Шурочка

Глава первая

Он повалил ее на диван. С треском лопнула резинка трусов и на Шурочку навалилась громоздкая мужская туша. Шурочка не посмела сопротивляться. Она была парализована осознанием огромности той власти, которой обладал этот человек. Он владел территорией, равнявшейся по своим размерам нескольким европейским государствам. А подчинялся лишь земному богу, восседавшему на Кремлевском престоле. От него исходила мощная энергетика, подавлявшая окружающих.
И все же, кем бы ни был этот человек, какой бы неограниченной властью он ни обладал, для молодой женщины в эту минуту он был всего лишь мужчиной, который пытался ее изнасиловать.
Шурочка отчаянно сопротивлялась. Она кусалась, царапалась, колотила кулачками по жирным плечам мужчины, но слишком неравны были силы.
Вдруг Шурочка ощутила, как что-то студенисто-липкое и горячее пролилось на ее холодные бедра. После чего туша сползла с нее.
Первый секретарь Запрудненского обкома партии Сидор Онуфриевич Сандригайло, опозорившись как мужчина в попытке удовлетворить свою похоть с обкомовской машинисткой Шурочкой Фофановой, лихорадочно застегивал дрожащими от перевозбуждения руками ширинку. Справившись наконец с ней, Сандригайло обрушился с ругательствами на Шурочку:
- Чертова лахудра! Как ты посмела сопротивляться мне? Все испоганила! Сейчас же пиши заявление об уходе с работы, и чтобы больше духу твоего поганого не было в партийном доме!
Между тем Шурочка была так ошеломлена случившимся, что не была в состоянии что-либо воспринимать.
Когда этот страшный человек удалился из кабинета, Шурочка стала приводить себя в порядок. В это время в кабинет вошел помощник Сандригайло Василий Шерстобитов и официальным тоном произнес:
- Уходи из кабинета, я сейчас его закрою!
Когда Шурочка ухватилась за витую золоченую ручку массивной двери, Шерстобитов ехидно спросил:
- Ну, как прошла беседа с Хозяином?
Он, конечно, не ждал ответа. В уголках его сытого холуйского рта застряла похабно-глумливая усмешечка. Шурочка была не первой, кого Шерстобитов обычно приводил в кабинет для "беседы" с Хозяином.
Дежурная воспитательница детсада сердито отчитала Шурочку за опоздание, но та была настолько травмирована недавним происшествием, что даже не стала оправдываться. Она закутала свою трехлетнюю дочурку Аленку в шерстяной платок и поспешила к автобусной остановке. Как назло ее "двойка" уже тронулась с места, обдав мать и дочь зловонным чадом выхлопных газов и, словно издевательски, подмигивая красным сигнальным огоньком, автобус умчал в морозную тьму. Шурочке было от чего придти в отчаянье. Следующий автобус, если даже не будет пересменки, должен придти лишь через полчаса.
Держа в одной руке веревочную авоську с бутылкой кефира и белым пшеничным батоном, а в другой одетую в теплую варежку руку дочери, Шура оперлась спиной о стойку фонаря и оцепенела.
Молодая женщина чувствовала себя несчастной. Ее ноги в модных сапожках уже начинали мерзнуть, а спину, казалось, облили ледяной водой. Перенесенное ею потрясение давило на нее с невероятной силой, отчего не только прошлое, но и будущее представлялось ей в мрачном свете.
Впрочем, виной тому были не только злоключения минувшего дня, но и прожитые годы. Она сочла себя неудачницей после того, как ее предал самый близкий человек - Костя Удальцов. Они дружили еще со школьной скамьи. Их дразнили женихом и невестой. Уходя в армию, Костя условился с Шурой, что она будет дожидаться его. Все три года они переписывались. Но, отслужив положенный срок и вернувшись домой, Костя неожиданно женился на ее подруге Клавдии. Это настолько ошеломило Шуру, что она длительное время не могла придти в себя. Впервые столкнувшись с вероломством, Шура была потрясена. Ее вера в честность, добро и справедливость рухнула в одночасье. Если ее так жестоко обманул близкий друг, то что хорошего можно было ожидать от посторонних? Она длительное время не могла утешиться.
До случившегося с ней несчастья Шура считала себя привлекательной девушкой. Но после предательства Удальцова она стала сомневаться в этом. Тогда ей было всего семнадцать лет, но отныне она стала опасаться положения старой девы. Тот нелепый и совершенно неоправданный страх был настолько велик, что, когда подвернулся подходящий случай, Шура, не раздумывая, согласилась стать женой безалаберного и заполошного шофера городской автобазы Гоши Фофанова. Молодые поселились в землянке, принадлежавшей престарелой матери Гоши - Матрене Степановне.
Через два года при весьма странных обстоятельствах Гоша насмерть сбил своим грузовиком участкового милиционера. Гоша, по его словам, был совершенно трезв и совершил наезд не намеренно, а случайно. Тем не менее, Гошу осудили на пять лет тюрьмы. От огорчения мать Гоши скоропостижно скончалась. И молодая женщина Шурочка Фофанова с трехлетней дочуркой Аленкой на руках оказалась с глазу на глаз со всеми напастями выморочного советского быта. Ей приходилось таскать воду в ведрах от уличной колонки, топить печь, варить пищу, ходить на рынок за продуктами, стирать белье, убирать землянку. Но самым обременительным и хлопотным было запасать на зиму дрова и уголь.
Шурочка посчитала большой удачей то, что ей удалось устроиться машинисткой спортобщества охотников. Начальник конторы Адам Спиридонович Выдрин был настолько любезен, что пристроил ее дочь в детсад. Все бы ничего, но вскоре выяснилось, что благотворительность начальника далеко не бескорыстна. Адам Спиридонович стал домогаться благосклонности Шурочки. Делал он это настойчиво
и упорно, но без поспешности, как опытный охотник, не желающий вспугнуть преследуемую дичь.
Справедливости ради следует заметить, что не один Выдрин видел в одинокой и лишенной мужской защиты Шурочке легкую добычу. Приятели и дружки отбывающего срок в тюрьме Гоши Фофанова пытались обхаживать молодую соломенную вдову. Особенную настойчивость проявлял верный друг Гоши Васька Бахилов, работавший вахтером на швейной фабрике.
- Ты что, живая или мертвая? - наскакивал Бахилов на Шурочку. -Тебе без мужчины никак нельзя, потому как это вредно для женского организма. По телику передавали. К тому же надежнее  я - свой, а не чужой. Гарантирую полную тайну. Никто никогда не узнает.
Шурочка старалась избегать Бахилова. Она считала, что вступать в связь с кем бы то ни было, нечестно по отношению к страдающему в тюрьме мужу. Да к тому же Шурочка так уставала за день, что придя с работы, накормив Аленку и уложив ее спать, растопив печь и сготовив еду на завтра, она помышляла только об одном - как можно поскорее добраться до постели.
Но если от Бахилова можно было хоть как-то отбояриться, то от Адама Спиридоновича, который целый день торчал в конторе, спасения не было. Он часто подсаживался к Шурочке, угощал конфетами или орехами, отпускал льстивые комплименты - какая она симпатичная да пригожая.
Шурочка пыталась остудить его пыл. Она сказала:
- Адам Спиридонович, у вас жена и дети, а вы делаете всякие намеки! Нехорошо это!
- А что тут нехорошего? Жена - женой, а любовница - совсем иное дело.
- Я никогда не буду вашей любовницей!
- Не зарекайся, Шурочка! Может, еще передумаешь... Это же в твоих интересах.
Адам Спиридонович подошел сзади, обнял ее за плечи и стал тискать груди. Шурочка вырвалась от него.
Однажды начальник задержал Шурочку у себя в кабинете.
- Тут одна срочная работенка. Конец квартала, надо напечатать сводку.
- А разве нельзя было отпечатать ее еще днем? - удивилась Шурочка.
- Днем она еще не была подготовлена, - оправдывался Выдрин.
- Адам Спиридонович, давайте завтра. Мне надо Аленку из детсада забрать.
- Ничего с твоей Аленкой не случится! Там есть дежурные, присмотрят.
- Ну, пожалуйста, Адам Спиридонович, отпустите!
- Нет, голубушка, мне надо завтра сдать сводку в управление.
Когда за последним сослуживцем закрылась дверь, Адам Спиридонович стал действовать решительно. Он заключил Шурочку в объятия и пытался поцеловать ее своими толстыми слюнявыми губами. Он явно намеревался взять ее силой. Но Шурочка изловчилась и нанесла ему удар ногой в пах. Адам Спиридонович скорчился от жгучей боли в три погибели. Воспользовавшись замешательством противника, Шурочка сдернула с вешалки свое пальто и выскочила на улицу.
На другой день Шурочка была уволена с работы. К счастью, открылась вакансия секретаря-машинистки в обкомовском машинном бюро. Шурочка проработала до начала зимы и если бы ее случайно не приметил Первый секретарь Сандрыгайло, работала бы и по сей день. Но случилось то, что случилось. И снова Шурочка лишилась работы. Теперь, наверное, уже надолго.


Глава вторая

Шурочка так задумалась, что не заметила, как промчавшийся по проезжей части «газик» почему-то резко притормозил и, дав задний ход, остановился напротив нее. Шурочка не сразу поняла, о чем ей кричит высунувшийся из машины водитель. Когда же до нее дошло, что приглашают именно ее, она медленно, словно во сне, подвела Аленку к «газику», затолкнула ее на сиденье и сама взобралась на него. Шурочка не только не удивилась, но и не обрадовалась тому, что так нежданно подоспело избавление от длительного ожидания автобуса. Когда проехали какое-то расстояние, шофер весело спросил:
- Куда везти вас, барышня?
- Домой, - бездумно ответила Шурочка.
- А дом-то где? На какой улице?
- Степная тринадцать.
- Степная, что за оврагом?
- Да, за оврагом.
- Во как далеко забралась, девонька!
Круто развернув «газик» на сто восемьдесят градусов, шофер погнал машину в указанном Шурочкой направлении.
- Ты, видать, не шибко-то разговорчивая! - не то с осуждением, не то одобряя, произнес шофер. Он затяжно закашлялся и крепко зажал руль.
- Замерзла я, - пожаловалась Шурочка. - И доченька замерзла, с трудом шевеля непослушными губами, пожаловалась Шурочка.
- Сейчас согреешься, - пообещал шофер. - У меня тут имеется печка. Тебя звать-то как?
- Звать меня Шурой. А фамилия Фофанова. Дочка Аленка.
- Случаем это не тот Фофанов, что милиционера задавил?
- Тот самый.
- Как же, слыхал, слыхал. Город у нас небольшой, все на виду... А меня звать Абдуллой Кажгаровым. Что ты такая смурная?
- Трудно одной...
- Держи хвост пистолетом! - преувеличенно бодро произнес
Кажгаров, не пытаясь, впрочем, особенно-то вникать в подробности.
- Когда старухой станешь никому не будешь нужна. А пока молодайка - помощников всегда будет навалом.
- Так-то оно так, да только каждый помощничек старается пользу для себя поиметь.
- А ты как думала, девка? Без выгоды никто и пальцем не пошевельнет. Дураки давно повывелись!
Вообще-то Абдуллу Кажгарова можно было назвать добрым человеком. При случае он мог кого-нибудь и пожалеть, а кому-то и посочувствовать. Скажем, одолжить денег, оказать небольшую услугу. Но это, впрочем, было нехарактерно для него. Он был убежден, что отношения между людьми должны строиться на простом и естественном правиле: ты - мне, я - тебе. Когда это правило не соблюдалось, Кажгаров подозревал в этом либо хитрый подвох, либо хитроумную ловушку. Кажгаров был всегда начеку. А тех, кто осуждал такие отношения причислял либо к ханжам, либо к придуркам. Его собственный жизненный опыт подтверждал это довольно убедительно. И ежели у тебя на плечах голова, а не капустная кочерыжка, то ты никогда не окажешься в дураках. Оказаться в дураках для Кажгарова было бы невыносимо.
Абдулла был твердо убежден в том, что он умнее и уж во всяком случае хитрее кого бы то ни было. Он гордился в этом отношении самим собой. Кого-кого, а Кажгарова на мякине не проведешь! Где татарин пройдет - там еврею делать нечего! - часто повторял он.
Кажгаров был женат, но детей у него не было. Мусульманские установления он исполнял выборочно. Праздники соблюдал, а вот по части вина и женщин давал себе волю. Когда Кажгаров заметил на автобусной остановке одинокую женщину с ребенком, первым его побуждением было оказать ей добрую услугу. Выяснив же, что муж этой молодой женщины сидит в тюрьме, Кажгаров, будучи человеком сугубо практичным и лишенным каких бы то ни было комплексов, сходу оценил ситуацию и решил воспользоваться ею. Он понял, что женщина растеряна и сломлена житейскими трудностями, следовательно, надо действовать стремительно и напористо.
- А вот и моя улица! - вдруг встрепенулась Шурочка. - Подъезжайте, пожалуйста, вон к той землянке!
Кажгаров лихо подкатил к покосившимся воротам и желтый свет автомобильных фар расплющенными одуванчиками распластался на серых в трещинах досках. Чтобы раскрыть ворота и въехать во двор Кажгарову пришлось лопатой, которую он всегда возил с собой, отбросить снег.
Выйдя из машины, Шурочка сказала:
- Зачем вы себя утруждаете? - и вдруг она поняла, что если он въедет во двор, то это неизбежно повлечет за собой продолжение знакомства, в котором таилась некая смутная угроза для нее.
- Я бывший солдат, и для меня это нетрудно! - ответил Кажгаров. Шурочка смирилась с тем, что ей придется принимать непрошенного гостя. И она, как можно вежливее, сказала, что когда он управится, пусть зайдет в дом.
- Казахи правильно говорят: чай не пьешь, откуда сила будет? Это неплохо - согреться чайком!
Шурочка увела Аленку в дом и, дав печенюшку, уложила спать в дальней комнате. А сама занялась печкой. Так как времени было мало, Шурочка плеснула на дрова керосин из бутылки. И дружно загорелись не только дрова, но и насыпанный на них уголь. Затем поставила чайник на плиту. Она выложила на стол все, что у нее имелось: сахар-песок, печенье и пшеничный батон.
Меж тем Кажгаров, справившись со снегом, завел «газик» во двор, но мотор не выключил. По-хозяйски закрыл ворота и задвинул их сосновой оглоблей. Захватив из машины сумку с припасами, Кажгаров вошел в темные сени. Приоткрыв дверь в комнату, он больно ударился лбом о притолоку. В сердцах выматерился и оказался в тесной кухне, которая одновременно служила прихожей.
- Плохо же ты встречаешь гостей! - упрекнул Шурочку Кажгаров, ставя на стол сумку. - Я трахнулся головой о балку. В сенях темно, будто нельзя лампочку прикрутить!
Кажгаров зашелся сухим продолжительным кашлем хронического астматика.
- Еще те хозяева! - продолжал ворчать Кажгаров. - Тут не только низкие потолки, но и собачий холод!
- А у меня слуг нет, - зло ответила Шурочка. - Вот разгорится уголь, тогда потеплеет. Я и голландку затопила!
Ей было неприятно, что приходится оправдываться, хотя не было никакой ее вины в том, что в квартире стоит холодина. Тоже указчик нашелся!
Кажгаров по-хозяйски обследовал квартиру. Она напоминала длинный вагон: за сенями и кухней следовала небольшая горница с кроватью, на которой спала Шурочка, и последняя комнатушка без окна. Там ютилась Аленка. В "горнице" кроме кровати был небольшой стол, голландка, тумбочка с телевизором "Заря". "Негусто", - подумал Кажгаров. Клетушки, именуемые комнатами, разделяли высокие пороги. На потолках выпирали кривые побеленные балки.
Закончив осмотр квартиры, Кажгаров подбросил угля из ведра в печку. Затем вышел во двор проверить машину, мотор продолжал работать и Кажгаров не стал его заглушать. Он намеревался по-быстрому справиться со своими мужскими делами. Кажгаров достал из сумки бутылку коньяка, копченную колбасу, голландский сыр, коробку шоколадных конфет. Все это он выложил на стол. Шурочка безучастно наблюдала за действиями Кажгарова. Меж тем закипел медный чайник со вмятинами и прозеленью на боках. Из кармана штанов Кажгаров вытащил лимон. Шурочка, как завороженная, уставилась на сияющий восковой желтизной лимон, отчего вокруг вроде бы стало светлее.
- Ну как? - любуясь произведенным эффектом, спросил Кажгаров, заранее уверенный в одобрительном отзыве, и широким жестом покалеченных пальцев обвел явства.
- Вот это да! - оживилась Шурочка. - Вы всегда возите с собой такое добро?
- У меня так заведено, - небрежно произнес Кажгаров. - Надо всегда быть готовым ко всяким ситуациям!
- К каким ситуациям?
- Ну хотя бы к такой, как сейчас... Пойду, заглушу мотор.
Кажгаров вернулся со двора быстро.
- Разденусь, вымою руки и за стол!
Он полностью овладел инициативой.
Кажгаров снял с себя засаленную дубленку, ондатровую шапку и повесил их на гвоздь, вбитый в стену. Затем оба, стараясь не мешать друг другу, под умывальником с грохочущим железным соском вымыли руки хозяйственным мылом. Затем вытерли их вафельным полотенцем.
Они сидели за столом на некрашенных табуретках рядом. Распечатывая бутылку и разливая коньяк в стаканы, Кажгаров спросил:
- Ты вроде чем-то недовольна?
- Я перенервничала сегодня и очень устала.
- С чего тебе уставать? Подумаешь, конторская работа! Это не то, что целыми днями баранку крутить! Наверное, работаешь секретуткой?
- Работала... Но не секретуткой, а машинисткой... Меня уволили.
- Что, диван убрали?
- Ну зачем вы так?
- Не обижайся! Это я анекдот вспомнил.
- Это не про меня!
- Похвально, что соблюдаешь себя. Уважаю таких!
Кажгаров протянул стакан Шурочке.
- Ну, выпьем за то, чтобы все было хорошо!
- А что это? - рассматривая стакан с янтарной жидкостью на свет, спросила Шурочка.
- Коньяк, что же еще? Тебе в диковину?
- Никогда еще не пробовала. Наверное, он шибко пьяный?
- Сейчас узнаешь.
Кажгаров залпом выпил коньяк и закусил кружком лимона, который он к этому времени успел не только нарезать, но и обмакнуть в сахарный песок на блюдечке.
Шурочка лишь пригубила коньяк.
- Э-э, так не пойдет! - сказал Кажгаров и заставил Шурочку выпить до дна.
Шурочка поперхнулась, лицо ее покрылось красными пятнами. Кажгаров легонько хлопнул ее по спине.
- Нет практики! - добродушно сказал Кажгаров. - Еще научишься!
Ее не пришлось упрашивать. Шурочка проголодалась. Поэтому взяла не лимон - она собственно и не знала, что коньяк принято закусывать лимоном, - а принялась за колбасу и сыр. Кажгаров с удовольствием наблюдал, с каким аппетитом поглощает продукты Шурочка. Только теперь он внимательно рассмотрел ее. Она ему понравилась. На ней было простенькое коричневое платье с белым кружевным воротником и такими же кружевными манжетами на рукавах. Для полного сходства со школьницей или гимназисткой ей недоставало разве что белого форменного фартука. На смуглом лице Шурочки выделялись темно-вишневые глаза. У нее были густые черные ресницы. Иссиня-черные волосы ниспадали прямыми прядями на плечи. После выпитого коньяка и съеденной закуски Шурочка стала улыбаться и улыбка очень шла ей.
- Вот это краля! - восхищенно подумал Кажгаров. Вот это подфартило! Но комплименты отпускать не стал - чтобы чего доброго не задрала нос. Это никоим образом не вписывалось в его стратегический план.
- Скажи, Шурочка, ты часом не цыганка?
- Только наполовину. Мать цыганка, а отец русский.
- То-то смотрю, есть в тебе маленько что-то цыганское.
- Мой отец умер - рак желудка. А мать опять вышла замуж и ушла с цыганским табором.
- Выходит, теперь ты круглая сирота.
Он обнял ее за плечи.
- Не надо меня жалеть. Я это не люблю.
- Ладно, не ершись! Давай выпьем по второй!
- Наверное, хватит, - робко произнесла Шурочка. Она не хотела резким отказом обидеть Кажгарова. - Мне в голову ударило.
- Это можно поправить только по второму разу. Ты промерзла, тебе надо согреться.
- Ой, я буду совсем пьяная!
- Вот и хорошо! Тогда я покажусь тебе очень даже симпатичным.
- А вы и так симпатичный! - покривила душой Шурочка, будучи признательной за вызволение в морозную ночь.
- Тебе сколько лет?
- Двадцать.
- А мне пятьдесят. Вдвое больше - и с хвостиком. А теперь, когда ты выпила, мы сравнялись. Я прав?
- А вы не такой уж старый, - втайне ужаснувшись тому, что Кажгарову так много лет. Хотя не совсем было ясно, почему это должно быть ей неприятно. По виду она дала бы ему не больше сорока. Жилистый, сухопарый, без живота. А ладно сидевший на Кажгарове военный китель с белым подворотничком придавал ему бравый вид.
После второго, а особенно третьего захода - к чему ее вынудил Кажгаров - Шурочка совсем "окосела" (по выражению выпивох). Спиртное оказало свое действие и теперь для Шурочки все выглядело приятно, легко и весело.
- Правду я тебе говорил? Я нравлюсь тебе все больше и больше.
- А вы мне сразу понравились, когда пригласили подвезти, - произнесла заплетающимся языком Шурочка. - Вы добрый и не пристаете с глупостями, как другие.
- У-у, хитрющая какая! Что значит цыганская кровь! Такого уговора у нас не было!
- Эх, Абдулла Хасанович!
- Не Хасанович, а Ахметович...
- Какая разница, Хасанович или Ахметович... Все мужчины одинаковы. Им одно только нужно, - обреченно произнесла Шурочка.
- Супротив природы не попрешь! - лукаво сказал Кажгаров.
- А что нельзя просто разговаривать, по-дружески?
- Почему нельзя? Но это неинтересно... А вообще, Шурочка, ты любишь целоваться?
- Нет, не люблю.
- Так я тебе и поверил!
- Меня это никогда не интересовало.
- И зря! Ты ж нормальная девка... А мне это очень даже нравится. Поцелует какая-нибудь молодайка, вроде тебя, ажно дух захватит, а душа в рай просится.
- Вот вы какой заводной, Абдулла Хасанович!
- Ахметович.
- Ахметович... - как эхо отозвалась Шурочка. Голова отяжелела, ее клонило ко сну и она еле сдерживала себя, чтобы не припасть к столу.
- А мы совсем про чай забыли, - спохватился Кажгаров. - Где у тебя заварка?
- Вон там, на полке.
Кажгаров нацедил заварки в два стакана и подлил кипятка. Он первым хлебнул из стакана, который все еще сохранял коньячный запах.
- Что это за чай? - поморщился Кажгаров.
- Обыкновенный, грузинский.
- То-то, что обыкновенный! Ополоски какие-то. Вот я принесу тебе настоящий индийский чай. В железной коробке. От одного запаха одуреть можно... Нет, я такой чай пить не буду.
- Вы уж извините, Абдулла Хасанович!
- Ты тут ни при чем. Иди ко мне.
- К вам?
- А к кому же еще? Кроме меня здесь вроде никого и нет. Ну иди же!
Шурочка неловко встала с табуретки. Кажгаров усадил ее на колени и впился сухими обветренными губами в ее теплые свежие губы.
- Ну чем плохо? - оторвавшись от ее медовых губ, спросил Кажгаров.
Шурочка наклонила голову и ничего не ответила. Это не смутило Кажгарова. Он дерзко сунул руку в разрез ее платья и стиснул груди - одну, другую. Они были по-девичьи упругими, словно детские мячики. Шурочка поморщилась. Ладонь у Кажгарова была жесткая и шершавая.
Он качал ее на ногах, словно ребенка. Она и была легкая, как ребенок. Шурочка несколько раз пыталась освободиться, но Кажгаров не разнимал объятий.
Хмель постепенно ослабевал. Шурочка пересела на другую табуретку и заискивающе сказала:
- Вам пора домой. Жена, наверное, беспокоится.
- У нас, у татар, жены не спрашивают, где бывают их мужья, - насмешливо сказал Кажгаров. - Могу три ночи отсутствовать, неделю домой не заявляться - моя Сабира и не пискнет. Нет меня - значит, так надо. Сам скажу, где был, если захочу. А не захочу - и так сойдет. Это у русских жены допрос делают. Я б ей такой допрос учинил, что не обрадовалась бы!
- Признавайтесь, вы, наверное, гулена? - она тут же пожалела, что спросила об этом. Просто у нее это вырвалось.
- Бабы меня любят. А особенно за денежки.
- И Сабира не ревнует?
- Эта глупость за ней не водится. Как женщина она уже три года тому обратно выдохлась. Она довольна, что я не пристаю к ней в постели и она может спокойно спать. Живем мы с ней, как брат с сестрой. Я на работе, она по дому хозяйничает, носки из собачьей шерсти вяжет, свитера из обыкновенной шерсти. Или в телевизор пялится. Мы не мешаем друг другу.
- А вы неплохо устроились!
- Грех жаловаться! Я хочу сказать о другом. Похвалить тебя хочу. Дите родила, а грудочки, как у целки. Значит, соблюдаешь себя. Не то, что некоторые как останутся без мужа, так сразу идут по рукам. При таком поведении можно быстро истаскаться.
Кажгаров подбросил уголь в плиту, затем в голландку. А когда вернулся на кухню, то увидел, что Шурочка уснула за столом. Он подхватил ее в охапку и отнес на койку.
- Э-э, так дело не пойдет! Сейчас не время спать! - сказал он ворчливо.
- Миленький, хорошенький, я помру, если не усну сейчас.
- Ладно уж, спи, но не больше часа. Я тебя разбужу.
Шурочка разделась и нырнула под одеяло. За ней последовал и Кажгаров.
Не успел он улечься рядом с Шурочкой, как она уснула.


Глава третья

Лежать на этой узкой полуторной койке было неудобно. Не иначе, как ее подобрали где-нибудь на свалке. Мало того, что она была узкой, так еще прогибалась до пола. Дома у Кажгарова в спальне стояла широкая деревянная кровать из дорогого югославского гарнитура. И как только Шурочка довольствуется такой рухлядью? Вот бы сюда югославское чудо мебельной промышленности!
Он подумал о том, что займется и кроватью, и углем, и дровами после субботы и воскресенья.
Кажгаров улыбнулся тому, что собирается решать эти домашние проблемы, словно он уже имеет какие-то права на Шуроцку. И даже не испросил ее согласия. Да не будет она возражать! Она сейчас в трудном положении. Без мужа. Без работы. Куда от него денется?
Если бы не эта дурацкая отсрочка, он уже овладел бы ею. И то, что Шурочка мирно посапывала лишь разжигало его желание. Чтобы женщина дрыхла, когда он был с ней в постели, такого Кажгаров не мог припомнить. Скорей бы миновал этот выпрошенный у него час отсрочки!
Он дотронулся до ее волос. Они дурманяще пахли дешевым одеколоном. Ничего, он купит ей дорогие духи. Он подарит ей красивое платье. Он преподнесет ей и другие подарки. Она стоящая девка. И ему с ней, наверное, будет приятно проводить время.
Он посмотрел на фосфорицирующие стрелки трофейных часов. Надо было терпеть еще целых полчаса. Чтобы отвлечься от волнующей темы, Кажгаров почему-то вспомнил своего шефа Полыхаева, редактора областной газеты. Он только что улетел в Алма-Ату на какое-то совещание. Так что у Кажгарова было в запасе четыре дня.
Кажгаров был доволен своим начальником. И прежде всего потому, что их объединяли общие чисто мужские интересы. Кажгаров поставлял Полыхаеву молоденьких девушек, с которыми у Кажгарова были свойские отношения. Он часто подвозил их на свидания. Ничто так дорого не ценится начальством, как интимные услуги. Кажгаров с согласия Полыхаева часто использовал «газик» в своих личных целях. Эти два выходных он проведет с Шурочкой. Шурочка, Шуренок, Шурик... Кажгаров с удовольствием перебирал на разные лады ее имя. Что-то было в этом имени нежное и светлое. Вот лежит она рядом с ним, в шелковой комбинации, и только от его решения зависит то сладостное, что произойдет между ними. От одной этой мысли у Кажгарова вздыбился его член. Стоит лишь разбудить ее, эту спящую красавицу... Пока он этого не станет делать. Обещал через час - значит, через час!
Но, черт побери, как медленно тянется время! Кажгаров согнул руку в локте и поднес к глазам швейцарские трофейные часы. С этими часами он никогда не расставался. На немигающем светящемся голубоватым фосфорическим светом циферблате было ровно половина двенадцатого. Значит, осталось ждать еще полчаса. Он часто сверялся с часами, пока, наконец, большая стрелка не накрыла собой маленькую.
Уже можно было будить Шурочку. Но это оказалось не таким легким делом. Шурочка что-то невнятно бормотала и никак не могла проснуться.
- Сколько можно дрыхнуть? - недовольно произнес Кажгаров. - У меня уже все хозяйство распухло от нетерпения.
Шурочка молчала.
- Ты опять уснула? - начал злиться Кажгаров.
- А что? - зевая, спросила Шурочка.
- Ну что ты, как маленькая!
Шурочка заплакала.
- Только этого не хватало. Ну что ты ревешь?
- Не надо! Не хочу!
- Заладила: не хочу, не надо!
- Я мужу никогда не изменяла.
- Ну и дура! Нашла чем хвастать. Раз ты замужняя женщина - организм требует свое.
Шурочка продолжала всхлипывать.
Кажгаров обнял Шурочку.
- Была б ты нетронутой девкой, я бы еще как-то тебя понял. А ты замужняя. Не поверю, что у тебя нет охоты. Ежели баба попробовала хоть разок, ее непременно на это опять потянет. Уж это точно!
- Меня муж убьет, если узнает!
- Не узнает! Это когда он из тюрьмы воротится!
Шурочка продолжала всхлипывать.
- Думаешь меня разжалобить? Москва слезам не верит!
Кажгарову вспомнился случай с продавщицей гастронома Нюркой Пуховой. Прижал ее как-то Кажгаров в подсобке, а та в последнюю жгучую минуту стала что-то там буровить насчет своей невинности. Что может быть эта самая невинность ей очень даже понадобится в будущем, чтобы замуж выскочить. А тут она без всякой выгоды задаром истратится. Тогда он дал маху, поверил слезам, отпустил. А потом эта шлюха Пухова высмеивала его за то, что он оказался слабаком и позволил повесить себе на уши лапшу. Нет уж, дудки, теперь эта глупость не повторится.
Кажгаров полагал, что слезы, проливаемые Шурочкой - пустые слезы, нисколько не отражающие ее истинного настроения. Неужели она в самом деле не понимает, что пригласив в свой дом малознакомого мужчину, распив с ним коньяк и разрешив, чтобы он улегся с ней в постель, она тем самым недвусмысленно определила их отношения? А слезами она лишь пытается замаскировать свою неловкость за то, что так легко пошла на сближение. Впрочем, Кажгаров не собирался уж очень-то вдаваться в психологические тонкости.
- Ну, хватит канючить! - решительно произнес Кажгаров. Он навалился на Шурочку всем телом и грубо вошел в нее. Она испуганно охнула и обмякла. Его удивило, что она лежит неподвижно, нисколько не отзываясь на его мощные удары. Не ощущая поддержки, он не испытал того наслаждения, которое обычно испытывал при соитии с другими женщинами. Но, призвав себе на помощь воображение, он все же сумел кончить. Он добился того, чего желал. А вдруг она обидится?
Ну и пусть обижается! Теперь, после того, как он овладел ею, это уже не имело никакого значения. Обычные женские фокусы. Мужики по крайней мере, всегда знают, что им надо. А бабы крутят, выпендриваются, недотрогами прикидываются.
Она все-таки уступила и теперь всегда будет уступать. Он ее объездит, эту молодую кобылку, будьте уверены! Все будет зависить от его желания.
Неожиданно послышалось легкое посапывание. Неужели Шурочка опять уснула? Он погладил своими корявыми пальцами ее шелковистое плечо. Она даже не пошевелилась. Ну и соня! Наверное, больше всего на свете любит спать. Кажгаров снисходительно улыбнулся. Для него самого сон не так уж много значил, особенно в последние годы. Спал он мало, часов пять в сутки, не больше. А мог, если надо, и вовсе провести бессонную ночь на ногах.
Главной причиной бессонницы были многочисленные ранения, полученные на войне с немцами. Волгоград, Курск, Варшава, Берлин. И глубокие зарубки на жилистом теле Кажгарова оставляли пули, осколки мин и снарядов, а также острые ножи хирургов. Раны донимали его при непогоде. Вдобавок ко всему его трепала хроническая астма, приобретенная в залитых талой весенней водой окопах. Врачи категорически запретили хроническому астматику курить, но он не желал отказываться от закоренелой привычки.


Глава четвертая

Кажгарову не спалось на неудобной железной койке. И он встал рано. Чтобы одеться пришлось включить электричество. Шурочку это не потревожило. Она лежала лицом к стене и продолжала спать.
Выключив свет в спальне, Кажгаров пришел на кухню. Хлебнув рюмку коньяка, он сел на табурет, вытащил пачку "Беломора" и с наслаждением закурил. Пуская кверху клубы дыма, Кажгаров самодовольно улыбнулся при мысли о том, как недоверчиво отнесутся дружки в гараже к рассказу о его очередной победе. Как всегда не поверят, черти полосатые! Слушая, как он "травит байки", многие водители, смеясь, говорили: "Ну и трепло же ты, Кажгаров! Можно подумать, бабы сами вешаются тебе на шею!"
А между тем, многое из того, что рассказывал Кажгаров, соответствовало действительности. Конечно, Кажгаров порой привирал, приписывая себе чужие похождения. Но его успех объяснялся просто: Кажгаров был неразборчив в связях. Он забрасывал свои сети наугад, не брезгая никаким уловом. Он не придавал никакого значения ни внешности женщины, ни их возрасту, ни, тем более, умственным способностям. Не выгорело в одном месте, пофартит и отломится в другом, полагал он. Для него был важен количественный результат, чтобы при случае можно было похвастать своим донжуанским списком.
Его сердце не учавствовало в многочисленных связях. Он никогда ни в кого не влюблялся и не имел ни малейшего понятия, что это такое.
Кажгаров был искренне убежден, что все рассуждения о любви не что иное, как лажа, туфта. Что любовь - досужая выдумка писателей и киношников.
Откровенно говоря, Кажгаров в глубине души презирал всех женщин без исключения. Он считал их легкомысленными, лживыми, коварными и непостоянными. Своего крайне нелестного мнения о своих случайных партнершах Кажгаров не только не скрывал, а, напротив, он с каким-то злорадством поддразнивал их. И, как ни странно, подобное демонстративное пренебрежение лишь разжигало их любопытство и влекло к Кажгарову. Они почему-то всячески старались переубедить Кажгарова на свой счет. А вообще-то в Кажгарове женщины ценили его неутомимость в постельных делах. Он мог растянуть, как он выражался, "молитву" на длительное время, что обычно приписывают только неграм.
Славу неутомимого любовника создали ему сами женщины. Они откровенно обменивались подобной информацией между собой. Лишь повышенным интересом и острым любопытством можно было объяснить их осведомленность о таких интимных делах.
Когда в кухонное окно стала просачиваться мутная жижа хмурого утра, Кажгаров решил заняться делом. Он выгреб горячую золу из плиты и высыпал ее на кучу золы в конце двора. Проверил ватную попону на «газоне». В незапертом сарае набрал ведро угля и охапку дров. Примерзший к небосводу прозрачный диск луны недреманным оком наблюдал за действиями Кажгарова. Мороз был сильный и пробирал даже через дубленку.
Возня с голландкой не разбудила Шурочку. Она продолжала спать. Кажгаров решил пока что не будить ее.
Кажгаров уселся напротив плиты, иногда приоткрывая дверцу, чтобы расшевелить кочергой пылающий уголь. Он задумчиво смотрел на огонь и вспомнил бомбежки. Он пережил их не одну, а несколько. Всегда казалось, что бомба нацелена в его голову. Он никогда не мог привыкнуть к авианалетам немцев. Запомнилась медсестра Глафира. Она вела себя со всеми строго. Когда она вытаскивала Кажагрова с поля боя он некстати подумал: а как повела бы она с ним, Кажгаровым, когда очутилась бы в одной постели? В подобных обстоятельствах женщины разительно меняются. Озорные и бойкие робеют и хнычут, серьезные и сдержанные, вроде этой Глафиры, становятся игривыми и легкомысленными.
Сколько их было у него! Пора бы угомониться, ан нет! Ему до сих пор не наскучило это занятие.
Вдруг Кажгарова принялся трепать сухой изнуряющий кашель.
Проклятая астма, как она ему надоела! Как отравляет ему жизнь! Наверное, одна только смерть избавит его от астмы! Кажгаров вытащил из кармана ингалятор и, широко раскрыв рот, несколько раз судорожно нажал на резиновую грушу.
Когда воздух немного прогрелся Кажгаров прошел в спальню. В сумерчном свете утра матово светилось лицо Шурочки. Рот у нее был слегка приоткрыт, как у ребенка. Кажгаров испытал прилив нежности к Шурочке. Его растрогала поза спящей женщины.
Кажгаров потряс Шурочку за плечо. Она открыла глаза и удивленно взглянула на него. Было видно, что Шурочка ничего не помнит о вчерашнем.
- И долго ты еще будешь валяться в постели? - спросил Кажгаров.
- Я привыкла в субботу отсыпаться.
Шурочка смущенно улыбнулась.
- Тут, понимаешь, вкалываешь на всю катушку, а она, видите ли, барыню из себя корчит! А кто будет завтрак готовить, Пушкин? У тебя есть картошка?
- В сенях на кухне, под половичком, крышка в подпол. Там картошка в углу за деревянной загородкой, а соленые огурчики в бочке. Сварите картошку в мундире.
- Ух ты какая начальница! Ну вот что, красавица, я сейчас всем этим займусь, а ты вставай, сама приберись, ребятенка одень и умой.
Кажгаров достал картошку и огурцы из подпола, помыл картошку и поставил ее варить в чугунке на плиту. Туда же поставил чайник. Огурцы он выложил на глубокую тарелку. Нарезал крупно лук, остатки колбасы и сыра. Допил остатки коньяка прямо из бутылки, закусил кружочком колбасы.
Когда Кажгаров вернулся в спальню, Шурочка все еще была в постели.
- И не стыдно тебе?
- Я сейчас оденусь, только отвернитесь! - виновато сказала Шурочка.
- Что еще за телячьи нежности?
Шурочка, прикрываясь одеялом, пыталась дотянуться рукой до платья, но у нее ничего не получилось.
- Не старайся, я тебе подам! - сказал Кажгаров.
Ей пришлось одеваться на виду у Кажгарова.
- Ой, какой вредный, только бы на своем настоять!
- А то как же? С вами, женщинами, иначе нельзя, а то на голову влезете!
Он любовался Шурочкой, ее фигурой, ее полными ножками, ее смуглым лицом и поблескивающими словно взбрызнутые росой спелые вишни глазами. Движения ее были ловкими и быстрыми.
Шурочка плеснула в лицо студеной водой из умывальника, утерла лицо вафельным полотенцем, повертелась немного у замутненного зеркала, подкрасила губы. Лишь после этого она вытащила из кроватки Аленку, одела ее, умыла, причесала, усадила за стол на самый высокий стул, предварительно подложив небольшую подушечку.
Поглядеть со стороны - ни дать, ни взять, одна семья: молодая мать с дочерью, пожилой отец. Шурочка почистила картофелину для Аленки и положила ей в блюдце. Затем она очистила несколько картофелин для Кажгарова и себя. Шурочка затем полила их подсолнечным маслом. Ели молча. Кажгаров налегал на соленые огурцы.
- Огурцы вкусные, а вот уголь у тебя ни к черту! Пыль одна.
- Не умею уговаривать кладовщиков. Вот они и подсовывают всякую дрянь.
- Я это дело поправлю, - пообещал Кажгаров.
Шурочка задумчиво уставилась в тарелки.
- Что отмалчиваешься? Или не хочешь, чтобы я тебе помогал?
- Что вы, Абдулла Хасанович? - она упорно именовала его Хасановичем, и Кажгаров перестал ее поправлять.
- Тогда лады! - удовлетворенно произнес Кажгаров. - А твоя дочурка все еще не желает меня признавать?
Аленка опустила глаза вниз и не проронила ни звука.
- Вы неправы. Аленка, тебе нравится дядя?
Та не ответила.
- Вот видишь, - недовольно сказал Кажгаров.
- Не обижайтесь, Абдулла Хасанович! Она у меня молчунья.
- Что ж, насильно мил не будешь! Но я думаю, мы с ней подружимся.


Глава пятая

В понедельник Кажгаров выпросил у завгара самосвал и поехал на городской топливный склад. Оставив самосвал у ворот, Кажгаров направился в контору. Она размещалась в жарко натопленном вагончике. Зайдя вовнутрь и сверкая золотыми зубами в дружеской улыбке, Кажгаров крепко пожал руку толстяку с красным распаренным лицом и заплывшими жиром глазами.
- Как ваше драгоценное здоровьичко, Митрофан Севастьянович?
- Пока что не жалуюсь, слава Богу! - одышисто ответил завскладом. - А как твое самочувствие, Абдулла? - перелистывая пальцами-сосисками регистрационный журнал, небрежно осведомился он.
- Слава Аллаху, пока что не жалуюсь!
- Это похвально!
Они поговорили о том, о сем, чего требовал нписанный этикет деловых людей. Причем Кажгаров дипломатично старался в разговоре подчеркивать особое уважение к своему важному собеседнику, от которого он, как проситель, во многом зависел. А завскладом принимал эти знаки почтения, как должное.
- Ну, какая у тебя нужда, выкладывай. Ты же не за тем пришел, чтобы узнать о здоровье моем и моей супружницы Мамелфы Тимофеевны?
- Ну и проницательный же ты, Митрофан Севастьянович! От тебя ничего не скроешь! На три метра вглубь видишь!
- Не юли, говори напрямик, что тебе от меня надо?
- Хочу помочь угольком одному человечку.
- А что для других стараться? Пустое это дело! Да и ты не такой, чтобы таскать для других кедровые шишки из огня.
- Ты, как всегда, прав, Севастьянович! Так получилось. Мне надо тонны две отменного уголька.
- Эх, браток, хорошего угля сейчас на складе нет. Подчистую подмели.
- Знаю я тебя, тертого воробья! - осклабился Кажгаров. - Чтоб у тебя да не было в заначке! Да быть этого не может!
- Факт!
- Ох и ушлый же черт, - восхищенно говорил Кажгаров.
- Для тебя я, быть может, и нашел бы что-нибудь, а для других...
- Считай, что это для меня.
- А что такая срочность?
- Так получилось.
- Но я же сказал - ничего подходящего. А мелкий ты не возьмешь.
- Само собой!
- Ну то-то же!
- А если я попрошу хорошенько!
Кажгаров вытащил из кармана бутылку армянского коньяка.
- Ну это лишнее! - сказал Митрофан Севастьянович и мгновенно спрятал бутылку в ящик стола. - Зачем обижаешь? Мы же с тобой старые друзья.
В дверь сунулась женщина в пуховом платке.
- Гражданка, видите, я занят, подождите немного!
Когда она скрылась, Митрофан Севастьянович плутовато подмигнул Кажгарову:
- Так и быть, открою секрет. Себе оставил хорошего уголька. Обойдусь пока... Транспорт имеется?
- За воротами оставил самосвал.
- Ну, хват! Узнаю голубчика! Сейчас выпишу накладную и пойдем - покажу.
Он привычно заполнил два бланка.
Они вышли в товарный двор. По протоптанным дорожкам проследовали мимо сложенных штабелями сосновых бревен, распиленных горбылей, мимо холмов мелкого угля. В углу двора высился небольшой бугор, крытый дранкой.
Митрофан Севастьянович приподнял несколько дранок и Кажгаров не удержался от восторженного восклицания:
- Вот это уголек, камушек к камушку, будто его руками перебирали! И блестит, как алмаз. Его кушать надо, а не в топку бросать.
- Антрацит, высший сорт! Здесь две тонны.
- Ну, спасибо, дружище!
И он пожал крепко руку кладовщика.


Глава шестая

Георгий Фофанов, которого величали Гошей, лежал на тюремных нарах и в который раз перебирал в памяти подробности злосчастного вечера.
Фофанов возвращался в гараж на своей бортовой машине. Было уже темно. На обочине дороги, как раз на повороте, когда Фофанов сбавил скорость, кто-то замахал руками. То был дружок Фофанова Васька Бахилов. Фофанов остановил машину и опустил ветровое стекло.
- Привет! - сказал Васька.
- Привет!
- Куда чешешь?
- В гараж.
- Давай на минутку заглянем в столовую.
- Мне нельзя, я за рулем.
- Чудак-человек! Кирять не будем. По кружке пивка - и лады!
- Понимаешь, нельзя!
- Можно подумать, что тебе самому не хочется!
- Сказал нельзя - и все!
- Ну, черт с тобой! Довези меня туда, а сам потом можешь уматывать!
Васька решительно открыл дверцу и плюхнулся на сидение рядом с Гошей. От него пахнуло водочным перегаром и луком.
- Ты уже поддал?
- Саму малость! - засмеялся Васька. Ему было весело. - Знаешь, кого я встретил сегодня? Ни за что не угадаешь! Наташку с кондитерской. Она вертанула хвостом, хотела слинять, но я ее цап за руку. Не узнаешь, стерва, говорю? Заважничала, сука. Ее же все знают, как облупленную! Ну я сказал ей пару теплых слов. Что ты, падла, не узнаешь старых друзей? Она сразу заюлила. Так-то лучше, говорю. Приходи сегодня в общагу. Не могу, Васенька, пищит, у меня кружок кройки и шитья. Тьфу ты, черт, ну ладно, говорю, в другой раз. Вот такие дела!
Васька снова засмеялся.
Когда подъехали к столовой, Васька еще раз повел наступление на Гошу.
- Да не ломайся, чувак, хлебнешь немного пивка и пойдешь себе!
- Ну, ладно, загляну на минутку! - сдался Гоша.
Большой зал гудел от человеческих голосов. У самых окон в стороне за составленными вместе столами гуляла свадьба. Невеста в белой фате и жених узнали Ваську и пригласили его и Гошу за стол. То была свадьба из недорогих. Пивных бутылок было больше, чем водочных. Да и закуска не отличалась изысканностью. Преобладали розовые тона дешевого винигрета и серого студня. Гости были в стадии крепкого подпития. Лица красные, все говорили громко, не слушая друг друга.
- Что будем пить? - потирая руки от предвкушения бесплатного угощения, спросил Васька.
- Я же сказал, пиво! - ответил Гоша.
Васька уверенно налил себе стакан водки, а Гоше - пива. Гоша подсыпал в стакан щепотку соли, отчего вверх всплывали пузырьки воздуха.
- Ты что там колдуешь? - вызывающе спросил Гошу сидевший рядом мужчина.
Он был изрядно пьян, к тому же из тех, кто любит куражиться и придираться ко всем без разбора.
- Рудик, успокойся! - пыталась его урезонить жена.
Рудик встал из-за стола, положил руку на плечо Гоши и сказал:
- Я тебя знаю. Ты шофер третьей автобазы Георгий Фофанов. Не тебя ли я задержал на прошлой неделе за превышение скорости?
- Что-то не помню, чтобы ты меня задерживал, - миролюбиво ответил Гоша.
- Не помнишь, так я тебе сейчас припомню! Ты с машиной?
- А тебе какое дело?
- Такое! Не имеешь права напиваться. Хочешь аварию допустить? Вон из-за стола! А то штрафану!
- Пошел ты, знаешь куда? - обозлился Гоша.
Чтобы добро не пропадало, он залпом выпил стакан пива, в который Васька из озорства незаметно долил водку, и решительно направился к выходу. Однако за ним увязался Рудик.
Когда Гоша влез в кабину и завел мотор, в окошко постучался Рудик. Гоша досадливо открыл дверцу кабины и закричал:
- Ну что ты пристал ко мне, как банный лист? Какого черта тебе надо?
- Ты пьяный, а пьяному нельзя находиться за рулем. Усек?
- Сам ты пьяный!
- Я тебя перпруждаю, - икнув, погрозил пальцем Рудик. - Учти, я при исполнении и могу устроить тебе большие неприятности!
- Пошел на х..., - выругался Гоша, столкнул с подножки милиционера, захлопнул дверь и дал газ. Машина резко набрала скорость.
Поздно ночью, когда Фофанов нежился в постели с Шурочкой, в дверь кто-то настойчиво забарабанил.
Когда Фофанов открыл дверь, ему сунули под нос ордер на арест.
Сказали, что он задавил человека. В отделении милиции установили наличие в его крови алкоголя.
На суде Фофанов держался вызывающе, не признавал за собой никакой вины. Указывалось, что милиционер Родион Пехтерев был абсалютно трезв и выполнял свой служебный долг. Так что вся ответственность за чрезвычайное происшествие ложилась на Фофанова.
Фофанова за умышленное убийство осудили на восемь лет. Он никогда не узнает, что сослуживцы Пехтерева из жалости к бедственному положению его семьи, состоявшей из жены, троих детей и тяжело больной матери и чтобы не лишить их пенсии, скрыли от следствия тот факт, что Пехтерев сам был виноват в своей гибели.
За хорошее поведение срок заключения Фофанову скостили до пяти лет. Но все равно даже эти годы казались ему вечностью. Может быть, он переносил бы наказание легче, если бы не ревность к оставшейся на воле молодой жене. Картины одна другой позорнее для его мужского самолюбия преследовали его и днем и ночью. Особенно ночью. После работы на лесоповале, когда он оставался один на один со своим разнузданным воображением, у него было особенно грустно и мерзко на душе. Бабы, размышлял Фофанов, это такой народ, что как только муж за порог, так они немедленно подбирают себе хахалей. Шурка смазливая, ни за что не устоит перед соблазном.
А байки бывалых ребят? А анекдоты? Все в них сводится к тому, что бабы страшные стервы. Они не могут не крутить хвостом направо и налево.
Одним словом, Фофанов постоянно поджаривался на медленном огне ревности.
Поначалу Фофанов не удостаивал жену даже весточками. Но потом стал забрасывать ее письмами. И в каждом из них допытывался у Шурочки, изменяет ли она ему или нет. Он просил, умолял сообщить ему об этом. И угрожал - пусть только она посмеет изменить! Он найдет способ, чтобы отомстить ей! Собственно он даже не был уверен, что ему нужна подлинная правда. И все-таки добивался этой правды. Стращая Шурочку, Фофанов написал ей, что он поручил своим приятелям на воле следить за ней. И в случае чего немедленно донести ему о случившемся. Пусть она зарубит это на своем носу! На самом же деле он еще только собирался обратиться с такой просьбой к своему дружку Ваське Бахилову.


Глава седьмая

С того времени, как Шурочку принялся опекать Кажгаров, она испытывала большое облегчение, которое все же было отравлено страхом перед грядущим возмездием.
Кажгаров привез на подворье антрацит и сухие березовые дрова. Так что отныне мучительная проблема с отоплением полностью отпала. Он буквально баловал Шурочку. В изобилии снабжал ее салом, колбасой, сливочным маслом, шоколадными конфетами. Где он доставал эти остродефицитные продукты, оставалось тайной, которую Кажгаров не желал открывать. Попервах Шурочка решительно отказывалась от всех этих вкусностей, хорошо понимая, что она попадает в зависимость от своего пожилого поклонника. Но Кажгаров не желал даже слушать об этом. Тем более, что он все время питался вместе с Шурочкой.
Вообще-то помощь Кажгарова пришлась кстати, потому что в последнее время, несмотря на то, что нигде не работала, Шурочка очень быстро уставала, ее донимала сонливость.
Кажгарову Шурочка очень нравилась. У него перебывало много женщин. Но Шурочка нравилась Кажгарову больше всех. От Шурочки исходила какая-то необыкновенная свежесть. Она, что называется, была "неиспорченной". И он это высоко ценил.
Но все же был у Шурочки недостаток. Она была холодна в постели. И это огорчало Кажгарова. Он подумывал о шпанских мушках, о химических препаратах, но отказался от этой затеи. Ему претила всякая искусственность.
Своей проблемой Кажгаров как-то поделился со своим шефом.
- А ты передай ее на недельку в мое распоряжение, я быстро избавлю ее от фригидности, - смеясь, сказал Полыхаев. - Уж поверь мне, Абдулла, я ее вмиг расшевелю!
- Нет уж, гражданин начальник! - решительно возразил Кажгаров. - Как-нибудь обойдусь без вашей помощи! Я в эти игры не играю. Разве вам мало девочек, которых я вам поставляю?
- Ну ладно, дружище, не сердись! Я дам тебе одну брошюрку, прочитаешь своей зазнобе перед любовным сеансом. Это ее должно разогреть, я думаю.
- А что это за брошюра?
- Это несколько машинописных страниц с эротическими картинками - баловство знакомого студента. Это, кажется, сочинение советского писателя графа Алексея Толстого. Слыхал о таком?
- Нет, не слыхал!
- Эх, Абдулла, Абдулла! А кинофильм "Петр первый" видел?
- Ну!
- Так фильм этот поставлен по книге Алексея Толстого.
- Мне без разницы - толстый или худой! Лишь бы помогло!
- Это уж как твоя мамзель воспримет. Гарантий никаких не даю. Меня эта штука иногда выручала.
На другой день Полыхаев вручил Кажгарову обещанное. То было несколько машинописных страниц с наклеенными на них фривольными репродукциями.
Ночью, уложив Шурочку в постель, Кажгаров придвинул к себе торшер, нацепил на нос очки и медленно, с расстановкой, стал читать.
Прочитав абзац, Кажгаров попросил, чтобы Шурочка не дремала, а слушала вниматеьно. Затем продолжил. "Фроська тихо вошла в предбанник и в нерешительности остановилась: барин голый лежал на животе, а две девки - Малашка и Наташка - тоже голые, стоя с боков, по очереди ожесточенно хлестали его вениками по распаренной багрово-красной спине, блестевшей от пота. Барин блаженно жмурился и одобрительно крякал при особо сильном ударе. Наконец он подал им знак остановиться и, громко отдуваясь, сел, опустив широко раздвинутые ноги на пол.
- Квасу, - хрипло приказал он.
Быстро метнувшись в угол, Наташка подала ему ковш. Напившись, барин заметил тихо вошедшую Фроську и поманил ее пальцем. Медленно переступая босыми ногами по мокрому полу, стыдливо прикрывая наготу руками, она приблизилась и стала перед ним. Она стыдилась того, что ее и его без тени смущения разглядывают две девки, не смущавшиеся своей наготы.
- Новенькая! - воскликнул барин, ощупывая ее живот, ноги и зад. -Хороша, ничего не скажешь! Как зовут? - скороговоркой бросил барин.
- Фроська, - тихо ответила она и вдруг вскрикнула от неожиданности и боли: барин крепко защемил пальцами левую грудь. Наслаждаясь ее живой упругостью, он двигал рукой вверх и вниз, перебирая пальцами вздувшуюся между ними поверхность груди, туго обтянутой гладкой кожей. Фроська дернулась и отскочила в сторону, потирая занывшую грудь. Барин громко засмеялся и погрозил ей пальцем. Вторя ему, залились угодливым смехом и девки.
- Ну ничего, привыкнешь! - сказала Наташка. - Не то еще будет, -метнула озорными глазами на барина".
- Я буду читать не подряд, слишком долго будет, - пояснил Кажгаров и продолжал:
"Ваша задача, девки, поучить ее, - он кивнул на Фроську, всей нашей премудрости. А пока, - продолжал он, - пусть посмотрит и ума набирается. А ну, Малашка, стойку! - вдруг громко крикнул барин и с хрустом потянулся всем своим телом.
Малашка вышла на свободную от лавок середину помещения и, изогнувшись, уперлась руками в пол. Он подошел к ней сзади, похлопал по мокрому заду с отливающей белизной упругой мокрой кожей и вдруг, заржав по-жеребячьи, начал совать свой торчащий член под крутые ягодицы Малашки, быстро толкая его головкой в скользкую мякоть женского полового органа.
От охватившего его вожделения лицо его налилось кровью, рот перекосился, дыханье стало громким и прерывистым, а полусогнутые колени дрожали. Наконец упругая головка его члена раздвинула влажный, но упругий зев сжимающего его влагалища и живот барина тесно прижался к девкиному заду. Он снова заржал, но уже победно, двигая низом туловища, стал с наслаждением предаваться половому акту. Малашку тоже, видно, разобрало сильно. Она начала сладострастно стонать при каждом проникновении в нее баринова члена, помогая в этом барину, двигала своим толстым задом навстречу ему, прижимаясь как можно плотнее".
- Может быть, хватит читать? Мне как-то не по себе, - взмолилась Шурочка.
- Нет уж, моя ледышка, я хочу, чтобы ты распалилась. Молчи и слушай.
"Потом барин потребовал водки и соленых огурцов. Он сам выпил и угостил Малашку и Наташку. Потом барин попотчевал водкой Фроську. С непривычки та захлебнулась. Начались смотрины Фроськи. Наташка и Малашка показывали барину Фроськины прелести, напевая при этом такую песню: "Вот перед, а вот вам зад, кто потрогал, тот и рад. Вот тут сиськи, тут живот, а под ним песец живет. Да, песец тут ничего, посмотреть бы на него. Показать товар мы рады, нет для молодца преграды. Вот занятный зверь песец, кто поймает - молодец! Ты не прячь свою красу, я ей друга, вишь, несу. Эй, дружочек-молодец, всунь красавице конец".
После разглядывания Фроськи Малашка и Наташка, крепо держа под руки Фроську, потащили ее на лавку и барин приступил к делу. Барин не спеша раздвинул руками большие губы ее полового органа и стал водить головкой члена по всем нижним частям, от низа до верха и обратно. И, странное дело, Фроське было уже не стыдно своей наготы, возникло одно огромное желание: ощутить полностью этот дразнящий ее член в себе. Она задвигала низом своего живота, как бы ловя член и стараясь поймать его головку своим влагалищем, ставшем мокрым от охватившего все ее тело вожделения. Наконец сам барин, не выдержав, видимо, охватившего его желания, утопив головку глубже во влагалище, вдруг с силой вогнал свой член в тугую, раздавшуюся девственную глубину. Острая боль вдруг пронзила девушку, заставив ее невольно вскрикнуть. Она дернулась под ним. В это время он еще раз поднажал низом своего живота, а Фроське показалось, что весь его член в ней. И неизъяснимое желание, какое-то блаженное ощущение разлилось по всему ее телу, и она потеряла чувство времени, все окружающее потеряло значение, ощущая лишь, как в ней что-то сладко-сладко щекочет и все больше волнует ее. Она как будто плавала в облаках".
- Ну как? Шурочка, тебе нравится? - самодовольно спросил Кажгаров.
- Как вам не стыдно, Абдулла Хасанович, читать такое срамотище? А еще солидный человек!
- Это художественная литература! Ты что, против литературы?
- Какая это литература? Это грязь, непотребство! Неужели такое печатают?
- Эх ты, ледышечка моя! Тебе неприятно слушать, считаешь это неприличным, да? А люди занимаются этим спокон веков! И ничего неприличного в этом не видят.
- Пусть занимаются. Но зачем об этом писать? А еще читать вслух?
Кажгаров не ожидал такого отпора со стороны Шурочки. Стремясь пробудить ее чувственность, Кажгаров добился лишь того, что разжег самого себя. Он стал лихорадочно сбрасывать с себя одежду. Нырнув под пуховое одеяло и обняв Шурочку, он успел жарко выдохнуть:
- Сейчас я сам буду этим барином!


Глава восьмая

Днем Фофанов забывался в работе. Но стоило ему очутиться в камере, как сразу же его мыслями завладевала Шурочка. Тусклая лампочка, висевшая под потолком, как бы нехотя освещала камеру со спящими на нарах заключенными. Одному Фофанову не спалось. Думы его были об одном - как там Шурочка? Снова и снова он вспоминал тот вечер, когда познакомился с Шурочкой. Местный театр посещали плохо. Поэтому театральный администратор старался привлечь "организованных" зрителей. Он навязывал профсоюзным организациям предприятий, учреждений и школам билеты. Таким образом, худо-бедно, заполнялся зрительный зал. Так было и в тот раз. Предместкома Любочка всучила Фофанову билет на какую-то постановку. Он долго отпирался - лучше посмотрит по телику хоккейный матч! Но Любочке удалось уговорить его. Потом он не пожалел об этом. И не потому, что спектакль был ему интересен, а потому, что рядом с ним оказалась симпатичная девушка. На сцене шло нудное собрание. Чегой-то спорили, много курили и ходили от стола к столу. Какой-то чрезмерно сознательный хмырь в джинсовой спецовке отказывался от премии, а его наперебой уговаривали взять ее. Чушь собачья! Ему бы, Фофанову, премия не повредила бы. От-то сумел бы ею распорядиться. Ну хотя бы для начала знатно угостил бы эту милую соседку. А так у него пусто в кармане. Позавчера пропили все до копейки с приятелем Васькой Бахиловым.
Спектакль Фофанов забыл, как только они с Шурочкой - ее звали Шурочка - вышли из театра. Зато вечер, проведенный вместе с этой девушкой запомнился навсегда. Она мягко отталкивала, когда он близко приближал свое лицо к ее лицу. Но Фофанову все же удалось поцеловать ее и она даже охнула от неожиданности и так это искренне получилось, что он засмеялся от удовольствия. Губы ее были сладкие. Когда Шурочка стала его женой, она всегда была для него желанной. А теперь его жену, может, в эту самую минуту, какой-то мужик лапает. Представив себе это, Фофанов заскрежетал зубами и стал биться головой о стойку нары.


Глава девятая

Один раз в месяц они стирали Шурочкино белье. Это превратилось для них в некий ритуал. Мотор старенькой стиральной машинки дремотно шумел. Пока не истекали положенные по инструкции четыре минуты перерыва в ее работе, Кажгаров восседал на стуле. Шурочка же в это время подбирала очередную порцию белья. Кажгарова забавляла та дотошность, с которой она это проделывала.
У себя дома Кажгаров понятия не имел, что такое стирка белья. Этим занималась его Сабира. Стирка, как и все домашние работы, считались исключительно женским делом. А вот с Шурочкой будничное занятие превращалось в увлекательное действо.
Когда машина останавливалась, Кажгаров принимался крутить рукоятку валика, отжимавшего белье. А Шурочка подставляла к валику края простыни или платья и следила, чтобы они не собирались в комок.
- Не надо так быстро! - упрашивала Кажгарова Шурочка. - Я не успеваю, еще пальцы захватит.
- Я не могу медленно! - добродушно смеялся Кажгаров. - Характер у меня быстрый.
Эта словесная игра забавляла его.
Потом они вместе выносили выстиранное белье во двор на мороз и вывешивали для просушки на веревку. А вечером заносили в дом негнущееся промерзшее белье, пахнущее свежеразрезанным арбузом.
Когда они вдвоем вытряхивали единственный ковер, то складывая его и приближаясь друг к другу, Кажгаров успевал сорвать поцелуй. Неблюдавшая за этой сценой соседка осуждающе сплюнула в снежный сугроб. Обычно после стирки Кажгаров оставался ночевать у Шурочки. В ознаменование этого события устраивался маленький пир. Однажды Кажгаров удовлетворил любопытство Шурочки и рассказал ей как он заполучил астму.
- А было это так, - начал Кажгаров. - Немцы бомбили мост через реку. Наши войска как раз вошли в Венгрию. На мосту застряла пушка, получился затор. Подъехал какой-то майор. Кто командир артдивизиона, спросил он. «Я», - ответил капитан Чеботарев. Тогда майор-штабист выстрелил в него в упор из пистолета. А пушку
приказал спихнуть с моста в реку. Я нырнул с берега в речку, зацепил за скобу лафета пушку и мы вытащили ее из воды. А вода была холодная. Хотя меня напоили спиртом, пришлось отваляться в госпитале. С тех пор меня мучает проклятая астма. А майора того вместе с его "Виллисом" ребята артиллерийским снарядом разнесли в щепки.


Глава десятая

Придя с работы, Шурочка достала из почтового ящика, прибитого к забору письмо от мужа. Ей было страшно распечатывать его. Вздохнув, она надорвала конверт, развернула разлинованный в клеточку лист бумаги и с тяжелым сердцем принялась читать. Все в этом письме было несправедливым и жестоким. Она словно в бреду выхватывала отдельные абзацы. В первых строках Фофанов обрушился на Шурочку с непристойными ругательствами. Шурочка покраснела, будто эти ругательства были произнесены вслух. Она читала: "Хотя ты пишешь, что ведешь себя прилично (то письмо было отправлено еще до начала связи с Кажгаровым), даже в кино не ходишь, я не верю ни одному твоему слову. Слышишь, шлюха подзаборная - не верю! Я тут в тюряге наслушался о бабах всякого. Ни об одной ничего хорошего никто ничего не высказал. Как только муж за семафор выедет, так жены юбки задирают перед каждым встречным. Я думаю, и ты не лучше этих шалав. Все вы, бабы, одинаковые и никому из вас доверять нельзя". Несколько строк было зачеркнуто. И снова угрозы: "Только ты, сука, заруби себе на носу, когда я вернусь и узнаю, что ты скурвилась, пощады не жди. Я тебе отомщу так, что ты...". Дальше снова было вычеркнуто несколько строк. "Мне теперь жизнь не дорога. Решу и тебя и себя. Тяжело мне будет это сделать, но я задушу всякую жалость и любовь к тебе. Я тебя любил, как никто. Но разве вы, бабы, умеете это ценить? Такими вас, видно, Господь слепил, что не умеете верность соблюдать. Ни за одну из вас ручаться нельзя. Так что ты мою жизнь искалечишь, искалечу и твою. Запомни! Отпиши, как Аленка? Я по ней очень соскучился. Подарков ей прислать не могу, не в состоянии. Скажи, приедет папка - привезет гостинцев".
Шурочка долго сидела, не раздеваясь, удрученная и испуганная.
Письмо выпало из ее рук на пол: бумага жгла пальцы, словно раскаленный металл. В голове ее все смешалось. Она то соглашалась с Гошей - да, я дрянь последняя! Он прав и может ее обзывать как угодно. То пыталась оправдаться перед самой собой. Ну что она могла поделать? Она была морально подавлена после насилия, учиненного над ней. У нее не хватило тогда сил устоять перед натиском Кажгарова. А теперь, когда она стала его наложницей, уже ничего невозможно было исправить.
Ее охватило отчаяние. Она мысленно повторяла:
- Все погибло! Все погибло!
И еще: «Какая я несчастливая!»


Глава одиннадцатая

Наступило лето. Дни стояли пригожие, ясные. Шурочка немного успокоилась, потому что не было писем от Гоши. А тут еще Кажгаров объявил, что в ближайшее воскресенье повезет ее в лес. И день этот настал.
Лес принял их, как радушный и щедрый хозяин принимает дорогих гостей. Он дохнул на них душистыми запахами трав, диких цветов с лесных полян, нагретой солнцем хвои и еще чем-то неуловимо-волнующим и веселым, отчего сердце билось быстро и радостно.
Шурочка давно уже не чувствовала себя такой умиротворенной, такой беззаботной, как в эти минуты, когда ее босые ноги коснулись травы. Может быть, это можно было назвать громким словом "счастье", но именно его она ощутила сейчас. Это лесной душистый ветерок смыл с нее пыль забот, огорчений и неудач.
Когда Кажгаров пообещал по дороге заехать в аул к его матери, у которой вот уже несколько месяцев находилась дочь Алена, Шурочка согласилась с ним. Как только девочку усадили на цветастую подстилку у березы, она тут же затеяла немудреную игру - срывала стебельки трав и складывала их возле себя. Потом она немного отвлеклась, следя глазами за крупными рыжими муравьями, озабоченно сновавшими вниз и вверх по белому березовому стволу. Ее покусывали комары, но она не обращала на это внимания. Шурочке пришлось несколько раз прихлопнуть комаров на щеке Аленки, но это вызывало веселый смех, так как походило на игру.
Начавшееся утро обещало радость и удовольствие.
В лесу носилось много чудесных запахов, свежих и душистых. Кузнечики неутомимо строчили короткими очередями из своих игрушечных автоматов. Шмели заявляли о себе начальственно-басовито. Комары попискивали канючливо-жалостливо.
- Не знаю, как ты, а у меня волчий аппетит, - весело произнес Кажгаров. - В моем брюхе пусто.
- Я тоже проголодалась, - призналась Шурочка.
Кажгаров принес из машины рюкзак с продуктами и отдал его Шурочке.
- Надеюсь, ты разберешься, что к чему! - сказал Кажгаров.
- Разберусь, Абдулла Хасанович, обязательно разберусь!
Кажгаров одобрительно улыбнулся, присел на траву и, сощурив от удовольствия глаза, закурил. На свежем воздухе папиросы казались ему особенно вкусными и он даже забыл об астме. Он отечески поглядывал на Аленку в белой панамке, на Шурочку, раскладывающую из рюкзака продукты.
Шурочка выставила на подстилки бутылки с пивом и газировкой, копченный окорок, сваренные вкрутую яйца, круглую буханку подового пшеничного хлеба, помидоры, огурцы и пучки зеленого лука.
- Ну, как тебе ассортимент? - заранее предвкушая одобрительный отзыв Шурочки, поинтересовался Кажгаров.
- Как всегда - на высшем уровне! Я от нетерпения не дождусь, когда мы начнем.
Все с аппетитом уплетали снедь. Аленка прилежно ела облупленное для нее яичко. Выражение ее лица было серьезным, как у старательной школьницы, выполняющей домашнее задание.
Прилетело несколько пчел. Отбивая частые поклоны брюшком, они жадно всасывали сладкую влагу с горлышка лимонадной бутылки и помидоров.
Аленка опасливо скашивала глаза на занятых делом пчел.
- Ишь, как обленились! - сказал Кажгаров. - Нет чтобы собирать нектар с полевых цветов, побираются возле людей.
Шурочка испытывала глубокое чувство благодарности к Кажгарову. Она перестала замечать его возраст. Она воспринимала его просто, как человека. Ее тяготило то, что приходилось терпеть его ласки в постели. Но это было вынужденным условием его помощи. И все это когда-нибудь закончится трагически. Она об этом никогда не забывала.
Насытившись и отрыгнув по привычке, Кажгаров снова закурил. Прозрачный синеватый дымок медленно плыл вверх и таял. Шурочка не терпела запаха табака, но здесь, в лесу, на свежем воздухе ей он даже был приятен. Кажгаров что-то шепнул на ухо Шурочке и она, состроив недовольную гримасу, все же покорно согласилась с ним. Но прежде, чем уйти с Кажгаровым, она подошла к Аленке и спросила:
- Мы с дядей Абдуллой пройдемся по лесу. Ты без нас не станешь бояться?
- Нет, мамочка, не буду! Только смотрите, чтобы вас волк не съел.
- Постараемся, доченька.
Уведя Шурочку с собой в лес, Кажгаров выбрал удобное место и, не мешкая, возлег с ней на траву.
Справив свое мужское дело, Кажгаров размягченно произнес:
- Королева ты моя! Мне еще никто так не нравился, как ты. Хотя в постели были у меня женщины куда горячее! Все равно я люблю тебя, моя ледышка. С тобой у меня больше азарта.
Когда они вернулись, Аленка все так же сидела на коврике и забавлялась с куклой. Кажгаров постелил войлочную подстилку у березы и тут же захрапел. А Шурочка, нарвав цветов, присела возле Аленки и принялась плести венки.
- Мам, а зачем ты складываешь цветочки?
- Чтобы связать себе и Аленке веночки.
- А зачем Аленке веночки?
- Чтобы Аленка была красивой.
- А зачем мне быть красивой?
- Чтобы всем нравилась.
Когда Шурочка увенчала свою и Аленкину голову венками, они стали выглядеть сестрами.
Шурочка лежала на спине и любовалась белыми пушистыми облаками там, в синем небе, между верхушками деревьев. Облака были невесомы и неподвижны. Шурочка задумалась. В этой неподвижности чувствовалась какая-то неуверенность. Это не могло продолжаться бесконечно долго. Так же, как ее душевное спокойствие. Ей было почему-то тревожно. И действительно, природа недолго сохраняла безмятежный покой. Откуда-то налетел порыв ветра. Белые беспечные облака испарились. На их месте возникли мрачные тучи. Все вокруг затаилось. Было нестерпимо душно. Листья берез и осин засверкали болезненным серебристым блеском. Чувствовалось приближение чего-то тревожного. Сильный порыв ветра привел в движение стволы деревьев.
Шурочка подбежала к Кажгарову и разбудила его.
- Абдулла Хасанович, вставайте, гроза будет!
- Какая там гроза? Что ты выдумываешь? - недовольно проворчал Кажгаров. Но быстро согнал с себя сонную одурь и, мгновенно оценив обстановку, стал вместе с Шурочкой поспешно собирать вещи в машину. Шурочка, усадив Аленку на заднее сиденье, сама уселась на переднем, возле Кажгарова.
Когда «газик» тронулся с места, послышались первые раскаты грома. Вокруг потемнело. На черных грозовых тучах ослепительно сверкали молнии, напоминавшие корневища деревьев. Хлынул мощный ливень.
Ветровое стекло почти сразу ослепло от водяных струй. Тент машины стали долбить крупинки града.
Вскоре, когда они выехали на трассу, ливень прекратился. Выглянуло веселое солнце. Но душу Шурочки охватила тревога. Она вспомнила почему-то Гошу.
А мысли о нем постоянно отравляли ее существование.


Глава двенадцатая

Прежде, чем заклеить конверт, Гоша еще раз перечитал свое письма приятелю Ваське Бахилову. "Здравствуй, Васек! Ты еще не забыл меня? Конечно, зачем на воле вспоминать тех, кто сидит на сроках? Но я не в обиде, даже если это и так. Ты мне приятель - и только. Куда хуже, ежели о тебе забудет собственная жена. Ты холостой и не в тюряге, тебе понять это трудно.
Нет, нет, не подумай чего. Пока я не могу о ней сказать ни хорошего, ни дурного. Сигналов никаких не поступало. Пишет она мне сюда исправно. Но письма какие-то туманные, мне кажется, она что-то недоговаривает. А, может, мне сдуру это кажется.
Ну не буду крутить, Васек. У меня к тебе большая просьба. Хоть это не совсем личит, но, пожалуйста, проследи за моей супружницей, наведи кой-какие справки. Что и как. Она молодая, а все молодые... ну сам понимаешь, в голову может всякое лезть. Как-никак одна, а муж законный далеко, ничего не может углядеть. Вот и пойдет давать направо и налево.
Только ты не вздумай, чего доброго, сам подбивать под нее колодки. А нето когда вернусь на волю, не погляжу, что ты дружок, рога поломаю. Шучу. Если дружки продадут, тогда и говорить нечего. Тебе баб хватает и без моей женки.
Ну что, лады? Как что когда разнюхаешь, отпиши во всех подробностях. По гроб жизни буду обязан, каков бы ни был результат. Тебе не понять, как меня печет в середке, что ничего касательно ее доподлинно не знаю, как обстоит на самом деле, оттого и мучаюсь. Извелся я тут окончательно, свихнулся, можно сказать. Больше ни о чем думать не могу.
А тут у нас на зоне вроде бы ничего. Кино, телевизор, баня, беседы - мура всякая - о воспитании. Только что мусора кругом и колючка вокруг лагеря. И выпить не дают. Трудись, сколь твоей душе влезет. Лектор тут все трепался, что труд облагораживает человека. Так что боюсь, после отбытия срока - ох, нескоро это будет! - я таким благородным вернусь из лагеря, что меня неузнать будет.
Ну еще раз прошу исполнить мою просьбу. Действуй поделикатней, чтоб не вспугнуть ее. Хочу знать правду, какая бы она ни была. На черта она мне сдалась та правда, я и сам не знаю. Может, после нее и жить не захочется. Ну, да все равно, она и без того поломатая...
Не удивляйся, что письмо это из другого города. Я передал письмо верному человеку, который вышел на волю. Так письмо быстрее дойдет. Ну бывай! Жму лапу. Твоя друг Гоша".


Глава тринадцатая

Однажды Полыхаева вызвал к себе завотделом пропаганды и агитации обкома партии. Высадив Полыхаева, Кажгаров протер тряпицей ветровое стекло и зеркальце вида и уже собирался подремать в кабине, как увидел машущего руками директора пригородного совхоза Пузырева, спускавшегося по ступеням обкомовской парадной лестницы. Кажгаров был знаком с ним потому, что Полыхаев часто наведывался в совхоз за мясом и овощами, которые ему отпускались по заниженным ценам.
Поздоровавшись за руку, Пузырев с места в карьер спросил Кажгарова:
- Абдулла, хочешь перейти ко мне на работу личным шофером?
- Так неудобно же, Степан Христофорович! Я ж на службе у Полыхаева.
- Об этом пусть у тебя не болит голова. Я с твоим шефом договорился. Он пристроит на твое место свояка.
- Ну если вы договорились, то я согласен перейти к вам.
Через два дня Кажгаров сменил место работы и машину. Вольная жизнь Кажгарова продолжалась. Потому что Пузырев был таким же ловеласом, как Полыхаев. В последнее время любовницей Пузырева стала Любочка Колокольцева. Она заступила на работу главным агрономом совхозного отделения.
Как-то Пузырев попросил Кажгарова купить для него со склада французские духи и косметику. Кажгаров прекрасно понимал, для кого предназначались эти дорогие подарки. Он так же понимал, что Пузырев не мог сам приобрести все это, чтобы не "засветиться". Его женой была младшая дочь секретаря обкома партии Ариадна.
Выполнить поручение Пузырева для Кажгарова не составляло особого труда. У него во многих магазинах и оптовых базах были свои люди.
Вечером Кажгаров подъехал к совхозной конторе, чтобы вручить Пузыреву заказ и получить деньги. Не из своего же кармана расплачиваться за прихоти начальника! Возле конторы стояла шикарная "Чайка". Такая машина имелась только у Сандрыгайло. Визит первого секретаря обкома партии нисколько не удивил Кажгарова. Он часто наведывался к своему зятю.
Кажгаров вошел в приемную. Секретарши почему-то не оказалось на месте. Из кабинета выскочила Любочка и побежала на улицу. После ее бегства дверь в кабинет осталась распахнутой и Кажгаров стал свидетелем безобразной сцены. Видимо, выяснение отношений было в разгаре, потому что оттуда доносились истошные крики. А кричал Сандригайло.
- Ах ты, иуда! Мерзавец! Сволочь паршивая! Я тебя вытащил из грязи, приблизил к себе, сделал своим зятем. А как ты, гнида несчастная, ответил на добро? Ты, гад этакий, посягнул на самое святое - семью! Спутался с ****ью. Это же моральное разложение! Я тебе покажу, как марать честь моей дочери! Я тебе, гребанному жеребцу, яйца оторву, кастрирую кобеля сраного, чтобы больше никогда блудом не занимался! Ты у меня получишь урок на всю оставшуюся жизнь!
Исчерпав весь запас ругани, Сандригайло схватил Пузырева за грудки и стал избивать его. Он бил кулаками наотмашь, со всей силой - по лицу, по голове, по плечам. Пузырев при этом старался не стонать, он лишь екал, словно лошадинная селезенка и крякал. Потом он завопил пронзительным голосом:
- Прости, папа, больше не буду!
- Конечно, не будешь! Я тебя так отделаю, что век помнить будешь!
У Сандригайло было три дочери. Все безобразные, как их мамочка. Но так как папа занимал высокий пост, всех их удалось успешно выдать замуж. Старшую Глафиру - за директора гормолзавода. Среднюю Веронику - за директора мясокомбината. Самую младшую Ариадну - за директора кондитерской фабрики Пузырева. Сразу же после свадьбы Сандригайло назначил Пузырева директором самого крупного в области пригородного совхоза "Путь к коммунизму". На совхозных сочных лугах привольно паслось две высокоудойных коровы, молоко которых поступало в распоряжение Сандригайловского клана. На совхозных пастбищах нагуливала жир отара овец, тоже принадлежавшая им же. Пузырев был самым красивым из трех зятьев. Семейная жизнь Арианды складывалась вполне благополучно.
Она родила двух девочек. Когда же до Ариадны дошел слух о том, что муженек изменяет ей с агрономшей Любочкой Колокольцевой, она пожаловалась папочке. И разгневанный папочка, даже не потрудившись проверить справедливость слухов, расправился с провинившимся зятем.
Вскоре Сандригайло приутомился избивать Пузырева. Он проследовал мимо Кажгарова на улицу.
Кажгаров в нерешительности помедлил, но потом зашел в кабинет. Там царил полнейший разгром. Бумаги и папки были разбросаны по полу. Стулья опрокинуты. Кувшин с водой разбит и осколки разбросаны повсюду. А хозяин кабинета Пузырев выглядел жалко. Пиджак его был разорван. Из носа струилась кровь. Кровь была на лбу и скулах. Под глазами темнели синяки. Кажгаров ужаснулся, увидев в каком состоянии его шеф. Он сидел на полу и плакал. Кажгаров и до этого не слишком-то уважал начальство. Но после услышанного и увиденного, уважение к властьимущим было потеряно навсегда.
Не зная с чего начать, Кажгаров, будто ничего не произошло, доложил шефу о выполнении задания.
- Степан Христофорович, я принес то, чо вы заказывали.
- Оставь это себе... - плачущим голосом произнес Пузырев. - Видишь, как нехорошо получилось...
- Не расстраивайтесь, Степан Христофорович! В жизни всякое бывает. Постепенно все утрясется. Вот увидите.
Кажгаров положил руки Пузырева себе на плечи и отвел его к машине.
Прощаясь с Кажгаровым, Пузырев попросил, чтобы он никому ничего не рассказывал о случившемся. И добавил:
- Я сяду на бюллетень, пока не очухаюсь. Всем будет объявлено, что у меня грипп. Я тебя освобождаю на неделю. Когда понадобишься - позвоню тебе домой... Ну, бывай!


Глава четырнадцатая

Неожиданно свалившимся на него недельным отпуском Кажгаров решил воспользоваться с пользой для себя. Он намеревался поработать в землянке Шурочки, чтобы более-менее благоустроить ее.
Например, требовала срочного ремонта крыша. Что-то надо было делать с износившимися досками пола. Собираясь к Шурочке, Кажгаров вывел «газик» из гаража во двор и стал протирать запылившееся ветровое стекло тряпицей. Его окликнула какая-то девица.
- Чего тебе? - небрежно спросил Кажгаров.
- Дело есть! - подмигнула Кажгарову девица. - Хочется в лес съездить, свежим воздухом подышать.
- Что-то ты темнишь, барышня!
- Ах, какие мы недогадливые!
Кажгаров, конечно же, смекнул куда гнет девица. Они помолчали, уставившись друг в друга, словно бойцовские петухи во время поединка.
Настроение у Кажгарова было отменное и он непрочь был поболтать с бойкой девицей. Давненько он уже этим не занимался. Собственно, с того самого времени, как познакомился с Шурочкой.
- Ну так как? - просила девица.
- Что ну как?
- Вроде солидный мужик, а прикидываешься наивняком!
- Надо подумать... А что я буду с этого иметь?
- Хватит ломаться, дорогуша! Терпеть не могу, если мужчина строит из себя черт те что! Когда предложение делает симпотная девушка, отказываться не принято. Ну так я тебе скажу прямым текстом: будет и водяра, будет и закусон. Разумеется, будет еще кое-что... Соглашайся, не прогадаешь!
- Тогда другое дело! - с нажимом произнес Кажгаров.
Сказалась ли старая привычка "шелушить" телок или просто захотелось "сачкануть", но только Кажгаров согласился с приглашением разбитной девахи. А Шурочка? Что Шурочка, ее не убудет, если он всего лишь один раз "отметится". В конце концов она не жена ему. Вобщем, проявил легкомыслие. Такое со многими случается.
- Пригласи приятеля, - деловито продолжила разговор девица.
- Считай, что он меня пригласил, - задорно произнес подошедший к Кажгарову шофер Шамшурин. Он сразу смекнул о чем разговор.
 
- Ты заботишься о своей подруге? - спросил Шамшурин.
- Конечно. А как ты догадался?
- Таким меня мама родила.
- Так мы ждем вас через полчаса у почты, - сказала девица и зашагала прочь.
- Что тут за переговоры? - на всякий случай осведомился Шамшурин.
- Две шалашовки предлагают свою компанию с выпивоном. Согласен?
- А что нам, холостым, неженатым?
Ровно через полчаса «газик», в котором были Кажгаров и Шамшурин, стоял возле почты. Подошли две девицы в пестрых платьях, перепоясанные свитерами. В руках у них были сумки.
Девицы заняли задние места. Тут же произошло знакомство. Ту, что проявила инициативу звали Марой, а ее подругу - Фаиной. Обе были студентками медицинского института. Сейчас у них были каникулы. Кажгаров и Шамшурин назвали себя вымышленными именами - Ваней и Митей. Впрочем, какое это имело значение?
В машине царило легкое возбуждение и непритворное веселье. Кажгаров вел машину и лишь изредка поглядывал на девиц в маленькое зеркальце. Зато Шамшурин старался вовсю. Он рассказывал анекдоты, которых знал множество. Они были откровенно вульгарные с непечатными выражениями, но девиц это нисколько не смущало. Они всячески старались показать, что они современные девушки. Они пытались закурить сигареты, но Кажгаров запретил.
- Вот приедем на место - там пожалуйста, курите сколько влезет, - наставительно сказал он. - Сколько еще ехать?
- Километра три, потом свернете налево в рощу, - сказала Мара. Лесная поляна была чудо как хороша. Березовые листья блестели, словно промытые. В воздухе преобладал дурманящий запах белой кашки.
Застолье было организовано быстро и дружно. На брезенте была выставлена бутылка медицинского спирта, минеральная вода. Спирт разбавили минералкой. Мара сидела рядом с Кажгаровым, а Фаина возле Шамшурина.
- За знакомство! - бойко произнес Шамшурин и молодцевато опрокинул в рот содержимое стакана. Кажгаров пил спиртное степенно. Оба они понюхали ломти хлеба и закусили колбасой. Мара выпила с вызовом, залихватски и закусила огурцом. С Фаиной пришлось повозиться. Шамшурин держал ее за голову и заставил сделать несколько глотков. Фаина закашлялась, Шамшурин похлопал ее по спине. Остатки она выпила без принуждения.
- И чего она прикидывается? - удивилась Мара. - Я за ней раньше не замечала. Наверное, Митя смущает ее. А вообще она молодец!
Все согласились, что Фаина молодец и распитие спиртного продолжалось. После третьего захода языки развязались, а Мара полезла целоваться с Кажгаровым. Тот, снисходительно посмеиваясь, позволял ей это. Мара раскраснелась, волосы ее растрепались, вся она размякла, только что не мурлыкала. Она витиевато материлась.
- Ну и Мара, во дает! - искренне восхищался Шамшурин. - И где ты набралась таких слов?
- Где же еще, как не в нашем благословенном институте, - сказала Мара, теснее прижимаясь к Кажгарову.
- Ну что ты выдумываешь, Мара? - возмутилась Фая. - Еще и вправду подумают, что это так.
Ей не нравилась развязность подружки. Она знала, зачем поехала с незнакомыми мужчинами в лес, желала этого, но не любила выставлять напоказ то, что следовало для приличия сохранять втайне.
- Ну погоди, куда ты торопишься, - сказал Кажгаров, когда Мара залезла ему в штаны. - Еще успеешь набаловаться!
- Да иди ты! - взбрыкнула Мара. - Думаешь, очень ты мне нужен?
- Если не нужен, не напросилась бы ехать в лес.
- Твое счастье, что парней не хватает. А то я бы на такого старика не позарилась бы.
- Ах ты, сука, еще и выдрючиваться будешь? Видал я таких, за пучок - пятачок!
В настроении Мары произошла перемена.
Она попыталась загладить свою вину.
- Миленький, хорошенький, прости меня, дуру! Это я так, спьяну!
- Пошла вон!
- Тогда я буду обниматься с Митей. Митя не такой зануда, правда, Митя?
- Не мельтеши перед глазами, Мара! - сердито скзала Фаина.
- Ого, на меня все нападают. Даже тихоня Файка! Если б не я, не видать бы тебе сегодня мужичков.
- Успокойся, Мара, - лениво произнес Шамшурин. - Мы уже спаровались, так что придется тебе просить прощения у Вани.
- Я? Ни за что!
Мара споткнулась и упала на Кажгарова. Тот едва успел подхватить ее.
- Норовистая лошадка! - не то с одобрением, не то с осуждением произнес он. - Но мы и не таких объезжали!
Шамшурин поднялся на ноги и сказал обнимавшимся Кажагрову и Маре:
- Ну, вы тут оставайтесь, а мы с Фаиной пойдем посовещаться в лесу.
- А какая повестка дня? - спросил Кажгаров.
- Там будет видно! - игриво ответил Шамшурин.
Он обнял Фаю за плечи и они ушли.
«Газик» стоял, уткнувшись радиатором в куст боярышника. Кажгаров отнес Мару в тень.
Кажгаров деловито осведомился:
- Ты не заразная?
- А чего ты спрашиваешь?
- Смотри у меня! Если, не дай Бог заразишь - убью! Под землей отыщу! Поняла? Я человек семейный.
В город возвращались вечером. Машину вел Кажгаров. Вел, как всегда, на высокой скорости.
Шамшурин, Фаина и Мара разместились втроем на заднем сидении. Фаина и Шамшурин сидели, держась за руки, голова Фаины лежала на плече Шамшурина. Их догнал мотоцикл работника ГАИ. Милиционер долго изучал права Кажгарова. Подозрительно оглядел пассажиров на заднем сидении.
Кажгаров пояснил:
- Они притомились немного на солнце.
- А вы, случайно, не притомились тоже, товарищ водитель?
- Что вы, товарищ майор, - повысив в звании лейтенанта, льстиво сказал Кажгаров. - Я в рот не беру!
- Смотрите, не превышайте больше скорости, - напутствовал милиционер. Он сделал какие-то пометки в своем блокноте.
- Так точно, товарищ майор! Будет исполнено!
Когда милиционер отъехал, Кажгаров облегченно вздохнул и сказал:
- Кажется, пронесло!
Поставив машину в гараж Кажгаров почему-то предался невеселым размышлениям. Зачем он согласился поехать в лес с этой сумасшедшей Марой? Зачем она ему? У него молоденькая любовница, а он позарился на какую-то шалаву. Теперь он и сам не мог себе толком объяснить, как это случилось. Но то, что это было совершенно ни к чему, сомнений быть не могло. На другой день дома он впервые за много лет поскандалил со своей женой Сабирой. Та, заметив, что ее муж не в духе, не стала ни о чем распрашивать, стараясь не попадаться ему на глаза. Но Кажгаров все же находил повод, чтобы придраться и вызвать ее на ссору.
- Была бы в наших краях мечеть, ты помолился бы и успокоился. Аллах всех успокаивает, - рассудительно сказала Сабира.
Недовольный собой, он сел к телевизору, но наблюдение за своей любимой футбольной командой и даже то, что она выиграла с крупным счетом, не принесло ему удовлетворения. У него было смутное чувство, что неспроста гаишник что-то записал в своем блокноте. Но дело было не в милиционере. Было еще что-то. Сон был тревожным и некрепким. Кажгаров часто переворачивался с боку на бок и к четырем часам утра сдался. Встал, набросил на себя халат и вышел на балкон. Улицы были пустынны. Кое-где дорогу перебегали собаки, не такие беспечные, как днем, а чем-то озабоченные.
Поспешно шагала девушка, вызывающе цокая каблучками по асфальту. Наверное, с ****охода, враждебно подумал Кажгаров и зло плюнул вниз.
К Шурочке он не пошел. Почему-то ему было неловко перед ней, хотя она, конечно же, ничего не знала о том, что Кажгаров выпивал с девушками. Не пошел он и на второй день. И на третий.
Он ощутил жжение в крайней плоти при мочеиспускании. С ним это уже случалось, когда он однажды "подзалетел" с проституткой. И хотя триппер у бывалых мужчин считается чем-то несерьезным, вроде насморка, хорошего в этом факте не было ничего. У Кажгарова возникли позывы и он был вынужден часто посещать туалет. Впрочем, он все еще на что-то надеялся. Но на четвертый день сомнений никаких не осталось - он подцепил дурную болезнь. Крайняя плоть начала склеиваться и возник зуд.
Кажгаров грязно выругался. Если он встретит эту стерву, он избьет ее до полусмерти. Ему было досадно, что это случилось с ним, тертым калачом. Он не мог себе этого простить.
Кажгаров вспомнил медсестру вендиспансера, которая тайно врачевала на дому. Это было удобно для тех мужчин, которые не желали огласки. Звали ее Лизаветой. Была она толстой бабой. Ее ноги-колонны начинались от пяток.
Когда Кажгаров вечером нанес ей визит, Елизавета понимающе воззрилась на него.
Кажгаров сразу же приступил к делу. Он договорился о сумме, полагавшейся за медицинские услуги. Он добавил, что хотел бы как можно скорее избавиться от недуга.
- Конечно, конечно, все хотят по-быстрому, - понимающе сказала Лизавета. - Вам надо придти. Что у нас завтра, суббота? Придете часиков в шесть утра. Будем делать укольчики через каждые четыре часа. И так целые сутки. Ночью за временем проследите сами. Будить меня будете. Потом надо будет несколько дней воздерживаться от спиртного. Все поняли? Надеюсь, жена не будет ревновать, что вы проведете ночь у меня?
Кажгаров что-то буркнул в ответ.
Он пришел в назначенное время и получил первый укол. Кое-что Кажгарову было известно об Елизавете. Муж ее погиб на войне. Ее взрослые дочери вышли замуж и жили отдельно от нее. Специфическая специальность Елизаветы открывала перед ней черные ходы магазинов и оптовых баз. Елизавета гордилась своей профессией и тем, что может выручить мужчин и женщин из беды.
Проведя у Елизаветы бессонную ночь, во время которая она делала инъекцию, Кажгаров убедился, что болезнь побеждена. Он обрадовался, как ребенок. И все же на душе остался неприятный осадок. Как это он, старый воробей, попал впросак? А все из-за того, что позарился на какую-то дешевку. Не иначе, как шайтан попутал! Подумав о Шурочке, он испытал угрызения совести.


Глава пятнадцатая

В воскресенье Шурочка столкнулась на улице лицом к лицу с Васькой Бахиловым. Ей казалось, что это произошло случайно. Между тем, Васька уже несколько дней выслеживал Шурочку.
- Куда бежишь, кума? - скаля гнилые зубы, спросил он с приблатненной усмешечкой.
Шурочка от неожиданности вздрогнула. Меньше всего ей хотелось бы встретить этого типа. Он был ей неприятен и она даже выговаривала Гоше, зачем он дружит с ним.
- А что, - отмахивался обычно Гоша. - Парень, как парень!
- Он какой-то липкий! - говорила Шурочка.
- Ты извини, мне некогда, - старалась избавиться от Васьки Шурочка.
Бахилов загородил ей дорогу. Он сплюнул и вместе с плевком, должно быть, отправил туда и свою кривую улыбочку.
- Нет уж, дорогуша, тебе придется притормозить. Как говорят в фильмах: слушай меня внимательно! По мои разведданным ты спуталась со стариком. Он работает личным шофером директора пригородного совхоза. Правильно я говорю?
Шурочка покраснела и даже бисеринки пота выступили у нее на лбу.
- Откуда ты это взял?
- От верблюда.
- Я не понимаю твоих намеков.
- Тут пахнет не одними намеками, а фактами.
- Я не могу сообразить, что ты такое городишь.
- Вот как напишу твоему Гоше в тюрьму письмо, а он станет тебя распрашивать, тогда сразу станешь соображать. Такой станешь понятливой, что только держись!
Бахилов сверлил Шурочку своими глазами-буравчиками. Он вцепился в ее руку и не отпускал ни на минуту.
- Я все о тебе знаю. Ты у меня на крючке и я могу с тобой делать все, что захочу.
- Брось чепуху молоть! Есть у меня знакомый. Пожилой человек. Да он приходит иногда, помогает по хозяйству, но у нас с ним ничего нет.
- Расскажи это кому-нибудь другому! Или ты меня за придурка держишь? Ну хватит бадягу разводить! В это воскресенье, в восемнадцать ноль-ноль придешь на остановку возле кинотеатра "Спутник". Поедем за город. Сама понимаешь зачем. И чтоб никаких фокусов!
- Тебе что, своих девок мало? - пыталась подыскать веский аргумент Шурочка, понимая, что она проиграла.
- А сейчас я тебе объясню, - Бахилов взял Шурочку под руку и почти насильно потащил ее вдоль улицы. Облизнув тонкие губы, он продолжал. - Ты мне давно нравишься, а я тебе нет. И Гоша мне говорил об этом. А тут такой удобный случай, грех не воспользоваться. Так что жду в назначенное время. Только попробуй увильнуть, очень потом пожалеешь. Немедленно отпишу Гоше о твоих похождениях со старым пердуном!
- До скорого! - оскалясь щербатым ртом, сказал на прощанье Бахилов.
Жизнь Шурочки превратилась в кромешный ад. Она проклинала себя за трусость, за то, что поддалась шантажу Васьки Бахилова. Но вряд ли она могла поступить иначе. Ее душил страх. Хотя Гоша и без Васьки узнал бы о Кажгарове, но когда это еще было бы! Если он выйдет из тюрьмы, то убьет ее. Бахилов был противен, как противна жирная гусеница. Но ей придется все-таки встретиться с ним. Больше всего она опасалась прихода Кажгарова. Как она объяснит ему, что ей надо отлучиться в воскресенье вечером. Она запуталась.
Но Кажгаров не появлялся уже несколько дней.
Когда Шурочка подошла к стоящему на остановке киоску, окрашенному в цвет бычьей крови, Бахилов уже ждал ее.
- Опаздываете, мадам! - сказал он.
Шурочка промолчала. Так же молча села она вместе с ним в автобус. Они слезли на конечной остановке. Бахилов потащил ее к выходу. Он направился к видневшимся вдали кустарникам. Шурочка вся одеревянела и плохо соображала, что с ней происходит. А Бахилов ликовал. Он правильно все рассчитал. Она испугалась и пришла. Выбрав подходящее место, Бахилов расстелил свой плащ, предварительно вытащив из карманов две бутылки пива. Он сел на плащ, притянул к себе Шурочку и, причинив ей боль, деловито справил своей мужское дело.
Шурочка одернула задравшуюся юбку и закрыла глаза рукой. Плечи ее вздрагивали.
- Чего ревешь, дуреха? - закуривая сигарету, проворчал Бахилов.
- Что я тебе такого сделал?
Он был доволен собой, чувство редко им испытываемое.
- Хочешь пивка?
Шурочка не ответила.
- Что ж, мне больше достанется!
Он зубами открыл металлическую крышку, запрокинул назад голову, засунул бутылку в рот и забулькал. Опорожнив в два приема емкость, Бахилов со всего маху трахнул бутылкой по валявшемуся поодаль камню.
Передохнув немного, он снова полез к Шурочке. Он решил, что еще недостаточно унизил ее и что надо покрепче закрепить над ней свою власть. Он опрокинул ее на спину, властно раздвинул ноги и навалился на нее всем телом.
У него что-то не получалось, поерзав некоторое время и не добившись "зажигания", он выбился из сил и сполз с нее.
- Вот так номер! - с деланным весельем произнес он. - Бывают в жизни неприятные моменты!
Ему стало скучно. Он без всякого удовольствия стал сосать вторую бутылку пива.
- Ты вот что - иди! - расслабленно сказал Бахилов. - Я еще немного покейфую, пивка попью. В следующее воскресенье чтоб опять явилась к киоску в двадцать ноль-ноль. И без никаких фокусов.
Приведя себя в порядок, Шурочка с ненавистью сказала:
- Ох и сволочь же ты, Васька! Стрелять таких надо!
- Тоже мне прокурорша нашлась! Иди, иди, шлюха! Подстилка!
Когда Шурочка удалялась, Бахилов злорадно отметил, что юбка ее измята, а сзади на ней темнеет большое пятно от его спермы. Он ухмыльнулся - пусть полюбуются пассажиры автобуса на эту законницу!
Шурочка шла к остановке пошатываясь. Она ощущала себя изнасилованной, вывалявшейся в блевотине. Ей теперь никогда не отмыться! Она презирала себя.


Глава шестнадцатая

Всю неделю до предполагавшейся встречи с Васькой Бахиловым Шурочка не находила себе места. Память подсовывала позорные детали ее встречи с ним. Она даже скрипела зубами от бессильной ярости. Как запоздало приходят здравые мысли! Зачем она тогда так испугалась? Васька и так донес бы Гоше о Кажгарове. Так что жертва с ее стороны была напрасной. А с Гошей она объяснится по-хорошему. Он должен ее понять, как ей было трудно. Что от отчаянья все это. С такими подонками, как Васька, разве договоришься? Для подобных мерзавцев не существует никаких правил.
Шурочка честила сама себя последними словами. Как низко она пала! Никакой порядочности, никакого самоуважения! Теперь все окружающие имеют право оскорблять ее. А Гоша станет обзывать ее последними словами. И будет прав. Да и за связь с Кажгаровым ей тоже не сдобровать. Разве Гоша поймет, как она запуталась? Что только из-за страха быть разоблаченной она согласилась переспать с Бахиловым.
Ох, этот проклятый страх! С тех пор, когда ее отчаянье достигло предела, покорилась Кажгарову, с тех самых пор она жила под гнетом постоянного страха. И вот к чему это привело. Никто ее после этого не оправдает, никто не станет на ее сторону. Как она сможет жить дальше? Зачем ей эта жизнь, которая опозорена? Мысль о самоубийстве, как самом легком решении, предательски проникла в сознание Шурочки. С этой минуты она уже не могла думать ни о чем. Гоша выйдет из тюрьмы, найдет себе другую жену. Мать не станет очень-то убиваться, может быть, поплачет немного. Аленка еще маленькая, ничего не поймет.
Ей было жаль себя. Тугой непроглатывающийся комок застревал в горле, когда она начинала размышлять о том, что вот ей, совсем еще молодой женщине, придется расстаться с жизнью. Но иного выхода у нее не было. Мысли расползались в разные стороны. Почему-то вспомнилось, как она пятилетней девочкой собирала на зеленом лугу цветы. Она даже запомнила их трогательное название - кукушкины слезы. Как голубые искорки. Ей стало жаль себя, своей растоптанной жизни. Она зарыдала, но слезы не приносили облегчения.
Где-то она читала о том, что одна девушка из-за несчастливой любви отравилась уксусом. И ей так надо поступить, подумала Шурочка. Кажется, в таких случаях оставляют записку. Она изорвала половину ученической тетради, переписывая текст. Выходило путанно, неубедительно и длинно. Тогда она написала то, что пишут в таких случаях: "В моей смерти прошу никого не винить. Шура".
Перечла записку, лежавшую на столе. Какое чудовищное, слепое слово "смерть". Что оно означает? Вот сейчас, в эти минуты она еще жива, все видит, все слышит. Это ее рука вывела слово "смерть". Через какое-то время она уже не будет ни видеть, ни слышать ничего. Ну и пусть! Какое это имеет значение? Злые люди загнали ее в угол: и секретарь обкома, и Кажгаров, и Бахилов. Нет, они загнали ее не в угол, а на край пропасти.
Она пошла на кухню, открыла посудный шкафчик. Под руку попадались порожние банки из-под кофе, пустые чекушки, поллитровая банка с лавровым листом. Наконец она отыскала то, что искала - трехгранную зеленоватую бутылочку с уксусной эссенцией. Шурочка умыла лицо, причесала волосы. Затем присела на кровать,
откупорила бутылочку, запрокинула назад голову и сделала несколько глотков. От сильного ожога спазмом сдавило горло. Запоздало мелькнула мысль: зачем? И она отключилась.
Когда Кажгаров своим ключом открыл дверь и вошел в квартиру, он сразу почуял что-то неладное. Он окликнул Шурочку, но никто ему не ответил. В глаза бросилась тетрадная страничка, лежащая на столе. Он пробежал глазами записку и обмер. Мгновенно кинулся в спальню. Шурочка лежала на кровати скорчившись, с закрытыми глазами. В ниспадавшей с кровати руке была зажата бутылочка, из которой на пол вылилась жидкость. В воздухе резко пахло эссенцией. Кажгаров подхватил безжизненное тело Шурочки и отнес ее в машину. Через пятнадцать минут он доставил ее в ближайший пункт "Скорой".
- Что вы кричите, папаша?
- Скорее, ее надо спасти!
- А кем, собственно, вы ей доводитесь?
- Потом разберемся! Дорогие мои люди, ее надо спасти! Нельзя допустить, чтобы она умерла.
- Не путайтесь под ногами! Уходите! Мы сами знаем, что надо делать!
Кажгаров стал ждать. Теперь от него ничего не зависело. Он с ужасом подумал, что могло бы произойти, не поспей он вовремя. Впрочем, кто знает, выживет ли Шурочка? Прошло так много времени. Что, все-таки, заставило Шурочку решиться на такое? Причин для самоубийства как будто бы не было. Видимо, что-то произошло, пока он отсутствовал несколько дней. Но что? Вроде бы, она ни в чем не нуждалась. Ему было невдомек, что не единым хлебом жив человек. Что кроме материальных у каждого человека могут быть и моральные проблемы.
Наступила ночь, а ответа на главный вопрос - останется Шурочка жива или нет, все еще не было.
Когда Кажгарову удавалось перехватить кого-нибудь из медперсонаа, он допытывался яростно:
- Скажите, миленькие, она будет жить?
- Пока что неизвестно. Врачи делают все возможное.
И хотя от медсестер мало что зависело, Кажгаров горячо упрашивал их:
- Ну, пожалуйста, я вас очень прошу! Увидите, я не останусь в долгу! Подарки принесу.
- Да не нужны нам ваши подарки! Отвяжитесь!
Только под утро появилась робкая надежда на благоприятный исход.
Остановленный Кажгаровым главврач все-таки снизошел до разъяснений.
- Счастье ее, что она не выпила всю бутылку. Иначе ее было бы невозможно спасти.
До Кажгарова только теперь дошло, как дорога ему Шурочка. Она заняла прочное место в его жизни. Он никак не мог предположить, что она так "зацепит" его. Уж лучше он умрет, чем она, думал он. Он уже достаточно долго пожил на свете, тогда как Шурочка находилась в начале жизненной дороги. Он готов был отдать ей свою кровь - у него была первая группа, но кровь его не понадобилась.
Шурочку перевели в боьницу. Она пролежала там несколько дней. Она сильно исхудала и, казалось, несколько постарела. Шурочка разучилась улыбаться, глаза ее словно приморозило.
Шурочка ничем не интересовалась. На вопросы отвечала односложно: да, нет. В больничном халате мышиного цвета она выглядела жалко и убого.
Кажгаров поругался с больничной кастеляншей и та была вынуждена поменять Шурочке халат.
В день выписки из больницы Кажгаров приехал за Шурочкой. Когда она шла к «газику», то опиралась на его плечо. Выглядывавшие из окон медсестры мучительно гадали, кем все-таки доводится пожилой мужчина этой девушке.
Несколько раз к Шурочке наведывался участковый милиционер. Он все допытывался, кто повинен в ее попытке самоубийства. Но она отвечала одно и то же: ей надоела жизнь. Участковый не верил в это, но его визиты прекратились.
Кажгаров проявил деликатность и ни о чем не расспрашивал Шурочку. Хотя ему очень хотелось узнать, что заставило Шурочку решиться на такой отчаянный шаг. Пройдет время и она сама расскажет, решил он.
Кажгаров принес Шурочке яблоки. Они были красивые. Он заставил ее взять одно. Шурочка надкусила его и отложила в сторону. Вскоре оно покрылось железистой ржавчиной.
- Шурочка, ну что ты даже яблоко не съела?
- Не хочется. Ничего не хочется, - вяло ответила Шурочка.
Кажгаров насильно заставлял Шурочку есть куриный бульон, сваренный им. Так как у Шурочки пропал аппетит, Кажгаров заставлял перед едой выпивать полстакана кагора.
- Шурочка, я не знаю, что случилось, но сколько можно переживать? И потом почему ты скрываешь от меня, что с тобой произошло? Я же твой друг.
Шурочка ничего не ответила. На глазах ее выступили слезы. Она вообще стала плаксивой и принималась плакать без всякого повода.
Когда после выписки из больницы прошел месяц, Кажгаров посчитал этот срок вполне достаточным, чтобы возобновить с Шурочкой прежние отношения. В это понятие Кажгаров вкладывал вполне определенный смысл. Он уже соскучился по нежному телу Шурочки. Но при первой же попытке Шурочка проявила такую непреклонность, что Кажгаров отступил. Он этого никак не ожидал.
После нескольких неудачных попыток Кажгаров психанул. Он упрекал Шурочку в неблагодарности. Он так много сделал для нее, а она фордыбачит. Он все-таки мужчина и требует уважения к себе. Она не только неблагодарная, но и бесчувственная женщина. Сгоряча он даже пригрозил, что никогда больше нога его не ступит в этот дом. Но он вытерпел только три дня и снова появился у Шурочки. Он понял, что жить без нее не может. Кажгаров просил извинить его за выссказанные им несправедливые упреки. Шурочка восприняла его извинения равнодушно. Но от предложенной помощи не стала отказываться. И отношения между ними как бы вернулись в прежнее русло. Однако с постельными делами было покончено навсегда.


Глава семнадцатая

Наступила зима с морозами и метелями. Шурочке исполнилось двадцать три года. Кажгаров решил отметить это события торжественно и с размахом.
Перед тем, как усесться за стол, Кажгаров сказал:
- Хоть ты меня и обижаешь, я преподнесу тебе подарок.
Он достал из кармана футляр, извлек из него золотой браслет и надел Шурочке на руку.
- Абдулла Хасанович, ну что вы тратитесь на меня? - слабо сопротивлялась Шурочка.
- Это от всей души, Шурочка! Носи на здоровье!
- Спасибо! У меня в жизни еще не было такого дорогого подарка. Неудобно как-то, Абдулла Хасанович!
- Надеюсь, ты изменишь свое прохладное отношение ко мне. Кажгаров любовался смущением Шурочки. Старый волк знал, чем смягчить сердце и расположить к себе молодую женщину. Он надеялся, что сегодня она уж точно ни в чем ему не откажет!
На столе стоял букет желтых роз из питомника. В вазе сияли марокканские апельсины. На тарелках был нарезан сервилат, из консервных банок выглядывали крабы. Празднично выглядели бутылки с шампанским и "Столичной".
- Ну как, нравится тебе мой подарок? - снова спросил Кажгаров.
- Вы такой добрый! - сказала Шурочка и поцеловала Кажгарова в щеку.
- И это все? - обиделся Кажгаров.
- Вы, как маленький, вам бы только целоваться! Еще успеете!
- Это нельзя откладывать на потом.
Кажгаров заключил Шурочку в объятия и впился в ее губы, да так, что Шурочка едва не задохнулась.
- Ой, вы мне все платье помнете!
- Ничего с твоим платьем не случится!
Еще раз поцеловав Шурочку, он усадил ее за стол. Кажгаров открыл бутылку шампанского, разлил по стаканам и торжественно произнес:
- За твое здоровье, Шурочка! Будь счастлива!
Они чокнулись стаканами и медленно с наслаждением выпили шипучую жидкость.
В коридоре хлопнула дверь. Шурочка побледнела.
- Вы разве не закрыли за собой дверь, Абдулла Хасанович?
- Глупенькая, чего ты испугалась? Я рядом с тобой!
- Сама не знаю, но почему-то мне страшно.
Дверь из сеней отворилась и на пороге, словно привидение, возник Фофанов.
Шурочка обмерла, а Кажгаров оторопел. Он догадался, что за гость заявился в этот дом.
- Ну что, не ждали? - злорадно произнес Фофанов. - И вот он я. Явился, не запылился.
Гоша снял арестантский ватник и шапку, повесил все это на вешалку, затем сел за стол, налил себе в стакан водку и единым махом выпил.
Фофанов сидел возле Кажгарова, напротив Шурочки. Могло показаться, что Кажгаров сохраняет спокойствие. На самом деле он весь напрягся. Шурочка сидела ни жива, ни мертва. Тишина была взрывоопасной.
- Что вы, черти, приуныли? Или не рады мне? А, женка? Я все знаю. Все! Дружок мой закадычный Васька все отписал... Но разговор впереди, спешить некуда. Правду говорю, сосед?
Странное дело, теперь, когда оправдался донос Васьки и сомнений в том, что его Шурочка изменила ему со стариком, Фофанов как-то вдруг успокоился и ревность, которую он копил в себе все эти годы, куда-то испарилась. Пришла определенность. Ему самому это ощущение было и странным и смешным. Он гость в собственном доме. А чужой гость еще недавно был здесь хозяином. С тех пор, как ему удалось совершить побег из лагеря, прошло несколько суток. За это время он почти ничего не ел. А водку он уже давно и в глаза не видел. Он даже забыл, какая она на вкус.
- За знакомство! - произнес Фофанов. Он по-хозяйски налил водку Шурочке и Кажгарову.
- А, между прочим, как тебя величают? - обратился он к Кажгарову.
- Ну допустим, Абдулла.
- Хорошее имя! - одобрил Фофанов. - У нас в зоне поваром тоже был Абдулла. Ну ладно, давайте выпьем!
Он с удовольствием выпил и стал жадно поедать колбасу и хлеб.
- Вкусная жратва, ничего не скажешь! - с полным ртом сказал Фофанов.
Он очень торопился.
- Пейте, ешьте, я сегодня очень добрый. Кто знает, сколько мне еще гулять на воле!
Кажгаров медленно приходил в себя. Шурочка продолжала находиться в шоке. Она понимала, что пытка только еще начиналась.
- Ну, женка, рассказывай, как жила без меня, как женскую верность соблюдала? Как наша Аленка? Жива, здорова?
- Аленка в надежном месте, - выдавила с трудом Шурочка.
- Правильно! - похвалил Фофанов. - Чтоб, значит, не мешала шуры-муры крутить! А ты сама, Шурочка, не скучала по мужу?
Шурочка промолчала.
Все шло как надо, по-задуманному. Он застал жену с хахалем. Теперь он всласть отыграется! Уж он отыграется, будьте уверены!
Сперва надо было растравить себя, пожаловаться на свою судьбину.
- Эх, женка, знала бы ты, как сладко быть на воле! И как там, в тюряге, было тяжко. Может, тебе всеж-таки будет интересно? В одном углу камеры режутся в карты. В другом стаскивают портки с пидараса и пристраиваются к его жопе в очередь. А в сторонке подвешивают к потолку "наседку". Не веришь? Все так, как я обрисовал. Выпей, Шурочка, за меня, несчастливого! Ну, уважь!
- Не могу больше! - сказала Шурочка.
- Понимаю, все понимаю! - заплетающимся языком проговорил Фофанов. - Тогда мне составит компанию твой е..... Поддержишь меня? Мы ж теперь через нее - он пьяно махнул рукой в сторону Шурочки, - как бы породнились с тобой. Верно я говорю?
Фофанов злобно взглянул на Шурочкин золотой браслет и налил водку себе и Кажгарову.
- Давай дербалызнем с тобой, как мужик с мужиком! Я тебе спасибочко должон сказать за то, что женку мою ненаглядную ублажал.
Фофанов подождал, пока опорожнит стакан Кажгаров, затем и сам выпил.
Атмосфера за столом накалялась. Так напряженно ожидают взрыва бомбы, глядя с ужасом на дымящийся и сокращающийся с каждым мгновеньем бикфордов шнур.
Фофанов икнул и, глядя на Кажгарова мутными глазами, забубнил скороговоркой:
- На улице Запойной собрались на совещание Алкоголики. В президиум избрали Рыгалкина, Чекушкина, Стопкина, Рюмкина и Закускина. На повестке дня один вопрос: принятие новых членов в Общество Алкоголиков и Собутыльников. В совещании приняли участие представители всех областей страны: Самогонов, Винокуров, Пивоваров, Наливайко, Выливайко, Бутьикович, Недопидзе, Похмелидзе, Сутрапьян, Непохмеляйтес. На совещании присутствовали почетные иностранные гости: от Японии - Тояма Токанава, от Китая -Лей Сам Пей, от Франции - Жан Тэля Пасе... Ну как, правда, смешно?
Шурочка и Кажгаров промолчали.
- Юмор не дошел! Вы еще долго будете играть в молчанку?
Кажгаров хотел достать вилкой кружок колбасы, но Фофанов опередил его. Он вытащил из кармана финку, подцепил на ее кончик два кружка колбасы и поднес ко рту Кажгарова. Тот хотел снять колбасу рукой, но Фофанов рявкнул:
- Только без рук, падла!
Кажгаров губами снял колбасу с финки.
Шурочка в ужасе закрыла глаза, ожидая непоправимого.
- Ага, испугалась? - обрадовался Фофанов.
Кажгаров был не из трусливых. На фронте он не раз смотрел смерти в глаза. Но сейчас он очутился в ситуации, когда преимущество морального порядка было на стороне соперника. Изменившая жена и ее любовник должны были по неписанным законам наказаны. Но ни Фофанов, ни Кажгаров не знали, чем все это может закончиться.
Шурочку обуревали разноречивые чувства. Она испытывала жгучий стыд перед Фофановым за то, что изменяла ему. Она была виновата. И в то же время ей было мучительно жаль Кажгарова. Этого сильного и мужественного человека, который из-за нее угодил в унизительное положение. Она испытывала горячее сочувствие к этому человеку, который поддержал ее в трудное время. Откровенно говоря, она успела привязаться к нему. Он стал для нее близким человеком. А вот законный муж стал для нее совсем чужим, посторонним. Тюрьма успела наложить на него мрачное клеймо уголовника.
Было заметно, что Фофанов искусственно подстегивает самого себя. В сущности, ему было противно играть навязанную ему роль беспощадного мстителя, который обязан карать других за совершенные ими прегрешения. Ему даже был симпатичен сидящий рядом с ним кряжистый мужик. И если бы они сошлись врукопашную, еще неизвестно, на чьей стороне была бы победа. Но, черт бы побрал эти неписанные правила, по которым он был обязан либо избить обоих любовников, либо прикончить. Черт побери их обоих! Он должен был что-то предпринять вместо того, чтобы наслаждаться выпивкой и вкусным закусоном!
Фофанов решил повторить свою издевательскую выходку с поднесением на кончике финки - нет, не колбасы, а буженины. Но Кажгаров отшатнулся в сторону. Лицо его побагровело, на висках вздулись синие вены.
- Ты че выкобениваешься? - возмущенно произнес Кажгаров.
Фофанов с размаху всадил финку в стол, рядом с правой рукой Кажгарова. Задетая локтем Фофанова бутылка с водкой разбилась о пол.
Шурочка испуганно вскрикнула.
А Кажгаров вдруг стал задыхаться.
- Ингалятор, - прошептал он. Шурочка кинулась к полушубку Кажгарова, где должен был находиться ингалятор, раз его не оказалось у Кажгарова в пиджаке.
- Не сметь! - зарычал Фофанов. - Кому говорят!
Но Шурочка не послушалась, она протянула руку с ингалятором Кажгарову. И тогда Фофанов резко ударил по руке Шурочки. Ингалятор упал на пол.
Кажгаров зашелся кашлем, потом захрапел и голова его со стуком упала на стол.
Фофанов отвлеченно подумал: подох старик! Теперь ему, Фофанову, не пришьют "мокрого" дела. Если бы приплюсовали к побегу, сколько сроков намотали бы!
Шурочка кинулась к Кажгарову, но Фофанов загородил ей дорогу.
- Ты еще мало с ним вожжалась? Пора и про мужа подумать! Я изголодался по бабе. Он потащил Шурочку в спальню и швырнул ее на кровать. Шурочка пыталась вырваться, но Фофанов, сдирая с нее платье, ворковал:
- Ну что ты, дурочка? Неужели не соскучилась по законному мужу?
Она была оскорблена его наглостью. Он был такой же насильник, как все те, кто добивался ее по-звериному.
- Отпусти меня! Больно!
Сопротивление Шурочки распалило Фофанова еще сильнее. Он сорвал все, что на ней было.
Шурочка заплакала.
- Ну что ты ревешь? - расстегивая штаны, бормотал Фофанов.
- Не могу я так, не могу.
- А с ним могла, сука? Ты любила его, признавайся?
Обезумев от боли и унижения, Шурочка, не помня себя, с ненавистью закричала:
- Любила, любила, назло тебе!
Он влепил ей пощечину.
- Он хороший, он добрый, не то, что ты!
Фофанов отпрянул от нее, словно ошпаренный. Желание обладать Шурочкой, желание, которое он копил в себе бессонными тюремными ночами, вмиг испарилось. Теперь он испытывал к этой предательнице одну лишь ненависть. Она душила его, кровавым туманом застилала глаза.
Он метнулся на кухню, выдернул из стола финку, вбежал в спальню и с ненавистью, смешанной с похотью, близкой к оргазму, всадил финку в сверкающее белизной женское тело.
Шурочка даже не вскрикнула. Лезвие разорвало ее сердце. Кровь тугой струей брызнула из раны в лицо убийце.
Фофанов вытер рукой кровь, размазав ее по щекам и лбу.
Шурочка лежала с открытыми глазами и смотрела на Фофанова со страхом. Этот неподвижный взгляд был нестерпим. Он жег, донимал, обвинял.
Когда Фофанов взглянул на голые ноги Шурочки, воспоминание о любовных играх с ней вспыхнуло яркой искрой и тотчас погасло.
Снаружи, с улицы, донеслось истерическое завывание милицейской сирены. Страх окатил Фофанова знобкой волной. Он затравленно подумал, что это приехали за ним. В эту минуту он не мог здраво рассуждать. Автоматически сработал инстинкт самосохранения. Фофанов сдернул с вешалки шапку и ватник, зачем то механически находу подцепил со стола кусок колбасы и сунул ее в карман.
Фофанов выскочил на улицу. Оглянулся по сторонам. Милицейской машины не было поблизости. Морозный воздух ударил ему в ноздри. Ему остро захотелось жить.
Он стал перебегать дорогу. И в эту минуту на него с разбегу налетел невесть откуда взявшийся мотоциклист. Фофанова отшвырнуло на обочину.
Фофанов лежал на сугробе, а из кармана ватника нелепо торчал кусок колбасы. Последнее, что он увидел в свое предсмертное мгновение, была меловая таблетка тусклого зимнего солнца.

КУСТАНАЙ-РИГА-КАРМИЭJ1Ь, 1979-2000 г.