Поверил мне Мокей или нет – не знаю, но мне показалось, что в наших отношениях появился небольшой холодок. Однако через несколько дней, придя из лавки, узнаю, что Анна просватана.
Чувство моё было немного двойственным. С одной стороны, радость за Мокея, которого я, кажется, могу назвать своим другом. Тем более что невеста под стать ему, и не только внешне. С другой – некая ревность, сам вроде бы виды имел. Летом… когда свою судьбу пойму… вроде бы определюсь… Эх, любезный, живёшь ты многоточиями. Так и всю жизнь проживёшь… А вдруг возвращения не будет, тогда что? Здесь устраиваться придётся. И явно уже не в Мологе. Хотя бы потому что рядом будут жить Анна с Мокеем. Надеюсь, вполне счастливо. А я всего-навсего Михаил, для своих Мишка. Правда, поначалу, знаю, меня хотели Жекой назвать, Евгением. Хотя на дуэль Мокей меня точно бы не вызвал, имя не дуэльное.
И решительный-то ты, любезный, только по мелочи. Вон как в Питере дела вёл, самому понравилось. Или сегодня – решился выступить, так насчёт передумать мысли уже не было. А может, и здесь нужно было так же – головой да в омут. Понравилась Анна – сватайся. Согласятся – оставайся здесь и живи. Самому же здесь нравится. А под что мозги заточены – так переточи. Сообразишь как. О прошлом забудь, ноут в печку брось, чтоб через сто лет случайно кто не нашёл и не стал всю историю техники переписывать. Уезжай куда-нибудь в глухую провинцию к морю, чтобы без столичных амбиций. Страна большая, документы какие-никакие есть. Мимо здешнего счастья прошёл сам по дурости, впредь умнее будешь.
Рассуждения сменяются рассуждениями, очередным самокопанием, в глубине я понимаю, что всё это просто так. То ли попытки самооправдания, то ли ещё что. Что в другом месте будет то же самое и что от себя ещё никто не уходил. Ни в какое Астапово, ни с ружьём в тайгу… Да и к морю что толку уезжать, само сюда придёт…
Свадьбу Мокея и Анны назначили на после Троицы, что меня более чем устраивает. Пасха в этом году поздняя, восемнадцатого апреля, стало быть, венчание будет чуть ли не в середине июня, и в Мологе меня в любом случае уже не будет.
На Пасху же я собираюсь съездить в деревню. Надо бы Стёпку кое о чём порасспросить.
Весенние дни быстрые. Апрель вроде бы только начался, а народ уж вербу ломает. Стало быть, пора собираться.
Решаю ехать на попутных. Весенние дороги те ещё, но за день как-нибудь доберусь. Где подвезут, а где и пешком, ничего страшного.
Выхожу с утра на второй день после Пасхи. На пароме договариваюсь до Борисова, а там видно будет. Перед Легковом внимательно смотрю по сторонам – где же берег будет? Где начинается возвышенность, далее которой вода не пойдёт? Так ничего и не вижу.
От Борисова находятся попутчики до Бокастова на станцию, а там и пешком с удовольствием можно пройтись.
Вот и Габурино, захожу для начала к Флегонту. На дверях замок. Что ж, праздники. Не дома же сидеть?
Минут через десять показалась знакомая околица. Вот и дом Игната. Захожу. Всё как тогда. Марья на кухне хозяйствует, Игнат тоже в доме.
Христосуемся. Для них это совершенно естественно, я же отвечаю абсолютно без всякого над собой насилия. Рассказываю об Аксёне, о предстоящей свадьбе Анны. Что такую девушку упустил? Да так как-то… Улучив момент, поворачиваю разговор.
– Что-то Стёпки не видно, или убежал куда?
– А Стёпка теперь у жены живёт, сына нянчит.
– Стёпка женился? Когда это? А не рано? Ему хоть шестнадцать-то есть?
– Если пацана сумел сделать, значит, не рано, – грубовато, но совершенно логично отвечает Игнат.– Вон Марья тебе сейчас всё расскажет.
И с этими словами он идёт на двор. Я вопросительно смотрю на Марью.
– Да и сама не понимаю что да как. Слышал, наверное, что они с Никитой летом Стешку спасли. Чуть не утонула, бедная.
Я киваю.
– Ну так вот. Это в июле было. А недели через три Никита вдруг домой засобирался. Как-то вдруг, мы и не поняли. Не знаю что у него там случилось, что к нам прибился и год целый прожил. Может, вернуться решил, может ещё что. Но уходил когда, сказал, может, и ненадолго. Да вот так и не вернулся.
Так вот, встречаю уже где-то осенью Груню, мать Стешкину. Такая насупленная идёт, ни на кого не смотрит, ни с кем говорить не хочет. Я уж и так, и эдак – что мол случилось. Оказалось, Стешка с пузом ходит. Пока ещё незаметно, но от матери-то не скроешь. От кого – не говорит, как ни допытывалась. Молчит только.
Я уж успокаивать стала – не с ней первой случилось, бывает. Может, извести как. Бабки-то умеют, только подойти да попросить. Предлагала ей, говорит. Ни в какую не хочет. И плевать ей, что в деревне о ней говорить будут, и что байстрюк. Вот дела какие.
– Ну а дальше-то что?
– А дальше прихожу домой да Игнату всё и пересказываю. Он-то мужик, ему проще, да и трепать не будет. А Стёпка в другой комнате был и всё слышал. Выходит, смотрю – в лице что-то изменился. Может, интересно мальчишке. Мы и говорим ему, чтоб молчал да не сплетничал. Не его это дело. Он молча кивнул и из дома пошёл куда-то. Долго его не было, ужинать вечером без него сели. Вдруг приходит, опять же молча за стол садится. Еду берёт. Ну молчит и молчит, он у нас вообще много болтать не любит, иногда слова не вытащишь. А потом вдруг и говорит – его мол у Стешки ребёнок будет.
Я так и обмерла – сам-то ещё дитё. Куда тебе, молчи да не говори никому. Какое твоё дело?
– А Игнат?
– А что Игнат. Справедливый он у нас. Я сначала подумала, всыплет он Стёпке за милую душу. Нет, смотрю, тоже молчит. А потом так медленно говорит, мол сумел сделать, сумей и ответить. Опозорил девку – собой и прикрывай.
– А Стёпка?
– Тоже так по-взрослому говорит – знаю. Никто меня перед вами здесь за язык не тянул. Мог бы и не сказать, и никто ничего бы не узнал. Вот так. Мне даже как-то хорошо стало – сам сумел набедокурить, сам и отвечать решил. Хотя и жалко, ведь маленький ещё.
– А дальше? – спрашиваю по инерции, но кое о чём начинаю догадываться.
– А что дальше? Стёпка, оказалось, уж и Груне признался. Она прибежала к нам, голосит, чего делать будем. Назавтра к отцу Александру пошли посоветоваться.
– А кто пошёл?
– Да мы с Груней, Стёпку не взяли. Отец Александр нас расспросил, а что мы могли сказать? Пожурил нас, что мол не углядели. А как углядишь, не к себе же привязывать. Однако похвалил, что Стёпка не отказывается. А потом говорит, что два закона есть. По закону церковному, которому уж века полтора, парень может и в пятнадцать лет жениться. А по светскому, ещё при царе Николае Первом принятому, только с восемнадцати. Но у правящего архиерея право есть разрешить обвенчать и до восемнадцати, но уж никак не раньше пятнадцати. Степаниде-то, говорит, знаю, восемнадцать, у неё никаких препятствий ни по какому закону нет. А вот Степану, говорит, пятнадцать-то есть ли? Не беспокойтесь, говорю, батюшка, пятнадцать ему ещё летом было.
Отец Александр через неделю как раз в епархиальное управление собирался. Сочинили мы прошение, объяснили всё как есть. Да и отец Александр там словечко замолвил. Привёз он разрешение. Наложили, правда, на Стёпку покаяние, по закону положено. Но тянуть долго нельзя было, в деревне и так все скоро узнали. Как, от кого – ума не приложу. Воистину, скажи курице, а она всей улице.
На Рождество и свадьбу сыграли. Народу было немного, да и кому быть? Стёпкины приятели такие же пацаны, рано им ещё. Так, из родни кое-кто.
Постой, он же перед свадьбой в Мологу ездил, говорил, нужно очень. Я так поняла, к тебе у него от Никиты письмо какое-то было. Он ничего не рассказал?
– Да мы не виделись. Я как раз в Питер уехал. И был-то там три дня. Вернулся – говорят, был Стёпка, письмо привёз, да не дождался.
– Не виделись так не виделись. Какая разница, узнал бы ты в декабре тогда или сейчас. Ну так вот. После свадьбы Стёпка перебрался к Стешке с Груней. Мужика-то у них в доме нет, так хоть со Стёпкой полегче будет. В деревне поговорили-поговорили да замолкли. Им-то всем какое дело? А две недели назад Стешка мальчика родила. Мы хотели было, чтобы Василием окрестили …
– А он решил Никитой назвать? – неожиданно для себя перебиваю я.
– Никитой… А как ты догадался? – удивляется Марья, но быстро спохватывается. – В честь дружка своего, понятно, да и по именинам подошло. Хороший он, Никита. Добрый. И что у него такого могло случиться, что на целый год из дому ушёл? Дай-то Бог, чтобы у него всё хорошо было.
Помолчав немного, Марья вдруг меняет тему:
– Ты, наверное, Стёпку повидать хочешь, не из-за нас, небось, приехал.
– Да мне и с вами хотелось поговорить… А где мне их дом найти?
– На том конце деревни, я тебе покажу. Только темнеет уже. Может, завтра с утра пойдёшь? А сейчас ужинать будем, да и устал, наверное, с дороги.
Мне остаётся только согласиться. Куда к вечеру идти? Да и ребёнок маленький…
За ужином с куличами Игнат с Марьей расспрашивают меня о Мологе, об Аксёне и его жене, о Мокее, о поездке в Питер и ещё бог знает о чём. Спать меня отправляют за печку, на Стёпкино место.
Сон не идёт совершенно, как и после получения Никиного письма. Мысли путаются. Всё случилось, как и должно было случиться. Я, такой аккуратный и в этой самой аккуратности сам себе неприятный, хожу и талдычу с прошлого лета о каком-то эффекте какой-то бабочки. Хожу как по минному полю – нельзя то, нельзя это! Разве что пару-тройку глупых однодневно-сеновальных романов себе здесь позволил. Анну упустил. Да что Анну! Смех, какое-то паршивое стихотворение прочитать боялся – как бы чего не вышло! Сам себя весь год в футляр загонял! А и вышло бы – тебе что до этого? И Ника. Год отучился в гимназии – это ладно. Под чужой, но реальной фамилией. Но оставил-таки в этом мире о себе самую настоящую память в лице очень маленького Ники – я нисколько не сомневаюсь, что это крохотное существо двух недель от роду именно его сын. Какой такой эффект бабочки? Да и в метрической книге будет записан Никита Степанов сын рождения апреля какого-то там дня тысяча восемьсот девяносто девятого года. Пойду в архив, найду эту запись, прочитаю и удостоверюсь, что никакого воздействия на прошлое не было.
Ну вот, опять оправдываюсь. И правильно, что Анну за Мокея выдают. Зачем ей в мужья такой рохля?
За всем этим я как-то забываю, что кроме Ники достаточно большого, Ники очень маленького и Стёпки есть ещё и Стешка, Степанида. Я ловлю себя на том, что ни разу её не видел, что знаю её только по письму, а и в письме Ника рассказал о ней со слов Стёпки.
Но какая бы она ни была, ребёнок-то её. И как повёл бы себя Ника, останься он здесь? Пацан-отец пятнадцати лет ни кола ни двора. Стёпке проще. И вообще – если там встретимся, рассказать Нике или пожалеть его? Он же не ухарец какой типа сунул-вынул. Ну, скажу я ему, и что? Сына своего он никогда не увидит, так сказать, по определению. Его внукам, буде таковые есть и живы, под восемьдесят. Правнуки старше его отца. Праправнуки мне ровесники. Стало быть, он может взять на руки только прапраправнуков, если, конечно, захочет и сумеет по архивам раскопать эту ветку родословного древа. Ситуация, однако. Раздвоение личности. Так сказать или нет?
Потом всплывает самая настоящая зависть к названому брату. Давно я его так не называл. Когда встречались – так только в шутку, неким элементом нашей то ли игры, то ли жизни. В чём именно зависть – так, вообще. Его рассказ в мой первый день, рассказ, прерванный побегом в гимназию. Потом наши разговоры вечерами у Лукерьи Матвеевны, затем по дороге в деревню. Наконец, письмо. Получается странный и стремительно взрослеющий подросток. И откуда он такой взялся?
А у меня какая-то постоянная и по большому счёту бессмысленная рефлексия, которая лишь изредка перемежается мелкими импульсивными поступками. Чуть ли не с пятнадцати лет, если не раньше, книжная замкнутость. Одноклассники часто не понимали меня, я – их. В университет поступил – не куда хотел, туда и не пытался, а куда, как показалось, вроде бы по силам. Эти пять лет совпали с известными переменами в стране – а я наблюдал за всем как бы со стороны (не с себя ли мерку предлагал Нике?). После армии повезло с работой. Удачно, хотя и почти случайно, попал в частную фирму, когда они только начали появляться. Работа оказалась стабильной, появилась кое-какая репутация. И для себя – интерес к городской истории. Живи и радуйся на фоне тогдашних передряг. Помогай друзьям хотя бы в мелочах. Так оно, впрочем, и было. А когда жизнь стала наконец налаживаться, накопилась усталость, захотелось чего-то другого. Ушёл с работы, вполне приличной. Книгу собираюсь писать – а она нужна хоть кому-нибудь? Непонятно женился, потом так же непонятно развёлся. И пора уже признать, что не я ему опора в жизни, а он мне. И не только в этой…