Наконец баба Шура решилась на большое дело. Поднакопила деньжат с пенсии и купила двести десять штук кирпичей. Почему ровно двести десять? Да потому что как раз столько, по её расчётам, ей и было нужно, чтобы заложить широкую трещину в стенке дома и сделать укрепление этой самой стены, которая с каждым новым дождем отходила в сторону всё большее и больше. Конечно, хорошо бы не только одну стенку, а весь дом обложить кирпичом, да только откуда же у старушки возьмутся такие деньги? Вон весь и доход-то: пенсия да огород. А вот стенку-то надо бы обязательно подремонтировать, иначе, не равён час, весь дом развалиться может.
Сосед Гришка обещал бабе Шуре исполнить всю работу наилучшим образом. Сошлись они и в цене: пятьсот рублей на руки наличными и две бутылки самогонки, которые баба Шура должна была выменять за картошку у его же собственной жены Клавдии. Конечно, человеку несведущему может показаться несколько странной затея Гришки с обменом, но только не Гришке. Какая же она странная, если Клавдия никогда сама не даст ему ни стаканчика, а тем более бутылку, все продаст. А заполучить зелье путем кражи Гришка тоже не может, поскольку на кладовку, где хранится самогонка, повешен сложный замок с кодом! Код не поддается никакой Гришкиной расшифровке, и не дай Бог этот замок сломать! Вот такая незадача. Да и бабе Шуре самогон незачем покупать – денег нет на него лишних. Другое дело обменять на картошку, вон, сколько её накопала прошлой осенью. Вот вроде бы всё и складывается ладно, чин по чину.
Кирпичи они с Гришкой пока что уложили штабелем, аккуратно по двадцать пять штук в каждом слое. Получилось в штабеле ровно восемь рядов и ещё сверху отдельно уместили десять кирпичей. Накрыли сверху от дождя все это хозяйство целлофаном, поверх него для надежности бросили старую телогрейку и разошлись по домам до тепла.
Тепло наступило быстро, за огородными делами и не успели даже оглянуться. Май выдался необыкновенно жарким с кратковременными ливневыми дождями и грозами. Сады все прямо утопали в цвету. Выйдешь за калитку, и будто туман нежный, белорозовый покрывает всю землю. А в этом тумане яркие кружевные пятна сирени. Красота…
За маем уж и июнь наступил. Кусты и деревья покрылись густой зеленой листвой, травы сочные, мощные вымахали. Пора было уж и за дело договоренное приниматься. Да и Гришка уже ни один раз, наведываясь, заговаривал о строительстве. Понятное дело, у него тоже свой интерес был. Картошку Клавдия давно взяла, ещё на посадку, и самогон принесла, ни о чем не догадываясь. Самогон, правда, хороший у неё. Чиркнешь спичку, он вспыхнет и горит потом голубовато синим пламенем – крепкий, Гришка доволен будет. Пятьсот рублей тоже уже припасла, лежат они в ящике старого комода. Правда, пятидесятирублёвками, но это даже и хорошо. Будет Гришка аванс просить, а она ему не сотенку, а пятьдесятку даст, так-то лучше.
В тот день баба Шура проснулась с петухами. Как же, до прихода Гришки надо же и вёдра приготовить, и мастерок ещё отыскать в сарае, лопату достать, да и с кирпичей всё барахло сверху поснимать. Взялась она за верёвку, которой они перевязали еще ранней весной всё покрытие, думала, ещё резать её придётся, а она сама-то и свалилась на землю. Что такое? Сгнила верёвка что ли, - подумала баба Шура, - вроде крепкую Гришка тогда приносил. Стала снимать целлофан, а он уж открыт наполовину и завёрнут.
Батюшки!.. Так и села на месте баба Шура, а кирпичей-то, которые десять сверху лежали, и нет… Мало того, уж верхний кирпичный квадрат и не квадрат вовсе – от двадцати пяти-то только пять штук и осталось. Как же так?! Испугалась баба Шура, подумав сразу о трещине в стене, как же теперь?..
Гришка так и застал её, сидящей на перевернутом ведре рядом с раскрытыми кирпичами.
Он долго возмущался возникшим обстоятельством, презрительно морщился и бил себя в грудь, утверждая, что, конечно, это не его рук дело, и божился. А потом обещал отдать ей бесплатно свои старые кирпичи, оставшиеся от так и недостроенной им бани.
Бабу Шуру знали и уважали не только все соседи, но и вся деревня. Ни проходило и дня, чтобы кто-нибудь к ней не наведался. Кому-то рассады даст, кому мучицы, соли. Ей тоже несли гостинцы – то пирогов, то ранней капусты, а то вот и кота притащили прошлым летом. Жили соседи дружно, не может быть, чтобы кто из них украл. Опрашивать их и искать вора и пропавшие кирпичи она наотрез отказалась и затосковала. Гришку просила никому ничего не говорить про кражу, всё содержать в тайне, никого понапрасну не обвинять и не беспокоить. Строительство решили временно заморозить, отложить до августа, а к тому времени подкупить украденные кирпичи.
Но внутри, на душе, все-таки оставался неприятный осадок, как-то тошно было, будто червь какой сосёт, и сердце теребило, не давало покою. Кто же из деревни мог сподобиться на кражу?
До вечера они с Гришкой стойко держали обет молчания - об этой краже не говорили совсем, будто бы её и вовсе не было. Но вечером Гришка не выдержал внутреннего напряжения и предложил провернуть интересное дельце – провести, так сказать, засаду на вора, поймать вора, как говорится, с поличным. Кстати, и заросшие высоким бурьяном кусты прямо напротив кирпичей могли бы стать местом их засады. Так и договорились. Гришка будет дежурить ночью, а баба Шура днем в укрытие спрячется.
Ночь прошла спокойно. Вор не приходил. Кирпичи все были на месте.
Утром Гришка всё так и доложил бабе Шуре. Теперь настал её черед караулить.
Только она поставила скамеечку за кустами, как что-то вдруг будто бухнуло у забора, где кирпичи лежали. Смотрит, а чья-то рука за кирпичом тянется. Баба Шура так и застыла на месте, прямо остолбенела от неожиданности. Страсть какая! От стресса никак понять не может, кто же это? Видно, что женщина с сумкой, но кто такая?
А рука уже и за вторым кирпичом тянется. Женщина, точно женщина! Она, это она взяла два кирпича и положила их в свою сумку. Батюшки! Так и всплеснула руками баба Шура, да неужто это Павлина!? Пашка и есть! Смотрит, а Павлина уже направляется от забора к дороге и уходит. Сама не поняла как, вскочила баба Шура и в обход, через огород, да навстречу Павлине-то и выбежала.
Павлина увидела бабу Шуру и сделалась вся бледная.
- Здравствуй, Павлина! – говорит баба Шура, - что несёшь? Никак мои кирпичи?
Павлина так и присела. Глаза вытаращила, потом дрожащими руками прижала к себе сумку, стараясь что-то прикрыть, спрятать получше. Лицо её стало ещё больше бледнеть и сделалось, наконец, зеленовато-мертвенным. Павлина еле выдавила из себя:
- Шура…это ты, откуда?
- Я, Павлина, я. Кирпичики-то зачем взяла?
- Шура, да я два всего-то и взяла. Мне в духовку печную положить надобно, горят пирожки…
- Пирожки, говоришь, горят, что ж, попросила бы, я тебе сама дала бы для духовки-то.
Нет, Пашка, не для духовки ты крадешь кирпичи. Два говоришь? Нет, не два. Их там уж десятка три не хватает!
Павлина отвела глаза в сторону и пробурчала:
- Прям уж…десятка три…
- Как же так, Паша, ты ведь в церковь ходишь каждый день, в хоре церковном поешь…
И воруешь, зачем? Что ж, это ты, значит, идешь с утренней из церкви мимо нас, по нашей улице и берешь два кирпича в сумку, потом идешь с вечерней, тоже два берешь…
Зачем они тебе эти кирпичи, Паша?..
Павлина опустила глаза, и лицо её стало медленно сначала розоветь, а потом превратилось в багрово-красное сплошное пятно. Глаза наполнились слезами, губы задрожали, и она запричитала:
- Шура, Шура, прости, бес попутал, бес попутал…
На, вот, возьми их обратно…
С этими словами она выхватила злосчастные кирпичи из сумки и протянула их бабе Шуре.
- Не возьму, Паша…я не буду у тебя их отнимать.
- Тогда я их выброшу! - Срывающимся голосом закричала Павлина.
- К чему выбрасывать добро, раз взяла, неси домой, Паша. Но больше не воруй.
Баба Шура повернулась спиной и пошла домой по дороге.
Вор был пойман, но на душе, будто камень какой-то положили.
Гришка долго ругался. Особенно его возмутила схема воровства кирпичей.
- Это надо же, шумел он, - из церкви ведь идет, а чужое прихватывает по пути…
Грозился сбегать на Бульварную улицу поскандалить, но баба Шура была против. Потом решили с ним про Павлину никому не рассказывать, Бог с ней, с Павлиной.
Она и сама перестала ходить по их улице, в церковь добиралась обходными путями. Соседи, привыкшие видеть её каждое утро и вечер, удивлялись, что с ней могло произойти. Сидя на лавочке, судачили про нее, опасаясь, не заболела ли?
Вся бы эта история с кирпичами так бы и забылась потихонечку, если бы не тот четверг. Прошло уж, пожалуй, две недели с того дня, когда была поймана Павлина с поличным. А тут вбегает на порог Гришка, возбужденный, с такими огромными глазами, будто происходит вокруг что-то необыкновенное, доселе им невиданное. И прямо с порога кричит бабе Шуре, размахивая своими длинными жилистыми руками:
- Скорее, скорее пойдем к забору! Твои кирпичи размножаться стали!
- Как размножаться?- испугалась баба Шура, не понимая смысла его слов, но, уже предчувствуя что-то неладное, а её сердце даже как-то екнуло, и всё тело потянуло вниз, к земле. Опять кирпичи, будь они неладны…уж и зачем только я их и купила …
Насторожило её немного лишь то обстоятельство, что от Гришки попахивало Клавкиной самогонкой. Неужели,- подумала она, - спьяна чего наговаривает или показалось ему что?
А Гришка уже стоял у забора и тыкал пальцем в кирпичи. Их было снова ровно восемь полных рядов и сверху лежало ещё восемь штук кирпичей…
Что ощутила баба Шура в тот момент, она и сама не знает, а вот подумать подумалось:
«Значит, раскаялась Павлина, все-таки, раскаялась…
А те два кирпича, видно, найти не может, забыла, куда выбросила…»