Я читаю письмо с азартом, будто ищу какую-то единственную строку, где спрятан ключ ко всему происшедшему. Потом перечитываю более внимательно. Захожу к хозяйке, спрашиваю, не передал ли Стёпка чего на словах. Нет, ничего. Там же была Анна, говорит, что Стёпка вообще приехал странный, будто у него какие-то перемены впереди намечаются и он их не то что боится. но… Ну как её подруга летом перед свадьбой такая же была. Скажешь тоже, перебивает Анастасия Михайловна, ему шестнадцать-то хоть есть ли. Разговор как-то быстро сворачивается, и я удаляюсь в лавку.
И в этот день и позже я не раз перечитываю письмо и продолжаю его осмысливать. Было ясно, что в этом мире Ники уже нет. В противном случае он просто должен был вернуться бы в деревню и после истории с гимназией непременно нашёл бы меня. Варианты египетского раба и звёздного воина отметаю сразу в силу абсолютной непроверяемости. Видимо, его расчёты в какой-то мере справедливы, если временное окно открылось, хотя и неизвестно куда. Значит, их можно считать инструкцией для меня. Всё просчитать и летом в нужный день ввечеру просто спуститься на берег. Одежда цела, содержимое торбочки не изменилось. Туда я вернусь двадцать первого августа утром, и на камни я пойду… Так, когда же я сюда попал…
И вдруг меня в пот бросает! Последний раз такое было на каком-то курсовом экзамене, когда я, взяв билет, понял, что ничегошеньки не знаю. Не по всему, конечно, курсу, а именно по этому билету. И это не было стандартной ситуацией, когда сядешь готовиться и такая мысль понемногу отступает, вроде бы само собой в памяти всплывает нужное, минут через сорок вполне спокойно идёшь отвечать и всё идёт достаточно прилично. Вопросы того билета я действительно не знал – то ли они как-то мимо меня прошли, то ли ещё что. В итоге я откровенно плавал, что-то по ходу ответа в голове связывалось, что-то отвечал на интуиции. Выплыл, откровенно говоря, с немалым трудом.
Я понимаю, что не знаю дня, когда здесь появился. Просто не знаю. Ника случайно утром увидел численник, потом днём обратил внимание на месяц. А у меня случая такого не было, а сверить дату и месяц просто в голову не пришло. Бродил по набережной, по Мытному, разговаривал с Никой. И в последующие дни календарём совершенно не интересовался, ни к чему это было. Помню только, что примерно через неделю начались каникулы, и мы с Никой отправились в деревню. Это уже начало июня. Стало быть, сюда я попал в конце мая. А поточнее?
Впрочем, паниковать рано. Когда гимназистов шестого класса распустили на каникулы, узнать можно в гимназии. Не бог весть какая гостайна, директор должен сказать. Зачем мне это надо – что-нибудь придумаю. Вот сколько дней отсчитать от последнего учебного дня назад – это уже вопрос. Навскидку – неделю, максимум полторы. Но мне-то точный день нужен! Можно, конечно, несколько ночей провести на набережной, вдруг в какую-то повезёт. А может, эти самые непонятныё силы ещё и мозги сканируют, чего-то там проверяют? Так что прийти нужно один раз и непременно в нужный день. Значит, нужно искать выход, точнее день. Мой день Икс, как пошутил Ника. Попытаться вспомнить всё, что в те дни делал. Может, у Лукерьи Матвеевны этот день как-то в памяти отложился. Допустим, какой-нибудь важный церковный праздник был. Ничего ещё не потеряно.
Но сейчас конец декабря, и у меня в запасе на всё про всё целых пять месяцев. До половины мая я вполне себе могу жить обычной жизнью мологского приказчика. Заниматься гимнастикой, ходить на любительские спектакли, читать свежие журналы… Скоро Рождество, посмотрим, как здесь его празднуют. Хозяева, как я уже понял, собираются в Богоявленский собор. Знаю такой, мимо каждый день хожу – город-то маленький. Внушительный храм, даже торжественный какой-то и по будням. Этакий провинциальный вариант московского Спасителя. Опять-таки, как сказал Мокей, на подосеновские деньги построен. У нас Рождество как-то натужно выглядело. На всех телеканалах праздничные службы. Один раз посмотрел как на экзотику, а в следующие годы – зачем? Чай не кино. Кому надо – в храм идут. Телевизор разве что для старух немощных или неходячих инвалидов – это понятно. На улицах тоже ничего не чувствуется, хотя и организуют вроде что-то. Видимо, в душе праздник должен быть. А иначе что толку. Внедряй не внедряй – смысла не будет. Или только мне это казалось?
Дня через два Анастасия Михайловна как бы невзначай интересуется, почему я не хожу в церковь. Она, конечно, не следит, не её это дело, но всё-таки ни разу меня там не видела. Сейчас, правда, многие перестают ходить, особенно молодые, так что не я один такой. Но сходить бы, добавила, надо. Хотя бы на рождественскую службу.
Я уже говорил, что моё отношение к церкви здесь весьма отличалось от прежнего. Не то чтобы я раньше в храмах не бывал. Три лавры из четырёх так или иначе знакомы. О Казанском и Исаакиевском в Питере и не говорю. Бывал, конечно, не как паломник. Кое-где и служб-то при мне не было, поскольку музеи. Интерес, однако ж, как мне казалось, был далеко не только экскурсионный. Какой – понять трудно. Хотя дальние и ближние пещеры на Печерске прошёл действительно более как экскурсант, но вот в Троицком храме у раки Сергия охватило странное чувство. Не по себе – не то какое-то слово. Может, в Сергии дело? Место намоленное? Но как это на меня, от храма далёкого, может подействовать? Или оно само выбирает, на кого действовать? Впрочем, приходилось бывать и в обычных храмах в рядовые дни – впечатление, как в клуб зашел. Может, действительно: не чувствуешь в храме благодати – это Бог говорит, что нечего тебе здесь делать. Но в Троице-то – было!
Впрочем, я соглашаюсь, что надо бы сходить, и уже было собрался, но непонятным образом буквально накануне простужаюсь и весь конец декабря, прихватив ещё и начало января, лежу в постели. Судьба?
Неожиданно заглядывает Мокей и приносит прошлогодний пятый номер «Северного вестника» с явным желанием узнать моё мнение и о журнале вообще, и об авторах. Название это я вроде бы слышал, но кто там да что, понятия не имел. В содержании бросается в глаза фамилия Бальмонта, потом Волынского, и становится ясно, чья это вотчина. У Бальмонта очень испанские и экзотические «На картине Греко вытянулись тени…» и «В окрестностях Мадрида». Что ж, говорю, ему хорошо по Европам разъезжать. Хотя, конечно, красиво пишет, чувства свои умело передаёт.
– Да я не об этом, пишет действительно хорошо.
– А о чём же?
– Понимаешь, другие как-то всё больше о народе нашем, о России пишут. Нашу жизнь понять пытаются. Себе её объяснить, потом и нам всем рассказать. А у этих всех, не только у Бальмонта, России и русского духа вроде бы и нет.
– И что же, почему все должны в России замыкаться? Мир намного шире и интереснее, смею тебя заверить. Человек приехал в Мадрид, пришёл в музей Прадо, увидел картины Эль Греко и пытается их понять. Ты видел Эль Греко?
– Нет, конечно, я не то что в Испании, дальше Питера не был. Даже фамилию такую впервые слышу.
– А это не фамилия даже, прозвище. В Испании я, положим, тоже не был, но у нас в Эрмитаже есть вроде бы две картины, можно увидеть.
– В Эрмитаже? А это где?
Опять не то что-то говорю. Это для меня Эрмитаж. Для всех царский дворец, служебное, так сказать, здание. Но в какой-то части вроде бы достаточно давно уже открыт музей для публики.
– А это рядом с Зимним дворцом.
– С царским?
– Да.
– И что, туда всех пускают?
– Только билет купить надо. Ну и прийти желательно не абы как одетым.
– Понял. Если летом в Питер поеду, обязательно зайду. А ты этого Эль Греко видел?
Видел ли я Эль Греко? «Апостолов»-то, конечно, в самом Эрмитаже, и репродукций их не счесть, так что в памяти засели они довольно крепко. Конечно, не как шишкинские мишки, но всё-таки. Да и по другим мировым музеям сколько альбомов издано, опять же и мышкой кликнуть несложно. Но это я и через сто лет. И хвастаться, что всё это видел, просто нечестно, если не сказать бессовестно. Очередной павлиний хвост. Так что скажу как есть.
– Только в Эрмитаже. Там картина «Апостолы Пётр и Павел», очень известная. Вот читай. Бальмонт называет Эль Греко сумрачным художником. Если даже только по эрмитажной картине судить, я согласен. Видимо, и в Прадо стиль тот же. Понимаешь, чтобы до конца понять это стихотворение, надо, наверное, как Бальмонт встать перед той же картиной. Просто прочитать мало, в суть не проникнем.
– Ну да, а потом он во Францию поедет, тоже что-нибудь напишет. А потом в Англию… Я же не могу по всему миру вслед за ним. И ещё другие поэты есть.
– Есть и другие. Мир, как ты понимаешь, велик.
– И что делать?
– Как что? Читать больше, искать хотя бы репродукции в журналах, их иногда печатают.
– Но мы и так читаем…
– Значит, больше надо. И в музеях бывать. Вон в Москве огромная галерея русского искусства Павла Михайловича Третьякова. Денег потратил немерено, и всё для публики открыто. И другие музеи в Москве есть. Вот ты в Петербурге когда был?
– Этим летом. Целую неделю у родственников жил.
– А где побывал? В Эрмитаже, как я понимаю, не был, поскольку о нём и не знаешь. А весной ещё и Русский музей открылся, и туда сходить надо было. Да не просто бегом по залам отметиться, что был, а перед тем хоть у Брокгауза о художниках прочитать, чтоб с умной головой идти. И так перед каждым музеем, чтобы не просто, глаза вылупив, по залам ходить.
– А сам-то ты в этом новом Русском музее уже побывал?
– А то как же?
Я намеренно ответил чуть ли не жаргонно и притом не вполне определённо, чтобы тему эту дальше не развивать. Что я там был и не раз – это сущая правда. Выкраивал время почти в каждый приезд, хоть час-другой для двух-трёх залов. Но когда именно я там был! Так что и сам не понимаю – соврал я Мокею или правду сказал.
Мы ещё сколько-то времени говорим о том о сём. Во время разговора заглядывает Анастасия Михайловна, заставляет меня выпить очередное лекарство. Потом, наверное с её подачи, Анна приносит нам чай. В азарте разговора я на это особого внимания не обращаю, но когда она возвращается за чашками, мне кажется, что на Мокея смотрит чуть более пристально. Или действительно кажется?
Дни идут своей чередой, в голове появляется знакомое, какое-то дембельское чувство. Январь понемногу сменяется февралём, а там и март на ближнем горизонте. После того разговора с Мокеем чуть ли не все книгочеи, похоже, делают из меня подобие Брокгауза вкупе с Ефроном, особенно по ещё не вышедшим томам. В том смысле, что спрашивают и обсуждают всё подряд. Несколько времени мне это было даже интересно, но скоро я понимаю, что тихо превращаюсь в какого-то местного всезнающего гуру. И ладно бы профессионально всем этим занимался, что, правда, совершенно нереально даже здесь – так, куча отрывочных знаний, не более того. Понахватался верхушек – в той ещё жизни тебе кроссворды только разгадывать, а здесь учить лезешь. Так не сам же лезу, получается так, невиноватый я, они сами…
Вот и оправдываться начал, стало быть неправ. Или это в стиле Ники – ещё один сигнал к возвращению?