глава двадцать пятая.
ЕЩЁ О СОДОМИИ, НО СОВСЕМ В ДРУГОМ РАКУРСЕ
- Боже, как голова раскалывается! Меня тошнит! – простонал Холмс, не открывая глаз. – Будьте так добры, дайте тазик.
- Сначала вот это.
- Не могу. Ох, я, правда, не могу... М-мм...
- Вот ваш тазик. Сами виноваты. Я же говорил, выпейте нашатырь. Нет, это теперь уже пить не надо – это нюхайте.
- Фу, мерзость какая! Мне плохо... Стены летят, всё летит... на голову...
- Ещё, ещё нюхайте. Да здесь, здесь ваш верный тазик – куда он денется! Эй, вы куда?
- Мне... надо.
- Куда вам надо? В окно вам надо? «Надо» в другой стороне. Держитесь же вы на ногах, господи! Руки уберите – я сам всё сделаю, вы только двойной узел затянули. Нюхайте ещё!
- М-ммм...
- Что, опять тазик? Да в вас уже нет ничего, даже желудочного сока. Держитесь за меня.
Я дотащил его до постели и свалил – его колотил озноб, зубы стучали.
- Сейчас я вам компресс на голову сделаю.
- Пить...
- Сейчас. Вот, здесь вода с лимонным соком. Только один глоточек, не то тазик уже от вас устал.
- А вы? – вдруг спросил он, словно на миг протрезвев.
- А я – нет, - отрезал я. – Лежите, не двигайтесь – если лежать неподвижно, головокружение будет меньше. Сейчас сделаю вам компресс на голову. Закройте глаза.
Он закрыл и, кажется, снова уснул. Мне было нечего делать, и я, усевшись в кресло, просто и бездумно смотрел на него, спящего. Как обычно, лицо у него во сне было строгим и даже немного надменным, аристократичным, если отвлечься от резкого запаха перегара.
Вскоре вернулась домой куда-то уходившая миссис Хадсон и, постучав согнутым пальцем в нашу дверь, робко осведомилась, что произошло в гостиной и здоровы ли мы с мистером Холмсом.
Я честно ответил, что в гостиной взорвалась бомба, мы здоровы, только немного поцарапаны, но мистер Холмс устал и переволновался, поэтому пока нуждается в покое, а ещё нет ли у неё огуречного рассола – лучше охлаждённого? Рассол был принесён, закопченную гостиную пообещали прибавить к сумме счёта за квартиру, и квартирная хозяйка снова удалилась, больше ничем не выказав своего неодобрения.
Холмс окончательно проснулся ещё через пару часов. Просыпаясь, застонал, и лицо болезненно исказилось, но выглядел уже не таким бледным.
-Тысячу извинений, доктор, - нетвёрдым голосом пробормотал он. – Похоже, я что-то напутал с дозировкой. Боже, как голова болит!
- Хотите рассолу? – предложил я. – Говорят, помогает.
- Пожалуй. Спасибо за заботу.
- Вы весь взмокли и дрожите. Вам не холодно?
- Нет. Просто с похмелья, - отхлебнув рассола, он немного повеселел – даже чуть улыбнулся. - В самом деле, извините меня, Уотсон. Просто вы задели больное место вашим своевременным разговором. Хотя, конечно, не хотели ничего подобного.
- Я не понимаю, - безнадёжно вздохнул я.
- Потому что вы не всё знаете. Эта давняя история с Коллинером прошла ведь не просто так... Мой брат - хороший психолог, а я был в то время ещё настолько наивен, что позволял себе откровенность с ним. Так вот, он устроил Коллинеру большие неприятности – это и была, собственно, основная причина нашего охлаждения друг к другу. Если бы не заступничество Штерна, Руд мог бы оказаться под судом. Понятное дело, Майкрофт его терпеть не может. Кажется, взаимно.
- И вы заняли сторону брата?
- Нет, я занял сторону Руда. И довольно активно. Мои мотивы были именно таковы, как я вам прежде и объяснил. А свидетели всей этой истории сделали из моей позиции совсем другие выводы. Лейденберг, например. Или его супруга. Или тот же Диомед... Это было ужасно. Морально тяжело страдать за свои убеждения, когда они идут вразрез с общественной моралью. Стократ тяжелее – за не свои. К сожалению, сам Коллинер моего заступничества не оценил, и наши отношения были тогда вконец испорчены – мы снова строили их на руинах. А жаль. Коллинер мне всегда нравился. Так что, как ни прискорбна история с Верой Лейденберг, в каком-то смысле она меня реабилитировала. Не до конца, как выяснилось – в глазах Майкрофта, по крайней мере. А теперь вы ещё... – он махнул рукой с досадой и замолчал.
-Так вы всё-таки прочитали письмо, - наконец, сообразил я.
- Догадались... – усмехнулся он. – Хотя и не сразу. Вон оно, на столике. Могли бы и заметить.
Я взял бумагу. Она сморщилась от обработки реактивами, но между размытых чернильных строк явственно проступали тёмно-зелёные буквы, складывающиеся в слова: «Вера лечилась у доктора Галла по рекомендации мужа, но потом Лей проконсультировал её частным порядком у какого-то наркомана-венеролога. Полагаю, нет нужды специально называть тебе его имя. Галл – хороший врач, он не мог пропустить того, о чём ты подумал. Полагаю, ты втягиваешь своего компаньона в опасное дело – бог вам судья обоим. Не знаю, кто насаживает мясо на шампуры, но шеф-повар должен быть придворным. Хотя такое жаркое и не в его вкусе. Будь осторожен в своих увлечениях и привязанностях, чтобы влюбчивость и чувственность не наделали бы тебе беды. Закона о содомии ещё никто не отменял, а наш шеф-повар – мастер на провокации».
- Он в вас не уверен, - сказал я.- По всем пунктам.
Холмс спрятал лицо в ладони и засмеялся. Это был скверный, болезненный смех.
- И это – повод отравить себя алкоголем? – укоризненно спросил я. - А вы сами-то в себе полностью уверены?
- Это вы ещё о чём? – Холмс вскинул голову, сверкнув своими серыми глазами, как начищенным лезвием.
- Об осторожности. Вдруг мы допустим в клубе содомитов какую-то оплошность, и нас разоблачат? Думаете, ваш брат не это имел в виду? Он опасается, что содомиты, будучи нарушителями закона, станут охранять свои тайны особенно ревностно – здесь же так и написано.
Несколько мгновений он смотрел на меня очень внимательно – я старательно и невинно хлопал глазами. Быстрая улыбка вдруг прорезала его злое лицо, на миг осветив его чудесным внутренним светом, смахнув злость, словно из-под края уходящей грозовой тучи блеснуло солнце.
- Спасибо, - сказал он.
- За что?
- За то, что вы – чудесный товарищ, Уотсон. Этот случай я тоже запомню. И мой счёт в вашем банке всё растёт.
Я смутился, но он, кажется, пришёл в более-менее ровное расположение духа и, прихлёбывая рассол и всё ещё морщась от головной боли, принялся меня инструктировать о правилах поведения у «Добрых друзей»:
- Поскольку мы пойдём, как партнёры, вряд ли кто-то ещё возьмётся ухаживать за вами всерьёз, но кое-какие знаки внимания оказывать могут. Их следует в вашем случае вежливо отвергать. А мне придётся кокетничать и строить глазки.
- Почему?
- Потому что в нашей паре именно вы – актив, а я – пассив.
- А это почему?
- По габитусу. Я на пассив больше похож. Да и играть роль актива легче. Только упаси вас бог демонстрировать кому-нибудь неприязнь. Мало того, что члены клуба – содомиты, они почти все родовиты и влиятельны. Кстати, могут помочь в карьере врача, если понравитесь. Попробуйте там к кому-нибудь подольститься. А?
Я чуть не задохнулся от возмущения, а Холмс расхохотался и погрозил мне пальцем:
- Именно от этого я вас и предостерегаю, между прочим. ; la guerre comme ; la guerre, Уотсон. Будьте сдержаны – этого должно хватить. Беседуйте об искусстве, можете даже о женщинах, но только тоже с точки зрения чистого искусства. Упаси вас бог от обсуждения женских прелестей.
- Я не чувствую уверенности, - признался я, покачав головой. – Потом, я пока что вообще слабо представляю себе, зачем мы туда идём.
- Как «зачем»? Нам нужно найти связующее звено.
- Между чем и чем?
- О, боже! Да между сифилисом и Верховным Герцогом, разумеется. Что-то сомневаюсь я, что он пал так низко, чтобы... Чёрт! А это ещё что такое?!
Его восклицание было вызвано отчаянным стуком и звоном у входной двери – кто-то буквально ломился в наш дом.
- Уотсон, мы не можем позволить открывать дверь миссис Хадсон с тех пор, как нам присылают по почте бомбы. Я не одет. Взгляните, прошу вас, что там такое, - и, когда я было шагнул к двери, добавил. – Револьвер с собой, пожалуйста.
Захватив оружие, я вышел в прихожую. Дверь буквально сотрясалась и выгибалась от внешней атаки, но теперь ещё я услышал захлёбывающийся полный отчаянья голос:
- Впустите! О, бога ради, впустите! Я погибаю!
Искренность ужаса визитёра сомнения не вызывала. Я отодвинул засов, и в прихожую ввалился человек, в котором я с трудом узнал Червиковера. Он был в одной растерзанной сорочке, бел до синевы, с широко раскрытыми глазами, тоже сейчас не зелёными, а белыми. По ногам его текла кровь. Скрюченными пальцами он вцепился в мою одежду, силясь удержаться на ногах:
- Вы же врач, - прохрипел он. – Спасите, я...
- Холмс! – в панике заорал я. – Холмс!
Он сбежал вниз, всё ещё полуодетый, и прежде всего, быстро захлопнул и запер дверь.
- Червиковер? Откуда вы? Как?
Бедняга журналист уже не мог говорить. Я подхватил его, и он обвис на моих руках, потеряв сознание.
- Он истекает кровью.
- Боюсь, что ему не помочь, - сказал Холмс. – Кто-то попытался подвергнуть его той самой казни – не знаю, как он сюда-то добрался. Поразительная живучесть.
- Шок и страх - хорошее обезболивающее и тонизирующее, - проговорил я, укладывая его на пол и приникая ухом к груди. - В Афганистане я видел такие примеры. Но это – кратковременный прилив сил, а теперь уже всё. И сказать он тоже ничего не успел.
Тело Червиковера задёргалось, глаза снова приоткрылись:
- Министр... Шахматный Министр... Приказ... Галл... – тут его выгнуло в короткой судороге, он захрипел, повалился на бок и затих в неестественной позе, исключающей даже крошечный огонёк жизни.
- Умер, - сказал я, посмотрев под веко. – Что теперь будем с этим делать, Холмс? Холмс! – и, не получив ответа, перевёл на него взгляд.
Он замер неподвижно с остановившимся взором, такой бледный и застывший, словно это из него только что вытекла вся кровь.
- Что с вами? – испугался я. – Эй, очнитесь! У нас тут мёртвое тело и полно крови, совсем не время впадать в ступор. Что нам делать? Звать полицию? Что нам делать?
- Полицию? – медленно, словно во сне, переспросил он. – Нет-нет, не надо полиции. Издалека он не мог прийти в таком состоянии, надо пойти и посмотреть, пока дождь не смыл кровь.
- Дождь? – не понял я. – Какой дождь?
- Нудный мелкий, но частый осенний дождик, который шелестит сейчас по нашим карнизам. Мы пойдём по кровавым следам, а тело пока что запрём тут и...
- И миссис Хадсон наткнётся на него – вам не кажется, что на сегодняшний день для неё это будет слишком?
- Едва ли он станет для неё неожиданностью. Уверяю вас, она слышала стук, а наклониться к замочной скважине даже с её ревматизмом вполне возможно.
- Холмс, но не будет же почтенная леди...
- Напротив, это единственный выход для почтенной леди сохранять невозмутимость и хотя бы внешнее спокойствие. Впрочем, мы можем поспорить на пять фунтов...
- Не спорьте, доктор, - неожиданно вмешалась со своей половины миссис Хадсон. – Вы проиграете ему и потеряете пять фунтов. Но если вы думаете, мистер Холмс, что я спокойно останусь наедине с трупом, пока вы отлучитесь по вашим делам, то вы меня, право, переоцениваете. Я боюсь мёртвых, а уж умерших насильственной смертью – и подавно.
- Вам необязательно выходить к нему, а сам он к вам вряд ли зайдёт, - сказал Холмс. – Мы не задержимся, мы...
Он не успел договорить – в дверь негромко, но настойчиво постучали, и он осёкся на полуслове. Я невольно крепче сжал рукоятку револьвера.
- Полиция, - сказал голос за дверями.
- Не уверен, - помолчав, почти весело откликнулся вдруг Холмс. – Докажите, что вы – полиция, и я открою.
Вместо ответа раздался выстрел – Холмс едва успел оттолкнуть меня в сторону – пуля пробила дверь, и стойка вешалки с грохотом обрушилась на пол.
- Вот теперь убедили, - громко сказал Холмс. – Не стреляйте – я открываю.
- Что вы делаете? – испугался я. – Ведь это же не полицейские!
- Тс-с! – прошипел он. - Конечно, не полицейские. И нам придётся открыть. Но вы, Уотсон... Вас они не слышали. Вы помните, как выбраться на крышу?
- Да.
- Выбирайтесь. Переждите, пока здесь всё стихнет, и гости уйдут, а потом слезайте с той стороны и бегите со всех ног на Пэл-Мэлл... Нет, - вдруг передумал он. – Не туда. Ловите первый кэб, поезжайте в «Листопад», к Коллинеру. Вы ему понравились, а его «Листопад» - настоящая крепость, - он говорил быстро и тихо в очень сильном возбуждении. – Возьмите у Коллинера деньги. Он мне должен, он не откажет. Бегите на вокзал, берите билет до Эдинбурга и уезжайте. Хватит с вас приключений.
- А вы? – так же тихо и возбуждённо спросил я.
- А мне, похоже, конец, - простота и обыденная деловитость его тона показались мне куда более зловещей, чем любая паника. – Если выпутаюсь, найду способ с вами связаться.
В дверь снова заколотили.
- Уйдём вместе, - сказал я, дрожа от нервного озноба.
- А миссис Хадсон? Хотите, чтобы её постигла участь хозяйки меблирашек? Всё, доктор, не мешкайте, - он вдруг шагнул ко мне, быстро и крепко обнял, на миг прижав к себе, а потом оттолкнул. И отодвинул засов.
Ровно за мгновение до этого я взвился по лестнице наверх и, захлопнув за собою дверь спальни, со всем доступным мне проворством ввинтился в потолочное отверстие, ведущее на чердак. Крышка закрылась за мной. Стараясь не производить шума, я выбрался через слуховое окно и распластался на крыше, стараясь ловить каждый звук. Входной двери мне отсюда не было видно, но чуть поодаль я заметил уже виденный мною раньше экипаж с волчьей головой, а с ним рядом – пролётку с брезентовым верхом.
В квартире было тихо. Очевидно, Холмс благоразумно предпочёл не оказывать сопротивления. А вдруг, его убили, едва ворвавшись в квартиру? Одна мысль об этом заставила моё сердце сжаться. Я укусил себя за руку, чтобы подавить невольный стон. И в этот миг двое в серых плащах вынесли из дома тело Червиковера, прикрытое ковром из прихожей, и уложили его на дно пролётки. Затем я увидел высокого плотно сложенного человека с орлиным носом и властным выражением лица. Резким голосом, отчего-то показавшимся мне знакомым, он сказал, обращаясь, видимо, к миссис Хадсон:
- Хорошенько вымойте пол и держите рот на замке. Вам понятно?
Ответа я не услышал.
Тут же я увидел, как из дому вышел понурый с опущенной головой Холмс. Пальто было небрежно наброшено на его плечи прямо поверх сорочки, шляпы на голове не было.
- А ты садись в карету и упаси тебя бог даже для того, чтобы зевнуть, рот открыть, - сказал ему высокий, и Холмс, всё так же понуро и покорно, сел в экипаж с волчьей головой. Один из серых типов забрался на козлы, хлестнул лошадей, и карета, а за ней пролётка скрылись с глаз.
У меня не было уверенности, что в квартире не остался кто-нибудь ещё, поэтому, больше не раздумывая, я спустился с крыши и только тогда сообразил, что совершенно не одет, а в карманах у меня ни гроша.
Когда я появился перед воротами «Листопада», выглядел я, должно быть, бесподобно. Не решившись ни напрашиваться на неприятности, связанные с бесплатным проездом, ни возвращаться домой, ни ослушаться Холмса, я не стал брать экипаж, а отправился пешком, утешая себя тем, что до жилища Коллинера всего ничего – несколько миль. Разумеется, добрался до места я уже глубокой ночью и, разумеется, долго стоял, не решаясь позвонить, пока ночной холод не сделался сильнее всех представлений о приличиях.
- Что за чертовщина? – наконец, раздался искажённый переговорным устройством голос Коллинера. – Это теперь в манере высшего света, наносить визиты после полуночи?
- Мне нужна помощь, - сказал я, чувствуя, что от безысходности, холода и усталости вот-вот расплачусь.
- Входите, - разрешил Руд, и замок лязгнул, отворяясь, а подъёмный мост с грохотом рухнул мне под ноги.
Я нашёл его в той же малой гостиной, где мы беседовали в первый раз. Он был в халате, надетом поверх ночной сорочки и туфлях с помпончиками на босу ногу. Волосы взлохмачены – видно, что только с постели.
- Это вы в таком виде разгуливали? – спросил он, уцепив за рукав мою домашнюю куртку. – Не зябко? Вы, доктор Уотсон, большой оригинал.
- Пустите меня, - попросил я хмуро и кратко, потому что более длинную фразу едва ли выговорил бы – зубы у меня выбивали бодрую дробь.
- Да уж пустил – теперь не выгоню. Пошли, - он деловито поднялся.- Примете ванну, не то над вами так и витает призрак осложнённого бронхита. Где вы так исцарапались? Что с Холмсом? Он что, вас из дому выгнал?
- Нет. У нас неприятности. Но я не знаю, что я могу вам рассказывать, а что не могу.
- Мне вы можете рассказывать всё, что угодно, - спокойно объяснил Коллинер. – Я давно вынес себя за скобки и ни во что не вмешиваюсь. А можете и ничего не рассказывать, если не хотите. Но, по-моему, вам хочется поделиться со мной.
- Пока нет, - честно сказал я. – Пока мне хочется просто согреться и прийти в себя.
- Сюда, - Коллинер толкнул дверь, и мы оказались в обитой кафелем ванной комнате. Огромная ванна, уже наполненная водой и пеной, курилась горячим паром.
- Такое впечатление, что вам прислуживают духи, - пробормотал я.
- Хорошие слуги не должны быть заметны, - претенциозно изрёк Коллинер. - Одежду оставите здесь, - он указал на корзину в углу. – Здесь, на вешалке, полотенце, бельё, халат. Грейтесь. Я зайду через несколько минут, чтобы вы успели раздеться и погрузиться в воду.
- Зачем? – насторожился я.
- Вы промёрзли и устали. Незаметно для себя заснёте – это непременно. Можете захлебнуться, - спокойно пояснил он.
Я почувствовал досаду на себя – да что это я, в самом деле!
- Спасибо, мистер Коллинер.
- Я разве не говорил вам? – поднял он брови. – Я ненавижу, когда меня называют мистером Коллинером. Все, кто питает ко мне симпатию, называют меня Руд. Об этом же прошу и вас тоже. Ну, приятного омовения, друг Шерлока Холмса.
Раздеваясь и забираясь в ванну, я всерьёз задумался о некоторой странности – с тех пор, как я вернулся в Лондон, все люди, всерьёз понравившиеся мне, называют меня то «брат Дэвида Уотсона», то «друг Шерлока Холмса». Похоже, я как-то незаметно утратил свою индивидуальность. Однако, прикосновение горячей воды лишило меня каких бы то ни было мыслей – кажется, со времени своего первого чувственного опыта я ещё не испытывал такого блаженства. Тонкий аромат благовоний навевал какие-то восточные видения. Я закрыл глаза, растворяясь в волнах удовольствия...
- Если бы здесь не было функции автоматического подогрева, замёрзли бы насмерть, - вырвал меня из забытья весёлый голос Коллинера. – Но размокнуть всё-таки рискуете. Вы здесь уже третий час – пожалуй, довольно, а?
Не сразу сообразив, где нахожусь, я дёрнулся и едва не ушёл с головой под воду – рука Коллинера удержала меня от погружения.
- Как сладко вы спали, - сказал он, смеясь. – Я вами залюбовался. Но всё-таки перебирайтесь в постель – это естественнее для млекопитающих. Вы как, сторонник дарвинизма, нет?
- Мистер Коллинер, я...
- Вы опять? – нахмурился он. – Руд.
- Руд, простите мне вторжение, но я не могу сейчас отдыхать. Я не знаю, что с Холмсом, не знаю, что мне делать, даже не знаю, у кого спросить совета, потому что совет самого Холмса мне не подходит.
- Любопытно... – пробормотал Коллинер. – Обыкновенно Холмс даёт хорошие советы. И что он вам посоветовал?
- Вынести себя за скобки. Но при этом он дал мне понять, что ему угрожает смертельная опасность.
- Вы любите Холмса? – вдруг спросил Коллинер.
- В... каком смысле? – оторопел я.
Он снова засмеялся:
- В любом.
Несколько мгновений я честно думал и так же честно ответил:
- В любом? Да. Если в любом, то да.
- Ладно, - подумав, кивнул головой Коллинер. – Давайте снова переберёмся в гостиную, выпьем кофе, и вы всё расскажете по порядку.
- Давайте, - облегчённо вздохнул я.
Пока я говорил, Коллинер не перебивал, не вмешивался и не задавал вопросов – только пристально смотрел на меня. Кофе он не пил – очевидно, упомянул о нём только для простоты. В его чашке налит был какой-то странный зеленоватый напиток, остро пахнущий травой, и он то и дело прихлёбывал его маленькими глотками, слегка морщась – похоже, питьё изысканным вкусом не отличалось.
- Что ж, - неторопливо проговорил он, когда я закончил. – От Шахматного Министра можно ожидать чего угодно. Не думаю всё же, что он станет – пусть и во имя государственных интересов – насаживать на раскалённый прут задницу собственного брата.
- Что-что? – не понял я.
- Шахматный Министр – прозвище Майкрофта Холмса. Никаким министром он на самом деле не является, хотя к Уайт-холлу какое-то отношение имеет. Судя по описанию, это его вы видели с крыши своего дома.
- И он стрелял через дверь, рискуя убить своего брата? – я не поверил своим ушам.
- От Шахматного Министра можно ожидать чего угодно, - повторил Руд. – Но только, Уотсон, бодаться с этим человеком я бы вам не советовал. Вы разобьёте себе лоб.
- Если бы я мог увидеть Холмса, убедиться, что с ним всё в порядке...
- В порядке? Едва ли это можно считать полным порядком. Я думаю, Майкрофт Холмс засунет своего братца куда-нибудь туда, где замки покрепче, а на окнах решётки. Шерлок упрям – едва ли они договорятся полюбовно.
- Что же мне делать? Я не могу просто сойти со сцены.
- Вам надо как-то снестись с Шерлоком. Я пока не знаю, как это осуществить – я подумаю. А сегодня мы с вами побываем у «Добрых друзей».
- У «Добрых друзей»? Без Холмса? Но зачем?
- А вам не интересно, кто убил этого малого – журналиста из «Спотс»?
- Почему вы думаете, что у «Добрых друзей» мы об этом узнаем?
- Потому что там бывает хозяин «Спотс» - это раз. И потому, что у этой истории вообще, если вы заметили, ноги растут из нашего фешенебельного клуба содомитов – это два. И ещё мы пойдём туда потому, что ваше появление там уже заявлено – это три. Шерлок не поблагодарит вас, если вы не сделаете всего для поддержания этой легенды – она может ему пригодиться и в дальнейшем.
Я не стал спорить, хотя тон Коллинера показался мне куда убедительнее смысла его слов, а ещё я не мог отделаться от мысли, что на самом деле Руд играет в какую-то свою игру, в которой значимыми фигурами являются Майкрофт Холмс и его младший брат, а я, скорее уж, исполняю скромную роль статиста.
Днём Коллинер куда-то ушёл, посоветовав мне отсыпаться, но я, перебив сон в ванне, больше уже уснуть не мог из-за раздирающей меня тревоги. То, что нашим визитёром оказался брат Холмса, меня несколько успокаивало, но упоминание о нём, сорвавшееся с умирающих губ Червиковера, пугало. Я никогда не вращался в великосветских кругах и не хотел начинать. Всё, что я узнал с момента приезда в Лондон, оптимизма в меня не вселяло. Если Холмса и не убьют физически – брат этого не позволит – то вполне могут сломать морально. Я начал подозревать, что и к его изоляции у баронов Лейденбергов приложил руку пресловутый Шахматный Министр. Для Холмса это будет ударом.
К середине дня Руд подъехал в своём экипаже – я слышал, как с лязгом и грохотом упал подъёмный мост.
Он вошёл в комнату, заметно усталый, даже слегка осунувшийся:
- Из-за ваших с Холмсом проблем я серьёзно нарушил режим дня, - сказал он. – Пропустил приём пищи и не выпил мои лекарства. Цените это, Уотсон – в Лондоне, да и на свете, мало людей, ради которых я готов идти на такие жертвы.
- Ценю, - растерянно пробормотал я.
- Сейчас подадут чай. Вы, конечно, тоже голодны – составите мне компанию, и за чаем я расскажу, как и где провёл день.
Чай подали по-коллинеровски: вдруг открылось окно в стене, и оттуда выехал полностью сервированный столик на колёсах.
- Прошу вас, - пригласил Коллинер. – Нам нужно подкрепить свои силы. Итак, о моих похождениях. Я только что посетил лондонскую резиденцию мадам Шероле. Вам это имя говорит о чём-нибудь?
- О, да, - быстро сказал я. – Мне это имя... да. То есть, я хочу сказать, что Холмс называл его.
- Шероле – любовница Уоррона, - сказал Коллинер, помолчав. – Это дорогого стоит. А ещё дороже то, что и со мной она в хороших отношениях.
- Вам что-то удалось узнать? Что-то существенное?
- Не знаю, насколько существенным вам это покажется, но Вера Лейденберг обращалась к своему аптекарю, чтобы приобрести мышьяк по рецепту венеролога Уотсона. А аптекарь наябедничал доктору Галлу. И это случилось...
- Незадолго до первого «гуся на вертеле»?
- Именно. И незадолго до смерти самой Веры.
- Мышьяком венерологи лечат сифилис, - сказал я.
- Верно.
-Значит, Вера Лейденберг страдала сифилисом... Собственно, я об этом уже догадывался.
- Отлично. Стройте сами логическую цепочку, пока я управлюсь с рогаликом.
- Логические цепочки лучше получались у Холмса, - возразил я. – О нём вы что-нибудь узнали?
- Шероле сказала, что он у мадам Рюсто.
- Что? – у меня ослабли и руки, и ноги разом. Я вспомнил Червиковера, умоляющего нас спасти его. И вот чем всё это кончилось для Червиковера.
- Что слышали. Братец затолкал его в приют для умалишённых нищих.
- При чём тут нищие? Разве дело в нищих? Ведь это мадам Рюсто! Рюсто! Руд, неужели брат в самом деле хочет убить его?
- Вряд ли. Просто подержать на цепи, пока собачья свадьба не кончится. В домашних условиях, у Лейденбергов, дело не выгорело – он сбежал.
- А вы думаете, что и у Лейденбергов его держали по приказу брата?
- Ага, - зевнул Коллинер.
- Но Диомед.., - я замолчал, сообразив, что не всё нужно говорить вслух.
- Диомед? Это ещё кто?
- Да так, никто, - буркнул я. – Санитар. Он тоже мёртв.
«Не может быть, - метались у меня в голове беспорядочные мысли. – Он не мог... Или... мог? Отчего так побледнел Холмс, услышав слова «Шахматный Министр» из уст Червиковера? Но ведь, прочитав письмо, он, кажется, уверился в лояльности брата... Или это был ловкий ход, и он попался на удочку? А кто послал нам бомбу? Тоже Майкрофт? А кто стрелял в меня около почты?»
- Уотсон, ау! - окликнул Коллинер. – Вы что в ступор впали? Приют Рюсто – ещё не девятый круг ада. Вы же говорили, что Холмс и сам использовал это заведение, чтобы спрятать женщину. Скажите лучше, что вам пришло в голову по поводу сифилиса?
- Вера Лейденберг могла изменять мужу? – механически спросил я.
- Браво. Вы, я так понимаю, пытаетесь определить приоритеты. Проще говоря, кто кого заразил?
- Приоритет, я полагаю, определил мой брат. Поэтому и погиб.
- Браво, - сказал Коллинер. – Вы дозрели. А теперь собирайтесь – мы пойдём к содомитам. Кстати, Уотсон, у меня к вам предложение.
- Какое?
Коллинер помедлил немного и с кривой усмешкой спросил:
- Не хотите сами попробовать? Для чистоты эксперимента.
Это прозвучало так просто и буднично, но лицо Руда при этом отнюдь не было безмятежно. В нём словно собралось и сгустилось электрическое напряжение – такое, что мне сделалось страшно. Я понимал, что теперь сверкнёт молния, и я буду испепелён на месте. И не стоило делать вид, будто я не понял, о чём идёт речь. Я почувствовал, как на моём лбу выступил холодный пот, а дыхание сделалось затруднённым и хриплым, как у астматика.
- Мистер Коллинер... – с трудом еле выговорил я.
- Руд, - резко поправил он.
- Хорошо, - поспешно согласился я. – Пусть Руд... Но, Руд, я... вы...
Он вдруг словно обмяк и легко рассмеялся:
- Нет?
- Нет, - с облегчением выдохнул я.
- Нет - так нет. Значит, будем просто притворяться.