Глава 2
Камергер Резанов в Америке и подлинная
история «Юноны» и «Авось»
Вернувшись в Петропавловскую гавань и покинув «Надежду», действительный статский советник, камергер двора Его Величества Николай Петрович Резанов намеревался проинспектировать русские поселения в Америке, надеясь, что этот вояж будет более полезным Отечеству, чем его безрезультатно закончившийся визит в Японию. Тяготы и лишения кругосветного путешествия сказались на здоровье камергера, и он, нуждаясь в услугах врача, настойчиво предлагал Георгу Лангсдорфу отправиться к берегам Америки вместе с ним. Однако Лангсдорф медлил с ответом на это, для натуралиста более чем заманчивое предложение. Тридцатидвухлетний доктор медицины, известный в Европе натуралист и естествоиспытатель, привыкший самостоятельно принимать решения, тяготился обществом Резанова, человека, требовавшего беспрекословного подчинения своей персоне.
Спустя несколько дней, из Охотска пришла шхуна «Святая Мария». Капитан шхуны лейтенант Хвостов и его помощник мичман Давыдов были знакомы камергеру еще по Петербургу. Весной 1802 года, сразу после указа императора, позволявшего морским офицерам не оставляя службы поступать в Российско-Американскую компанию, закадычные друзья Николай Хвостов и Гавриил Давыдов первыми появились в правлении компании на Мойке у Синего моста. Лейтенанту тогда было 26 лет, а мичману – 18; оба из обедневших дворянских семей, окончили морской кадетский корпус. Точно неизвестно, что же могло свести вместе офицеров, столь разных по возрасту, впрочем, как и по своему характеру. Но по некоторым данным, они были родственниками и знали друг друга с детства. Не столько предложенное компанией жалованье, превышавшее раз в десять обычное флотское, сколько страсть к путешествиям и возможность побывать в дальних неизведанных странах влекла офицеров. С тех пор их судьбы навсегда вошли в историю и переплелись вместе.
Наскоро собравшись, они отбыли через Сибирь в Охотск, а оттуда на судне компании отправились в Америку, на остров Кадьяк, где остались на зимовку. По весне привели компанейское судно с грузом в Охотск и «сухим» путем вернулись в Санкт-Петербург. Бравые офицеры, первыми побывавшие в далекой Русской Америке, оказались в центре внимания петербургского общества. Фамилии их упомянул в своих стихах знаменитый Гаврила Державин. В отличие от шумного безудержного гуляки Хвостова, Давыдов был человеком скромным, с утонченной поэтической душой. Между делом сочиняя стихи, мичман серьезно взялся за написание книги о далеком путешествии, основываясь на путевых заметках своих дневников. Спустя несколько месяцев, по требованию компании оба офицера по хорошо знакомой дороге вновь отправились на Дальний Восток. В Охотске лейтенант Хвостов принял под свое командование шхуну «Святая Мария», недавно построенную на местной верфи. Слишком мало было в здешних краях настоящих мастеров-кораблестроителей, и судно это получилось несколько «кривобоким», что не замедлило сказаться на его мореходных качествах.
26 июня 1805 года Лангсдорф заключил с камергером Резановым контракт, и в тот же день на шхуне «Святая Мария» они отправились в Русскую Америку. Путешествию сопутствовал попутный ветер, но стоило ему лишь ненадолго перемениться, как судно тут же подвергалось неимоверной качке. Лейтенант Хвостов умело исполнял обязанности капитана корабля. С лихо подкрученными усами и покрытыми соленой морской пылью бакенбардами, в просоленных морских ботфортах, чуть охрипшим голосом он подавал команды рулевому и матросам. Здесь же нес вахту его верный товарищ мичман Давыдов.
«Святая Мария» зашла в Капитанскую гавань острова Уналашка в цепи Алеутских островов и, выгрузив доставленные из Охотска товары, направилась дальше. Спустя сутки ветер усилился, и шхуна подверглась серьезному испытанию. Десятиметровый бушприт, закрепленный охотскими горе-мастерами в основании судна лишь на один метр, вдруг обломился. Хвостов приказал убавить парусность и снять стеньги, и при попутном ветре корабль продолжал свой путь со значительной потерей в скорости.
На острове Кадьяк «Святая Мария» встала на ремонт. Резанова встретил начальник кадьякской конторы Иван Баннер. Камергер живо знакомился с работой конторы и вникал в особенности жизни поселения. Местный священник отец Гедион, прибывший на остров на шлюпе «Нева» в 1804 году, с гордостью показал небольшую школу, где обучались в основном дети от смешанных браков русских с местными женщинами – креолы. Резанов распорядился школу расширить, принимать детей, как креолов, так и всех других местных народностей без всякого различия в сословиях. Обучать их надлежало не только грамоте, но и различным ремеслам. Наиболее одаренных детей предполагалось направлять для дальнейшего обучения за счет компании в Санкт-Петербург, чтобы они, получив образование, вернулись в родные края и приносили пользу государству Российскому. Камергер пристыдил священников, что проповеди свои они читают только по-русски, до сих пор не изучили местных языков, и в тот же день сам принялся за составление словаря.
Резанов советовал священникам неустанно прививать местным детям понятия нравственности и добропорядочности. Однако, пожив некоторое время на Кадьяке, камергер с горечью осознал, что в окружающем мире примеров таких понятий для детей было крайне мало. Русские промышленники в большинстве своем были людьми крайне невежественными, пьяными и буйными. Во время нередких пьяных загулов в поселении вооруженная толпа становилась просто неуправляемой. Каких же невероятных усилий стоило правителю Баранову на протяжении многих лет удерживать этих людей в повиновении, призывать их к дисциплине и сплачивать во время нападений воинственных индейцев. Некоторые из промышленников женились на местных женщинах, обзаводились детьми. По завершении своего контракта с компанией они уезжали в Охотск, оставив семью, что, впрочем, для семьи можно считать благом. Как правило, в Охотске все заработанные деньги, огромные по российским понятиям, пропивались, и кормилец вновь заключал контракт с компанией и возвращался еще на несколько лет. Но случалось, промышленник забирал семью с собой и, пропив все деньги в Охотске, скрывался на необъятных просторах Сибири, а его жена с малым ребенком оставалась на чужбине без всяких средств к существованию.
Еще одна неприглядная сторона особенности жизни в Русской Америке, совершенно не видимая из-за стола чиновника в Петербурге, вдруг открылась камергеру Резанову. Поступившие в компанию морские офицеры совершенно выходили из подчинения и занимались самоуправством. Выходцы из дворянских семей, они не желали подчиняться начальникам контор, безродным «купчишкам». Прибыв на вверенном им корабле в селение, они предавались безудержному пьянству, на складах и в магазинах брали все, что хотели, спаивали промышленников и тем самым всячески мешали работе компании. Тогда даже Баранову с трудом удавалось урезонить офицеров и навести установленный порядок в поселении.
Ступив на берег острова Кадьяк, лейтенант Хвостов сразу принялся влезать во все дела компании и всячески чернить начальника кадьякской конторы перед камергером Резановым. Молча выслушав издевательские замечания и упреки офицера, Иван Баннер потом рассказал камергеру, сколько хлопот и неприятностей доставил управляющим лейтенант Хвостов, пару лет назад оставшийся здесь на зимовку. Ничем другим он не занимался, а лишь предавался беспробудному пьянству. Однажды ночью в пьяном угаре офицер выбил стекла в доме начальника конторы и стрелял в комнату из пистолета.
Баннер даже показал Резанову оставшуюся в стене дыру от пули.
В начале сентября «Святая Мария» покинула Кадьяк, а спустя шесть дней вдали, сквозь туманную дымку показались крутые черные склоны горы Эджкомб. Обходя мелкие островки и отмели, умело ведомая лейтенантом Хвостовым шхуна вошла в залив и встала на якорь напротив крепости Новоархангельска. Тут же подошел баркас и на борт поднялся правитель Русской Америки, коллежский советник Александр Андреевич Баранов и, узнав камергера Резанова по кафтану, низко поклонился высокому гостю. Они крепко обнялись, и правитель посетовал, что не может встретить гостя хлебом и солью. Не было в Новоархангельске ни хлеба, ни соли, поселенцы питались лишь тем, что добывали на охоте и рыбалке, да пили отвар из еловых шишек, чтобы не заболеть цингой.
Несмотря на проливные дожди, строительство в Новоархангельске шло полным ходом. Лишь только дом подводился под крышу, как в него тут же вселялись жильцы. Жили поселенцы тесно, а большинство из них в ожидании своего жилья ютились в палатках и алеутских юртах. Высокий петербургский гость несказанно удивился, узнав, что сам правитель Баранов заботится лишь о том, чтобы его подчиненные быстрее вселились в новые теплые дома, а сам ютится в наспех сколоченном сыром дощатом сарайчике. Это его жилище не раз заливалось потоками воды, устремлявшимися во время сильных дождей с возвышенностей. Во многом благодаря тому, что правитель наравне с рядовыми служащими компании стойко переносил все тяготы и невзгоды, пользовался он огромным авторитетом и уважением у промышленных людей.
Резанова поселили в просторной светлой комнате только что построенного дома. В другой комнате этого же дома жили два корабельных мастера – Крюкин и Попов, привезенные камергером из Петропавловска. Резанов намеревался заложить в Новоархангельске верфь и строить корабли.
Бедственное положение с продовольствием, надвигающаяся зима и угроза голода сильно беспокоили камергера. Неожиданно он нашел выход из создавшейся ситуации. В гавань Новоархангельска зашел трехмачтовый парусник «Юнона» под командованием американского торговца и капитана Джона Вульфа. Резанов пригласил американца в гости и, угостив его водкой, предложил купить у него корабль вместе с вооружением и содержимым его трюмов. В обмен он обещал капитану и его команде двухмачтовый бот «Ермак», чтобы те смогли добраться до Гавайских островов. Оборотистый американец сразу же смекнул что к чему и, немного подумав, назвал цену, в два, а то и в три раза превышавшую стоимость корабля и его содержимого. Резанов, к немалому удивлению американского капитана, не торгуясь, выложил на стол сумму в 68 тысяч испанских пиастров и выписал вексель на Главное правление компании в Санкт-Петербурге на сумму около 32 тысяч испанских пиастров. Вульф обязался поставлять из Бостона необходимые товары по сходной цене, а кроме того, при удачном стечении обстоятельств, к весне доставить из Кантона большую партию риса.
К большой радости правителя, несколько десятков английских ружей поступили на вооружение Новоархангельского гарнизона. Русские ружья, втридорога приобретаемые у купцов в Охотске, были большей частью некачественными и быстро выходили из строя, тогда как индейцы-тлинкиты вооружены были хорошими английскими ружьями и пользовались ими очень умело.
«Юнона» - трехмачтовая шхуна водоизмещением 206 тонн, с четырнадцатью пушками, построенная из дуба и обшитая медными листами, полностью снаряженная, поступила в распоряжение компании. Капитаном Резанов назначил лейтенанта Хвостова, а его помощником – мичмана Давыдова.
Но, приняв командование кораблем, Хвостов предался такому пьянству, продолжавшемуся почти три месяца, что справиться с ним не мог уже никто. За это время он взял на складах компании и записал на свой личный счет девять с половиной ведер французской водки и четыре с половиной ведра чистого спирта.
Камергер сильно сожалел, что доверил судно Хвостову, однако выбора у него не было. Несколько офицеров, что находились на берегу, в том числе и лейтенант Машин, также беспробудно пьянствовали, но они делали это по-тихому, не буянили и не причиняли вреда окружающим.
В ноябре запасы продуктов в поселении вновь были на исходе. Уговорами и угрозами Резанов пытался заставить Хвостова отправиться на Кадьяк за продовольствием. Наконец, поставив многочисленные условия, тот согласился, и «Юнона» покинула Новоархангельск. Две недели мучился камергер сомнениями, правильно ли он поступил, вернется ли Хвостов, не загуляет ли на Кадьяке, и тем самым обречет жителей Новоархангельска на голодное существование…
Но «Юнона» все же вернулась. Ее капитан запретил подниматься на борт приказчикам компании и приказал своим матросам выгрузить на берег только часть доставленного груза. Пьянство капитана и всей команды корабля продолжилось; к ним присоединились работавшие на верфи.
Не раз Хвостов, проснувшись среди ночи, выбегал на палубу и командовал: «С якоря сниматься!» Но к счастью, все матросы были настолько пьяны, что никак не могли исполнить команду своего капитана, и корабль оставался на месте. Тогда неугомонный лейтенант начинал палить из пушек, перепугав не только поселенцев, но и индейцев, зорко наблюдавших за тем, что происходило в поселении. После очередной такой выходки, мичман Давыдов съехал на берег и заявил Резанову, что больше не желает служить с Хвостовым.
Часть промышленников, не довольных строгими порядками Баранова, вышла из подчинения и предалась пьяному разгулу. Все они были вооружены и иногда без всякой причины начинали палить из ружей. Баранов распорядился удвоить посты и в случае попытки мятежа сразу же повязать всех бунтовщиков. Ситуация в поселении начинала выходить из-под контроля. С одной стороны наседали почувствовавшие свою силу индейцы, с другой, прямо в поселении, пьяная, никому не подчиняющаяся, вооруженная толпа. Промышленные люди за чарку водки готовы были разорить компанию не хуже индейцев.
Однажды удрученный Баранов пришел к камергеру Резанову и попросил отставки. Плоды его многолетнего труда рушились на глазах, а компания несла убытки. Верный помощник правителя Иван Кусков также просил отставки и намеревался при первой же возможности покинуть Новоархангельск. С большим трудом камергеру удалось уговорить их остаться и продолжить начатое дело для пользы государства Российского.
Скоро на «Юноне» закончилась водка, Хвостов съехал на берег и заявился к Резанову. Он потребовал немедленно выдать ему водки, но, получив отказ, нисколько не стесняясь, принялся ругать и оскорблять камергера. Но Резанов был спокоен. Он уже знал, как усмирить распоясавшегося лейтенанта. Ему было известно, что престарелые родители Хвостова находятся на содержании государства. Несколько лет назад, когда Николай Хвостов был еще молодым мичманом, его отец, потомственный дворянин, совершенно разорился. Однажды, когда на корабль, где служил мичман, приехал Павел I, тот бросился императору в ноги, умолял помочь его отцу. Император распорядился назначить отцу мичмана ежегодную пенсию в 1000 рублей. Этим-то обстоятельством и решил воспользоваться Резанов. Он заявил лейтенанту, что все его выходки и нанесенный компании вред будут известны в Главном правлении компании, что может немедленно отразиться на его родителях. Находившийся здесь мичман Давыдов растолковал Хвостову, чем это может грозить его родителям. Тут лейтенанта словно подменили. Он упал на колени и со слезами просил камергера не губить стариков. Попросил он прощения и у правителя Баранова. Камергер и правитель проявили великодушие и простили офицера.
С Кадьяка Хвостов и Давыдов принесли печальную весть. Прибывшая в гавань Трех Святителей промысловая партия алеутов-байдарочников сообщила о нападении на поселение в заливе Якутат. Этим поселением долгое время управлял помощник правителя Иван Кусков. Около сорока человек поселенцев – русских и алеутов, включая женщин и малых детей, были зверски убиты индейцами. Уцелели лишь две женщины и шестеро мальчиков, находившихся на покосе. Их захватили в плен и потребовали огромный выкуп.
Но «Юнона» принесла и хорошую весть. Незадолго до прихода ее на Кадьяк, из Павловской гавани острова вышло судно «Елизавета» с грузом продовольствия и направилось в Новоархангельск. Там же готовилось к выходу судно «Александр». Со дня на день ждали в Новоархангельске прихода судов. Но время шло, а корабли так и не появлялись.
На эллинге новоархангельской верфи заложили первое судно – небольшой одномачтовый тендер водоизмещением 40 тонн, получивший впоследствии название «Авось». Его командиром назначен мичман Давыдов.
В ожидании кораблей Резанов много размышлял над положением дел в Русской Америке. Многое он увидел своими глазами, и многое ему теперь стало понятным. Российско-Американская компания находилась на грани развала, удерживаемая лишь невероятными усилиями правителя Баранова. Назрела острая необходимость в реформах как внутри компании, так и в отношениях ее с государством. Освоение новых земель в Америке должно стать не только делом компании, но и делом Российского государства. Работавшие на компанию люди по истечению контракта непременно должны получить разрешение строить свои дома, обзаводиться хозяйством, семьей и прочно обосновываться на Американской земле. Это отвлечет их от пьянства, и со временем они станут добропорядочными людьми. Необходимо образование государственных органов власти и военных комендатур. Для защиты поселений от воинственных индейцев нужны боеспособные регулярные вооруженные формирования, а для защиты морских рубежей от посягательств иностранных купцов – военные корабли. Пополнять население колоний Резанов рассчитывал за счет ссыльных и осужденных за преступления. Российское общество будет радо избавиться от таких людей, а здесь, в Америке, поработав на компанию, они получат возможность обзавестись хозяйством и начать новую жизнь. Решение важнейшего вопроса – снабжение колоний продовольствием – камергер Резанов видел в распространении влияния России на юг, вдоль западного побережья Северной Америки, вплоть до границы испанской Верхней Калифорнии на южном берегу залива Сан-Франциско. Плодородные земли Калифорнии могли бы прокормить все русские колонии в Америке и даже Камчатку. Да и испанцы получат немалую выгоду от продажи излишков зерна россиянам.
Свои мысли камергер Резанов изложил в письмах директорам компании и при первой же возможности намеревался отправить их в Санкт-Петербург. Он хорошо понимал, что руководству компании и графу Румянцеву потребуется еще немало времени и сил для получения Высочайшего позволения от Государя Императора на осуществление столь грандиозных замыслов.
Время шло, наступил новый 1806 год, а корабли с продовольствием с Кадьяка так и не пришли. Не прекращавшиеся по нескольку дней проливные дожди сменились снегом, ударил небольшой морозец. Но недели через две температура воздуха превысила нулевую отметку, и снег растаял. Вновь шли дожди, но уже не такие сильные. От холодной сырости и невозможности хорошо просушить одежду почти все поселенцы и сам правитель Баранов страдали от болезней. Лечились отваром из еловых шишек да чаркой водки.
Чтобы избавить поселение от голодной смерти Резанов решает отправиться на «Юноне» к берегам Калифорнии и попытаться закупить продовольствие у испанцев. Капитаном он назначает мичмана Давыдова, но тот отказывается, ссылаясь на то, что с его стороны это было бы не честным по отношению к Хвостову. Тогда камергер поручает лейтенанту Машину готовить корабль к выходу, однако в последний момент все же решается доверить командование кораблем более опытному мореходу – лейтенанту Хвостову, а его помощником назначает Давыдова.
В начале марта «Юнона» снялась с якоря и направилась на юг. Неопытной и наполовину больной команде с трудом приходилось управляться с кораблем. Количество больных прибавлялось с каждым днем. Из-за отсутствия необходимых лекарств доктору Лангсдорфу далеко не всегда удавалось облегчать страдания своим пациентам. Никто не избежал цинги. Спустя несколько дней, заболел и сам Резанов.
Через две недели корабль достиг устья реки Колумбия. Камергер намеревался обследовать берега и само устье, чтобы в дальнейшем основать в этих местах поселение. Вечером на берегу хорошо видны были множество индейских костров. На следующее утро из-за переменных ветров и непрерывной толчеи волн «Юнона» не смогла войти в устье реки, и лишь благодаря мастерству и мореходному опыту Хвостова удалось благополучно миновать многочисленные каменистые отмели.
Спустя еще две недели, ночью, «Юнона» бросила якорь вблизи залива Сан-Франциско. На рассвете, воспользовавшись попутным ветром, корабль на всех парусах направился в залив. В испанской крепости на возвышенном берегу поднялся переполох. Испанцы готовились предотвратить попытку корабля под неизвестным флагом проникнуть в их владения. На стену крепости поднялся офицер и в рупор спросил, какого государства сей корабль? С «Юноны» ответили, что корабль российский. Никогда еще в тех местах не бывали корабли под российским флагом. После некоторого замешательства с берега последовала команда немедленно бросить якорь и остановиться, но Резанов приказал не обращать внимания и двигаться дальше. Крепостные пушки молчали, а испанские солдаты, суетливо бегая по берегу, лишь наблюдали, как «Юнона» прошла мимо крепости и, удалившись от нее на пушечный выстрел, встала на якорь. Вскоре из крепости выехали около двух десятков всадников и направились вдоль берега к кораблю. Тем временем от «Юноны» отошел ялик с мичманом Давыдовым. Камергер отправил его на берег с сообщением, что прибыл тот, о ком испанское правительство должно было известить губернаторов своих колоний. Отправляясь в кругосветное плавание, Резанов заручился дозволением короля Испании в случае необходимости посещать испанские колонии. На берегу ответили, что имеют повеление от своего короля оказать всяческую помощь русскому государственному чиновнику. С легким сердцем камергер съехал на берег. Там его любезно встретил дон Луис де Аргуэльо, сын коменданта президио , исполнявший обязанности своего отца в его отсутствие.
Когда-то в юности Резанов изучал испанский язык, но с годами многое забылось, и поначалу он испытывал некоторые затруднения в общении с доном Луисом. Часто на помощь камергеру приходил доктор Лангсдорф, свободно говоривший на близком к испанскому португальском языке.
Для пользы дела и для предания своей персоне большей значимости Резанов назвался главным начальником всех российских колоний в Америке, назначенным самим Государем Императором. Польщенный прибытием столь высокого гостя, дон Луис пригласил камергера на обед в президио. Он также распорядился немедленно снабдить корабль свежими съестными припасами и отправить курьера к своему отцу в Монтерей – столицу колонии, где тот находился в гостях у губернатора Верхней Калифорнии. Еще дон Луис вежливо осведомился, где же корабли «Надежда» и «Нева», о которых говорилось в послании из Мадрида. Резанов ответил, что прошлым летом отправил их в Россию, а сам остался зимовать на Ситке.
На следующий день Резанов вместе с Лангсдорфом и офицерами посетил миссию Сан-Франциско, находившуюся примерно в часе езды верхом от президио. Монахи-францисканцы говорили на латыни, и доктор, свободно владевший этим языком, вновь оказал камергеру неоценимую услугу, выступив в качестве переводчика. Миссионеры со вниманием выслушали Резанова и заверили его, что для миссии было бы огромной выгодой торговать с русскими колониями. Ежегодно у миссионеров остаются излишки хлеба и других продуктов, и они готовы их продавать, однако на то нужно специальное разрешение из Мадрида. Испанские законы запрещают своим колониям самостоятельно заниматься коммерческой деятельностью с иностранцами. Камергер считал это серьезным препятствием, однако при умелом ведении переговоров рассчитывал на успех. За обедом в миссии Резанов щедро одарил миссионеров дорогими подарками, чем, несомненно, завоевал их симпатии. Вечером, в хорошем настроении он вернулся на корабль, считая свой визит в миссию первым удачным шагом на пути переговоров.
Резанову не позволили отправиться в Монтерей, расположенный в 80 милях к югу от залива Сан-Франциско. Но это решение не было для него неожиданностью – он хорошо знал, что испанцы не допускают иностранцев во внутренние владения своих колоний. Вскоре из Монтерея вернулся комендант президио дон Хосе Дарио Аргуэльо и сообщил, что губернатор Верхней Калифорнии извещен о прибытии русского корабля и скоро сам прибудет в президио.
День ото дня Резанов все более и более свободно говорил по-испански. Ежедневно находясь среди испанцев, он уже мог без посторонней помощи вести продолжительные беседы на их родном языке.
Тем временем среди команды «Юноны» шли разговоры о чудесной Калифорнии с благодатным сухим теплым климатом и ее плодородными землями, и что неплохо было бы здесь остаться навсегда. Четверо матросов из прежней команды корабля, оставшиеся на «Юноне» после продажи ее капитаном Вульфом – трое американцев и один немец – попросили у испанцев разрешение остаться в их владениях. Испанцы ответили отказом, и тогда Резанов приказал арестовать их и свести на остров в глубине залива, где они будут находиться до самого ухода корабля. На другой день двое русских матросов, самых опытных и умелых, отправились на берег постирать на речке одежду и сбежали. Эти происшествия серьезно расстроили камергера. По-человечески он понимал матросов. После холода, голода, болезней, стольких невзгод и опасностей, попав в солнечный рай, они должны в скором времени вновь вернуться на север, быть может, на собственную погибель. Не мог допустить камергер разброда на корабле и дезертирства моряков. Там, на севере, в Новоархангельске, за две тысячи километров от залива Сан-Франциско, «Юнону» ждали почти четыре сотни человек, ждали и надеялись, что привезет она хлеба и спасет их от голодной смерти. Камергер распорядился выставить на берегу, напротив стоянки корабля, пост и жестоко пресекать любые попытки дезертирства. Он немедленно сообщил испанцам о сбежавших матросах и настоятельно требовал в случае поимки беглецов немедленно выслать их в Россию, где они будут подвергнуты заслуженному наказанию.
Чтобы скрасить пребывание россиян в Калифорнии, ожидавших приезда губернатора, комендант президио приглашал Резанова и офицеров к себе в дом. Здесь-то и началась та романтическая история, впоследствии воспетая поэтами и получившая широкую известность как в Америке, так и в России. Дон Луис представил гостям свою пятнадцатилетнюю сестру, Марию де ла Консепсьон. Стройная, с роскошными черными шелковистыми волосами, кареглазая Кончита, как называли ее дома, слыла первой красавицей Калифорнии. Русские гости почтительно поклонились юной красавице в ответ на ее реверанс. Ни Хвостов, ни Давыдов не знали по-испански ни слова, и, испытывая некоторую неловкость, лишь молча взирали на девушку. Камергер Резанув выразил свое восхищение изысканным комплиментом и без труда завладел вниманием юной испанки. Георг Лангсдорф также имел возможность побеседовать с девушкой и был сражен ее красотой и обаянием. В тот же вечер, вернувшись на корабль, он записал в своем дневнике: «Она выделяется величественной осанкой, черты лица прекрасны и выразительны, глаза обвораживают. Добавьте сюда изящную фигуру, чудесные природные кудри, чудные зубы и тысячи других прелестей. Таких красивых женщин можно сыскать лишь в Италии, Португалии или Испании, но и то очень редко».
Почти ежедневно Резанов посещал дом коменданта президио и находился в обществе Кончиты. Очерствевшее сердце сорокадвухлетнего камергера понемногу оттаивало. Сколько же ему пришлось пережить за несколько последних лет – смерть любимой жены, опасное путешествие через два океана, неудачи и разочарования, страдания и невзгоды, голод, холод, болезни… С удивлением для себя он отметил, что девушка не по годам умна, рассудительна, любознательна, знакома с политической обстановкой в Калифорнии, знала многое из того, что иностранцам здесь знать не дозволялось. Общение с юной красавицей камергер считал для себя наградой за все перенесенные страдания. Она с интересом слушала его рассказы о далекой северной стране, о ее природе, людях, о великой императрице Екатерине II. Он чувствовал, как день ото дня крепнет ее любовь к нему. Кончита призналась, что жизнь в Калифорнии, отдаленной и заброшенной испанской колонии, для нее скучна и однообразна. Она же грезила Европой, мечтала о светской жизни и желала блистать на балах…
Губернатор Верхней Калифорнии дон Хосе де Арильяго, а вместе с ним комендант Монтерея дон Хосе Нурриега и несколько офицеров, приехали к вечеру 19 апреля. На следующий день на берег прибыли верхом два знакомых уже Резанову миссионера, и сообщили что комендант и сам губернатор приглашают его на обед. Камергер ожидал прибытия на корабль самого губернатора, или хотя бы офицера с официальным приглашением от него, как требовалось по этикету, однако отец Педро, с которым он уже успел хорошо подружиться, отшутился, сказав, что здесь, в Америке, все гораздо проще и искренней. Резанов принял приглашение и в сопровождении своих офицеров отправился в президио. По дороге он осторожно спросил отца Педро об обстановке в президио, и готов ли губернатор продать хлеба русским. Священник, понизив голос, сообщил крайне неприятную и ошеломляющую новость. Перед самым отъездом из Монтерея губернатор получил известие из Мексики о вступлении в ближайшем времени России в войну против Франции. Испания всегда была верным и преданным союзником Франции и это означало лишь одно – Россия и Испания становились враждующими державами. Это сообщение, обрекавшее на неудачу его визит в Калифорнию, словно удар молнии поразило Резанова. Как умелый и опытный дипломат, он сохранил самообладание, но тут же направил одного из своих людей на «Юнону», якобы за забытым платком, с указанием никого не отпускать на берег и быть готовыми к немедленному снятию с якоря.
Подъезжая к президио, Резанов был готов ко всему. Испанцы могли арестовать его как вражеского шпиона. Его прибытие на «Юноне» вполне могло быть расценено, как коварный замысел врага. В Монтере всерьез могли опасаться прибытия «Надежды» и «Невы», высадки русского десанта и захвата Калифорнии. Но улыбающиеся лица испанских красавиц и губернатор в парадном мундире, стоявший на пороге дома коменданта, успокоили камергера. Обменявшись приветствиями и любезностями, они прошли в дом. Резанов рассказал губернатору о цели своего визита, всячески подчеркивая свои дружеские намерения. Внимательно выслушав его, губернатор спросил, давно ли он получал вести из Европы. Камергер сказал, что около десяти месяцев ничего не знает о происходящих там событиях. Тогда губернатор рассказал уже известную Резанову новость, на что камергер, изобразив крайнее удивление, принялся заверять его, что здесь, в Америке, совершенно другие заботы, а Европа так далеко, что, возможно, там уже давно объявлен мир. Уверенность, с которой держался Резанов, его доброжелательность, благодушный тон и почтительность в отношении к испанцам рассеяли подозрительность в душе губернатора. Камергер неуклонно подводил разговор к главной теме своего визита – возможности закупить в Калифорнии зерно, но губернатор не спешил с ответом. Он предложил встретиться завтра и ознакомиться с официальными документами, удостоверяющими полномочия Резанова, чтобы представить их вице-королю.
Вечером камергер встретился с Кончитой и от нее во всех подробностях узнал, о чем говорили комендант и губернатор после его ухода. Резанов произвел благоприятное впечатление на губернатора, и тот искренне желал ему помочь, однако опасался неудовольствия вице-короля и хотел бы избавиться поскорее от таких гостей.
На другой день Резанов представил все необходимые бумаги. Губернатор был удовлетворен и признался, что предложение Резанова очень его заинтересовало, но вести торговлю по строгому предписанию правительства он никак не может. К тому же со дня на день ожидает он прибытия курьера с донесением, в котором вероятнее всего будет указание о немедленном разрыве всяческих отношений с Россией. Камергер заверил губернатора, что покинет Калифорнию при первом же его требовании, однако хотел бы получить надежду на возможность приобретения нужного количества хлеба. Он осторожно заметил, что пять тысяч пудов зерна не могут считаться торговлей. Губернатор, немного помедлив с ответом, согласился. Но тут же он вспомнил, что русские привезли с собой товары, которые надеются сбыть здесь, а это ничем другим, кроме как торговлей, назвать нельзя. Резанов хорошо понимал шестидесятилетнего губернатора. Не хотел тот в конце своей многолетней службы испортить свою безупречную репутацию. Камергер принялся всячески убеждать губернатора, что товары те принадлежат корабельному приказчику, и миссионеры в случае необходимости могут подать заявку на приобретение тех товаров. В конце концов, губернатор обещал снабдить Резанова всем необходимым.
Воодушевленный ответом губернатора, камергер вернулся на корабль и приказал готовиться к приему груза. Но прошло несколько дней, а мешки с зерном все еще оставались в миссии. Слухи о предстоящей войне усиливались с каждым днем. В скором времени ожидали прибытие к берегам Калифорнии испанского фрегата.
На «Юноне» царила нервозная обстановка. Резанов часто был резок и несдержан, что привело его к открытому конфликту с Лангсдорфом. В условиях заключенного между ними контракта предусматривалось проведение доктором естественнонаучных наблюдений и сбор коллекций. Однако то, что для Лангсдорфа было основной целью экспедиции, Резанов считал второстепенным и незначительным. Камергер постоянно брал доктора с собой на переговоры с монахами-францисканцами и использовал его в качестве переводчика. Однажды Лангсдорф напомнил ему, что эта услуга не предусмотрена контрактом, но такое замечание вызвало лишь гнев Резанова, стремившегося любой ценой заполучить зерно. Вероятно, масла в огонь подлили и случайные встречи Лангсдорфа с Кончитой. Собирая экспонаты для своей коллекции, доктор не раз встречал девушку, прогуливавшуюся неподалеку от президио. Они подолгу беседовали, и Лангсдорф с удовольствием рассказывал любознательной красавице о своей работе.
Эти встречи, явно, не остались незамеченными Резановым. Однажды, вернувшись вечером на корабль, Лангсдорф увидел, что изготовленные им чучела птиц, разложенные сушиться на палубе, были выброшены за борт. Взбешенный доктор направился к Резанову и потребовал объяснений, но камергер лишь отмахнулся, сказав, что чучела слишком дурно пахли. Обиженный таким непониманием и неуважением к своей работе, доктор заявил, что намерен разорвать контракт, а также впредь не исполнять роль переводчика. Резанов в долгу не остался, и они крепко повздорили.
Спустя еще несколько дней положение с закупкой зерна никак не улучшилось, однако же отношения к Резанову со стороны губернатора и коменданта оставались самыми теплыми. После долгих раздумий Резанов решается на неожиданный шаг. Кончита, всем сердцем полюбившая русского гостя, с надеждой ждала от него предложения руки. Большая разница в возрасте ее не пугала, и была в то время в порядке вещей. В тайных своих мечтах она уже видела себя в высшем свете Санкт-Петербурга. Резанов сделал ей такое предложение, и Кончита с радостью согласилась.
Эта новость для родителей Кончиты стала настоящим шоком. Они были фанатичными католиками, и обручение дочери с человеком православным считали совершенно неприемлемым. Но никакие уговоры не помогали, и девушка твердо заявила, что решения своего не переменит. Отец даже возил дочь в миссию к священникам, но и тем не удалось отговорить своенравную красавицу. Однако же и обвенчать влюбленных католический священник не мог. По церковным законам на вступление в брак католички с человеком другого вероисповедания требовалось разрешение самого Римского Папы.
Родители Кончиты вынуждены были смириться с решением дочери, и вскоре состоялась помолвка. Теперь влюбленным предстояло томительное ожидание позволения на брак из Рима от главы католической церкви.
Породнившись таким образом с семейством коменданта президио, Резанов почувствовал себя совершенно в ином качестве – испанцы теперь воспринимали его своим человеком. Даже губернатор, которого связывала с семьей коменданта многолетняя крепкая дружба, уже ничего не скрывал от камергера. Он честно признался, что не знает, каким образом, не запятнав своей репутации, совершить необходимую Резанову сделку. Тогда камергер предложил ему хитрую коммерческую схему: деньги за зерно будут переданы миссионерам с правом тратить их по своему усмотрению, а русские товары, предложенные от лица корабельного приказчика, жители Калифорнии приобретут по заявке, как предметы крайней необходимости. Нигде в документах на эту коммерческую сделку не будут фигурировать фамилии Резанова и губернатора Калифорнии.
4500 пудов необходимой россиянам провизии, среди которой кроме зерна было 470 пудов сала и масла, и 100 пудов соли и других вещей, были загружены в трюмы «Юноны». Русские люди оставили среди жителей Калифорнии самые благоприятные впечатления и испанцы с грустью расставались с ними. 22 мая все население президио вышло проводить русский корабль. Ветер надул паруса отяжелевшей, загруженной под завязку «Юноны», и погнал ее к выходу из бухты. Прогремел прощальный пушечный салют. Кончита стояла на берегу и махала на прощание кораблю, уносившему ее возлюбленного. Камергер Резанов смотрел на удаляющуюся фигурку девушки и надеялся вновь вернуться к благодатным берегам Калифорнии.
Плавание на север проходило удачно. Лишь однажды «Юнона» попала в сильный шторм и благополучно его выдержала. Вечером 20 июня корабль вошел в бухту у острова Ситка. К своему удивлению моряки не увидели ни одной байдарки, а на приветственный салют корабельных пушек ответа из крепости Новоархангельска не последовало. Резанов с тревогой рассматривал берег. Нигде не видно ни одного человека. Неужели все умерли от голода и болезней? А быть может, индейцы захватили крепость и перебили всех россиян? Резанов приказал Хвостову готовить к бою пушки и ружья.
Поздно вечером вдруг появились несколько байдарок и буксировали «Юнону» в гавань Новоархангельска. К великой радости камергера, поселение продолжало существовать.
Много событий произошло за те три с половиной месяца, что «Юнона» отсутствовала. Болезни и голод безжалостно косили людей. В первый месяц умерло семнадцать человек русских, а еще более шестидесяти находились в тяжелейшем состоянии. Такое же положение было и среди алеутов-байдарочников. В апреле к побережью подошли огромные косяки сельди, и состояние больных от свежей пищи заметно улучшилось. Но рыба привлекла и индейцев. Около тысячи тлинкитов спустились с гор и расположились в окружающей Новоархангельск местности. Заметив бедственное положение русских, они часто наведывались в поселение и высматривали оборонительные сооружения. Почувствовав опасность, Баранов собрал всех, кто мог держаться на ногах, усилил караулы и приготовился к обороне. Несмотря на огромное превосходство, напасть индейцы так и не решились. Очень боялись они могущественного правителя Баранова.
В то же время в гавань зашла трехмачтовая шхуна американского капитана Венчина, давнего приятеля Баранова. Индейцы обратились к американцу с просьбой продать им оружие и помочь захватить русское поселение. Венчин встретился с Барановым и, поняв причину столь настойчивых просьб индейцев, торговать с ними наотрез отказался. Он сурово пригрозил им, что в случае нападения поддержит русского правителя своими пушками. Угрозы подействовали, и индейцы поспешно ушли от Новоархангельска.
Спустя некоторое время, стали появляться на больших пирогах отряды хорошо вооруженных отборных воинов. Они осматривали гавань, оборонительные сооружения, строящееся на эллинге судно и всячески заверяли в своих дружеских намерениях. До Баранова дошли тревожные слухи, что тлинкиты хотят объединиться с двумя соседними племенами и числом более трех тысяч атаковать Новоархангельск. Они собирались захватить гавань, осадить крепость и сжечь строившийся на эллинге корабль. Правитель незамедлительно принял меры и за четыре дня, ценой невероятных усилий, вокруг расположенного на холме поселения был возведен высокий забор в виде частокола из бревен с бойницами для пушек.
Сразу после возвращения «Юноны» в русское поселение наведался один из индейских вождей со свитой. Подивившись новым оборонительным сооружениям, он всячески старался польстить Баранову, заверял его в дружбе и просился в крепость. Но правитель не поверил ему и в крепость не пустил. Вождь убрался ни с чем. А спустя несколько дней, Баранов узнал, что на совете вождей объединенных племен те, узнав, что благоприятный момент упущен, передрались между собой, и русскому поселению в ближайшее время опасность не угрожает. Но меры предосторожности, предписанные самим правителем, никто отменять не собирался. Индейцы продолжали скрытно наблюдать за жизнью поселенцев. На эллинге и лесосеке в лесу люди работали с заряженными ружьями. Отлучаться поодиночке и без оружия строго воспрещалось.
У американского капитана Баранов купил несколько мешков картошки и семян овощей. На окраине поселения расчистили участок и устроили огороды. Растения хорошо принялись, и сочная зелень предвещала в скором времени неплохой урожай.
Капитан Венчин рассказывал Баранову о намерениях гавайского короля Камеамеа завязать торговые отношения с русскими поселениями. Король всячески завлекает европейцев, дает им землю для развития хлебопашества и скотоводства. Штурман корабля Кларк, не раз бывавший в русских поселениях, уже прочно обосновался на Гавайях, имеет там дом и семью. Камеамеа пригласил корабельных мастеров и хочет строить корабли европейского типа. Он даже купил у американцев трехмачтовую шхуну. В обмен на русские товары – строевой лес, ткани, железо, гавайский король предлагал Баранову фрукты, зерно, свинину, канаты и веревки. Такое предложение от диких островитян, всего лишь около трех десятков лет назад съевших капитана Кука, удивило и несколько позабавило Резанова. Неожиданно появился еще один источник снабжения русских поселений продовольствием.
Сразу по возвращении в Новоархангельск Лангсдорф расторг контракт с Резановым и стал искать возможность как можно скорее покинуть Америку. Вскоре такая возможность ему представилась, и на небольшом компанейском судне «Ростислав» он отправился на Камчатку.
На эллинге новоархангельской верфи заканчивалось строительство первого корабля. Одномачтовому тендеру, получившему название «Авось», как и «Юноне», суждено было навсегда войти в историю. Не сохранилось подлинно достоверных данных о том, по чьей воле тендер получил свое название. Возможно, наречен он так был камергером Резановым еще при закладке верфи, но существует еще одна интересная версия.
Однажды на эллинг заявились несколько промышленников посмотреть, как идет строительство корабля, и один из них спросил у корабельного мастера Попова: «Не развалится корабль-то твой?» Попов почесал затылок и ответил: «Авось, не развалится…» Так и назвали корабль – «Авось». Скорее всего, это лишь легенда, но вполне правдоподобная и соответствующая духу истинно русского характера.
В июле «Юнона» и «Авось» покинули Новоархангельск. Камергер Резанов возвращался в Россию, в Охотск. Правитель Баранов также намеревался покинуть Ситку и вернулся на Кадьяк.
От южной оконечности Камчатки тендер «Авось» направился обследовать острова северной Курильской гряды, а «Юнона» доставила камергера в Охотск. Покидая корабль, камергер передал Хвостову пакет с секретным предписанием. Завершившаяся неудачей миссия русского посольства в Японию не давала покоя Резанову, и его соображения в отношении Японии и прямые указания к действию, предназначавшиеся Хвостову и Давыдову, были изложены на страницах этого предписания.
Государственный чиновник был глубоко оскорблен отношением к себе японцев. Шесть месяцев, проведенных в Нагасаки, он, фактически, находился под домашним арестом, и японский император даже не удосужился принять русского посланника. Япония в то время была страной, «закрытой» для иностранцев. Лишь голландские торговые корабли, да шхуны мелких китайских торговцев могли посещать некоторые японские порты. Различие культур и обычаев было столь существенным, что из опубликованных позднее документов, как российских, так и японских, относящихся к визиту Резанова в Нагасаки, следует, что стороны совершенно не понимали друг друга. Русские настаивали на торговле с Японией, предлагая при этом лишь пушнину и соленую рыбу. Японцы могли поставлять россиянам рис, но меха у них совершенно не пользовались спросом и были им не нужны, а свои потребности в рыбе они вполне удовлетворяли сами. Южные Курильские острова активно осваивались японцами. Их купцы имели там фактории и вели торговлю с местным населением. Остров Сахалин обозначался на японских картах того времени, как территория, принадлежавшая Китайской империи.
Коренные жители Сахалина – айны, обитавшие также на острове Хоккайдо и порабощенные там японцами, не препятствовали возникновению факторий в заливе Анива. Резанов заверял японских чиновников, что все острова и территории, лежащие к северу от Хоккайдо, принадлежат Российской империи, хотя русских поселений там не существовало, и это не понятно было японцам. Не раз Резанову советовали силой заставить японцев торговать. Однажды даже богатый японский купец в разговоре с российским посланником сказал, что сила – это, пожалуй, единственный способ заставить правительственных чиновников согласиться на торговлю с Россией.
В секретном предписании говорилось о необходимости нападения на японские поселения на Сахалине и на Южных Курилах. Следовало изгонять японцев, наносить им всяческий вред, уничтожать их склады и магазины, забирать товары, топить их корабли; но ни в коем случае не допускались убийства. Мастеровых и ремесленников надлежало брать в плен с их личным имуществом, а затем переправлять их в Новоархангельск для пополнения колонии; остальных - отправлять в Японию. Местное коренное население – айнов и курильцев - надлежало всячески обласкать, одарить подарками и принять в подданство российское.
В октябре, перед самым выходом «Юноны» из Охотска, камергер Резанов передал Хвостову дополнение к секретному предписанию. Там говорилось, что кораблю надлежит прежде всего следовать в Америку. Камергер не настаивает на безотлагательном выполнении предыдущих пунктов предписания, однако, если ветры будут благоприятствовать заходу к берегам Сахалина, определенные пункты предписания следует выполнить.
Лейтенант Хвостов понял дополнение к предписанию по-своему и сразу же направил «Юнону» к южному берегу Сахалина. Но, вполне возможно, что капитан и не намерен был сразу идти в Америку из-за поврежденной фок-мачты, которую не удалось отремонтировать в Охотске, а собирался зазимовать на Камчатке. Так или иначе, но через полторы недели «Юнона» легла в дрейф в заливе Анива. В сопровождении 17 вооруженных матросов Хвостов высадился на берег в селении айнов. Местные жители были щедро одарены подарками, а их старшине повесили на шею медаль на владимирской ленте. Хвостов торжественно вручил ему грамоту на русском языке следующего содержания: «1806 года октября дня Российский фрегат «Юнона» под начальством флота лейтенанта Хвостова в знак признания острова Сахалин и жителей онаго под всемилостивейшее покровительство Российского императора Александра Первого старшине селения лежащего на восточной стороне губы Анива, пожалована серебряная медаль на Владимирской ленте. Всякое другое приходящее судно как российское, так и иностранное просим старшину сего признать за российского подданного».
Айны не знали русского языка, а россияне – местного, и объяснялись они между собой жестами. Сахалинцы, конечно же, ничего не поняли из всей этой церемонии, но подаркам были очень рады.
Через пять дней Хвостову удалось найти поселение, в котором на зимовку остались четверо японцев. Высадившись на берег, моряки вызвали в поселении переполох. Хвостов объяснил, что они русские и бояться их не следует. Несколько успокоившись, японцы пригласили нежданных гостей в большую казарму, где жили они и около 70 айнов, на них работавших, и угостили их рисом. Пока помощник капитана лейтенант Карпинский и корабельный подмастерье Корюкин пытались объясняться с японцами, Хвостов вышел через заднюю дверь, осмотрел несколько деревянных сараев и обнаружил, что они доверху заполнены рисом и другими съестными припасами.
Дальше события развивались с молниеносной быстротой. По команде Хвостова несколько матросов ворвались в казарму и принялись вязать японцев. Перепуганные айны рванулись к двери и вырвались наружу. Один из японцев был так силен, что трое матросов с трудом справились с ним. Связанные пленники умоляли пощадить их. Хвостов объяснил им, что не собирается их убивать, а отправит на корабль, и они могут взять с собой все необходимые вещи. Запоры сараев открыли, и, придя в восторг от изобилия товаров, Хвостов приказал грузить все на корабль. Не забыл он и коренных сахалинцев, отдав им на разграбление один из сараев.
Благодарные айны весь следующий день помогали перевозить на японских лодках товары на корабль. Трюмы «Юноны», наполовину загруженные товаром из Охотска, скоро заполнились до самого верха. Все что не вошло, отдали местным жителям. Хвостов приказал сжечь несколько японских сараев с бревнами, досками и рыболовными сетями. Огонь разгорелся так сильно, что от порыва ветра едва не перекинулся на юрты айнов. Моряки бросились тушить огонь и спасли от пожара жилища местных жителей, чему те были несказанно рады.
На следующий день Хвостов вновь сошел на берег проверить, что стало с нетронутыми вчера японскими складами. К удивлению лейтенанта, все они были совершенно пустыми, даже выдернуты все гвозди из стен. Айны так попрятали все товары, что россиянам так и не удалось их обнаружить.
Хвостов отправил небольшой вооруженный отряд вдоль берега на поиск поселений японцев. Скоро их атаковало несколько десятков местных жителей. Поняв, что они попали в ловушку, один из моряков выстрелил из ружья в воздух. От неожиданного грохота айны в страхе разбежались. Хвостов простил местным жителям это нападение и как мог, объяснил им, что теперь они приняты в российское подданство.
К середине ноября «Юнона» прибыла в Петропавловскую гавань Камчатки, где уже находился тендер «Авось». На берегу Хвостова радостно встретили Давыдов и Лангсдорф. Капитан тендера «Авось» получил приказ о присвоении ему звания лейтенанта. Доктор, вернувшись из Америки, остался зимовать на Камчатке и с воодушевлением занялся изучением природы полуострова и особенностей жизни его коренного населения. Оба корабля остались там на зимовку.
Хвостов немедленно отправил в Санкт-Петербург отчет о выполнении инструкции камергера Резанова. Часть захваченных в японских факториях товаров он переслал по реестру камергеру. Как лейтенант поступил с основной частью добычи, сведений в архивах не сохранилось.
Тем временем камергер Резанов продолжал свой путь в Санкт-Петербург. Ненадолго задержавшись в Якутске, к зиме он прибыл в Иркутск. Генерал-губернатор Сибири Иван Борисович Пестель тепло принял высокого гостя, устраивал в его честь роскошные обеды и балы. Все высшее общество Иркутска стремилось засвидетельствовать камергеру свое почтение.
Но все чаще перенесенная цинга и множество пережитых невзгод и страданий давали о себе знать. Здоровье Резанова пошатнулось. Все чаше чувствовал он недомогание и слабость. К физическим его страданиям ежедневно добавлялись страдания эмоциональные. Каждый день приходилось ему видеть те места, где когда-то с любимой супругой провел лучшие свои годы.
В конце января 1807 года Резанов пишет письмо в Санкт-Петербург одному из директоров компании Михаилу Матвеевичу Булдакову, своему родственнику, мужу сестры своей покойной жены. Это письмо станет для камергера последним в его жизни. Вероятно, предчувствуя это, он вспоминает свою покойную жену. Вспоминает он и ту молодую девушку, что ждет его в далекой Калифорнии. Словно грешник кается он, что не может она занять место в сердце его. Вот подлинные строки из последнего письма Николая Петровича Резанова: «…Любовь моя у вас в Невском под куском мрамора, а здесь следствие ентузиазма и новая жертва Отечеству. Контенсия мила, как ангел, прекрасна, добра сердцем, любит меня; я люблю ее, и плачу о том, что нет ей места в сердце моем, здесь я, друг мой, как грешник на духу, каюсь, но ты, как пастырь мой, сохрани тайну…»
В феврале, не в силах больше оставаться в Иркутске, Резанов отправляется в путь по зимней дороге. Много верст проскакал он верхом и, подъезжая к Красноярску, вдруг почувствовал себя плохо, потерял сознание и упал с лошади. Сердце его остановилось. Так на заснеженной дороге, в четырех тысячах километров от Санкт-Петербурга скончался действительный статский советник, камергер двора Его Величества Николай Петрович Резанов.
А в далекой Калифорнии продолжала ждать своего возлюбленного Кончита. Лишь через несколько лет моряки одного из судов сообщили ей страшную весть о его смерти. Но не могла она поверить в это и еще долгие годы продолжала ждать его. Лучшие женихи Калифорнии сватались за нее, но всегда получали отказ. Спустя три десятилетия донна Консепсьон вступила в третий Орден Белого Духовенства, а после основания монастыря Св. Доминга приняла монашеский сан под именем Марии Доминго. Она умерла в возрасте 67 лет 23 декабря 1857 года. Тело ее было захоронено на кладбище монастыря, а в 1897 году перенесено на специальное кладбище Ордена Святого Доминика. Рядом с ее могилой установили стеллу в память об этой романтической любви.
В мае 1807 года «Юнона» и «Авось» покидают Петропавловскую гавань. Хвостов, не зная о смерти своего покровителя, вновь готов выполнять секретное предписание. Давыдова он отправляет обследовать седьмой остров Курильской гряды, а сам направляется к заливу Анива. По взаимной договоренности корабли должны были встретиться у острова Итуруп.
Спустя две недели «Авось» бросил якорь напротив обнаруженного селения на острове Итуруп. Высадившегося на берег Давыдова встретили несколько японцев и пригласили в дом. Там они угостили русских моряков рисом, борщом, копченой рыбой и курительным табаком. Давыдов потом записал в своем дневнике, что такой радушный прием «отклонил меня от всякого неприязненного поступка». Рядом с домом находилось несколько запертых сараев, вероятно заполненных товаром. Давыдову удалось выяснить, что японцы занимаются здесь солением и копчением рыбы, а местных жителей используют в качестве рабочей силы. Японцы сообщили, что неподалеку есть довольно крупное селение Ойду, и там сейчас находятся два японских корабля.
Ранним утром подошла «Юнона». Хвостов приказал не мешкать, немедленно высадиться на берег и покончить с японским поселением. Несколько десятков матросов высадились на берег, пленили японцев и свезли их на корабль. Часть содержимого складов перевезли на корабли, а остальное отдали местным курильцам. Все японские постройки были сожжены.
«Юнона» и «Авось» отправились к селению Ойду. Заметив незнакомые корабли, японцы подняли тревогу и пушечным залпом препятствовали их подходу к берегу. Залпы корабельной артиллерии отогнали японцев от берега, и с кораблей высадился десант. Сопротивление японцев быстро прекратилось, и когда русские моряки вошли в селение, никого из жителей там не было. Как свидетельствует Давыдов, «12 или 13 магазинов избышествовали пшеном, платьем и товарами всякого роду». Все увиденное «было столь необыкновенно, что мы не понимали даже употребления множества вещей».
В селении имелись столярные, кузнечные и слесарные мастерские, строились лодки и небольшие суда. Дороги в селении были устланы песком или камнем. В двух местах японцы начали заводить сады, через речку был сооружен мост, а берега ее были красиво отделаны.
На следующий день захватили двух японцев. Они рассказали, что всего в селении проживало около трехсот человек, в их числе гарнизон пятьдесят солдат и семь офицеров. Из этого Давыдов делает вывод, что захваченное селение было главным на Курильских островах.
Капитану тендера «Авось» было поручено руководить погрузкой на корабли захваченных товаров. По его свидетельству, «все шло хорошо до того времени, како люди добрались до саги, а тогда многие из них перепились и с ними труднее было обходиться, нежели с японцами». Чтобы прекратить пьянство, Давыдов попытался уничтожить японскую водку, но «оной во всяком доме было такое множество, что невозможно было всей отыскать, а хотя у большого подвалу и стоял караул, но сие нимало не помогало. Можно сказать, что все наши люди сколько хороши трезвые, столько же пьяные склонны к буйству, неповиновению и способны все дурное учинить; почему первое при подобном деле должно стараться не допущать их напиваться».
Вечером того же дня Хвостов, вероятно, обеспокоенный тем, что от перепившихся матросов и промышленников можно всего ожидать, направил на берег лейтенанта Карпинского с приказом всем возвращаться на корабли. Но сделать это было не так-то просто; не смогли отыскать троих человек с «Юноны» и одного с «Авось». На ночь у берега оставили баркас на случай, если те вернутся. На следующий день двое из них вернулись, а двое других ушли в горы, намереваясь остаться здесь навсегда.
После того, как селение было полностью сожжено, «Юнона» и «Авось» покинули остров Итуруп. Двух беглецов ждала незавидная участь: они были пойманы местными курильцами и обезглавлены, а головы их отправлены в Японию.
Российские корсары направились к северной оконечности острова Хоккайдо. В тумане корабли потеряли друг друга, и вскоре Давыдов увидел неподалеку от берега стоявшую на якоре японскую шхуну. Заметив приближающийся корабль, японцы поспешно переправились на берег. Не долго думая, Давыдов приказал подогнать шхуну к борту и перегрузить захваченный груз на «Авось». Чтобы освободить место для добычи, пришлось даже выбросить за борт весь корабельный балласт из трюмов.
Добыча захвачена, шхуна сожжена, и «Авось» направляется на поиски «Юноны». Спустя день, корабли встретились. Хвостов заметил стоявшие на якоре два японских корабля. Когда абордажная команда высадилась на них, там уже не было ни одного японца. Груз вновь был захвачен, а корабли сожжены. Отяжелевшие от богатой добычи корабли взяли курс на Охотск.
В конце июля «Юнона» и «Авось» встали на якорь в гавани Охотского порта. Хвостов и Давыдов сошли на берег и доложили о выполнении своей секретной миссии и о прибытии кораблей с богатой добычей. Начальник порта, капитан 2-го ранга Бухарин был в явном недоумении и живо заинтересовался содержимым трюмов прибывших кораблей. В тот же день, вероятно ожидавшие наград и похвал, оба бравых морских офицера… были арестованы за пиратский набег на селения дружественного России государства. Бухарин заявил, что знать ничего не знает ни о каком секретном предписании, к тому же самого камергера Резанова уже почти пять месяцев, как нет в живых. Закадычных друзей бросают в тюрьму. Совершенно обескураженные, без проведения каких-либо разбирательств, день за днем томятся они за решеткой в холодной зловонной камере.
Приближался уже второй месяц их заключения, и офицеры решаются на отчаянный поступок. Сговорившись с охраной, они устраивают побег. В условленном месте находят они одежду, еду, ружья и отправляются через леса и болота, горы и реки искать правду в Санкт-Петербург. Обессилившие и едва живые приходят они в Якутск. Там их сразу же арестовывают присланные из Охотска посыльные. По приказу Бухарина искали у них золото, но нашли одни лишь сухари. Вероятно, начальник Охотского порта не мог допустить мысли, что не было золота среди отобранного у японцев добра. Впоследствии выяснилось, что после осмотра кораблей Бухариным содержимого в их трюмах заметно поубавилось. А спустя год начальник Охотского порта Бухарин был снят с должности за пьянство и превышение служебных полномочий.
К счастью для Хвостова и Давыдова, в то же время пришел приказ морского министра этих двух морских офицеров нигде не задерживать, а немедленно направить их в Санкт-Петербург.
К началу 1808 года морские офицеры прибыли в столицу. Высокопоставленные покровители из Министерства коммерции и правления Российско-Американской компании всячески старались их оправдать, хотя и не поддерживали целиком их действий. Однако Адмиралтейств-коллегия настаивала на предании офицеров военному суду.
В тот момент на Балтике вновь вспыхнула война со Швецией. Флот нуждался в храбрых боевых офицерах, и главнокомандующий финляндскою армией граф Буксневден запросил Хвостова и Давыдова в действующую армию.
Но и здесь лейтенанты флота были в первых рядах сражающихся. В приложении к «Санкт-Петербургским ведомостям», в реляции с фронта за сентябрь 1808 года рассказывается о героических подвигах лейтенанта Хвостова. Упоминается здесь и лейтенант Давыдов. Наряду с другими отличившимися офицерами они были названы неустрашимыми.
К зиме командующий Буксгевден причислил Хвостова и Давыдова к своей свите и приказал вернуться в столицу. Они оба были представлены к наградам: Хвостов – к ордену св. Георгия 4-й степени, Давыдов — к ордену св. Владимира 4-й степени. Однако Адмиралтейств-коллегия по-прежнему настаивала привлечь их к суду. Император Александр I на представлении офицеров к наградам написал: «Неполучение награждения в Финляндии послужит сим офицерам в наказание…»
В Санкт-Петербурге офицеры поселились на Петроградской стороне. За прошедшие семь лет перенесли они неимоверное количество лишений и невзгод, не раз смотрели смерти в лицо, и теперь в полной мере могли насладиться светской жизнью. Хвостов не пропускал хмельных застолий у многочисленных друзей и знакомых, а Давыдов увлеченно принялся за описание путешествия в Америку.
В июне 1809 года в российскую столицу приехал Георг Лангсдорф. Оба офицера не раз навещали Григория Ивановича – как его теперь называли в России – в его квартире на Кадетской линии Васильевского острова и с удовольствием вспоминали свои американские приключения.
К осени 1809 года начинает печататься первый том «Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним». Давыдов уже начал работу над вторым томом, как вдруг внезапно все оборвалось. В октябре в Санкт-Петербург прибыл американский капитан Вульф, тот самый, что продал камергеру Резанову «Юнону». Оба офицера отправились навестить своего старого знакомого на Васильевский остров на квартиру к Лангсдорфу. За хмельным застольем засиделись они заполночь, а затем, простившись с доктором, ушли вместе с Вульфом, и вдруг… оба пропали без вести. В ту же ночь Вульф на своем бриге внезапно покинул Санкт-Петербург без всяких на то документов и прохождения таможни. Это вызвало слухи, что неугомонные искатели приключений Хвостов и Давыдов ушли на бриге американца. Была даже создана комиссия по расследованию этого происшествия, но она ничего не выявила. Как свидетельствует Булгарин, тайну разъяснил вернувшийся в скором времени Вульф, ставший невольным свидетелем гибели двух офицеров. После славной пирушки Хвостов и Давыдов собирались вернуться на Петроградскую сторону, а Вульф пошел их проводить. Подходя к Тучкову мосту , они вдруг увидели, что мост разводится, чтобы пропустить баржу. Но существовали ли преграды для разгоряченных спиртным бравых морских офицеров. Возможно, Хвостов прыгнул первым, но, не рассчитав силы, сорвался в воду. Давыдов тут же бросился его спасать, и следом за ним канул в черной пучине…
Придя в ужас от такого зрелища, мгновенно протрезвевший американец, бросился к своему кораблю. Испугавшись, что является единственным свидетелем, и его могут обвинить в убийстве, Вульф немедленно покинул Санкт-Петербург. Но спустя некоторое время, совесть заставила американца вернуться в Россию и рассказать, как все произошло. Выяснилось, что люди, разводившие мост, также что-то видели, но сразу признаться побоялись.
То обстоятельство, что тела офицеров так и не были найдены, породило множество самых разнообразных и, порой, самых нелепых слухов. К признанию американского капитана Вульфа многие относились с недоверием. Даже спустя десять лет после гибели офицеров кто-то пустил слух, будто руководитель борьбы за независимость испанских колоний в Южной Америке Симон Боливар никто иной, как лейтенант Хвостов…
Но оставим досужие домыслы и слухи. Не могли морские офицеры, не раз доказывавшие преданность Отечеству своему, тайком покинуть службу, а попросту говоря, дезертировать. Несомненно, холодная невская вода поглотила их обоих. Так неожиданно, внезапно и нелепо, не в пылу сражения, не среди бушующих океанских волн, а словно по воле злого рока, оборвались жизни бесстрашных лейтенантов флота российского, отважных мореплавателей и корсаров.
Жизнь знаменитых кораблей «Юноны» и «Авось» была столь же коротка, как и жизнь их капитанов. Осенью 1808 года, на подходе к Ситке, у берегов острова Чичагова, погиб тендер «Авось». Спустя два года после гибели Хвостова и Давыдова во время сильного шторма затонула направлявшаяся на Камчатку «Юнона».