На вокзале всё дежурно и штатно. Товар багажом пойдёт, я опять же в третьем классе. Всё то же, но в обратном порядке. Те же тридцать километров неторопливого ужина. Здоровый и крепкий сон. Достаточно скучный день. Соседи по купе вполне обыкновенные, таковы и темы разговоров. Разного рода полуполитические и общественные новости, в которых я полный профан. Потому особо не встреваю, чтобы не показать свою полную в этом смысле пустоту или случайно не сказать то, что говорить ни в коем случае не нужно. Вообще говоря, кое-что в качестве предположения и можно было бы высказать, благо что соседи в подобных высказываниях особо не стеснялись и иногда звучали верные догадки. Но граница между предположением и точным знанием кажется мне столь неопределённой, что я почитаю за благо больше молчать и показываю себя таким образом достаточно неинтересным в компании человеком. Тем более что компания только до конечной станции, то бишь до города.
Поезд приходит поздно, ехать в Мологу в ночь бессмысленно, Лукерью Матвеевну будить тоже не хочется. Ночую на вокзале. Утром нанимаю извозчика, загружаю товар и отправляюсь домой с намерением завтра же поехать в деревню.
Аксён моей поездкой вполне доволен и по товару, и по деньгам. Подарки тоже приходятся кстати. Но завести разговор о небольшом отпуске я не успеваю. Заходит хозяйка. Оказывается, вчера приезжал Стёпка и привёз для меня большое письмо. Подаёт несколько двойных тетрадных листов.
Что от Ники – понятно. Кто ещё мне писать будет, да так много. И чьё ещё письмо мне мог привезти Стёпка. Привезти явно просто так, иначе бы дождался.
Читать на ходу не буду, чай не записка в полстранички. Похоже, и вопросы появятся – и кому их задать? Иду к себе.
Письмо Ники
Здравствуй, названый братец мой Михаил свет Дмитриевич!
Во первой строке письма шлю тебе привет.
А со второй строки кончаю трёп и начинаю собственно письмо. Ещё когда ты уезжал, я понял, что буду его писать. Если здесь увидимся – передам тебе сам или всё расскажу. Если встретимся там – тоже проще будет. А уж если разминёмся – то тем более.
О чём пишу? А обо всём.
Ты уехал как-то неопределённо, в никуда. Я понял, что опять остаюсь один. Что ж, не привыкать. Как прокричал герой одного знаменитого фильма про войну – будем жить! Но он прокричал это за несколько мгновений до гибели. Не пугайся, надеюсь, до этого не дойдёт. Разве что через двадцать лет, если я здесь настолько задержусь, когда времена такие наступят. Впрочем, об этом мы с тобой говорили, зачем повторяться.
Через неделю после твоего отъезда мне пришлось совершить героический подвиг. Тётка Марья прибежала, кричит, мол, лодка посередине Волги перевернулась, человек тонет и о помощи кричит. Мы со Степкой побежали туда, лодки на берегу нет, он говорит, что не доплывёт, сил не хватит.
Уже на берегу я с себя штаны да рубаху скинул куда попало, поплыл один, разогнался, будто на мастера сдаю, успел. Оказалось, девка какая-то, я даже не понял кто, уже воды нахлебалась и без сознания. За лодку схватилась, лодка вот-вот утонет и её с собой утащит. Как я сообразил ударить ей по запястью, чтобы судорога отпустила – сам не понимаю. Спасать нас учили, так что потащил её на вытянутой руке по воде за волосы, чтобы она меня не схватила и не утопила. Вытащил на берег, там уже все причитают как по мёртвой, попа хотят звать, урядника. А я начал искусственное дыхание делать как учили, хотя раньше никогда не приходилось. Как у нас говорят, на автопилоте. Даже и не думал, получится или нет. Вдруг меня стали оттаскивать от неё, да ещё орут – чего, мол, девку мёртвую тискаешь, да ещё прилюдно, и не совестно. Ну и дальше всякое такое. А я ни о какой девке и не думал, хоть бы она даже и голая лежала, человека спасать надо. И вдруг из меня такое попёрло, я и сам не думал, что так могу. Обложил их всех сам не знаю сколько этажным матом, да так, что они замерли на месте и заткнулись. А Стёпке я крикнул, чтобы помогал. Он быстро понял, что надо делать.
Откачивали долго, я уж подумал было, что зря стараемся, но всё-таки вырвало её водой, потом понемногу дышать начала. Только тогда я увидел, что это Стешка с того конца деревни, она года на три старше меня. А там и бабы вокруг неё крутиться начали, поднимают, успокаивают, голосят вовсю. Им стало не до нас, да и нам здесь делать уже было нечего. Стёпка помог мне одежду найти, сам не знаю куда побросал, и мы пошли домой. Он всё удивлялся дорогой, но не столько тому, что сумели Стешку оживить, сколько моим знаниям, как он сказал, разных ругательных слов. А потом добавил, что иногда, может быть, они и нужны бывают. Вот как сегодня.
А дня через три я пошёл в лес, ягод захотелось, земляники много было. Иду мимо сарая, а тут Стешка навстречу, смотрит на меня и просит помочь ненадолго, что-то там в сарае переложить. Чего ж не помочь?
Зашли. Начали сено на одну половину перебрасывать. Вдруг она толкнула меня, я упал и в сене даже запутался. Я ещё подумал, чего она такая нерасторопная. А она заговорила, что, мол, отблагодарить меня хочет, что жизнь спас, и всякое такое. Я сначала не понял ничего, а она уж сарафан с себя стаскивает. Дёрнулся, а она не пускает. Скинула с себя всё, потом за меня принялась. На меня как оцепененье нашло, ни рукой ни ногой пошевелить не могу.
А дальше и рассказывать не буду. Да об этом, наверное, и не рассказывают. Ты же взрослый и всё сам понял. Сколько времени прошло – не знаю. Потом она оделась и быстро убежала, а я всё это пытался понять. Вдруг спохватился – я же так и сижу в сене голый! Сразу оделся и пошёл в лес. Настроение какое-то непонятное. Что это когда-нибудь произойдёт – и так знал. Я ведь всего-навсего человек, как и все, не хуже и не лучше. Ещё там мой сосед в тринадцать с чем-то лет хвастался, что уже. Я ему, правда, не верил, но кто его знает. Да и выглядел он явным акселератом. А здесь, что, я действительно в этом мире вырос?
После леса пошёл на Волгу и дольше обычного плавал, даже на скорость как-то особенно зло и яростно, будто с себя что-то смыть хотел.
Вечером, когда спать пошли, Степка вдруг спросил о Стешке. Я сначала не понял, а он заговорил про сарай. Откуда знает – да сама Стешка сказала. Да ладно, говорит, ничего, у меня с ней самый первый раз ещё два года назад было. Чего было – а то самое и было. Мне стало так противно, сам не знаю почему, что я начал его бить. Он мне ответил, но мы всё же быстро успокоились. Чего нам делить? Не Стешку же.
Миша, у нас много говорили о пороках общества в двадцать первом веке. Что в прошлом жили все как-то очень хорошо и очень правильно. А тут и телевизор развращает, и сайтов непотребных сколько угодно, и всякое такое. А в этом прошлом ни того ни этого, а путаются все в деревне чуть ли не с детства, да и пьют не меньше, чем в нашем. Может, дело не в телевизоре? Может, вообще всё это нормально, а взрослые просто лицемерят и сами в детстве были такими?
А через неделю пришло письмо. Сестра тётки Марьи, ну та самая, у которой тот Никита, пишет, чтобы документы его ей прислали. Никита учиться надумал, вроде как за ум взялся. Делать нечего, дядя Игнат поехал в город, забрал документы и сразу отправил, а потом и посылку с мундиром, поскольку мне он теперь без надобности. Ему, правда, придётся перескочить через класс, да и мои оценки явно повыше, чем у него были. Но это уже, как говорят у нас, его проблемы. И что мне теперь делать, неясно.
Не то чтобы я о гимназии очень жалел, хотя и привык, и получалось, и друзья появились. Но знаешь, в пятнадцать лет хочешь не хочешь, а о будущем думать надо. У нас-то ещё пара лет – и институт выбирай, а то в армию загремишь (впрочем, твой пример меня вполне поддерживает – я этого не боюсь, по крайней мере сейчас). А тут – на правах крестьянского сына лет через пять жениться на какой-нибудь Стешке и на ближайшие полвека… В общем, понятно. Но об этом мы уже говорили.
Или по твоим стопам в приказчики пойти, в лавке торговать, потом своё дело начать и т.д. Ну не этого я хотел ещё год назад, не этого, и всё тут. Да и ты, я понимаю, не на век в эту лавку засел – Мологу посмотреть да юного прадеда повидать. А может, крах с гимназией – это сигнал, пора домой собираться? Попутешествовал, и будет? Не знаю.
И стала в голове всплывать твоя теория о временном туннеле и всё такое прочее. Может, действительно надо только знак поменять? Тогда считаем. Из нашего времени я исчез в ночь с седьмого на восьмое августа, здесь оказался утром двадцать пятого июля. Это я точно помню. Поскольку момент раскрытия туннеля не почувствовал, будем тоже считать, что в ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое. Как и почему всё это случилось – понятия не имею, можно предположить, что Земля при движении вокруг Солнца в какое-то время через что-то там проходит, и туннель открывается. А если так, то это может происходить ежегодно. Конечно, солнечная система и сама вращается вокруг центра Галактики, и, может быть, влияет именно этот самый центр или там ещё не знаю что. Тогда рассуждать абсолютно бесполезно, но об этом думать не хочется.
Так вот. Если ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое июля я проведу на том же самом месте, может, туннель откроется, и появится шанс утром восьмого августа выйти на дорогу, пойти на станцию и уехать утренним поездом домой? Правда, наш астрономический год, насколько помню, триста шестьдесят пять дней и шесть с чем-то часов, так что придётся на всякий случай посидеть подольше.
И ещё. Ты о какой-то временной метке говорил. Если она действительно появилась, то я, наверное, ничем не должен отличаться от себя той ночью. Конечно, рост, вес и прочая биология – это уж что есть. Длина волос тоже вряд ли важна. Но вот вся одежда, вещи в карманах и что ещё было с собой должно остаться тем же. То есть, чтобы действительно только плюс на минус заменился или наоборот – не знаю как должно.
Вот такая теория. Построена, как ты понимаешь, ни на чём, но другой нет. Да я ничем и не рискую. Проведу ночь на природе, а уж где утром окажусь – как повезёт. В той самой ночи или на год позже – какая разница. Надеюсь только, не рабом на египетской пирамиде или солдатом звёздных войн. Да и слишком это невероятно, чтобы ещё раз куда закинуло.
А дяде Игнату скажу, что домой хочу съездить, но, может, скоро вернусь. И если на самом деле вернусь, то осенью поеду в Мологу искать тебя. Не сидеть же здесь всю зиму! А там – работу поищу, может, в ученики на какой-нибудь завод, только не в наш город, вдруг кого из гимназистов встречу. Или года через три попробовать сдать за курс гимназии экстерном и учиться дальше? Правда, надо выправлять какие-нибудь документы, придётся попросить помощи здесь. Наверняка найдётся какой-нибудь младенец, родившийся лет пятнадцать назад, окрещённый, но не доживший до сознательного возраста. Попрошу тогда батюшку здешнего, отца Александра. Он на меня ещё в прошлом году обратил внимание, спросил, откуда я и всё прочее. Не то чтобы я часто в храме бываю, разве что с ребятами, но он вроде мне благоволит и несколько раз заговаривал со мной на улице. Хороший он человек. Но всё это после двадцать пятого июля, если, конечно, останусь здесь. А сейчас у меня в запасе ещё три дня, надо собираться. Допишу днём накануне.
Вот и пришёл, как говорили в глупых детективах, день Икс. Ещё вчера я сказал, что сегодня поеду домой и, как писал уже, не знаю, вернусь или нет. Здесь меня пожалели, но сказали, что могу возвращаться когда захочу. Всё-таки хорошие они, Игнат с Марьей. Спать пошли со Степкой на сеновал, как в первую ночь здесь в прошлом году. Это, конечно, роли не играет, но всё-таки.
Забились в сено, и тут Степка заговорил о своей обиде на меня, на кого я его одного бросаю и всё такое прочее. А потом вдруг заявил, что мне здесь в деревне вообще не место. Я сначала не понял, чего он на меня так взъелся. Уж не из-за Стешки ли? На что он как-то зло сказал, что таких как мы у неё, что она – в общем, понятно. Чуть было опять не подрались.
Потом он выдал, что я вообще не отсюда. А откуда, говорю. А непонятно откуда. Что не деревенский, это ясно. Городской, но непонятно из какого города. Я сказал, но как-то тоскливо, из Углича, ты же знаешь. А он передразнил – из Углича-Гуглича. От Гуглича, сам понимаешь, мне даже смешно стало. Он не понял и сказал, что я вообще ниоткуда. Но так не бывает. Значит, бывает.
Я об этом, говорит, ещё в прошлом году догадался. По одежде, что ли, которую вы на берегу внимательно рассматривали, по плавкам да кроссовкам? Нет, откуда я знаю, может, где такое и носят, мир большой. А вот по той штучке, которая тогда из твоих штанов выпала. Я случайно там что-то нажал, картинка появилась, на ней фигурки задвигались, потом она исчезла. Нажал на цифирку – цифирка на стёклышке сама написалась. Ничего подобного не видел. Что я не видел – это ладно, не велик барин. Но ни у кого из взрослых такого не видел даже в городе. А ты всего-то пацан как и я – но у тебя есть. И не в золоте ходишь. Значит, там, откуда ты, такая штука у всех должна быть.
Молодец, говорю, правильно сообразил. А хочешь знать, что это такое. Конечно, хочу – даже загорелся сразу, аж в темноте глаза сверкают. Что такое телефон, слышал? Говорю, а сам думаю: может, его ещё не изобрели? Смотрю, он замялся. Может, слышал, продолжаю, два аппарата в разных домах стоят, проводом соединены. В один можно говорить, а из другого всё слышно, и не надо туда идти. Он даже обрадовался – слышал, говорит, даже картинку в журнале видел, есть такие. Так это телефон такой маленький? Телефон, говорю, но не такой, как на картинке. По этому можно хоть в Америку, хоть в Африку, хоть куда угодно прямо с этого сеновала позвонить. Но только не сейчас, потому что во всём мире их ещё ни у кого нет.
Как это, говорит, ещё нет? А у тебя откуда? Да вот так, они только через сто лет появятся, а там они у всех почти есть, где хочешь купить можно и стоят недорого. Он так медленно и боязливо повернул голову и посмотрел на меня. К-как через сто лет? Т-ты в к-каком году родился? В тысяча девятьсот девяносто четвёртом, говорю. И вдруг сам чуть не задрожал от испуга. Своего года рождения испугался!
А он даже замолчал, словно дыхание перехватило, а потом тихо и так серьёзно: я о чём-то таком и думал. Ну не похож ты на всех нас! Хоть и говоришь, как мы, по-русски, и руки-ноги такие же. Я даже в бане тебя сверху донизу со всех сторон внимательно рассматривал! А в бане-то ты что хотел такого необычного увидеть – чай не девка. Чай не чай, говорит, а мало ли что – ну не такой ты, и всё тут!
Чёрт какой, что ли? Стёпка даже смутился. На чёрта, мол, не похож, добрый ты, да и в церкви бывал. Креста на тебе, я, правда, не видел, но чёрт в храм не пойдёт, ему туда никак нельзя.
Тут мы оба замолчали. Потом Стёпка спросил, как я здесь появился. Сам не знаю, вроде бы случайно получилось. И куда же я домой еду? А туда, в своё время, и собираюсь, если, конечно, получится.
Вдруг он спросил – а можно с тобой? Будем вместе, как братья. Всему научусь, что ты знаешь, ну и так далее. Я даже опешил. Стал искать какие-то отговорки. Мол, не знаю, получится ли. Потом Стёпка вдруг замолчал, видимо, понял, что это невозможно, и тихо сказал, что надо здесь жить, что судьба его такая.
Я стал утешать, сказал, что ему обязательно надо учиться, что он умный, раз меня раскусил. Он пообещал.
Потом мы наконец уснули.
Сейчас день. Я дописываю это письмо. Уже переоделся. За футболку я не боялся, она растянется в любом случае. Джинсы в поясе сошлись нормально, стало быть не растолстел. В длину они в прошлом году немного лежали гармошкой на кроссовках, сейчас даже носки видны. Вырос, хотя, похоже, всё-таки не настолько, чтобы все сразу внимание обратили. Кроссовки немного стали жать, но ничего страшного. Стёпка принёс бейсболку, которую я ему тогда подарил – вдруг, говорит, без неё не получится, да и зачем она ему здесь.
Я показал ему мобильник, объяснил, как им пользуются. Батарея, правда, давно разрядилась, так что никаких картинок не было. Жаль, можно было бы посмотреть виды нашего города через сто лет, есть там несколько фоток. Да и фото Стёпки сделать на память…
Пишу, как космонавт перед стартом. Только стартовая площадка около сосны, которая здесь есть, а там была той большой кочкой, у которой я решил заночевать. Но лететь не на какую-нибудь знакомую МКС с помощью ЦУПа и множества других специалистов, а на свою другую планету – знаю какую, а как добраться…
Ну вот, братец старший названый, вроде и всё. Письмо большое получилось, утомил я тебя. Но сил прочитать всё это у тебя должно хватить, если уж у меня хватило их написать. Письмо тебе отдаст Стёпка. Он, кстати, понял, что мы с тобой здесь вместе. И пришли вдвоём, и потом в лесу, когда мы прощались, а он как раз с грибами подошёл. Но он никому не расскажет, да и что рассказывать, а главное – кто поверит?
Если мы не увидимся здесь, попробуй воспользоваться моими расчётами. Если всё окажется верно, в будущем году встретимся во дворе. Или на шашлыки к тебе в Полужьево приеду. Ты же звал. Если же тебе здесь понравилось, и ты решишь остаться – помни, что был такой Никита, Ника, которому ты очень и очень помог.
Ника
24 июля 1898 года Р.Х.