Вите Чернявскому
Подходя к зеркалу, каждый раз встречаю в нем мужчину лет шестидесяти. Внимательно всматриваюсь в него и нахожу все меньше и меньше сходства с тем, другим, которым был я много лет тому назад. Но все же узнать еще можно.
Теперь я начал понимать мою маму. Когда ее настигла старость, она иной раз подходила к зеркалу и долго изучала свое лицо. А сердце мое ёжилось от жалости.
Вспоминаю былые годы. Некоторые из них запомнились. Остальные безликой толпой ушли. Ушли и оставили седину и морщины. Ушли и оставили ноющую тоску. Тоску по родным и близким, ушедшим навсегда. Тоску по тем, кто теперь далече. Каждый из них имел в моей душе обжитый уголок. Теперь на их месте пустота. Старость наступает, когда этих пустот становится много. А когда их очень много наступает смерть...
Желание поговорить с ними осталось, и я пишу письма. Живым.
«Дорогой наш Гриша Соломонович, - пишу я своему другу, живущему неподалеку от Нью-Йорка, - твою обиду нам благополучно передали. Видит Бог – мы с Ирочкой ответили на твое письмо, но оно, по всей видимости, затерялось между полушариями. Спрашивается, что же будет, если работу почты не починят?».
Я смотрю на часы. Уже восемь вечера. Жена обычно приходит с работы в начале седьмого. В меня вползает страх. Парализуется воля. Я с трудом соображаю. Что делать? Куда звонить? Нужно бить тревогу, но если она выйдет за пределы моего сердца, - это беда. Отодвигаю беду еще на полчаса, потом на четверть часа, и чувствую, как оставляют меня силы. И вот слышу, наконец, как открывается дверь. Еще не верю в свое счастье, а счастье уже входит в дом. И тогда вся боль истерзанной души, преодолевая радость, выплескивается в виде злых упреков. А когда они иссякают, напряжение в сердце медленно рассасывается. Я слушаю и не слышу оправданий жены, потому что в моей душе всё ещё нет ей оправдания.
Сажусь и пытаюсь продолжить письмо.
Поздний телефонный звонок. Жена берет трубку. Ее глаза полны недоумения. Потом она радостно говорит:
- Здравствуй, Гриша! А Давид вот сидит и пишет тебе письмо...
Я хватаю трубку.
- Гришка, привет! - говорю я. - Тебя хорошо слышно.
- Ничего удивительного. Я звоню с улицы Артема... Умерла моя мама...
Гришина мама умерла 16 мая, а за неделю до этого я по телефону поздравил ее с праздником Победы. Мы долго разговаривали с ней. И вот...
Форпост тлена и забвения, одноэтажное здание морга, находится в дальнем углу больницы. Здесь безлюдно. Больные и медперсонал избегают заходить сюда. Широкая дверь в ритуальный зал распахнута. Виден гроб, установленный на подставке. А вокруг цветут каштаны, сирень и рябина. Их запахи смешиваются с запахом разогретой солнцем листвы. Цветы каштанов стали уже опадать. Светло-кремовые, с красными пятнышками, они лежат на траве и сером пыльном асфальте. Какая то птица завела бесконечную любовную трель.
Пришел Гриша. Мы обнялись... Нелепая на похоронах радость встречи...
Отцов наших давно уже нет. Теперь умирают наши мамы...
Черный день моей жизни – 22 января 1991 года. В пять утра – телефонный звонок. В трубке плач. Это плачет моя сестра. Я все понял.
- Сейчас приеду, - говорю ей.
Мне тяжело встать, ходить, дышать. Столб воздуха надо мной потяжелел. Одеваюсь. Умываюсь. Беру деньги, какие есть. Ира приготовила чай. Какой там чай?!
На улице безлюдно. Волоку себя по промерзшему бульвару. Подошел трамвай. И повез он меня к моему горю. Сколько раз я так ездил к маме. А теперь... Вагон мчится в предутренней темноте, покачиваясь из стороны в сторону. И я безвольно, словно неживой, покачиваюсь вместе с ним.
Нужно найти в себе силы пережить все это. Мною овладевает то, что может помочь, - это покорность судьбе. Так устроен мир. Таков его закон.
Открываю дверь своим ключом.
- Перестань реветь, - нарочито грубо говорю сестре.
Сестра плачет и причитает. Откуда берутся у нее слова – ласковые и печальные? Они звучат, как горестная древняя молитва, вызванная из забвения. Это голос наших предков. По стопам их мы идем след в след, и то, что они пережили, нам еще предстоит.
Выхожу на улицу. Начинает светать. Мимо меня переполненные автобусы и трамваи развозят людей на работу. Эти люди, хмурые и не выспавшиеся, не понимают своего счастья – ехать на работу, а не идти в поликлинику за справкой о смерти.
Больше всего моя мама боялась не смерти, а причинить нам горе и неумело готовила нас к нему... Теперь горе у моего друга. Его черед занять самое страшное место на похоронах – идти непосредственно за гробом и нести тяжелую ношу невыплаканных слез.
Отложив книгу, обвожу взглядом комнату – сервант, книжные полки, батик, висящий на стене над двумя креслами. И вдруг ловлю себя на мысли, готовой исчезнуть, - это все напрокат. Даже молекулы, из которых состоит наше тело. Придет время и они, отслужив нам, вернутся в окружающий мир и станут частицей капли дождя, воздуха, цветка или крысиного хвостика...
Накануне отъезда Гриша пришел к нам.
Мы садимся за стол. В старые добрые времена за ним собирались наши друзья. Было тесно, шумно и весело. Сейчас они живут в Тель-Авиве, Акко, Хайфе, Чикаго, Нью-Йорке, Сан-Франциско – где только не живут наши друзья?! Нам никогда уже не собраться за одним столом и не испить вместе радость общения.
Я наполняю рюмки, и мы пьем. Пьем и вспоминаем молодость. Пьем и вспоминаем нашу жизнь.
- Жизнь течет, - говорю я, - и протекает, как дырявое ведро. Так вот – пока капает из ведра... давай выпьем за то, чтобы мы умели видеть хорошее и радоваться ему.
Мы оставляем стол и пересаживаемся в кресла.
- Как живется там? - спрашиваю.
- Ты когда-то рассказывал, что твоя мама в молодости играла в любительском спектакле. Один из героев его говорил: «Хаим, еще не построен тот город, где нам было бы хорошо». Он не построен до сих пор... Но в чем величие Штатов? Саша поступил в институт и не просто в институт, а в Массачусетский технологический. Здесь не приняли Александра Полонского, там приняли Алекса Полонского. Здесь он сдавал вступительные экзамены на родном языке – и его не поняли, там – на чужом английском – и его поняли, потому что хотели понять.
Гриша рассказывает о себе. Он был упаковщиком, слесарем, садовником, конструктором. В моих глазах – он герой, приехавший на побывку.
- А помнишь?.. - говорю я.
Он помнит.
- А помнишь?.. - говорит он.
Я помню.
Мы в толпе воспоминаний. Мы смеемся и ахаем. Ахаем и смеемся.
Время от времени посматриваем на часы – стрелки бесстрастно нас приближают к разлуке.
Поздний час. Провожаем Гришу. Долго ждем автобуса. Он появляется и увозит его навсегда.
Медленно идем домой. Откуда-то сверху из освещенного окна доносится тоскующий голос певицы: «Расставанье – маленькая смерть...». Там танцуют и смеются, не ведая, что означают эти слова.
Я останавливаюсь и говорю жене:
- Здравствуй, Ирочка!
Подношу к губам ее руку и целую.
- Привет! - отвечает она, улыбаясь.
- Жизнь продолжается...
- Продолжается, - вторит она.
Я смотрю на небо. Над нами нависли звезды. Положение их определяет судьбу...