Ночной экспресс дробил и растирал вёрсты в снежную пыль, вьющуюся вслед. Припутные снегозащитные ели бросались к нему познакомиться, но, испугавшись, отскакивали в стороны, давая поезду пронестись мимо. Делая минутные передышки на крупных станциях, мелкие и полустанки он глотал, как молодой, здоровый мужичина пьёт водку: хлоп, и нет стаканчика, хлоп, и нет... Шло к полуночи. Дети в вагоне давно угомонились и спали. Только ещё «шарахались» по коридору и тамбурам подвыпившие парни с затесавшимся меж ними недостарком, тщедушным мужичонкой непонятного возраста. К проводнице пришла подруга из соседнего вагона, но поскольку сменщица спала в их купе, а в служебке везли кого-то, они стояли и болтали в коридоре, грея о титан круглые попки. Обе в хорошем настроении, «цветут» и «пахнут». Сквозь приоткрытую дверь слышны их голоса. Хозяйка вагона, смеясь, рассказывает:
- Представляешь, в прошлый рейс взяла я «зайца», вьетнамца маленького. Посадила в щитовую и строго приказала ему спрятаться за электрощит, если постучу три раза в дверь. Вдруг вижу, прётся этот поганый Боб, контролёр. Идёт прямо ко мне. Не успеваю предупредить узкоглазого. Всё, думаю, крышка! А на двери щитовой дети поначёркали мелом что-то. Подходит Боб к щитовой и по испачканной табличке своим корявым пальцем: тук-тук-тук.
- Что это у вас за грязь? Сотрите немедленно и откройте щитовую.
- За щит он, конечно, не полез, боров ленивый...
Дверь почти прикрылась - электровоз притормаживал. Невозможно разобрать слова подруг, но, судя по их жестикуляции и блестевшим глазам, речь шла о чем-то очень пикантном. Старая «красота» сдавливала с боков свою высокую грудь, вытягивая губы и закрывая глаза, гладила себя правой рукой по заду, что-то коротко произносила, тряся плечами. Молодая наливалась румянцем, открывая рот от изумления. Глаза её горели. Они дружно прыснули смехом, прикрыв ладонями ротики-эротики.
Брёдающий по вагону мужичонка-недостарок подошёл к двери, потрогал ручку, посмотрел на проводниц и сел на первое место, в ногах у спящего старика. Долго крутил головой, словно принюхивался. Нахохлился и забормотал:
- А где мои перчатки? И рюкзака нет...
И, как-то очень тоскливо, с подвыванием:
- А пинжак-то где, на стене висел?
Он схватил и потряс за плечо спящего напротив мужика:
- Слышь, ты, где мои вещи? Встань, я под лавку гляну. Чемодан и мешок там мои.
Мужик спросонья махнул рукой:
- Нету там ничего твоего, отвали.
И даже не повернулся.
Недостарок посопел возмущенно и взвизгнул:
- Как это нету? А иде же они? Куда ты их дел, Ирод? Вставай сичас же.
Мужик попался спокойный и опять, не вставая, послал его подальше. Недостарок ушёл и вернулся с подмогой, молодым парнем. Они уже вдвоём начали «клевать» спящего. Наконец тот, как разбуженный медведь, вскочил и схватил их за грудки:
- Вы мне дадите поспать, гады?! Ничего там вашего нет, сам проверял!
Запахло потасовкой. На шум заглянула проводница:
- Что вы не поделили? Нажрутся, потом спать не дают пассажирам.
Ее подруга послушала перебранку и заявила:
- Вы же из моего вагона, я вас помню. На третьем месте. Идёмте со мной.
Они ушли. Красивая проводница заржала и пошла будить сменщицу. Улёгся потревоженный пьяными мужик. Проснувшиеся было от шума, пассажиры снова мирно захрапели. Приглушенный снегом грохот колёс убаюкивал. Пришел, натыкаясь на переборки, уже знакомый парень. Следом за ним появился и недостарок с бутылкой дешевой водки в руке. Они остановились у спящего мужика, недостарок начал тормошить его:
- Слышь, друг, прости нас. Я местом обознался, неудобно перед тобой.
Мужик приподнял голову:
- Опять вы?
Недостарок запричитал:
- Прости меня, я подумал, что ты вор. Мы вот бутылку достали, весь поезд облазили, выпей с нами на «мировую».
Мужик простонал:
- Отстаньте от меня!..
Но те уже сидели в ногах старика, откупоривая бутылку.
- Ну, блин, и ночка! Да уж и спать некогда, скоро приедем. Вы чего, собираетесь с горла пить? Без закуси? Щас найдём.
Он встал, потянулся, взъерошил волосы на голове:
- Ну, вы меня достали сёдня, ребята.
Появилась тушёнка, хлеб, забрякали кружки. Видимо, от этих звуков и запахов проснулся старик:
- Вы чё, пьёте? А скока время?
Ему сунули кружку:
- На, дед, хлебни!
Вскоре заговорили все четверо. Когда бутылка опустела, старик, поколебавшись, достал свою. Оживлённый разговор, то шёпотом, то вполголоса, походил на ночной костерок. Мужик, разгорячённый выпивкой, рассказывал свою историю:
- Я сам в прошлом году ездил в Питер ночным. Тожа, впихнули пьяного меня, да в вагоне добавили. Проснулся уже в Питере. Гляжу, на мне только трусы, майка, а на ногах коньки. Это в июле-то месяце! Денег ни копья, документы, правда, не взяли, под подушку пихнувши. Спасибо проводнице, нашла какое-то тряпьё и ботинки старые. Потихоньку до сестры дошёл пешком, всё боялся, что заберут. Это ж надо, гады, коньки надели!
Они ещё продолжали что-то друг другу рассказывать, а я сквозь дрёму думал: «Ах, ты, Русь! Не видит и не слышит Николай Васильевич Гоголь всё это. Пересела ты с тройки на экспресс, опуталась проводами и трубами, окуталась облаком спутниковых орбит. Но отъедешь от Москвы сотню вёрст, и ты всё та же, матушка. Оттого и редко истинно русский человек приживается за границей. Люди здесь просты, доверчивы и искренни, чисты душой, как дети, чего на сытом Западе днём с огнём. Русь, ты, Русь, птица тройка! Живи сама по себе. Не оглядывайся, не стройся под Америку и под немцев. Мы - резерват северного русского духа. И оставьте нас в покое».