и раем.
И имя, прозвучавшее в голове. Имя женщины, так неосмотрительно выпустившей его сюда. Анастасия. Теперь ему придется возвращать долг, для нее он выполнит все, что она пожелает. Но сейчас еще рано, он слишком слаб… всего лишь дух, не более. Пока он обретет плоть и кровь, пока преобразится, пройдет время. Да ее и нет уже рядом. Где она?
«Анастасия», - шипит он, произнося ее имя, словно заклятие. Нет, не Анастасия. Не так ее зовут другие. Ася… так просто, невероятно просто. Ася.
Здесь до сих пор стоял ее запах, и джинн чувствовал, как невидимые веревки перевязывают его сущность с ее нежной душой. Теперь они будут скованы, с этого мгновения они друг другу нужны. Он шептал ее имя, призывал к себе, одновременно обретая оболочку. Зрение прояснилось, и джинн оглядывался вокруг себя, находя незнакомые предметы. Комната, полки с книгами, столик, на котором лежала куча бумаг и раскрытые потрепанные тома…. Как необычно было видеть рядом с собой объекты.
Он был жив. Он был свободен. И это самое главное.
Плоть умершего человека, холодная, пронизанная отвратительным запахом смерти, служила прекрасной пищей. Как приятно было погружать в нее зубы, рвать на куски, проглатывать, ощущать, как с каждым новым куском пробуждаются силы, дремавшие в нем две тысячи лет. Джинн облизывал черные губы, наслаждаясь вкусом мертвечины, погружал в труп когти. Круглая серовато-белая луна то пряталась за темными облаками, то выходила из-за них и отбрасывала свет, придавая кладбищу очертания сквозь ночную чернь. Между высокими деревьями невдалеке проглядывалась маленькая церквушка с куполом и поблескивающим крестом, над окрестностями нависла давящая тишина, не нарушаемая даже шелестом веток, шевелящихся из-за дуновения теплого ветра.
Джинн настолько увлекся поглощением пищи, что не заметил, как к нему подобралась чья-то тень. Эта тень одним своим появлением нарушила установившуюся гармонию готического пейзажа, совершенно не вписываясь в него, она возникла внезапно и неслышно. Кругленький желтый свет бегал по стволам деревьев, по траве, по надгробьям, пока не остановился на раскопанной могиле. Под подошвой грязного кроссовка хрустнула ветка, и джинн, вздрогнув, повернул голову на звук.
И увидел пожилого мужчину в рубашке и широких джинсах, держащего в руке фонарик. Охранник кладбища не сразу разглядел того, кто посмел отрыть гроб, более того, не ожидал на сегодняшнюю ночь никаких происшествий.
Охранник не раз прогонял с кладбища подростков, наряжающихся во все черное, но за все время работы здесь никогда не становился свидетелем чего-то необычного. Порой сюда наведывались готы, ищущие приключений и необычной романтики, но более ничего особенного не происходило. И сегодня, когда он пошел проверять кладбище и услышал странные звуки, думал, что группа подростков снова сюда забрела.
Когда свет фонарика упал на раскопанную могилу, на кучу вырытой земли, он даже не поверил своим глазам. В темноте что-то зашевелилось, и, прищурившись, силясь получше разглядеть преступника, охранник навел на него фонарик.
- Эй, ты, - бросил он. – Я вооружен, предупреждаю! Встань! И медленно повернись лицом!
Джинн, услышав голос, поднялся на ноги.
Охранник навел свет на то место, где, как полагал, находилась голова преступника. Однако столкнулся взглядом с торсом, с широкой безволосой грудью. Направляя фонарик выше, он с каждой секундой переставал верить собственным глазам.
«Преступник» был необычайно высок. Поднимая луч света все выше и выше, пожилой охранник с ужасом осознавал, что напротив него стоит существо в два с половиной метра ростом, не меньше.
- Кто вы такой? – пораженно прошептал мужчина.
Наконец свет фонарика упал на лицо.
- Нет, - вертя головой из стороны в сторону, произнес охранник, с неверием разглядывая полыхающие во тьме огненные глаза, массивные рога, которые больше всего привлекли внимание, изогнувшиеся в усмешке толстые черные губы. – Нет!
- Желаешь знать, кто я? – раздался клокочущий низкий голос.
- Нет…, - человек стал медленно отступать назад. – Я сплю. Тебя нет. Нет. Это невозможно.
По кладбищу пронесся хриплый смех, отразившийся от земли и от обступающих окрестности стволов деревьев, отозвавшийся пугающим эхом.
- Я джинн, - снова раздался голос. – И я исполняю желания.
- Нет, - тупо продолжал твердить охранник, выпучив глаза, делая шаг за шагом обратно к сторожке. – Нет. Нет. Нет.
- Нет? – существо поморщилось, и страшное лицо стало от этого еще более пугающе-отвратительным. – У тебя нет желаний, человек? Такого не может быть.
- Нет, - повторил человек, тяжело дыша.
- Я помогу тебе, - демон коварно улыбнулся. – Я сам придумаю для тебя какое-нибудь желание.
- Нет.
- Итак, посмотрим, что здесь можно придумать.
- Нет.
- В твоих глазах я вижу страх. Ты очень боишься, человек.
- Нет.
- Перестань повторять одно и то же. Ты ведь не хочешь, чтобы я оторвал тебе язык?
- Нет.
- Прекрасно.
Джинн медленно наступал, и охранник, поскользнувшись, упал на землю, выронив фонарик.
- Надо быть осторожнее, человек. Особенно когда имеешь дело с джинном.
Отползая назад, мужчина вдруг вспомнил, что имеет при себе пистолет. Мысленно проклянув себя за то, что так поздно вспомнил об оружии, дрожащими руками полез за куртку, но, как назло, пальцы не сразу нащупали ствол.
- Чего ты там возишься? А, понимаю. Ты ищешь свое оружие, наивно полагая, что оно может тебя спасти.
Луна неспешно вылезла из-за облаков, и ее тусклый свет помог демону и человеку друг друга разглядеть в ночной тьме. Раскрыв рот от непреодолимого ужаса, волной нахлынувшего на сознание охранника, он, в конце концов, обхватил пальцами пистолет и, вытащив из одежды, направил на противника.
- Ни с места! – пискляво выкрикнул мужчина.
- Это и есть твое оружие?
На этот вопрос охранник не ответил.
- Я трапезничал, когда ты так нелюбезно меня прервал, - продолжило говорить существо.
Мужчина перевел взгляд на растерзанное тело, лежащее возле разрытой могилы, и вскричал.
- Нет! Не может быть! – простонал он.
- Итак, раз уж ты здесь появился, помешал мне доесть мой ужин, то… что же мне с тобой сделать? Наказать за ужасные манеры или пригласить к столу? М?
Джинн сделал еще шаг по направлению к лежащему в траве мужчине, и тот выстрелил. Одно мгновение, и резкая пуля пронзила плечо демону. Яростный рык вырвался из чрева страшного существа, неожиданно получившего болезненный удар. Перепугавшийся охранник, услышав дикое рычание, которое по своей природе может принадлежать только злобному зверю, оцепенел и выстрелить еще раз не успел. Когти прошлись по его руке, сжимавшей пистолет, разорвав кожу, и он выронил оружие, крикнув от боли. Кровь побежала из ран, размазалась по кисти, ладони и пальцам.
Ударив по руке человека и услышав в ответ крик, смешанный со стоном, джинн не остался удовлетворенным. Схватив охранника за шиворот и поставив на ноги, как куклу, пальцами демон вцепился в его шею, оскалившись, обнажая острые желтые зубы.
- Ты! – прохрипел джинн, в его глазах играло адское пламя. – Я разделаюсь с тобой!
- Нет! – пропищал человек, задрыгав ногами и забившись в железной хватке, пытаясь освободиться.
- Ты мог уйти. Я отпустил бы тебя, если бы ты проявил вежливость. Видишь ли, по собственной прихоти отнимать у людей жизни не моя привилегия. Я понимаю, что вы, люди, за тысячелетия забыли о моем существовании, и мое появление в этом мире не вписывалось в ваш график. Я все понимаю. И ты мог бы сейчас убежать. Но вместо этого ты так неосмотрительно решил со мной сразиться, сделал попытку убить. Как глупо! За сегодняшний день я не раз убедился в вашей глупости. Вы такие беззащитные, такие жалкие, что вызываете только презрение.
Джинн вгляделся в заслезившиеся, прищурившиеся глазенки.
- Какой ты грязный, - прохрипел он. – Я все вижу в твоих глазах, все, что ты так ненавидишь и так боишься.
- Пустите…, - заныл охранник.
- Отпустить? О нет, не теперь. И вообще, не думаю, что ты уйдешь отсюда живым.
- Нет…
- Я знаю, какие грехи ты совершал. Я вижу это в твоей голове. Какая грязь, какая низость. Недостойное занятие для мужчины. Впрочем, это вполне отражает твою жалкую натуру.
- О, прошу вас… пустите…
- Девушка, которая отбивалась от твоих ручонок…. Сколько ей было? Двадцать три?
- Нет! Откуда вы…? Нет!
- Насиловать невинную девушку в фургоне, после чего бросить ее раздетой на пустыре. Как давно это было? Тебя это мучает? Она снится тебе ночами? Видишь во сне ее голубые глаза?
- Перестань…
- После того, как ты поимел ее, она покончила с собой. Знаешь, из-за тебя ее душа так и не нашла упокоения. Как тебе такая новость?
- Хватит…
- Ты посмел тягаться со мной силой, - демон плюнул ему в лицо, и зеленоватая слюна потекла по круглой щеке трепыхавшегося охранника. – Ты, омерзительный ублюдок, слабый, грязный и жалкий. Ты, маленькое ничтожество. Знаешь, я не привык прощать. Я вообще никого не прощаю. Это не в моих правилах.
- Нет…
- Этой ночью ты заплатишь за свою глупость, - хриплый, угрожающий голос вкупе с видом разгневанного выражения страшного лица демона ввел человека в истерику.
Он бился в цепко державших его когтистых руках, стоная и плача, тщетно стараясь высвободиться, чувствуя, как из глаз хлынули слезы, как задрожали губы.
Да, с тех пор, как он совершил насилие над девушкой, вся его жизнь катилась к черту. Пять лет назад ему приглянулась одна блондинка, которая упрямо игнорировала его знаки внимания. До сих пор он не знал, что на него нашло. Это было как наваждение, как кошмар, навалившийся, подобно гипнозу… он не соображал, как схватил девушку, затащил в фургон и отвез за город, где совершил самое гнусное преступление, которое во все времена порочило достойного мужчину. Когда дело было сделано, он, испугавшись самому себе, выкинул ее на улицу, сел за руль и уехал. Больше он никогда не видел той девушки. После этого происшествия все пошло под откос. С работы выгнали, мать умерла, друзья как-то неожиданно все отвернулись. Прошло немного времени, и он стал простым охранником на московском кладбище. Так бестолково все вышло. И последующая судьба была похожа на одно продолжительное проклятие, которое, казалось, никогда его не отпустит. После своего самого большого преступления он превратился разочарованного жизнью человека.
Он отказывался верить, когда демон вдруг предстал перед его глазами, из плоти и крови, настоящее порождение всех его кошмаров, живое воплощение зла.
- Я оторву у тебя душу, - проклокотал монстр, обнажая ряд острых желтых зубов. – Вырву с корнем из твоего ничтожного тела…
- Отпусти, - закричал он.
- Отпустить? – демон на мгновение замолк, после чего нехорошо улыбнулся и продолжил:
- Это твое желание, человек?
- Что? – крича и рыдая, находясь в истерике, охранник инстинктивно понимал, что не сможет отделаться от чудовища, но какое-то неясное чувство самосохранения, привитое на бессознательном уровне, вселяло мысль, что следует в данный момент сохранять осторожность.
- Говори свое желание, - рычал демон. – Ну же!
- Нет!
- Мне надоело, что ты твердишь одно и то же!
- Хватит!
- Я предупреждал, что лишу тебя языка, если не станешь говорить со мной нормально!
- Нет! Не надо!
- Не хочешь потерять язык?
- Нет!
- Значит, твое желание такого, что ты не хочешь этого.
- Отпустите!
- Так или не так?
- Что тебе нужно, демон? Что. Ты. Хочешь. От меня? – заорал человек, шею которого по-прежнему держала когтистая рука.
- Твое желание. Твою душу. Говори немедленно!
- Нет!
Услышав в очередной раз это слово, джинн взревел, подобно хищнику, получившему удар по спине. Свободной рукой он схватил трепыхавшегося человека за подбородок, пальцами разжал рот и с силой влез в глотку. Мгновение – и кладбище огласил громкий крик, полный боли и безысходности. Этот крик смешался с низким хриплым смехом, зазвучавшим в унисон и так не вязавшимся с основной мелодией.
Изо рта человека хлестала кровь, охранник прижал ладони к губам, упал на землю и согнулся, воя от накатившей боли. Оторвав язык своей жертве, джинн ослабил хватку и больше не держал его.
- Хотя…, - услышал он роковой для себя голос. – На кой черт ты мне сдался?
Человек поднял лицо, залитое слезами и кровью, и со страхом и ненавистью взглянул на наблюдавшего за ним демона.
- Я передумал, - поморщился джинн. – Твоей душе не место в моем мире. Пусть тебя жрут бесы в аду.
Охранник кладбища закрыл глаза и опустил голову, всхлипывая от боли. Кровь текла по губам, подбородку, капала на твердую землю, смешивалась с жижей слюны и горячими солеными слезами, в глазах замутнело и защипало, и он подумал, что ослеп, однако, когда провел по векам рукой спустя несколько минут, зрение прояснилось. Взглянув на то место перед собой, где только что стоял монстр, человек никого не обнаружил, кроме мятой травы, кучи разрытого черного песка и опустошенной могилы со сломанным гробом внутри.
Джинн исчез.
***
7 мая 2003 г.
«…
- Здравствуйте, я говорю с Заозеровой Анастасией Викторовной?
- Да.
- Это Полина Звягинцева, следователь из отдела уголовного розыска.
- Я вас слушаю, - мое сердце замерло в ожидании чего-то страшного.
- Заозеров Павел Михайлович приходится вам дядей, и я звоню вам, поскольку вы его ближайшая родственница.
- С ним что-то случилось? – я поймала себя на том, что почти закричала, задавая вопрос.
- Он погиб вчера вечером, около шести часов.
- Что?
«Я же с ним говорила в это время», - мелькнуло в голове.
- Вы можете завтра утром приехать в отдел? К вам есть несколько вопросов.
- Ко-конечно, - заикаясь, ответила я.
Мне назвали адрес, и после этого я бросила трубку.
Дядя умер. Дядя умер. Умер.
Вот и все».
***
Он стоял перед трехэтажным зданием и разглядывал буквы, выгравированные над входными дверями. На красивого мужчину тридцати лет, одетого в стильный деловой темно-синий костюм, особого внимания не обращали – с виду пришелец ничем не отличался от обычного преподавателя, разве что выглядел довольно привлекательно. Каждый день в университете бывало много народа, и потому черноглазый мужчина легко мог затеряться в толпе студентов.
Он вошел в университет не спеша, плавной кошачьей походкой, держась крайне спокойно, как будто часто посещал это место, и подозрений не вызвал даже у охранника.
Джинн знал из воспоминаний своей первой жертвы, что девушка, которую он ищет, приходит в это здание. Мимо него сновало много юношей и девушек, все были очень молоды, полны сил и энергии. Он не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться разношерстной толпой, особенно теми, кто больше всего привлекал к себе внимания: симпатичные девчонки, румяные, с хорошенькими личиками, парни, которых он мысленно назвал «свежаком»…. Взрослые люди его не интересовали, куда приятнее было заключить сделку и отобрать душу у личности, еще не сформировавшейся до конца, слабой, но упрямой.
Он сел напротив гардеробной на лавочку возле длинного настенного зеркала и стал наблюдать за проходящими мимо него юнцами. Закинул ногу на ногу, руки сложил на груди, расслабился.… Со стороны можно было подумать, что он кого-то ждал. Люди наивные создания, легко верят в иллюзию.
Рядом присела девушка. Джинн повернул голову, с любопытством принимаясь ее разглядывать. И столкнулся взглядом с карими глазами. На него смотрело веснушчатое миловидное лицо с губками, на которых играла легкая улыбка.
Ему не нужно было гадать, почему незнакомая девушка смотрит на него завороженным взглядом, готовая начать отношения. Он был демоном и, как и все выходцы из ада, обладал безграничным обаянием, загадочной аурой, пугающей и одновременно притягивающей на животном, инстинктивном уровне. Наиболее слабые люди тянулись к нему, как в животворящему источнику, и ничего даже не нужно было делать, чтобы вызвать их полное доверие. Демоническая сущность противила сущности человеческой, но, тем не менее, два противоположные полюса, отделенные невидимой чертой, жаждали друг друга и хотели слиться воедино, как порой скрещиваются огонь и вода, холод и жара, только никто из них не догадывается, какую катастрофу может вызвать их соединение. Джинн собирал человеческие души, питаясь ими, восполняя их страданиями свои силы – видит Бог, ни остывшие, пролежавшие в земле трупы, ни экскременты не служили более полезной и желанной пищей для джинна, чем души. Живые души.
Глядя в карие глаза девчонки, он видел ее слабость, видел страх, ослабленный и потому загубленный перед непреодолимым желанием… желанием плоти и чудовищной энергетики.
Она села на эту скамейку, потому что собиралась в одиночестве подготовиться как следует к семинару, полистать тетрадь, пробежаться взглядом по главам учебника. Но стоило ей посмотреть на своего соседа, как перед глазами перевернулся весь мир. Животные инстинкты и человеческое начало предательски бросали девушку в пропасть.
- Как зовут тебя, малышка? – ласково спросил незнакомец, протянув руку и коснувшись пряди ее темных волос.
- Лиля, - ответила девушка, ее щечки медленно заливала краска.
- Славное имя.
- А вас? – она не понимала, действительно ли ей так важно знать, как зовут этого красивого мужчину с умиротворенным выражением бледного лица, обладающего удивительно правильными чертами. Большие черные глаза – омуты взирали на нее с непонятным блеском, который она по неопытности расценила как проявление интереса к ней, и лишь позднее, когда вылезти из поглотившей ее бездны становилось невозможным, она узнала, что это горел адский огонь.
Его имя слишком сложно для произношения на человеческом языке.
- Можешь звать меня, как тебе нравится, - скучающе ответил он.
Легкая добыча никогда его не привлекала.
Особенно та, что сама лезет в сачок.
Такая, как тот толстяк с кладбища, помешавший ему закончить трапезу. За чем джинн погонялся бы, так это за алмазами, или, на крайний случай, за агатом. Хоть последний и черный, но все равно дорогой. А не тот булыжник, посмевший ранить его в плечо.
- Какой вы странный, - произнесла девушка, улыбнувшись.
Ты еще много не знаешь, девочка. И даже не представляешь, до какой степени странное сидит перед тобой существо, в чью пасть ты пытаешься забраться.
- Не лучше ли тебе пойти на занятия, Лиля? – джинн не хотел отбирать ее душу, он не чувствовал привычного удовлетворения от разговора с человеком, тем более, с девушкой. Слишком наивная для своих лет, слишком слабая даже для человека… Ему не нужны ничтожества.
- Нет, я хочу побыть с вами, - ответила она, глядя на него широко раскрытыми глазами.
- Хочешь? – что-то резануло ему по сердцу, он не собирался заключать сделку.
- Да. Хочу.
Глупое создание. И как она может не ощущать того, что прямо сейчас продает душу? Неужели люди настолько потеряли самих себя?
Джинн нахмурился, но ничего не сказал на это. Он не в силах был разорвать контракт, который ему предлагали, а отказывать было не в его правилах. Он всего лишь пытался предупредить. На что ему, одинокому демону, прожившему несколько тысячелетий, маленькая душонка столь слабой девочки? Она не добавит ни капли сил, не послужит привычной, сладостной пищей, за которой он охотился.
- Хорошо, побудь рядом, - согласился джинн, выдержав несколько секунд.
- А вас не устраивает моя компания?
- Дело не в этом.
- А в чем же?
- Просто ты, Лиля, только что отдала мне свою душу, - он внимательно посмотрел в ее карие глаза, ожидая увидеть страх или раскаяние. Но в ответ получил то, что заставило его невольно отпрянуть.
Лиля засмеялась. Ее смех, звонкий, подобно колокольчику, огласил холл университета, привлекая любопытные взгляды проходивших мимо студентов.
- У вас прекрасное чувство юмора. И почему только вы не желаете назвать свое имя? – добавила она.
- Ты действительно не понимаешь того, что я тебе сказал?
- А что я должна понять?
- Я демон. И мы с тобой заключили контракт.
- Когда?
- Когда ты назвала мне свое желание.
- Я всего лишь сказала, что была бы не против побыть с вами, - улыбка сползла с губ Лили. – Но если вас не привлекает затея познакомиться… я тогда пойду.
- Ты сказала, - черные глаза джинна полыхнули. – Ты сказала, что хочешь побыть со мной. Хочешь! Это разные вещи. Контракт заключен.
- Вы сумасшедший или это оригинальный способ познакомиться с девушкой?
- Мне пора, - джинн поднялся со скамейки, но, вспомнив что-то, обернулся. – Кстати, ты не знаешь Анастасию Заозерову?
- Заозерову? – Лиля поджала губы, чувствуя себя уязвленной. – Ну конечно я знаю Заозерову.
- И где она?
- Ася больше не учится здесь.
- Значит ли это, что она тут не появится?
- Нет, конечно.
- Хорошо, - джинн обвел холл взглядом, после чего ответил слегка презрительным тоном.- Хоть в чем-то ты, Лиля, оказалась полезной.
И направился к выходу, ничего больше не добавив. Девушка с удивлением смотрела ему в спину, наблюдая, как незнакомец делает шаг за шагом, двигаясь плавно и легко…
Ее сердце сжалось, и грудь пронзила нещадная боль, ударившая, подобно копью. Из горла вырвался крик, который она не в силах была сдержать, слезы затопили глаза, и что-то внутри треснуло, прибавляя еще большую, раскаленную боль. Лиля упала со скамьи, выронив из рук тетрадь и учебник, повалилась на пол, изгибаясь в судорогах и конвульсиях, каталась по плитам, хватала пальцами за волосы, накручивая их и выдергивая…. Она не видела, как вокруг нее столпилась толпа, пораженная страшным, немыслимым зрелищем. Лиля кричала, молила о помощи, а когда открыла глаза, пытаясь вглядеться в окружающее, люди, склонившиеся над ней, отскочили в сторону – из глазниц вытекали кровавые струи, сползали по щекам, как слезы. Никто не знал, что нужно делать, некоторые стали звонить в скорую, остальные просто стояли и полуиспуганно-полуизумленно наблюдали за происходящим ужасом.
Когда кости разламывались, а грудь неестественно выворачивалась наизнанку, выплескивая кровь, девушка уже не дышала.
8 мая, 2003 г.
«Мне рассказали страшные вещи. Мой дядя погиб ужасной смертью, сопровождавшейся мучительной агонией, но никто не мог сказать, почему это произошло.
Когда я сказала, что хочу взглянуть на его тело, на меня посмотрели так жалостливо, что сжалось сердце и внутри вдруг стало как-то нехорошо.
Со мной говорили двое – худая черноволосая женщина и высокий златокудрый мужчина, следователи уголовного розыска. Я сразу заметила выражение обеспокоенности на их лицах, несмотря на то, что они вели себя сдержанно. Смерть дяди не оставила их равнодушными, и я поначалу не поняла, почему это их так волнует. Разве за все время работы они не насмотрелись на разнообразные, пугающе аморальные происшествия?
Следователь Святослав Черных стоял у окна и наблюдал за движением машин, пролетающих по шоссе, тогда как его коллега склонилась над столом и в полголоса объясняла мне, что, по их предположению, случилось с Павлом Михайловичем.
«Его тело разрывало изнутри, изломаны все кости, грудная клетка вывернута наружу…. При этом он был еще жив. Немыслимая смерть, но не первая. Точно так же в последнее время умирают и другие люди. Что-то происходит… что-то, что пока остается тайной. Но во всем замешан один иностранец, один мужчина, который был на месте гибели каждого из этих несчастных»…
Мне протянули его фоторобот. Мои мысли были далеки от действительности, в голове стучали слова «дядя умер», «дяди больше нет», и, когда я взглянула на лист бумаги, то запомнила лишь черные глаза, которые сильно выделялись на фоне остального лица. Лица совершенно не запоминающегося, потому что оно обладало удивительно правильными чертами, как у превосходно сделанной куклы.
- Я не знаю его, - прошептали мои губы.
- Этот человек был в квартире Павла Михайловича, - сказала женщина. – Может, вы где-нибудь его видели, хотя бы мельком.
- Нет, - я покачала головой. – Нет, я его никогда не видела.
- Ваш дядя звонил вам в шесть часов вечера.
- Да.
- Что он вам говорил?
- Он был очень обеспокоен, - я прикрыла глаза, пытаясь вспомнить наш разговор. – Он просил меня не приходить в свою квартиру. Умолял некоторое время у кого-нибудь пожить.
- Он сказал, почему?
- Он говорил, что в его квартире кто-то есть. Кто-то…
- Он назвал его имя?
- Нет. Но мне показалось, что он его знает.
- Почему вам так показалось?
- Потому что… когда я была у дяди, то слышала что-то странное. Как будто кто-то издалека звал меня по имени. Я подумала, что ослышалась. Поехала домой. А потом позвонил дядя и сказал, что «тот, чей голос я слышала, находится в его квартире».
- Когда вы были у своего дяди, в квартире был кто-то третий?
- Нет. Никого не было. Но по телефону дядя утверждал, что был.
- Но вы его не видели?
- Нет. Я вообще пробыла у дяди минут десять-пятнадцать, не больше.
- Вы приехали к дяде по делу?
- Да. Он привез лампу.
- Лампу? – мне показалось, что женщина удивилась.
- Да. Лампа, очень красивая, из фиолетово-красного альмандина. Знаете, есть такой камень. Дядя проводил раскопки на юге России и нашел ее.
- И вы приехали на нее посмотреть.
- Да. Дядя любил показывать мне разные находки. Лампа… я пыталась ее открыть, но у меня вдруг сильно разболелась голова, появились галлюцинации. Сначала все было хорошо, но когда я нажала на символ, изображенный на крышке лампы, все изменилось. Стало как-то жарко… даже зеркало в коридоре запотело, мы оба это заметили. Наверное, в лампе были какие-то масла или вещество, вызывающее видения. И голос, который я потом услышала… это тоже было связано с лампой. Как только я вышла на улицу, головная боль прошла, свежий воздух взбодрил. Но в квартире кроме нас с дядей… я не заметила чье-либо присутствие. Дядя был один, когда я к нему пришла. Один с лампой.
- А когда вам позвонил, он сказал, что в его квартире…
- Да, - я не дала Звягинцевой закончить. – Тогда там кто-то был, о нем дядя стал меня предупреждать. Тот человек, по его словам, хочет до меня добраться. Ему что-то от меня нужно. И я, по дядиной просьбе, сейчас живу у подруги.
- Мне очень жаль, - ответила Звягинцева. – При обыске квартиры лампы не было обнаружено. Ее кто-то забрал.
- Он? – я кивнула на фоторобот.
- Возможно.
Я закрыла глаза и глубоко вздохнула, стараясь не заплакать.
- Анастасия.
- Да?
- Вы можете подробно описать лампу?
- Конечно, - я посмотрела на следовательницу. – Похожа на небольшой чайник, с закрытым носиком, сделана из альмандина, на крышечке изображен странный символ в виде кинжала, пересекающего солнце и глаз. Дядя говорил, что лампе не менее двух тысяч лет.
- Вы сказали про вещество, которое находилось внутри лампы…
- Я думаю, что внутри нее какое-то вещество. Это всего лишь мое предположение. У меня нечасто болит голова, а галлюцинаций вообще никогда не было. Старинные вещи порой скрывают в себе сюрпризы, - мне было скучно им все это рассказывать, жутко хотелось лечь на диван и расслабиться. Я чувствовала себя так, словно пахала землю целый день. В душе стояла тяжесть, которая гнетом давила на сердце, горло сжимало что-то неприятное, из глаз, казалось, вот-вот хлынут слезы.
- Вы можете идти, - наконец, произнесла Звягинцева.
Я молча встала и направилась к двери.
- Анастасия, - вдруг окликнул меня Святослав Черных.
Я повернула голову и вопросительно на него взглянула. Мужчина смотрел на меня голубыми ясными глазами, в которых читалась неподдельная забота.
- Будьте осторожны, - сказал он. – Этот иностранец на воле. И он очень опасен.
Я кивнула ему и вышла из кабинета, закрыв за собою дверь.
Но как только оказалась в коридоре, у меня в голове что-то щелкнуло. Не раздумывая, я припала ухом к двери и прислушалась.
- Она говорила правду, я чувствую, - послышался голос Звягинцевой. – И, как мне подсказывает чутье, Анастасия здесь ни при чем.
- Она держится очень спокойно, - вторил голос Черных. – Юная привлекательная особа, оставшаяся без семьи. Она и слезы не пролила, заметила?
- Дело не в этом. Она была в той квартире. И лампа… Мы ведь не обнаружили эту вещь.
- Сукин сын это сделал! И то, что рассказала Анастасия, только доказывает его причастность к смерти Заозерова!
- Вчера подали запрос на выяснение его личности по базе данных.
- И?
- Этот человек нигде не проходит. Интерпол его тоже не знает.
- Что?
- Он пуст.
- Господи!
- В кои-то веки ты не говоришь «о, черт!», - в голосе женщины послышалась усмешка. – Хотя я подозреваю, что этот тип просто сделал себе пластическую операцию.
- Недаром он такой красавчик.
- Заметь, не я это сказала.
- Ну хватит!
- Дело усложняет то, что нам неизвестно его имя.
- Ни имени, ни страны, даже лицо ненастоящее! Можно сказать, мы ловим тень.
- Это еще не все.
- Что еще я пропустил?
- Опаздывать не стоило.
- На дорогах пробки.
- Алексей принес результат. Это насчет того вещества, обнаруженного в квартире. Помнишь, ты сказал, что это серная или сернистая кислота?
- Да.
В кабинете на мгновение повисла напряженная пауза.
- Так вот, это вещество подобно яду, разъедающему, очень опасному. Любая жидкость, контактирующая с этим веществом, заражается и обращается в подобное ему. В природе такого яда до сегодняшнего дня известно не было.
- Мы что, открытие сделали?
- Вроде того.
- Думаешь, это вещество взялось из лампы?
- Теперь думаю, что да. Алексей говорит, что когда мы обнаружили это вещество, оно находилось в остывшем состоянии. Но если яд разогреть, он начинает выделять странные пары, которые могут нагреть воздух до очень высокой температуры.
- И вызвать галлюцинации?
- Алексей умолчал об этом.
- Ладно. Теперь верю, что все, что сказала Анастасия – правда.
- Знаешь, Слава, - голос женщины прозвучал печально. – Слишком много странностей и открытий. Мне кажется, все еще только впереди.
- Будут еще смерти, - согласился следователь. – Я пошлю опера приглядывать за Анастасией. Ведь, как она передала слова Заозерова, этому типу что-то от нее нужно.
- Думаешь, он хочет ее убить?
- Два года назад какой-то человек убил ее родителей. Ее он не тронул. Возможно, этот тип и есть тот самый убийца, а может и нет.
- Прошло два года. Слишком много времени, ты так не считаешь?
Я потеряла интерес к разговору и направилась по коридору к выходу.
Мои мысли унеслись далеко, в ту комнату, куда проникал лунный свет, где простыни и одеяло измазались в крови, где со стеклянными глазами лежала мать, а в углу отец, мертвые. И тень, скользнувшая через окно наружу, сбежавшая. Убийца меня не тронул, не прыгнул на меня с ножом, чтобы избавиться от свидетеля. Откуда он мог знать, что я не рассмотрю в темноте его лицо? Почему не убил? Почему? Почему?
Одни вопросы. И лампа, которую дядя привез в Москву. Альмандин сразу взволновал меня, я чувствовала что-то нехорошее на уровне инстинктов, но решила полагаться на разум. Лгала самой себе… Лампа. Что она скрывала? Что это за неизвестный яд? И откуда взялся тот человек, чье лицо запечатлено на фотороботе? Кстати, как он выглядит? Я помню лишь черные глаза, яркие, выделяющиеся.
Перед моими глазами все окрашивалось в фиолетово-красные цвета, загадка перемежевалась с человеческой кровью, мысли бешено носились в голове. Кто, откуда, почему, зачем…? Слишком много вопросов и ни одного ответа.
Я осталась одна из всей семьи. У меня больше никого нет. Никого».
9 мая, 2003 г.
«Я рисовала. Рисовала, как сумасшедшая, окунала кисть в краску, водила ею по полотну, ни о чем не думая, не размышляя. Работала над очередной картиной, полностью отдавшись творческому процессу, освобождая свой дух и бросая его ввысь, на ветер, далеко в небеса, где восседали боги, откуда их наэлектризованные молнии поражали мой разум. Глаза застилала темная пелена, язык время от времени проводил по губам, увлажняя их, дыхание учащалось, становясь тяжелым и рваным. Краска въедалась в полотно и засыхала, я добавляла еще цвета, еще и еще, придавая как можно больше яркости, живости. Моя картина, мое детище, мое создание. Оно было подобно ребенку, которого мать воспроизводит на свет через боль и кровь, только мое дитя не дышало, оставалось неподвижным. Оно было мертвым, но все же жило, жило по-своему, как живут другие великие произведения. И я любила свою картину, ради нее я бросала себя в неизвестность, подвергая опасности, ради нее я теряла себя, обливалась потом, чувствовала, как быстро бьется мой пульс… Я смешивала краски, делая новые оттенки, новые цвета, соединяя, затемняя, осветляя.
По моему телу пробежал импульс, и я вздрогнула от внезапно охватившей меня конвульсии, которая болезненно ударила по сердцу, подобно хлысту. Меня отбросило от полотна, и я прижалась к стене, не разжимая руки, крепко держа кисть.
Лишь через мгновение мое ухо уловило звонок.
Как долго я находилась в трансе, сколько времени человек звонил в дверь, пытаясь привлечь мое внимание и сообщить о своем приходе?
Я провела свободной рукой по векам, приходя в себя. Бросила кисть и направилась в коридор открывать.
Ко мне пришел Игорь.
- О Боже! – воскликнул он уже с порога. – Как я волновался!
Я равнодушно пожала плечами.
- Марина рассказала мне все, - продолжил он и тут обнял меня. – Мне очень жаль.
Я осторожно высвободилась из его объятий и отошла в сторону.
- Когда я узнал, что ты переехала к себе, то очень обеспокоился. И Марина тоже, - жалость сквозила из его глаз, но дотронуться до меня во второй раз он не осмелился, хотя по тому, как тянулся в мою сторону, я поняла, как он хочет снова меня обнять.
Я же хотела снова остаться наедине с самой собой.
- Ты бросила институт, - Игорь слегка нахмурился. – Знаешь, мне кажется, что…
Вдруг он остановился, не договорив, его взгляд устремился в комнату, где я только что работала над картиной. Я обернулась и поняла, что забыла закрыть дверь, со злостью обругала себя. Прямо из коридора можно было разглядеть, что я рисовала.
- Что…, - выражение лица парня изменилось в считанные секунды. – Что это?
Он, не разуваясь, медленно прошел в комнату, его рот был приоткрыт, глаза широко распахнуты. Я осталась позади, прислонилась к косяку двери, прикусив губу, наблюдала, как Игорь смотрит на мое детище, его щеки то заливал румянец, словно у девчонки, то его лицо сильно бледнело, глаза излучали неверие. Так продолжалось минут пять, не меньше, картина заворожила его.
- Это невозможно, - наконец пробормотал Игорь и стал вертеть головой из стороны в сторону. – Невозможно!
- Что невозможно? – спросила я.
Он не ответил мне.
Я взглянула на картину.
В правом верхнем углу во тьме зияла луна, которую слегка прикрывали черные облака, ее серебристый свет проникал в ночь, но не имел достаточно сил для того, чтобы рассеять собой окружавшую темноту. Но ночь, хотя и победила лунный свет, но не одерживала верх над полыхавшим огнем, дерзким, мощным пламенем, рассекающим полотно по всей нижней ее части. Две стороны, две природные стихии – тьма и огонь, - сталкивались между собой в бою, порождая фиолетово-красный цвет, разливавшемся в самом центре картины, но не это привлекало внимание. Два черных глаза с хищным выражением угрожающе взирали с полотна, и их взгляд был куда сильнее, чем игравший внизу огонь и рассеивающаяся сверху тьма.
- Это не ты рисовала, - произнес Игорь. – Не ты.
- Я.
- Нет, - он испуганно на меня посмотрел. – Ася, что творится в твоей душе? Что происходит в голове?
- Ничего особенного.
- Ничего особенного? Эта картина… Боже! Это так непохоже на тебя!
- А чего ты ожидал? – я одарила его резким, проникновенным взором. – Ты собирался увидеть солнышко, цветочки? Что? Хотел, чтобы я рисовала одуванчики?
- Не в этом дело, - он сделал шаг по направлению ко мне, но я отпрянула, не желая, чтобы он вновь прикоснулся. Игорь, заметив мою реакцию, нахмурился.
- Что ты еще рисовала? – строго спросил он. Игорь никогда не повышал на меня голос, и его тон слегка напугал.
- Это тебя не касается, - отрезала я. – То, что я рисую – только мое дело.
- Боже, - он от охватившего его волнения взлохматил себе волосы. – Если бы я знал раньше…
- Что знал?
- Неужели ты не понимаешь? – он смотрел на меня с прежним неверием.
- Прекрати! – выкрикнула я. – Хватит так говорить!
- Ася, твои проблемы не дают тебе право так с собой обращаться! Ты окружила себя тьмой и одиночеством, ты рисуешь то, на что страшно смотреть!
- Так не смотри!
- Чьи это глаза? – он протянул указательный палец в сторону полотна.
- С чего ты взял, что они кому-то принадлежат?
- Не держи меня за идиота!
- А ты не будь идиотом!
- Как ты вообще могла такое нарисовать? Тебе что, так плохо?
- Плохо?! Нет, мне очень хорошо! Ты даже не представляешь как!
- Ася!
- Да! Без тебя и остальных! Мне никто не нужен, слышишь! Никто!
Я закричала на него, чувствуя, как из глубин моей души выходит вся накопившаяся энергия, вся злость и все испытанное разочарование.
- Ася…, - Игорь смотрел на меня с болью и потрясением.
- Уходи, - я махнула рукой в сторону коридора.
- Ася…
- Уходи!
- Слушай, извини, если я тебя обидел. Просто эта картина… она меня убивает, ясно? Ты расстроена и опечалена, ты не понимаешь, что делаешь.
- Мне все равно. Ты ведь хотел узнать правду? Так вот, ты мне не нужен. И я желаю, чтобы ты ушел. Исчез из моей жизни.
- Ася…
- Уйди. Просто уйди, - я произнесла эти слова твердо, ничуть не жалея, что наконец это сказала.
- Я люблю тебя, - казалось, он делает последнюю попытку спастись, хватается за единственную оставшуюся для него соломинку.
Но я покачала головой в ответ.
- Ася…, - он шагнул ко мне, но я снова отстранилась.
- Я тебя не люблю.
- Это не так.
- И я никогда тебя не любила. Те, кто был мне дорог, погибли. Все.
- Но у тебя есть я! – он простер ко мне руки, желая дотронуться, но обхватил лишь пустоту.
- Ты не слышал, что я сказала? Уходи! Ты. Мне. Не. Нужен!
Он изумленно смотрел на меня, в его глазах мелькнула печаль, но ничто из этого не вызвало во мне жалость, выражение боли на его лице начинало раздражать.
- Так что же тебе нужно? – произнес он, и я вздрогнула от этих слов. – Скажи, что тебе нужно?
«Если бы я знала ответ», - подумала я с горечью, но, вскинув голову, твердо произнесла:
- Ну уж точно не раб, беспрекословно исполняющий мои прихоти и желания. И не ребенок, за которым придется прибирать. И не домашнее животное.
- Значит, я для тебя раб? Ребенок? Животное? – было видно, как то, что я сказала, сильно его уязвило.
- Ты ведешь себя, как маленький мальчик. Вечно что-то тебе не нравится, вечно ты жалуешься, звонишь по всяким пустякам, все время учишь меня жизни, хотя сам ничегошеньки не знаешь о ней! Мне надоело, что ты бегаешь за мной, будто я на поводке тебя держу! Сперва это кажется очень мило, видеть преданность в твоих глазах, наблюдать, как ты совершаешь разные глупости ради того, чтобы привлечь мое внимание. Но не заставляй меня сейчас ненавидеть тебя!
- Но я просто заботился о тебе!
- Мне осточертела твоя забота. Может, так до тебя наконец-то дойдет, как ты мне надоел?
- Я тебя не понимаю. Что я сделал не так, когда проявлял нежность и помогал во всем?
Мы оба на минуту замолчали. Повисшее напряжение в воздухе давило на нас, дышать, казалось, было нечем. Только теперь я поняла, что все это время мы кричали друг на друга, подобно супругам, выясняли отношения, которые никак не складывались. Но одно я знала точно: Игорь был непогрешим. Добрый, образованный, заботливый, чуткий, нежный… идеал для девчонок. Но не для меня. Я терпеть не могла положительных героев, которых не в чем обвинить, которые всегда выходят сухими из воды. И сейчас, стоя напротив Игоря, я невольно чувствовала себя виноватой, как будто совершила что-то ужасное, и пытаюсь свое преступление свалить на плечи этого удивительно милого положительного персонажа, как это обычно делают антагонисты.
- Я тебя не люблю, и этого должно быть достаточно, чтобы ты ушел, - сказала я немного уставшим тоном, кивнув ему в сторону двери. – Не заставляй меня что-то тебе объяснять. Ты все равно ничего не поймешь.
- Просто ты запуталась, - ответил Игорь, направляясь в сторону выхода из квартиры.
На пороге он остановился.
- Ты всегда можешь мне позвонить, когда тебе потребуется помощь, - добавил он.
И покинул квартиру.
Я закрыла за ним дверь, повернула ключ в замке и сползла по стене на пол, откинув голову, стала думать. Игоря так напугала моя картина, экспрессия и живость изображенного, что он потерял над собой контроль. А я, в свою очередь, не смогла сдерживать больше свои чувства. Наговорила всяких гадостей, выплеснула все, что накопилось за долгое время.
И теперь чувствовала облегчение. Так легко вдруг стало, удивительно просто и ясно. В первый раз я ощутила себя хорошо после известия о смерти дяди».
9 мая, 2003 г.
«Я даже забыла, что сегодня большой праздник. По телевизору показывали множество фильмов о Великой Отечественной войне, всюду прославляли героизм людей, их подвиг и мощное чувство патриотизма. Родная страна подобна матери, земля, на которой родился, бесценна. А другого пути и не было – фашизм напрочь уничтожил бы славянскую нацию, и не существовало бы для нас будущего. Самому Богу неугодно было допустить, чтобы античеловеческое направление одержало победу в этой кровопролитной войне, унесшей много миллионов жизней. И страшно, и больно, а воевать было нужно. Потому что было за что. Было за кого.
Как бы мне хотелось тоже за что-нибудь воевать.
Разговор следователей не выходил у меня из головы. Пропавшая лампа, появление некоего черноокого мужчины, причастного к смерти моего дяди и еще нескольким людям, мой разрыв с Игорем, не отпускавшее ощущение…. Ощущение чего? Страха? Неправильности происходящего? Было ли это предвестием беды? Значило ли это, что скоро мне придется столкнуться с чем-то неизбежным… открытием истины, собственной смертью.... Кто знает. Но мне не хочется прожить в одиночестве еще несколько лет. С одной стороны, мне никто не был нужен, но с другой – я мечтала о человеке, за которого можно держаться, в которого можно верить. Игорь никогда таким не был. Я думала, что могу побороть свое равнодушие к этому славному парню, но ошибалась. Сердце нельзя обмануть. И сейчас оно бьется на удивление ровно, словно я не потеряла своего дядю, словно меня не волнует расставание с Игорем. Почему я ничего не испытываю к смерти? Почему жду его, крылатого Танатоса, который выдернет душу из тела и обрежет мои волосы перед тем, как отправить в преисподнюю?
За последние несколько дней случилось много трагедий, и все сопровождалось необъяснимыми явлениями, мистикой. Что-то подсказывало мне, что тот человек, чье лицо я видела на фотороботе, разыскивает меня, и предупреждение дяди – последнее, что довелось услышать перед его смертью, - относилось именно к нему. Дядя видел его, разговаривал с ним. Как он о нем отозвался? «Это монстр… чудовище…» Следователи в полтона объяснили мне, в каком состоянии нашли труп, и, судя по выражениям их лиц, этот мужчина действительно такой, как говорил мой дядя по телефону. Убийца. Он ли совершил насилие против моих родителей? Он ли отобрал у меня всю семью?
С удивлением я обнаружила, что не боюсь его. Нахожусь здесь, в своей квартире, где меня так легко найти, и покорно жду, когда он объявится. В кармане брюк лежит короткий раскладной нож. Я могу убить, если понадобится. И я убью. Мне все равно нечего терять….
- Алло, Ася…
Звонок был сделан в четыре часа вечера, когда я расслабленно сидела в кресле перед телевизором, с пакетом чипсов в одной руке и пультом в другой. Звонила Марина.
- Привет.
- Надо поговорить. Срочно.
- Это насчет завтрашнего выступления?
Завтра 10 мая, и мы с Мариной должны будем выступать в ресторане ее отца.
- Нет.
- Если ты про Игоря…
- Да при чем здесь Игорь?!
Если это не про наше выступление и не про моего бывшего друга, то тогда действительно разговор важный.
- Что случилось? – я бросила пульт на столик и обхватила рукой подлокотник кресла.
- Ты у себя дома?
- Да.
- Уезжай оттуда.
- Что?
- Помнишь, ты говорила мне, что к смерти твоего дяди причастен один незнакомец?
- Ну.
Перед тем, как уехать от Марины, я рассказала ей вкратце о некоторых вещах. И, как видно, не зря.
- Лиля Уварова погибла прямо у нас в институте, в холле, около гардеробной, - подруга говорила обеспокоенно, но от этого не менее четко, будто старалась передать мне свои переживания через телефонную трубку. – Это произошло вчера утром, перед второй парой.
Лиля Уварова… Перед глазами сразу предстал портрет девушки, с которой я никогда не общалась, но которая училась в одной группе со мной. Темноволосая, кареглазая, с веснушками на лице, с виду не глупая. Я ничего о ней не знала.
- Ася, ты говорила мне о каком-то мужчине. Так вот, как раз перед тем, как Лиля стала умирать, она общалась с одним…. Никто его никогда не видел, он появился вчера, прошел мимо охраны. Ася, он называл твое имя. Когда разговаривал с Лилей, за минуту до ее смерти он спросил о тебе.
- Откуда ты это знаешь? – вырвалось у меня против воли, хотя в голове сидели несколько иные мысли.
- Это все Коля.
- Ромашов?
- Да. Он стоял возле гардероба, видел все от начала до конца. И слышал.
Наш ботаник, худенький паренек в круглых очках.
- Что видел? Марина, расскажи.
- Нет. Это не телефонный разговор. Ася, приезжай ко мне. Коля уже здесь.
- Что он делает у тебя?
- Ты все поймешь, когда он тебе расскажет.
Я, не медля ни минуты, начала собираться. Ясно было одно – на сегодняшнюю ночь в своей квартире не останусь. Завтра выступление еще. Я достала большую сумку, сложила туда приготовленное платье, белье, еще пару блузок и брюки, документы, деньги.... Он был в моем университете. Был там, искал меня. По каким-то неведомым причинам убил Лилю Уварову, не имеющей к моей жизни совершенно никакого отношения.
Я должна выяснить кто этот убийца прежде, чем он доберется до меня. А значит, у себя дома оставаться нельзя. Единственное оружие, которым могу обладать – это информация».
***
Джинн стоял перед черной металлической дверью квартиры. Прошло больше дня прежде, чем он сумел разыскать дом, где проживала та девушка, которую он никогда не видел собственными глазами, представлял только образ через мутные обрывочные воспоминания первой жертвы. Он думал, что она появится вчера в здании университета, но ошибся. Анастасия вовремя ускользнула из его когтей.
Но у него много времени, чтобы в конце концов ее отыскать.
Вот и квартира. Ее территория. Ее дом.
Здесь атмосфера пропитана ее запахом. Легкий, дурманивший, сводивший с ума аромат молодой девушки витал в воздухе между стенами лестничной площадки, и джинн судорожно принюхивался, словно пытаясь проникнуться им. Протянув руку, он коснулся ладонью холодной двери – преградой на пути к цели.
И через секунду понял, что Анастасии дома нет. Однако ее запах был довольно силен, значит, девушка совсем недавно здесь присутствовала. Может, час назад, может и меньше. Время снова сыграло с ним злую шутку. Два долгих, нескончаемых тысячелетия заточения в альмандиновой лампе привели к тому, что он – могущественнейший из джиннов, - блуждает по гигантскому, немыслимому по размерам мегаполису людей, безрезультатно ища ту, что подарила свободу, раз за разом опаздывая в том, чтобы ее настигнуть. Сначала дом археолога, потом университет, теперь ее квартира…. Трижды потерять не наделенного никакими способностями человека – это удар по собственному демоническому самолюбию. Чертово время. Чертов город.
Он не мог ступить на ее территорию. Когда-то, в день Пасхи, стены и дверь квартиры опрыскивали святой водой, устанавливая непроницаемую защиту. Джинн мог войти только с разрешения самого хозяина дома. Если бы Анастасия предложила.
А так хотелось попасть внутрь. Увидеть, чем живет девушка. Узнать ее. Понять ее.
***
9 мая, 2003 г.
(первая страница записи оторвана)
«…
- В двух словах не передать то, что мне довелось увидеть, - начал Коля.
Его лицо раскраснелось от волнения, стекла очков без конца затуманивались, и парень часто снимал их и растирал платком.
- Скажи мне, как он выглядел, - попросила я.
- Высокий. В темно-синем костюме. С черными волосами. Бледный, - отрывками описал бывший одногруппник.
- Его глаза были черные?
- Он не смотрел на меня, но… у него были очень темные глаза. Карие, наверное.
- Нет, его глаза черные, - я устало откинулась на спинку дивана. – Марин, у тебя есть что-нибудь выпить?
- Пиво?
- Давай.
- Коля, будешь с нами? – спросила подруга, поднимаясь с кресла.
- Да.
- Ты же не пьешь, - заметила я.
- Если бы ты видела то, что довелось увидеть мне, - Коля резко оборвал свою речь.
Марина ушла на кухню, мы остались в гостиной.
- Слушай, - я наклонилась к парню. – Скажи, Лиля погибла своей смертью?
- Со стороны кажется, что да, - кивнул Коля. – Но, исходя из разговора, который она вела с тем человеком, я твердо могу сказать, что ее гибель не случайна. Более того, неестественна.
- Ты можешь описать?
- Это довольно сложно.
- Попробуй. Мне важно знать, - я умоляюще посмотрела в серо-голубые глаза Коли.
- Ну… хорошо, - со вздохом согласился он. – Лиля умерла где-то за минуту. Очень мучительно.
- Как это было?
- Ее ломало изнутри. Выворачивало.
Этих слов было достаточно, чтобы я поняла, что Лиля умерла так же, как мой дядя.
- Ее кости переломались, грудь треснула, а из глаз и рта вытекло много крови, - мрачно добавила я быстрым, ровным голосом, отведя взгляд.
- Откуда ты знаешь? – встрепенулся Коля.
- Мой родственник погиб по вине того человека.
Я не видела труп дяди, но знала подробности.
- Значит… Лиля не первая?
- Нет.
Коля поджал губы и съежился в своем кресле, будто стараясь оградиться от неведомого зла.
В гостиную вернулась Марина с тремя кружками пива. Молча дала нам, села рядом, поджав под себя ноги. Я несколько секунд смотрела в пустоту, после чего произнесла:
- Он меня разыскивает.
- Знаете, - задумчиво сказал Коля, глядя в пространство через круглые стекла очков. – Этот человек… он как будто и не человек вовсе.
Я вопросительно на него посмотрела.
- Я никогда прежде не видел, чтобы Лиля вела себя настолько глупо, - продолжил он.
- Что ты имеешь в виду?
- Она так смотрела на него… так тянулась… хотя прежде его никогда не видела. Лиля пыталась познакомиться, но было в этом что-то… что-то не то. Я стоял напротив, слышал каждое слово, видел лицо Лили. Она была похожа на завороженную. Как будто ее гипнотизировали. И потом, этот мужчина говорил страшные вещи. Я даже не поверил, когда начал его слушать.
Коля прикрыл глаза.
- Что он сделал?
- Вы тоже не поверите.
- Коля!
- Он сообщил, что Лиля продала ему душу. Она засмеялась, поскольку это звучало абсурдно. А потом, после того, как спросил, где ты, Ася, ушел, а с Лилей произошло это…
В гостиной воцарилось долгое молчание.
Марина пару раз было открыла рот, чтобы что-то произнести, но не подобрала слов и уткнулась взглядом в кружку пива, и я поняла, что первой должна нарушить эту паузу. Но и осмыслить услышанное не получалось. То, что сообщил Коля, было похоже на ересь, однако, судя по его запуганному виду, нельзя сказать и то, что он решил нас разыграть. Ему это было незачем, позавчера он видел страшную картину, а теперь знает, что следующей могу погибнуть я.
Я это и сама знала.
Только не понимала, какого черта человеку, которого я никогда не видела, которому ничего не должна, нужно меня найти и убить. Зачем? Что он докажет себе и другим, избавив мир от моего присутствия?
«Он сообщил, что Лиля продала ему душу»… «продала душу»… «продала душу».
Это было невероятно, но в то же время находило объяснение. Какое – никакое, но находило. Я давно чувствовала таящуюся мистику, давно меня не покидало ощущение неправильности, но не придавала ни малейшего значения. Лампа, неведомый яд, хранившийся в ней две тысячи лет, моя головная боль и галлюцинации, смерть дяди и странный мужчина, которому, оказывается, продают души. Абсурд, полный абсурд. Но, тем не менее, все так и было.
- Ася, ты знаешь что-то, чего не знаем мы? – вдруг произнесла Марина.
Я подняла на нее глаза.
Черноволосая монголка смотрела на меня строгим, немного жутковатым взглядом своих темно-карих глаз, выискивая на моем лице ответы. Да я и сама понимала, что скрывать от них некоторые моменты уже не имеет смысла.
С некоторым удивлением я также поняла, что не одна. Несмотря на то, что довольно долго с каким-то твердым, жестким упрямством полагала, что никому не нужна и мне никто не нужен.
Это была ложь.
Я не отделена от общества, даже после того, как порывала с людьми. Я не отделена от общества, хотя и не имею связей. Люди погибали из-за меня, пусть и ни коим образом не относились к моей жизни. Осознание того, что я имею к смертям невинных косвенное отношение, явилось жестоким, мощным и неожиданным ударом. Нож, которого я так долго боялась, вошел по рукоятку в мое холодное сердце, и теперь я сидела на диване, дрожащей рукой держа кружку светлого пива, глядя на Колю и Марину, чувствуя, как взрывается что-то огромное внутри, как возникшее ниоткуда пламя сжигает прежние мысли, как утверждение независимости от остального мира оборачивается прахом и рассыпается, как кровь приливает к вискам и оглушительная боль бьет по живому месту.
Все, чем я жила два года после гибели родителей, было не более чем иллюзией. Иллюзией нескончаемых кошмаров, с которыми мне пришлось подружиться. Я простилась с чувствами, превращающими живое существо в настоящего человека, полагая, что будет лучше не заставлять себя учиться любить и сопереживать.
Я жила безразличием к окружающему миру и обществу. Хотела стать невидимкой, не существовать ни для кого, кроме самой себя.
Но я жестоко ошиблась.
Мне никто не был нужен, но, однако же, я была нужна кому-то. Зачем? Да просто так. Просто потому, что я есть. Как недавно сказала Марина, со своими заморочками и проблемами.
Передо мной сидел Коля, грамотный, худощавый парень в очках, который раньше со мной общался довольно мало. Что заставило его прийти сюда с предупреждением? Ведь это так трудно – впутываться не в свое дело, особенно после того, как собственными глазами видел, какой смертью умирает знакомый человек – смертью, которую пожелаешь разве что злейшему врагу. Но Коля пришел.
Что касается Марины, то я давно перестала в ней сомневаться. Она всегда была рядом. Даже когда мне было очень плохо.
Я просто не могла больше от них что-либо скрывать. Возможно, эти люди заслужили упреки или непонимание со стороны, но они не бросили меня, даже несмотря на то, что их бросила я. Они остались. Как самые преданные друзья. Как самые лучшие друзья. Друзья, ради которых можно смело подставлять голову.
Мое продолжительное одиночество разбивалось на осколки прямо здесь, в этой гостиной, и былая гордость обтекала кровью, умирая, захлебываясь в упрямстве – ребенке, которого она порождала еще несколько минут назад.
«Ты всегда можешь мне позвонить, когда тебе потребуется помощь», - услышала я в голове голос Игоря. Парень произнес эти слова, когда я потребовала, чтобы он ушел. И даже тогда Игорь не предал. Даже тогда остался верен своему чувству. «Ася, ты знаешь, мы можем решить твои проблемы вместе», - а это он сказал, когда я убегала от него, желая остаться наедине с самой собой. «Я хочу, чтобы ты знала, что всегда можешь рассчитывать на меня…. Если тебе нужна будет помощь, ты можешь обратиться ко мне, я сделаю все…», - так говорил он, когда признавался мне в любви, как раз в ту ночь, когда я приняла решение пойти с ним на свидание… в первый раз.
Игорь любил меня не как девушку. Он любил меня как человека. Самое меня.
А я, живя иллюзией покорности перед одиночеством, не сумела найти в своем сердце ни капли симпатии к нему. Все это время я была будто мертва. Множество картин в моей квартире с изображением воплощения рока и конца, черные простыни на диване, где я спала, черная одежда в гардеробе, прозрачная беловатая паутина, сотканная трудолюбивым толстым пауком, висящая на лоджии под потолком – всюду я видела жуткие знаки смерти, они окружали меня, наполняли собою мой дом. Я была мертва целых два года. Мертва! Но все-таки я жила. Жила, хотя не чувствовала этого.
- Все началось после смерти родителей, - начала я говорить, опустив взгляд в пол. – Я потеряла их так внезапно, что еще долго не могла примириться с произошедшим, привыкнуть к утрате. Мне казалось, что они вот-вот появятся, и все окажется страшным сном. Мои родители погибли на даче. Я проснулась ночью от того, что вскрикнула мама. Когда оказалась в комнате, они были мертвы. Убийца стоял возле окна. Его лицо оставалось в тени. Он посмотрел на меня и выпрыгнул наружу. Два года… два года! Я часто задавалась вопросом, почему он не тронул меня, почему не убил, почему не избавился от свидетеля. И не находила ответа. Два года минуло, и случившееся по-прежнему покрыто мраком.
Я перевела дух, бросив взгляд в окно. Так тяжело было вспоминать о них, тяжело было озвучивать мысли. На улице солнечно, светло, а это значит, что день еще не закончился, несмотря на то, что часы указывают на господство вечера. У времени свои причуды. Время… как оно порой милостиво и как бывает жестоко.
- А недавно мне позвонил дядя и сказал, что на раскопках обнаружил альмандиновую лампу, которой не менее двух тысяч лет, - мой язык формулировал фразы самостоятельно, и с каждым словом я понимала, что сказанное превращается в настоящее откровение. Я делала то, что не делала очень давно – открывалась людям.
- Если бы вы видели эту лампу! Фиолетово-красный альмандин, добытый на далеких Карпатах, притягивал, манил взгляд. Я держала лампу в своих руках, старалась открыть, но у меня ничего не получалось. Дьявол, альмандин был просто великолепен! – на мгновение у меня перехватило дыхание, я вспомнила блеск загадочного камня. – А потом вдруг заболела голова, я выронила лампу из рук, и она упала на пол. Что-то произошло в тот миг. Что-то, что я упустила. Зеркало покрылось пеленой, в квартире стало очень жарко. И голос… голос, который звал меня, голос казался рядом и одновременно далеко. Он называл меня по имени, и я думала, что мне все это привидится. Дядя Паша сидел рядом и не слышал ничего. А когда я ехала домой, он позвонил и сказал.… Сказал, что…
Моя речь резко оборвалась, я замолчала и зажмурилась.
- После того звонка ее дядя умер, - шепнула Марина изумленному Коле.
- Так… так что твой дядя сказал? – заикаясь, спросил парень.
- Он сказал, что в его квартире кто-то есть. Кто-то, кому я нужна, кто хочет до меня добраться.
- Это был… он? – Коля внимательно смотрел мне в лицо.
- Дядя назвал его «монстром», «чудовищем», - я неопределенно пожала плечами. – Похоже, имени того человека не знает никто.
- С чего ты взяла?
- Я слышала разговор следователей, занимающихся этим делом. У них есть его фоторобот, но по данным такая личность нигде не зарегистрирована. Даже в Европе.
- А причем тут Европа? – спросила Марина.
- Говорят, что этот человек – иностранец.
- В принципе, он похож на иностранца, - неожиданно согласился Коля. – Очень даже похож.
- Постойте! - встрепенулась Марина, и мы перевели на нее взгляд. – А зачем этот иностранец говорил, что Лиля продала ему душу? Это что, такая своеобразная шутка?
- Не думаю, - Коля поправил очки и поднял на меня глаза. – Ася, ты уверена, что тебе больше нечего нам рассказать?
- Я не знаю его. Никогда прежде не видела.
- Вся ваша семья как-то на нем повязана, - сказал парень. – Твои родители могли иметь к нему отношение. Он не убил тебя, потому что не собирался. Ты ему не была нужна. А теперь что-то изменилось. Возможно, у тебя есть какая-то вещь или ценная информация.
- У меня ничего нет, - я поймала себя на том, что смотрю на Колю испуганно.
В ту секунду я действительно почувствовала страх.
- Нет, - я покачала головой. – Я ничего не знаю. Абсолютно ничего.
- Он мог бы ворваться в твою квартиру и обыскать, если ему нужна какая-то вещь, - подала голос Марина. – Но он тебя ищет, значит, ему нужна ты сама, Ася.
- Это глупо, - я скрестила на груди руки, словно стараясь отгородиться от невидимой опасности. – Что с меня можно взять?
- А альмандиновая лампа? – спросил Коля. – Где она?
- Была у дяди. А когда следователи обыскивали его квартиру, лампы не обнаружили.
- Значит, лампы у тебя нет?
- Говорю же, что нет.
- Монстр и чудовище, - Коля прищурился. – Твой дядя был прав. Он не похож на человека, есть в нем что-то такое… неведомое и чуждое. То, как умерла Лиля, нельзя объяснить простым языком. Он не стрелял, не подкладывал бомбу. Но он знал, что Лиля умрет. Когда уходил из университета, последнее, что обронил, были слова «хоть в чем-то ты была полезна».
- Ужас, - прошептала Марина и закусила губу.
- Он убил Лилю, - сказала я. – Убил ее и моего дядю. Следователи сообщили, что были и другие жертвы. При помощи скрытых камер видеонаблюдения его обнаружили.
Коля и Марина переглянулись.
Потом я рассказала им и про найденное в квартире дяди вещество, прежде не существовавшее в природе, неизвестное науке. И сделала предположение, что это вещество было вылито как раз из альмандиновой лампы, по крайне мере, все признаки указывали на это.
- В этой истории мало что понятно, - вздохнула Марина. – Если все так, как ты рассказываешь, то причина может таиться в лампе. Она обладает особой ценностью, это ведь древняя реликвия. Твой дядя давно занимается раскопками. Он мог передать что-нибудь твоим родителей, за это их убили, а теперь убийца вернулся. Возможно, твой дядя дал тебе что-то, о чем ты не знаешь или забыла.
- Он мне ничего не давал, - я сделала несколько глотков прохладного пива из кружки и почувствовала удовольствие. Алкогольные напитки в малых дозах помогали расслабиться.
- Уверена?
- На сто процентов.
- Такую версию нельзя исключать, - сказал Коля. – Она очень даже реальна.
- И что вы предлагаете? – я вопросительно посмотрела на друзей.
- Ждать, - ответила Марина. – Просто ждать. И быть готовой ко всему.
Легко им говорить».
10 мая, 2003 г.
«Пишу в дневнике, поскольку у меня есть несколько свободных минут. Сейчас мы с Мариной выйдем на сцену, я немного волнуюсь, хотя уже давно привыкла к ресторану ее отца. Как и всегда, пообедаю за счет заведения. Со своих денег не берут. Со своих…
Я обращаю взгляд на зеркало и вижу собственное отражение. Длинные волосы свободно рассыпаны по плечам, глаза выделены яркой черной подводкой и тенями, губы ровно накрашены в естественный цвет. Особенно меня радуют серьги из белого золота с изумрудиками, помнится, мне их подарил дядя на восемнадцатилетие. Дневник рядом со мной, как, впрочем, и всегда. Черная обложка с надписью «alter ego». То, что сохранит обо мне память, мое второе я, мое настоящее отражение…»
***
Он занял место поближе к сцене. Симпатичная официантка, обворожительно улыбаясь, подала меню, и мужчина, пройдясь взглядом по фигуре девушки, принял меню из ее рук и лениво принялся листать. Интересно было дегустировать человеческую пищу, оценивать произошедшие за две тысячи лет изменения, сравнивать.
Джинн провел взглядом по странице и наткнулся на название напитка, которое сразу же привлекло его внимание – «Секс на пляже». Демон улыбнулся и сделал заказ.