С любовью и верой

С ЛЮБОВЬЮ И ВЕРОЙ

ПОВЕСТЬ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

І

«Случилось это пять лет назад, зимой, в феврале. Я тогда жил, да и сейчас живу в селе Одесское. Это районный  центр в Омской области. Я уже пять лет работаю участковым инспектором.
Мой участок —  шесть сел, и много километров пути до них. В тот день я ездил в село Орехово. Там тракторист напился, поскандалил со своей женой, погонял ее по улице, затем сел в свой трактор, помчался вдоль улицы и в конце концов перевернулся. Сам отделался легкими ушибами, трактор цел, но сигнал о случившемся поступил в райотдел.
Утром, когда я отправился в это село, погода стояла отличная: ярко светило солнце, было морозно и снег искрился всеми цветами радуги, и у меня новая машина «жигули», я ее месяц назад купил. Настроение было — лучше не бывает.
В селе, пока я все сделал: опросил свидетелей, поговорил с бедолагой-трактористом, с председателем совхоза, с главным механиком — было уже около двух часов дня. Зимой темнеет рано и мне хотелось побыстрее попасть домой. А тут еще небо затянули тучи, стала мести поземка. За селом я почувствовал, что погода портится всерьез и надолго. У нас в Сибири ведь как бывает в феврале? Если мороз — то солнечная погода, если потеплело — начинается снежная буря. Тогда лучше сидеть дома. А уж если окажешься где-то в пути — домой добираться очень опасно и трудно. Хотя сейчас еще выручает то, что по обочинам дорог насадили лесопосадки: видишь куда едешь.
Вот так я и ехал домой в хорошем настроении. В селе все уладилось, в машине было тепло и уютно. Она работала исправно. Даже музыка, правда, с треском, но играла. Я мечтал быстрее добраться до райотдела, написать рапорт о проделанной работе, пойти домой, пообедать и залечь с книгой у теплой батареи отопления. А что еще делать в такие дни и вечера, когда метет пурга, а у тебя тихо, тепло и чисто, мама у себя в комнате смотрит телевизор и вяжет бесконечные носки, рукавички, шапочки и шарфики, а потом все это раздаривает всем нашим знакомым? И, самое главное, тебе не надо никуда идти. Да и куда я пойду в свои тридцать лет? На танцы? Смешно! В кино? Не люблю ходить туда один, особенно с тех пор, как от меня ушла жена.
Ее не устраивало то, что я работаю простым милиционером, хотя, по мнению бывшей супруги, я мог бы быть и побогаче. Но не в моей натуре все грести под себя, штрафуя и запугивая людей, брать взятки.
Не привык жить для себя, как и мои родители.
Мой отец был хирургом в нашей районной больнице, мать — врачом-терапевтом. Имели свой домик, участок, держали живность. Вот так и скопили мне на машину денег. Отец работу свою очень любил и работал на износ. И умер в операционной, успев закончить оперировать скотника, которого покалечил племенной бык. Скотник остался жив, а отца схоронили при большом стечении народа.
Вскоре наш дом «попал под снос», и мы с мамой получили двухкомнатную квартиру на третьем этаже пятиэтажного дома. Было жалко расставаться со своим двором, домом, где я вырос, огородом, и откуда ушла от меня жена, не пожелавшая марать руки в земле —  ей было стыдно их показывать ученикам.
Она уехала, устроилась работать в городе, жила у родителей. Я, когда бываю в городе, заезжаю и к ним, проведать, узнать, не одумалась ли даже теперь, когда мы поменяли жилье, но она тянет меня в город. А что мне там делать? Здесь у меня живет мама, здесь похоронен отец, здесь моя работа и именно такая, какая мне нравится. И, если уж на то пошло, здесь люди, которые понимают меня, а я понимаю их.
Нет, я не в состоянии уехать отсюда. А любовь? Семья? Так любви-то и не было. Была влюбленность с моей стороны и расчет с ее стороны.
К нам работать она приехала после окончания пединститута, нужно было жить где-то на квартире, обо всем заботиться самой. С ней, Верой, мы познакомились в райотделе, когда она пришла прописываться. Мне она сразу понравилась: высокая, красивая, стройная. У меня «срочно появилось дело» в той стороне, где ее определили на квартиру, вечером — танцы и... Через месяц я уже женился, а через полтора года она уехала, и я остался один. Даже ребенка не захотела иметь. Да и как ее судить, ведь она очень тосковала по городу, театрам.
Да, я очень переживал, да и на работе начальство часто интересовалось моими проблемами, но со временем все вернулось на круги своя. И я уже спокойно относился к тому, что моя жизнь еще впереди.
Во всяком случае в свои тридцать лет я не спился, не загулял по женщинам (отец не велел уделять этому много внимания. А его слово для меня — закон) и выглядел еще совсем свежим молодым человеком. (Это я немного прихвастнул!).
2

Вот так и ехал я, размышляя о том-сем, и ни о чем конкретно. Душа моя стремилась домой, где волновалась за меня мама. Ехал и не подозревал, что подъезжаю к тому месту, где моя жизнь перевернется так круто, что я с той минуты почти перестану замечать течение времени, что в мою жизнь ворвется ураган страстей: отчаяний и надежд, терпения и любви. Короче, все, что зовется счастьем...
До окраины райцентра мне оставалось ехать еще километров пятнадцать, когда я заметил на обочине дороги снежный сугроб. Сначала проехал мимо, но что-то заставило меня остановиться и вернуться назад. На таких  дорогах, как у нас в районе, не должно быть сугробов. Там поземка метет по асфальту, не задерживая снег почти нигде, если нет никакой преграды. А здесь — целый сугроб. Что-то было не так.
Я вышел из машины, одел рукавицы и стал разгребать снег. И увидел одежду. Под снегом, лежал человек. Я быстренько вернулся к машине, схватил лопату и стал откапывать лежащего.
Это мне удалось быстро, снег был рыхлый, и я увидел, что это была женщина: по шубке, сапожкам и платку. Она лежала на боку, свернувшись калачиком, укутав лицо в воротник шубки.
Я перевернул ее на спину, просунул руку под шубу — там еще было тепло, но женщина была без сознания.
С трудом втащил ее в машину, включил печку для обогрева посильнее и стал расстегивать ей шубку, стягивать варежки, распутывать платок. Когда открыл ее лицо — остолбенел от удивления: это была необыкновенная красота. За свои тридцать лет я подобную женщину видел впервые.
Как  ни был я поражен увиденным, опомнился быстро, стал растирать ей руки, лицо, похлопывать по спине, груди, плечам. Снял сапожки, растер ноги. И она тихо застонала: стала приходить в себя.
Когда увидел, что у нее задрожали ресницы — решил, что ее нужно согреть изнутри — приоткрыл ей рот и влил водки. Она дважды сглотнула, закашлялась, замотала головой, но глаза не открыла, снова затихла.
Я очень боялся, что она не очнется, стал снова ее растирать, тормошить. Она вновь застонала, но на этот раз прошептала:
— Мне больно, не трогайте меня.
Не помню, что я кричал, помнится только, что сильно тряс ее, тормошил, а она стонала и просила не трогать ее.
И тогда я решил применить еще одно средство. Уж если она в сознании, если протестует — значит ей больно, так как тело переохладилось. Его нужно было согреть изнутри, заставить кровь циркулировать быстрее. И я решился: впился в ее бледные и холодные губы поцелуем.
Она вся как-то замерла, но я старался пробудить в ней чувственность, что заставляет кровь сотрясать все тело, заставляет бешено колотиться сердце.
Я расстегнул кофточку у нее на груди и стал целовать ее, отыскивая самые чувствительные зоны. И это стало действовать. Девушка  зашевелилась, ее руки с трудом приподнялись к груди, стягивая края кофточки, а я стал целовать ее лицо, губы.
И чем больше она приходила в себя, чем теплее становились ее губы, чем ярче делался румянец на ее щеках, тем большая страсть наваливалась на меня.
Очень трудно удержать здоровому молодому мужчине себя в руках, когда он держит в объятиях такую красоту, теплую, живую, податливую.
И все же я смог пересилить себя, укутал ее потеплее, с себя снял полушубок — обернул им ее ноги, сел за руль и поехал, как только смог быстро.
Я часто поглядывал на нее, мою находку, эту неземную красоту. Похоже — она дремала.
Первым делом я наведался в больницу. Там работает мой друг детства — выросли вместе. Он, после института, два года работал в больнице терапевтом.
Хотел вручить находку в его руки. На руках внес в приемный покой мою пассажирку, объяснил все медсестрам, а те вызвали Алексея Ивановича. Пока он обследовал ее за ширмой, я осмотрел ее одежду и нашел паспорт. Елена Николаевна Плотникова, моложе меня на восемь лет, прописана в Омске.
Как она попала сюда? Почему очутилась в сугробе на дороге? Эту задачу предстояло решить мне. Я сразу же решил просить своего начальника дать это дело мне.
Я не хотел терять из виду мою находку, мою Аленушку. Мне не терпелось увидеть ее еще раз.
Алексей вышел из-за ширмы, распорядился госпитализировать больную, а меня повел с собой в ординаторскую, велев медсестре сообщить ему, когда больную уложат  в палате на постель.
— Ну, рассказывай, Иван, где ты нашел эту жар-птицу? Тебе всегда везло на красивых женщин, ну, а эта... Это очень редкая красота. Но подождем, пока она откроет глаза и заговорит.
— Алексей, ты меня пугаешь. Хоть на этот раз ты не разочаровывай меня. Будет плохо, если что-то будет не так. Не может быть такая красота порочной.
— Наоборот, мой друг, наоборот. Такие, как раз, и служат «приманкой». Но что ей делать здесь?
— Потерпим, может что и узнаем. А как она?
—  Слушай! У нее должно быть омертвение конечностей, она слаба, должна была погибнуть, прежде чем ты довез бы ее эти десять километров. Что ты с ней делал?
— Знаешь, Леша, мне не хотелось бы этого говорить...
— В интересах медицины и в интересах ее дальнейшего лечения — обязан. Такие, как ты подобрал на дороге — не живут... Хотя, возможно, воспаления легких ей не избежать. Давай свой секрет.
— Ну, сначала я ее растер: там руки, ноги, похлопал по спине, а когда застонала, что ей больно, мне стало ее очень жалко. Я не смог делать так, как делаете вы: через боль спасать жизнь. Я стал ее целовать, стараясь раскалить как можно сильнее.
— Целовать?!!
— Да. Я почему-то подумал: когда человека целуешь — раскаляешь «до красна». Сердце начинает бешено колотиться, руки-ноги горят. Вот и решил таким способом согреть ее. Что из этого получилось — ты видишь.
— Поразительно! Мне бы и в голову не пришло целовать замерзающего человека!
Он походил по кабинету, встал у окна, молча смотрел на улицу.
— А ты был прав. Ты весь запас жизненной энергии поднял изнутри, усилил его и разогнал по всем конечностям. Ну, Иван, ты сделал великое дело — спас жизнь человеку. Это сенсация!
— Брось, Лешка, никакая это не сенсация. Просто мне не хотелось отпускать ее из этой жизни, не попробовав ее губ. Особенно, когда они стали теплыми — такие сладкие! Ты видел ее волосы? Червленое золото и слегка вьются. А кожа белая да чистая, нежная да гладкая, как у младенца. Я потом с трудом оторвался от нее.
— Ты же, вроде, не ходок по этой части?!
— Бес попутал, Леша.
В дверь постучала медсестра, доложила, что больная в палате.
— Извини, Иван, мне пора.
— Можно я хоть разочек взгляну на нее?
— Иди-иди, потом, когда заговорит, приходи. Я сообщу тебе.
Мне очень не хотелось уходить, но Алексей был непреклонен. Если буду надоедать — просто выгонит. Его натуру я знаю. Поэтому мне ничего не оставалось, как подчиниться.
Я поехал в райотдел, написал рапорт о деле в Орехове. Затем напросился на прием к начальнику, подполковнику Ерину. Рассказал что случилось на дороге, в больнице, и так подвел хитро дело, что завершить все это он поручил мне. Понятно, я для виду сделал недовольную мину, хотя сердце мое прыгало от радости. Когда закрывал дверь кабинета начальника — уже широко улыбался. Дежурный поинтересовался уж не к медали ли меня представили, но я ответил, что лучше к ценному подарку. Он удивленно посмотрел на меня. А когда я отвернулся к зеркалу — покрутил пальцем у своего виска.
Я же был счастлив, что увижу Лену еще раз.

3

Вечером из дома я позвонил в больницу. Мне сказали, что больная Плотникова спит и состояние ее здоровья не вызывает опасения. Маме я кратко рассказал все, что произошло в этот день. С кислой миной рассказал и  о Лене. Но мама — женщина мудрая, сразу раскусила меня, мою заинтересованность в этой девушке. Сказать, ничего не сказала, но посмотрела с подозрением.
Я, как всегда, поблагодарил ее за ужин, поцеловал и ушел в свою комнату, лег, взял книгу. Но вместо строчек мне вновь увиделась она, вновь ощутил ее губы, мягкость ее волос. Этот кошмар продолжался всю ночь и к утру я понял, что попался в капкан любви, из которого мне не выбраться за всю мою жизнь.
Утром с трудом дождался десяти часов, когда можно будет появиться в больнице. Алексей меня встретил с хмурым видом, усталым и небритым лицом. Он оставался в больнице всю ночь, и не напрасно —  у Лены поднялась температура и она стала бредить и задыхаться. Алексей попросил свозить его домой — хотел принять душ и побриться, позавтракать. На все это нам требовалось часа полтора.
Пока мы отсутствовали, около Лены неотлучно сидела сестра и вызвали с амбулатории, сняли с приема другого доктора.
Когда мы появились в больнице, Алексей выглядел молодцом и второго доктора отпустил. За наше отсутствие Лена звала мать, открывала глаза, бессмысленно глядя в потолок. Потом начала читать молитвы, разные и много, нигде не сбиваясь. Это очень удивило медсестру и доктора.
Когда появились мы — Лена затихла. Дыхание стало ровнее. Мне было жалко смотреть на такое красивое и беспомощное тело. Я тихонько вышел из палаты и сел в коридоре на диван.
Болело сердце. Из палаты быстро выскочил Алексей и помчался в операционную, крикнув на ходу:
— Ей опять плохо. Будем вскрывать трахею, ставить трубку.
Я ринулся в палату: Лена задыхалась, губы синели.
Схватил ее за руку, зашептал умоляюще и быстро:
— Лена, Леночка, не уходи. Я только нашел тебя, а ты уже хочешь уйти. Не оставляй меня без надежды, не оставляй меня одного...
Говорил и говорил, и все держал ее руку своими двумя. И она начала успокаиваться. У меня создалось ощущение, что она меня слышит, она меня знает и ей хорошо со мной, она получает от меня жизненные силы.
Когда Алексей ворвался в палату с медсестрой и инструментами, он увидел, что я стою на коленях у кровати и держу Лену за руку, что-то говорю ей. И что его поразило — она дышала ровно и спокойно.
Он обессиленно опустился на кровать рядом.
— Кто тебе разрешил сюда заходить? — тихо спросил он, и в его голосе зазвучала гроза.
Я молча поднялся с колен, осторожно положил руку Лены на постель и тихо, покачиваясь, пошел к двери. Не успел пройти по коридору и несколько шагов, как дверь палаты открылась и Алексей крикнул:
— Вернись!
Я вернулся. Лена опять металась.
— Сядь, возьми ее за руку.
Я повиновался. Лена сжала мою руку своей маленькой, слабенькой ручкой. Ее маленькие пальчики утонули в моей огромной лапище. Она тянула из меня силы и здоровье, а я готов был отдать все, лишь бы она осталась жива.
Вот так я и просидел в больнице двое суток, не отнимая рук от ее маленькой ручки. Все тело мое занемело, все мои жизненные процессы замедлились. Я до сих пор не пойму как я мог это выдержать. Потом Алексей говорил мне, что когда он входил в палату — видел нас как в облаке, ему становилось нехорошо, и он тут же уходил.
Вторую больную перевели из нашей палаты в другую, чтобы никто нам не мешал. Входить было запрещено всем, кроме Алексея, да и он больше минуты не выдерживал. Что это было — мы тогда так и не поняли, и все приписали усталости и бессоннице. Ведь мы не спали трое суток. На третьи сутки Лена покрылась испариной. Все время она лежала напряженная, на спине, а когда покрылась испариной — расслабилась, отпустила мою руку, попыталась лечь набок. От слабости не смогла. Я помог ей.
 Она была такая легкая!
Когда вошел Алексей — не поверил своим глазам. Взял меня за руку, и мы пошли с ним по коридору к выходу из больницы. В моей машине уже сидел кто-то и прогревал мотор.
Мы с трудом сели в машину и в каком-то оцепенении поехали. Я плохо соображал, что делаю.

4

Когда я проснулся — было солнечное утро. Тело было легкое, отдохнувшее. А из кухни вкусно пахло кофе.
Когда поднялся с дивана — увидел, что спал не один: рядом со мной лежал Алексей. Я ничего не понял и пошел на кухню, к маме. Но она заставила меня сначала привести себя в порядок, а потом будет говорить со мной.
Когда я в ванной увидел себя в зеркало — не поверил, что это я: на лице была такая щетина, будто не брился целую неделю! Пришлось хорошо потрудиться, так как она у меня ужасно жесткая. Долго стоял под душем, чувствуя, что молодею на глазах. Не успел выйти из ванны — проснулся Лешка. Он выглядел не лучше меня. Но что интересно: волосы на голове у него русые, а щетина выросла... красная. И он тоже испугался своего вида.
Когда мы привели себя в порядок — мама усадила нас за стол и стала рассказывать.
Оказывается, нас с Лешкой привез домой на моей машине завхоз  больницы: меня в одной рубашке и брюках, ну и в обуви, а Алешку —  в белом халате и тапочках. Мы с ним крепко держались за руки, и завхоз вел нас как детей, гуськом.
Когда мама открыла ему дверь — молча провел нас в мою комнату, разложил диван, с трудом расцепил наши руки, каждого по отдельности разул, раздел, уложил рядком, укрыл каждого отдельным теплым одеялом, зашторил окна, закрыл дверь в комнату, и на кухне, шепотом, все рассказал маме, приказав строго-настрого никого к нам не пускать и никому нас не тревожить. Потом привез нашу одежду, съездил в райотдел к моему начальнику. Что он там говорил — никому не известно, но начальник все эти дни обо мне даже не вспоминал, а если кто в отделе интересовался — велел дежурному отвечать, что я на задании.
У Алексея на работе тоже все было улажено всё тем же завхозом. Вот мы и спали двое суток в обнимку, на одном диване, с моим другом Лешкой.
Алексей сразу же бросился к телефону, позвонил в больницу и ему сказали: Лена чувствует себя хорошо, понемногу ест. Но очень слаба.
Мы поздравили друг друга и поспешили в больницу. Решили, что я первый войду в палату. Едва я открыл дверь — меня встретили два огромных зеленых озера. Они смотрели на меня внимательно и с грустинкой.
— Здравствуйте, Иван Васильевич. Я ждала Вас. Вы хорошо отдохнули за эти дни? Я совсем из вас выжала всю силу. Надеюсь, я вам не навредила?
— Здравствуйте, Лена. Я вполне хорошо себя чувствую.
— А как доктор? Ему тоже досталось, я знаю. Но основная тяжесть легла на ваши плечи. Кроме Вас этого бы никто не сделал. Но вы сами виноваты: вы целовали меня там, на дороге, и этим самым переключили на себя. И благодаря вам я осталась на Земле, живая.
Вся кровь, что была в моем теле, бросилась в лицо. Оказывается, она все знала...
Лена поняла, что сильно смутила меня этими словами.
— А почему доктор не вошел в палату? Ведь он стоит за дверью?
Я встал и открыл дверь. Алешка действительно стоял за дверью. Я кивнул ему, и он вошел, как-то робко и неуверенно. Такого за ним еще не замечал.
— Здравствуйте, Алексей Иванович. Вы хорошо отдохнули? Замучила я вас с Иваном Васильевичем. Так уж случилось в моей жизни, а вы мне помогли. Я всегда буду у вас в долгу.
— Ни в коем случае! Это наша обязанность помочь попавшим в беду.
— Есть люди, к сожалению, которые на свои обязанности смотрят сквозь пальцы, равнодушные. Они страшнее убийц. У тех хоть какая-то цель есть, ради чего могут убить, а у равнодушных — в середине  пусто  и черно. А у вас обоих души светлые, чистые. И просто большой грех быть неблагодарной.
— Самой лучшей благодарностью будет то, что вы, Лена, быстрее поправитесь. Нам хочется, чтобы вы забыли все, что было плохого, улыбались, были веселее и был у вас хороший аппетит. Вы уже завтракали сегодня?
— Я пила горячий чай.
— Этого мало. Может, вам чего-то хочется?
— Она грустно вздохнула и опустила глаза:
— Хотя...
— Говорите, Лена, мы достанем, если это будет в наших силах.
— Не сердитесь, доктор, вы не сможете этого сделать. Это сможет сделать только Иван Васильевич. И то, если хватит отваги. Я потом вам скажу, как это можно сделать, хорошо, Иван Васильевич?
— Я сделаю все, что нужно!
— Если вы не возражаете — давайте сделаем так: сначала я  отвечу на вопросы Ивана Васильевича, ведь у него их много, а потом поступлю в полное распоряжение доктора. Хорошо?
Алексей согласно кивнул головой и вышел.
— Ну что ж, Иван Васильевич, начнем? Я была в гостях у своей тети в селе Вольном.
— Да? Я хорошо знаю Вольное.
— Вы его знаете? Тогда и тетю мою знаете: Попова Анна Яковлевна. Она сестра моей мамы. Утром автобус не пришел, и я решила пойти пешком до райцентра, ведь мне на следующий день нужно было явиться на работу. А работаю я в городе, в Центральной библиотеке. Попутные машины всё не шли, а тут еще пурга началась. Я просто выбилась из сил и упала. Даже не знаю, уснула я или потеряла сознание. Сколько времени я пролежала — не помню. Очнулась от того, что меня тузят по спине, трут лицо, руки, ноги. Мне было очень больно, так как я вся заледенела. Я попыталась сопротивляться, но меня почему-то стали целовать. Это были очень приятные поцелуи и быстро стали согревать меня. Но разум протестовал против этого: я видела этого мужчину (то есть, вас),  впервые, и вдруг такая вольность!
Я знала, что это может повредить вам, но когда я стала сопротивляться — вы уже успели подключиться ко мне. (Это специальный термин, пока его касаться не будем). Если бы я вас не пожалела — я бы вытянула из вас всю силу и тогда не заболела бы воспалением легких. Но тогда погибли бы вы.
Я не могла этого допустить. А через руку я брала только столько, чтобы не навредить вам и иметь силы победить болезнь. Это пока все, что я могу вам сказать. Если можно — сообщите моим родственникам где я. Деньги в одежде где-то были.
— Об этом не волнуйтесь, — я был потрясен тем, что услышал.
— Мне сейчас нужна растительная пища и лучше всего подходят апельсины: снимают жар, уничтожают инфекцию. К вашему начальнику сегодня приехал сын из города и привез апельсины. Если бы вы смогли с ним поговорить...
— Я постараюсь... — это все, что я мог вымолвить, попрощался и вышел из палаты.
Зашел в ординаторскую к Алексею, попрощался с ним.
— Ну что, рассказала?
— Боюсь, Леша, что мне это не под силу. Расскажу потом.
— Ну как она тебе? А какие глаза? А голос? Честное слово, это чудо я вижу впервые и постараюсь ее здесь задержать как можно дольше.
— Боюсь, нам это не удастся. В нашем захолустье ей делать нечего. Твоя подопечная у нас долго не задержится: как только выздоровеет, упорхнет. Ну ладно, иду добывать апельсины...
Я вышел из больницы и направился в райотдел. На ходу здоровался с сотрудниками, с трепетом подходя к кабинету начальника. У него никого не было, но я не рискнул так вот сразу зайти к нему в кабинет. Так и сидел в приемной, пока он сам не вышел из кабинета и не увидел меня.
— Иван Васильевич! Заходи и расскажи все, что у вас там происходит, какие эксперименты вы с Алексеем Ивановичем вытворяете. И кто эта женщина, как она попала сюда?
Я все рассказал как было.  Шеф внимательно меня слушал, изредка иронически улыбаясь.
— А правду говорят, что она, ну эта женщина, очень красива?
— Да, очень.
— Ну хорошо, у тебя накопились дела, займись ими, и поезжай на участок, проверь как там и что.
— Хорошо.
Я встал, пошел к двери, но ноги меня не несли.
Я глубоко вдохнул в себя воздух: будь что будет, и выпалил:
— Николай Степанович, это правда, что к  вам приехал сын из города?
— Да.
— И привез вам апельсины?
— Ну и что?
— Эта женщина, Лена, просит апельсины. А здесь их нигде нет...
— Я позвоню домой, зайди к нам.
Я облегченно вздохнул и открыл дверь кабинета.
— Постой, Иван Васильевич, а откуда ты обо всем этом знаешь?
Я остолбенел. Действительно, откуда я знаю, что к нему приехал сын и привез эти самые апельсины? Но  мне сказала Лена. А она откуда знает?
— Да я... слышал... видел.
— Вот разведка... Все-все знают! — пробормотал шеф. —  Ну ладно, иди.
Я вышел из кабинета и опустился на ближайший стул: ноги меня не держали. Получался какой-то кошмар, в котором я ничего не понимал.

5

Так ничего и не поняв, я отправился домой к своему начальнику. Его жена, Ольга Петровна, встретила меня не совсем приветливо, но дала мне три апельсина, строго и резко отказавшись от денег. С этими апельсинами я помчался в больницу к Лене. Меня пропустили к ней сразу. Она встретила меня своим удивительным взглядом.
— Вы рискнули обратиться к своему начальнику по этому вопросу? И каковы результаты?
Я молча положил апельсины на тумбочку.
— Я знала, что вы это сделаете. И очень благодарна вам за это. И еще знаю, что вас интересует вопрос о том, откуда я  все знала, имею в виду апельсины. Пока это тоже не могу объяснить. Это сложно и долго, а я еще чувствую слабость.
Лена замолчала, а я только смотрел на нее. Я не в состоянии передать, какой у нее голос.  А, может, это только в моем воображении все это было, и нагнал на себя эти впечатления?
Я старался вобрать в себя ее образ: ее волосы, зеленые большие глаза, яркие губы и бледные щеки. И ее не портила больничная рубашка.
— Вы сегодня едете в командировку?
— Да. Но...
— Не удивляйтесь, я иногда угадываю мысли собеседника. Если вы будете в тех краях, где живет моя тетя — сообщите ей обо мне. А то она будет волноваться.
— Хорошо. Я вернусь завтра, и зайду проведать вас.
— До свидания. Счастливой дороги!
Когда я вышел из палаты, встретил Алексея.
— Мне сказали, что у Лены посетитель.
— Как она? У нее все хорошо?
— С  виду вроде все в норме. Но она еще долго будет слабой: ей повредила температура, нужны хорошее питание и уход. Дня через три можно выписать домой, но до города она не доедет. Очень слаба. Ее бы нужно придержать и понаблюдать, но главный...
— Знаешь, у нас есть еще три дня. Сегодня я уезжаю, вернусь завтра и мы обо всем поговорим. Договорились?
Алексей кивнул. Я повернулся и пошел к выходу, но вернулся и сказал:
— Я не хочу ее упускать. Это моя находка, она послана мне, она питалась моей энергией. Я очень хочу, чтобы мы с ней были одним целым. Ведь должно же мне повезти в конце концов!
— Мне бы тоже этого хотелось, но только для себя.
Его слова больно резанули меня по сердцу. Я резко повернулся и ушел. Забежал ненадолго домой, предупредил маму об отъезде и сразу же выехал на участок.
Вернулся я не через день, а через два. Все это время сердце мое не знало покоя. Слова Алексея задели меня. Да и он был все время рядом с Леной, уделял ей больше внимания, у него было больше шансов покорить ее сердце. Ведь она была свободна (я судил по паспорту), да и Алексей тоже. Он был ее доктором. А кто был для нее я? Только тот,  кто откопал ее из сугроба, да просидел возле нее двое суток, питая ее своей энергией и волей к жизни. А этого так мало!
Короче, когда я вернулся домой — был измучен своими мыслями хуже, чем в те двое суток, что сидел возле постели Лены. Когда принял душ и пообедал, то у меня уже созрело решение больше к ней не ходить. Я прилег отдохнуть и уже задремал, когда меня подбросило на постели от мысли, что Лену могут выписать, но она одна до города не доберется. А у Алексея нет машины, чтобы отвезти ее. Да и живет он сам, значит взять к себе ее не может. Она к нему не пойдет.
Через сорок минут я был уже в больнице. Пока шел по коридору — не встретил никого. Открыл дверь в палату — и утонул в зеленых озерах.
Лена молча смотрела на меня своими колдовскими глазами, а я словно язык проглотил. Молча положил на тумбочку ей яблоки и печенье, что испекла мама.
— Вы не хотели идти ко мне?
Я молчал. Ничего не мог ответить ей.
— Меня скоро выписывают. Дома я поправлюсь быстрее. Мне нельзя долго бездельничать. У меня много работы.
— Но вы не сможете поехать в город в таком состоянии: вы просто не доедете! У меня к вам предложение: мы с мамой решили пригласить вас к нам пожить, пока не окрепнете. Это мамино предложение, она врач, понаблюдает за вами, поможет быстрее встать на ноги.  Решение за вами.
— Я подумаю,  но мне очень не хочется обременять вас и вашу маму.
Мы долго беседовали на эту тему и в конце концов победили мои доводы.
С этим я пошел к Алексею.
Он выглядел каким-то помятым и измученным. Когда узнал о том, что мы с мамой решили взять Лену к себе — сказал:
— Ну что ж, так будет даже лучше. Я подготовлю ее на выписку на завтра, после обеда.
Весь вечер мы с мамой готовили мою комнату для Лены, приводили ее в божеский вид.
С антресолей я достал раскладушку, чтобы спать на кухне.

6

Уже эту ночь я спал на кухне, если это можно назвать сном. Я читал, ворочался с боку на бок, вставал и пил чай. Это была самая длинная ночь в моей жизни после того, как ушла от меня жена. Я был уверен, что Лена откажется жить у нас. Да и ради чего бы она пошла на это? Если только из-за слабости. Но Алексей мог бы еще пару дней подержать ее  в больнице, потом проводить на автобус, и все бы ушло в прошлое. Но я этого не хотел!
Умом понимал, что я для Лены просто случайный встречный, да еще милиционер, но внутри мне что-то говорило, что если сейчас отпущу ее — мне ее больше не встретить. И вообще, это мой последний шанс. Иначе  грозит перспектива остаться холостяком на всю жизнь. Без семьи, без любви.
Конечно, женщин в нашем районе много. В селах, где  я бываю по службе, такие красивые девушки! Но... Это «но» просто мешает мне жить. Что-то да находится такое в каждой из женщин или девушек, что меня не устраивает. Нет, нет, я не такой уж и требовательный, совсем не высокого мнения о себе. И все же такого, как с Леной у меня не случалось. Уж не знаю как это все называется, но я знал, что она и я — это одно целое, разделенное пополам. Причем она — самая лучшая половина того самого целого. Это моя судьба. И я вполне могу пройти мимо своей судьбы, мимо своей любви.
Да, чувствую, что зашел в своих рассуждениях очень далеко и слишком заумно. Так, что сам запутался. Я улегся на раскладушку, приказал себе не думать ни о чем и не заметил, как уснул.
Утром было все как обычно: умывание (только более тщательное), завтрак (кое-как), райотдел. Написал несколько рапортов (все время поглядывая на часы), покрутился в дежурке. Когда часы показали два часа дня — чуть не бегом ринулся в больницу.
Пройти в отделение мне не разрешили, попросили подождать в приемном покое. Меня это как-то сразу насторожило. Что-то случилось. Ведь меня всегда пускали в отделение, а сегодня настойчиво попросили подождать.
Я долго сидел, ходил и опять сидел на стуле в приемном отделении, часто поглядывал на часы, но время не запоминал.
Когда ко мне вышел Алексей — оказалось, что прошло два часа. Я уже был не в состоянии думать.
— Сядь, Иван. Я должен тебе сказать, что у Лены неважные дела. Можно сказать даже — плохие. Стали чернеть ноги. Ты понимаешь, что это значит?
— Что? — Я выдохнул шепотом это слово.
— Похоже на гангрену.
— Это невозможно. Так нельзя! Это несправедливо: зачем было ее спасать, если ей отнимут ноги? Этого не должно быть! Этого не должно быть!!!
Я закрыл лицо руками. Я был оглушен. Ну почему все так случилось? Я не могу ее потерять!
— Я должен ее увидеть.
— Только не сейчас. Ждем машину для отправки в город.
— Я должен ее увидеть!
Я с таким отчаянием посмотрел на Алексея, что он сдался:
— Идем. Но она молчит. Все время молчит.
Мы пошли по коридору, поднялись по лестнице на второй этаж в отделение терапии. Алексей остановился у двери палаты.
— Иди.
Я постучал в дверь. Мне не ответили. Я тихо отворил ее и заглянул в палату. Лена лежала на спине, повернув голову к стене.
— Можно войти?
В ответ — молчание. Но я все же рискнул войти, закрыв за собой дверь. Лена не повернула головы, хотя чувствовал, что она не спала.
Молча сел на стул у ее постели. Она все так же не реагировала на меня. Тогда я рискнул взять ее за руку. Она медленно повернула голову и я увидел ее глаза. Они были не зелеными. Они были черными. Лена, глядя мне в глаза, медленно освободила свою руку из моей и потянула одеяло. И я увидел ее ноги: они были темно-синими, почти фиолетовыми. Синева поднялась чуть выше стоп. Внутри у меня все похолодело. Хоть я и не медик, но это действительно было похоже на гангрену. Но что мог сделать я? Молча укрыл ее ноги одеялом, снова взял ее за руку.
— Лена, я не буду  Вас утешать. Слова бесполезны. Я буду действовать. Понимаю, что сейчас не время говорить о подобных вещах, но все же хочу Вам сказать. С первого дня Вы мне стали дороги. У меня никого нет, кроме мамы. И я хочу, чтобы у меня были еще и Вы. Вас отправляют в город, я поеду с Вами. Вы сами сказали, что мы подключились друг к другу, у нас совпадает вибрация энергии. Я здоров и могу Вам помочь. Буду с Вами днем и ночью. Мы вместе будем бороться и победим. Я не утешаю Вас, просто говорю то, что будем делать вдвоем. Вам не помогут ни мать, ни отец, ни братья и сестры. Помогу только я, потому что мы уже одно целое. Это случилось еще там, на дороге, и она стала для нас одной. Мы должны идти по ней вместе долго-долго. Я возьму отпуск и буду с Вами столько, сколько нужно, чтобы Вы выздоровели. Сейчас это главное. О дальнейшем пока говорить не будем.
Лена все так же молчала. Только теперь она смотрела в потолок.
— Лена, Вы слышите меня?  Может, вы не хотите говорить со мной?
В ответ —  ни слова.
Меня сразу охватила злость, что со мной даже говорить не желают. Я все понимал. Я знал, что в такой момент хуже нет, когда лезут с разговорами. Но человек должен как-то среагировать? Закричать, заплакать, запустить в меня чем-нибудь. А она лежит, молчит, смотрит в потолок. Как ее вывести из этого состояния? Может, ударить?
— Если Вы молчите, то говорить буду я. А Вы можете слушать меня или нет — это Ваше дело. И обращаться я теперь буду только на «ты». Во-первых, я старше, во-вторых, это для удобства, ведь я все время буду рядом! Я сейчас иду на работу, прошу отпуск и еду с Вами, с тобой, в город. Это не потому, что я жалею тебя, это потому, что мне нужно все время быть с тобой, делиться с тобой своей энергией. Мне очень нравится твое лицо, твои глаза, твои волосы и я хочу их видеть постоянно, любоваться ими.
Я не знаю, что еще говорил, откуда брались мои слова, ведь я не болтун по природе. А сейчас из меня слова лились, как из крана вода. Но мои слова разбивались о ее молчание, как и вода о камень. Я не знаю слышала ли она меня. Но мне было все равно. Я говорил и говорил, как для нее, так и для себя. Вот так в потоке слов и родилось мое решение быть с ней.
Я поднялся со стула, взял ее за руку.
— Я быстро вернусь. Мы вместе поедем в город.
Она мне не ответила ничего.
7

Поехать вместе с Леной в город мне не удалось. В этот день не успел оформить отпуск, язык мой отказывал мне —  и я был не в состоянии объяснить моему начальнику, зачем это припекло мне идти в отпуск зимой, да еще так поспешно. Действительно, что я мог ему сказать? Что еду с Леной в город? В качестве кого? Если судить трезво — она мне посторонний человек. Ну, нашел ее, ну доставил в больницу, выяснил, кто она и откуда, сообщил ее родственникам о ней. На этом мое служебное участие в ее судьбе заканчивалось. Но я попался в сети любви, да еще такой...
Я не мог объяснить все своему шефу, но, похоже, он понял меня лучше, чем я себя, и предоставил мне отпуск. Обещал найти замену на время моей отлучки. Просто удивительно, что и среди начальников встречаются понимающие люди. А мне всегда казалось, что у шефа нет сердца, только «Устав» внутри.
Когда все уладилось, позвонил в больницу из райотдела и узнал, что Лену уже увезли в областную клинику, в город. Я помчался домой. Стал собирать кое-что из вещей, но у меня все валилось из рук. Тогда сел в кресло, уронил голову на руки. Я хотел успокоиться, собраться с мыслями, решить, что делать и что взять с собой. Мама молча наблюдала за мной. Потом, когда я немного пришел в себя, она спросила:
— Ваня, что случилось? Почему ты такой взъерошенный, словно еж? У тебя все валится из рук.
— Мама, Лену увезли в город. Ей плохо.
— В чем выражается это плохо?
— Похоже, у нее началась гангрена ног.
— Что? Гангрена? Ну-ка расскажи подробнее.
— Я ничего не знаю. Она молчит все время. У нее ноги уже выше стоп стали фиолетового цвета. Алексей в панике, главврач решил отправить ее в город. Ее уже увезли.
Я помолчал, потом спросил:
— Мама, а гангрена — это больно?
— Да, очень. Жаль, что я ее не видела. Может, еще все обойдется.
— Я поеду к ней. Я уже оформил отпуск и буду с ней до конца, каким бы он ни был.
— Ваня, что с тобой? Неужели тебя так задела судьба этой девушки? В городе хорошие врачи, там ее родственники. Ее есть кому поддержать. Причем здесь ты?
— Мама, я люблю ее.
Моя бедная мама так и села на диван. Таких слов она от меня не ожидала. А я сидел как истукан и тоже молчал.
— Так, понятно. Но гангрена — это не шуточки. Насколько я поняла — ты хочешь, чтобы она была твоей женой? А если у нее отнимут ноги? Что ты будешь делать с безногой женой? Ты подумал об этом?
— Конечно, это страшно, если все это случится. Но я хочу быть рядом с ней. Я не могу потерять ее. Это мой последний шанс в жизни. Иначе я навсегда останусь один. Да и люблю я ее очень.
— Хорошо, пусть будет по-твоему. Но поедешь ты только завтра утром. Сейчас автобусы уже ушли все. Посмотри на часы, ведь уже десятый час вечера. Да и ночью в городе тебе нечего делать. В больницу тебя не пустят. А утром ты уедешь первым автобусом и будешь решать свои проблемы днем. А сейчас, дружок, давай-ка ужинать и спать. Я соберу тебе необходимые вещи. Согласен?
Моя мудрая, добрая мама! Она поняла меня, она убедила меня в своей правоте. Действительно, что бы я делал, если бы приехал в город ночью, на попутках? Дежурил возле дверей больницы, на морозе до утра? И что от этого бы изменилось? А если я приеду днем — дело другое. Как бы то ни было — я проникну в больницу, увижу Лену, узнаю о ее состоянии.
Я думал, что в этот вечер ничего не смогу проглотить, не смогу уснуть. Но едва сел за кухонный стол — у меня проснулся зверский аппетит и, если бы мама не отобрала у меня тарелку, смог бы съесть все запасы, что были в холодильнике.
Едва добравшись до постели — уснул крепким сном до самого утра.
Мне снился приятный сон. Мне снилась Лена. Она вышла из какой-то двери, из которой лился яркий свет и слепил глаза.
Она шла ко мне с большим букетом цветов, в длинном платье зеленого цвета с золотистыми искорками, с распущенными волосами.
Шла ко мне и улыбалась своей особенной улыбкой, такая красивая, что просто не верилось, что она может жить на Земле, дышать этим воздухом, смотреть на меня, улыбаться именно мне. Ведь я такой обыкновенный, такой простой и неуклюжий! Я даже не пошел ей навстречу, а просто стоял,  ждал и смотрел. Потом я, вдруг, заметил, что она идет ко мне, но почему-то не приближается. Она идет как бы на одном месте. Это было так странно. Но я очень хотел встречи с ней. Я шагнул к ней навстречу, но ударился обо что-то твердое и прозрачное.
Сколько я ни бился — я не смог найти двери в этой прозрачной стене, я не смог разбить эту стену. И тогда я изо всей силы ударил по стене — и проснулся. Оказывается, сонный, я действительно ударил по стене и теперь ощутил результат своих действий.
На улице было еще темно. Зимой светает поздно. Я включил свет и посмотрел на часы. Они показывали только три часа утра. Вставать в такую рань не имело смысла, первый автобус отправлялся только в семь часов. Что было делать еще целых четыре часа? Попытался заснуть. И снова мне приснился все тот же сон.
Я не был воспитан в духе веры во Всевышнего, я не верил каким-то там предчувствиям и прочей мистике. Я твердо верил в то, что можно увидеть, потрогать руками. Остальное я считал выдумкой или бредом больного разума. Но встреча с Леной немного поколебала мои представления о реальности жизни.
Я вспомнил, как Лена читала мои мысли, знала то, что знать никак не должна. Взять хотя бы историю с апельсинами и моим шефом. Она даже знала, что у меня не хватит смелости попросить у шефа эти апельсины. Как все это объяснить?
До встречи с ней я даже понятия не имел об энергетике человека, о том, что можно подключиться к энергетическому полю другого человека и питаться им, как питается вампир кровью жертвы.
Я не знал, что можно свою силу, свое здоровье отдать другому человеку. Я многое еще не знал, был просто дремучим человеком в этих вопросах. И в то же время, через неверие, отрицание всего этого пробивались ростки любопытства и возникал вопрос: а может, все это правда?
Если это правда — я постараюсь помочь ей, поделюсь с ней своей силой и здоровьем, спасу её от гибели. А станет ли Лена моей женой — пусть решает сама.
Такие мысли терзали мой мозг. Я не смог заснуть второй раз. Мысли мои упорно возвращались к Лене. И настолько задумался о ней, что вдруг ощутил сильное жжение, а затем и боль в ногах. Болели стопы ног, жгло подошвы. Я быстро сел на постели и откинул одеяло. На моих ногах образовались две белые полосы, чуть повыше стоп. Сами ноги были нормального цвета, но они болели, и боль поднималась только до тех белых полос.
Меня обдало жаром от мысли о том, что эти полосы на моих ногах расположены именно там, до каких пор поднялась синева на ногах у Лены.
Да, мы действительно были одним целым, находились в одной энергетической оболочке. И ее боль ощущал я. А может быть, она в это время не спала и думала обо мне?
8

Я упал на подушку  головой, закрыл глаза. От ужаса мне хотелось спрятаться куда-нибудь, пусть даже под подушку. Да ну ее, всю эту энергетическую  и какую-либо другую чушь. Еще не хватало, чтобы я оказался на операционном столе. А вдруг отнимут ноги? Нет-нет, я на это не согласен! Я не желаю быть инвалидом. Я не хочу этого! Как тогда будет жить моя мама, глядя, как я ползаю по полу? Это ее убьет. А я сам? Смогу ли я смириться с тем, что стану обрубком, а не полноценным человеком? Конечно, существуют какие-то там протезы, коляски и прочие приспособления. Даже есть пример — Маресьев, который остался летчиком с протезами. Но я... Я к этому не готов!!!
Я лежал так долго,  и разные страшные мысли терзали мой бедный разум. Мне надо было срочно звонить Алешке, бежать куда-то и что-то делать. Я это понимал, но почему-то оставался лежать в постели.
Да, я очень испугался сам и могу испугать маму. А этого я допустить никак не мог.
Тогда я стал уговаривать себя как какого-то чужого, постороннего мальчишку, попавшего в беду.
— Хорошо, Ванюша, ты полежи, успокойся. Да, ты испугался за свое драгоценное здоровье. А, может, тебе все это просто приснилось? Ведь ты же шарахнул рукой в стену. А отчего? Оттого, что тебе все приснилось. Вот и здесь тоже все сон. Да и чего бояться? Ну появились какие-то полосы. Может, это следы от носков. А что болят ноги — неудобно лежал, вот и затекли. Разве так не бывает? Бывает. Так что бояться нечего. Ты вспомни, как тебе пришлось под выстрелами из охотничьего ружья одуревшего от пьянки алкаша спасать его жену и детей. Он по тебе палил, а ты бежал к его дому, к его сараю, где были закрыты женщина и два пацаненка-малолетки. Ты помешал ему сжечь их заживо, сумел проскочить в сарай, пока «стрелка» отвлекли твои товарищи по службе, сумел разломать окно и часть стены и вывести женщину и детей из этой душегубки, а потом через окно проникнуть в дом и выбить ружье из рук этого подонка. Сейчас он «отдыхает» после психушки в местах, лишенных комфорта домашней, семейной жизни, вкусных борщей и пирогов его бедной жены. Он пишет ей плаксивые письма, жалуется на свою разнесчастную жизнь, а она и дети хоть вздохнули свободно, спят спокойно ночами. И она всегда рада тебя видеть, даже новое платье одевает, когда ты приезжаешь. Его она себе позволила сшить, когда стала сводить концы с концами без своего бедолаги. Всегда говорили, что она до замужества была красивая, а семейная жизнь превратила ее в старуху. Но сейчас она отдохнула, помолодела и вновь стала очень привлекательной.
Вот видишь, тебе грех жаловаться, что ты плохо прожил свои тридцать лет. А, собственно, почему прожил? Все это чушь. Ты будешь здоров! И что это ты, Ваня, ударился в панику? Вот видишь, стоит успокоиться — и ноги перестали болеть. А ты сразу —  в панику! Караул! Беда! Ну нет, брат, ты еще будешь жить долго и поможешь спасти Лену. Ведь она тебе дорога? Да. А ведь ты за своим страхом совсем забыл о ней. А еще мужчиной себя считаешь! Мне стыдно за тебя. То есть, за самого себя. А теперь посмотрим, который час? Ого! Уже скоро шесть! Ну, тогда встаем. Ну, и глупый ты человек, Ванюша! Нет, Иван Васильевич! Ты целых три часа жизни потратил на страх, бесполезный трусливый страх. Посмотрим, куда поведет тебя судьба, а ты постарайся крутнуть ее руль в ту сторону, куда тебе будет нужно. Вот так-то, Иван Васильевич. Давай вставай. Только не спеши, осторожно.
Я действительно почувствовал себя спокойнее. Моя пылкая речь к самому  себе успокоила меня. Я сел на постели, вновь откинул одеяло. Ноги как ноги. Только полосы белые остались как от носков. Осторожно пошевелил пальцами ног. Они немного покалывали, но не пекли и не болели как раньше. Тогда я смело встал во весь рост и... И так же смело плюхнулся на постель. В ногах было ощущение такое, как будто отсидел их. По ним «бегали мурашки». Но боли не было и цвета они не изменили! Они просто... онемели.
Немного погодя я все-же встал на ноги и, держась за стены, за мебель, медленно обошел комнату. Постепенно стал ступать все увереннее. Ноги слушались меня и это было отлично! Теперь я знал, что поеду к Лене, что буду с ней.
Я слышал, как проснулась мама в своей комнате, как она плескалась в ванной, затем прошла на кухню, предварительно стукнув мне в дверь. Я ей ответил, что уже не сплю. И пока она готовила завтрак — приводил себя в порядок, сложил приготовленные мамой вещи в сумку и пошел к столу.
— Знаешь, Ванюша, что я думаю по поводу Лены?
— Что? — настороженно спросил я.
— Я много думала о ней. Потом о ней и о тебе. И если у тебя такое отношение к ней — это хорошо, что ты поедешь к ней. Ты ее поддержишь в трудную минуту. Когда в такие минуты испытаний возле тебя находятся родственники — это одно. А когда рядом будешь ты — это другое. Это в нее вселит надежду. И если ты сможешь разбудить в Лене жажду к жизни, она сможет преодолеть болезнь. И еще тебе мой совет: не надо спешить с операцией. Лучше поищи народных лекарей. Я много слышала о них, но с ними не сталкивалась. Просто видела вылеченных ими людей. Это были люди обреченные на гибель от туберкулеза легких, от туберкулеза костей, от рака. Даже от эпилепсии. Но эти люди не говорят, где и кто их лечил. Ведь официально все это запрещено законом, и медицина все это отрицает: «Этого не может быть, потому что быть не может!».  Правда, звучит кощунственно? Ведь наши предки всегда лечились не какими-то там заграничными химическими препаратами, а всегда использовали свое, природное лекарство. Вот, к примеру, взять нашу баню и наш квас, который в каждой семье готовится целыми кадками. В баню шли с березовым веником! А береза — это то, что убивает микробы, дает рост волосам, мочегонное, потогонное, желчегонное, кровоочистительное средство, обезболивает, заживляет раны, гонит глистов из организма, лечит язву желудка, ревматизм. А наружно — почти все кожные заболевания лечит, включая и рожу. Ведь это целая аптека в одном березовом венике! А квас? Это натуральный антибиотик. Тут и пенициллин, и бициллин, ампициллин и еще многие антибиотики, которые мы получаем искусственным путем и тем самым вызывая аллергические проявления у людей. Сейчас так много аллергетиков! Так что, мой дорогой сын, обрати внимание на слова своей старой матери, которая много повидала в жизни и сделала кое-какие выводы.
— Мама, во-первых, ты — не старая, во-вторых,  не подскажешь мне где найти тех людей, которые вылечились таким образом?
— К сожалению — нет. Хотя... В Гришковке живет одна женщина, Акимова Соня. У нее было безнадежное бесплодие. Вот ее кто-то лечил из этих самых, народных лекарей. Сейчас у нее куча детей. По-моему, пятеро. Но тебе сейчас нет времени ехать туда. Может, в городе что разузнаешь.
— Да, ты права, — произнес я задумчиво. У меня действительно не было возможности ехать к этой Акимовой Соне. Но как быть в городе? Ведь не станешь же у каждого прохожего выпытывать адресок старушки или старичка-лекаря. Я решил отбросить все эти мысли до того момента, пока не увижу Лену. Может, она сама мне подскажет что-либо.
— Спасибо за завтрак и за добрый совет, моя дорогая мамуля. Я звонить тебе не буду, надо экономить деньги. А пару строчек в два-три дня я обещаю. Идет?
— Идет, мой беспутный сын.
— Почему беспутный?
— Потому, что я только и делаю, что жду тебя и волнуюсь за тебя. А теперь буду волноваться за вас двоих. И что мне говорить всем, кто будет тобой интересоваться?
— Говори, что я в отпуске и отдыхаю в Ялте, на солнышке греюсь.
— Ага, на зимнем солнышке, на сугробе снега. Там тоже зима. Уж лучше я скажу, что ты в командировке на Луне.
Я засмеялся, обнял и поцеловал мою все понимающую маму.
Я действительно беспутный. Я всегда доставляю ей столько хлопот и волнений! И как она меня терпит вот уже тридцать лет?!

9

Из дома я выехал первым автобусом, в семь утра. А в девять уже был в больнице. Сколько же мне пришлось выдержать баталий, пока я не очутился в отделении хирургии перед дверью палаты, где лежала Лена.
И опять не смог с ходу зайти в палату. Я отчаянно сражался со всеми врачами, медсестрами и нянечками, врал им напропалую, пока не добился своего. А когда добился, когда остался один шаг до цели — струсил.
Я боялся ее отрешенного вида, ее молчания. Но не мог себе позволить повернуть назад. Так что же делать? Значит, только вперед!
Я постучал в дверь. Услышав ответ — вошел. В палате лежали четыре женщины. Лена была среди них. Она лежала у двери. Мне очень не понравилось, что она далеко от окна. Ей нужен был свет, нужно было небо, нужны были ветки дерева под окном. А ее затолкали в самый угол. Ох уж мне эта медицина! Все у них поставлено на конвейер и никакого индивидуального подхода к каждому больному. Все понятно: больных много, а врач один. Но они больные! А он — врач!
— Здравствуй, Лена, — я подошел к кровати.
Она лежала на кровати, вытянувшись во весь рост, укрытая одеялом до пояса. Когда я вошел — ее голова была повернута к стене. На мое приветствие Лена повернула голову и я увидел ее глаза. Лицо как-то похудело, в нем что-то изменилось, но и в глазах появилось что-то живое.
Это было все же лучше, чем отрешенность.
Пусть она закричит на меня, прогонит или запустит стаканом! Я был бы счастлив любому проявлению любых чувств, лишь бы не видеть ее отрешенного лица и потемневших глаз. Я хотел, до боли, до замирания сердца, видеть вновь ее глаза зелеными. Но в них пока не было «зелени».
— Это Вы, Иван Васильевич, — как бы утверждая произнесла она. — Я знала, что Вы приедете. Просто удивительно, что Вас пропустили сюда.
— Лена, ведь я обещал быть с тобой до конца.
— Какого конца?
— Хорошего конца. Вот ты говорила, что можешь читать мысли других людей и знать то, что, по идее, знать не должна.
— Я этого не говорила.
— Так вот и я хочу похвастаться своими способностями: я знаю, что все будет хорошо — и мы с тобой еще будем бегать на танцы.
— Я не люблю танцы. Там слишком громкая музыка и слишком много народа. Там возникает какой-то психоз. Я люблю лес, поле, воду.
— Хорошо, я тоже люблю лес, поле, воду. Особенно рыбалку. Обещаю тебе царскую уху, отличное купание.
— Без ног.
— Нет, с ногами. У тебя все будет хорошо.
— Я сомневаюсь. Мне не позволят.
— Кто? Кто тебе не позволит, и что не позволит?
— Я не могу сейчас говорить об этом. Я одно могу сказать: это мне наказание за то, что я не осталась там, на дороге. Вы не должны были вмешиваться в эти дела. А у меня не хватило ума отказаться от Вашей помощи там, в районной больнице. Я должна была уйти, — тихо добавила она.
— Лена, я не понимаю о чем ты говоришь.
— Да, это трудно понять. Я могу сказать одно: сейчас решается моя судьба.
— Я помогу тебе все выдержать. Даже моя мама не советует спешить с операцией.
Лена как-то печально улыбнулась одним уголком рта. Может, мне это показалось? Просто один уголок ее рта дрогнул, и все?
— Моя судьба решается не здесь в больнице, не здесь на Земле. Ее решают там, — и она подняла глаза к потолку.
Я инстинктивно тоже глянул на потолок.
Похоже, что меня снова одолевают какие-то непонятные чувства: то ли галлюцинации, то ли еще чего-то. Словом —  я как бы завис в воздухе в непонятном положении: нет ни пола, ни потолка, ни окон, потерял чувство реальности.
— Хорошо, пусть будет так. И хотя я ничего не понимаю, но все же скажи мне, в чем ты виновата? Кто тебя судит и сколько это будет продолжаться? А про себя  подумал: «Слушай, а может она того? Может, у нее что-то повреждено в голове? Уж очень много загадок она задает!»
— Вот Вы, Иван Васильевич, сейчас подумали, что я не в себе.
Меня словно током ударило —  и краска бросилась в лицо.
— Да вы не стесняйтесь, я к этому привыкла. Меня и родственники не понимают, и даже побаиваются за это. Возможно, я все же когда-нибудь расскажу Вам обо всем. Но не сейчас. Если меня все же заберут — Вам эти знания помешают жить. Вы можете взбунтоваться и натворить бед еще больше. Если меня оставят и разрешат сказать Вам кое-что — я исполню свое обещание. А пока прошу: не задавайте вопросов. Я все равно ничего не отвечу. И лучше будет, если Вы вернетесь домой и забудете обо мне навсегда.
— Забыть? Ни за что! Я не стану задавать вопросов, кроме одного, а остальное — не проси. Я хочу быть всегда рядом с тобой. Мне это необходимо. Ты моя находка,  и я не хочу с тобой расставаться. Ты мне очень, очень нужна в этой жизни.
— Вас ждут большие испытания. Вам будет очень трудно. Вы можете сломаться. Я не вправе взваливать такой груз на Вас. Я должна нести его одна. Это мой крест. Какой у Вас вопрос?
— Сколько времени будет решаться твоя судьба?
— Нужно подождать еще два дня. А Вы уезжайте, прошу. Только сначала заедьте к моим родителям, скажите, где я. Запишите адрес  и что мне привезти.
Я достал ручку и записную книжку, записал адрес и как туда добраться. Нужно было ехать электричкой до станции Входная. А там искать дом и квартиру на разъезде. Отец Лены работал на железной дороге и они жили в доме барачного типа. Обыкновенная деревенька.
Я в тот же день поехал к ее родителям. Было тяжелое объяснение с ними. Я убедил их поехать к  Лене только на следующий день и в приемные часы, а мне собрать то, что она просила — отвезу  все сегодня же. Меня пропустят, потому что знают и я получил пропуск приходить к ней в любое время суток. На вопрос, кто я такой и кем прихожусь Лене, показал свои документы и сказал, что я ее жених. Я опять соврал. Но это было необходимо для их успокоения, что она там, в больнице, не одна, а со мной. А мне хотелось, очень хотелось, чтобы слово «жених» воплотилось в реальность.
Как мне жить без нее, когда увидел Лену, когда уже ощутил аромат ее губ... Да ведь мы вошли в одно энергетическое поле! После этого для меня жизнь без Лены не имела смысла.

10

В тот же вечер я вернулся в больницу, снова с боем прорвался в палату. Лена спала. Ей ввели снотворное и, по идее, она должна была проспать до утра. Я же, чтобы не стеснять других женщин, решил посидеть в коридоре, изредка заходя в палату и проверяя все ли в порядке.
Я заходил через каждые час-полтора, тихо подходил к кровати и наклонялся над Леной. Она все также тихо спала. И только около пяти часов утра, когда я вошел в палату в очередной раз, Лена приподняла голову.
— Это снова Вы? Что Вы здесь делаете ночью? — шепотом спросила она.
— Я буду с тобой всегда. Я же сказал тебе об этом.
— А Вы упрямый. Это Вас до добра не доведет. Вы были у моих родителей?
— Да. Они днем приедут. Их все равно раньше пяти часов вечера не пустят. А я привез все, что ты просила.
— Это хорошо. Спасибо. Если Вас не затруднит — дайте мне воды. Пить хочется.
Я налил из бутылки минеральной воды (я купил ей еще утром), приподнял ее голову. Она сделала несколько глотков и слегка отвернула голову. Я понял, что она напилась.
— Еще раз спасибо. Как Вы объяснили моим родителям, кто Вы такой и почему принимаете участие в моей судьбе?
— Сказал, что я твой жених. Другого ничего придумать не успел.
— Не густо у Вас с фантазией.
— Да, уж я такой, без фантазии. Я — реалист.
Лена ничего не ответила. Она снова лежала тихо и неподвижно. Ее руки лежали поверх одеяла, вытянутые вдоль тела. Я осторожно взял ее руку. Она ее не отняла. Прошло минут двадцать, и я заметил, что Лена задремала. Кто-то из женщин зашевелился, я тихонько положил руку Лены на одеяло и вышел из палаты. Только сел в кресло — сразу провалился в сон.
Проснулся от яркого света и шума. Сначала как-то не сообразил где я. Глянул на часы — начало восьмого утра. По коридору ходили медсестры и нянечки, каждый делал свое обычное дело.
Я остался сидеть в кресле, не стал заходить в палату. Утром делаются всевозможные процедуры, часть которых желательно скрыть от посторонних глаз. И я не хотел никого стеснять своим навязчивым присутствием, ждал, когда будет можно зайти в палату, поздороваться с Леной, исполнить ее любую просьбу.
Пожилая няня, толстая и сварливая баба, обслуживающая палату Лены, проходя мимо меня, недовольно пробурчала:
— Сидит тут, отдыхает вместо того, чтобы самому обслужить свою больную. Никто не хочет выполнять грязную работу, выносить горшки за своей родней. Все сваливают на нас. Все интеллигентные! И она хороша, все молчит, нет чтобы что-то сказать, «похвастаться» своими «подвигами» где и как покалечила ноги, так нет, все молчком! Очень уж гордые все стали!
Я опешил от такой наглости. И это работник больницы! Нет, я одного не понимал: зачем ей все нужно знать обо всех? И чем страшнее — тем ей интереснее! Как могут такие люди работать с больными, если они их просто ненавидят? Но ведь эта женщина знала на какую работу идет, что ей предстоит делать, за что получать зарплату. А она стремится ее получать просто так, ничего не делая. Уму не постижимо! Упаси Боже попасть в зависимость к таким людям!
В больнице, где работали мои родители, подобного не было. Там каждый сотрудник выполнял свою работу сам, не надеясь ни на кого и не требуя за это вознаграждения. А эта баба просто поразила меня своей беспардонностью. Представляю, как она действует на Лену! Я готов все делать сам, но Лена не допустит этого, да и остальных женщин я поставлю в неловкое положение. Мне ничего не оставалось, как проглотить кусок хамства и надеяться, что сварливую толстуху сменит человек с более отзывчивым сердцем.
Когда были сделаны все процедуры — я постучал в дверь палаты. Мне ответили, что можно войти.
— Всем доброе утро! Кому нужна помощь?
Женщины нестройно ответили мне на приветствие, улыбались, ответили, что пока никому ничего не нужно.  Одна Лена молча смотрела на меня, серьезно, даже строго.  Я сел на стул у постели Лены.
— Как спала, Аленушка? Надеюсь, во сне тебя не мучили боли в ногах?
— Они болят всегда, все 24 часа в сутки. Болят и  пекут. Но последнее время мне стало чуть легче. Вы, надеюсь, не вмешались в мои дела? — она подозрительно посмотрела на меня.
— Это в каком смысле? — спросил я невинно.
— В том же, что и раньше. И не пытайтесь скрыть правды.
— Просто, когда тебя увезли сюда, ночью думал о тебе. Я всегда думаю о тебе. С самого того момента, когда увидел впервые. И в ту ночь, а это было где-то около трех часов ночи, я ощутил сильное жжение и боль в ногах и у меня появились белые полосы там же, где и у тебя на ногах, куда доходит синева.
— Покажите.
— Может, не стоит? Как-то неудобно при всех это делать.
— Покажите, — строго сказала Лена. И я подчинился, приподнял брюки, опустил носки ниже, и Лена увидела четкие белые полосы на моих ногах. Она со стоном опустила голову на подушку и закрыла глаза.
— Это то, чего я так боялась!
— А что, собственно, случилось? Мне совсем не больно ходить. Просто ощущение, что я отсидел ноги и все. И нет причины волноваться за меня.
— Вы просто ничего не понимаете!
— Ну, так объясни мне, в чем дело. Я не такой уж бестолковый, может что и пойму.
— Еще не пришло время.
Она помолчала, потом промолвила:
— Именно в то время, когда вы почувствовали боль, я ощутила облегчение. Одна моя боль поделилась на нас двоих. Вот почему гангрена не пошла выше по ногам, а остановилась на одном месте. Вы вновь вмешались в мои дела. Вы думали обо мне и вновь подключились в мое энергетическое поле. И потянули на себя часть моих «проблем».
— Лена, давай не будем говорить об этом.  Я же тебе сказал, что твои проблемы — это и мои проблемы. Я добровольно иду на это, потому что теперь жизнь без тебя будет бессмысленна. Я тебе уже говорил об этом. Я ничего не прошу, о дальнейшем не думаю. Жизнь покажет сама как и что делать дальше. Как будем жить, куда поведут нас жизненные тропы. И я  очень прошу тебя, Лена, зови меня просто Иваном, или Ваней и на «ты». Так будет удобней. А то получается как-то не очень складно и отчужденно. Это холодное и официальное «вы» сковывает меня.
— Зато держит Вас на расстоянии.
— Вот именно. Если ты не желаешь видеть во мне что-то большее, то считай меня просто своим другом, на которого можно положиться в трудную минуту. А к друзьям не обращаются на «вы». Договорились?
Я наклонился к Лене ниже и прошептал ей на ухо:
— Если, к тому же, врач или твои родители услышат, что ты так ко мне обращаешься — поймут, что я им соврал. А это нельзя делать сотруднику милиции, и меня просто выставят отсюда, чего я боюсь больше всего. Мы вдвоем будем бороться против операции. Одной тебе не выдержать натиск медицины. Я не против медиков и их науки, но в данном случае спешить не следует. Договорились?
— Хорошо, Иван Васильевич, я буду говорить Вам «ты» и звать Вас просто по имени.
— Вот и отлично! — я взял ее руку и поцеловал в ладошку. Она удивленно взглянула на меня и попыталась отдернуть руку, но я удержал ее и шепнул:
— Это для конспирации.
И вновь дрогнули уголки губ Лены, изображая улыбку.
— Аленушка, что сделать для тебя?
— У меня болит спина от того, что лежу в одном положении. Но я сама не могу изменить его, не могу лечь на бок.
— Давай попытаемся сделать это вместе. А тебе не будет больно?
— Может быть и будет. Но давай попытаемся.
У Лены под головой были две подушки. Одну из них я взял, чуть повернул Лену на бок, лицом к себе, подложил подушку ей под спину. Лена крепко зажмурила глаза, из-под ее век покатились слезы и она крепко стиснула мою руку своими.
— Тебе больно?  Убрать подушку?
— Пока не надо. Может, притерплюсь, — с трудом ответила она.

11

Если бы вы знали, как  было тяжело видеть страдания дорогого мне человека! Если бы я только мог забрать всю ее боль себе — не задумываясь сделал бы это. Но я был бессилен помочь ей, только гладил ее плечо левой рукой, а правую она крепко держала, впиваясь в нее своими ногтями. Но я терпел — это хоть как-то помогало ей облегчить свое состояние. Я позволил себе вольность гладить ее по плечу, затем по голове, по волосам и чувствовал, как постепенно ее руки расслаблялись, видимо, ей становилось легче. И действительно, вскоре она открыла глаза, отпустила мою руку.
Я взял  полотенце, висевшее на кровати и осторожно промокнул ей слезы.
— Как ты? Тебе легче? Может, снова ляжешь на спину?
— Нет-нет, мне уже легче. Сразу больно, а потом постепенно все нормализуется.
Лена лежала тихо, боясь пошевелиться и снова вызвать невыносимую боль, а я тихо гладил ее волосы, промокал, выступивший от боли  пот на лбу.
— Лена, пока ты так  лежишь, можно расчесать твои волосы? А то они сваляются так, что придется тебя остричь наголо. Представляешь, как ты тогда будешь выглядеть?
— Никогда себя не видела в таком виде. Если тебя не затруднит — расчеши.
— Лена, ты же знаешь, что мне это доставит только удовольствие.
Я достал расческу из пакета, который вчера привез от  ее родителей, и осторожно стал расчесывать ей волосы. Она закрыла глаза.
— Тебе больно?
— Терпимо. У меня все тело болит. Кожа как сплошной нарыв. Но я не хочу быть остриженной наголо.
Лена вяло улыбнулась.
За этим занятием мы не заметили, как настало время завтрака. Лена категорически отказывалась хоть что-то съесть. Она с удовольствием выпила горячего сладкого чая. Потом сказала, что съела бы хурмы. Я решил смотаться на базар, пока будет обход врачей.
На базаре я купил хурму, апельсины и лимоны, изюм. Мне очень хотелось, чтобы Лена начала есть. Я заметил, что она не хочет принимать из пищи ничего, кроме растительной. Это снова стало загадкой для меня. Ведь у нас существует понятие, что ослабленного больного нужно обязательно кормить наваристыми бульонами, мясом, молочными продуктами. А Лена все это отвергала,  не ела даже каши и хлеб. Только много пила жидкости и просила фрукты. Я надеялся, что она знает, чего хочет, знает, что делает, и буду ей помогать во всем.
Когда я вернулся в больницу — обход врачей уже закончился. Не заходя в палату, решил поговорить с ее лечащим врачом. Снова представился, как жених, снова наговорил что-то такого, что врач мне поверил. Да, за последние сутки я убедился, что могу делать умное лицо и в то же время врать без зазрения совести.
Мои родители, особенно отец, резко осудили бы меня за такое поведение. А, может, даже и одобрили, если эта ложь шла во имя спасения человека?
Я не медик, но знал, что даже простая поддержка в трудную минуту может помочь больше, чем лекарство. Человеческий организм так устроен, что может перенести огромные перегрузки, сильные стрессы, выработать такие вещества, которые защитят его от гибели. Только мозг как электрощит с автоматическими пробками. Если в электрощит идет сбой или резкий подъем напряжения — пробки отключают щит. Вот и мозг защищает себя при помощи потери сознания. Иначе он может не выдержать и человек теряет рассудок. Но если эту нагрузку разделить на двоих, то сбоя в организме не случится, а наоборот будет защищать себя.
Разговор с врачом был трудным. Он был убежден, что необходимо делать ампутацию стоп, и уже говорил об этом с Леной. Я чуть было не взорвался от возмущения, но, видимо, здравый смысл шепнул мне, что этим все испорчу.
Я вообще стал осторожен в своих поступках. Теперь  не горячился как когда-то, до встречи с Леной,  предпочитал все сначала обдумать и только потом делать выводы. Последний случай с моими ногами и беседа с мамой укрепили меня в этом.
Я стал говорить врачу, чтобы потерпели еще два дня  и не принимали никаких решений, чтобы проконсультировали ее те, кто бывает в этой больнице из светил хирургии. Мне нужно было выиграть время, пока решается судьба Лены там, где она сказала.
— Я убежден, что ее необходимо срочно оперировать. Иначе больная погибнет. — Игорь Андреевич был тверд в своем решении.
— Но ведь синева не поднимается выше, она остановилась на том же уровне, что и первоначально проявилась! Значит, организм борется! Значит, спешить не стоит!
— Простите, но кто Вы по профессии?
— Я милиционер. Но у меня родители медики. Отец был хирургом.
— Вы милиционер, а я — хирург. У меня уже десять лет стажа в хирургии. За это время я много повидал. У нее идет отравление организма. Гангрена — это распад тканей, это яд.
— Но мы — и я, и Лена — отказываемся от операции. Вечером приедут ее родители. Надеюсь — они поддержат нас.
— Но она ведь может погибнуть! А так она будет жить. И, если Вы ее не бросите одну, может быть еще счастлива.
— Во-первых, я ее не брошу в любом положении. Во-вторых, как Вы, врач, не можете понять, что чувствует человек, лишенный руки, ноги, даже пальца? Он становится объектом пристального, иногда брезгливого, или жалостливого внимания. А это, особенно для сильных личностей, хуже смерти. Я  уверен, что Лена поправится и без операции.
— Мое мнение остается при мне. Ее смотрел заведующий отделением — наши мнения совпали.
— Но здесь бывают консультации профессора или еще кого, кто дольше занимается хирургией? Разве нельзя  еще кому-нибудь показать ее? По-моему, у любого вопроса должно быть два ответа. Вы и заведующий отделением — это один ответ. Нужен еще один. Желательно другой, — тихо добавил я. — Как Вы считаете?
Игорь Андреевич молча барабанил пальцами по столу. Мы сидели с ним в ординаторской. Кроме нас, там были еще три доктора. Они не вмешивались в наш разговор, молча и с интересом слушали нашу негромкую словесную перепалку. Молчание продолжалось минут пять, потом Игорь Андреевич сказал:
— Профессор у нас консультирует по вторникам, а ее привезли в среду, сегодня пятница. До вторника долго ждать, а время уходит. Как Вы не понимаете, что губите ее? Ну, больная протестует — это понятно. Но Вы то здоровый, трезвый человек! Это просто убийство, жестокое, мучительное и медленное убийство. Она будет недели две-три, может больше испытывать сильные боли, пока не умрет. На этот садизм я согласиться не могу.
— Она поправится. Я в этом уверен.
С этими словами я поднялся со стула и пошел к двери, затем  обернулся:
— Я уверен, что она поправится. Извините за грубость. Я не хотел обидеть Вас, доктор, не сомневаюсь в ваших знаниях и опыте, но прошу Вас не спешить. Если синева станет подниматься выше — тогда будем решать, что делать дальше.
— Это безумие, так терять время!
Я вышел из ординаторской, подошел к двери палаты, но войти так и не смог. Сел в мое вчерашнее кресло, поставил сумку на пол. Оперся локтями о колени, опустил лицо в ладони. Мне нужно было успокоиться, чтобы Лена не видела моего растерянного лица. Она должна видеть меня спокойным и уверенным в ее выздоровлении. Я совсем забыл, что Лена может читать мои мысли. Как и мысли других, возможно.

12

Я почувствовал, что кто-то сел в соседнее кресло. Поднял голову и увидел женщину в белом халате. Это была нянечка, сменившая ту, ворчливую толстушку. Она взяла меня за руку и тихо сказала:
— Я обслуживаю палату, где лежит Ваша девушка. Уже познакомилась с ней. Она очень красивая, очень мне понравилась. Жаль, что с ней такое случилось. Знаешь, сынок, что я тебе скажу? Вы, молодые, воспитаны на идеологии. А мы, старое поколение, возвращаемся к вере предков, к вере в Бога. Я давно здесь работаю и всего повидала. Мой тебе совет — пойди в церковь, закажи заздравную службу.
— Но я никогда не был в церкви,  не знаю как туда войти, что сказать и что сделать! Я не знаю, где она находится!
— Да ты не волнуйся. Успокойся и пойми, что в ее положении нет выхода: либо ампутация ног, либо смерть. Ты не хочешь видеть ее инвалидом или, не дай Боже, похоронить ее? Значит, тебе один путь — просить у Господа милости к ней. Только твоя вера и молитва спасут ее. Мне в это верится...
— Но я не знаю ни одной молитвы!
— Это неважно. Не обязательно знать молитву слово в слово.  Помолись своими словами, как можешь. А как заказать заздравную о болезнях, куда поставить свечи подскажут в церкви. Сегодня же сходи, на вечернюю службу. Она начнется в четыре часа. А пойти можешь в ближайшую, ту, что на улице Ленина, возле Исторического музея. Она уже год как действует. Сходи, послушайся моего совета. Господь милостив. Он все может.
— Хорошо. Я готов сделать все для Лены.
— Вот и ладно, сынок. Жалко терять такую красоту. Такие люди скрашивают нашу жизнь здесь, на Земле. Господь их посылает для нас, чтобы они помогали нам жить, чтобы мы ими любовались. Как цветами, деревьями, птицами. Вот ты и попроси, чтобы Господь оставил ее для нас, не лишал нас ее общества. Ведь так редко увидишь подобную красоту! Ты иди, а я побуду с ней до твоего возвращения. Меня зовут тетя Надя. А тебя Ваня, я знаю.
— Я хотел дождаться ее родителей. Боюсь, как бы они не разволновали ее. Мама станет плакать, Лена расстроится. А ей это повредит.
— Не волнуйся, я их покараулю  и все улажу. Ты иди, иди.
—  Спасибо, мать, — на глазах у меня появились слезы. От ее такого участия у меня защемило сердце. Я взял ее руку и поцеловал.
— Ну что ты, что ты! Я просто не хочу мириться, когда уходят молодые. Хотя, на все воля Господа.
Она поднялась и пошла по коридору, а я вытер слезы и постарался взять себя в руки, успокоиться, прежде чем войти в палату к Лене. И только тогда, когда почувствовал себя уверенно, постучал в дверь палаты.
Лена лежала все в том же положении, как я оставил ее, на боку. Она смотрела в окно, на качающиеся ветки дерева.
— Ну как у вас у всех дела, товарищи женщины? — весело спросил я, хоть это далось мне с трудом. — Кому чем помочь? — женщины улыбнулись мне, но снова отказались от помощи.
Я подошел к кровати Лены. Она перевела взгляд от окна на меня.
— Вот и я, Аленушка. Ты, наверное, устала так лежать? Давай изменим положение. Ляжешь по-другому?
— Да, пожалуй. Помоги мне лечь на спину.
И снова ей было больно, снова она впивалась мне в руку ногтями. Когда ей стало легче и она отпустила мою руку, я сказал:
— Сейчас я помою фрукты и ты должна хоть немного, но съесть.
— Я постараюсь. Только я чувствую неловкость от того, что разоряю тебя. Ты столько тратишь денег!
— Лена, деньги — это вода. Они сегодня есть, а завтра их нет. И наоборот. Разве это главное в жизни?
— Нет, конечно. Но люди относятся к ним по-разному. У каждого человека свое отношение к ним.
Я стал выкладывать на тумбочку все, что принес.
— Зачем так много всего, Ваня? Я же столько их не съем, — чуть улыбнувшись, сказала Лена.
— Но попытаться нужно. Рискнешь?
— Постараюсь, если ты поможешь мне в этом.
— Договорились.
В палате был умывальник , и я там перемыл все фрукты, сходил в столовую и попросил две тарелки. Возвращаясь — встретил тетю Надю, нянечку.
— Я сейчас принесу кипятильник и заварку, да и кружку одолжу.
— Тетя Надя, я вас люблю! — воскликнул я.
— Будет тебе, — смущенно отмахнулась она.
Пока я положил фрукты на тарелки, появилась тетя Надя.
— Я принесла вам то, что обещала. Попейте чайку, он подбодрит всех и поможет скоротать грустные больничные дни.
— Тетя Надя, угощайтесь, — я протянул ей обе тарелки.
— Спасибо, мне ничего не нужно.
— А мы вас просто так не отпустим, правда, Аленушка? Тетя Надя мне очень нравится, я просто обожаю красивых женщин. И если вы ничего не возьмете у нас с Леночкой — я этого не переживу. Значит, я не понравился вам. А мне так хочется покорить ваше сердце!
— Ты уже покорил, и я беру себе самый большой апельсин. Просто в знак расположения к тебе, молодой человек, а особенно ради Леночки. И вот вам чаек.
Она с улыбкой вышла из палаты.
Я принялся угощать других женщин. Первая лежала сразу около умывальника. На ее голову с антресолей упала трехлитровая банка с огурцами. Банка разлетелась вдребезги, женщина получила сотрясение мозга и много ран на голове. Раны ей зашили, она была лежачей больной. Она тоже взяла апельсин, улыбнувшись благодарно. Это была женщина средних лет. У нее в головах лежала женщина после операции на печени. Пожилая, обрюзгшая и с желтым лицом, из деликатности взяла щепотку изюма, сославшись на то, что ей ничего нельзя пока есть, кроме того, что дают в столовой. Она пока плохо ходила из-за слабости, больше сидела на кровати или лежала. Третьей была женщина у окна, лет сорока, с  тромбофлебитом. Правая ее нога распухла так, что блестела как стеклянная. У нее тоже был постельный режим. Она тоже взяла немного изюма. Остальное я поставил на тумбочку Лены.
— Ну, Аленушка, с чего начнем? — с улыбкой спросил я.
— Конечно же с хурмы! Я ее очень люблю, и она придает силы.
Я выбрал самый спелый, самый мягкий плод, разрезал его и ложечкой стал выбирать мякоть и давать его Лене. Она с виноватой улыбкой принимала мою помощь.
— Лена, почему у тебя такая странная улыбка?
— Просто я неловко чувствую себя за свою беспомощность.
— Когда выздоровеешь, я устрою себе шикарный отдых: лягу в постель и целую неделю ты будешь ухаживать за мной, кормить меня с ложечки. Будешь сидеть у моей постели днем и ночью, а я буду капризничать и требовать от тебя исполнения всех моих желаний, которые только придут мне в голову.
— Я постараюсь исполнить все твои капризы, —  со смущением произнесла Лена.
— Ну, вот и договорились. А теперь чайку?
— Пожалуй. Горячего и сладкого.
Я вскипятил в большой железной кружке чаю, заварил его. Потом налил в стакан, положил, по указанию Лены, две ложечки сахара, подал Лене трубочку от капельницы, другой конец опустил в стакан с чаем. Таким образом Лена могла пить чай не обжигаясь и не причиняя себе лишней боли.
Когда Лена выпила весь чай и удовлетворенно вздохнула, я был на седьмом небе от счастья. Другие женщины тоже изъявили желание почаевничать, и мне пришлось греть еще одну кружку чая.
Управившись с чаем, я перемыл посуду и снова подсел к постели Лены.
— Ну, что будем делать? Может, еще раз повернемся на другой бочок?
—  Сначала разотри мне руки. Они стали неметь.
— И давно? — спросил я обеспокоенно.
— Нет, только сегодня. Не волнуйся, это не опасно. Только неприятное ощущение. Это шейный остеохондроз, от долгого лежания.
Я стал с осторожностью разминать ей пальчики, затем кисти рук, мышцы до локтя, потом до плеча. Конечно же, ей было больно, но она терпела. Терпела и молчала. Просто удивительно, сколько было силы воли в этом хрупком теле!
13

За всеми этими занятиями быстро пролетело время, наступил обед. Лена снова ничего столовского не ела. Меня это стало беспокоить.  Как я понимал, если она будет так же вести себя дальше — слабость будет нарастать. Ведь от одного чая силы не появятся. Но настаивать я не смел. Помог другим женщинам чем смог.
После обеда Лене снова сделали обезбаливающий укол, и она задремала, лежа на правом боку, лицом к стене. Мне не нравится, когда я не вижу лица человека. В другом случае я бы отодвинул кровать от стены и снова видел бы ее лицо. Но ее нельзя было тревожить. Любое прикосновение к кровати вызывало у нее волну боли. Я как мог старался уберечь ее от этого.
В палату тихо вошла тетя Надя.
— Тебе пора, — шепнула она мне. — Ты иди, а я присмотрю за ней.
— Хорошо, иду.
Я тихо поднялся и пошел к двери. Прежде чем выйти, снова взглянул на Лену. Она спала.
— Иди-иди, не теряй времени! — махнула на меня рукой тетя Надя.
Я добрался до церкви быстро. Но как заставить себя войти в храм, в который ты никогда за свои тридцать лет не входил? Для меня это было равносильно, что прыгнуть со скалы в море или с обрыва.
Не знаю чем это объяснить, но я чувствовал, что если я сейчас войду сюда, то окунусь в другую, непривычную мне жизнь.
Я всегда жил и не задумывался зачем я живу, для чего родился, да и вообще, кто я такой. Честно говоря — я боялся, что у меня возникнет много вопросов, ответы на которые не очень обрадуют меня. Ведь в школе нас учили законам физики и астрономии, особо не вдаваясь в подробности. Когда в десятом классе я задал учительнице по биологии вопрос почему же сейчас обезьяны не становятся людьми — она долго читала мне нотации по поводу теории Дарвина, потом объявила, что совсем не удивится, если узнает, что я ударился в религию. Вечером она позвонила моему отцу и все рассказала ему. Конечно же, она вообразила много лишнего, что совсем не обрадовало отца. У нас тогда с ним состоялся крупный разговор! И все же та учительница, Тамара Васильевна, оказалась права: не прошло и пятнадцати лет, как я решил обратиться к церкви.
Я всегда испытывал какой-то трепет, когда приходилось держать в руках церковные книги или видеть иконы. Но чтобы вот так, напрямую, прийти в храм, да еще обратиться за помощью к священнику?! К Богу?!!
Я долго топтался на месте, ходил по двору, не решаясь зайти. Вдруг понял, что за мной наблюдают. Я резко обернулся и увидел старушку, стоящую у входа в церковь. Я смотрел на нее, а она смотрела на меня. Ноги мои приросли к месту. Видимо, она поняла мое состояние, осторожно спустилась по ступенькам и мелкими шажками подошла ко мне.
— Что, сынок, не решишься войти? Ты никогда  не обращался к Богу, но у тебя случилось горе, и ты пришел к Нему. И ты никак не решишь, что тебе делать: просить ли у Него помощи или надеяться на себя. Но ты сам свое горе не одолеешь.
— Это почему же? — с вызовом спросил я. Я не люблю, когда вмешиваются в мои личные дела, да еще посторонние люди.
— Да потому, что горе твое слишком велико для тебя. Ты просто его не переживешь, вот Господь и призывает тебя к Себе.
— Мне подсказали люди.
— Да, но по Его промыслу. Он заботится о тебе, хочет помочь тебе, вот и  послал того человека, кто подсказал тебе этот шаг. Но ты колеблешься. А это — грех. Иди, служба уже начинается. И шапку сними, нехристь.
— А откуда вы знаете, что я не крещенный?
— Да это у тебя на лице написано.
Она ласково улыбнулась и подтолкнула меня ко входу в церковь. И я пошел. А она — следом за мной.
— Так что у тебя случилось?
— Девушка, которую я очень люблю, в больнице, в очень плохом состоянии. Ей хотят отнять ноги. Она их обморозила, на операцию не соглашается. Я тоже верю, что она поправится.
— Да, сынок, беда у тебя большая. Пойдем, я покажу тебе, как заказать службу для нее, куда поставить свечи. Пойдем.
Она первая поднялась по ступенькам, открыла  двери и вошла в церковь. Я шагнул за нею. Меня обдало запахом горячих свечей, слышалось тихое пение хора. Какая-то волна поднялась во мне, да так, что на глазах у меня выступили слезы. Когда я немного освоился, стал осматриваться по сторонам, ища мою старушку. Но она куда-то пропала. И тогда я стал всматриваться в лица находящихся в церкви людей. Что меня поразило — это то, что я всегда думал, что церковь — удел стариков. А здесь я увидел и лица молодых людей, которые крестились, прикладывались к иконам. Да, мои понятия о жизни рушились, рассыпались в прах.
— Ну где ты пропал? — тихо прошелестел голос и я почувствовал, что меня дергают за рукав. Я оглянулся — и увидел мою новую знакомую. Она медленно повела меня туда, где покупают свечи, подала бумажку и карандаш:
— Запиши ее имя, вложи сюда свечку, проскурочку и положи в эту корзину.
— А что такое проскурочка?
— Это такой хлебушек, тело Господне.
Видя, что я стою в растерянности, она сказала:
— Давай деньги.
Я вынул из кармана кошелек и протянул ей. Она его открыла, достала пять рублей, остальное вернула, подошла к киоску, купила свечей и проскурочку и все подала мне. Я завернул одну свечку в записку и положил в корзину. Старушка повела меня к иконам. Она спросила имя Лены и стала у каждой иконы, куда мы подходили, молиться о совсем незнакомом ей человеке. Иногда она вставала на колени и клала земные поклоны, шепча молитвы. Потом подвела меня к большой иконе Божьей Матери и оставила меня одного. Я смотрел на эту икону, на глаза Божьей Матери и видел, как менялось их выражение. Может быть мне все показалось, но глаза на иконе потеплели, стали мягче. Даже Младенец на ее руках как-то подобрел. Сам не знаю, как так получилось, но я оказался на коленях перед этой иконой, слезы струились по моим щекам. Я чувствовал, что еще немного — и зарыдаю на всю церковь. Все, что накопилось на душе за эти дни, рвалось наружу, сотрясая мое тело. Я не мог произнести ни слова, меня всего трясло.
Сколько я так стоял — не знаю. Очнулся только тогда, когда почувствовал на своем плече чью-то руку,  поднял глаза и увидел священника.
— Сын мой, отчего так предаешься печали? Исповедуйся — и тебе станет легче. Что у тебя случилось?
Я встал с колен, вытер лицо руками.
— Отче, я в отчаянии! Погибает моя девушка. У нее гангрена.
— Все в руках Господних. А мы должны своей молитвой и своим смирением уповать на Его милость.
— Отче, я не крещен и молитв не знаю. И хочу, чтобы она жила!
— Конечно, это плохо, что ты не крещен, но все же ты пришел к Нему, и Он не оставит тебя. Всем нам посылаются испытания в разное время и в разных видах. И вы с девушкой должны все это пережить, пройти через эти испытания, укрепиться в вере в Господа. Ты, сын мой, приходи каждый день, и мы будем молиться за нее все вместе. А теперь пойдем со мной!
Он вышел из церкви и вошел в какую-то пристройку. Там стояли стулья, стол. На столе стоял графин с жидкостью и несколько стаканов на подносе, перевернутые вверх донышками.
— Сядь сюда и выпей святой воды, — он налил мне в стакан из графина воды. Я взял стакан и залпом его осушил. Мы молча посидели несколько минут. Я почувствовал, что стал приходить в себя, успокаиваться.
— Ну, расскажи подробнее о твоей беде.
И я все ему рассказал. Меня словно прорвало, слова лились и лились из меня. А он молча слушал.
— Выходит, ты даже не знал эту девушку раньше? А назвал ее своей девушкой.
— Я очень люблю ее. Если ее не станет — мне незачем будет жить.
— А если ей ампутируют ноги? Может, это ее спасет?
— Но она этого не хочет. Люди жестокие. Она не перенесет ни сочувствия, ни любопытного взгляда.
— Все в руках Господних, и все нужно принимать так, как идет, все что посылает Он.
— Да, я с этим согласен. Но я надеюсь на Его милость. Если бы, Вы, Отче, видели ее — Вы бы тоже стали умолять Господа помочь ей. Она не должна потерять ноги. Тогда пусть лучше уйдет! А я вслед за ней.
— Каким образом? Если ты задумал самоубийство — это непростительный грех. Господь дает нам жизнь, и только Он имеет право забрать ее. Все мы на Земле временно. Земля — это наш исправительный дом. Это как у нас тюрьма. Пока заключенный не отбудет свой срок — его не выпускают. Ну, может, для менее опасных, существует амнистия. Так что те, кто умирает — тот освобождается из заключения. За него надо радоваться, что он мало здесь страдал. А люди плачут по ним.   Да и плачут-то они потому, что им еще неизвестно время их освобождения. Мы должны молиться за ушедших, чтобы Господь принял их, исправившихся, в Свою обитель. А лишившие себя жизни — это беглецы из зоны заключения. Ведь беглецов ловят и набавляют срок заключения, да еще и карцера им не миновать. Вот и нас так же возвращают на Землю, только в более худшие условия, в более презираемые и отвергаемые слои общества: бомжи, алкоголики и прочие. Вы, особенно сотрудники милиции, очень жестоко относитесь к ним, а ведь они такие же люди, такие же страдальцы, отбывающие свой срок. Вот и твоя девушка в чем-то грешна так, что Господь посылает ей страдания для ее же блага. Только в страдании очищается душа человека. Если она все это пройдет со смирением и именем Господа на устах — Господь поможет ей.
— А она и не протестует. Она все время говорит, что заслужила эти страдания.
— Вот так? Значит, она верит в Господа? Она крещенная?
— О крещении я не знаю. Но когда у нее было воспаление легких и она была без сознания, все время читала молитвы. Она их много знает. Особенно часто читала ту, что начинается: «Отче наш...» Я ведь ни одной не знаю.
— Значит, она пребывает в Господе, а Он в ней. Это хорошо. Мы будем молиться о ней.
Он встал из-за стола, я тоже поднялся.
— Ну, сын мой, иди с миром. Я сам позабочусь об этом. Как имя рабы Божьей?
— Елена.
— Хорошо. Меня зовут отец Серафим. Будешь приходить  сюда  —  обращайся  ко  мне.  Я здесь бываю ежедневно. А тебе желательно присутствовать на службе, особенно во время молебна о болящих.
— Отче, я смогу бывать только на вечерней службе, пока с ней будут родственники, до семи часов вечера. Остальное время суток я возле нее.
— Приходи на вечернюю службу. А сейчас пойдем в храм, скоро будут читаться молитвы за здравие.
Мы с отцом Серафимом вышли из пристройки и вошли в храм, он пошел к алтарю, а я остановился у иконы «Божьей Матери».

14

Служба закончилась в семь часов вечера. Из церкви я вышел совсем другим человеком. Глаза Божьей Матери, беседа с отцом Серафимом, служба за исцеление болящих вселили в меня твердую веру в то, что Лена будет спасена.
Я хотел верить в это чудо, и я верил. И эта вера придавала мне силы. Ведь я совсем почти не спал, не ложился уже трое суток, но усталости не чувствовал.
Что это было? Может, мой здоровый организм использовал все свои резервы для того, чтобы поддерживать в Лене силы для борьбы с болезнью, чтобы часть ее боли принять на себя?
Ноги мои болели, но после посещения церкви я почувствовал облегчение. Когда я это заметил — даже остановился от неожиданного открытия. Это меня испугало. Я боялся, что боль вся вернулась снова к Лене.
Сломя голову, помчался в больницу. В вестибюле  снял куртку, ботинки, сунул их в сумку, одел халат, тапочки и на одном дыхании взлетел на третий этаж, быстро прошел по коридору к палате Лены, тихо постучал в дверь. Мне ответили и я вошел.
Сразу же подошел к кровати Лены, пристально глядя ей в глаза. Но она лежала на спине  спокойная. Видимо, ей помогли изменить положение тела. И, вероятно, это была тетя Надя. Она знала как обращаться с подобными больными.
На Лене была чистая голубая ночная сорочка, волосы расчесаны. Меня «укусила» ревность от того, что расчесать волосы довелось не мне.
— Вот и я, Аленушка. Как твои дела? У тебя были твои родные?
— Да, почти все. Мама очень плакала. И, как всегда, ругала меня за то, что попадаю в какие-либо переделки. Бедная мама! Я доставляю ей так много хлопот!  Отец спокойнее ко всему относится. А у братьев своя жизнь. Вот так и произошла наша встреча. И много вопросов было о тебе.
— Обо мне? Чем могла заинтересовать их моя скромная особа?
— Тем, что ты мой жених.
— Надеюсь, ты не отрицала этого?
— Мне удалось обойтись без объяснений. Они еще спрашивали, где ты, хотели поближе познакомиться с тобой. И вот, привезли тебе поесть.
— Мне, поесть? Согласен, если будем есть вместе.
— Я буду есть фрукты, а ты то, что привезли. Иначе я и фрукты откажусь есть. Ты совсем не ел эти дни ничего, кроме чая. Ты мужчина, тебе необходимо хорошо питаться, если не хочешь оказаться на кровати в соседней палате.
— Хорошо-хорошо, я согласен. Спорить не буду, только ешь то, что хочешь. Я согласен на все. Тебя уже кормили?
— Нет. Сделай, пожалуйста, мне чай с лимоном. Мне там привезли кипятильник, посуду, сахар и чай.
— Согласен, будем чаевничать. Я действительно проголодался.
Если признаться честно, то я совсем не ощущал голода, особенно после посещения храма. Но я подыгрывал ей, чтобы она хоть что-то взяла в рот, чтобы организм ее работал, выводил из себя шлаки.
Распаковал ее сумку, все разложил по местам в тумбочке и на тарелочки. Когда чай вскипел, я заварил его, дал настояться, затем порезал туда лимон. И мы всей палатой принялись чаевничать.
У нас, в Сибири, вообще много пьют чая. Это обусловлено тем, что зимы у нас морозные. Хотя в Средней Азии его пьют не меньше, но от жары. Чай — это удовольствие, это общение. За чаем, как и за стопкой водки, быстро роднишься с людьми.
Лену я снова повернул на левый бок, лицом к себе. Когда ей стало легче и боль утихла, покормил ее хурмой, потом она съела немного изюма, обернул полотенцем ее стакан, пристроил его так, чтобы он не перевернулся, дал Лене трубочку, чтобы она могла потягивать чай. Сам я принялся уничтожать вареный в мундире картофель, котлеты, запивая чаем. Я ел, а Лена смотрела на меня, попивая чай. И так нам было хорошо!
Господи, помоги! Сделай так, чтобы нам всегда было так хорошо! Ну что Тебе стоит оставить ее мне, не забирать? Пусть она всегда так смотрит на меня!
Но, к сожалению, все кончается. Вот и этот ужин закончился. Я перемыл посуду, сел около Лены на стул.
— Ваня, ты мне не хочешь сказать, где ты был сегодня вечером?
— Я думал, что ты знаешь. Если можно, мне не хотелось бы говорить, где я был.
— Я не настаиваю. Я действительно знаю, где ты был. И это меня беспокоит.
— Почему?
— Потому, что ты снова вмешиваешься в мои дела. Это может плохо кончиться для тебя.
— Я иду на это по доброй воле.
— Как твои ноги?
— Ты знаешь, они стали меньше напоминать о себе.
Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами. В них светилось и удивление, и радость, и печаль. Затем она перевела глаза на потолок и прошептала:
— Все решилось!
Я взял ее руку своими двумя, наклонился и крепко прижался к ней своим лицом. Лена не отняла руку, она что-то тихо шептала. Слов  не разбирал, да и мое волнение мешало мне. Понял, что она начнет поправляться. Я стал понимать ее мысли, читать выражение ее глаз,  лица. Когда Лена затихла, поднял голову и увидел, что она лежит с закрытыми глазами. И тут до меня дошло, что все три женщины, находящиеся в палате, с интересом смотрят на нас.
Ох уж эти любопытные глаза и уши!
Я поднялся и вышел из палаты, сел в кресло в коридоре. Мне нужно было успокоиться. Время, которое назвала Лена, истекало, и решение там, на верху, было принято. Теперь нужно было действовать. Но что делать? С чего начинать?
Ко мне подошла тетя Надя, села рядом.
— Ну что, был в церкви?
— Был.
Я рассказал ей все, что случилось, кроме своих колебаний перед тем, как зайти в церковь и своих слёз перед иконой.
— Вот и хорошо. Я знаю отца Серафима. Если он что обещает — исполнит. Не робей, сынок, действуй. Молись как можешь. Тебе предстоит много перенести, нужны будут силы, чтобы помочь твоей Аленушке и Господь даст  их, если будешь просить от чистого сердца и с большой верой.
 Она похлопала меня по руке.
— Были родители Лены. Я постаралась их перехватить. Что-то мне в них непонятно. Ты извини, но они мне не понравились. Мать на Лену кричала, закатила истерику. Пришлось медсестричке ее вывести из палаты, отпоить сердечными. Не понимаю, как она так могла? Дочери нужна поддержка, ободряющее слово, а она —  в истерику.
— Так здесь был скандал? Я совсем не знаю ее родителей и их взаимоотношений. Но Лена мне ничего не сказала, она только какая-то не такая стала.
— Поневоле будешь «не такая», когда выдержишь такую бурю.
Будь моя воля — я никого не пропускал бы к своей Аленушке. Но кто я такой? Совсем чужой для нее человек, который мечется здесь с не совсем понятной целью. Хотя, Лена, может, и догадывается.
— Пошел бы, подремал немного. Я устрою тебе постель, тебя никто не тронет. Если что — я разбужу. Все равно сейчас, перед отбоем, начнут делать всевозможные процедуры и тебя выставят из палаты. А ты сколько времени уже на ногах?
— Трое суток.
— Вот видишь! Тебя так не хватит надолго. Пойдем, я покажу, где лечь.
— Хорошо, я только на минутку зайду к Лене, посмотрю, как она.
Я поднялся и пошел в палату.
— Ваня, помоги мне лечь на спину, я устала.
— Давай.
И снова ей было больно, снова ее ноготки впивались в мою руку, снова мое сердце обливалось кровью, глядя на ее муки. Но она не кричала, не стонала. Она молча несла свой тяжкий крест, ей сделали укол, она расслабилась.
— Ваня, ты отдохнул бы... Может, где прилег... Мне сейчас хорошо, спокойно.
Она снова прочла мои мысли, пожалела меня,  посочувствовала. Похоже, Лена предвидела, что мне предстоят тяжелые дни и ночи. Долгие дни и ночи.
— Тетя Надя обещала меня устроить на отдых. Я посплю часа два-три и снова буду здесь, с тобой. Если тебе станет нехорошо, или что-нибудь понадобится — позови, я сразу же приду.
— Договорились. Иди отдыхай.
Я поднялся со стула. Но что-то сдерживало меня, я не хотел оставлять ее одну. Мой разум требовал, чтобы я остался, но тело, накормленное и отяжелевшее, просило отдыха.
— Иди, иди, отдохни. Все будет в норме.
И я пошел за тетей Надей. Она отвела меня в конец коридора, где стояли шкафы с больничным бельем, за ними была пристроена кровать. Здесь я и лег. И только, когда мое тело коснулось постели, почувствовал, как устал. Не прошло и минуты, как я спал крепким сном.

15

Хоть и спал крепко, но сразу же открыл глаза как только рука тети Нади легла на мое плечо.
— Что? — тихо выдохнул я.
— Ей плохо, она мается, зовет тебя. Похоже, что Лена без сознания. Дежурный врач  и медсестры возле нее, пытаются понять, что с ней.
Я вскочил с кровати, сунул ноги в тапочки и бегом кинулся в палату. Врач сидел на стуле возле Лены, две медсестры стояли рядом. Лица их были растеряны. Я протиснулся мимо них к врачу. Он держал ее за руку, считал пульс.
— Что случилось? Что с Леной?
— Пока ничего неизвестно. Она без сознания, пульс частит, зрачки не реагируют. Сейчас три часа ночи, боюсь, до утра не дотянет. Я работаю всего третий год, с подобным случаем еще не сталкивался. Думаю, нужно вызывать лечащего врача и заведующего отделением.
Я опустился на колени возле кровати, вырвал руку Лены из руки врача, сжал ее в своей. Я смотрел на ее лицо, стараясь понять, что произошло пока я спал. Ведь я предчувствовал, что что-то случится! И вот случилось. Но что? Лицо Лены пылало, на нем выступили капли пота. Она металась по подушке что-то шепча. Но я часто слышал четко свое имя. Она звала меня, а я в это время спал!
— Лена, Леночка, я здесь, я с тобой. Ты слышишь меня? Все будет хорошо, ведь мы вместе. Мы сильные, мы вдвоем все преодолеем. Ты только подскажи, что делать, как тебе облегчить муки. Я готов переключить их на себя, но как? Лена, Леночка, ты только не уходи, не оставляй меня одного! Ты послана мне Небом,  не уходи от меня! Я всегда буду с тобой, только с тобой, рядом. Только подскажи, что делать?
Лена затихла. Может, мне показалось, но рука моя дрожала. Рука, державшая ее руку. Я чувствовал вибрацию и своей руки, и руки Лены. Мы снова были одним целым, снова она черпала из меня жизненную энергию. Я держал ее левую руку в своей правой, а левая моя рука отирала ей лицо полотенцем.
— Намочите полотенце! — бросил я медсестрам. Может, в другое время они и возмутились бы моим хамским поведением, но сейчас смолчали. Одна из них, Вера Ивановна, та что постарше, быстро намочила полотенце, отжала и подала мне. Я все так же, одной рукой, стал вытирать лицо Лены прохладным полотенцем, затем положил его ей на лоб. Она лежала тихо, затем застонала, облизнула губы. Я понял, что ей хочется пить.
— Помогите мне, Вера Ивановна. Доктор, уступите мне место. А вы, Вера Ивановна, напоите ее из ложечки минеральной водой. Я не могу отнять руки от нее.
Доктор молча поднялся, отошел в сторону, затем встал в ногах Лены.
— Что вы собираетесь делать с ней? — спросил он.
— Пока не знаю. Но оперировать не дам!
— И все же я сейчас буду звонить лечащему и заведующему отделением.
Он вышел из палаты. А я сидел и шептал Аленушке слова ободрения, говорил ей о любви, о том, как будем жить, когда она выйдет из больницы, когда выздоровеет.
— Ванюша, чем тебе помочь? — тронула меня за плечо тетя Надя.
— Откройте ей ноги, я хочу их увидеть.
Она откинула одеяло с ног Лены,  и я увидел, что они стали пятнистыми. Там, где была синева, появились мелкие белые пятна. Что это было? К лучшему или наоборот? Я этого не знал. Но, самое главное, синева не поднялась выше. И мои ноги почти не болели. Кто мог мне объяснить все это?
— Пусть они пока будут открытыми.
Я снова повернулся к Аленушке, снова отирал ей лоб, стараясь охладить его, снова гладил ей лицо и волосы, руки, вновь шептал слова утешения и надежды.
Сколько я так просидел — не знаю. Но Лена лежала тихо, не металась, хотя и не приходила в сознание.
В палату вновь вошел врач.
— Будем ставить капельницу, пока приедут лечащий и завотделением. Это они назначили.
— Что будут капать?
— Гемадез. Похоже, инфекция пошла в организм. Если раньше действовала тихо, то сейчас идет полным ходом. И вас, Иван Васильевич, просили удалить из отделения, вы только мешаете работать.
— Я не уйду. Я буду только с ней. Делайте, что хотите с ней, кроме операции. Нужно — капайте, буду следить за этим. Я не буду вам мешать, но не уйду и оперировать не дам.
— А я не позволю вам качать здесь свои права! Вы только милиционер, и в медицине ничего не понимаете! Вы погубите ее!
— Вы, медики, тоже. Вам бы только резать. Пусть едут и лечащий врач, и заведующий отделением.  Надеюсь, они поймут меня и согласятся со мной.
Врач молча вышел из палаты, медсестры за ним.
— Ванюша, напрасно ты с ним так грубо. Но ты прав, что не даешь резать.
— Тетя Надя, где искать старушку или деда, которые помогут ей выгнать эту инфекцию? Она будет жить и ходить. Но надо помочь не медицинскими средствами. Они ей не помогут, только отравят печень, почки и все остальное. Помогите мне, тетя Надя!
— Я помогу тебе. Утром пойду к отцу Серафиму, поспрашиваю в церкви людей, — прошептала она мне на ухо. — А ты успокойся. Будешь волноваться ты — будет волноваться и она. Ты держи себя в руках и ей будет облегчение.
— Да-да, я постараюсь. Я должен постараться ради нее, ради нас обоих.
— Вот и ладно. Я буду заходить сюда. Ты говори, что нужно сделать. Сам ты не сможешь, она так крепко держит тебя!
— Нарвите салфеток из полотенца и поставьте в чем-нибудь воды. Я буду менять их, чтобы охладить лоб. С этим справлюсь.
— Зачем рвать полотенце? Я тебе сейчас принесу салфетки. Я купила сегодня марли домой. Но отдам ее тебе. Себе еще куплю.
— Я у вас останусь в неоплатном долгу. Только за сегодняшний день вы столько сделали для нас!
— Пустое! На свадьбу не забудь пригласить — вот и рассчитаетесь. Очень хочется видеть ее здоровой и нарядной.
Я только глубоко вздохнул! Как хорошо, когда встречаешь людей, готовых оказать тебе помощь, даже если до этого вы не были знакомы! И как тяжело, когда встречаешь черствую, бездушную оболочку, жалкое подобие человека! Равнодушие хуже всего. Даже хуже зла, явно выраженного. Ведь на зло можно среагировать. А равнодушие ничем не пробьешь.
Тетя Надя поставила на тумбочку мисочку с водой, принесла марлю, уже разрезанную на салфетки и вышла из палаты. Ее позвали в другую, к лежачему больному. Женщины из нашей палаты постепенно успокоились, улеглись.
В палату вошла Вера Ивановна, неся подставку с бутылкой лекарства и капельницей. Вторая медсестра, Наташа, несла шприцы, спирт, вату.
— Может вы отойдете? — спросила меня Вера Ивановна.
— Нет. Не могу. Она крепко держит мою руку.
— Ну тогда поверните ее руку так, чтобы мне было удобно найти вену.
Мне пришлось немного передвинуться вместе со стулом. Теперь я вынужден был опереться правой рукой о кровать и повернуть руку Лены так, что она оказалась ладошкой вверх. Тумбочка с водой и салфетками оказались за моей спиной.
Я с содроганием наблюдал, как острая игла вошла в руку Лены, как в нее закапало лекарство.
— Вы неудобно сидите, долго так не выдержите, — Вера Ивановна смотрела на меня с сочувствием.
— Однажды я уже высидел в таком положении двое суток подряд. Вы, пожалуйста, поставьте мне воду и салфетки так, чтобы я мог менять их левой рукой.
Она принесла другой стул, поставила на него мисочку с водой, положила салфетки.
— Я буду заходить время от времени. Оставлю дверь открытой. Если что — позовите меня.
— Хорошо.
И она ушла. А я остался один на один с недугом, что душил Лену. Я должен был победить его. Я давал ей свою энергию, свою силу. Та зимняя дорога, тот сугроб, где я нашел ее, стал нашим местом встречи, нашей судьбою. И раз я нашел то, что так плотно легло на мое сердце, завладело разумом и душой, я должен был возродить к жизни.
Я очень хотел, чтобы жизнь ее и жизнь моя переплелись навсегда, до конца земного пути, но я не пойду против ее воли. Я дам ей свою силу, свою энергию и ничего не потребую взамен. Если я не вызову в ней никаких чувств, я не взбунтуюсь. Знаю, что насильно мил не будешь. А из чувства благодарности за помощь, за бессонные ночи я пожертвования не приму. Не такой уж я болван, чтобы любыми средствами добиться ее тела. Мне нужно было только ответное чувство на мою любовь. Я  не супермен, не идеальный мужчина, но ведь в каждом человеке есть и что-то хорошее, что может привлекать.
Опять я увлекся своими рассуждениями, да так, что забрался слишком далеко! Ведь сейчас главным было не то, что я хочу, а то, чтобы Лену поставить на ноги.
Я сидел, смотрел на Лену, на бутылку с лекарством, менял салфетки на ее лбу. Чем больше вливалось в нее лекарства, тем бледнее становились ее щеки, спадала температура. Когда лекарство заканчивалось, я вполголоса позвал Веру Ивановну. Она вошла, неся новую бутылку, теперь уже с другим лекарством.
— Сейчас я позову няню, нужно поставить судно. Лекарство мочегонное, будет выводить всю инфекцию через почки.
— Но как ее приподнять, ведь ей будет больно?
— Она без сознания, ничего не почувствует. Вашу руку не отпускает?
— Нет. Держит очень крепко.
— Значит, вы нам не помощник, будем ставить сами.
Она позвала тетю Надю и они, приподняв Лену, подставили под нее судно. Я не смотрел на эту процедуру, мне было неловко. Хоть Лена и была без сознания, я все же не мог смотреть на ее полуобнаженное тело, следил за тем, чтобы игла не вышла из вены.

16

Было почти шесть часов утра, когда появились лечащий врач Лены и заведующий отделением, Петр Иванович.
— Так, Иван Васильевич, вы все еще здесь?!
— Да. Я не оставлю Лену одну. Да и держит она меня крепко.
— Он уже три часа сидит в таком положении, — подтвердил дежурный врач. — Ее руку разжать невозможно, уцепилась мертвой хваткой. Не ломать же ей пальцы!
— Ну зачем же ломать? Сейчас посмотрим, что и как.
Петр Иванович взял Лену за правую руку, нащупал пульс.
— Странно, пульс в норме. Сколько бутылок прокапали?
— Третью заканчиваем.
— Температура спала? Да я и сам вижу, что спала. Лицо спокойное, она не мечется.
Я не выдержал.
— Петр Иванович, Игорь Андреевич, посмотрите ее ноги. Они стали пятнистыми.
Петр Иванович быстро сдернул одеяло с ног Лены.
— Верю, они стали светлеть. Это что-то новое в медицине. Мы ждали почернение пойдет выше, но все получается наоборот. Может, гангрена стала уходить? Но это невозможно! Такого не бывает!
Петр Иванович возбужденно разводил руками, а Игорь Андреевич задумчиво и молча смотрел на Лену.
— Вот видите, я был прав, когда говорил, что Лена выздоровеет. Хоть это и отрицает медицина, но это будет! Будет! — не сдержался я.
— Ну, об этом судить еще рано. Посмотрим, что покажут анализы крови и мочи. Посмотрим, как дальше будут развиваться события.
Это снова проявился скептицизм Игоря Андреевича.
— Сейчас позовем лаборанта и сделаем срочный анализ. Через час будет видно, что делать дальше. Моча отходит?
— Да, один раз поменяли судно,  —  ответил я.
— Хорошо! Но и странно! — пробормотал Игорь Андреевич и вышел из палаты.
— Ну, признавайтесь, что вы с ней делали? Ведь не может такого быть, чтобы гангрена пошла на убыль, — подозрительно глядя на меня, тихо спросил Петр Иванович.
— Да ничего я не делал. Просто я очень хочу, чтобы она жила. Нельзя терять такую красоту.
— Да, красота редкая. Я вижу за свою жизнь подобное только второй раз. Только у той, первой, волосы были соломенного цвета, скорее желтые даже. Но это было так давно! Оперировал я ее по поводу аппендицита, на втором году моей работы после института. А она уже была замужем, двое детей. Но она долго сидела занозой в моем сердце. До сих пор вспоминаю с грустью, хотя прошло двадцать пять лет. Такие встречи запоминаешь надолго. Неудивительно, что вы Лену не выпускаете из виду ни на минуту. И не упускайте! Я даже вот что сделаю для вас. Переведу ее в двухместную палату, есть у нас одна, оставлю одну постель для Вас. Будете и спать возле нее. Я вижу, что и ей Вы необходимы. Впрочем, согласны, если я буду обращаться на «ты»? Так удобнее, да и я постарше.
— Я согласен на все, только помогите поставить Лену на ноги.
— Что в моих силах — сделаю. И наблюдать буду сам. И дежурить следующую ночь тоже.
Он помолчал, глядя на Лену.
— Странно как-то, ведь она без сознания, а твою руку держит крепко. При потере сознания все рефлексы ослабляются. А она вцепилась как клещ!
— В районной больнице у нее было крупозное воспаление легких. Она вот также держала мою руку двое суток и воспаление прошло. Потом она объяснила, что выкачивала силы и энергетику из меня. Если бы этого не случилось — она бы умерла от воспаления легких.
— Странно. А может, она занимается экстрасенсорикой? Сейчас стали появляться люди с необычными способностями.
— Я этого не знаю. Я знаком с ней всего неделю. Я нашел ее в сугробе, в десяти километрах от Одесского, на дороге, занесенную снегом, привез в больницу. Там все и случилось. Она мне объяснила, что я подключился к ее энергетике, когда пытался спасти ее от гибели, укоряла меня за это. Я вмешался в ее какие-то личные дела, что ей пришло время уйти, а я не отпустил. Да и как можно было отпустить такое чудо? А когда я просидел у ее постели двое суток, я понял, что пропал. Без нее жить не смогу. Каюсь, я врал всем вам, когда говорил, что я ее жених. Просто мне не хотелось ее упускать. Да и вы не пожалели бы ее, ампутировали бы ей ноги.
— Это верно. Мы не видели выхода, кроме операции. Наш долг — спасти жизнь. А душу пусть лечат психиатры.
— Вы отнимаете у людей части тела, не задумываясь, как человек будет жить дальше. Для таких людей жизнь оборачивается сплошной душевной мукой. Сколько унижений им приходится терпеть, пока получат пенсию, жалкие гроши! Они прикованы к четырем стенам комнаты, за пределы которой стесняются показаться, чтобы не натолкнуться на глаза окружающих людей. А комиссии ВТЭКа что стоят? Даже без ног, без рук, люди должны прибывать каждый год на комиссию, как будто за год может вырасти нога или рука. И так  из года в год, терпя унижения и оскорбления в поликлиниках, пока соберут заключения всех специалистов. Потом унижения на комиссии. Один мой одноклассник разбился на мотоцикле. Побил таз, перелом бедер, перелом головки бедра. Его оперировали в вашей больнице, только в травматологии. Сделали операцию халтурно, занесли инфекцию, у него возник остеомиелит. Еще в больнице ему дали вторую группу инвалидности. Он год провалялся на больничной койке, перенес четыре тяжелейшие операции. С открытыми ранами мучился еще четыре года! И каждый год ходил на перекомиссию, и каждый год ему стремились дать третью группу и выгнать на работу. А какой из него работник, если он не может ни сесть, ни ходить долго, если постоянно открыты раны и сочится гной?! Как только раны закрылись — ему ту же сняли вторую группу. Он подал на спорную комиссию, а там дали вторую группу бессрочно.
Все это выбивает почву из-под ног человека, лишает его желания жить. А вы — операция, ампутация! Пусть лучше уйдет, чем дам ее искалечить. А как потом буду жить сам — это мое личное дело.
Петр Иванович слушал меня, изредка соглашаясь со мной, изредка возражая. А в общем мы с ним пришли к выводу: правильно сделали, что не поспешили с операцией.
В палату вошли лаборант в сопровождении Веры Ивановны. Петр Иванович помог им поменять судно под Леной. Лаборант взяла в пробирки анализы мочи и крови из пальца Лены и ушла.
— Ну, пойду и я, будем ждать ответ, — произнес Петр Иванович и с Верой Ивановной вышли. Я снова остался один возле Лены.
Одной влажной салфеткой я вытер себе лицо. Это чтобы унять волнение: меня не выставят за дверь, а, наоборот, оставят нас с Леной вместе, даже отдельную палату предоставят. Это был лучший вариант, потому что мы мешали другим женщинам отдыхать ночью. А эта ночь для них была тяжелой из-за суеты вокруг Лены.
Сейчас женщины, наконец, смогли поспать. В палате было тихо, свет горел только у изголовья Лены. Этого света было достаточно для того, чтобы видеть все, что происходит с ней. Лекарство медленно капало в руку Лены, а она держала мою ладонь крепко. Моя рука затекла, пальцы онемели, но я боялся ими даже пошевелить: Лена могла дернуться, тогда лекарство пойдет ей под кожу. А это дополнительная боль. Лицо ее было бледным, сухим. Губы слегка потрескались. Я смотрел на нее, поглаживал ее пальчики левой рукой, и только одна мысль сверлила мой мозг: «Когда же ей будет легче? Что для этого нужно сделать?».
Лекарство в третьей  бутылке заканчивалось, и я позвал Веру Ивановну. Она поменяла бутылки, поставив полную, коснулась лба Лены.
— Вот ей и лучше. А вы, наверняка, уже устали так сидеть? Ведь уже четыре часа в одном положении.
— Если ей будет от этого легче — я готов сидеть сколько понадобится.
— С таким упрямством, как ваше, можно вытянуть из могилы человека и оживить его. Говорят, вы здесь уже четвертые сутки подряд, не спите, не едите.
— Я поспал почти шесть часов. Но если бы я знал, что ей станет хуже — никогда не пошел бы спать. Это я виноват, что ей стало хуже.
— Это болезнь, в чем же вы виноваты?
— Мне нельзя ее оставлять одну. Только тогда, когда мы вместе, болезнь не ломает ее. Я в этом уже убедился.
— А по-моему, все зависит от организма и от желания жить самого больного.
— Вот я и поддерживаю в ней это желание, веду ее вот так, за руку.
Вера Ивановна вышла. А я все сидел возле Лены, гладил ее руку, часто посматривал на часы. Когда же пройдет этот час и принесут результаты анализов?

17

Петр Иванович и Игорь Андреевич вместе вошли в палату. Петр Иванович держал листочки с анализами.
— Ну, что? — выдохнул я.
— Удивительно! В крови токсинов мало, все выходят с мочой! Кровь почти в норме! За мои двадцать пять лет практики такое встречается впервые. Я лично объяснить это не могу. Это значит, что гангрена отступает! Но каким образом? Почему? Ведь не может же сам организм победить эту страшную напасть!
— Петр Иванович, вы забываете, что ей поставили капельницу. Вот лекарство и помогло, — вставил свое слово Игорь Андреевич.
— Но это, обычно, неэффективное средство. Оно помогает на час, два и в таком случае картина синевы не сглаживается. А здесь —  ноги стали очищаться. Вот что удивительно! Утром позвоню профессору Шмелько, расскажу ему. Пусть приедет посмотрит. Может, что и сможет объяснить.
— Но ведь это уже сегодня, а сегодня суббота. Вы его можете и не найти.
— Позвоню ему домой! Это уникальный случай, тем более, Иван Васильевич рассказал, что до этого случая у нее было крупозное воспаление легких и она за два дня избавилась от него.
— Этого не может быть, — твердо произнес Игорь Андреевич. Честно говоря, он начинал мне действовать на нервы. Слишком уж самоуверенный, практичный человек. Такой не пойдет на риск. Не захочет взять на себя ответственность.
— Но этот факт зафиксирован в сопроводительном документе, то есть в выписке из районной больницы, — вставил свое слово я.
— Написать можно все, что угодно. Иногда такого напишут, что волосы на голове дыбом...
— Значит вы, медики, не доверяете друг другу?
— Игорь Андреевич, успокойтесь. Думаю, что Иван Васильевич прав. Это насчет выписки. Там ошибиться не могли.
Игорь Андреевич промолчал. Видимо, его задело то, что заведующий поддержал меня. У него хватило такта не продолжать этот бессмысленный спор. Но он остался при своем мнении.
— Время покажет, что и как, — произнес он и вышел из палаты.
— Обиделся! Какой горячий норов у этих молодых! Да, собственно, и мы были такими в молодости. Но с годами жизнь обкатывает, как тот камушек и ты превращаешься в гальку, у которой нет острых углов. Все видится в другом свете, начинаешь действовать осторожно, с оглядкой! И не такие уж мы, медики, черствые, какими ты вообразил себе, Иван Васильевич. После беседы с тобой я думал о том, что ты мне сказал. Да, бывают среди нас и жесткие люди. Именно жесткие, но не жестокие. Но ты пойми, если ко мне на стол попал человек, которому раздавило ноги так, что все в кашу, в кровавое месиво перемешалось,  неужели я буду думать оставить ему это месиво или нет? Конечно, я ему их отрежу. Не задумываясь. Я не могу допустить, чтобы он медленно погибал у меня на глазах. Я должен спасти ему жизнь! И многие просят об этом. Мне главное, чтобы он вышел из моего отделения живым.
— Петр Иванович, я не буду с вами спорить. Тем более, что мои родители тоже медики. Отец был хирургом, его уже нет в живых. Мама — терапевт, сейчас на пенсии. Я никого не хочу обидеть, но оперировать Лену не дам. Я поведу ее к деду или бабке, которые лечат народными средствами. Мне это и мама советовала.
— Но это же абсурд! Эти деды и бабки иногда даже читать не умеют, а берутся лечить!
— Они используют то, что было проверено веками. Они лечат травами, которые подходят к данному человеку. А вы вливаете в человека химические препараты, которые лечат одно, но калечат другое. Все, что вы сейчас вливаете в Лену, повлияет ей на печень, на почки.
— Да, это так, но это необходимо. Согласитесь, ведь если бы мы не вливали в Лену сейчас все эти лекарства, что с нею было бы? Сомневаюсь, что она лежала бы так спокойно.
— Как знать, Петр Иванович. Может, вы и правы. Ведь я в этом совсем ничего не понимаю. И все же я хочу спросить: может, хватит ей капать сегодня? Уже четыре бутылки влили, это целых полтора литра!
— Пусть эта докапает и отключим. Но если температура поднимется снова — будем вливать еще.
Он вышел из палаты, и я слышал, как он давал распоряжения Вере Ивановне. А ко мне тихо проскользнула тетя Надя.
— Ну, как вы тут, Ванюша? Может, тебе чем помочь?
— Смочите ей губы и дайте мне попить. Я весь одеревенел от неудобного положения. Но боюсь потревожить Лену, пока не уберут капельницу.
Она налила мне в стакан минеральной воды и я залпом его осушил. Марлечкой, смоченной в воде, она промокнула губы Лены, потом чайной ложечкой зачерпнула воды и, разжав губы, влила ей в рот. Лена сглотнула.
— Ну вот и молодец, доченька. Давай, борись с этой болячкой, не оставляй Ванюшу одного. Ведь он столько сил потратил, чтобы помочь тебе!
— Тетя Надя, где найти бабушку или деда, чтобы взялись ее лечить? Ведь у них свои секреты целительства, они лечат травами. А все химические препараты могут повредить другие органы.
— Ты  же уже меня спрашивал. Похоже, сегодня не сможешь пойти в церковь, тебе надо быть здесь. Я схожу, поспрашиваю, да и с отцом Серафимом встречусь. Я же тебе об этом говорила...
— Тетя Надя, дорогая моя, я буду всю жизнь в долгу у вас.
Мне хотелось плакать от того, что эта чужая женщина принимает такое участие в судьбе Лены.
— Опять ты за свое! Самой лучшей наградой мне будет то, что ты отойдешь от своего неверия во Всевышнего, а войдешь в Его храм, примешь Его в свою душу. Мы же все одного Отца дети.
Она помолчала, потом пошла к двери.
— Пора за работу: мыть полы, помогать лежачим. Сдам смену — сразу поеду к отцу Серафиму.
— Когда вы здесь появитесь?
— Моя смена через двое суток, но я зайду к вам как только что узнаю. Держись, сынок, все будет хорошо.
— Спасибо вам за все.
Она ушла, а я опустил голову так, чтобы промокнуть выступившие слезы халатом.  Старался подавить в себе волнение, вызванное словами тети Нади.
— Ваня, — тихо прошелестел голос.
Я быстро поднял голову. Глаза Лены были открыты. Она пришла в сознание! А я даже не заметил, как ослабела ее рука, державшая мою.
— Ты плачешь? — тихо спросила она.
— Нет, Леночка, нет. Я просто вытирал лицо. Жарко тут.
— Снова пытаешься сказать неправду?
Я уклонился от ответа.
— Как ты? Тебе больно? Тебе чем-то помочь?
— У меня болит все тело. Попроси отключить систему.
— Нужно докапать последние сто граммов лекарства. Это последняя бутылка.
— Сколько влили?
— Четыре бутылки.
— Напрасно все это. Я бы и так выбралась. Меня решили оставить пока здесь, с тобой. Ведь ты так просил Матерь Божью об этом!
— Леночка, ты так металась, была без сознания, у тебя была высокая температура! Это лекарство было необходимо ввести.
— Я знаю все это. Это инфекция из ног пошла в организм, а он начал бороться. Когда стали вводить лекарство, организм почувствовал облегчение. Но меня самой здесь не было. Я была на большом Совете Старейшин своей планеты. И там мне показали, где и в чем я провинилась, и как ты просил за меня. Показали, как ты мучился перед тем, как войти в храм. И все же ты вошел, хоть и с посторонней помощью. Тебе помогли. Я видела тебя у иконы Божьей Матери. Ты действительно хочешь, чтобы я осталась?
— Да. Я очень этого хочу.
— Но тебе придется трудно в жизни, если я буду рядом. Тебя ждут большие испытания, тревоги, бессонные ночи. И многое другое. Даже страх. Мне придется посвятить тебя в то, чем я занимаюсь, ради чего живу здесь, на Земле.
— Думаю, у меня хватит сил для всего этого.
— Но к этому нелегко привыкнуть. Нужно будет изменить образ жизни, привычный тебе, изменить свой взгляд на мир, на жизнь, на людей.
— Я хочу, чтобы ты осталась. И этим все сказано. Ты говоришь с трудом, лучше помолчи, отдохни.
— Да, мне трудно. Но нельзя расслабляться. Человек не должен жить праздно, не давать мозгу бездействовать. От безделия он тупеет, разрушает душу. Она начинает тосковать. А от тоски человек способен на многое.
— Я все это понимаю, но прошу тебя, помолчи, отдохни.
— Почему я лежу неудобно?
— Под тобой судно. Капали мочегонное, чтобы быстрее выводить токсины.
Лена молча вздохнула. В палату заглянула Вера Ивановна и тут же скрылась. Я слышал, как она торопливо пошла в ординаторскую, тут же послышались шаги, и в палату влетел Петр Иванович. За его спиной маячили Игорь Андреевич и Вера Ивановна.
— Ну, красавица наша, вы уже и говорите? Молодцом! А то вздумала умирать! Хорошо, Иван Васильевич держал за руку! И удержал, не отпустил!
— Да, это его заслуга. И ваша, врачей, — тихо прошептала Лена.
— Почему говоришь шепотом? Как чувствуешь себя?
— Очень болит тело. Каждая клеточка. И совсем нет сил.
— Это от инфекции. Придется потерпеть. И ножки твои стали очищаться!
— Я знаю об этом.
— Откуда? Ты же их видеть не могла. Иван Васильевич сказал?
— Да.
Я удивленно глянул на Лену. Я что-то не помнил, чтобы я говорил ей о ногах. У нас даже намека не было на эту тему! Она слегка шевельнула пальцами. Я понял, что должен молчать.
— Знаешь, Лена, у нас еще такого не случалось, чтобы человек вот так, просто, избавился от подобной инфекции.
— Но ведь это не так просто, как вы говорите.
— Верно, я не так выразился. Просто я не в состоянии этого понять. Я сегодня приглашу профессора, хочу, чтобы он все это объяснил. Может, он что и скажет, а я в этом всем ничего понять не могу!
Лена слабо улыбнулась. Что она хотела этим сказать?
— Ну, хорошо, Леночка, отдыхай. Я сегодня дежурю, все время здесь, буду часто заходить к вам, узнавать как твои дела. Мы будем часто брать анализы, чтобы следить за кровью. Надеюсь, ты не против?
— Хотелось бы сказать, что я против, но ведь вы будете настаивать.
— Конечно. Мы должны следить за развитием событий, должны держать все под контролем.
— Что было со мной — уже больше не повторится. Я буду жить. И ходить на своих ногах.
Петр Иванович молча, с интересом смотрел на нее. Игорь Андреевич и Вера Ивановна тоже молчали.
— Послушай, Лена, ты все время говоришь странные слова. Откуда ты знаешь, что все не повторится?
— Просто знаю и все.
Лена явно не хотела говорить обо всем этом. Я видел, что она устала, что ей тяжело.
— Петр Иванович, Лена устала, — сказал я, — отключите ей систему.
— Вера Ивановна, уберите все это. Но, если появится необходимость, все повторим. Мы с Игорем Андреевичем уходим. Привезли больного, нам необходимо осмотреть его. Возможно, придется оперировать. Но Вера Ивановна передаст по смене все, что необходимо делать в случае чего. Так что, Леночка, я буду все время здесь, буду наблюдать за тобой.
Они все вышли, а в палату вошла тетя Надя, с ведром и тряпкой, чтобы протереть пол.
— Ленушка, тебе уже легче?
— Мне больно лежать на судне.
— Убрать его пока нельзя. Попытаемся подложить под спину подушку, станет легче.
Лена умоляюще глянула на меня. Я ее понял: она не хотела, чтобы я видел эту процедуру.
— Лена, я понимаю тебя. Но просто некому помочь тете Наде. Я не буду смотреть на тебя.
Лена глубоко вздохнула и прикрыла глаза. Она стеснялась меня.

18

Мы с тетей Надей уложили Лену удобно. Она терпела, стиснув зубы, изредка постанывала. Тетя Надя протерла пол, а я вышел из палаты в коридор, пока закончатся утренние процедуры.
По коридору прокатили каталку, на которой лежал мужчина. Его повезли в операционную. Затем прошли Петр Иванович и Игорь Андреевич. Они на минутку остановились возле меня.
— Ну, как дела у Лены? Она уже отпустила тебя?
— Да, но моя рука до сих пор онемевшая. Лена жалуется на усталость в теле.
— Это от слабости. И боли ее будут беспокоить до тех пор, пока инфекция не выйдет из организма. Скоро подойдет лаборант, возьмет анализы. Будем брать их через каждые три часа. А ты почему в коридоре? — спросил Петр Иванович.
— Лежачим делают утренний туалет, а я их стесняю.
— Понятно, — засмеялся Петр Иванович. — Мы пошли на операцию. Аппендицит. Это часа на полтора. Надеюсь, что за это время ничего плохого не случится?
— Вы же знаете, я делаю все, что зависит от меня.
— Ты делаешь даже больше. Попозже мы займемся вашим с Леной переселением.
Даже скептик Игорь Андреевич улыбнулся мне, и они пошли в операционную. А я снова сел в «свое» кресло, оперся затылком о стену. Голова гудела, в теле ощущалась тяжесть, кружилась голова. Лена основательно откачала из меня энергию. Да и неудобное положение дало о себе знать. Ведь я просидел в одном положении пять часов. Неудивительно, что я был совершенно разбит. Кажется, я даже задремал и не заметил, как проходила лаборантка, взяла анализы, как тетя Надя закончила уборку палаты. Очнулся только тогда, когда она уходила домой, сдав смену. Я открыл глаза, почувствовав ее руку на своем плече.
— Я заснул! Ого, проспал целый час! Что с Леной? Я хотел подняться с кресла, но она удержала меня.
— Она спит. Уснула сразу же, как только ты вышел. Пусть поспит. Ей надо набираться сил. Да и тебе надо отдохнуть.
— Петр Иванович обещал перевести Лену в двухместную палату и оставить кровать для меня.
— Отлично! Ты будешь всегда при ней  и отдохнуть сможешь. Наш заведующий — хороший человек. И справедливый.
— Я это заметил. А вы уже домой?
— Я сейчас поеду в церковь, как обещала. Как только что выясню — сообщу тебе.
Я поднялся с кресла, обнял тетю Надю и поцеловал ее в щеку. Она покраснела и оттолкнула меня, потом засмеялась и пошла из отделения.
Дверь в палату была открыта, и я вошел. Лена спала, повернув голову к стене. Я снова сел около нее, взял за руку. Она была теплая, но не горячая. Значит, жар не вернулся. Я осторожно положил ее руку на постель, положил свои руки на тумбочку, на них голову. Сон совсем осилил меня. Я дремал и слышал, как женщины в палате тихо переговаривались.
— Бедный Ваня, он совсем измучился за эту ночь. Просто чудо, что все кончилось хорошо.
— Надолго ли это облегчение? Хоть бы это больше не повторилось!
— Поистине была «тысяча и одна ночь»!
Они говорили еще что-то, но я уже не слышал. Я уснул и проснулся только тогда, когда Лена слабо шевельнулась. Проспал я около трех часов! За это время приносили завтрак, заходили Петр Иванович и Игорь Андреевич. Они не стали меня будить, обещали зайти позже. Выходит, Игорь Андреевич не ушел домой, хотя его дежурство давно закончилось. Веру Ивановну сменила молоденькая медсестричка Анечка, студентка четвертого курса мединститута. Конечно же, она дежурила не одна. Медсестры дежурят по двое, но вторая медсестра обслуживала другие палаты.
Анечка была хорошенькой брюнеточкой, приветливой, с ямочками на щеках. Они особенно четко были видны, когда она улыбалась. А это она делала часто. На нее было приятно глядеть, и больные с ней общались с удовольствием. Она удивленно посмотрела на меня, потом на Лену, потом снова на меня. И очень мило улыбнулась мне. По ее улыбке  я понял, что она привыкла к вниманию мужчин и хотела проверить это на мне. Я улыбнулся в ответ, но для меня существовала только Лена.
Анечка поймала мою улыбку и, довольная, вышла из палаты.
Лена медленно повернула голову ко мне.
— У тебя усталый вид — сказала она.
— Пока ты спала, я не терял время даром. Знаешь, что я делал? Я тоже спал. Очень удобно, с комфортом, на тумбочке.
— Ваня, я не хочу, чтобы ты так мучил себя. Со мной все будет хорошо. Поезжай домой, отдохни.
— Леночка, давай попьем чайку. Я очень голоден, но без тебя есть не стану. Тебе изюм, хурму или апельсин? А мне все остальное!
— Но я совсем не хочу ни есть, ни пить!
— «Аппетит приходит во время еды», — гласит мудрая пословица. Так не будем ей противоречить и воздадим должное пище!
— Ваня, ты ешь, а я посмотрю на тебя. Мне это доставит удовольствие.
— А ты, надеюсь, не откажешь в удовольствии мне? Я тоже буду доволен, если ты выпьешь хоть стакан чаю.
— Хорошо, я попытаюсь, хотя мне этого совсем не хочется.
Я вскипятил чай, заварил и, пока он настаивался, заставил Лену съесть почти горсть изюма. Все это видела Анечка. Она вошла в палату, когда я кормил Лену, и теперь стояла и смотрела, как я пристраивал стакан с чаем для Лены. Лена не хотела пить чай, но я настоял, и ей пришлось подчиниться.
Анечка вышла из палаты, когда за еду принялся я. Чаю я предложил и другим женщинам нашей палаты. Они с удовольствием приняли мое предложение. Когда я заканчивал завтракать, в палату вошел Петр Иванович и объявил.
— Леночка, мы тебя переселяем в другую палату. Там тебе будет лучше, да и Иван будет рядом и постель будет для него, он сможет тоже отдохнуть, пока ты будешь спать.
— Это совсем необязательно, доктор. Мне больше не будет плохо. А палата пригодится для других.
— Если даже тебе будет хорошо, то Иван Васильевич очень устал за эти дни, особенно за эту ночь. Но он не хочет расставаться с тобой даже на несколько минут. Поэтому я делаю это и для него. Он мне понравился своей настойчивостью и умением ухаживать за больными. Иван Васильевич, пойдемте со мной, поможете приготовить палату.
Я поднялся и пошел за ним. В коридоре он обернулся ко мне:
— Ты ее покормил? Что она съела?
— Горсть изюма и полстакана чая.
— Прекрасно! Похоже, ты влияешь на нее положительно.
— Нет, это она влияет на меня. Я слишком сильно люблю ее.
Он молча кивнул головой, приглашая следовать за ним. В палате, куда он меня привел, лежали двое мужчин. Оба лежачие, после операции. Мы перевезли их в другие палаты прямо на кроватях. Лену тоже перекатили на кровати,  поставили ее у окна так, чтобы она могла видеть небо и ветки дерева за окном. Для меня кровать поставили в уголке, напротив Лены. Я перенес вещи, попрощался с женщинами, пообещав заходить к ним с чаем.
Впервые мы остались с Леной вдвоем. Когда она отдохнула от переезда, я подсел к ней. Переезд причинил ей боль, хотя мы старались как можно облегчить ее. Анечка ввела ей обезболивающее, и ей стало легче.
— Ну, как тебе новая квартира? Здесь тебе будет спокойно. Да и меня оставят с тобой. И я смогу даже поспать по-царски.
— Ты очень устал, возясь со мной. И все же я не понимаю, зачем тебе все это?
— А ты, будь добра, объясни мне такую вещь. Когда это я говорил тебе о твоих ногах?
— Ты о чем это?
— О том, что когда Петр Иванович сказал тебе о том, что ноги твои стали светлеть, ты ответила, что знаешь об этом, и сказала, что об этом тебе известно от меня. Но ведь я этого не говорил тебе!
— Дорогой Иван Васильевич, я учусь врать от работника милиции. У меня это получилось?
— И очень даже! Но все же...
— Понимаешь, я не смогла бы объяснить Петру Ивановичу, откуда я все это знаю.
— А мне объяснишь?
— Попытаюсь. Понимаешь, когда я уходила на несколько минут отсюда, с Земли, я видела себя со стороны. Такие случаи описывают в литературе. Об этом говорят те, кто переносит состояние клинической смерти. Они говорят, что видят все сверху: и свое тело, и людей, его окружающих, и их действия, и их разговоры. Вот и я видела свое тело со стороны, хотя и не была в состоянии клинической смерти.
Лена посмотрела на меня внимательно.
— Тебе не совсем понятно, о чем я говорю?
— Мне совсем ничего не понятно.
— Хорошо, я постараюсь тебе все рассказать подробно. Только не пугайся того, что тебе непонятно. И спрашивай обо всем.
Она помолчала. Я ждал. Потом она заговорила, глядя через окно в небо.

19

— Три года назад меня сбила машина и я умерла. Да-да, моя душа покинула это грешное тело. Пока мое тело лежало на дороге, ожидая перевозки в морг, моя душа попала на планету, такую прекрасную, что словами описать очень трудно. Это нужно видеть. Тогда я впервые узнала, что такое Большой Совет Старейшин. Хочу сразу сказать, что там, на той планете, все жители выглядят так, как выгляжу я. У всех такой же цвет волос и глаз, такая же кожа. Это солнечный цвет, потому что эта планета находится близко от Солнца. Ты скажешь, что наука отрицает жизнь на тех планетах, которые не известны. Ученые Земли вообще утверждают, что обитаема только Земля. Но это очень большое заблуждение. Существует много галактик, Солнечных систем, множество обитаемых планет. Только жители других планет выглядят не так как земляне. Даже в нашей Солнечной системе множество обитаемых планет. Есть планеты с высоким уровнем развития цивилизации, есть планеты, находящиеся еще в зачаточном состоянии развития. В мире ничто не стоит на месте. Все перемещается, все изменяется, все материально. Даже мысль. Мысль — это самое сильное оружие, от которого нет защиты. Если я подумаю о ком-то, моя мысль настигнет его, где бы он ни был. Мысль другого человека можно перехватить. Вот я иногда и перехватываю твои мысли.
Она слабо улыбнулась.
— Ты устала? — спросил я обеспокоенно.
— Да, немного. Но продолжим. Так вот, когда я попала на свою планету — мне объяснили, кто я и зачем я живу, приказали вернуться на Землю для того, чтобы я исполняла работу, назначенную мне. Об этом пока говорить не стоит. Со временем я расскажу тебе и об этом.
Я очнулась в морге, через два часа после того, как меня, то есть мое тело, туда привезли. Там увидели, что я живая, перевезли в отделение травматологии, обследовали меня, но не нашли никаких повреждений. Через два дня я уже выписалась домой. Это произошло во Владимире, куда я ездила в гости к родственникам. Домой я вернулась уже другим человеком. У меня уже было другое представление о жизни, о мире, окружающем меня. Это насторожило моих родителей, они посчитали, что у меня повреждение в голове. Да это, собственно, так  и есть. Мир перевернулся в моих глазах. Я все стала видеть в другом свете.
Спустя несколько недель я почувствовала сильное давление в голову, в области темени. Это было мучительно больно, сильно жгло. Потом я стала чувствовать, как левая половина моей головы отключается и в нее идет прием информации. Я вынуждена была взять лист бумаги и ручку, чтобы записывать все, что получала. Так я узнала о том, что мне дан Учитель и он меня будет наставлять и вести по жизни.
В основном, я должна была обучаться всему заново, но под другим углом зрения. Я должна была принять крещение, так как при обряде крещения над человеком читается специальная молитва  на церковно-славянском языке, что создает вибрацию голоса священника, которая совпадает с вибрацией Космической энергии, Космического Разума. Идет подключение человека, принявшего крещение к источнику Космической энергии, он как бы попадает под защитную оболочку от негативных воздействий зла. Ведь существуют как добрые Миры, так и  Антимиры. В земном понятии это Ангелы и дьяволы. Дьяволы лишены возможности подпитываться Космической энергией, поэтому они откачивают ее от людей. Ну, к примеру, как я откачиваю у тебя. Только я из-за болезни, а они по природе своей вынуждены. И чем человек злее, алчнее, тем сильнее на него влияют темные силы. В конце концов, они губят того, за счет кого они жили, ведь они из этого человека откачивают всю энергию как кровь. Они — энергетические вампиры. И таких людей, которые подпадают под влияние представителей Антимира, очень много на Земле.
Моя задача, да и многих других представителей Мира, помочь тем, кто попал под влияние Антимира, освободиться от зла, убедить их в том, что нельзя отвечать на зло — ты создаешь вокруг себя защитную оболочку, которая отражает и возвращает зло тому, кто его выпустил, кто его породил. Только отраженное зло ударит сильнее того, кто его породил.
За три года я получила хорошее образование и по части медицины. Но я боялась применять эти знания на практике. Я чувствовала неуверенность в себе. Это не понравилось моему Наставнику, и меня решили отозвать отсюда, так как я не исполняла свою задачу. Это должно было произойти там, на дороге. Но ты меня нашел и вмешался туда, куда не должен был. Если бы ты меня не поцеловал — я ушла бы. Но ты невольно подключился к моему энергетическому полю, стал протестовать против моего ухода. А я, мой организм, стал спасать себя, питаясь твоей энергией, твоей силой. Это твоя энергия, твои мольбы убедили моих наставников оставить меня, снять воспаление легких. Но я должна была получить наказание за свое непослушание — и мне была послана болезнь, та, что проявилась на ногах. И ты снова вымолил мне жизнь. Теперь меня уже оставили ради тебя. Мое выздоровление ускорит лечение травами. Это лучше всего.
— Господи, я благодарю Тебя, что Ты это сделал! — воскликнул я, подняв лицо к небу и закрыв глаза. Затем я взял руку Лены и прижал ее к губам.
— Только тебе, Ваня, будет трудно все это воспринять. Ведь ты сейчас уже выглядишь испуганным. И считаешь меня не совсем здоровой психически. Верно? — глаза ее лукаво глянули на меня. Я растерялся. Она почти угадала мои мысли.
— Я устала говорить. Извини. — Лена закрыла глаза.
Я понял, что ее нужно оставить в покое. Действительно, она приложила много усилий, чтобы сказать то, что я услышал. Ей нужно было отдохнуть.
— Лена, я выйду ненадолго?
— Да, пожалуйста. Только позови няню.
Я вышел в коридор, закрыл за собой дверь палаты. Мне нужно было обдумать все, что я услышал. Это было необычно для меня. Подобными вещами я никогда не интересовался. Слышал изредка кое-что об экстрасенсах, но так близко с ними не общался. Да и все, что я слышал, я считал чистейшей выдумкой. А теперь мне было о чем подумать. Я разыскал няню, попросил зайти в палату, объяснить ей, что Лена меня стесняется и не разрешает помочь ей.
Когда баба Галя, как представилась новая няня, вошла в палату Лены, я сел в кресло. Голова моя шла кругом. Я почти был в панике от того, что услышал. Неизвестно, до чего бы я додумался, но мимо проходила сестричка Анечка, увидела меня, подошла.
— Я хотела спросить вас. Кем приходится вам та девушка, за которой вы так ухаживаете?
— Думаю, что невестой.
— Почему думаете? — округлила она глаза.
— Потому, что она еще об этом не знает.
— Вот как? Это что-то новое! А я то думала... — в ее глазах что-то промелькнуло.
— Что вы подумали? — переспросил я.
— Да так, ничего, — она загадочно улыбнулась, повернулась и пошла дальше.
«Да, Иван Васильевич, уж не пытаются ли тебя заинтриговать? Уж больно интересуется тобой эта юная особа в белом халатике!»
Я критически усмехнулся над собственной глупостью. Больно размечтался, что могу покорять сердца всех девушек! Мне была нужна только Лена.
После разговора с ней во мне что-то изменилось. Я сам должен был разобраться во всем.
Лена меня пугала, это так. Но и расстаться с ней я не хотел. Теперь в моем теле поселились два меня. Один хотел быть с Леной, а другой боялся ее, противился ей.
Я совсем потерял голову. Мне бы сейчас лечь, отоспаться! Может, тогда мои мысли пришли бы в норму!
Баба Галя дважды входила и выходила из палаты, а я все сидел. Я старался не думать о том, что услышал. Мой разум противился тому, что я узнал. И в то же время, меня тянуло к  Лене неудержимо. Я знал, что жить без нее не смогу. Но как мне понять ее, как поверить в то, чего не могу увидеть, потрогать руками, не могу побывать там, где была она?!
Я отказывался все это понимать.
Я просидел в кресле довольно долго. Думаю, часа полтора. Анечка ходила по коридору, заходя в палаты к больным. Проходя мимо меня, она мило мне улыбалась, пыталась заговорить, но я мычал что-то неопределенное ей в ответ. У меня не было настроения флиртовать. Я был в полной растерянности.
Когда, наконец, решился войти в палату, Лена спала. Я облегченно вздохнул: не надо было говорить с ней, выдумывать темы для разговора. Я осторожно тронул ее лоб, он был прохладным и сухим. Похоже, что все налаживалось. Теперь и я мог отдохнуть. Я прилег на кровать, закрыл глаза, попытался расслабиться. До меня доносился шум из коридора, я попытался определить каждый шорох, его источник. Это помогало отвлечься от главной мысли, и я вскоре уснул.

20

Проснулся я оттого, что в палату вошли Петр Иванович, Игорь Андреевич и пожилой мужчина с густой шевелюрой седых волос. Лена уже не спала.
— Вот, Леночка, к тебе гости. Это профессор Никита Ильич Шмелько. Он хочет осмотреть тебя, побеседовать с тобой. Надеюсь, ты не будешь возражать?
— Мне трудно говорить. Но постараюсь ответить на все вопросы, — тихо ответила Лена. Я быстро сел на своей кровати.
Профессор сел у постели Лены, Петр Иванович облокотился о спинку кровати в ногах у Лены. Игорь Андреевич присел на край моей кровати. И на Лену посыпались вопросы, а она отвечала тихим голосом. Профессор был глуховат и ему громко повторял Петр Иванович все, что говорила Лена. Это создавало лишнее беспокойство для нее. Я видел, что ее беспокоит громкий голос Петра Ивановича, нервирует ее. Но как их выпроводить, если сам профессор удосужил ее своим вниманием! Да еще в выходной день!
Я поспал, мысли мои пришли в порядок. Я был готов все принимать так, как будут развиваться события,  наши отношения с Леной. Она знала, что медицина в данном случае ей мало поможет, что ее выздоровление затянется. Моя мама советовала мне показать ее народным лекарям, теперь и Лена подтвердила это. Я сидел и тихо злился на докторов, окружавших Лену и мучивших ее своими расспросами. А они задавали ей все новые и новые вопросы, смотрели и изучали ее ноги. Я видел, что она стесняется такого бесцеремонного разглядывания.
— Петр Иванович, — не выдержал я, — Лена устала, слаба, и ей тяжело говорить.
— Да-да, ты прав, Иван Васильевич. Никита Ильич, пойдемте в ординаторскую, обсудим все это.
Профессор нехотя поднялся.
— Очень интересный случай! Необходимо постоянное наблюдение, контроль анализов. Такое встречается редко. И все же...
Он взял себя рукой за подбородок и задумался, глядя на ноги Лены. Петр Иванович поддел его рукой под локоть и повел из палаты.
— Лена, вы что-нибудь едите? — спросил Игорь Андреевич.
— Только фрукты. Остальное мне не хочется.
— Но ведь вам нужны силы для выздоровления. Может, для аппетита дать какое-либо лекарство?
— Нет, Игорь Андреевич. Со временем все наладится, все будет хорошо. И аппетит появится. Сейчас мне достаточно того, что я получаю из фруктов.
Уйдет он когда-нибудь или нет? Врач начинал действовать мне на нервы. И я ринулся на выручку измученной девочки.
— Лена только что попросила у меня поесть — как вошли вы и обед пришлось перенести. Но сейчас она наверстает упущенное время, я ей помогу.
Ход мой удался, и Игорь Андреевич, извинившись, вышел из палаты. Но тут же впорхнула Анечка со шприцом в руке.
— Вам пора делать укол, — прощебетала она Лене, но глазами стрельнула на меня.
— Какой укол? — спросил я.
— Какой назначил лечащий врач, — ответила она четко и с достоинством.
Я отвернулся к окну, а она сделала укол. Лена тихо застонала, Анечка хмыкнула и вышла из палаты, гордо неся свою прелестную головку.
— Лена, тебе больно?
— Я устала от этой суеты вокруг меня. Я хочу тишины и покоя. Я больше ничего не хочу! Я не хочу никого видеть! Почему не оставят меня в покое?!
— Лена, я прошу тебя, успокойся. Все будет хорошо, все будет хорошо.
Я видел, что у нее вот-вот начнется истерика. Она была на грани срыва. Я подсел в ней на край кровати, взял ее лицо в свои ладони.
Я хотел заставить ее смотреть мне в глаза, но она закрыла свои темные очи. С того времени, как у нее появилась проблема с ногами, глаза ее были темного цвета. Куда подевался их зеленый цвет? Сейчас я хотел заставить смотреть на меня эти темные глаза! А Лена только слабо качала головой, пытаясь освободиться от моих рук.
Если бы ее руки слушались ее — она оттолкнула бы меня. Но у неё на это не хватило сил. И я воспользовался ее немощью. Я снова, как тогда на дороге, стал целовать ее. Я чувствовал, как из ее груди рвались рыдания, но я их глушил поцелуями.
И я добился своего, она стала успокаиваться. Наконец, затихла совсем. Тогда я отпустил ее голову и поднялся с кровати. Она повернула голову к стене и закрыла глаза.
— Извини, Аленушка, но это было необходимо. Иначе ты бы сорвалась в истерику. Тебе нельзя волноваться. Я больше никого сюда не пущу надолго. Даже врачей. Веришь?
— Ваня, я хотела бы, чтобы и ты ушел, уехал отсюда. Ты боишься меня, тебе трудно понять меня, а мне не нужна сиделка мужского пола.
— Пытаешься обидеть меня грубостью, чтобы я разозлился и бросил тебя? Не выйдет. Если будешь злиться и закатывать истерики — я буду тебя целовать. Мне это только доставляет удовольствие.
— Я хочу, чтобы ты уехал, — твердо произнесла она. — Пойми. пожалуйста, меня!
— Но нужно, чтобы этого еще и я захотел. Если я тебе мешаю — выйду в коридор. Но давай лучше попьем чайку. Это снимет напряжение нервной системы. Да и я хочу есть. Я хорошо поспал, теперь нужно подкрепиться. Как раз разносят обед по палатам.
— Я хочу, чтобы ты ушел, и ушел навсегда, — ее голос был тверд до неприличия.
— Я сейчас заварю чайку.
Я старался делать вид, что не слышу ее слов. Я знал, что она устала за эти дни от боли и слабости. Где же тетя Надя? Неужели ничего не разузнала?
Когда чай вскипел, и я заварил его, то предложил Лене помочь лечь на бок. Она не ответила. Я наклонился к ней и увидел, что по ее лицу катятся крупные слезы.
— Ты плачешь? Ты не хочешь видеть меня? Я тебе опротивел? Хорошо, я буду все время находиться в коридоре. Только изредка буду заходить, чтобы помочь тебе. Но уехать я не смогу до тех пор, пока ты не встанешь на ноги, пока не сможешь справляться сама. Тебе необходима помощь, твои родственники не помогут, у них нет времени, чтобы сидеть здесь, а я все равно в отпуске. Я не буду тебе надоедать. Как только тетя Надя подскажет адрес деда или бабки, которые возьмутся тебя лечить, я отвезу тебя туда. Только тогда я уеду домой, когда увижу, что ты пошла на поправку. А до тех пор тебе придется терпеть мое присутствие. Сейчас мы займемся водными процедурами. Я оботру тебя мокрым полотенцем. Хочешь ты этого или нет, но тебе, Леночка, придется подчиниться.
Я намочил полотенце горячей водой, отжал его, силой повернул лицо Лены к себе, и стал вытирать его этим полотенцем. Она слабо протестовала, но я молча делал свое дело.
Я вытер ей лицо, шею, грудь, до тех пор, пока позволял вырез сорочки. Ополоснул полотенце — и снова принялся за дело. Теперь я протирал ей руки: плечи, локти, каждый пальчик. Когда с руками было покончено, принялся за ноги. Я протирал их горячим влажным полотенцем осторожно, стараясь не причинить ей боли. Когда я протирал ступни, мне показалось, что Лена чуть заметно отдернула ногу. Я поднял голову и встретился взглядом с глазами Лены. Она смотрела на меня, а из глаз ее все так же катились слезы.
— Не трогай меня, мне щекотно.
— Вот так? Очень хорошо, значит, ты идешь на поправку. Значит, ноги твои возвращаются к жизни. Ты не сказала, что тебе больно. Ты сказала, что тебе щекотно! Понимаешь? Значит, ты скоро встанешь на ноги и тогда избавишься, наконец, от меня.
Она снова повернула голову к стене.
Лена настолько была всем измучена, так была подавлена своей беспомощностью, что для радости не осталось места в ее жизни, теперешней жизни.
Как ни было мне ее жалко — я все же продолжал свою работу. Она протестовала, отчаянно защищаясь, но я все же сделал то, что задумал: я повернул ее на бок, поднял сорочку и стал протирать ей спину.
— Иван, это уже слишком! — Ее возмущению не было предела. — Что ты себе позволяешь?
— То, что тебе сейчас необходимо: водные процедуры. У тебя была температура, ты потела, а искупать тебя нет возможности, да и некому. А протереть мокрым полотенцем могу и я. Не просить же Петра Ивановича и Игоря Андреевича. А Анечке и бабе Гале я не доверяю, они сделают тебе больно.
— Ты тоже делаешь мне больно!
— Я сделаю это лучше всех. Хотя бы потому, что мы с тобой одно целое. Ты сама говорила про это. Ну, вот и все, баня получилась отличная. Теперь будем пить чай.
— Но я не хочу пить чай! Я ничего не хочу!
— Ты снова хочешь, чтобы я поцеловал тебя? — спросил я насмешливо.
— Нет! — ответила она торопливо. — Я лучше буду пить чай, — тихо добавила она.
— Ну, вот и ладненько. Только, кроме чая, ты еще съешь что-нибудь.
— Но...
— Никаких «но». Будем есть, пить. Одним словом, кутить! Потом отдыхать, набираться сил. Для того и существует «тихий час».  Кстати, тебе что, не нравится, как я целуюсь? По-моему, я делаю это хорошо. Мне нравится...
Ответа я не услышал. И это меня порадовало.
Я накормил ее хурмой и изюмом, напоил чаем, составив ей компанию. Я видел, что она устала физически, да и от моего присутствия тоже, оставил ее одну. Выйдя в коридор, сел в кресло. Что мне с ней делать? Ее оставили на Земле, но не вернули желания жить.
Ну где же, где тетя Надя? Может, она что-то смогла бы подсказать что делать?
События разворачивались так, что у нас с Леной возникли трения. Я стал ее раздражать, и понял причину. То, что она рассказала — шокировало меня. Я растерялся, а она уловила это. Лена надеялась, если ее оставили на Земле ради меня, то я должен быть посвящен в то, что знала она, должен быть ее поддержкой, ее опорой в той трудной жизни, которую ведет она. Но мой мозг отказывался воспринимать ее слова. Я хотел видеть в ней обыкновенную женщину, с которой можно жить под одной крышей, продлять свой род. Словом, жить так, как живут все люди. Но после бесед с Леной я задал себе вопрос: а как живут все? Что я знаю о жизни других семей, других людей? Да и знаю ли я что такое жизнь вообще?
Действительно, мои представления о жизни и о людях изменились, что и предсказывала Лена. Я больше не смогу жить так, как жил раньше, до нее. А как теперь жить? Она сдвинула меня с твердой точки, выбила из-под моих ног опору и я «завис в невесомости».
Где искать ответы на мои многочисленные вопросы? Как мне принять Лену такой, какая она есть? Как оправдать ее надежды на то, что я разделю ее одиночество, что ей будет с кем поделиться своими мыслями?
Вывела меня из моих мрачных размышлений тетя Надя. Она так же села в соседнее кресло, положила свою руку на мои сцепленные пальцы.
— О чем задумался, хлопче? Опять плохо?
— Да, но в другом смысле. Она не хочет видеть меня. Она устала от боли, от слабости. Ее раздражают врачи. Они не оставляют ее в покое, все расспрашивают, разглядывают. И я маячу перед глазами. Все это ее нервирует. Как ее избавить от этого? У меня голова идет кругом. Что делать, тетя Надя? Что делать?
— Я знаю, что делать, Ванюша. Я была в церкви, говорила с отцом Серафимом, он сказал, что будут читать Акафист для нее. Я поспрашивала знакомых о лекарях. Мне удалось достать адресок. Это в Тарском районе. Далеко отсюда, но старушка сильная и ей помогает дочка. Ее преследуют твои коллеги, и она почти никого не берет. Но если ты уговоришь ее, если у тебя с ней получится — то Ленушка быстро встанет на ноги. Ее нужно перевести туда. Вот тебе адресок. И давай, пойди пройдись. Сходи в магазин, на базар или еще куда. К началу службы зайди в церковь, повидайся с отцом Серафимом. Даже если ты просто постоишь в церкви, тебе станет легче. Ты должен быть спокоен! Ты должен держать себя в руках! Я побуду здесь, буду заходить к ней, встречу ее родных. А ты развейся, успокойся.

21

Вдоль улицы мела поземка, дорога и тротуары были расчищены от снега. Он лежал высокими сугробами между дорогой и тротуаром. Воздух был свежий, пьянящий.
Я вышел за ворота больницы и остановился. Я не знал, куда мне пойти. Двинулся по улице в сторону церкви. До начала службы оставался еще час.  Зашел в кафе, заказал сосисок и кофе. Они показались мне совсем безвкусными.
Я сидел за столиком у окна, глядел на улицу. Люди шли по своим делам, одни спешили, другие шли не спеша, говорили, смеялись. Какое им было дело до меня, до Лены, до наших проблем? Каждый из всех этих людей жил своей жизнью. Возможно, среди них, этих людей, были и такие же как Лена, посланцы с других планет, одинокие, не понятые никем, без друзей, без семьи.
В своей семье Лена чувствовала одиночество из-за того, что ее считали не такой как все, не похожей на других детей. Ее побаивались из-за ее странных рассуждений о жизни, о ее нежелании к накопительству. В ее возрасте пора подумать о приданном, о семье собственной, а она не стремится к этому.
Родители, как и я, не были в состоянии понять ее проблемы, и ей приходилось все время скрывать свое истинное «я», все время играть чуждую ей роль. Она не хотела обидеть их, уйдя из дома к чужим людям на квартиру. Это породило бы различные разговоры вокруг их семьи, доставило бы неприятные переживания родителям. Вот и терпела сколько могла. И когда впереди замаячило избавление от всех земных проблем — появился я, помешал ей уйти туда, где ее приняли бы и поняли бы.
Я оказался эгоистом, я не захотел отпустить ее туда, не захотел остаться один. Но и понять ее у меня не хватает ума.
Когда я пришел в церковь, до начала службы оставалось еще минут двадцать. Теперь у меня не было колебаний входить или нет. Теперь я шел уверенно и с надеждой, что Господь услышит меня и поможет рассеять мои сомнения и тревоги, поможет понять Лену и принять ее такой, какая она есть, поддержать ее, помочь ей в жизни.
Я купил свечи, поставил к тем иконам, куда ставила старушка, помогшая мне первый раз. Остановился у иконы Божьей Матери. Я смотрел ей в глаза так же, как и в первый раз, читал в ее взгляде сначала вопрос, потом снисходительность, чуть погодя — одобрение. Мне казалось, что она спрашивала меня о моих колебаниях, о моих сомнениях. Потом подбодрила, уверяя, что все образуется, все будет хорошо. Под конец благословила меня на нелегкий труд, который я собирался взвалить на свои плечи.
Казалось бы, что такое икона? Всего лишь картина, написанная таким же смертным человеком, как и я сам. Но он писал ее в порыве вдохновения, навеянного ему Свыше, она освящена в церкви, получила заряд Космической энергии, подключается к источнику Космической энергии, распространяя её на тех, кто приходит к ней со своими проблемами и верующими в ее помощь, открывающими перед ней свою душу. Я же чувствовал одно: чем больше я стоял у иконы, чем пристальнее вглядывался в глаза Божьей Матери и младенца на Ее руках, тем спокойнее становилось у меня на душе.
Когда я шел сюда, у меня в голове роилось много вопросов. Они гудели как пчелы в улье. А сейчас они все разрешились сами собой, и все мои страхи и сомнения отпали, показались такими незначительными! Теперь я знал, что должен быть только возле Лены, идти по жизни рядом с ней. И все же меня мучил один вопрос: как мне понять Лену?
Я слышал, что церковь отрицает все, что касается экстрасенсов. А Лена была именно таким человеком. Я боялся, что если скажу об этом отцу Серафиму, он откажет мне в помощи, не будет молиться о ее исцелении.
Да, мои сомнения доконают меня совсем. Я совсем измучился, решил пустить все на самотек. Это был лучший вариант выйти из затруднительного положения. А, будь что, будет, но я все же поговорю с отцом Серафимом.
Служба давно уже шла, а я все стоял и стоял у иконы Божьей Матери. Стоял до тех пор, пока вновь не почувствовал руку на своем плече.
Это был отец Серафим.
— Ну, сын мой, как дела у рабы Божьей Елены?
— Ночью ей было плохо, потом наступило облегчение. Но сейчас она очень нервничает, не хочет никого видеть, даже меня гонит прочь.
— Она устала от болезни.
— Ноги ее стали очищаться от синевы, инфекция пошла в кровь. У нее болит все тело, она слаба так, что ничего не удерживает в руках. Я поворачиваю ее со спины на бок и обратно, а это на нее действует угнетающе. Похоже, она не любит быть зависимой. А тут еще все эти доктора! Пригласили профессора, тот заинтересовался ее случаем. Думаю, что теперь будут водить студентов к ней, показывать «чудо». Как ее оградить от всего этого?
— Да, ей сейчас трудно. Господь принял нашу молитву о ее исцелении. Теперь ее надо бы забрать из больницы, создать ей спокойную обстановку. И лечить травами, травами. Тут утром была женщина, говорила о ней. Кто она вам?
— Она просто няня в том отделении. Совсем посторонний человек, но всей душой хочет помочь Лене выздороветь.
— Мир не без добрых людей, сын мой. Я хочу исповедовать рабу Божью Елену. Я буду завтра у нее, в пять часов вечера. Приготовьте ее.
— Благодарю вас, отче. — Я приложился к его руке. В порыве благодарности я действовал интуитивно. Откуда это у меня? Ведь я этого никогда не делал, не имел представления, как это делается. А тут...
— Иди с миром, сын мой. Хорошо бы тебе принять крещение!
— Отче, я еще не готов к этому. Я все еще в сомнении.
— Читай церковную литературу. Да и ту, что отрицает церковь, не пропускай. Тебя будут одолевать еще большие сомнения. Будешь испытывать муки противоречий. Но когда ты их преодолеешь, только тогда поймешь, куда идти. Только тогда тебе откроется истина. Та, что примет твоя душа. Тут спешить нельзя. Если сомневаешься — повремени, обдумай все в спокойной обстановке, когда она у тебя будет. На это нужно время, работа души и ума. Человеку свойственно думать, размышлять, сомневаться и принимать решения. Тот, кто не думает, не сомневается — деградирует, губит разум и душу. Но рано или поздно, он все равно приходит к этим размышлениям.
— Об этом говорила и Лена! — воскликнул я.
— Вот как! Должно быть, она интересный собеседник.
— Только для посвященных в ее знания! Я же совсем ничего не понимаю. Мои родители не веровали в Господа. Мама никогда не касалась этих вопросов. Отец был член партии. Когда мне попадались в литературе эпизоды, где ставились вопросы о христианстве — я не находил ответа на них. У нас в районе нет церкви, я не знаком с верующими людьми. Все мои вопросы повисали в воздухе. Когда стал работать в милиции, больше сталкивался с католиками, штундистами. Это, в основном, в селах, где проживают немцы. У них молельные дома. Но их вера не интересовала меня. Вот так и получилось, что я остался в стороне от всего этого, пока не встретил Лену. Когда она в бреду читала молитвы — меня это поразило: она такая молодая, крещение приняла три года назад. Она сама расскажет вам, как пришла к этому. Я понял, что у нас возникнут разногласия, что мне трудно будет понять ее. Что сейчас и происходит.
— Не отчаивайся, все наладится. Попробуй жить ее интересами, вникнуть в их суть. Когда ты ее поймешь, то вы либо будете жить вместе, либо разойдетесь навсегда.
Мы еще долго беседовали с отцом Серафимом вполголоса, чтобы не мешать другим людям слушать службу. Когда стали читать Акафист за исцеление болящих, отец Серафим попрощался со мной, оставил меня одного.
Я слушал слова молитв, старался вникнуть в их суть, но ничего не понимал. Как я был далек от всего этого!
Когда служба закончилась, и я вышел из церкви, решение было принято: я начну изучать все, что написано о религии, о христианстве в частности. Не такой уж я «тупой», чтобы хоть что-то, да не понять. У меня есть Лена, у меня есть отец Серафим. Может, их мнения в чем-то и не совпадут, но это будет два мнения. А это уже даст повод сделать и свои выводы, даст пищу для размышлений. Действительно, мозг человеку дан для того, чтобы думать, а не для того, чтобы черепная коробка была хоть чем-то заполнена.
Лена была права, когда говорила, что моя жизнь изменится, если я останусь с ней. Она уже изменилась тогда, когда нашел Лену в снегу, когда только увидел ее впервые.
Она говорила, что мне будет очень трудно. Мне уже трудно. До отчаяния трудно. Но неужели я такой хлюпик? Неужели я боюсь изменить хоть что-то в своей жизни?
Да, я боюсь. Мой разум протестует против всех перемен, хотя вместе с тем пробудился интерес к новому, появилась потребность ощущения покоя под влиянием церковного пения, от беседы с отцом Серафимом. Он почти ничего не говорил о Всевышнем, не распространялся о духовной философии. Он говорил со мной о том, что меня тревожило в данную минуту. И это действовало на меня умиротворенно, придавало мне силы все эти тревожные дни и ночи. И он же обещает мне большие испытания, сомнения и разочарования.
Хочу ли я этого? Смогу ли все это пережить? Но и назад пути нет. Я словно ступил на узкую тропу, проходившую по краю глубокого ущелья. Нужно идти только вперед. Но впереди, на моем пути, лежат большие валуны, через которые мне нужно перебраться. И этих валунов тоже много.
Ах, Лена, Лена! Ты встретилась на моем пути для мук и для счастья, для страданий и для радости. Но чего будет больше? Хотелось бы, чтобы больше было второго.
Отступить сейчас, уйти в сторону от этих проблем, спрятаться, словно улитка в свой домик — значит потерять Лену, значит лишиться покоя. Да и ведь от себя не спрячешься. Назад пути нет.

22

В больнице все было тихо. Тетя Надя сидела в моем излюбленном кресле в коридоре. Рядом с ней сидел молодой человек.
— Ванюша, это мой сын Саша. Он пришел разыскивать меня, ведь я еще дома не появлялась.
— Тетя Надя, мне так неловко, что вы из-за нас так переутомляетесь.
— Ну, что ты, Ванюша, ведь речь идет о жизни человека. Какие тут счеты? Придет время, когда у вас все уладится, вот тогда я и отдохну.
— Как тут, все тихо?
— Да. Были Ленушкины родственники. На этот раз все было спокойно, матери не было. Только Лена все молчит. Она впала в депрессию. Нужно немедленно ее забирать из больницы и везти к бабке. Она быстрее выведет из нее всю заразу, облегчит ей страдания. Только вот как ты ее заберешь отсюда, как довезешь? Из больницы ее не выпишут. Для них это интересный случай, они ее не отпустят. Да и как ты ее довезешь? Сесть она не сможет, очень слаба, боли ее мучают, до нее дотронуться страшно, чтобы не сделать больно.
— Завтра я позвоню своему другу, врачу, вызову его сюда. А в понедельник мы с ним начнем действовать. Я увезу ее отсюда. Я вытащу ее из этого состояния, она будет жить! Завтра к ней придет отец Серафим. Он хочет побеседовать ней, исповедовать и причастить ее. Может, это выведет ее из состояния депрессии.
— Вот и хорошо. Я говорила тебе, что отец Серафим очень хороший человек. Многие священники не очень-то добросовестно относятся к нам, грешным. Только истинно верующий, прошедший и принявший монашество, может быть хорошим священником. А отец Серафим из монахов.
Она поднялась, за нею — ее сын.
— Пошли мы, Ванюша. Я буду дежурить в понедельник, помогу чем смогу. Бывайте здоровы. Лена, похоже, спит.
Ее сын тоже попрощался со мной и они ушли.
Я тихо открыл дверь, боясь потревожить сон Лены, осторожно подошел к кровати. Она лежала тихо, глаза ее были закрыты, но я сразу понял, что она не спит. Лицо Лены было напряженно.
Я не стал тревожить ее, сел на край своей кровати, оперся локтем о спинку, стал смотреть в окно. Я должен был придумать, как мне вести себя с ней. Она преподнесла мне новый «сюрприз» — депрессию. Уж лучше бы капризничала. Я знал, как ее усмирить. Но с депрессией я еще дела не имел, но знал, что с таким состоянием бороться трудно. Я принял решение терпеть все, что ни случится, и не собирался отступать. Во мне тихо поднималось зло. Я злился на себя, что такой неуклюжий, не смог заинтересовать Лену своей собственной персоной. Вот с Анечкой, медсестрой, это получилось. Она так и стреляла в меня глазками, хотя я совсем не стремился покорить ее. А Лена будто закована в броню. И мне предстоит пробить, растопить эту броню, очистить душу Лены от недоверия ко мне, стать для нас самым близким, единственным человеком, которому она сможет довериться вся, полностью и навсегда.
Труд предстоял тяжелый, кропотливый. Но раз уж я разозлился, то буду упорно добиваться своего. А она тоже хороша! Бросается из одной крайности в другую. То у нее истерики, то у нее депрессии. У меня просто руки опускаются от всего этого! Как мне еще бороться с ее самоограждением?
Я понял ее. Она хочет остаться одна, со своими проблемами. Снова одна. Она думает только о себе. А я тут разбиваюсь в лепешку, чтобы помочь ей, удержать ее здесь, поддержать в трудную минуту. Она же не сделала ни шага навстречу!
Нет-нет, я не прав. Она сделала один шаг мне навстречу, а я испугался. Теперь она снова захлопнулась в своей раковине, как улитка.
Ну, нет, дорогая, я тебя расшевелю! Я заставлю тебя жить! Я заставлю тебя относиться ко мне как к достойному мужчине! Я сделаю так, что ты будешь постоянно нуждаться во мне, в моем внимании, в моей любви!
— Не получится.
Я так и подскочил на кровати. Бог мой, я совсем забыл, что Лена может читать мои мысли. Ну и осел же я! Нужно срочно взять себя в руки.
— Это почему же?
— Потому, что я этого не хочу. Я ничего не хочу. Тем более любви. Она приносит много неприятностей, вытягивает из привычного ритма жизни, рассеивает внимание.
— Зато она дает стимул в жизни, радует сердце, дает друга, которому можно все доверить, всем поделиться.
— Который пугается, как только ему расскажешь что-то, что ему не совсем понятно, чем создает для тебя чувство вины, что ты не такая, как он.
— Но который пытается понять все, о чем ему говорят, вникнуть в суть дела, разобраться во всем! Неважно, что ему еще многое непонятно. Но он хочет понять! Хочет принять все, что касается дорогого ему человека.
— Об этом еще рано говорить.
— О чем рано говорить? О том, что я люблю тебя? Да я, как только увидел тебя впервые, сразу же потерял покой!
— Из-за моей болезни.
— Еще чего! Меня поразила твоя красота. Да, я испугался того, что услышал. Но я до этого не сталкивался с такими людьми. Мне и в голову подобное не приходило. Что я знал обо всем этом до встречи с тобой? Да ничего! Я жил по инерции: работа — дом — работа. И не пытался что-то изменить в жизни. Но ты  все поломала.
— Сам влез туда, куда тебя не приглашали.
— Но нечаянно! Я хотел, чтобы ты жила. А теперь я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
— Это что, предложение от любви или из жалости?
— Мне жаль, что ты страдаешь от боли. Но я нахожусь здесь оттого, что очень люблю тебя. Силой заставлять тебя выйти за меня замуж я не могу, чтобы ты сделала это из благодарности за уход — я не хочу. Я хочу только ответного чувства. Если у тебя оно не появится — приму все как есть. Если ты, когда выздоровеешь, не захочешь видеть меня — уйду. Как и чем я буду жить — моя проблема. Беспокоить тебя не буду. А пока ты нуждаешься в моей помощи —  тебя не оставлю.
Я подошел к ней, взял за руку. Она смотрела на меня пристально.
— Лена, я был в церкви, познакомился с отцом Серафимом. Он молится о тебе. Говорит: Господь принял его молитву о тебе. Как он это определил?
— Это нужно чувствовать, словами не расскажешь.
— Он хочет завтра прийти к тебе, побеседовать, исповедовать и причастить. Ты согласна встретиться с ним?
— Думаю, что да. — Лена произнесла это как-то задумчиво, повернув лицо к стене. Я положил ее руку на одеяло, отошел к окну.
— Лена, ты точно знаешь, что хочешь встречи с ним?
— Почему ты сомневаешься в моем решении?
— Потому, что ты произнесла это как-то неуверенно.
Лена помолчала, потом сказала:
— Церковь отрицает все то, что я рассказала тебе. Может, и отец Серафим поступит так же. На исповеди нужно говорить все, что у тебя на душе и за душой. Лукавить грех. А у меня грехов предостаточно.
—  Лена, давай поступим так: пусть все идет так, как должно быть, как пойдет. Хорошо?
Я снова подошел к ней, снова взял за руку, сел рядом на стул. Лена задумчиво смотрела в потолок, долго молчала. Потом неожиданно произнесла:
— Ваня, поцелуй меня.
Вот это да! Такого  никак не ожидал! С ней не соскучишься.
— Снова испугался?
Я наклонился к ней, погладил по волосам, по щеке. Тронул пальцем губы. Она закрыла глаза. И тогда я поцеловал ее. Это был поцелуй не такой, как на дороге, не такой, как сегодня утром. Это был поцелуй любви. Я вложил в него всю свою страсть, всю свою любовь. И я почувствовал, как губы Лены откликнулись. Голова моя закружилась, я стал целовать ее лицо, руки, снова губы. Лена застонала, и я опомнился.
— Я сделал тебе больно?
— Да, немного.
Она тяжело вздохнула. Лицо ее порозовело от смущения. А я смотрел на нее и улыбался.
— Чему ты улыбаешься?
— А говорила, что тебе не нравится, как я целуюсь.
— Я этого не говорила.
— Значит, тебе нравилось и раньше? И ты молчала?
— Не лови меня на слове. Я не хочу об этом говорить.
— Знаешь, ты оригинальна в своем поведении: когда тебя что-то смущает — отказываешься говорить об этом. А мне приятна эта тема, мне хочется говорить об этом, целовать тебя, прикасаться к тебе, смотреть на тебя. Я все жду, когда твои глаза снова станут зелеными. Такими они мне нравятся больше. Мне хочется помыть твои волосы, чтобы они струились, отливали искорками.
— Ваня, ты меня смущаешь!
— Тебе не нравится слушать правду?
— Мне не хотелось бы заострять на этом внимание.
Она снова отвернулась к стене. А я улыбался от счастья, оттого, что она хоть как-то откликнулась на мои поцелуи. Я был готов танцевать от радости!
— Лена, давай помоем головку твою золотую! Я сделаю это аккуратно, тебе не будет больно. Зато спать будешь как младенчик.
Я наклонился к ее уху и прошептал:
— И я поцелую тебя еще раз. Хорошо?
— Нет-нет, больше не надо! — испуганно ответила Лена.
Не успел  выпрямиться, как в палату вошла Анечка. Она остолбенела оттого что увидела. Я торжествующе улыбнулся.

23

—  Чем это вы тут занимаетесь?
— Поправляем подушки. Леночка, тебе удобно лежать? — спросил я невинно.
— Нет, поправь еще, немного повыше подними.
Лена явно подыгрывала мне. Но голос ее стал тусклым, невыразительным. И принесло же эту Анечку!
— Больная, вам пора сделать укол. Готовьтесь к отбою. Ровно в десять я выключу свет.
Она мстительно взглянула на меня. Но я смело выдержал ее взгляд, сделал милую улыбку:
— Анечка, где сейчас можно найти няню? Мы хотим помыть голову Лене, и нам нужен тазик и ведерко.
— Это в мои обязанности не входит. А няню ищите по палатам.
Я пошел искать няню. Баба Галя согласилась помочь мне проделать эту процедуру. Я заглянул в ту палату, где раньше лежала Лена. Женщины встретили меня приветливо, спросили о здоровье Лены. Когда узнали, зачем я пришел — поделились со мной шампунем. В дверях палаты Лены я столкнулся с бабой Галей. Она легонько толкнула меня в грудь рукой, и я понял, что она что-то хочет мне сказать. Она закрыла дверь палаты и шепнула мне:
— Плачет. Анька, вертихвостка, обидела ее.
— Что она сказала Лене?
— Я не слышала, я ведь туга на ухо. Но что-то произошло.
Я пожал руку бабе Гале, вошел в палату, сделав вид, что ничего не замечаю. А Лена отвернулась, стараясь вытереть слезы.
— Лен, я достал шампунь. Бывшие наши соседки поделились. Тебе привет передают, сейчас я осторожно сдвину тебя на краешек кровати так, чтобы голова свешивалась, подставим тазик, и будем поливать голову из банки. Вот увидишь, тебе станет намного легче после бани. Вода очистит тебя от плохих мыслей.
Я старался говорить и говорить, чтобы не дать Лене возможности отказаться от купания и дать ей возможность успокоиться. Я видел, что она старается скрыть от меня то, что произошло, решил отложить дознание до той поры, когда Лена успокоится.
Мы с бабой Галей вполне справились с купанием. Все сделали быстро и качественно, так, что Лена не успела утомиться. Купание ей пошло на пользу, она немного повеселела. Я закутал ее голову в полотенце и уложил на бок. Она удовлетворенно вздохнула.
— Ну что, чайку? Или поцелуи?
Лицо Лены стало серьезным.
— Ваня, я прошу тебя больше никогда не говорить об этом, и не делать этого.
—  Чего этого? — спросил я, словно не поняв о чем Лена меня просила. — Почему? Что произошло? Ведь ты обещала...
— Я ничего не обещала. А ты обещал.
— Я? Что обещал?
— Во-первых, не задавать лишних вопросов. Во-вторых, — чаю.
— С чаем я согласен. И не задавать лишних вопросов — тоже. Но все же...
Я наклонился и поцеловал ее в щеку. Я увидел, что глаза ее полыхнули гневом, но быстро встал со стула и захлопотал над приготовлением чая. Пока все готовил, говорил ей всякую ерунду. И Лена успокоилась. Даже слабо улыбнулась. Выпив стакан чаю, она задремала, лежа на боку. Я выключил свет и вышел в коридор. Спать мне не хотелось, меня снова мучил вопрос: что произошло между Леной и Анечкой? Я решил, что как только все в отделении успокоится, допросить Анечку. Я должен знать, что произошло. Чувствовал, что виною этому был я сам.
Ко мне подошел Петр Иванович, устало опустился в кресло рядом.
— Как дела у Лены?
— Она задремала. Пусть поспит. Сон для нее — лучшее лекарство. Она впала в депрессию, мне с трудом удалось расшевелить ее на какое-то время. Но все испортила Анечка. Меня не было в палате, когда Анечка делала укол. Когда я вернулся — Лена снова была не в духе. Мы с бабой Галей помыли ей голову, она попила чаю и задремала.
Я решил не скрывать от Петра Ивановича конфликт между Леной и Анечкой. Он мог сыграть в мою пользу.
— Так ты говоришь, что Анечка повела себя не тактично с Леной? Я этого так не оставлю!
— Нет, я этого не хочу. Пусть останется все как есть. Я не знаю причины конфликта. Лена устала от боли, от беспомощности, нервы ее напряжены до предела. Утром, после вашего с профессором ухода, едва смог предотвратить истерику у нее. Ее смущает и раздражает разглядывание вами ее ног. Вы можете протестовать, но я не пущу к ней в палату ни одного студента, ни одного врача, кроме вас и Игоря Андреевича. Лена вас обоих воспринимает спокойно.
— Но у нас не было таких случаев с гангреной! Это в интересах науки необходимо наблюдать ее! Как же мы будем двигать вперед науку, как учить будущих врачей, если вы бунтуете и скрываете все?!
— А это уж проблемы не мои. Моя задача — уберечь Лену от негативных воздействий со стороны, поставить ее на ноги. И вообще, я хочу забрать ее из больницы, отвести к бабушке. Она лечит травами. Это для Лены подходит больше. Надеюсь, в понедельник вы выпишите ее?
— Ни в коем случае! Вы погубите ее со своей народной медициной!
— Если что с ней случится — отвечать буду я. Я дам любую расписку и заберу Лену с собой. Нас будет сопровождать врач, мой друг. Так что все будет хорошо. Когда она поправится, мы покажемся вам. Это я обещаю.
Петр Иванович помолчал.
— Ну что ж, может ты и прав, Иван Васильевич. Только я на это не согласен.
— Но, надеюсь, выписку дадите? И больничный лист? Это чтобы ей не были прогулы на работе. А, впрочем, я уговорю ее написать заявление на увольнение. Насколько я понимаю, ей предстоит долгое лечение, тем более не в больнице. А бабульки больничных листов не выдают.
Петр Иванович поднялся с кресла.
— Пойду, сделаю обход больных, скоро отбой. Да и тебе, вояка, тоже нужно отдохнуть.
Он ушел по делам, а я остался. В палату Лены заглянула баба Галя, затем вошла. Немного погодя вышла, неся судно. Значит, Лена не спит. Какие мысли одолевают ее бедную головушку? Как сделать так, чтобы развеять мрачные мысли, портящие ей жизнь?
Я подождал еще немного после того, как баба Галя отнесла уже пустое судно в палату, потом тихо вошел.
— Ваня, помоги мне лечь на спину. Я устала лежать на боку.
Я подошел, помог ей лечь на спину. Раскутал полотенце на голове. Волосы были еще влажными.
— Можно их расчесать? А то высохнут — будет труднее чесать. Я осторожно, постараюсь, чтобы не было боли.
— Хорошо, я потерплю. А может их отрезать?
— Нет-нет, что ты? Такую красоту нельзя уродовать!
— Это я так. Мне нельзя стричь волос. Можно только немного подстригать. В волосах сила жизненная. Вот почему в старину женщины не стриглись. Да и позором это считалось в простонародье. И монахи, и духовенство носят длинные волосы, являющиеся как бы антенной для приема Космической энергии. Большая часть больных женщин — стриженые. Ведь женщина более восприимчива к колебаниям Космической энергии. Большинство контактеров — женщины. Да и среди ведуний, ведьмы, как говорят люди, все волосатые. А ведунья, ведает знаниями, недоступными для непосвященных. Это наблюдательность, интеллект, любознательность. От ленивого человека ускользают «мелочи», а от ведуньи — нет. Она увидит, присмотрится, подумает и применит на практике. А ее потом на костер! Или ходит в замкнутом пространстве, от нее все шарахаются как от чумной.
Все это Лена говорила, пока  расчесывал ей волосы. Я включил свет, осторожно перебирал ее локоны и расчесывал. Она говорила, а я слушал ее, стараясь впитать в себя эти минуты общения, смаковал их как вкусное, хмельное вино. Голова моя снова слегка кружилась, как бывает всегда, когда я прикасаюсь к Лене. Я уже заканчивал расчесывать ее волосы, когда в палату вошла Анечка. По ее виду я понял, что Петр Иванович воспитательную работу с ней не проводил. Но, тем не менее, она строго сказала:
— Я выключаю свет. Спокойной ночи.
Мы дружно ей ответили и она, довольная, щелкнула выключателем.
— Лена, может, ты заснешь? Я тебя совсем измучил сегодня?
Я сел у ее постели на стул, взял ее руку, поднес к губам.
— Ваня, я просила тебя этого не делать?
— Я тебе неприятен? Может, ты чувствуешь брезгливость ко мне?
— Нет, это не то. Я хочу попытаться отключиться от тебя, разъединить наши поля. Мы должны идти разными путями по жизни.
— Это ты так решила? Снова за свое? Я же много раз говорил тебе, что хочу быть только с тобой. Скажи, что тебя не устраивает во мне? Может, я некрасив?
— Ты очень симпатичный молодой человек.
— Я мал ростом?
— Ты намного выше меня. Рядом с тобой я просто потеряюсь.
— Глуп, как пробка?
— Я бы так не сказала. У нас разные понятия о жизни. Но это не отвращает от тебя.
— Я какой-то прохвост или бабник?
— Этого я не знаю. Судя по тому, что ты здесь, со мной, не отпускаешь меня уйти и пристаешь с поцелуями, особенно, когда я не в состоянии дать тебе отпор...
— Я просто пользуюсь моментом. Когда ты здорова, похоже, что ты агрессивна. Ты никогда к себе не подпускаешь. Значит, я поступаю правильно.
— Я не агрессивна. Просто я создаю вокруг себя силовое поле, через которое никто не пробьется. Разве что тот, кто сильнее меня в знаниях. А сейчас у меня нет сил создать это поле, чтобы оградиться от тебя.
— Вот это и к лучшему. Пока ты больна, я воспользуюсь моментом и сделаю так, что и ты влюбишься в меня так же сильно, как и я в тебя. Чтобы думала обо мне, как я о тебе, и днем, и ночью.
— Я и без любви думаю о тебе, хочу, чтобы ты отошел от всего того, что тебя пугает.
— Меня больше не пугает то, что ты говоришь и будешь говорить. Меня пугает только то, что я мог потерять тебя, могу расстаться с тобой навсегда. Я просто не смогу жить без тебя, можешь ты это понять?
Я уже был женат. Мы расстались с ней по взаимному согласию, поняли, что вместе нам жить трудно. Живу один, вернее с мамой, уже больше четырех лет. Но тогда, после отъезда Веры, я думал о том, что у меня вся жизнь впереди, что я еще встречу девушку, которая поймет меня, примет в свое сердце таким, какой я есть. Но получилось, что я встретил тебя, принял в свою душу, в свое сердце, а оказалось, что я тебе не нужен. У меня к тебе не простая любовь, а любовь, помноженная на страсть. Она просто сожжет меня, опустошит, уничтожит как личность. А зачем мне такая жизнь? Вот и придется мне изо всех сил добиваться твоей любви. Я не хочу, чтобы ты мне просто уступила. Хочу, чтобы ты любила меня, ждала, думала обо мне, скучала без меня, принимала мою помощь, не ограждалась от меня. За один такой поцелуй, как сегодня вечером, я готов терпеть твои любые капризы целый день, лишь бы я знал, что в конце дня я получу награду.
— Это тебе скоро наскучит.
— Почему ты так говоришь обо мне? Ведь ты совсем меня не знаешь! Не такой уж я плохой, как ты думаешь обо мне.
— Я думаю, что ты очень хороший человек. И мне нравишься. Но ты слаб духом, у тебя не хватает смелости твердо ответить «нет», когда тебя на что-то провоцируют.
— Снова говоришь обо мне, словно знаешь меня с  детства.

24

Ее слова задели за живое. Выходит, я, кроме презрения, ничего у нее не вызываю?
— Ты неправильно меня понял. Просто мы в одном поле и я чувствую тебя, твой характер, угадываю твое поведение в различных ситуациях. Сейчас, правда, у меня сбои в предвидении твоих поступков. Но это...  со временем, наладится. Я очень благодарна тебе за все, что ты сделал для меня, что терпишь мои капризы, ухаживаешь за мной. Мне приятно смотреть на тебя, ты мне нравишься. Я только боюсь твоего всплеска любви. Подобного я не испытывала и еще никогда так близко не подпускала к себе никого. Никто меня еще не целовал. Ты первый сделал это. Хотя это меня и испугало, но и понравилось. Особенно последний раз, — прошептала она тихо.
У меня захватило дыхание. Значит, я ей небезразличен!
— Аленушка, ты даже не представляешь, что ты сейчас сделала для меня! Ты подарила надежду на лучшую жизнь!
Я целовал ее руку, гладил волосы. Во мне все сильнее разгоралась любовь к этой золотоволосой девушке, такой чистой, маленькой и таинственной. Меня как магнитом тянуло к ее губам, ее лицу. Я снова попытался поцеловать ее. Она сопротивлялась, но я все же исполнил то, что хотел. Я долго и крепко целовал ее губы, лицо, руки, пока не почувствовал, что ее щеки стали мокрыми.
— Ты плачешь, Лен? Тебе больно?
— Больно сердцу. Но и ты плачешь. Отчего?
— Я плачу?
Я провел рукой по своему лицу и убедился, что и из моих глаз катились слезы.
— Это от счастья, оттого, что мы будем всегда вместе, как сейчас.
— Ты забываешь, что я не обещала выйти замуж за тебя. Я должна разобраться в своих чувствах, спросить совета у своего Учителя. И если он не позволит мне быть с тобой — я не нарушу запрета.
— Я вымолю тебя, сделаю все, что от меня потребуется! Я не смогу жить без тебя!
Лена глубоко вздохнула, отвернула лицо к стене.
— Ваня, ты можешь сейчас оставить меня одну? Мне нужно побыть одной.
— По правде, трудно оторваться от тебя!
— Я прошу тебя. Мне больно. Я хочу отдохнуть.
Она произнесла таким голосом, что я понял все. Я причинил ей физическую боль. Да и моя страсть взволновала и обеспокоила ее. Мне ничего не оставалось, как оставить ее одну.
Я чувствовал, что еще далеко до того дня, когда она вернется к жизни, будет хотеть жить, хотеть быть любимой и любить сама. Несмотря на то, что случилось сегодня, она все еще тосковала о смерти. Я слышал о таких людях, которые стояли одной ногой на краю могилы по своей воле, но их насильно возвращали к жизни. Они долго не могли адаптироваться, стремились к уединению, тосковали среди людей, их редко удавалось расшевелить. Бывали случаи, когда они делали новые попытки уйти из этого мира.
Но за Лену я был спокоен: она не сделает подобного шага. Она верующая. А у верующих самоубийство считается непростительным грехом. Об этом говорил и отец Серафим. Значит, мне нужно набраться терпения и ждать, когда Лена вернется к жизни, помогая ей во всем.  А пока она не освободится от этой тяжелой тоски, мне не следует думать о свадьбе. Я должен говорить ей о любви, говорить ласковые слова, приучить ее слушать их не смущаясь. Это нужно для нее. Это придаст ей силы победить свою тоску.
Я ходил по коридору до тех пор, пока привел себя в норму. Было уже около двенадцати часов ночи. Больные спали, няни тоже отдыхали. Их голоса слышались из столовой. В сестринской комнате дверь была открыта, и я заглянул туда. Анечка сидела за столом и что-то писала. Услышала, что я подошел, подняла голову.
— Вы что-то хотели?
— Нет, спасибо. Я просто прогуливаюсь по коридору.
— Как Ваша больная? Спит?
— Да, уснула. А мне вот не спится.
Я явно напрашивался на разговор. И она поняла это. Ее глаза заинтересованно глядели на меня.
— Зайдите, посидите со мной, отгоните сон. Я сегодня устала, просто засыпаю на ходу.
В сестринской было уютно, горела только настольная лампа. В стеклянных шкафах хранились коробки с различными лекарствами. В углу стоял сейф, на нем — горшок с большим пышным цветком. По стенам протянули свои длинные стебли вьющиеся цветы. Было тихо, пахло лекарствами. В углу у окна стояла кушетка, на ней были постелены матрац с простынями и одеялом, лежала подушка. Анечка приготовилась передохнуть. Но тут появился я, и она отложила свои намерения.
— Анечка, Вам, наверное, трудно и учиться и работать. Ведь после дежурства надо бежать на лекции.
— У меня завтра выходной, отосплюсь. Конечно, трудно, но нужна практика. Да и определиться, кем ты хочешь стать.
— А Вы уже выбрали себе специальность?
— Хочу быть терапевтом. Это не очень сложно. Ведь здесь, в хирургии, такая ответственность!
— У меня мама тоже работала терапевтом, сейчас на пенсии. А отец был хирургом. Его уже нет
— А Вы кем работаете?
— В милиции, участковым инспектором.
Анечка фыркнула, но сдержалась, только ехидно улыбнулась:
— А я думала, что Вы профессиональная сиделка. Вы совсем не отходите от своей больной.
— Я хочу, чтобы она раньше встала на ноги, быстрее выздоровела.
— И что тогда? Может свадьба?
— Может и свадьба. Это все зависит от ее желания. Если откажет, я все равно буду добиваться этого.
— Зачем  Вам это? Вы интересный молодой человек, здоровый. А она может остаться инвалидом. Неужели Вы посвятите всю свою жизнь на то, чтобы ухаживать за больной женщиной? Пусть даже такой красивой как она?
— А Вы что предлагаете?
— Оставить на попечение родных. У Вас вся жизнь впереди, а вокруг столько свободных женщин и девушек. Да любая из них была бы счастлива быть с Вами, Иван Васильевич!
— Может и Вы, Анечка, согласились бы?
— А почему бы и нет?
Она меня смутила. Такого напора я не ожидал. Эти городские девчонки совсем ошалели!
— Я подумаю об этом предложении.
— Только не очень долго. А то все может случиться.
— Что же именно?
— Все.
Она смотрела на меня пристально. Я первый опустил глаза — не выдержал взгляда наглого и откровенного.
— Анечка, можно Вам задать вопрос?
— Да, конечно.
— Что у Вас произошло с Леной?
— Она Вам пожаловалась? А мне нечего скрывать! Я сказала ей все, что думаю?
— И что вы думаете?
— То, что ей грешно удерживать Вас возле себя. Она обречена и поломает жизнь Вам. Будет лучше, если она отпустит Вас от себя на все четыре стороны. Она всю жизнь будет висеть тяжким камнем на Вашей шее, а сбросить ее у Вас не хватит совести.
Вот оно что! Эта наглая распущенная девчонка, будущий врач, спокойно убивает больного человека! И считает себя правой!
— Анечка, девочка, слушай меня внимательно. Если что случится с Леной, я сам, своими руками откручу твою прелестную головку.
Я поднялся и пошел к двери. На пороге остановился, обернулся к остолбеневшей Анечке.
— И чтобы ноги твоей больше не было в нашей палате.
Как я сдержался и не ударил ее? За тридцать лет я ни разу не поднял руку на женщину, но это была не женщина. Это было чудовище в белом халате.
Я долго ходил по коридору. Меня всего трясло. Анечка не показывалась. Был уже третий час ночи, когда зашел в палату. По тихому дыханию Лены понял, что она спит. Присел на стул у ее кровати. Из коридора свет в палату  проникал через застекленные двери, и мне было видно лицо Лены. Оно было измученным, осунувшимся. Бедная моя девочка! Ее измучила болезнь, ей надоедаю я, а тут еще и эта Анечка. Нет, Лену нужно увезти отсюда. Я не оставлю ее им, даже если мне придется выкрасть ее.
Я долго сидел возле постели Лены. Мысли терзали меня. Но усилием воли я переключил их на те минуты, когда мы с Леной были одним целым, когда касался ее губ, волос, рук, когда мы понимали друг друга без слов. Это расслабило меня. Мне захотелось прикоснуться к ней, но я побоялся разбудить Лену.
Чтобы избежать искушения, перешел на пустующую кровать, разулся, снял рубашку, накинул халат и улегся поудобнее. Мои мысли смаковали минуты блаженства, глаза сами собой закрылись, и я не заметил, как уснул.
В эту ночь мне приснился тот же сон, что я видел дома. Лена шла ко мне с большим букетом цветов в руках, в длинном зеленом платье с золотистыми искорками. На нее падал свет сверху, отчего волосы ее сияли и искрились. Она шла ко мне и улыбалась. Но между мною и Леной была прозрачная стена. Только на этот раз эта стена была покрыта трещинами. Очень похоже, когда в  стекло автомашины попадает камень: стекло сразу покрывается трещинами, но все еще держится. Стоит его тронуть — оно сразу осыпается. И я хотел тронуть это стекло, отделяющее меня от Лены, но дотянуться не смог. Я так старался, что во сне едва не свалился с кровати. Глянул на часы, было уже около семи утра. Я спал мало, но хорошо отдохнул. Мне снова предстоял еще один трудный день. Что-то мне преподнесет сегодня Лена? Она все еще спала.

25

Я встал, одел тапочки, вышел в коридор. В дверях столкнулся с Анечкой. Она пришла делать укол. Я встал перед ней в двери, загородил их руками.
— Что вы здесь хулиганите и мешаете работать?
Ее голос звучал вызывающе. Я стоял молча.
— Я сейчас позову Петра Ивановича, и он выставит Вас отсюда.
— Но прежде он узнает как Вы, будущий врач, ведете себя с больными.
Анечка круто повернулась и гордо удалилась. Я все еще стоял у дверей палаты. Через несколько минут она выглянула в коридор, увидела меня и тут же скрылась. Теперь она уже не сунется в палату. Я тоже пошел по своим делам. Вернувшись, застал в палате другую медсестру. Она уже разбудила Лену и сделала ей укол.
Ну что за народ?! Стоит отлучиться на минуту — тут же что-то да натворят. Ну, неужели так уж необходимо из-за укола будить больного человека? Ведь можно его сделать и позже. Так нет же, делают все наоборот. Когда медсестра вышла, я подсел к Лене.
— Как спалось? Что видела во сне?
— Спала хорошо, во сне видела тебя.
— Ну и как я там выглядел?
— Потрясающе.
Лена с улыбкой глядела на меня. Она улыбалась, а глаза ее были грустные.
— Будем умываться? Только сначала умоюсь сам, потом займусь тобой. Договорились?
— Она молча кивнула мне. Только я хотел снять халат. Как в палату заглянула баба Галя.
— Как вы тут, дорогие мои? Леночка, ты похорошела после купания. Какие мы с Ваней молодцы, что так ловко управились с этим делом! У него, Леночка, золотые руки.
— Спасибо за комплимент. А у Вани действительно руки нежные, мягкие —  от его прикосновения я почти не чувствую боли.
— Его просто необходимо оставить работать у нас, все больные были бы благодарны за это. Да и белый халат ему к лицу. Почему бы тебе, Ванюша, не выучиться на врача? — обернулась баба Галя ко мне.
— А я и так врач, только лечу общество от бандитов, хулиганов и прочей нечести.
Я гордо поднял голову, встал в красивую позу. Леночка улыбнулась, а баба Галя рассмеялась.
— Ну, бандитский доктор, иди погуляй в коридоре, а мы с Леночкой посекретничаем.
Так и знал, что меня изгонят из этого рая! Я из кожи лез, чтобы поднять настроение Лены. Но меня все же выставили за дверь.
Когда позволили войти, я принялся за водные процедуры. Долго чистил зубы, умывался, фыркая и брызгая водой во все стороны, обтерся до пояса. Я нарочно демонстрировал перед Леной свое натренированное тело, краешком глаза наблюдал за ней. Я видел, что ее сначала смутила моя обнаженная грудь, но постепенно ее глаза все чаще и чаще останавливались на мне. Вскоре она уже смотрела на меня с интересом и, как мне показалось, нежностью.
Как мне хотелось прижать ее к своей груди, целовать столько, сколько возможно, не выпускать из своих объятий! Но разве мог я позволить себе это безумие с больной девушкой, которую смущали мои слова, взгляды, полные любви, мои прикосновения? Я дождусь того момента, когда сбудутся мои безумные желания! Даже если мне этого придется ждать долго.
— Мама моя, что же я натворил? Это же целый потоп! Как я тебя еще не утопил?
Весь пол палаты был мокрым. Лена тихо засмеялась и я впервые услышал ее смех. Это было очередное чудо! В нем слышались перезвоны хрустальных колокольчиков! Такого я в своей жизни еще не слышал.
Я застыл с полотенцем в руках, забыл, что мне нужно вытереться и вода стекала по мне на брюки. Я, наверное, выглядел круглым идиотом. Но Лена смеялась! Пусть она смеялась над моим нелепым видом, но я упивался этим смехом.
— Ваня, ты простудишься, вытирайся скорее.
Смех ее затих, и теперь она глядела на меня с улыбкой.
— Да, действительно. Здесь нужно прибрать, пока не вошла баба Галя, и мне не пришлось испытать ее тряпки.
Я принялся вытираться полотенцем до красноты, а Лена наблюдала за мной с улыбкой. Я вытирался медленно, исподтишка наблюдая за Леной.
— Иван, ты протрешь себя до дыр.
— Но мне купание всегда доставляет удовольствие. Жаль, что нет возможности поплавать.
— Сейчас баба Галя заставит тебя плавать с тряпкой в руках!
— Только не надо говорить об этом! Я сейчас быстренько приберу здесь.
Накинув халат, сходил за тряпкой! Бабу Галю это заинтересовало, и она пришла посмотреть, что у нас случилось. Я вытирал пол, ловко орудуя шваброй, а они с Леной посмеивались надо мной. Я готов был тереть пол хоть целый день, лишь бы у Лены было хорошее настроение!
Когда баба Галя забрала тряпку и ушла, я принялся за Лену. Пока вытирал ей лицо, руки и ноги — она молчала. Но когда дело дошло до спины — Лена снова бунтовала. Я делал свое дело, тихо произнося слова любви, выражая свою нежность. Вскоре с этим было покончено. Я расчесал ее волосы и рассыпал их по подушке. Ну, до чего же в этот миг она была хороша! Не выдержал, наклонился к ней с намерением поцеловать, но Лена резко отвернулась.
— Я же просила тебя больше не делать этого!
В голосе ее слышалось раздражение.
Я сразу сник. Руки мои опустились. Молча сел на свою кровать, стал смотреть в окно. Хотя меня ее раздражение и обескуражило, я решил применить тактику выжидания. Тишина, повисшая в палате, давила, но я молчал. Молчала и Лена. Я услышал тихий шорох, но не повернул головы. Чувствовал, что она смотрит на меня, но решил выдержать до конца это испытание. И первой не выдержала она.
— Ваня, прости меня за мою выходку.
Я молча смотрел в окно.
— Ты должен понять, что для меня ты останешься мужчиной, хоть ты и одел белый халат. Ко мне никто из мужчин не прикасался. Мне нужно привыкнуть к этому, а ты спешишь сам и торопишь меня. Ведь мы знакомы всего неделю! Меня пугает твоя страсть!
Я все так же сидел молча, хоть сердце мое затрепетало. Действительно, я спешу насладиться ее присутствием, не учитывая ее мнения. Она очень осторожна в своих поступках, ей необходимо время для того, чтобы все взвесить, спросить совета у Учителя. Я поставил Лену в безвыходное положение, пользуюсь ее беззащитностью,  веду себя так, будто имею дело с обыкновенной, простой девушкой. Когда я прикасаюсь к ней и забываю, кто она и кто я.
— Ты не хочешь говорить со мной? Что мне сделать, чтобы ты простил меня? Мне жаль, что так случилось, но, согласись, что больница не лучшее место для подобных проявлений чувств! Ты знаешь, что у нас произошло с Аней, медсестрой. Она в какой-то степени права. Я не имею права держать тебя при себе.
— Ты не держишь меня. Я сам держусь при тебе,  сам этого хочу. И какое дело этой Анечке до меня, до тебя, до всего этого?
Я не выдержал. Слова сами вылетели из меня.
— Ей есть дело до тебя. Ты ей понравился, ей хочется привлечь к себе твое внимание.
— Но она мне не нужна, она мне не интересна!
Лена спокойно попросила:
— Подойди ко мне, пожалуйста. Сядь рядом.
Я исполнил ее просьбу. Она с большим трудом подвинула свою руку к краю кровати, раскрыла ладонь. Я понял, что она хочет взять меня за руку, прикрыл ее ладошку своей рукой. Потом взял ее руку в обе свои, поднес ее к губам. Лена молча смотрела на меня, а я на нее.
— Ты простил меня?
Я поцеловал ее руку.
— Мне хотелось бы, чтобы мы оставили это на потом.
— И на потом найдется нежности и любви для тебя. На всю жизнь хватит.
— И все же давай повременим до тех пор, пока между нами не будет никаких преград.
— А какие преграды сейчас?
— Моя болезнь, моя слабость, мои обязанности на Земле. Я должна жить только по указаниям моего Учителя. Если мне не позволят быть с тобой, нам придется расстаться. Поэтому нам не следует спешить привыкать друг к другу. Ни тебе, ни мне не нужны лишние страдания. И ты, и я вкусили сладость поцелуя, взаимной тяги друг к другу. И если нам придется расстаться, то очень трудно будет жить дальше.
— Лена, почему ты рисуешь такие мрачные картины?
— Я просто хочу предотвратить то, что может случиться . Мы должны быть готовыми ко всему.
У меня не нашлось слов, чтобы ответить ей. Я мечтал о счастье с Леной, но все это могло остаться только мечтами. Лена не пойдет против воли своего Учителя, а я не пойду против ее воли. Она мне нужна только с взаимными чувствами.
Мне ничего не оставалось, как уповать на волю Всевышнего. Вот я уже и научился обращаться к Нему.
— Я вымолю тебя, и мы будем вместе! Приму крещение и буду просить отца Серафима, тетю Надю молиться о нас. Я буду молиться о тебе, просить тебя. Господь должен услышать меня и не оставить одного в этой жизни.
— Хорошо, Ваня, пусть будет по-твоему. Теперь, когда мы все выяснили, согрей, пожалуйста, чаю. Я очень хочу пить.
Я принялся готовить чай, хотя руки у меня и дрожали. Что-то уж больно нервный я стал за последнюю неделю! Да и как тут не быть нервным, когда мне постоянно преподносят неожиданные сюрпризы?
Мы с Леной позавтракали вместе и с аппетитом Лена снова ела только фрукты и овощи, привезенные ее родственниками. Я «уничтожал» то, что подходило мне — мясные блюда, яйца, картошку, запивая все это чаем.
Когда мы завтракали, к нам в палату заходили медсестра и дежурный врач. Это были новые лица, их тоже интересовала судьба Лены. Даже нянечка заглянула в палату. Это была та, толстая и неприятная женщина, тетя Катя, которая меня шокировала своим ворчанием в первый день моего появления в больнице. Вынося мусор, я встретил ее в коридоре, пересилил себя, обнял рукой за талию (точнее то место, где должна быть талия), двумя пальцами опустил ей в карман на груди десятку и нежным голоском (таким противным!) попросил ее уделять внимание Леночке, так как меня она стесняется. Тетя Катя расцвела в улыбке, пообещав исполнить мою просьбу. Как же мерзко я чувствовал себя в эту минуту! Я, сотрудник милиции, вынужден давать взятку! Позор на веки вечные! Но что мне было делать? Ради Лены я готов был перенести и этот «позор».
До тихого часа мы с Леной пережили обход, расспросы и разглядывание дежурных медсестры и врача Александра Николаевича. Это был красивый, стройный мужчина, лет тридцати пяти. Он очень заинтересовался Леной. Я видел, что и его она поразила своей красотой.
Когда он осматривал ее ноги, то как бы невзначай задержал свою руку на ее ноге. Я чуть не вскочил с кровати и не вышвырнул его из палаты. Я всегда считал ревность унизительной для цивилизованного человека, но в данную минуту забыл об этом, стиснул зубы и молча наблюдал за процедурой осмотра. Я видел лицо Лены, поймал ее отчаянный взгляд.
— Александр Николаевич, Леночке больно. Ее беспокоит любое прикосновение.
— Я знаю об этом. Извините меня, Лена.
Он поднялся со стула, тихо стал говорить что-то медсестре, а сам все глядел на Лену. Когда они, наконец, вышли из палаты, у меня вырвалось:
— Прохвост!
Лена на минуту прикрыла глаза.
— Когда же это все кончится?!
— Скоро, Аленушка, скоро. Сегодня я позвоню Алексею, завтра он приедет, и мы с ним заберем тебя отсюда. Ты поможешь нам это сделать?
— Чем?
— Попроси помощи у своего Учителя.
— Он сам придет на помощь, когда сочтет нужным. Он меня не оставляет в беде, всегда помогает, когда мне трудно.
— Но почему не оградит тебя от таких прохвостов, как этот доктор?
— Не считает нужным. Это все пустяки и с этим я должна справиться сама.
Она помолчала, потом добавила.
— С твоей помощью. Ты мне поможешь?
— Конечно!
В три часа я попросил Лену побыть одной. Мне не хотелось оставлять ее одну, без присмотра, но мне нужно было позвонить Алексею. Прежде всего я отправился в городскую центральную библиотеку и, объяснив все заведующему, написал заявление от имени Лены об увольнении с работы.

26

Я быстро дозвонился к Алексею на работу. Он долго меня расспрашивал о Лене, не давая мне переменить тему разговора. Когда он узнал, что я хочу от него — тотчас согласился. Я пообещал ему уговорить маму заменить его на работе.
Собирался дозвониться к шефу, попросить сделать документы на разрешение Алексею приехать на моей машине. Это тоже уладилось. Последней я позвонил маме. Выслушал ее выговор о своем молчании, рассказал о состоянии здоровья Лены. Потом высказал свою просьбу о замене. Моя мама рассмеялась мне в ответ. Но я принялся убеждать ее, доказывая, прося и даже умоляя ее. Под конец она сдалась и только спросила, когда я явлюсь домой.
Этого я и сам не знал.
С переговорного пункта помчался в больницу — хотел успеть до пяти часов попасть в палату, встретить отца Серафима, задержать родственников Лены. По пути удалось купить мандарины, чтобы порадовать ее. Я был очень доволен собой, что у меня все так хорошо складывалось. В больнице появился в половине пятого. Прошел в палату. Лена не спала.
— Почему не отдыхаешь? У тебя что-то болит?
— У меня все болит, но я ждала тебя. Мне хочется знать результат твоих звонков.
— По-моему, ты и так все знаешь?
— Мне хочется все услышать от тебя. И поподробнее.
Я рассказал обо всем. Она, довольная, улыбнулась.
— Леночка, в пять часов придет отец Серафим. Что мне делать?
— Давай откроем окно, проветрим палату. А ты меня укутай потеплее и открой окно, хоть ненадолго. Ну пожалуйста, — умоляюще произнесла она.
— Лена, ты меня толкаешь на преступление!
Она так грустно посмотрела на меня, что я вынужден был согласиться.
Я укрыл ее одеялом, сверху положил свое, голову ей укутал полотенцем, открыл форточку и приоткрыл дверь палаты. Лена несколько раз глубоко вздохнула, вдыхая свежий морозный воздух. Через двадцать минут я закрыл форточку и двери, раскутал Лену.
— Спасибо, Ваня, ты доставил мне большое удовольствие.
— Я рад за тебя. Теперь тебе надо подготовиться к встрече с отцом Серафимом, а я пойду встречу его и приведу к тебе.
Отца Серафима я увидел в вестибюле больницы. Но прежде чем подойти к нему, осмотрелся: родственников Лены пока еще не было. Это был самый лучший вариант. Неизвестно кто сегодня из них приедет, и как они среагируют на посещение Лены отцом Серафимом.
Я проводил его до палаты, но сам входить туда не стал. Это видели медсестра Татьяна Сергеевна и тетя Катя. Они подошли ко мне, чтобы узнать, что все это значит. Я ответил, что так захотела Лена.
— Так она верующая? — спросила Татьяна Сергеевна.
— Да. И я не вижу в этом состава преступления. Она вольна поступать, как хочет. А я буду исполнять все ее желания, лишь бы она выздоровела.
Они еще что-то хотели спросить, но я увидел, что по коридору идет брат Лены, и поспешил ему навстречу.
— Вы к Лене? Она сейчас занята, к ней нельзя пока входить.
— Ей плохо? — с испугом спросил он. Он был совсем не похож на Лену: высокий, черноволосый. Ему было лет семнадцать. Я видел его у них дома.
— Нет, с ней все в порядке. Просто она занята. Ты можешь подождать, когда она освободится?
— Да, конечно. Я сегодня приехал один. Мама приболела гриппом, отец на работе. Начинается метель, и я побоялся взять с собой младших брата и сестру.
— Как тебя зовут?
— Сережа.
— А меня Иван. Можешь просто звать по имени. Ничего, что я обращаюсь к тебе на «ты»?
— Да, пожалуйста. А скоро Лена освободится?
— Вот этого я сказать не могу. Сам не знаю.
— Как у нее дела? Она вылечится?
— А ты сомневаешься в своей сестре? Она сильная, да и я здесь сижу не зря.
— Ей все еще больно?
— Конечно. Но она держится.
Мы помолчали. Я взял его под локоть, отвел и усадил в кресло, сам сел рядом.
— Сережа, у меня к тебе вот какое дело: завтра я хочу забрать Лену из больницы и отвезти ее к бабушке, которая лечит травами. Здесь ей тоже помогают, но там дело пойдет быстрее. Лена устала от боли и слабости, ей нужно помочь. Я хочу попросить тебя приехать сюда часов в двенадцать. Мы с тобой поедем к вам домой, возьмем одеяла, одежду, чтобы закутать Лену. Ты сможешь?
— Постараюсь. Отпрошусь и из училища приеду прямо сюда.
— Вот и хорошо. На кого ты учишься?
— На художника-оформителя.
— О, да ты, наверное, хорошо рисуешь?
— Неплохо, раз приняли в училище.
— А можно тебя попросить нарисовать для меня одну вещь?
— Конечно.
— Сделай мне большой портрет Лены. Сможешь?
— Смогу. А зачем вам?
— Хочется увидеть ее такой, какой ее видишь ты.
— Постараюсь.
Этот юноша мне нравился. Он был какой-то хрупкий, по-девчоночьи  нежный. Наверное, таким и должны быть художники!
Я старался развлекать его разговорами до тех пор, пока отец Серафим не вышел из палаты. Сережа широко открыл глаза от удивления, но я его подтолкнул к двери палаты, а сам пошел проводить отца Серафима. Он шел молча, и я не рискнул первым начать разговор. В вестибюле отец Серафим подошел к гардеробу, сдал халат, одел пальто, и так же молча вышел на улицу. Я пошел следом за ним. Он достал из кармана ключи от машины, открыл дверцу и сел в нее. Я молча наблюдал за ним. Он   пригласил меня сесть с ним рядом.
— Ты ждешь, что я скажу о рабе Божьей Елене?
— Да, отче.
— Даже не знаю, что и сказать. Она посвятила меня в свои тайны. Церковь отрицает все это и считает это грехом. Но я хочу сказать вот что. Этим всегда занимались монахи. Их звали провидцами. Они приносили славу монастырю, в котором жили. В миру это не поощрялось, в основном, из-за того, что многие люди, обладающие такими способностями, наживают себе капитал. Монахи же не брали за исцеление ничего. Все шло в казну монастыря. Господь дает способности даром, поэтому и помогать людям нужно даром. И много появилось лжепровидцев, обманывающих людей. Человек хочет жить, идет за помощью, отдает последние гроши за это, а его нагло обманывают. Это ль не грех? А раба Божья Елена отказалась от помощи больным, вот и понесла наказание. По молодости лет ей прощается это, но она должна блюсти себя, не впадать ни в отчаяние, ни во искушение. Должна молиться много и от чистого сердца. Она очень красива, мне жаль ее, и я буду молиться о ней. Главное — она осознает свою провинность, искренне раскаивается в этом. И ей Господь помогает в преодолении болезни, потому что она чиста душою и глубоко верит в Него.
— Отче, я хочу забрать ее из больницы, отвезти к знахарке, в Тарский район.
— Знаю об этой старушке. Сильна очень в этом деле, но и строга тоже. Сладишь ли ты с ней?
— Я лягу у ее порога и буду лежать до тех пор, пока она не согласится лечить Лену!
— Помогай тебе Господь! Иди с миром. Я буду молиться за нее и за тебя, хоть ты и нехристь.
Я благодарно приложился к его руке, вышел из машины. Он включил зажигание, тронулся с места, а я все стоял и смотрел, как он ловко управляет машиной. Я знал его два дня, а уже полюбил, как родного отца. Теперь я знал, куда мне прийти в трудную минуту, кто утешит меня, кто даст совет, кто ободрит, когда иссякнут мои силы.
Когда он уехал, я вернулся в отделение, заглянул в палату. Брат Лены все еще сидел возле нее и они о чем-то тихо разговаривали. Я не стал им мешать, остался в коридоре.
Мне не сиделось на месте. Я должен был куда-то вытиснуть то, что накопилось у меня в душе, и я принялся ходить по коридору. Обычно ходьба меня успокаивала, и я надеялся воспользоваться этим и сегодня. Я только побаивался, чтобы ко мне не подошли Татьяна Сергеевна, медсестра, и няня тетя Катя со своими расспросами. Но зашел я в палату только тогда, когда ушел Сережа.

27

Вечер у нас с Леной прошел спокойно. У Лены было приподнятое настроение, она часто улыбалась, а я старался изо всех сил продлить часы этого подъема. Лена даже сама попросила поесть, но снова ела только фрукты. И тогда я не выдержал:
— Лена, почему ешь только фрукты и овощи?
— Это нужно организму.
— Но всегда считается, что ослабленному человеку нужна пища мясная, наваристые бульоны, сливочное масло, яйца, рыба, молочные продукты и так далее.
— Это придумали люди, страдающие обжорством. Ведь даже ты считаешь, что если в какой-то день ты не съешь кусочек мяса или колбасы, тарелку наваристых щей, то ты голоден. Или я не права?
— Я этого не отрицаю.
— Давай все это обсудим. Начнем с того, как содержится животное, как его забивают. Оно ведь чувствует приближение своего конца, боится его. Это у человека большая часть чувств притупилась, остался только страх. Когда животное боится, в его организме вырабатывается гормон страха, адреналин. Он остается в мясе, в крови, и не разрушается ни при какой обработке. Господь запрещает употреблять кровь в пищу, но люди делают кровяную колбасу и поедают ее. И с мясом, и с колбасой адреналин попадает в организм человека, делает его агрессивным и трусливым. Свою агрессивность человек выплескивает на окружающих, и вот тебе цепная реакция. Идет она до тех пор, пока не вернется к тому, кто ее породил, ударит его сильнее, а он потом плачет, за что его так наказал Господь. Но ведь он сам породил то, что его ударило. И, попробуй, докажи тому человеку, что он сам во всем виноват! От него услышишь только проклены в свой адрес.
От животной пищи организм человека зашлаковывается. По цвету и запаху мочи можно определить, чем питается человек, предвидеть какие болезни у него разовьются. Когда человек болен, ему, прежде всего, необходимо избавиться от шлаков, вывести их из организма. Это можно сделать либо отварами трав, способствующих этому, либо просто чистой водой. Но организму требуются усилия для этого, требуются витамины. Вот здесь-то и помогут фрукты и овощи. Они дают организму все, что необходимо для жизни, помогают ему очищаться от токсинов. Ты думаешь, почему я так много ела хурмы и апельсинов, изюма? В изюме, то есть сушеном винограде, содержится все, что дает силы жизненные, улучшает аппетит, снимает бронхит, плеврит, воспаление желудочно-кишечного тракта, повышает кислотность желудка, улучшает работу сердца за счет высокого содержания кальция и калия, улучшает работу печени и почек, выводит из них камни, лечит нефрит, соком свежих ягод лечат лишаи!
Апельсины действуют как витаминное, аппетитное, кровоостанавливающее средство, противолихорадочное и антисептическое. Вот почему я просила апельсины после воспаления легких. Хурма дает силы победить болезнь, улучшает кровь, повышает аппетит.
Морковь действует как общеукрепляющее средство, улучшает состав крови, мочегонное, противовоспалительное, обезбаливающее, ранозаживляющее и многое еще!
Капуста устраняет бессонницу, головные боли, боли в костях и мышцах. Всего и не перечислишь! А сюда еще добавить свеклу красную!
Как видишь, Ваня, витаминов я получаю предостаточно. Я просто слушаю свой организм, и он мне подсказывает, что ему нужно. Если я сейчас съем что-то мясное или молочное — он не примет, меня стошнит.
Она замолчала, устав говорить. А я обрабатывал эту информацию у себя в голове.
— Ты так много знаешь, Аленушка!
— Ну что ты, это лишь крупинка тех знаний, которые мне еще предстоит получить. И все это я должна говорить людям. Но как им это привить? Я совсем не против животной пищи, я и сама употребляю ее, но только тогда, когда я здорова и нет поста. Все посты я тоже соблюдаю. Ведь в это время наша Земля проходит такие участки Космоса, из которых идет энергия, благотворно влияющая на человека, помогает ему очиститься от шлаков. Но при условии, что он постится! Потому-то посты и назначены на те времена года, когда это происходит, и в это же время идет размножение животного мира. После соблюдения поста человек рождает здоровое потомство. Ведь организм его очищен, напитан витаминами растительной пищи. В пост желательно исключить супружеские связи, организм набирает жизненную силу, и муж, и жена делаются желанными друг другу, ребенок рождается в любви, взаимного желания, от чистых, не зашлакованных родителей, от здорового семени. Ребенок должен рождаться только от любви, быть только желанным! К сожалению, у меня это не получилось.
Она вздохнула печально.
— Что не получилось? — меня снова ужалила ревность.
— Родиться от любви. Я нежеланный ребенок в семье. Моя мама зачала меня, не будучи в браке. Только после моего рождения отец и мама решили жить вместе. А я так и осталась на маминой девичьей фамилии. Они же все носят фамилию отца. Им было недосуг исправлять документы, все откладывали...
Так вот почему у Лены другая фамилия, чем у ее родителей! А я-то думал, что Лена была замужем, потом развелась, оставив фамилию мужа.
— Но они не отказываются от тебя?
— Да, они меня признают. Но закон Кармы этого не приемлет. Если бы я носила фамилию отца и матери, то есть у всех была одна фамилия, я была бы под защитой их родового поля. Поэтому у нас в семье и возникают трения. Равносильно, как и если я выйду замуж, возьму фамилию мужа — я попадаю в его поле. Там тоже будут трения почти в течение трех лет. У многих не хватает терпения, и семьи распадаются. Это идет «притирка», вживление меня в родовое поле мужа.
Мы сейчас нарушили много вековых традиций. Ведь в старину люди жили целым родом вместе, в одном дворе, в одном доме. Создавалось мощное родовое поле этой семьи, через которое очень трудно проникнуть к членам этой семьи и нанести им вред. Даже вирусные заболевания были очень редки в этих семьях, они просто погибали, как и от звона церковных колоколов.
Многие болезни появились оттого, что запретили церковный звон, который убивает инфекцию. Каждая семья строила себе жилье из того материала, который ей подходил, на том месте, где не было геопатогенных зон. Геопатогенные зоны — это отрицательные зоны, они плохо влияют на здоровье человека. Вот, к примеру, эта больница построена в геопатогенной зоне. Здесь очень давно было кладбище, потом мусорная свалка. А потом и больницу, и близстоящие дома построили, не учитывая отрицательного воздействия на человека всех выделяющихся ядов. И многие из людей страдают беспричинными страхами, слышат непонятные шорохи, чувствуют чье-то присутствие, недомогание. И ни один врач не определит у них болезнь! А это идет воздействие трупных и свалочных ядов. Умерших людей стали хоронить без отпевания, что приводит к тому, что многие души умерших людей не могут попасть в определенное им место, не находят покоя. Они бродят между живыми, питаются их тяжелой энергетикой, мешают их жизни. При отпевании, как и при крещении, читаются определенные молитвы, которыми вызываются Ангелы Господни, забирающие душу умершего на суд Божий. Проще говоря, открываются туннели, по которым душа уходит с Земли. Тот, кого отпели в церкви или дома, редко снится родным. Снится только в редких случаях или когда это определено церковью, в дни рождения и смерти. Если поминаем часто — мы их беспокоим, если поминаем редко — им грустно, они не получают угощения от Господа. Даже фотографии умерших людей не рекомендуется держать в открытом виде. Это портреты на стенах, полочках, столиках и так далее. Умерший будет через глаза тянуть энергию из членов своей семьи. Мы часто замечаем, как глаза человека, изображенного на фотографии, следят за нами. Сколько я не буду перемещаться по комнате, я все время чувствую этот взгляд, он все время следит за мной. Если я буду долго смотреть в его глаза — у меня появится ощущение его присутствия рядом со мной. Он будет сосать из меня мои силы, мою энергетику, чем создает неприятности мне в виде расстройства здоровья, да и себе тоже. Он напитается моей энергетикой тяжелой для него, что создаст для него дополнительные муки.
— А у меня на столике стоит фотография отца! Я часто говорю с ним, делюсь своими проблемами, прошу совета у него. Иногда он мне снится и помогает советами, иногда просто молчит, но я чувствую, что он недоволен мною.
Я был растерян оттого, что услышал. Мне бы такое и в голову не пришло! Выходит, что я вообще ничего не знаю о жизни. И это в тридцать лет!
— А ведь ты, Ванюша, совершаешь большой грех, тревожа отца. Если будет необходимо — он сам придет к тебе, когда ему позволят, скажет все, что необходимо. Спириты вызывают души умерших, что доставляет им большие мучения, потом не знают, как отправить эти души назад. Гадание — грех. Праздное любопытство — тоже грех. Адама и Еву изгнали из рая не за то, что они совершили плотский грех. Господь их сам благословил: «Плодитесь и размножайтесь!» Они были изгнаны за то, что Ева сорвала яблоко с древа познаний добра и зла, то есть ради любопытства влезла в ту область знания, которая для них была закрытой из-за несовершенства их разума. Им нужно было повременить, пока Господь сам откроет эти знания им.
Лена помолчала и добавила с улыбкой:
— Ты на них похож! Так же вмешиваешься в чужие дела, а потом сам пугаешься этого.
— Лена, но я же нечаянно! Но я благодарен случаю за то, что сделал, иначе я остался бы без тебя.
Лена промолчала. Я видел, что она устала, что ей необходимо отдохнуть. Она молчала. Я тоже. Так продолжалось минут двадцать. Потом Лена сказала:
— Что-то я устала, будто взобралась на высокую гору.
— Ты так много говорила, столько интересного рассказала!
— И ты не испугался? — она смотрела на меня с улыбкой.
— Почти нет. Я начинаю привыкать к тому, что ты мне расскажешь.
— И уже не считаешь меня больной на голову?
— Лена, ты меня обижаешь!
— Извини. Меня так часто обижают, что делается как-то непривычно оттого, что меня воспринимают всерьез. Это так редко случается! За последние три года жизни, что я прожила, это третий раз. Ты третий человек, который не покрутил пальцем у виска, когда услышал все это.
— А кто были те двое?
— Первым был человек, который считал себя экстрасенсом. Была шумная реклама о нем, а меня в это время мучили сомнения. Как говорят, я стояла на распутье. В то время  я и сама думала, что сошла с ума, особенно, когда стала видеть внутренние органы человека. Это были страшные для меня дни и ночи! Тогда я пошла на прием к этому человеку, рассказала ему все.
Вместо того, чтобы развеять мои сомнения, он только усугубил их, предложив работать с ним. Он мне ничего не объяснил по поводу моих «сдвигов», но успокаивал, что это хорошо, это замечательно, и на этом можно хорошо заработать. Я пообещала ему подумать над его предложением, но больше к нему не пошла. Я поняла, что он берется лечить людей, в то время, как его самого нужно лечить от алчности, от сребролюбия. Мы приходим в этот мир нагими и уходим, оставив все. Так стоит ли губить свою душу из-за денег? Знания даются даром, вот и отдавать их нужно даром. Принимать только то, что тебе принесет сам человек, а не назначать ему цену за внимание.
— А кто был второй?
— Отец Серафим. Он понравился мне. Мы с ним поняли друг друга. Я очень благодарна ему за то, что он сам пришел сюда, ко мне. Господь его привел.
Она снова помолчала, потом добавила.
— Но больше всех я благодарна тебе. Ты столько сделал для меня! Я всю жизнь буду у тебя в долгу.
— А я потребую у тебя оплатить этот долг. Я тоже алчный и корыстный человек и очень люблю получать долги. Если ты выйдешь за меня замуж — долг будет оплачен.
— Поживем-увидим. Возможно, тебе придется назначить другую плату.
— Ты знаешь, что другую плату я не приму.
— А ты знаешь, что я не принадлежу себе и не решаю ничего сама.
Что я мог ответить Лене? Мне оставалось только молча проглотить ее слова.
За разговором мы не заметили, как подошло время отбоя, и на пороге палаты появилась тетя Катя с ведром и тряпкой в руках. Мне ничего не оставалось, как покинуть палату и погулять по коридору.

28

Ночь прошла спокойно. Мы с Леной спали сном праведников. И проснулись только тогда, когда Татьяна Васильевна включила свет, чтобы сделать Лене укол.
С этой минуты стали ждать появления Алексея. Выдержали обход, баталию с Петром Ивановичем, который отказывался выписывать Лену. Тогда я пообещал ему забрать ее силой. Он обещал вызвать милицию. Но я протянул ему свое удостоверение, и он не нашелся, что ответить.
В конце концов сопротивление было подавлено. Оставалось только ждать Алешку, и он появился в одиннадцать часов утра. Все это время Лена вела себя спокойно, хотя по ее лицу видел, что она волнуется. Алешка приехал не один. Я совсем забыл, что у него нет документов на вождение машины. Мой шеф послал с ним нашего сотрудника Петю — автомобильного аса. Как и всех, Петю раздирало любопытство и желание увидеть ту девушку, из-за которой я торчу в больнице, из-за которой мой друг Лешка мчится в город, за сотню километров, и из-за которой шеф велел ему, неприкосновенному, мчаться в город, гнать чужую машину.
Мне не хотелось лишний раз тревожить Лену, но он все же упрямо рвался в палату — и мне пришлось отступить. В отделение хирургии доступ был ограничен, но он был сотрудником милиции, а Алешка — врач. Алешка вошел в палату первым, и Лена ему приветливо улыбнулась.  Он сразу же сел возле ее кровати, взял ее руку. Они встретились, как старые знакомые, которым есть о чем поговорить.
А Петя как вошел в палату, как увидел Лену, так и остолбенел. Он во все глаза смотрел на нее, забыв даже поздороваться. Мне пришлось взять его за рукав и усадить на свою кровать. Он все время просидел молча, тараща глаза. Когда я его спрашивал о чем-нибудь, отвечал невпопад. А мне было и приятно, что Лена его сразила своей красотой, и брало зло за то, что он смущает ее своим глупым видом.
Этот Петька, балагур и весельчак, был холостяком, постоянно влюблялся в девушек и никак не мог решить жениться ему или нет, и на ком именно. Ему нравились все молодые девушки, он умел найти подход к любой из них! Конечно, когда тебе двадцать пять, можешь себе позволить такие колебания. Но когда тебе тридцать и ты хочешь любви, тепла и домашнего уюта, но душа твоя еще ждет только одну, единственную... На этот раз Петька останется при своих интересах!
Ровно в двенадцать появился Сережа, брат Лены. Он был, по всей видимости, обязательным человеком. Обещал быть в двенадцать — и пришел в двенадцать.
Мы решили оставить Алексея с Леной, а сами с Сережей поехать к ним за теплой одеждой для Лены. Петьку хотели отправить домой, но он стал упрямиться, твердить, что не спешит, желал остаться в палате. Но я твердо настоял на своем и вывел его оттуда. Тогда он стал клянчить, чтобы я взял его с собой, к родителям Лены. Я согласился, но с условием, что он будет сидеть в машине, и в дом не зайдет. Он тут же согласился, лишь бы я его не прогнал.
На этот раз машину вел я. Сережа сидел рядом со мной, на переднем сидении и, как заправский штурман, руководил, рассказывая куда и как проехать. Мы добрались до их дома за сорок минут. Я спешил, поскольку хотел выехать в Тарский район еще сегодня, увезти Лену из больницы.
Дома мы застали только маму Лены. Она сначала возражала против того, что я задумал, говорила, что не сможет навещать ее, да и все в их семье работают и учатся. Я уверил ее, что поеду туда сам, сам повезу ее, а со мной поедет врач, что мы с ним сделаем все, что необходимо для лечения Лены. Тогда мама стала колебаться от того, что совсем не знает меня, а отпускать дочь с чужими людьми опасно. Но у меня появился дар убеждать. До сих пор он действовал только на мою маму, но я применил его и на других людях и это у меня получилось. А, может, в этом мне помогала Лена?
Как бы там ни было, но маму Лены я убедил, она стала собирать ее вещи, выделила теплое ватное одеяло, и подушку. А у меня в машине всегда лежал мой овчинный полушубок. Сережу мы оставили дома, взяли продукты, которые собрала нам мама Лены, большой термос с чаем. Она заставила меня взять двести рублей, и мы с Петькой отправились в больницу. Он всю дорогу клянчил взять его с собой, нажимая на то, что метет метель и мы вдвоем с Алексеем не справимся. Я популярно объяснил ему, что для него нет места в машине. Лену мы положили на переднее сидение, разложив его. На заднем сиденье, за моей спиной, сядет Алексей.
В больнице мы с Алексеем стали готовить Лену в дорогу, выгнав Петьку в коридор. Покормили ее. Потом тетя Надя, а она дежурила с этот день, надела на Лену спортивный костюм, натянула ей на ноги носочки простые и шерстяные,  пригласила нас с Алексеем.
В коридоре толпился весь медперсонал, все хотели видеть, как мы собираемся, и как мы будем уносить Лену. В палату вошли только Петр Иванович и Игорь Андреевич. Петр Иванович все вздыхал и ворчал, недовольный нашим отъездом. Игорь Андреевич молчал. Я же все время говорил, что мы с Леночкой непременно будем держать их в курсе событий и покажемся им, как только встанем на ноги и окрепнем.
Я хотел приподнять Лену, чтобы Алексей постелил одеяло и мы ее закутали в него, но Лена крепко зажмурила глаза и застонала. Ей причинила боль тетя Надя, одевая, а теперь еще и я. Я растерянно оглянулся на Алексея. Он быстро сориентировался:
— Я захватил «промедол». Петр Иванович, может ваша медсестра введет его? Лена уснет, и не будет чувствовать боли.
— Сколько у вас ампул?
— Выпросил только две. И два шприца одноразовых.
— Я выделю вам еще две ампулы и два шприца. Только не увлекайтесь этим.
Я благодарно посмотрел на Петра Ивановича. Все же он хороший мужик!
Он вышел из палаты и вернулся, неся две ампулы с лекарством и шприцы. За ним вошла медсестра, Вера Ивановна. Она сделала укол, но уходить не спешила. Петр Иванович и Алеша тихо беседовали по поводу перевозки Лены, а я сидел у ее кровати, держал ее за руку, наблюдал за ней. Минут через десять она закрыла глаза и погрузилась в сон. Теперь уже можно было смело действовать. Вера Ивановна постелила одеяло на бывшую мою кровать наискосок и я осторожно перенес Лену на одеяло. Она была легкая, мягкая, теплая. Вера Ивановна повязала ей платок и закутала, как пеленают младенцев.
— Здесь нужен бинт, чтобы закрепить конвертик. Я сейчас принесу.
Она вышла и вернулась с двумя пакетами бинтов, стала связывать ими Лену, я помогал ей, приподнимая. Когда все было готово, мы стали прощаться с Верой Ивановной, Петром Ивановичем и Игорем Андреевичем. Тетя Надя перекрестила Лену, поцеловала ее. Потом хотела перекрестить и меня, но вспомнила, что я «нехристь» и ограничилась лишь поцелуем в лоб, для чего мне пришлось наклониться к ней. Я обнял ее за шею рукой, расцеловал в обе щеки, прижался к ее щеке лицом, тихо проговорил:
— Тетя Надя, вы — вторая мама для меня. Если у вас в жизни что-то случится — не стесняйтесь, обращайтесь ко мне.
— Хорошо, Ванюша, хорошо. Поезжайте с Богом. Береги Ленушку.
Она вытерла слезы, выступившие на глазах. Алеша позвал Петьку и вручил ему две сумки, сам взял свою и мою. Я поднял на руки Лену, и мы вышли из палаты. Толпа стояла в коридоре, провожая нас. Даже из нашей бывшей палаты вышли женщины. Они стояли вдоль коридора, и я шел сквозь этот строй с Леной на руках. Все пытались заглянуть ей в лицо, но Вера Ивановна закутала ее так, что лица почти не было видно.
Петька первым помчался вниз по лестнице, выскочил на улицу, открыл дверцы машины, разложил переднее сидение, подстелили под ноги мой полушубок. Алексей шел впереди меня, открывая двери и подсказывая мне, куда поставить ногу.
Когда мы вышли на улицу, я осторожно уложил Лену на переднее сидение. Она крепко спала и я был рад, что Лена не чувствует боли, не страдает от беспомощности. Я укутал ей ноги своим полушубком. Когда мы с Алексеем устроились на своих местах и закрыли дверцы машины, Алексей раскутал ей лицо, чтобы ей легче было дышать. Я глянул на окна отделения хирургии: во всех виднелись лица медперсонала и больных. Я помахал им рукой и тронул машину с места. Петька шел рядом со стороны Лены, заглядывая в окно машины.
Я видел, что Петька обиделся, но помочь ему ничем не мог. И все же он торчал рядом до тех пор, пока мы не уехали.
За воротами больницы я выехал на проезжую часть, и Петя отстал. Он остался стоять, глядя нам вслед.
Мы выехали из больницы в два часа дня, а приехали в село Знаменское Тарского района, где жила знахарка, около восьми вечера. Вместо трех с половиной часов пути мы ехали почти шесть. Я вел машину осторожно, стараясь не попасть в сугроб, или чтобы не занесло нас туда. Алексей все время проверял, как дела у Лены. Он то раскутывал ее, когда она перегревалась, то закутывал, когда остывала.
Проехав половину пути, я дозаправил машину, мы с Алешкой немного погуляли вокруг машины, чтобы размяться и расслабиться, выпили горячего чаю. За рулем я был все время в напряжении: мела пурга, видимость была плохая. Алексей волновался из-за Лены, хотя по его словам все было хорошо.
В село мы приехали уже ночью. У встретившейся молодой пары мы спросили, и они нам сразу показали дом бабы Мани.
Я подъехал к ее покосившимся воротам и остановился. Собирался с силами, чтобы постучать в ворота. Эта баба Маня могла и отправить меня куда подальше, а мне предстоит уговорить ее взяться за лечение Лены.
— Вань, что будем делать, если она нас погонит?
Это Алексей подсыпал жару, видя, что я чуток струсил. И тогда я, набрав в легкие побольше воздуха, открыл дверцу машины.

29

Я постучал в ворота, и мне сразу же ответила громким лаем собака. Из дома никто не выходил. Я походил вдоль забора, нашел дырку и заглянул во двор. В доме горел свет. Я принялся стучать громче и настойчивее. Наконец меня услышали, кто-то вышел на крыльцо, прикрикнул на рвавшуюся собаку. Она уже совсем охрипла, но работу свою исполняла добросовестно.
— Кого принесло, на ночь глядя?
— Мне нужна Мария Степановна.
Женщина подошла ближе, открыла калитку.
— Кто вы и зачем вам нужна Мария Степановна?
— Мне нужно ее видеть по важному делу.
— Зайдите в дом.
Она придержала собаку, и я прошел к двери, остановился, поджидая хозяйку. Она прошла мимо меня, отворила двери, я прошел следом. Из коридора мы вошли в дом.
Я зажмурился от яркого света. Когда глаза мои привыкли, огляделся. Я стоял в кухне, чистенькой с домотканой дорожкой на полу. Было уютно и тепло. Пока я оглядывался, женщина вернулась, за ней шла старушка, сгорбленная и худенькая. Женщина была среднего роста, плотного телосложения, с гладкой прической, с тугим узлом волос на затылке. На плечах ее была накинута пуховая шаль. Она была уже немолодая, лет около шестидесяти, но хорошо сохранившаяся.
— Вот, мама, спрашивает тебя. Говорит, что важное дело.
— Какие могут быть дела среди ночи?
— Важные дела могут быть в любое время года, в любое время суток.
— Ну, говори, не тяни. Стара я ждать, когда ты надумаешь говорить. Да и спать пора, устаю я за день. Годы уж не те.
— Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, мял шапку в руках, побаивался ее крутого нрава, о котором мне говорил отец Серафим.
— Мария Степановна, выслушайте меня, не выгоняйте сразу.
— Перестань мямлить! Сядь и говори, — строго прикрикнула баба Маня.
Я опустился на стоящий у двери табурет.
— У меня в машине лежит девушка. У нее гангрена обеих ног, обморозила. Я нашел ее в сугробе, когда она почти закоченела. В больнице ей помогли, она перенесла воспаление легких. Выжила, но настигла гангрена. Ее перевезли в город, там хотели отнять ей ноги, но я не дал. Я уговорил врачей подождать немного, сам дежурил у ее постели. И произошло чудо: ноги стали очищаться, но инфекция пошла в кровь. У Лены  болит все тело, она очень страдает, очень слаба. Я ее поворачиваю на бок. Сбежались все врачи, даже профессор явился посмотреть на это «чудо». Лену беспокоило это все. А меня стало беспокоить то, что ей вливали много лекарств, могли отравить весь организм. Моя мама врач и советовала обратиться к народной медицине, к травам. Я познакомился со священником, отцом Серафимом, он рекомендовал мне вас. Говорит, что сильнее вас нет в нашем районе, что только вы поможете Лене. Вот я и мой друг привезли ее к вам.
— Как же вы ее довезли сюда, если у нее все болит и она слаба.
— Ей сделали укол, и она все время спала, лежа на сиденье.
— Я никого не берусь лечить. Силы уже нет на это, — вздохнула Мария Степановна.
Она сидела у стола, оперевшись на него рукой, отвернувшись от меня. Я встал с табуретки, на которой сидел, подошел к ней, опустился перед ней на колени.
— Мария Степановна, я молю вас ради всего святого, не отказывайте мне. Вы только взгляните на Лену! Она молодая, красивая. Я все отдам, только вылечите ее!
— Каждый живет, сколько ему отмерено. Видно, ей вышел срок.
— Но я вымолил ее для себя! Если она умрет, для меня пропадет весь смысл жизни.
— Встретишь другую, здоровую.
— Но такой, как она, больше нет и еще не будет лет сто. Как же мне жить все годы без нее?
— Что в ней особенного? Баба как баба. Вон сколько их, молодых, здоровых! Поезжай, милок, домой.
— Мария Степановна, да вы хоть гляньте на нее!
— Нечего мне смотреть, чай не свататься мне к ней.
Я чувствовал, что теряю опору под ногами. Когда я ехал сюда, надеялся, что смогу уговорить эту женщину. Но сейчас мои надежды рассыпблись в пыль. Я поднялся с колен и пошел к двери. Но тут у меня возник новый план. Я остановился и, не оборачиваясь, спросил:
— Тогда разрешите нам переночевать у вас, а утром мы уедем.
— У меня не постоялый двор!
Вот это бабуля! Мне бы такой характер. Я было двинулся к двери, но тут услышал голос второй женщины.
— Мама, пусть они заночуют у нас. Их никто не приютит, а ехать им ночью опасно. Да и пурга усилилась.  Девушку положат на мою кровать, они поспят на полу, а я пристроюсь на раскладушке.
— Не вмешивайся, Анна. Пусть едут, куда хотят! Ты забыла, как нас обеих за такие дела таскали? Еще захотела?
— Но они только переночуют и все!
Баба Маня ей не ответила. Я повернулся к ним лицом. Анна стояла, прислонившись к печи спиной, глянула на меня и подмигнула одним глазом. Я понял, что дело сделано.
— Мария Степановна, так можно принести Лену?
Баба Маня тяжко вздохнула.
— Так и быть, неси уж.
Ее дочь. Анна, торопливо пошла к двери, я двинулся за ней. Она загнала собаку в конуру, открыла ворота и я въехал во двор. Анна закрыла ворота, подошла к машине и стояла до тех пор, пока я не поднял Лену на руки. Тогда она пошла вперед, отворяя двери. За мной шел Алексей, затворяя их. Анна провела нас через кухню в свою комнатушку, указала на постель. Я положил осторожно Лену, сбросил с себя куртку и стал развязывать бинты и разворачивать одеяло, освобождая ее. Снял платок, выпрямился и глянул на Анну. Она подошла к кровати, стала рассматривать Лену. — Сними с нее носки, покажи ноги.
Я осторожно снял носки с ног Лены. Анна потрогала их рукой, молча вышла из комнаты. Мы с Алешкой стояли и ждали, чем все это закончится. Из кухни доносились голоса, но слов было не разобрать. Потом в комнату вошла  Мария Степановна.
— Ну-ка, выйдите оба отсюда. Я хочу осмотреть ее, — повелительно произнесла она.
Мы с Алешкой вышли на кухню. Анна хлопотала у печки, собираясь ее подтопить и согреть нам ужин. Мы дружно стали протестовать против этого, но она молча делала свое дело. Потом произнесла:
— Вы идите, закройте машину, а я потом выпущу собаку. Туалет у нас в конце коридора, напротив выхода, выключатель сразу за дверью.
Я вышел в коридор, нашел выключатель и щелкнул им. В коридоре и на улице над дверью вспыхнул свет, стало хорошо видно машину. Я закрыл все дверцы на замок, забрав сумки из нее. Когда я вошел в дом, Анна освободила из заточения собаку, и та загремела цепью по двору, недовольно ворча. Ей не нравился запах моей машины.
Мы с Алексеем разделись, повесив одежду у двери на гвоздики, сняли обувь. Пол был теплый и ходить по нему было приятно. Анна дала нам чистое полотенце. Пока мы по очереди мылись у рукомойника, она собирала на стол. Я разобрал сумку с продуктами, выложил на стол вареное мясо, котлеты, яйца, картофель. Это все положила мама Лены.
Анна пригласила нас к столу, когда закипел чайник. Мы только сели, как вошла Мария Степановна, села у стола. Помолчала.

30

— Да, ты был прав, — сказала она мне, — такие рождаются редко. Я оставлю ее у себя. Но вы мне должны помочь. Ей нужно будет делать ванны из травяного настоя, носить ее некому. Еще нужно носить воду, топить баню. Мы с Анной не осилим. Вы сможете пожить у нас?
— Конечно, Мария Степановна! О чем разговор!
Я вскочил с табуретки, подхватил ее на руки и закружил с ней по кухни.
— Уймись, бешеный! Я что тебе девочка, что ты меня так трясешь?! Отпусти сейчас же!
Я осторожно поставил ее на пол, попридержав, чтобы она не упала.
— Мария Степановна, я так вам благодарен за то, что вы не отослали Лену назад! Все что ни попросите — я отдам, только помогите ей.
— Что это ты так печешься о ней? Сам сказал, что нашел ее в снегу. Похоже, что всего неделю назад?
— Да, но как только я увидел ее — влюбился на всю мою оставшуюся жизнь. Без нее мне не жить на свете, — тихо добавил я.
Баба Маня легонько толкнула меня в грудь рукой, подошла к столу и села на стул.
— Садитесь ужинать и ложитесь спать. Утро вечера мудренее. Как  вас обоих зовут?
— Я Иван, а он — Алексей! Он врач, лечил Лену от воспаления легких, оказал ей первую помощь.
— Расскажи, Алексей, что ты делал с ней? Как и чем спасал?
— Да мне ничего и не довелось делать, все сделал Иван. Вот пусть он и расскажет, — скромно уклонился от ответа Алексей.
— Говори, Иван, — строго посмотрела на меня баба Маня.
И я принялся ей рассказывать обо всем, что пережили мы с Леной, скрыв ее истинное лицо.
— Ты говоришь мне не все о ней! Не пытайся обмануть меня, я вижу знак на ее лице. Говори кто она и чем занимается. А ты, Анна, иди с Алексеем, и переоденьте ее, пока спит. Снимите все, закутайте в простыни.
Она говорила властным тоном, и я ей подчинился.
Я боялся рассердить ее. Я только умолчал о планете, что говорила мне Лена. Я решил так: если Лена сочтет нужным сказать об этом бабе Мане — скажет сама. А я могу и напутать, неправильно объяснить.
Все время, пока я говорил, а баба Маня и Анна слушали, Алешка сидел тихо, вытаращив на меня глаза и полуоткрыв рот. Когда я закончил, он шумно вздохнул. Я понял по его виду, что все что он услышал, для него является фантастикой! Но он промолчал, не высказал своего мнения вслух. Они с Анной быстро справились с заданием и успели выслушать мой рассказ.
Баба Маня и Анна молчали. В гулкой тишине мы сидели довольно долго. Каждый думал о своем. У меня же была только одна мысль: «Господи, помоги исцелить Лену! Господи, помоги исцелить Лену!»
Я очнулся от этой мысли только тогда, когда услышал щелчок. Оказалось, что все это время, под столом, я издевался над чайной ложечкой. И она, бедная, не выдержала, поломалась. Я смущенно посмотрел на сидящих за столом, осторожно положил на него сломанную ложечку.
— Вот непутевый! Не успел явиться, как уже вредит в доме!
Баба Маня сердито отвернулась от меня. Анна глядела на меня с улыбкой.
— Я нечаянно. Я больше не буду ничего ломать. Честное слово!
Я чувствовал себя нашкодившим пацаном, застигнутым на месте преступления.
— Честное слово врать готово, — проворчала задумчиво баба Маня.
Помолчав немного, она прихлопнула ладонью по столу.
— Ладно. Будем лечить. Но из тебя, Ванька, я все силы вытяну. Ты будешь у меня делать все сам. А друг твой тебе будет помогать. За успех  лечения отвечаешь ты. С ней надо будет сидеть и днем, и ночью, поить отварами по часам, делать ванны два раза в день. Я буду давать смеси трав, а вы будете варить их сами. Я буду только следить за всем. Это трудно, но вы это должны сделать. Особенно ты, — она ткнула в меня своим худеньким, узловатым пальцем.
— Я  на все согласен, Мария Степановна!
Она мне начинала нравиться, несмотря на ворчливый и строгий нрав.
Из комнаты, где лежала Лена, послышался какой-то звук — и я кинулся туда. За мной вскочил Алексей.
— Аленушка, проснулась? Как чувствуешь?
— Мне тяжко. Где мы?
— Мы уже у замечательной старушки, о которой я тебе говорил еще в больнице. Она взялась лечить тебя! Теперь все будет хорошо! Ты выздоровеешь!
— Сколько же я спала, если не заметила, когда мы ехали. Я совсем не чувствовала боли.
— Тебе же сделали укол и ты спокойно проспала все восемь часов.
— Мне хочется пить.
— Одну минутку потерпи, сейчас принесу.
Я вышел на кухню, а Алексей остался с Леной.
— Ну что там? — голос бабы Мани звучал мягче.
— Проснулась, просит пить.
Баба Маня налила в чистый стакан воды, подошла к полочке, уставленной бутылочками, выбрала одну из них и добавила в стакан несколько капель.
— На, пусть выпьет. Это ее подбодрит.
Я вернулся в комнату Лены, приподняв ей голову, напоил. В комнату вошли баба Маня и Анна.
— Что это? Немного горчит.
— Это дала Мария Степановна.
— Выйдите-ка вы оба. А мы с Анной побудем здесь, поговорим с Еленой, — приказала нам баба Маня.
Мы с Алексеем послушно вышли, а они остались. Алексей сразу же сел на стул, а я нервно зашагал по кухне.
— Ты можешь не мельтешить перед глазами? У меня и  так голова идет кругом оттого, что я сегодня услышал. До сих пор не приду в себя.
— Первое время у меня было то же самое. Но потом я стал привыкать. Привыкнешь и ты.
Я подошел к столу, сел на табурет и стал пить чай. Я делал это механически, сам не замечая этого. Из комнаты вышла Анна.
— Ей нужно что-то подставить.
— У меня есть надувное резиновое судно. Сейчас я достану. Оно чистое, я прохлорировал его.
Алексей бросился к своей сумке, стал все вынимать из нее и бросать на пол. Наконец, достал судно, надул его и подал Анне.
— Молодцы, все предусмотрели!
И она снова ушла в  комнату.
— Слушай, Иван, неужели эта маленькая, худенькая старушка осилит гангрену?
— О ней мне говорили в городе. Даже священник, отец Серафим, советовал обратиться к ней.
— А ты что, общался и со священником? — Алешкины брови поползли вверх.
— Да, я даже в церковь ходил, молился, просил за Лену.
Мой бедный друг Алешка! Для него это было такой новостью, которая сразила его больше, чем если бы я растворился у него на глазах.
— Но ведь ты никогда не вникал в вопросы религии, всегда считал ее пережитком прошлого, глупостью!
— Теперь моя жизнь, мое представление о жизни круто повернуло в другую сторону. Уже нет того Ивана, которого ты знал раньше. Может, нынче ты и отвернешься от меня, но я уже не в состоянии жить так, как жил раньше! Лена посвятила меня в такие области знания, о которых я и не представлял, что они существуют. Это совсем другой мир, отличный от нашего, и мне уже нет дороги назад, к прежней жизни.
Алексей не ответил мне. Он был растерян и, как мне казалось, подавлен, а, может, даже испуган тем, что он услышал. У него была такая же реакция, как и у меня, когда я впервые услышал слова Лены о другой жизни.
В кухню вошла баба Маня. Лицо ее было слишком серьезно.
— Так, ребятки. Начнем работать уже сегодня. Больше тянуть нельзя. Вы вовремя ее привезли. Сейчас Анна покажет и расскажет, что нужно делать. Так что закатывайте рукава — и за работу. Спать вам не придется.
Она подошла ко мне, похлопала рукой по плечу.
— Ты правильно сделал, что не позволил делать операцию. Она будет здорова, будет ходить!
Вошла Анна, неся судно. Прошла в коридор, оттуда назад, в комнату. Быстро вернулась.
— Пойдемте, будем топить баню, греть воду. Я покажу вам, что и как. Одевайтесь.
Мы с Алексеем оделись и пошли за ней. У них дом, сарай и баня были под одной крышей. Такое я видел в поселках и селах, где жили немцы. У них все подворье было крытым. Это было удобно, так как в Сибири всегда много снега. Особенно отличался февраль: почти весь месяц метет метель. Да такая, что заметает выше крыши. Когда подворье крытое — никакая непогода не страшна. Тут и сарай с живностью, и сеновал, и колодец с водой, и баня, и кладовушки. Совсем необязательно выходить на улицу. Все хозяйство освещалось электричеством.
Анна показала где взять дрова. Алексей стал набирать их и пошел за Анной в баню. Мне же она велела носить снег и забивать им баки.
Вскоре в топке весело плясало пламя, пощелкивали дрова, запахло вкусным дымком. Я носил большие бруски снега, которые нарезал на улице лопатой, и растапливал их в баках с водой. Алексей был за кочегара. Для него работа предназначалась полегче, поскольку он был не такой крепкий, как я. Он годился для интеллектуальной работы. Мне доставалась физическая. И я ее любил. Мне всегда нравилось чувствовать работу своих мускулов, их усталость.
Через час баки были заполнены снеговой водой. Тогда появилась баба Маня. Она высыпала в один бак большую миску измельченной травы. Из второго бака велела отливать воду в кадку, чтобы было чем разбавить горячую воду. Это продолжалось до тех пор, пока не закипела вода в баке с травой. И тогда в запахи горящих дров вплелся душистый запах трав. Мы с Алешкой вдыхали его всей грудью.  Алешка, практичный человек, попытался определить, какие травы были брошены в бак. Он все присматривался и принюхивался. Мне же было все равно, что варится в баке, лишь бы Лена выздоровела, и я с усердием выполнял физическую работу, мечтая и самому отведать хорошего веника.
Я всегда скучал по хорошей бане, особенно зимой, когда топили снеговую воду, и можно было разгоряченное тело натереть снегом. Это такое блаженство!
У меня шевельнулась надежда, что сегодня я отведаю желанного лакомства — березового веника.

31

Баня была готова около двух часов ночи. Баба Маня велела мне перенести большое деревянное корыто в баню и установить его на широкой лавке. Корыто, похоже, было выдолблено из большого цельного дерева.
— Мария Степановна, что это за дерево такое?
— Сосна. Убивает инфекцию, хорошо держит тепло. Иди набери сенной трухи, засыпь в корыто и заливай отваром. Теперь добавь из другого бака, разведи холодной водой так, чтобы терпел локоть. Дай, проверю сама.
Она опустила свой локоть в воду, велела добавить еще холодной. И что-то шептала все время.
— Теперь неси Елену. Возьми прямо с простынью, накинь сверху что-нибудь и неси сюда.
Мы пошли за Леной с Алексеем, он помог мне перенести ее, укрыв одеялом. В бане он снял одеяло и я осторожно опустил Лену, закутанную в простынь, в корыто. Перемещение причинило ей боль, она вся замерла. Но минут через десять расслабилась, открыла глаза. Возле нее все время хлопотала баба Маня, все что-то шептала, все что-то поправляла. Мы с Алешкой стояли рядом, наблюдали за этой процедурой.
На лице Лены появилась блаженная улыбка, она закрыла глаза. На нее наваливался сон, и она ему не сопротивлялась.
Наконец-то ее бедное, измученное тело получило облегчение. Она спала как человек, получивший долгожданный отдых. Она спала, а баба Маня все что-то шептала и шептала над ней.
Это продолжалось почти час. Нам с Алешкой было жарко в бане, но мы не выходили в коридор, мужественно терпели жару.
— Так, Ванюша, будем вынимать ее из корыта. Неси сухую простынь, стели на полке на одеяло.
Я быстро слетал за простыней, постелил все, как приказала баба Маня.
— Ну, открывай ее, бери и клади на сухую простынь.
— Да, но...
Я чувствовал себя неловко оттого, что увижу нагое тело Лены. Алешка выскочил за дверь.
— Так что мне прикажешь, поднимать ее? — повысила голос баба Маня.
Мне ничего не оставалось как подчиниться. Сердце мое стучало громко, руки мелко и подленько дрожали.
— Ну, что же ты?
Она строго глянула на меня, и я опустил руки в корыто, откинул простынь. Я старался не смотреть на Лену, но мои глаза меня не слушались.
С грехом пополам я завернул Лену в одеяло, понес в дом.  Как  только я положил ее на кровать, баба Маня выдворила меня за дверь и осталась с Леной одна. Потом она вышла из комнаты, приготовила питье, подала мне.
— Будете поить ее только этим. Пока она спит, сходите с Лексеем в баню. Вам же хочется этого?
— Очень!
— Ну и идите. Анна даст вам полотенце.
Алексей находился тут же, в кухне. Он тоже довольно заулыбался, услышав такие предложения.
— Только вот что я вам скажу сначала: Елена — больной человек. Сейчас она не женщина для вас, а человек, нуждающийся в помощи. И чтобы больше я не видела таких лиц и трясущихся рук у вас обоих! Сейчас вы не мужики, а врачи, которым нет времени разглядывать больного человека, его нужно спасать! Все понятно?
Мы с Алешкой молча кивнули головами, чувствуя себя провинившимися юнцами.
— Ну идите, идите, — добавила она уже ласковее. — Мойтесь, да и спать пора. Уже четвертый час ночи! Я лягу, а Анна постелит вам в горенке. Дежурьте возле Елены по очереди. Даже если спит — все равно вливайте ей питье в рот через каждый час по три ложки. Все понятно? Вопросы есть?
— Вопросов нет! — ответили мы дружно и отправились в баню.
Какое это блаженство! После бани мы с Алешкой никак не могли сделать серьезные лица. Нас распирало от удовольствия! Даже если вспомнить о том, что мы уже почти сутки на ногах, спать совсем не хотелось.
Я настоял, чтобы Алексей пошел спать, а сам сел рядом с кроватью Лены. Она спала. Ее лицо выражало покой, даже блаженство. Такой я ее видел впервые с тех пор, как  нашел.
Я смотрел на нее, любовался ею, наслаждался. С тех пор как понял, что Лена будет спасена, будет здорова, в моем сердце поселился покой.
Я слышал, как на кухне возилась Анна, растапливала печь. Потом заглянула ко мне.
— Как вы тут?
Она тронула лоб Лены рукой, потом пощупала ее ноги. Я вопросительно смотрел на нее.
— Все идет хорошо. А ты устал? Ведь весь день и всю ночь на ногах. Часов в десять будем снова топить баню, снова делать ванну. Так что тебе пока отдых и не светит.
Я посмотрел на часы: было почти восемь утра.
— Но когда все сделаем — буду спать я.
— Конечно. Тебе же нужно отдохнуть!
Она ушла, а я остался опять один. Я поил Лену каждый час, поднося ей ко рту ложку с отваром и вливая его ей в рот. Она сглатывала. В перерывах между приемом отвара я дремал. Я устроился на  полу, руки положил на край кровати, где лежала Лена, на них голову. Когда я засыпал — руки мои затекали, соскользали с кровати —   просыпался.
Я все время держал себя под контролем. Я очень устал, но знал, что должен быть рядом с Леной, быть все время начеку.
В половине десятого утра ко мне заглянул Алексей.
— Все спит? Что это ей дают такое, что она расслабилась и спит без лекарств?
Он тоже осмотрел Лену и удивленно хмыкнул:
— Чудеса! Вижу, что мне придется со всем этим смириться и спокойно наблюдать за происходящим. Ноги ее стали намного чище, синева почти ушла.
— И учиться у бабы Мани. Учись Лешка, пригодится в жизни!
— Похоже, что так. Никогда бы не поверил, если бы кто-то другой говорил обо всем происходящем. Но это происходит на моих глазах! Ты очень устал? Пойди, отдохни. Я посижу с ней.
— Сейчас нужно снова топить баню, снова делать ванну. Только после этого я посплю, немного. Ты отдохнул, и, может, справишься с баней сам? У меня остались силы только для того, чтобы отнести и принести Лену.
— Ванька, ты меня считаешь хлюпиком? Да я сам смогу отнести и принести Лену! И баню приготовлю!
— Нет, Леша, отнесу ее я сам.
— Не доверяешь?
— Просто мне так спокойнее.
— Ну, как знаешь.
Лешка обиделся и гордо удалился. Но работа кочегара его успокоила, и вскоре он торжественно объявил, что все готово. Баня еще не остыла и нагрелась быстро. На этот раз траву готовила Анна. Баба Маня еще отдыхала.
Так же осторожно я отнес Лену и положил в корыто с отваром, а через час выудил ее оттуда, закутал в простыню и одеяло, отнес на кровать. Она даже глаз не открыла — спала. Я было забеспокоился, но Анна объяснила мне все.
— В питье входят сонные травки, а в состав для ванны входят травы, расслабляющие мышцы, улучшающие кровообращение, снимающие воспалительные процессы и очищающие кровь. Отвар впитывается в кровь через кожу, поэтому-то ваша девушка так сладко спит. Дня через два она проснется, и уже не будет чувствовать боли. Постепенно она начнет набираться сил.
— Сколько времени понадобится для восстановления ее здоровья?
— Может месяц, может больше. Но через недельку один из вас сможет уехать. Вы же где-то работаете?
— Да, но мы попросили отпуск, чтобы помочь Лене.
— Вот и хорошо. Дня через три будет видно, что и как.
Алексей остался дежурить с Леной, а я, попив чаю с травой, улегся спать на диване в горенке. Здесь тоже, как и во всем доме, было чисто, тихо и уютно. Только тикали ходики на стене. Сначала они меня раздражали, но усталость брала власть надо мной, я закрыл глаза и погрузился в полудрему. Сразу же перестал слышать тиканье часов, появилось чувство блаженства. Все же эти запахи трав, отвары, запах горящих дров, дымок от них действовали на меня как бальзам. Душа моя отдыхала, благодаря этому запаху, покою, какой царил в доме бабы Мани. Она и Анна были далеки от суеты городской жизни, жили в единстве с природой, ходили и жили на земле, питались ее чистыми дарами, впитывали в себя покой и тишину.
Их село находилось в четырехстах километрах от Омска. Здесь уже начинались таежные сибирские места, богатые на орехи и грибы, клюкву, морошку и многие другие ягоды, растущие в тайге. Здесь воздух был настоян на сосновых и пихтовых деревьях, могучих и целебных. В таких селах люди почти не знают инфекционных заболеваний, таких как грипп. А если сюда еще добавить крепкие зимние морозы и хорошую баню!...

32

Я проспал часа четыре. Хоть я и знал, что Лена под надежным присмотром, но даже во сне тревога за ее жизнь не покидала меня. За две недели знакомства с ней я научился обходиться короткими часами отдыха, быстро восстанавливая силы. Теперь я убедился на собственном опыте, что организм человека может совершать чудеса, мобилизовав свои силы в минуты опасности,  постепенно учился не удивляться тому, что происходит вокруг, учился наблюдать, концентрировать свое внимание.
Когда я проснулся, на улице было еще светло. Заглянул в комнату, где лежала Елена. Возле нее сидел Алексей и читал какой-то журнал. Только теперь я смог оглядеться вокруг. Комнатка была небольшая. В ней помещались кровать, у кровати — столик, на нем настольная лампа, стопка книг, тетради. Позже, во время своего дежурства, я полюбопытствовал, проверил, что это за книги. Это были сборники лечебных трав. Похоже, что Анна, кроме знаний своей матери, интересовалась и тем, что пишет о травах официальная медицина.
На стене у кровати висел простенький классический коврик с мишками на дереве. Везде были развешаны пучки трав. Дом был деревянный, стены выкрашены бледно-голубой краской, белое окошко с кружевными занавесками. На полу — домотканая толстая дорожка. Здесь, как и во всем доме, царил покой.
— Ты уже отдохнул? — встретил меня вопросом Алексей.
— Вполне. Как у Лены дела?
Я склонился над Леной. Она все так же спала. Грудь ее была укрыта простыней, ниже пояса лежало одеяло. Ее руки были свободны, спокойно лежали на постели.
— Мария Степановна и Анна говорят, что всё хорошо. Они часто заходят и осматривают ее. Я осмелился спросить, что они видят на ее теле. Баба Маня ничего не сказала, но Анна кое-что объяснила. Просто удивительно, что они все видят. Я бы до такого не додумался вовек!
— Лешка! Да мы с тобою просто дремучие люди в отличие от той же бабы Мани! Мы только считаем себя цивилизованными людьми, грамотными и умными. Всегда считали себя выше деревенских жителей. Но что стоит твой медицинский институт со всеми профессорами и академиками против одной бабы Мани? Вы готовы сразу резать, тогда как баба Маня старается обойтись без крови.
— В какой-то мере ты прав. Но и официальную медицину нельзя отрицать.
— Да я и не отрицаю! Я просто хочу, чтобы ты учился у бабы Мани. Я не думаю, что тебе помешают эти знания.
— Слушай, Иван! И давно ты стал таким умным? Еще две недели назад ты был совсем другого мнения о знахарях. Что случилось?
— То, что я встретил Лену. Она мне рассказала о своей жизни, о своем мире. Я сразу как-то струсил, но постепенно стал присматриваться и прислушиваться к своему внутреннему миру. Да еще беседа с отцом Серафимом открыли мне многое в жизни. Я тебя с ним познакомлю. Мировой мужик! Думаю, что и тебе не избежать того, что пережил я: сомнений, которые еще гложут меня, боязни необычного, даже разочарований. Я многого еще не знаю. Можно сказать — совсем ничего не знаю, не понимаю в жизни. Привык плыть по поверхности жизненной реки, боясь нырнуть и посмотреть, кто же живет там, в глубине.
Я глубоко вздохнул.
— Ладно, пойду умоюсь.
Я вышел на кухню. У стола сидела Анна и что-то вязала. Я поздоровался с ней, спросил, где баба Маня.
— Отдыхает. Ей уже под девяносто! Уставать стала быстро, а такие больные, как ваша, требуют много сил и здоровья. А ты умывайся да садись за стол.
Пока я мылся, она накрыла на стол, нарезала хлеба, налила полную миску душистых щей, поставила тарелку гречневой каши, сваренной в горшке.
Такой вкусной пищи я еще не ел! Я впервые окунулся в деревенскую жизнь, впервые видел русскую печь, которая выдает такую вкусную пищу. В деревнях и селах  моего участка уже нет русских печей. Все увлеклись газовыми плитками и простыми печами. И еще никогда в жизни я не пробовал спать на печи. Но ее заняла баба Маня, грела свои старые косточки. Увы!
— Иван, у меня к тебе просьба. Съездил бы ты в магазин. Нужно купить сахару, муки, крупы, соли и чаю. У нас почти все вышло, а везти на санках трудно. Я ведь тоже немолода. Тебе на машине будет легче. Привезешь все разом и побольше.
— О чем разговор! Да я для вас с бабой Маней даже на  Марс слетаю!
— Летун-болтун, — донеслось с печи. Это подала голос баба Маня.
— Мария Степановна! — воскликнул я. — Я умный, красивый, высокий, стройный, добрый, замечательный и вообще очень хороший молодой человек, а вы меня почему-то не любите? За что такая немилость?
Я подошел к печи. Баба Маня лежала на краю, на боку и смотрела на меня. Говорила она строго, но я уловил в ее глазах доброту.
— Много болтаешь. Почему мало спал? Тебе еще предстоит сидеть с Еленой. Лексей днем справится, а тебе ночь. Ночью больным делается хуже, влияет Луна. А ты Елене придаешь силы для борьбы с недугом. Хороший парень! И на что это Елену судьба свела именно с тобой?!
— Она мне дает стимул в жизни. Я хоть в тридцать лет узнал, что такое настоящая любовь! А ведь мог же всю жизнь прожить без любви, с тоской в сердце. Можно жениться без любви, иметь детей и так прожить жизнь, терпя друг друга. Но хочется жить со вкусом, — произнес я с грустью в голосе.
— А если она не захочет твоей любви?
— Я не стану надоедать ей. Но я счастлив оттого, что узнал это прекрасное чувство.
— Чувство, чувство... Ты едешь в магазин?
— Конечно же! А может Анна...
— Васильевна, —  подсказала Анна.
— А может, Анна Васильевна поедет со мной!? Мне нужен умный руководитель.
Я невинно улыбался, глядя на бабу Маню.
— Ну, хитрец! Ох и хитрец! Анна, одевайся. Ему действительно нужен руководитель.
Пока Анна одевалась, я прогрел машину. Собака была привязана на укороченную цепь и до меня не доставала. Обычно, меня собаки не любили. От меня всегда несло бензином, а они этого не переносят. Но собака бабы Мани поворчала на меня для порядка, несколько раз гавкнула, уселась и стала наблюдать за мной. Когда я ходил по двору, она провожала меня взглядом. Из дома вышла Анна, положила сумки в машину, открыла ворота. Я вывел машину на улицу, она закрыла ворота и села рядом со мной. Улица была длинная, возле самого леса. Мы проехали половину, свернули на другую, немного погодя показался магазин.
Анна заказывала товар, продавец взвешивал, а я  все относил в машину. Под конец я достал деньги и расплатился. Женщины, бывшие в магазине, пытались заговорить с Анной, но она коротко отвечала им ничего не значащими словами. На вопрос, кто я такой, ответила, что жених. Они дружно рассмеялись и под их смех мы сели в машину.
— Иван, ты уплатил так много. Зачем?
— Затем, что мы много едим, и вы с бабой Маней нас не прокормите на свою пенсию.
— Будем кормить вас одной картошкой. Она у нас в этом году уродилась хорошая, вкусная.
— Но нам этого мало. Мы любим разнообразие в еде: и чай сладкий, и вашу кашу вкусную, и хлеб ваш домашний. И вообще все, что вы, Анна Васильевна, готовите.
— Как есть болтун, — проворчала Анна, но я понял, что она довольна мною.
Когда мы вернулись и выгрузили все из машины, Анна повела меня по своему двору, показала хозяйство, попросила расчистить двор от снега, наколоть дров. Но их еще надо было сначала напилить. Ручной пилой это было делать трудно: Алексей был на дежурстве возле Лены, Анна была слаба для такого занятия. Необходимо было подумать, где взять бензопилу. Да и по хозяйству нужно было все подправить, подлатать. Хотя работы предстояло много, но я был доволен, что хоть чем-то смогу услужить Анне и ее матери за заботы о Лене.
Начал я с курятника. Все вычистил, настелил свежей соломы, подправил насест и кормушку. Пока я работал, петух прогуливался около меня, делал вид, что ищет и клюёт зернышки, распевал песни. Одним словом — стерег от меня своих кур. В курятнике я трудился до тех пор, пока не подошло время топить баню.
Сегодня все прошло гладко, без сучка и задоринки. Я был на высоте; послушен как ягненок,  скромен и терпелив. Бабе Мане даже не пришлось делать мне  замечания. У  меня еще была надежда покорить ее сердце, что я и пытался сделать.
За ужином я спросил бабу Маню:
— А почему необходимо всю ночь и весь день сидеть у  постели?
— А ты что, перетрудился? Устал уже? Спать хочется?
— Мария Степановна! Я не устал. Я буду сидеть столько, сколько нужно. Я просто хочу знать, что может случиться, если Лену оставить одну.
— Если ее оставить одну, не поить отваром через каждый час, у нее могут начаться судороги, она может погибнуть. Спазмы остановят сердце. В состав трав для ванны входят и сильно ядовитые, убивающие гангренозную инфекцию. Отвар, который даем ей пить, снимает отравление пищеварительных органов, очищает кровь, не поражая желудка, печени и почек. Поэтому-то и надо сидеть возле нее днем и ночью. Все понял? И поворачивайте ее с боку на бок.
— Не все, но понял. Пойду, сменю Алексея.
По лицу Алексея было видно, что он очень устал.
— Бедный мой друг! Ты совсем замучился! Потерпи еще дня два-три, и тогда я тебя отпущу.
— Вот еще! Брось молоть ерунду! Я совсем не устал, могу и ночь сидеть с Леной. Не один ты хочешь ее выздоровления.
— Леша, не сердись. Ну, ляпнул я, не подумав! Прости. Я обнял его за плечи. — Ты настоящий друг. Без тебя я бы не справился. Честное слово.
— Честное слово — врать готово, — повторил он слова бабы Мани. Мы, глядя друг на друга, тихо рассмеялись.
— Ну, я пошел. Пойду, погуляю во дворе, вдохну воздуха.
Вот так мы и дежурили с ним возле Лены еще два дня. На четвертый день баба Маня приготовила новый отвар для питья, и Лена проснулась. Она очнулась вечером. Когда я зашел сменить Алексея, она еще сонная, пыталась что-то сказать, но у нее это плохо получалось. Я наклонился к ней, а Алексей помчался звать бабу Маню.
— Ну что вы всполошились? — ворчливо сказала она, входя в комнату. Подошла к кровати, села на стул, взяла за руку Лену. — Ну, голубушка, давай, просыпайся. Пора...
И она принялась что-то шептать. Я старался уловить хоть одно слово, но...
К нашему удивлению Лена стала приходить в себя, и очень скоро она уже улыбалась, по очереди обводя нас взглядом. И я снова был поражен: ее глаза снова стали зелеными!

33

— Вот и умница. Как ты себя чувствуешь?
— Удивительно, но мне так хорошо! Я почти не чувствую боли.
— Почти или совсем не чувствуешь?
— Где-то что-то еще осталось. Но оно меня не беспокоит. Я спала, наверное, целые сутки?
— Ты, голубушка, спала почти четверо суток. А мы тебя купали в отваре трав и Ваня с Лексеем сидели день и ночь с тобой.
— Что? Я спала четверо суток? Меня купали?  Да, действительно, я раздета. Но ведь Ваня и Алексей Иванович видели меня без одежды?
Она закрыла глаза, и лицо ее залила краска.
— Ну, будет, будет тебе! Сейчас они твои врачи. Мне с дочерью тебя не донести. Мы не опустим и не выловим из ванны. Так что тебе придется терпеть.
Это снова голос бабы Мани. Как же отвлечь ее от этого ворчливого тона?
— Мария Степановна, может Леночку можно покормить? Она же четверо суток голодала!
— Можно и кормить. Анна уже сварила ей жидкую овсяную кашу. Она укрепит ей силы, поддержит ее организм. Лошадь от того сильна, что ест много овса. Анна покормит тебя, — сказала она, поднимаясь со стула. Открыла дверь в кухню, позвала Анну. Та вошла с небольшой мисочкой в руках.
— Можно я покормлю Лену? — спросил я.
— Марш на кухню! Нечего тут мешаться, смущать ее.
Баба Маня ласково подтолкнула нас с Алексеем к двери. Нам пришлось подчиниться.
С этого вечера Лена начала выздоравливать, набираться сил. Мы с Алексеем уже могли спокойно спать по ночам. Днем мы все так же сидели у нее по очереди, развлекая разговорами. И часы ее бодрствования все увеличивались.
На пятый день после этого события я работал во дворе, очищал его от снега. В ворота постучали —  и я открыл калитку. Передо мной стоял младший лейтенант милиции.
— Мне нужна Мария Степановна.
— Проходите во двор, — пригласил я его.
— А вы кто будете, и что здесь делаете?
— Да вот, двор очищаю от снега, воздухом дышу.
— Так-так, дышите, значит?
Он глянул на меня подозрительно.
— Снова ты к нам, Степан Иванович? Что случилось на этот раз?
К нам подошла Анна.
— А вы, Анна Васильевна, так и  не знаете, что случилось? — почти с издёвкой в голосе спросил он.
— Нет, не знаю.
— Значит, снова за свое?
— Снова. Добрые люди уже сообщили об этом?
— Знаете, Анна Васильевна, мне это надоело. Вы живете на нетрудовые доходы!
— Мы с мамой живем на пенсию.
— Но вас видели в магазине. Вы всего накупили на огромную сумму. Вот, полюбуйтесь, — он достал из планшетки лист бумаги, — вот. Было куплено продуктовых товаров на... — Он расправил листок и отчетливо назвал сумму, которая, судя по покупкам, действительно была немаленькой для пенсионеров. —  Откуда такой шик и зачем такие запасы?
— А вот это вас, товарищ милиционер, не касается. — Анна круто повернулась и ушла в дом.
— А в чем, собственно, дело? — спросил я.
— А в том, что ей и ее матери запрещено заниматься лечением людей. Для этого существует больница и врачи.
— Вот так? — протянул я.
— Да, так. А вы покажите-ка свои документы, гражданин. — Пожалуйста.
Я достал из кармана куртки удостоверение сотрудника милиции, водительские права. Проверив их, он удивленно глянул на меня.
— Извините, товарищ лейтенант. Но ведь ей запрещено.
— Пройдемте в дом, там и побеседуем.
Он как-то замялся. Видимо, его здесь не очень-то жаловали.
— Зайдите в дом, Степан Иванович. Попьем чайку, поговорим.
Он неохотно поплелся за мной. Когда мы вошли на кухню, с печи раздался голос бабы Мани:
— Снова явился, супостат! Все ходит, ходит. Совсем не стало житья от него. Ванька, ты зачем его в дом-то привел?
— Мария Степановна, он чайку хочет, замерз совсем.
За неделю, что я прожил у бабы Мани, я изучил ее нрав и понял, что за ее строгостью и ворчливостью кроется доброе сердце. Просто замучили ее все эти гонения и людские пересуды.
— Чайку ему! Холодной воды ему за воротник, чтобы остыл и не гонял пожилых людей! Где ему ловить бандитов, когда он занят воспитанием старух.
— Мария Степановна, я то что? У меня начальство, ему виднее. А я выполняю приказ.
— А у тебя ума не хватает образумить начальство?
Степан Иванович совсем сник. Анны дома не было. Она ушла в сарай к своей живности, и мне пришлось самому доставать чайник из печи, чашки для чая, резать хлеб, холодное отварное мясо. Я заставил гостя вымыть руки, усадил за стол.
— Ну, Степан Иванович, мы с тобой одногодки, я выше тебя званием, давай перейдем на ты. Меня зови Иваном.
— Согласен, — он прихлебнул чай из чашки. Я взял ломоть хлеба, положил на него кусок мяса и протянул ему, пододвинул сахарницу.
— Значит, вот какое дело, Степа, бабе Мане нужно дрова заготовить, но их еще нужно напилить. Не мог бы ты достать бензопилу, часа на три-четыре?
— У меня есть дома, могу одолжить.
Участковый явно начал приходить в себя.
— Вот и хорошо. Когда можно взять?
— Я зайду за тобой часа через два, пойдем ко мне.
— Отлично!
Мы с ним пили чай, болтали обо всем понемногу. Баба Маня молча слушала нас. Когда с чаем было покончено, я заглянул в комнату Лены, сообщил, что у нас гости и пригласил туда Степана. Я хотел, чтобы он узнал историю Лены, увидел ее и Алексея и оставил в покое бабу Маню и Анну. Ведь сейчас уже не те времена, когда знахарство было запрещено. Сейчас даже по телевизору стали показывать людей с необычными способностями. Значит, можно было найти предлог и оставить этих женщин в покое. И мне очень хотелось, чтобы он это понял.
Когда он увидел Лену, то как и многие, как и я сам, остолбенел от удивления. Его она тоже сразила своей красотой. На ней была ночная сорочка и она полусидела на кровати, опершись спиной о подушки, перебирала пальцами нитку крупных бус, тренировала руки. Алексей что-то ей читал. Когда мы вошли, он поднялся со стула.
— Это вот Аленушка, а это Алексей, мой друг и врач-терапевт районной больницы. А это Степан Иванович, участковый инспектор. Пришел погреться чайком, замерз очень, обещал помочь пилить дрова.
Мы немного поболтали, посмеялись. Степа уже пришел в себя и с удовольствием поддерживал разговор. Лена слушала нас и улыбалась. Алексей хмурился, но через силу тоже шутил.
Немного погодя мы со Степаном оделись. Он учтиво попрощался с бабой Маней и мы вышли во двор.
— Скажи, Степан, ты женат?
— Да, сын растет.
— Любишь жену?
— Да, очень.
— Вот и я люблю Аленушку. Я хочу, чтобы она выздоровела и вышла за меня замуж. Она обморозила ноги, их хотели отнять, но я не дал. Мы с Алексеем еле уговорили бабу Маню помочь Лене. Вы ее так запугали, что она чуть не отправила нас ночью домой. Но увидела Лену и согласилась оставить и лечить. Лена очень страдала от боли и слабости, у нее началась гангрена. Мы везли ее сюда, предварительно усыпив, иначе она не выдержала бы страшной боли. Прошло только восемь дней, а Лена уже улыбается, ест, спит спокойно! Пальцами шевелит! Это ли не чудо?!
— Она необыкновенно красива, — задумчиво произнес Степан.
Мы с ним расстались, договорившись встретиться через два часа. Обещание свое он исполнил, и вскоре двор бабы Мани огласил треск бензопилы. Я работал до самого вечера, напилив огромную кучу кругляков. Их еще предстояло колоть и складывать в дровяннике. Степан разрешил мне держать пилу сколько потребуется, и я старался выжать из нее все, что мог. Я работал весь следующий день. Баба Маня ворчала на меня за этот треск пилы, но я только молча слушал и делал свое дело.
На десятый день баба Маня разрешила вынести Лену на улицу. Была уже середина марта, солнце припекало в затишье, с крыши свесились сосульки, весело капая прозрачными слезинками, воробьи горланили, стараясь перекричать петухов, затевали веселые драки. Природа снова начала возвращаться к жизни. Хотя еще везде лежал плотный снег, но весна уже начала набирать силу.
Я открыл дверцу машины, разложил кресло, постелил полушубок, вынес и уложил на него Лену, закутал ее потеплее. Она жадно вдыхала свежий пьянящий запах весны. В глазах ее появились слезинки.
— Аленушка, что случилось? — наклонился я к ней.
— Уже целый месяц выпал из жизни! А сколько еще выпадет?
— Мы все наверстаем, Аленушка. Главное — ты уже хорошо себя чувствуешь. Наберешься сил — и за работу. Правда, я тебя уволил, но твой  заведующий библиотекой обещал ждать тебя и не брать на твое место никого.
— Он устанет ждать меня. Мне еще долго придется выкарабкиваться из болезни.
— Леночка, у тебя еще все впереди. — Это подошел Алексей. Я уступил ему место возле Лены, а сам принялся колоть дрова. Мне стало жарко от работы, я сбросил куртку и свитер, остался в одной рубашке. Топор я подправил, подточил, и теперь он аж звенел в руках, поленья так и летели в разные стороны.
Когда я отдыхал от работы, Алексей носил и складывал дрова. Работа у нас спорилась. Лена наблюдала за нами из машины. Когда я предлагал отнести ее в дом — она протестовала, просила повременить.
Баба Маня выходила несколько раз, проверяла, как дела у Лены. Уходила довольная. Анна что-то делала в доме. Когда солнышко стало садиться и на улице похолодало, я отнес Лену в дом. Там ею занялась Анна, а мы с Алексеем продолжали работу. Мышцы мои разогрелись, работалось легко. Я готов был передвинуть горы оттого, что Лена пошла на поправку. Я уже мечтал, как мы поедем домой, как я, торжествующе улыбаясь, появлюсь с Леной в больнице, где мне столько пришлось повоевать за нее, как познакомлю ее с моей мамой.
О дальнейшем я еще боялся мечтать. Я даже не представлял, какие испытания мне еще придется пережить, сколько мук еще придется перестрадать, как низко опуститься и как высоко взлететь.

34

Пока мы жили в селе Знаменском, я часто звонил своей маме. Она сообщала мне все новости нашего района. Отпуск мой подходил к концу, и мне скоро нужно было возвращаться домой, приступать к работе. Алексей же мог побыть с Леной еще неделю. Ему тоже было пора возвращаться. Лена уже могла передвигаться сама. Правда, она была еще слаба, но за этот месяц, что мы прожили у бабы Мани, она начала сама справляться с одеждой, заново училась ходить. Боли ее оставили, силы стали возвращаться. Она хоть и повеселела, но ее глаза оставались грустными, и я знал причину этого. Она тосковала, а меня это угнетало, наводило на грустные размышления. Если она не избавится от своей тоски, смогу ли я выдержать все это? Она не ответит на мои чувства так, как мне этого хотелось бы. Она все время будет со мной осторожна, и со стороны это будет выглядеть тяжелой повинностью. Мне же хотелось ее видеть веселой, открытой, жаждущей моей любви.
Я помнил ее слова: «Меня оставили ради тебя».
Я хотел любви, семейной жизни. Но ее слова могли означать и что-то другое. У меня не было возможности попросить ее разъяснить эти слова. Когда ей было плохо — была одна цель: помочь ей, вылечить ее. Сейчас, когда ей лучше, я снова откладывал разговор.
Мне было необходимо разобраться в своих чувствах, в своем отношении к ней и в ее отношении ко мне. Иногда, мне казалось, что она одинаково относится и ко мне, и к Алексею. Иногда я видел явное предпочтение мне. Я никогда не знал, что ожидать от нее на следующий день.
Весна вступала в свои права все ощутимее с каждым днем. У нас в Сибири снег начинает таять в конце апреля. Сейчас был март, но дни становились все длиннее, солнышко горело-разгоралось все ярче. Воздух свежий, пьянящий. Сосульки на крышах домов становились все длиннее. Вся домашняя птица гуляла по двору весь день, радуясь солнечному свету.
После утренней ванны Лена отдыхала до часу дня. К этому времени воздух во дворе нагревался. Мы с Алексеем выводили Лену, сажали в машину, закутывали ее в одеяло и мой полушубок, оставляли дверцу машины открытой: Лена могла дышать свежим воздухом и видеть все, что делается во дворе. Особенно ей нравилось наблюдать, как я играл с собакой. Я отвязывал Шарика и мы носились с ним по двору наперегонки, иногда в наших играх участвовал и Алексей. Но всегда наши шалости с Шариком заканчивались одинаково: он старался свалить меня с ног и с победным видом вставал на меня передними лапами. Я долго уговаривал его отпустить меня и он отходил к своей будке, ложился отдыхать. Тогда я пристегивал цепь к его ошейнику и во дворе воцарялся порядок.
Баба Маня часто ругала меня за то, что я балую собаку, но, видя наши проделки, уходила, махнув на нас рукой как на совсем пропащих. Алексей большей частью крутился возле бабы Мани и Анны. Все расспрашивая, всем интересуясь. Его, явно, увлекла возможность исцелять людей травами. Баба Маня видела его бескорыстную душу, открывала ему свои секреты.
Хотя она на нас с Алексеем и ворчала первые дни, но потом смирилась с нашим присутствием, с нашим гамом. Все свободное время мы с Алексеем что-то да делали, не сидели сложа руки. Мы полностью отремонтировали курятник, клетку для поросенка, перепилили и перекололи все дрова, сложили их, навели порядок во всех закутках их подворья, подправили забор, над двором приладили железные пруты для хмеля. Летом он заплетет их, образуя навес, который будет спасать наших хозяек от жары. Продолбив мерзлую землю установили во дворе столик и скамейки. Если бы сейчас было лето — мы все бы выкрасили. Но ранней весной краска замерзает, поэтому эту работу пришлось отложить.
К тому времени, когда мне нужно было уезжать, Лена чувствовала себя хорошо, шла на поправку, дела по хозяйству были большей частью приведены в порядок. К нам часто заходил мой новый друг Степан. Они помирились с бабой Маней и он обещал помогать ей во всем.
Степан увлекался фотографией, и я попросил его сфотографировать нас всех на память, но баба Маня категорически отказалась принять в этом участие, и Степа запечатлел на снимке нас троих на скамеечке во дворе.
За день до моего отъезда он принес фотографии. Себе я взял несколько штук. У меня была мысль подарить их тем, кого мы с Леной встретили на своем пути от момента знакомства и до нашего приезда в село Знаменское, к бабе Мане. Мне хотелось показать всем, кто не верил, что Лена вылечится и спасти ее можно и без операции. Я понимал, что случай с Леной — редкий в медицине, но мне хотелось убедить того же Петра Ивановича, что к больным нужен индивидуальный подход, что к мнению больного нужно прислушиваться, мне хотелось развеять скептицизм Игоря Андреевича.
За сутки до отъезда у меня начало болеть сердце. Мне почему-то казалось, что я расстаюсь с Леной надолго. Я старался бодриться, не давал чувствам овладеть моим разумом. Вроде бы, отчего мне было тревожиться: Лена была со мной ласкова, особенно последние дни, Алексей был увлечен травами, баба Маня и Анна уже не ворчали на меня? Мне было жаль расставаться с ними. Но тревожила меня Лена. Я боялся ее потерять.
После вечерней ванны Лена легла отдыхать, а мы с Алексеем сидели у ее постели и болтали. Так было все вечера. Так было и в этот последний вечер. Около часу ночи Алексей ушел спать. А я все сидел и сидел. Я никак не мог уйти от нее. Было тревожное чувство, что это наши последний минуты вместе.
— Аленушка, когда же мы встретимся с тобою? Ты мне так и не ответила на мое предложение выйти за меня замуж.
— Я помню об этом. Надеюсь, ты не обидешься, если я попрошу у тебя отсрочки?
— На какое время?
— Я пока не знаю. Я объяснила тебе, что не принимаю решения сама. Я должна разобраться в себе, должна прислушаться к тому, что мне скажут. Да и тебе, Ваня, нужно все хорошенько продумать.
— Я давно уже все решил.
— Нет, это не так просто — пожениться. Мы с тобою стоим по разные стороны жизни. Я крещеная, христианка, верующая во Всевышнего, брак признаю только после венчания в церкви. Ты же не крещен, венчаться не за хочешь.
— Но неужели недостаточно того, что мы зарегистрируем его в ЗАГСе?
— Нет. Это брак от людей. А по венчанию — брак от Бога. Как и при крещении и отпевании, при венчании тоже читаются специальные молитвы, на тебя и на меня нисходит поток Космической энергии, создающей благоприятное поле для нас двоих. Вот тогда мы с тобой будем действительно одним целым. Конечно, и после венчания в семьях создаются трения. Но они происходят от вмешательства кого-то третьего.
Жить в гражданском браке — считается блудом, грехом. Развод после венчания — тоже грех. Поэтому-то и тебе, и мне нужно все взвесить. Ты видел как я рассчитываюсь за свои грехи. Неужели начинать все сначала? Только мне уже прощения не будет. Как бы я ни любила тебя, против воли Господа, против воли своего Учителя я не пойду.
Я помолчал, не зная, что ей ответить, потом спросил:
— Лена, а ты любишь меня?
Она снова удивила меня своей откровенностью:
— Да, очень. Мое чувство благодарности тебе — это одно. А любовь к тебе — это другое. Я не умею выражать ее так, как хотелось бы тебе. Ты не сердись на меня за это. Просто ты знай, что и я люблю тебя. Очень сильно.
Последние слова она добавила тихо, не глядя на меня, лишь смущенно улыбалась. Я держал ее руку в своей и, как делал это часто, поднес ее к губам. Я хотел услышать именно эти слова, я надеялся услышать их, но когда услышал — они не принесли мне радости. У меня только сильно защемило сердце. Настолько сильно, что я даже не попытался поцеловать Лену.
Она поняла мое состояние. Она все так же читала мои мысли.
— Ваня, тебе нужно отдохнуть перед дорогой. Ты поедешь через город?
— Да, у меня там есть дела.
— Ты хочешь побывать в больнице и у отца Серафима?
— Откуда ты это знаешь? — удивился я.
— Ты забыл, что мы в одном поле? У меня к тебе просьба: навести моих родителей, расскажи им обо мне. Они же волнуются за меня. И передай мою благодарность и Петру Ивановичу, и Игорю Андреевичу, и медсестрам, и няням. Особенно тете Наде. Отцу Серафиму поклонись от меня.
Я пообещал ей исполнить все, что она просила, пожелал ей спокойной ночи, поцеловал и пошел отдыхать. Я намечал выехать часов в семь утра, чтобы застать Петра Ивановича в больнице. Спать мне оставалось часа четыре, а дорога предстояла трудная, не знал каково состояние трассы, но опасался, что машину могло и заносить.
Утром меня разбудила Анна. Она уже истопила печь, приготовила завтрак. За столом мы сидели все вместе. Лена тоже уже выходила к столу. Нам было грустно расставаться. Баба Маня проворчала:
— Ванька, мне хотелось бы иметь такого же внука как ты. Уж больно ты умеешь влезать в душу человеку. Не сердись на старую бабку, что гоняла тебя. Это оттого, что понравился ты мне. Золотой ты парень. И друзья у тебя хорошие, особенно Лексей. Будет из него толк. Из тебя, Иван, и Елены получилась бы отличная пара. Но на все воля Божья. Может, у вас все и сладится.
— Дай-то Бог! — проговорила Анна.
Лена и Алешка сидели молча, опустив глаза. Мне же хотелось плакать оттого, что приходилось расставаться с этими милыми людьми.
— Мария Степановна, чем я смогу отблагодарить за все, что Вы с Анной Васильевной сделали для Лены, что приютили нас с Алексеем?
— Ты уже отблагодарил. Из-за ваших добрых сердец я взялась за это трудное дело. Из-за Елены. Я говорила уже тебе: знак на ней. А вы с Лексеем по хозяйству все привели в порядок. Правда, шума от вас было много, все село раздирает любопытство, что это у меня во дворе творится, но вы всему дали лад. Этим-то вы и отблагодарили меня. Я вижу, что у вас добрые сердца, не жестокие, не алчные. Все реже стали встречаться такие люди. Сейчас многие, особенно молодые, живут больше обманом, стремлением разбогатеть быстро, без натуги. От них и дух идет тяжелый, сразу учуешь.
Она вздохнула и поднялась из-за стола.
— Ну, Иван, тебе пора. Счастливой тебе дороги. За Елену не тревожься. Да и Лексей хороший помощник. Он тебе будет звонить, я сама прослежу за этим. Анна, собери ему тормозок в дорогу. Лексей, пойдем со мной, пора баню топить, готовить ванну.
Я понял, что она хочет оставить нас с Леной вдвоем в эти последние минуты.
Баба Маня и Алексей вышли, за ними Анна, неся узелок с провизией в мою машину. Я остался сидеть, не зная, что делать. Тогда Лена осторожно встала со своего стула, подошла ко мне, обняла меня за шею. Я крепко обхватил ее за талию, прижался лицом к ее груди.
Лена подняла мою голову и впервые поцеловала меня сама. И из ее, и из моих глаз катились слезы.

35

В город я приехал после двенадцати часов дня и сразу же отправился в больницу. Из вестибюля позвонил в ординаторскую, попросил пригласить к телефону Петра Ивановича. Когда услышал его голос — представился, попросил встречи. Он сразу же примчался ко мне и повел в отделение, все время расспрашивая о Лене. Уже в ординаторской усадил на стул и велел всем присутствующим слушать меня внимательно. Мне же приказал рассказывать все подробно. Когда я закончил рассказ, спросил:
— Но где же Лена? Ты обещал приехать вместе с ней!
— Я могу показать Вам только вот это.
Я дал им фотографию, где мы с Леной и Алешкой сидели на скамеечке во дворе бабы Мани. Петр Иванович долго вертел фотографию, вздыхая и что-то бормоча. Потом передал ее Игорю Андреевичу, тот тоже  долго рассматривал ее, передал дальше, другим врачам.
— Ох, и влетело же мне, Иван Васильевич, от профессора Шмелько! — пожаловался мне Петр Иванович. — Он меня чуть не съел! До сих пор упрекает! Но я рад за вас с Леной. Мы, действительно, искалечили бы ее. Текучка заедает, нет возможности уделить внимания больному больше, чем это необходимо.
Он тяжко вздохнул. Другие врачи молча слушали нас. Фотография обошла всех и вернулась к Игорю Андреевичу. Он снова внимательно разглядывал ее до тех пор, пока Петр Иванович не отобрал.
— Можно я оставлю ее себе, на память? И профессору покажу. Может он и простит меня.
Он весело рассмеялся.
— Ну, конечно же, Петр Иванович! Лена так Вам благодарна за все, что вы и Игорь Андреевич сделали для нее! Она непременно приедет к вам. Я сам ее привезу, как только она поправится.
Мы еще долго говорили обо всем. Потом я распрощался со всеми, попросил показать фотографию тете Наде и бабе Гале, передать им привет. Уже в вестибюле меня догнал Игорь Андреевич.
— Иван Васильевич, можно попросить у Вас еще одну фотографию?
— Для чего она Вам? Ведь Вы же не верили, что Лена выздоровеет.
— Просто на память. И чтобы напоминала о нашей врачебной ошибке. О моей ошибке. Хотя, мы делали все, что могли.
Я взял его за руку, крепко пожал.
— У меня и у Лены нет зла ни на кого. Мы понимаем, что у Вас иногда нет времени на размышления. Но все же спасибо за то, что не помешали мне увезти Лену из больницы.
И я подал ему фотографию, повернулся и вышел. Из больницы я поехал в церковь. Я надеялся увидеться с отцом Серафимом, и я застал его там.
— Ну, сын мой, с чем пришел?
— С добром, отче, и с благодарностью. У Лены дела идут хорошо, она поправляется, благодаря Вашим молитвам.
— Благодаря Богу и знахарке. Я только исполнял свой долг. А ты что невесел? Что тревожит твою душу?
— Какая-то печаль, отче. Тоска меня заедает от дурного предчувствия. Кажется, что мы с Леной больше не встретимся. Душа болит.
— Предаваться печали — грех. Надейся и молись. Трудно, но это поможет тебе отогнать тоску. Я говорил, что будет трудно и со спокойной жизнью придется расстаться. Читай литературу, молись и жди, и все образуется.
Ему я тоже подарил фотографию и он взял ее, благословил меня, несмотря на то, что я «нехристь».
Из церкви я поехал к родителям Лены. И снова мне пришлось много и подробно рассказывать обо всем, передать и им фотографию. Я рассказал о том, как мы добрались до Знаменского, как баба Маня начала лечить Лену, что она и сейчас продолжает делать это, что я оставил им деньги и Алексей остался там, с Леной, а я поеду за ней тогда, когда они мне позвонят.
Мать Лены хотела оставить меня ночевать, но я настоял на том, чтобы ехать домой. Я проехал четыреста километров, и проехать еще сто у меня хватит сил. Я хотел быстрее оказаться дома, встретиться с мамой. Я так соскучился по ней!
Дома я был около семи часов вечера. Уже стемнело и мое родное Одесское встретило огнями в окнах домов. Поставил машину в гараж, своим ключом открыл дверь в квартиру. В комнате мамы тихо бормотал телевизор. Я заглянул — мама сидела в кресле и спала.
Быстро разделся, разулся, тихо подкрался к маме, присел перед ней на корточки. Лицо ее было уставшее, покрытое сеточкой морщин. Я впервые подумал: а ведь ей уже семьдесят лет!
Я достался своим родителям трудно, после долгих лет ожидания. Они с отцом поженились еще студентами, но детей не было долго. И только тогда, когда маме исполнилось тридцать восемь — появился я. Мама носила меня тяжело. С сильным токсикозом, так, что ей пришлось большую часть срока лежать, и появился я на свет при помощи кесарево сечения. Вот и сейчас, вместо того, чтобы оберегать ее от переживаний,  все время заставляю маму волноваться...
Я осторожно коснулся губами ее руки.
— Наконец-то явился, непутевый сын. — Она привлекла меня к себе, поцеловала в голову.
— Иди мойся, а я приготовлю тебе поесть. Потом будешь долго и подробно рассказывать обо всем. А сейчас скажи только одно: как дела у Лены?
— Хорошо, мамуля, хорошо. Алешка еще остался с ней. Она слаба, он ей помогает. Но ходит она уже сама!
— Вот и хорошо. Ну, иди мойся, дымом пахнет от тебя.
— Это самый вкусный запах! Дым от дров, да еще березовых!
— Угостить бы тебя березовой кашей!
— Алешка угощал. Да так, что все тело было красным. Там шикарная баня, с талой чистой водой, со снегом. Я отдохнул там и душой, и телом. А какие там люди! Если бы тебя с ними познакомить!
— С тебя хватит! Ты готов тащить меня за пять сотен километров! Тебе только позволь, так тебя вот эта штука заведет очень далеко.
Она ткнула пальцем в мой лоб, и мы с ней дружно рассмеялись. Я поймал мамину руку и поцеловал в ладошку.
— Мамуля, ты у меня самый замечательный человек в мире!
— А ты у меня самый замечательный сын!
— Но две минуты назад я был еще непутевый, — я прищурил глаза.
— Да ты и есть замечательный непутевый сын.
— Что-то я опять не понял: замечательный или непутевый? — попросил я разъяснить.
— Ты бестолковый! — мама легонько оттолкнула меня, встала с кресла и направилась на кухню.
— Так еще и бестолковый? Это уже много! — воскликнул я.
— Ничего, у тебя шкура толстая, выдюжишь, — донеслось с кухни.
Я засмеялся и пошел в ванную, разделся, включил душ. Какая все же замечательная у меня мама! И как это бывает в семьях, когда дети и родители не находят общего языка? У меня и моих родителей всегда было полное взаимопонимание. Они никогда не упрекали меня ни куском хлеба, ни копейкой денег, ни моими проступками. Если что-то натворю — мне делали воспитательный час, но потом все забывалось, и жизнь шла своим чередом. И снова я бедокурил, как и все пацаны, и снова были воспитательные часы...
Мамуля всегда шутливо ворчала на меня, но мне это очень нравилось. Других отношений я и не представлял. Мы очень хорошо с ней ладили, она всегда понимала меня.
Даже случай с Верой она восприняла спокойно. Я знал, что в душе она сильно переживала, но виду не подала. После нашего развода она горевала, что я останусь один, неустроенный в жизни. Теперь, когда в моей жизни появилась Лена, и она была довольна тем, что я наконец-то всерьез  увлекся девушкой. Но не знала всего! Не знала, в какую трудную ситуацию попал ее сын, как у него болит душа, как его сердце терзают разноречивые сомнения и желания, даже отчаяния! Не знала, что ее сын, и сын коммуниста-отца ходил в церковь, молил Бога и Божью Матерь о той самой девушке, которая занимала его сердце и разум, доводя до отчаяния. Сын врачей, образованных людей, обращается к простой, неграмотной знахарке, чуть не силой увозя эту девушку из больницы! Хотя, мама сама мне подсказала эту мысль.
После душа мама приняла меня на кухню. У нее был строгий запрет для меня: не появляться на кухне немытым. Она могла меня погнать оттуда даже полотенцем.
Я ел, а она все смотрела и смотрела на меня своими добрыми глазами. Когда насытился, она убрала посуду со стола, налила себе и мне чаю, пододвинула варенье, хлеб с маслом и приказала рассказывать.

36

Мы с мамой проговорили до двух часов ночи. Она требовала вновь и вновь рассказывать о методах лечения, о самочувствии Лены с первого дня в областной больнице до последнего дня моего присутствия у бабы Мани, разглядывала фотографию.
— Эта девушка, действительно, очень красива. Неудивительно, что ты потерял голову. А как она к тебе относится?
— Хорошо. Говорит, что я ей нравлюсь.
— Может вы поженитесь, и я, наконец, дождусь внуков?
— Об этом рано говорить. Все гораздо сложнее.
— Что тут сложного? Женись, привози ее сюда. Думаю, мы с ней поладим. Раз уж ты ей понравился, то я то точно понравлюсь. Ведь я лучше тебя. — Она звонко рассмеялась. Я же грустно вздохнул.
— Ну, давай спать. Добрые люди спят давно, а мы все судачим. Поговорим еще завтра, и послезавтра, и все последующие дни.
Я встал, поцеловал маму в обе щеки, пошел в свою комнату, улегся на свою постель. У меня  в изголовье горел ночничок, на столике стояла фотография отца. Я смотрел на него и думал: «Отец, как мне жить дальше? Что мне делать с собой? Со своей жизнью? Со своими сомнениями? Я люблю Лену, я не смогу жить без нее, но как мне принять ее такой, какая она есть? Как мне поступить с венчанием?»
Эти мысли мучили меня, пока я не уснул.
Алексей позвонил через неделю после моего отъезда, сообщил о здоровье Лены и о том, что хочет уговорить ее остаться при бабе Мане еще недели на две. От меня требовалось уговорить мою маму поработать эти недели вместо него. Ему хотелось узнать у бабы Мани, как можно больше о травах, их составах для лечебных отваров и ванн.
Мне с трудом удалось вернуть разговор к той теме, что интересовала меня. Я чувствовал его недовольство тем, что Лена предпочла меня. Но что мне было делать, если наши с Леной интересы совпадали? Алешке приходилось мириться с этим.
У Лены дела обстояли хорошо. Она быстро шла на поправку и они с Алексеем собирались приехать домой недели через две. Я хотел встретить их, поехать за ними, но Лена, по словам Алексея, категорически запретила мне это делать, уверяла, что они доедут и на автобусе с комфортом. Лена уже свободно ходила, правда, быстро утомлялась, но и быстро набиралась сил. Баба Маня и Анна вспоминают меня с грустью. Им жаль, что мы живем так далеко от них. Им хотелось бы, чтобы я почаще появлялся у них и встряхивал их своим шумом и гамом. Даже Шарик уже неделю скулит, скучает  за мной.
После разговора с Алексеем я затосковал. Я не знал покоя ни днем, ни ночью. День мой занят до предела работой. Я много времени пропадал на участке, объезжая село за селом, навещая семьи жителей этих сел, беседуя с ними, с агрономами, бригадирами, директорами совхозов. В селах готовились к посевной — нужно было провести работу по предотвращению хищений зерна и удобрений, проверять хранилища, фермы. В селах стали часто пропадать скот, корм, особенно на фермах. На два-три здания коровника был всего один сторож, и пока он уходил в одно здание, в двух других можно было делать все, что угодно.
Весна — время голодное. Подходят к концу все запасы. В богатых совхозах люди и скот еще держатся, а в селах победнее дела обстояли похуже. Вот и решались некоторые отчаянные головы на поступки, уголовно наказуемые. Вот тут-то все, что я слышал от Лены, стало проявляться. Раньше, до встречи с ней, я не стал бы задумываться и отправил бы того, кто увел бычка и зарезал его дома, на казенные харчи. Теперь же, придя к нему в семью, видя его лежачую старуху-мать, жену-гипертоничку и пятерых детей, я не смог сделать этого. Этот издерганный механизатор был жилистым и таким тощим, что я удивился, как он мог увести и зарезать годовалого бычка! Но, вникнув в его проблему, убедил бригадира и директора совхоза не отдавать его под суд. У механизаторов зимой заработок был мизерный, что-то купить для детей не было возможности. Они день изо дня давились картошкой, квашеной капустой, огурцами да помидорами, заготовленными на зиму. Мясным в их доме давно уже и не пахло. А ведь мужику и детям на одной картошке, хоть и с капустой, не выжить. Вот и отчаялся мужик, решился на преступный шаг.
Мне все же удалось отвоевать его! Убедить трудовой коллектив села взять мужика на поруки. А с хищением кормов как было справиться? Каждый хозяин старался подкормить свою живность, дотянуть до зеленой травки.
Я больше двух недель не был дома. Пока уладилось  дело с механизатором, пока сглаживал вопросы с кормами — развезло дороги. Да так, что из маленькой деревушки Буняковки я смог добраться на трассу только с помощью трактора. Вся машина была залеплена грязью, и мне пришлось отмывать ее, черпая воду в кювете и подогревая ее паяльной лампой.
Из села меня вытащили трактором во втором часу дня, а когда я закончил приводить свою машину в порядок — был уже восьмой час вечера! Но зато моя машина сверкала чистотой.
Этот день с самого утра был какой-то неудачный, тревожный. Настроение мое было на нуле. Меня что-то тревожило, угнетало. Я старался разобраться во всем этом, но мне не удавалось найти ответ на вопрос: что случилось? Потом, когда я уже заканчивал мыть машину, я вспомнил. Ведь должен приехать Алексей! Он должен был проводить Лену домой, и приехать в Одесское! Как же я забыл об этом?! Какой же я болван!
Я торопливо закончил мыть машину, сел за руль. По трассе все время проносились машины. Некоторые останавливались и интересовались, что случилось и не нужна ли помощь? Я отвечал, что у меня все хорошо.
Когда я сел за руль — машина не завелась. Я вышел из машины, открыл капот, все осмотрел, освещая мотор фонариком. Все было в порядке. Я ничего не понимал. Походил вокруг машины, остановился. И тут меня поразило: пока я копался в моторе, трасса опустела, словно вымерла. Я отошел от машины и огляделся. Дорога чернела накатанной колеей, на обочинах белел снег. На простой дороге снег и талая вода превратили грунт в кашу. На трассе же лежал асфальт, дорога была хорошая, и даже ночью на ней было ездить лучше, чем днем. Ночью она подмерзала, машина шла легко. Значит в это время суток, а это было около девяти вечера, движение на дороге должно быть более оживленным, чем днем. Но сейчас не было видно ни одной машины! Я поднял глаза на небо. Оно было чистым от туч, и множество звезд смотрели на меня сверху. Я долго любовался ими. Потом решил вернуться в машину и попробовать еще раз завести ее. Под ногами у меня хрустели корочки льда, и шаги мои были слышны далеко. Не прошел я и пяти шагов как услышал:
— И-в-а-н!
Я остановился. Что это? Откуда?
— И-в-а-н!
Это был голос Лены! Но откуда она могла появиться здесь, на дороге, ночью, далеко от жилья?
— Лена! — закричал я. Это вырвалось у меня помимо моей воли.
— Лена, где ты? Отзовись, Лена!
Я поворачивался во все стороны, прислушивался до боли в голове, до звона в ушах, но звук больше не повторялся. Куда мне было бежать? В какую сторону? Я долго вертелся во все стороны, но больше не слышал ни звука.
Я вернулся к машине, сел за руль. Завести мотор  даже не решался: руки мои дрожали, голова гудела, виски сильно ломило, чувствовал разбитость во всем теле, будто накануне напился до беспамятства. У меня в бардачке всегда лежит армейская фляжка со спиртом, пластиковая бутылка с водой и сухари. Я с трудом справился с крышкой бардачка, глотнул спирта, запил водой, сунул в рот сухарь. По телу стало разливаться тепло, дрожь унималась. Но окончательно я пришел в себя только тогда, когда в окошко машины постучали. Я не спал, но все же не услышал как на дороге появилась машина, как остановилась рядом со мной, как ко мне подошел водитель. Очнулся от его стука, открыл дверцу, в моей машине вспыхнул свет.
— Вам чем-то помочь?
Передо мной стоял совсем молоденький парнишка. Похоже, что только осенью вернулся из армии, так как на нем была шинель, а под нею виднелся свитерок.
— Да вот, что-то не заводится.
Я с трудом вылез из машины. Паренек уселся на мое место, попытался завести мотор. Затем открыл капот, взял мой фонарик и нырнул под крышку. Я стоял совершенно безучастный ко всему. Меня перестала бить дрожь, но я был совсем разбит.
— Ну вот, все в порядке! Там проводок окислился, я зачистил его. Можно ехать.
Он снова сел в мою машину, включил зажигание, нажал на стартер, и мотор заурчал. Паренек выключил мотор, вылез из моей машины, пригляделся ко мне.
— Вы плохо себя чувствуете?
— Нет, спасибо за все. Я остаюсь в долгу — я силился улыбнуться. Но он только махнул рукой, звонко рассмеялся, забрался в свой КамАЗ и умчался в ночь.

37

Я долго стоял на дороге и слушал, как гудит его машина. Кто он и откуда? Почему так быстро нашел причину отказа машины, тогда как я все осмотрел и ощупал своими руками? А ведь у меня водительского стажа было уже десять лет, и в свое время я тоже возил своего начальника на «Волге», как возит его сейчас Петька Ковалев!
Этот голос Лены, эта тишина на трассе совсем выбили меня из колеи.
Сейчас мне хотелось как можно быстрее очутиться дома, позвонить Лешке и узнать где Лена, и что с ней. Но до дома было пятьдесят километров, и проехать их предстояло за сорок-пятьдесят минут. Плюс время на то, чтобы поставить машину в гараж. Только после этого я могу позвонить Алексею. Заезжать к нему мне не хотелось. Он мог догадаться, что со мной что-то случилось.
Я ехал медленно, все еще прислушиваясь. Надеялся еще раз услышать голос, звавший меня. Умом то я понимал, что это невозможно, но все равно все еще ждал чего-то. Машина шла легко, только слышался хруст под колесами. Это крошились льдинки.
Я люблю любое время года. И зиму с ее морозами, отчего снег становится сухим, хрустящим. В солнечный день снежинки играют всеми цветами радуги. От этой картины трудно оторваться. Такая погода стоит весь январь.
Лунными ночами видно далеко вокруг, слышно как где-то кто-то идет, даже если человека еще не видно. И снег под луной отливает серебром.
В феврале метут снежные бури, сильные морозы бывают редко. Но все же нет лучшего в мире, когда метет непроглядная пурга, а тебе можно отоспаться, начитаться, отдохнуть вволю, нет необходимости куда-то выезжать.
Весной, наблюдая  как просыпается природа от зимней спячки, сам набираюсь сил и энергии. Мне нравится видеть, как с каждым днем снег тает, и все больше появляется ручейков и сосулек на домах, как начинают вить гнезда птицы, постоянно живущие у нас, и как все больше появляется перелетных.
Каждый раз с удовольствием сообщаю маме, что видел скворца или жаворонка. У нас с ней всегда идет соревнование, кто первый увидит новую птичку. Я больше ездил по селам, больше видел, так что мне иногда, приходилось хитрить, делать вид, что я ничего не заметил. Мама подозревала меня в этом обмане, но всегда была довольна, что первая сообщала мне о гостях. Этим самым она развила во мне наблюдательность. И больше всего я любил ранней весной слушать хруст льдинок под ногами. Для меня это звучало музыкой!
Летом были свои прелести в природе: ягоды, грибы, рыбалка, ночевки у костров. Даже комары, этот вечный бич всего живого, были почти «приятным» дополнением летнего вечера.
А осень? Золотистое зерно, варенья-соленья, запах влажной земли, когда копают картошку, звон ведер на огородах. Под конец дня — костер, где печется картошка, ее вкус и запах!
Да, я любил все времена года. Но сейчас мне было не до этого. Я совсем потерялся в жизни. Впервые за тридцать лет жизни у меня опустились руки. Смерть отца я пережил очень тяжело, но тогда я держался из-за мамы. Она нуждалась в моем уходе, моем внимании, так как заболела, перенесла инфаркт. Сейчас она была здорова и мне некуда было приложить свои силы, нечем было заняться. На работе все шло гладко, но душа моя болела. Я тосковал по Лене. За дни, что прожил вдали от нее, готов был остаться для нее просто другом, лишь бы она была рядом, лишь бы я мог видеть ее и говорить с ней, готов был отказаться от семейной жизни и жить одному. Но я не мог не видеть Лену!
Моя дикая страсть переросла в бережное, нежное отношение к ней.  Я мог говорить с ней, смотреть на нее, совершенно не претендуя на физическую близость, видел в ней не только желанную женщину, но и глубоко чтимого мною человека. Она была личностью, которую я еще не понимал, но которую глубоко уважал за ее серьезное отношение к жизни, за необычность, за ее духовность и открытость.
Я заметил, что даже отец Серафим отнесся к ней с уважением. А баба Маня? Если бы ей не понравилась Лена, она бы нас в два счета отправила назад! Но она нас приняла и терпела долгих два месяца!
Я все время успокаивал себя: вот вернется Лена и мы с ней раз и навсегда выясним отношения, определимся в нашем поведении друг к другу. Но все же что-то давило меня, мешало мне жить и ждать ее. Видимо, на фоне нервного напряжения у меня и начались слуховые галлюцинации. Нет, надо быстрее добраться до дома и встретиться с Алексеем!
Было уже одиннадцать часов вечера, когда я добрался до дома. Только вошел в квартиру — мама подала мне письмо, прежде чем я стал набирать номер телефона Алексея.
— Не тревожь его, Ваня. Он устал очень и, вероятно, уже спит. Он заходил и передал тебе письмо. Сказал, что ты все сам поймешь.
Я сел в прихожей на банкетку, стал торопливо распечатывать конверт.
— Может, ты сначала приведешь себя в порядок, поешь, а уже потом будешь читать?
— Мама, ты же знаешь.., — я умоляюще глянул на нее.
— Да, уже знаю, знаю.
Она ушла на кухню. Я разорвал конверт, развернул лист бумаги, но читать не смог. От волнения у меня потемнело в глазах. Я оперся спиной о стенку, откинул голову, закрыл глаза. Когда схлынуло первое волнение,  глубоко вздохнул и начал читать.
«Иван! Знаю, ты расстроишься оттого, что прочтешь, но я прошу не судить меня строго. Я прошу подождать еще немного до окончательного решения нашего вопроса. Я уезжаю в монастырь в Подмосковье, пробуду там три месяца. Это необходимо для меня. Мне велено Учителем, меня зовет туда моя душа. Знаю, что ты сейчас в трудном положении, печалишься, тебя гложет тоска, но ты постарайся перебороть себя, стань сильным духом. Эти три месяца закалят тебя морально.
Тебе много придется пережить, но найди в себе силы. Ты очень хороший,  я очень люблю тебя, надеюсь на тебя. Да и помни о том, что мы с тобой в одном поле. Тоскуешь ты — будет плохо и мне, как болела я — чувствовал боли и ты. Для того, чтобы нам прийти к определенному решению, и тебе и мне необходимо соблюдать спокойствие. И тебе же еще нужно определиться в жизни. Я имею в виду крещение. Либо ты принимаешь его, либо нет. Я не имею права настаивать, давить на тебя. Ты, только ты сам должен принять веру во Всевышнего или отвергнуть ее. А на это тебе потребуется время. Но независимо от того, какое ты примешь решение, я все равно хочу общаться с тобой, быть постоянно в курсе твоей жизни. И если Господь не соединит нас, то я буду молить Его о тебе, чтобы Он послал тебе женщину, достойную тебя, понимающую тебя.
В монастыре я не останусь. Это место не для меня. Я должна жить среди простых людей, нести им свои знания. Это трудная миссия, но это моя миссия, моя жизнь, моя судьба. Мне просто необходимо обрести душевное равновесие, а этого в миру не достичь.
Не печалься, помни, что в мыслях я всегда с тобой. Я думаю о тебе. Скучаю по тебе, по твоим добрым и сильным рукам, которые носили меня. С такой любовью ко мне еще никто не относился. И я благодарна тебе за все, что ты сделал для меня. Прощай. Целую. Лена.
P.S.  Из монастыря писать не смогу, запрещено уставом. Все мирское оставляется за порогом, остается лишь память. Монастырь и существует для того, чтобы привести свои мысли и чувства в порядок, в равновесие, понять, что же ты хочешь на самом деле, человек».
Моя рука, державшая письмо, упала на колено. Другой рукой я снял шапку с головы и закрыл ею лицо.
— Ваня, что случилось? Что-то с Леной?
— Все в порядке, мама. Все идет так, как и должно быть.
— Но на тебе же лица нет! Как только ты вернулся от бабы Мани, ты ходишь сам не свой. Что происходит?
— Мама, у меня и у Лены все хорошо.
Я говорил спокойно, стараясь убедить маму. Но она очень хорошо знала меня, никогда не настаивала на том, чтобы я немедленно подчинился ей. Мама всегда давала мне время на размышление и ждала, когда сам приду к ней со своей проблемой!
— Раз у тебя все хорошо, раздевайся, сними обувь. Видишь, что наделал грязной обувью? Сколько раз повторять, что грязь нужно оставлять на улице? Иди, мойся и за стол.
— Мама, я не голоден, — я сунул письмо в карман куртки.
— Голоден ты или нет, но нужно помыться и выпить чашку чая.
Она говорила спокойно и твердо. В таких случаях я всегда подчинялся.
Мама ушла на кухню, а я все еще сидел. Потом медленно разделся, снял обувь и пошел в ванную. Когда увидел себя в зеркале, убедился, что на мне  действительно нет лица. Потрясения сегодняшнего дня изменили выражение моих глаз: в них стояла тоска, лицо осунулось. Даже спирт не помог!
Я включил воду и долго стоял, глядя, как она течет из крана. Потом решительно разделся и встал под душ. Вода струилась по моему телу, обдавая его горячими струями.  Когда тело распарилось и мне стало жарко, я включил холодную воду. Вода сняла с меня плохое настроение и я подбодрился.
Нельзя показывать близким людям, что тебе плохо, нельзя раскисать. Ну что случилось плохого? Уехала Лена? Но она вернется, мы с ней встретимся, и все наладится. Она любит меня, помнит обо мне, и думает обо мне. Она помнит мои руки. Я должен быть счастлив от этого, а я кисну.
Может, старею? А может эта любовь к Лене как инфекция, и ею нужно переболеть тяжело, с ранами на сердце и рубцами в душе?
Я ждал любви — и она пришла.
Я хотел сильных волнений из-за любимого человека — и я их поучил.
Что же еще?
Выходит, мне нужно только принять решение для себя с кем мне быть: с Богом, с  Леной или одному, опустошенному, неуверенному в жизни. Но ведь Лена написала, что не откажется от моей дружбы в любом случае. Мы сможем видеться, беседовать, гулять. Она будет рассказывать мне о том, что знает сама. А вдруг ей позволят быть со мной навсегда, стать моей женой? Тогда она сама откажется от меня из-за того, что я некрещен, и венчаться не имею права. Без венчания она меня не примет, это факт!
Так что же делать?
Знаю. Искать литературу о христианстве и читать, читать, читать. У меня же есть еще отец Серафим! Как же я забыл об этом? Так, сегодня четверг, завтра иду в отдел, пишу рапорт о своей работе в селах, а на выходные еду в город, к отцу Серафиму. Ночевать я смогу и у  родителей Лены. Может, они добавят что-то к ее письму.
Из ванны я вышел в хорошем настроении. Мама меня ждала у накрытого стола, и мы с ней ужинали, пили чай и беседовали о моей работе. Она одобрила мой поступок с механизатором, поругала меня за то, что «плюхался» в холодной воде. Даже то, что я подогревал воду, не охладило ее пыла, и она долго вычитывала мне, проводя «воспитательный час», и я был рад, что вечер прошел как всегда.

38

Я все сделал так, как наметил. Вот только в городе у меня произошел случай, надолго выбивший меня из колеи. Я начал было успокаиваться, мечтал о беседе с отцом Серафимом, но...
Получилось так, что когда я возле автовокзала садился в троллейбус, чтобы доехать до церкви, столкнулся нос  к носу с Анечкой, медсестричкой. Она была очень красива, одета в брючки и курточку, что так ей шла, с распущенными гладкими черными волосами. Они струились по ее плечам, блестящим потоком ниспадали почти до пояса. Через плечо была перекинута небольшая сумочка на желтой крупной цепочке.
— Иван Васильевич?! — вопросительно воскликнула она.
— Он самый, — я ответил ей сдержанно.
— Вы все еще сердитесь на меня?
— Ну что Вы, Анечка. Я ни на кого не сержусь. Никогда.
— Вот как? А как Ваша девушка?
— У Лены все хорошо. Выздоровела, ходит. Сейчас уехала по делам в Москву.
— Может за свадебным нарядом?
— Может и так.
Мы с Анечкой стояли на задней площадке в уголке, за дверью. В троллейбусе было много народа, нас сильно теснили, и мне пришлось оградить Анечку от толчков, подставив свою спину и загородив ее руками. Она, довольная моим вниманием, улыбалась, и на ее щеках играли ямочки.
— Иван Васильевич, меня все время мучает вина перед Вами и Вашей девушкой!
Она упорно не называла Лену по имени.
— Я рад, что Вы, Анечка, осознали это, и я от всей души прощаю Вас.
— Мне Ваших слов мало, Иван Васильевич. Мне нужны доказательства.
— Какие же?
— Давайте зайдем в кафе и отметим это чашечкой кофе и порцией сосисок? Я проголодалась.
Я глянул на часы. Было еще рано, служба в церкви начиналась в четыре часа, и у меня в запасе оставалось еще три часа. Раз уж я решил изучать христианство, то нужно было начинать его с добрых дел, то есть прощать обидчиков. Мне очень не хотелось идти с Анечкой, но она так просительно смотрела на меня, что мои губы отказались говорить «нет». И я согласился.
Мы вышли из троллейбуса у речного вокзала, пошли в привокзальное кафе и сели за столик. Анечка заказала сосиски, кофе и мороженое. Мы поглощали все это и беседовали. Вернее, я молча ел, а она все время болтала не умолкая. Как это она умудрялась и есть, и говорить одновременно? На нее оглядывались молодые мужчины, и ей это нравилось. Она привыкла быть в центре внимания, но я мало реагировал на нее. Для меня она была просто красивым портретом в чужой галерее. На него приятно смотреть, но взять его с собой было бы безумием. Меня всегда пугали такие напористые барышни. Вера послужила мне хорошим уроком!
Я несколько раз пытался уйти, демонстративно поглядывал на часы, показывая, сто спешу. Но она упорно не отпускала меня Я хотел схитрить и сбежать от нее, сославшись на то, что мне нужно выйти на несколько минут, чтобы позвонить и предупредить о своей задержке, хотел обмануть ее,  но она разгадала мой замысел и, прежде чем  смог среагировать, запустила свою руку в мой нагрудный карман, и в ее руке очутилось мое удостоверение личности.
— Вот теперь идите и звоните. А потом я Вас провожу на остановку. Договорились?
Что мне оставалось делать? Пришлось выйти из зала и в вестибюле сделать вид, что звоню из автомата. На Анечку я не смотрел.
Когда я вернулся, она заставила меня допить кофе и   мы с ней вышли из кафе.
Больше я ничего не помню. Проснулся рано утром на кровати, полностью раздетый. Со мною рядом лежала Анечка. Она была в чем мать родила и крепко спала. Я приподнял голову, огляделся: это была комната в общежитии, стояли еще две пустые кровати, везде была разбросана одежда. Анечки  и моя.
Голова моя пошла кругом оттого, что я увидел. Бог мой! И это я лежу рядом с Анечкой?! Как я очутился здесь, в общежитии, да еще и в постели с этой пройдохой?! Какой позор!
Я хотел осторожно подняться, чтобы уйти, но Анечка зашевелилась и открыла глаза. Она лежала с краю, и мне от стенки нужно было перебраться через нее.
— Вань, ты куда?  Еще рано. Давай ещё поспим.
— Как я сюда попал?
— Увязался за мной и приплелся сюда. Не выгонять же тебя было, когда ты был так пьян, что не держался на ногах. Где и когда ты успел так нализаться?
— Я не пил. Я совсем не пью спиртного.
— Да, конечно. Ну что ты так волнуешься? Не пьешь, а вчера выпил, вот и развезло. Говорил, что негде переночевать, я тебя пожалела, а ты стал приставать ко мне.
Я столкнул ее с кровати на пол! Я сделал это! Я хотел ударить ее по лицу, но она увернулась, закрылась одеялом.
— Ты что, Иван, сдурел что ли? Ты что?
— Ты все врешь. Не мог я этого сделать!
— Не мог? И как в кафе пошли — не помнишь?
— В кафе — помню. Сюда — нет.
— Вот в том-то и дело, что ты ничего не помнишь!
Я вскочил с кровати, стал лихорадочно одеваться. Анечка все так же лежала на полу и наблюдала за мной. Когда я оделся, проверил документы и деньги. Все было на месте, кроме удостоверения.
— Верни удостоверение!
Она молча указала пальцем на сумочку. Я забрал свое удостоверение, тронул дверь — она была закрыта на замок.
— Ключ!
— Ты уходишь? А как же я?
— Ключ!
Она встала, сбросила с себя одеяло и подошла ко мне.
— А как же я? Ты меня взял силой, обещал жениться, а теперь сматываешься? Не выйдет!
Она пыталась обнять меня, но я так резко оттолкнул ее, что она упала на кровать, ударившись спиной о стену. Глаза ее испуганно глядели на меня, в них стояли слезы. Но я уже завелся.
— Ключ или  выбью двери!
— Возьми свой ключ.
Анечка снова встала, запустила руку в карман своей куртки и вытащила ключ от двери. Я выхватил его из ее руки, торопливо открыл дверь. Я был уже за дверью, когда она произнесла:
— Ты изнасиловал меня, и  я подам на тебя в суд, сообщу твоему начальству. Я записала номер твоего удостоверения и где ты работаешь. И Леночке твоей сообщу, ее адрес я записала еще в больнице.
Я кинулся было к ней, но она проворно захлопнула дверь перед моим носом и щелкнула ключом. Пулей выскочив из общежития, быстро пошел по улице. Мне нужно было привести свои мысли в порядок, попытаться вспомнить, что и как было. Но в голове был сплошной туман. Я помнил только то, что допил кофе, и мы вышли на улицу. И моя память включилась только сегодня утром. Какой же  мерзавец! Почему я не отказался от посещения кафе? Я понял, что она отомстила мне за оскорбление в больнице, что-то подсыпала мне в кофе. Ведь не мог же я отключиться так просто за здорово живешь. Но что теперь делать? Как я встречусь с Леной? Обмануть ее, скрыть свой «подвиг» мне не позволит совесть, да и Лена все равно будет знать об этом. Я изменил ей. Я предал ее чистоту. Ее и свою любовь! Я боялся ее веры, колебался там, где был дорогой, желанный человек и плюхнулся в грязь, в разврат с той, что была мне так неприятна! Как Лена была права, когда говорила, что я слаб духом, и у меня не хватает сил и смелости сказать «нет»! А я, болван, кретин, еще обиделся тогда, когда она сказала об этом!
Идиот!
Я долго метался по улицам и в голове у меня был только один вопрос:  «Что теперь делать?»
Кто мне мог подсказать как выкарабкаться из этой грязи, в которую я шлепнулся?
Я зашел в магазин, купил чистые носки, трусы, майку и рубашку, полотенце и мыло, и отправился в баню. Мне хотелось смыть с себя эту грязь, эту паутину, одеть все чистое. Хотя мама никогда не позволяла мне надевать нестиранное новое белье, но я предпочел носить на своем теле нестиранное новое белье, чем то, в котором я вышел из общежития.
Если бы еще можно было вынуть душу и выполоскать ее в кипятке, чтобы уничтожить всю заразу, отравившую душу и мозг.
В бане мне в голову пришла мысль позвонить в больницу, где лежала Лена. Если там будут дежурить Петр Иванович или Игорь Андреевич — попросить у них помощи. Пусть возьмут из вены кровь, и определят чем напоила меня Анечка.
Мне повезло. Дежурил Игорь Андреевич, и я попросил у него разрешения приехать. Он согласился. Я, поймав такси, помчался в больницу.
Игорь Андреевич выслушал меня, позвал медсестру и попросил ее взять у меня кровь на анализ. Мы с ним вместе поднялись на пятый этаж в биохимическую лабораторию. Хотя и была суббота, там дежурила лаборантка, которая согласилась исследовать кровь на наркотик.
Игорь Андреевич ушел, попросив зайти, когда анализ будет готов, а я остался ждать результата. Я сидел и наблюдал как работала лаборантка. Вся лаборатория была уставлена пробирками, колбами, большими и малыми флаконами, даже огромными бутыли с жидкостью. Я удивился, как можно было ориентироваться среди всех этих стеклянных предметов, и находить сразу то, что нужно для работы. Лаборантка засмеялась:
— Это вырабатывается с годами. Да и каждый предмет, каждая жидкость должна стоять на одном и том же месте. Вот и все.
Я ждал результата почти два часа. И дождался. Это была смесь с очень сложным названием. Игорь Андреевич объяснил мне ее действие: от чистого препарата на ногах держаться можно с трудом, но память отключает капитально. Этот препарат добавляется в наркоз во время операций, расслабляет мускулатуру.
— А мог ли я в таком состоянии что-то иметь с Анечкой?
Игорь Андреевич рассмеялся:
—  Вряд ли. Хотя кто знает ваши способности? А мы теперь знаем, куда пропадали лекарства. За это можно сесть, и надолго.
Я поблагодарил его за оказанную услугу, сбегал в магазин, купил бутылку коньяку и коробку конфет. Конфеты отнес лаборантке. Она отказывалась, но я оставил их у нее на столе, поцеловал ей руку и вышел. Игорь Андреевич тоже пытался меня выставить за дверь, но я настоял на своем, и он сдался. Я понимал, что поступаю дурно, но уйти просто так не мог. Они сделали чужую работу, и я был благодарен им за это.

39

Теперь у меня на руках был козырь против Анечкиных карт. Если она решит меня шантажировать, у меня было чем отбиваться.
Я пошел на остановку, сел на скамью. Мне нужно было подумать, как поступить дальше. Хотя я знал, что меня опоили, знал чем, но не знал было ли у меня с этой кралей что-то или нет. Я сидел до тех пор, пока не замерз. Взглянул на часы — пора было ехать на автовокзал: через полтора часа уходил последний автобус на Одесское. Утром я должен быть на работе.
С понедельника по пятницу я снова был поглощен работой, снова ездил по селам. На выходные набрал в библиотеке подшивки журналов «Наука и религия» за три предыдущих года — посоветовала библиотекарь, когда  попросил ее дать почитать что-нибудь на тему религии.
За субботу и воскресенье прочитал все журналы. Ожидал, что у меня сложится хоть какое-то мнение о христианской вере, но в голове получилась каша. Я просто растерялся от всего прочитанного. Сначала опешил, но потом вспомнил слова отца Серафима: «Чем больше ты будешь читать, тем больше сомнений тебя будут одолевать. Читай все. Душа сама определит, что ей ближе».
Был уже конец мая, тепло. Читая журналы я почти не замечал течения времени. Каждый выходной ездил в город, к отцу Серафиму. Мы с ним подолгу беседовали, он разъяснял мне то, что было непонятно, внимательно наблюдал за мной. Когда он узнал, что Лена уехала в монастырь, одобрил ее поступок. Я рассказал ему о том, что она признает только венчание.
— Истинно верует. Ты не мешай ей, постарайся понять ее. Она боится греха, не принуждай ее. Тебя искушает нечистая сила. Борись с этим. Я давно наблюдаю за тобой и вижу, что тебя что-то мучает, мечешься, страдаешь душою. Не хочешь поделиться своей болью?
— Отче, я согрешил. Совершил мерзкий поступок, и мне нет прощения. Я еще на что-то надеялся, но сегодня вы убили мою надежду, высказав свое мнение о Лене. Я грязное, мерзкое подобие человека, которому нет места подле нее!
— Может, расскажешь?
Мы гуляли с отцом Серафимом по двору церкви, грелись на солнышке. И тогда я рискнул. Мое сердце подсказало мне, что могу ему  откровенно рассказать все. Я не мог поделиться своим горем с Алешкой, а тем более с мамой. Для нее мои похождения послужили бы настоящим ударом в сердце. Такого она мне могла и не простить.
Отец Серафим выслушал меня. Когда я закончил,  долго молчал, потом сказал:
— Да, ты поступил мерзко. Если ты ждал рабу Божью Елену, а сам встретился с другой женщиной, это мерзко. Елена чиста душой и телом, а ты осквернился. Ты уже совершил большой грех, когда развелся с первой женой. Церковь это порицает. Тебе была послана Елена для того, чтобы ты образумился, задумался о своей жизни. Но ты и здесь согрешил. Но у тебя есть оправдание: ты шел не по собственной воле. Ты слаб духом и этим воспользовались злые силы, ввели тебя во искушение. Твоя беда в слабости. Покайся, молись, укрепляйся душою так, чтобы никто и ничто не увело тебя с праведного пути. Это поначалу трудно. Потом, когда ты укрепишься, станет легче, ты всегда сможешь постоять за себя, укрепить свою семью. Ведь как бывает в жизни? Живут муж, жена, дети. Все у них хорошо, все спокойны и здоровы. Но вот кто-то из супругов не устоял против искушения, впал во грех. В их семью, в их семейное поле, проникает чужая сила, поселяется беспокойство, страх разоблачения. Это чувствуют другие члены семьи. Даже если один из супругов не знает об измене другого, он все равно чувствует некое вмешательство чужого, ощущает тревогу, беспокойство. Но ты не впадай в отчаяние, ведь ты еще не муж Елене. Она великодушна и сможет простить тебе твой грех.
У отца Серафима была назначена встреча с кем-то, и мы распрощались. Я сразу же выехал домой. Надеялся обрести от беседы хоть какое-то облегчение, а получил только большую боль.
Чем меньше оставалось времени до возвращения Лены, тем сильнее тоска давила мое сердце.
Что делать? Что делать? Что делать? Эта мысль все время стучала в мою голову.
Я потерял сон и аппетит. Моя мама молча наблюдала за мной, страдала, но вопросов не задавала. Когда я ловил ее взгляд на себе, подходил к ней, обнимал, целовал в голову и шептал:
— У меня все хорошо, мама. У меня все хорошо.
— Да, уж вижу, сынок.
Я не видел на ее глазах слез. Слышал только ее тяжелые вздохи. По ночам она тоже не спала, ворочалась в постели. Я готов был умереть, лишь бы в нашу квартиру вернулось спокойствие. Лишить себя жизни — это грех, как объясняли мне отец Серафим и Лена. А может, просто создать аварийную обстановку так, чтобы меня сразу убило?
Я пока не пришел к вере окончательно, и у меня еще были сомнения в том, что душа чувствует все муки намного острее после того, как погибает тело.
В Писании сказано, что каждому даются страдания и испытания по его силам. Но я настолько чувствовал свою вину, что даже был не в состоянии молиться и просить прощения за свой грех. Я помнил о том, что своим проступком приношу страдания и Лене. Чем больше я думал об этом, тем невыносимее делалась моя жизнь.
И тогда психика моя не выдержала: я запил. Ежедневно напивался до такого состояния, что засыпал мертвым сном. Проспавшись, с новой силой ощущая тоску, раскаяние и душевную муку,  шел в магазин, набирал спиртного, и снова пил. Моя мама уже не молчала, она плакала и просила сказать, что случилось, но я все время говорил:
— У меня все хорошо, мама. У меня все хорошо.
Алешка совсем переселился к нам. Старался хоть как-то оградить меня от моих мерзких поступков, каким-то образом устроив мне больничный лист, чтобы меня не выгнали с работы с позорной записью. Но меня невозможно было остановить.  Думаю, что на работе догадывались о моей «болезни», но молчали, зная, что у меня больничный лист.
Я совсем опустился: не ел, не мылся, не брился. За три недели превратился в какое-то пугало, потерявшее человеческий вид и дошел до того, что мозг мой отупел от постоянного пьянства, и появилась одна мысль: накинуть петлю на шею. Я хитрил, пытаясь остаться один, но  Алешка и  мама не оставляли меня одного ни на минуту.
Вот в таком плачевном положении, пьяный, небритый, грязный, я предстал пред очи Лены.
Она приехала утренним автобусом, разыскала нас  и позвонила в нашу дверь. Ей открыл Алексей. От удивления вскрикнул.
— Ты чего, Леша? —  в прихожую вышла мама. Она сразу узнала Лену, так как последнее время она все чаще брала фотографию, что я привез,  смотрела на нас. После приветствий, Лена спросила обо мне. Мама вздохнула и повела ее в мою комнату. Я спал.
— Мне можно остаться с ним наедине? — спросила Лена.
— Да, конечно. — Мама потянула за рукав Алексея, вывела его из комнаты и закрыла за собой дверь. Лена сняла туфли, бросила их у порога, босиком прошла по ковру и села в кресло. Так она сидела и смотрела на меня, пока я не открыл глаза. Потом я узнал, что это продолжалось два часа!
Когда я проснулся, сел на диване, обхватив голову руками. Она гудела от боли как большой колокол. Я с трудом продрал глаза и увидел... Лену. Она сидела и печально смотрела на меня. Я не поверил своим глазам. Ведь так уже было, когда я на дороге ночью слышал ее голос. Тогда подвел слух, а теперь подводили и глаза? Я застонал и закрыл глаза руками, опустил голову на колени.
— Лена, моя милая, любимая Лена, если бы ты знала, что я натворил! Мне нет прощения ни от Бога, ни от тебя. Хорошо, что ты далеко и не увидешь, как я расправлюсь со своей мерзкой оболочкой. Мне нет прощения! Нет!
— Но, убив тело, ты будешь страдать еще больше, обрекая на муки и тех, кто тебя любит.
Я вновь открыл глаза и уставился на Лену. Я долго смотрел на нее, протирал глаза, тряс головой, но Лена не исчезала. И тогда я понял, что это живая, здоровая Лена сидит в моем кресле, смотрит на меня. Из моей груди вырвался какой-то дикий  звук: не то стон, не то крик.
Я вскочил с дивана и бросился к ней, упал на колени, обхватил руками ее ноги, прижался головой к ним. Ее руки опустились на мою голову, погладили. Лена подняла мою голову и заглянула мне в глаза:
— Как же ты извелся, Ванюша! Что же ты так мучаешь свою маму, Алексея, меня?
Она поцеловала меня в глаза, потом в губы. Я поднялся с колен, отошел к окну. Меня качало, голова гудела с похмелья.
— Лена, ты не знаешь всего. Тебе лучше уехать. Я не достоин тебя.
— Ты предлагаешь мне оставить тебя тогда, когда тебе трудно? Ты столько нянчился со мной, снося мои капризы, уверял, что любишь, а теперь гонишь, когда я сама пришла к тебе, навсегда?!
— Что? — я быстро повернулся к ней. — Ты... навсегда? Ты хочешь выйти за меня замуж?
— Да.
Я рассмеялся. Горько, с болью в сердце.
— Аленушка, ты опоздала. Мне нет прощения! Я предал тебя! Понимаешь? Я предал и не имею права даже прикоснуться к тебе!
— Ты имеешь ввиду историю с Анечкой? Но здесь ты чист!
—  Что ты говоришь? Ты же ничего не знаешь! — я сорвался в крике.
Лена встала, подошла ко мне. Она была ниже меня на целую голову, хрупкая, нежная, красивая, до боли любимая.
— Я знаю все. Давай сделаем так! Ты сейчас приведешь себя в порядок, помоешься, побреешься, угостишь меня завтраком, и тогда мы поговорим. Согласен?
— Я не имею права даже говорить с тобой! Я не достоин тебя.
— Это мне решать, достоен или нет. А сейчас я прошу сделать то, что прошу.
Голос ее прозвучал твердо. Это всегда действовало на меня, я всегда подчинялся тем, кого любил.
— Хорошо. Я исполню то, что ты просишь.
Открыв дверь, вышел из комнаты, проходя в ванную, заглянул на кухню. Алексей и мама сидели у стола и ждали, чем закончится наша с Леной встреча.
— Мама, Лена хочет есть. У нас есть чем покормить ее?

40

— Сейчас накрою на стол.
В голосе мамы звучала радость. Я удивился, увидев Алексея.  Все время, пока я заливал свою тоску спиртным, он был рядом, жил у нас, но я его не замечал.
— Алексей? Что ты здесь делаешь в такую рань? Ты сегодня не работаешь?
— У меня выходной, я пришел к вам в гости, а ты спишь. Следом за мной появилась и Лена. Она с дороги, устала. Ты будешь нас с ней угощать?
— Я только умоюсь!
— Но и взгляни в зеркало. Тебе не мешает побриться, — наставлял меня Алексей.
— Да и помыться хорошенько! — добавила мама.
Когда в ванной увидел себя в зеркале, ужаснулся. Я выглядел как бездомный алкаш, только без синяков на лице. И Лена поцеловала эту отвратительную рожу?! Нет, нужно срочно привести себя в порядок. Даже если придется расстаться с жизнью, то хоть выглядеть буду по-человечески! И я залез под душ.
Я долго стоял под струями воды, распарил лицо, чисто выбрился, несколько раз намыливался и обмывался, под конец облился холодной водой. Теперь я выглядел намного лучше. За три недели я сильно исхудал, даже постарел. Но не все ли равно теперь, когда у меня больше нет желания жить?! Лена сказала, что приехала ко мне, навсегда, но теперь я сам откажусь от нее. Я осквернился связью с Анечкой, и к Лене я не имел права даже прикоснуться. Всё было так мерзко, так гадко!
Стол уже был накрыт. Лена, Алешка и мама сидели за ним и ждали меня. Я присоединился. Мама встала, подошла ко мне, поцеловала в голову.
— Ну вот, ты и выздоровел, сынок.
— Я что, был болен?
— Да, головушка тебе отказала.
— Не понял!
— Как это ты не понял? Не помнишь, что происходило в течение всех трех последних недель? Ты сжег на спирту целых три недели жизни, сжег мое здоровье, здоровье и время Алексея и Лены. По твоей милости страдали три человека! А работа? Ты не был на работе тоже три недели! И, если бы не Алексей, тебя давно турнули бы оттуда, да еще с позорной записью в трудовой книжке!
— Мама, о чем ты? Какие три недели? Всего дня три...
Я совершенно не понимал, о чем они говорят. У меня не укладывалось в голове то, что я мог три недели не появляться на работе!
Мама отошла от меня, села на свое место за стол.
— Давайте сначала позавтракаем, а потом уж и поговорим обо всем.
Я попытался что-то спросить, но она властно пристукнула ладонью по столу. Совсем как баба Маня. Я промолчал и принялся за еду: картофельное пюре с жареной рыбой, салат из квашеной капусты еще зимнего запаса, помидоры и огурцы домашней засолки. Завтрак был скромный, но сытный. Когда мама собрала со стола тарелки, выставила на стол чайный сервиз, вазочку с вареньем из малины, хлеб и масло. И только за чаем мама начала разговор.
— Может ты, любезный сынок, расскажешь, что с тобой случилось такое, отчего ты пьянствовал целых три недели, не просыхая? А сейчас еще утверждаешь, что отключился всего на три дня?
— Но я действительно пил всего три дня!
— Да нет, Иван, я сижу в твоей квартире, с твоей мамой уже три недели, — внимательно глядя на меня, произнес Алексей.
Я удивленно обвел всех взглядом. Мама и Алексей смотрели на меня вопросительно, Лена — печально.
— Иван, расскажи своей маме и Алексею Ивановичу обо всем, что с тобой случилось. Неужели они не имеют права знать все?
— А ты знаешь?
—  Я знаю все. Да и Анечка вчера приезжала ко мне, говорила, что ты хочешь быть с ней и я тебе не нужна, даже угрожала подать на тебя в суд. Тогда я объяснила, что решать все будешь только ты.
— Она тебе все рассказала? — с ужасом спросил я.
— Она просто подтвердила то, что я знала еще в монастыре. Я пыталась тебя предупредить. Помнишь, на дороге, ночью. Из-за этого я вернулась раньше и собиралась приехать к тебе. Меня подстегнуло то, что ты надумал покончить с собой. А тут еще появилась Анечка и стала утверждать, что ты ее изнасиловал, обещал жениться. Когда я ответила ей, что это ложь, она стала грозить тебе судом.
Она протянула свою руку через стол, взяла меня за пальцы, заставила глядеть в глаза.
— Но я-то, Ванюша, знаю, что ты чист. Она тебя опоила и завела к себе. Но у тебя с ней ничего не было. Ты страдал от неизвестности, придумал себе вину. Но виновен ты только в том, что не смог вовремя сказать «нет». Я клянусь тебе всем Святым, что все это выдумки Анечки. Она просто хотела отомстить тебе и мне за нашу любовь.
Я закрыл глаза. Я верил и не верил в то, что говорила Лена. Но когда она поклялась, то я поверил ей. Не такой она человек, что будет лгать, преследуя свои цели!
— Так  это правда?
— Да, правда. И скрывать тебе нечего от мамы и Алексея Ивановича. Ты заставил их страдать.
Я освободил свои пальцы из руки Лены и закрыл руками лицо.
— Мама, милая, родная, прости меня за все! У тебя не только непутевый сын, но еще и дурной, как пробка! Алешка, дорогой мой друг! У меня нет слов выразить тебе благодарность!
— Вот еще! Я делал это не ради тебя, а ради твоей мамы и ради Лены. А на тебя я даже смотреть не хочу. Почему не пришел ко мне с этой бедой? Я бы взял кровь  и  установил, что тебе подсыпали или подлили.
Я молча выскочил в прихожую. Но там не было моей куртки.
— Мама, где моя куртка?! — крикнул я, заглядывая на кухню.
— Ну, чего ты кричишь? Висит в шкафу. Я ее почистила.
— А где мои документы?
— В твоем письменном столе, в верхнем ящике.
Я бросился в свою комнату, выдвинул ящик и увидел свое удостоверение. Быстро схватил его, открыл. В нем лежал листик бумаги. Это был анализ крови, который сделали мне по просьбе Игоря Андреевича. С этим листиком я вернулся на кухню и подал его Алексею.
— Ого! — воскликнул он. — Тебя же  могли отравить!
Мама забрала у него листик, посмотрела, и лицо ее стало бледным.
— Расскажи-ка подробнее. — В голосе ее слышалась гроза. И тогда я стал рассказывать. Говорил обо всем, что мучило меня и угнетало последние три недели. Когда я закончил свой рассказ, мама изрекла:
— Ты на самом деле, дурак. Почему не рассказал обо всем мне или Алексею? Разве можно так мучить себя и нас? Даже додумался до самоубийства! Такого поступка я от тебя не ожидала. Это не мой сын! Ты хлюпик! Размазня!
Она встала со стула и вышла из комнаты. Я немного подождал, потом пошел к ней. Она сидела в кресле и плакала.
— Мама, прости меня! Лена такая чистая, а я весь был в грязи, в мерзости. Я знал, что такого она не примет, а без нее мне не жить. Да и ты бы меня не простила.
— Да знаю, знаю, — мама отерла слезы, поднялась с кресла.
— А она действительно прелестна! И неудивительно, что ты потерял последний разум из-за нее, — тихо добавила она и вышла на кухню. Я поплелся за ней. Мы с мамой снова уселись за стол, помолчали какое-то время. Потом мама вздохнула, потрогала чайник.
— Подогрей-ка чайку. Хорошо же мы встречаем гостью! Угощайтесь, Леночка, Алеша. Что же вы ничего не едите, не пьете? С таким хозяином недолго и ножки протянуть.
Лена, Алексей и мама весело рассмеялись, а я, красный от смущения, поднялся со стула подошел к плите, зажег газ и поставил на нее чайник. Постепенно в мою квартиру возвращался покой и радость. Мы пили чай и весело болтали. Только Лена почему-то не смеялась своим замечательным смехом, похожим на перезвон хрустальных колокольчиков. Она только улыбалась, изредка вставляя шутливые слова в общий гомон.
После чая Алексей заторопился в больницу. Он утверждал, что совсем запустил работу, да и в своей квартире не появлялся довольно долго. Нужно побывать и дома, навести порядок. Мама засуетилась, собираясь сходить в магазин, прикупить продуктов.
— Не беспокойтесь, я сегодня возвращаюсь домой. — Лена застенчиво улыбнулась.
— Как сегодня? Леночка, мы тебя не отпустим. Ведь ты же не работаешь? Значит, можешь погостить у нас. Ваня, ну что же ты молчишь? Или хочешь, чтобы Лена уехала?
— Нет, нет, мы не отпустим тебя! Побудь со мной хоть день! — Я взял Лену за руку. Разве мог отпустить ее после того, как все выяснилось? Я так тосковал все дни без нее!
— Ну, вот и хорошо. Значит, договорились. Родители твои знают, куда ты поехала? — спросила мама.
—  Знают.
— А если знают, то мы с Ваней тебя не отпустим.  Вот мне и нужно сходить в магазин. Я быстренько обернусь. А ты, Леночка, отдохни с дороги, тебе еще нельзя переутомляться.
Мама все говорила и говорила, продолжая собирать сумки, пакетики и деньги. И они с Алешкой ушли. Мы с Леной остались вдвоем. Она освободила свою руку из моих, прошла в мою комнату. Я поплелся следом. На меня напала какая-то робость. Лена была снова другим человеком, совсем не тем, что я знал в Знаменском.
— Лена, так ты останешься у нас? Хоть на денек? Потом я сам отвезу тебя домой на машине.
Лена стояла у окна, смотрела на улицу, а я топтался у нее за спиной, не зная что делать. Затем она повернулась ко мне:
— Хорошо, я останусь, если ты хочешь. А может, откажешься от меня? — спросила она лукаво.
— Лена! — Я подскочил к ней, подхватил на руки и закружил по комнате. Она звонко смеялась своим удивительным смехом.
— Ваня, у меня кружится голова!
Она обхватила меня за шею руками, прижалась лицом к моему плечу. Я сел на диван, усадил ее себе на колени, крепко обнял. От нее пахло такими вкусными духами. Мне все в ней нравилось, даже духи. Их запах был нежен и горьковат.

41

Я гладил Лену по ее золотым вьющимся волосам, перебирал ее локоны. Она носила их распущенными, они доставали ей чуть ниже плеч. На ней было легкое летнее платье из простенькой ткани однотонного зеленого цвета с белым воротничком. Это платье было под цвет ее глаз, создавая дополнительную прелесть. Я поднял лицо Лены за подбородок и поцеловал. Она совсем не сопротивлялась и еще крепче обвила мою шею руками, гладила мои волосы. Кровь бросилась мне в голову. Я опомнился только тогда, когда Лена отстранилась от меня.
— Прости, Аленушка, я совсем  потерял голову от твоей близости. Я сделал тебе больно?
— Ты просто сломаешь меня, если будешь так обнимать. Забываешь, что я живая и гораздо слабее тебя.
— Я сильно тосковал по тебе. Но ты оказалась сильнее меня! Одно твое появление вернуло меня к жизни.
— Но кто-то пытался меня прогнать из своего дома.
— Я чувствовал себя таким мерзким чудовищем рядом с прекрасной девушкой.
— И который от одного ее поцелуя превратился в прекрасного юношу? Это из сказки «Аленький цветочек»!?
— Это из нашей жизни. Из твоей и моей.
— Нам с тобой помогает Господь. Мой Учитель позволил мне быть с тобой, быть твоей женой, если ты этого захочешь!
— И ты еще об этом говоришь? — воскликнул я. — Ты же знаешь, что я боялся об этом не только говорить, даже мечтать!
— Ты преувеличиваешь мою значимость. Я такой же простой человек как и ты.
— Может это  и так, но я тебя очень сильно люблю и ты для меня все. Без тебя мне нет жизни.
— И мне без тебя тоже.
— Так что же нам ждать? Давай поженимся быстрее?
— Мы не можем соединиться до тех пор, пока ты не придешь к Богу. Я тебе уже говорила об этом.
Лена освободилась из моих рук, все еще крепко сжимавших ее, встала с моих колен и отошла к окну. Я снова подошел к ней, обнял ее за талию, уткнулся лицом в ее волосы.
— Я приму крещение и мы обвенчаемся.
— Но это будет нечестно с моей стороны. Выходит, я просто давлю на тебя!
— Никто на меня не давит. Я много читал литературы, как посоветовал отец Серафим. Стал кое-что понимать. А сегодня убедился в том, что Бог есть и Он мне помог. Он уберег меня от мерзкого поступка, вовремя привел тебя ко мне. А то, что я пережил, это было испытанием для меня. И хотя я его не выдержал, Он смилостивился надо мной. Он послал мне тебя, чтобы ты вела меня по жизни, помогла окрепнуть душой и телом, верой.
— Но я сама еще слаба!
— Нет, ты  сильная. А если мы будем идти по жизни вместе, нам будет легче преодолевать все испытания. Когда мы вместе, то каждый из нас становится сильнее вдвое.
Лена промолчала. Я понимал, что ей нужно время для ответа. Она должна была подготовиться к такому ответственному шагу, как замужество. Я заметил, что она вообще ко всему относится очень серьезно. Не принимала поспешных решений. Но если что говорила или делала, то это было так, как и должно было быть.
— Лена, я не тороплю тебя. Я подожду, когда ты примешь решение.
Я повернул ее к себе лицом и поцеловал.
— Решение я уже приняла. Но жениться мы с тобою сможем только в сентябре или октябре. В загсе ждать три месяца, да и пока ты приведешь себя, свою душу в равновесие, пока примешь крещение, подойдет Успенский пост. Это будет в августе, а в посты свадеб не играют. Их лучше всего играть осенью, после окончания полевых работ, когда землю припорошит первым снегом. Здесь тоже много своих преимуществ. За лето человек набирается силы от природы: больше ходит босиком — болезни уходят в землю, питается больше растительной пищей — витамины получает организм. Да и душа радуется, когда все кладовушки забиты запасами на зиму. Остается только повеселиться на славу! Ты не будешь возражать?
— Лена, мне очень хочется, чтобы мы были вместе как можно быстрее. Я так хочу видеть тебя каждую минуту, знать, что ты ждешь меня дома!
— Так и будет.
— Пусть будет так, как ты хочешь. Но обвенчаться мы могли бы и сейчас!
— Зачем спешить? Или ты неуверен в себе?
— Ты снова думаешь обо мне плохо!
— Нет, что ты? Я думаю о том, что твоя мама не знает о нашем намерении венчаться. Как она все это воспримет? Ведь она поняла, что я верующая и что я была в монастыре и очень удивилась этому. Ей не доставит радости, что ты принял веру и крещение, возможно, ей будет неприятно, когда об этом узнают ваши знакомые.
— Я сам поговорю с ней. А венчать мы попросим отца Серафима. Мне очень хотелось бы, чтобы он и крестил меня, и венчал. В церковь мы поедем вчетвером: ты, я, Алексей и твоя подруга. Насколько я понял, твои родственники тоже нас не поймут?
— Возможно, что так и будет. Но в загс они приедут все! И твои, и мои.
— Видишь, как все хорошо складывается? А свадьбу мы закатим в нашем райцентре, в ресторане! Непременно пригласим и моего начальника. Благодаря ему я достал апельсины тебе...
— Это к которому ты боялся идти с этой просьбой?
— Да. Потом он разрешил взять отпуск, хотя он мне был не положен. Да и последнюю выходку мою вытерпел и не турнул с работы.
— Ты можешь пригласить кого угодно, Ваня. Но хватит ли у нас с тобой денег на свадьбу?
— Если не хватит — продам машину, но не дам тебе улизнуть от меня. Я сделаю все так, как хочешь ты.
Я снова стал ее целовать, но она отстранилась.
— Но я хочу, чтобы все было тихо и скромно! Я не люблю обращать на себя внимание окружающих!
— Нет, пусть видят все, какая у меня жена! Пусть видят и завидуют! А я буду этим гордиться!
— Зависть и гордость — плохие советчики. Это тоже грех, — Лена засмеялась. — И почему тебя все время тянет совершать грех?
— Леночка, я только всему учусь! Считай, я только что появился на свет. С того момента, когда я проснулся и увидел тебя в этом кресле.
Я снова крепко обнял Лену, а она обхватила меня за талию своими нежными ручками, прижалась головой к моему плечу.
Вскоре мы услышали как щелкнул замок и вошла мама. Я выскочил в прихожую, подхватил ее сумки.
— Мама, я так  счастлив! — прошептал ей на ухо.
— Вижу, сынок, — тихо ответила она, глядя на меня с улыбкой. — А Леночка где? Она не уехала?
Сейчас она говорила уже спокойным голосом, так что Лена могла слышать ее. И Лена услышала, и вышла из комнаты. Она уже привела себя в порядок, так как я взъерошил ей волосы, причесала их.
— Я не уехала. Я останусь на день и завтра утром уеду.
— Ну почему же завтра? Ведь тебе можно и не спешить, пожить у нас, присмотреться. Может, мы тебе и не понравимся, особенно Иван.
— Ну что вы! Он мне очень нравится. Но вы больше.
Они дружно рассмеялись.
— Леночка, у тебя даже смех красивый! Я прожила почти семьдесят лет, но таких как ты еще не встречала. И где это он тебя отыскал?
— На дороге, в снегу.
Я смотрел на них, слушал их разговор, их смех и душа моя ликовала. Если Лена понравилась маме, значит мама не будет протестовать против венчания. Мама подошла к Лене, обняла ее и поцеловала в лоб.
— Знаешь, что, дорогая, зови меня мамой. Я рада, что у меня будет такая дочь.
— Спасибо, мама. — Лена ответила маме поцелуем.
Мама отстранилась от Лены, прошла на кухню, стала разбирать покупки. Мы с Леной пошли за ней.
— Ну, и что вы решили? Может, готовиться к свадьбе?
— Да, моя дорогая мамуся! И как можно скорее! Мне не терпится  расстаться с холостяцкой жизнью.
Я вдруг увидел, как мама вытерла глаза. Она плакала?! Я подошел к ней, обнял за плечи.
— Что-то не так?
— Нет, сынок, все правильно. Я рада за тебя, что ты нашел то, что искал. Думаю, ты будешь счастлив. Это будет неправильно, если у вас что-то не сладится.
— У нас с Леной все сладится, вот увидишь.
К нам подошла Лена, и мы обнялись все втроем. Как же я любил этих двух женщин! Господи, пусть это длится как можно дольше!
Вместо одного дня Лена прожила у нас почти неделю. Каждый день мы с мамой уговаривали ее побыть еще, и она соглашалась. Стараниями Алексея я остался на работе. Но когда появился в отделе и меня увидел начальник, разрешил побыть дома еще два дня. Он поразился моей худобе, поверил, что я «болел». А я был рад этому!
Теперь мы с Леной могли спокойно беседовать, все время быть вместе. Мы с ней и Алешкой съездили на рыбалку в Синявский котлован. Когда-то там было село Синявка, оказавшееся неперспективным и его выселили. На  его месте вырыли огромный котлован, в него вливается родниковая и талая от снега вода, запустили рыбу. Она прижилась, развелась в большом количестве. Осенью и весной сюда слетаются дикие утки и гуси, и останавливаясь на отдых по пути к своим родным гнездам. Некоторые даже гнездятся здесь. Корма им хватает. Весной и осенью здесь гремят выстрелы охотников. Я не люблю охоты. Я считаю ее просто убийством. Каждая пташка имеет право на жизнь и выходить на нее с ружьем считаю просто преступлением.
Рыбалка — другое дело. Опускаешь крючок с червячком и ждешь, когда какой-нибудь карасик задумает покончить счеты с жизнью. А дым от костра! А звезды над головой! Даже писк комаров звучит сладкой музыкой в летней ночи...
У костра мы сидели до рассвета, любовались звездами, слушали ночных птиц, беседовали. Только под утро Лена ушла спать в палатку, а мы с Алешкой забрались в спальные мешки.
С этого начались дни моего счастья. Эти ощущения невозможно передать словами: щемит сердце и щиплет глаза. Ощущением счастья можно только наслаждаться.

42

Все дни, которые Лена жила у нас с мамой, я держал себя в руках. Я видел, что она доверяла мне. И я не мог этого доверия не оправдать. Спал на кухне на раскладушке, а она — в моей комнате, на моей постели. Когда она уехала, то запах ее духов долго держался на моей подушке, и я вдыхал его с наслаждением.
В город мы с Леной выехали в пятницу, рано утром. Хотели поехать в больницу, к Петру Ивановичу, погулять по городу, сходить в церковь к отцу Серафиму, отстоять службу, переночевать у родителей Лены, и в воскресенье продолжить прогулку до самого вечера, когда мне нужно было возвращаться домой. Я знал, что едва расставшись с Леной, я тут же начну тосковать по ней. И  только одно утешало, что в эту пятницу мы побываем в загсе, подадим заявление на регистрацию брака, а с отцом Серафимом решим вопрос о крещении и венчании.
В городе мы были уже в восемь часов утра. Паспорт у Лены был с собой в сумочке. И мы с ней поехали во Дворец бракосочетания. Нам пришлось подождать, когда начнут принимать заявления.
После загса поехали в больницу. Лена не хотела появляться там, стеснялась, но я настоял, потому что дал слово Петру Ивановичу привезти её и показать ему.
Когда я из вестибюля позвонил ему в ординаторскую, то не сказал с кем и с чем пришел. Просто попросил встречи, и он согласился, спустился к нам. Увидел Лену и остолбенел, потом кинулся к ней, обнял, расцеловал, заставил пройтись по вестибюлю, снова обнял и потащил нас в отделение. В ординаторской нас обступили врачи, сбежались медсестры и няни. Они все хотели увидеть это чудо: здоровую и красивую Аленушку.
Нас долго держали в больнице, все расспрашивая и разглядывая Лену. Петр Иванович смешно размахивал руками, вздыхал, восхищенно восклицал, вертел Лену во все стороны.
— Жаль, очень жаль, что тебя, Леночка, не видит наш профессор Шмелько! Он мне этого не простит! Иван Васильевич, ты должен привести к нам Лену во вторник!
— Не смогу, Петр Иванович. Я работаю, а Леночка не согласится приехать одна. Я и сейчас с трудом  уговорил ее приехать. Но мы с Леной приглашаем всех вас на регистрацию брака 10-го сентября, во Дворце бракосочетаний в два часа дня.
— Что? Свадьба? Ты все же добился своего, Иван Васильевич! Я знал, что этим все и кончится! Я видел это по твоим глазам!
Подскочил ко мне, похлопал меня по плечу:
— Поздравляю от всего сердца! Ты честно заработал свой приз: сделал невозможное, вылечил Лену. А ведь она была обречена.
— Что вы, Петр Иванович, это заслуга всех вас: врачей, бабы Мани с ее дочерью Анной и самой Лены. Я только помогал ей преодолеть болезнь.
— Не скромничай. Я завидую тебе, — тихо добавил он, — ты нашел свою жар-птицу, а мне не довелось.
Я крепко сжал его руку. Мы понимали друг друга. Игорь Андреевич стоял в сторонке, грустно улыбаясь, наблюдал за Леной.
По его глазам я видел, что он неравнодушен к Лене, но молча переносил это в себе. Александр Николаевич, тот, что задержал свою руку на ноге Лены, и которого я едва не выкинул из палаты, старался держаться к ней поближе, пытался прикоснуться. Ну и прохвост! До чего же я не люблю таких типов! Так и хочется набить ему морду! Просто зудят кулаки.
Когда мы вышли из больницы, дружно вздохнули. Хотя и приятно, когда тебе рады, но трудно выдержать натиск, особенно когда они восхищаются тобой, разглядывают тебя. Для этого нужна железная выдержка.
Мы хотели увидеться и с тетей Надей, но она сегодня не работала, и мы, взяв адрес у Петра Ивановича, хотели навестить ее завтра дома. Однако нам сказали, что она, возможно, на даче и дома мы ее могли и не застать.
Было уже два часа дня. Мы заехали в кафе, чтобы подкрепиться. Все посетители обращали на нас внимание, оборачивались нам вслед. Все глаза были устремлены на Лену. А я тихонько гордился, что иду рядом с такой красивой девушкой, и мы с ней любим друг друга.
Даже бармен выскочил из-за стойки и подлетел к нам, попросил сделать заказ! Это было необычно для кафе. Здесь все было на самообслуживании, а он — сам подлетел к нам. Это был мужчина лет сорока, невысокий, с большими залысинами. Его глаза смотрели только на Лену.
Мы заказали салат из свежих овощей, ветчину и кофе с пирожным. Бармен хотел угостить нас бутылочкой хорошего вина, но мы отказались. Я был за рулем, а Лена одна пить не стала. Тогда он завернул нам в пакет бутылку «Кагора» и шоколад, умоляюще просил взять это для Лены. Чтобы не обидеть его, приняли подарок. А он все просил нас заходить в его кафе.
Когда мы сели в машину, Лена сказала:
— Вот видишь, что получается, когда я не выставляю защиту вокруг себя. Когда есть защита, меня никто не замечает. А на нас двоих у меня не хватит сил.
— Леночка, пока мы вместе, я тебя охраняю, никого не подпущу. А когда ты одна — выставляй защиту.
— Обычно я так делаю. Мне неприятно, когда меня рассматривают.
Я взял ее лицо в ладони, притянул к себе и поцеловал.
— Иван, что ты делаешь?  Кругом же люди!
— Нечего им заглядывать в чужие машины. И как я не догадался поставить тонированные стекла?!
Лена тихо засмеялась, и у меня отлегло от сердца — я боялся, что она вспыхнет в гневе.
Отец Серафим встретил нас приветливо,  внимательно выслушал нашу просьбу, согласился окрестить меня и рассказал, как я должен к этому подготовиться. Он согласился нас и обвенчать десятого сентября в двенадцать часов дня.
Все складывалось удачно. Из церкви мы с Леной поедем в загс, оттуда — в Одесское, в ресторан, где нас будут ждать друзья и сослуживцы, родственники мои и Лены.
Мы остались на всю вечернюю службу, постояли у иконы Божьей Матери, поставили по свечке. Потом Лена отошла к другой иконе, а я остался и стал горячо благодарить Божью Матерь за все, что она сделал для меня. Молитва моя лилась легко. Я был переполнен чувствами благодарности Ей и Ее Сыну за всё.
После окончания службы поехали к родителям Лены.
— Лена, а что за икона, у которой ты стояла?
— Это мой Учитель, Николай Чудотворец.
— Вот как? Жаль, что я не рассмотрел...
Она молчала. Сняла платочек с головы уже в машине, положила его в сумочку, и до самого дома молчала, все думала о чем-то. Когда подъезжали к дому, промолвила:
— Сейчас мне влетит от мамы! Вместо одного-двух дней я пробыла у вас неделю. Она меня неправильно поймет.
— Я постараюсь ей все объяснить.
Лена только вздохнула. Мы подъехали к их дому, въехали во двор. На пороге веранды появилась мама. Лена вышла из машины и пошла к дому. Я, быстро закрыв дверцы на замок, поспешил за ней, чтобы предотвратить грозу.
— Где это ты, моя дорогая доченька, так долго гуляешь? У нас что дома нет работы? То ты едешь в монастырь, то в гости. А дома кто будет помогать? Мне одной не справиться с огородом и домашней работой!
Лена стояла молча, виновато опустив голову.
— Она была в гостях у меня и моей мамы. Я слишком уважаю и люблю ее, чтобы поступить дурно с ней. Я был нездоров — и она мне помогла. Мы не совершили ничего плохого.
— Это Вы так говорите! Даже если вы с Леной не думали ничего плохого, то у нее все равно существуют обязанности по дому.
Она пошла в дом, мы с Леной направились за ней.
— Мама, я сейчас же пойду на огород. Что сегодня поливать?
— Все! Жара все сожгла, а тебя это совсем не интересует. А зимой придется туго!
Лена пошла в комнату переодеться. Я молча сел на стул у порога.
— Ольга Яковлевна, вы напрасно ругаете Лену. Она ни в чем не виновата! Виноваты я и моя мама. Это мы уговорили Лену погостить у нас. Если разрешите, я останусь у вас до утра. Мне хочется побыть с Леной еще и завтра. А вечером уеду на целую неделю. Но буду приезжать каждый выходной.
— И вы думаете, что я буду рада этому?
— Мы с Леной решили пожениться, сегодня подали заявление в загс.
— А у нас с отцом вы спросили разрешения? Может, мы будем против?
— Я постараюсь убедить Вас и отца Лены на ваше согласие. А теперь, можно я помогу Лене на огороде?
— Нет, уж лучше Вам вернуться домой.
— Я все же останусь ненадолго и помогу Лене. Если Вы не оставите меня ночевать, то я уеду из вашего двора, переночую в машине, а утром снова явлюсь к вам. Утро вечера мудренее и, возможно, Ваш муж встанет на мою сторону.
Я вышел из дому. У меня всегда с собой в машине рабочие брюки и я переоделся. Из дому вышла Лена, вытирая слезы, пошла на огород. Я — следом. Она стала набирать воду из бочки и поливать огурцы, помидоры, капусту. Я, молча отобрав у нее большое ведро и сунув ей в руку поменьше, стал помогать. Такого приема в семье Лены я не ожидал. Но ничего, я очень упрямый человек, сумею убедить и мать, и отца Лены дать согласие на наш брак. Без их согласия ничего не будет. Лена их почитает. Но я убедился в том, что она действительно была нежеланным ребенком. Ну разве можно было не любить Лену? Это маленькое чудо с огромной душой!
Мы заканчивали поливать огород, когда увидели, что отец Лены привез сено. Что меня поразило, это то, что в телегу, груженную сеном, был запряжен бык! Подобного я еще не видел! Определенно, в этой семье всему приходится удивляться.
Мы подошли к отцу, и она познакомила нас. Я предложил помочь в разгрузке сена, он молча протянул мне вилы. Откуда-то вынырнул Сережа, брат Лены, радостно заулыбался, увидев меня. Хоть один человек встретил меня приветливо!
Работали мы дружно. Сережа укладывал сено наверху, а мы с отцом Лены подавали его снизу. Уже начало темнеть, когда сено было уложено. Лена занималась с птицей, определяя ее на ночлег. Третий брат Лены, Слава, паренек лет пятнадцати, привел двух коров с пастбища. Его я увидел впервые. Он тоже был чернявый, как и все в семье.
Лена взяла ведро и села доить коров. Струи молока так и звенели о подойник. Лена умела делать все!

43

Когда все было сделано, я зачерпнул воды из бочки и принялся обмываться. Ко мне присоединились и Сережа со Славой. Мы поливали друг друга водой, нагретой солнцем, а Лена стояла, смотрела на нас, и улыбалась.
Мама Лены из дома не показывалась. Она готовила ужин. Отец тоже обмылся и пригласил меня в дом. Я смело пошел за ним, по его приглашению сел за стол. Ужинали на веранде. Был борщ из молодой капусты, отварной картофель, свежие огурцы. Потом чай со сливками и творог со сметаной. Ужин мне понравился, и я от души поблагодарил хозяйку за вкусности. Когда мы пили чай, Ольга Яковлевна вдруг сказала:
— Отец, ты знаешь, какую новость принесла нам дочь?
— Догадываюсь.
— Так вот, они хотят пожениться! Как ты на это смотришь?
— Положительно. Иван хороший парень, столько сделал для Лены, да и для нас! Если им хорошо вместе, так зачем им мешать?
— Но это какие расходы! Где мы возьмем столько денег на свадьбу?
— Продадим корову.
Отец был более спокойным человеком, в отличие от  импульсивной, нервной метери.
— Ленка всегда нам доставляет одни хлопоты! Когда же это кончится?!
— Тогда, когда вы согласитесь на наш брак, — осторожно вставил свое слово я. — Неужели вы считаете меня таким плохим человеком?
— Я, лично, согласен на свадьбу. Отдыхай, диван на веранде Сережа уступит тебе, а сам будет спать в доме.
Отец Лены говорил твердо, не терпящим возражения тоном. Мать промолчала. Она только вздохнула:
— Делайте что хотите!
Мы с Леной украдкой обменялись взглядами. Она хоть и была в стареньком выцветшем сарафанчике, но была все так же мила, нравилась  мне в любом наряде!
Когда Сережа, Слава и Женя с Танюшкой вышли из-за стола и стали устраиваться на ночлег, отец Лены спросил:
— Когда и где вы хотите отпраздновать свадьбу?
— Десятого сентября у нас в Одесском, в ресторане.
— Вот как. Вы уже все решили?
— Да, мы сегодня подали заявление в загс, регистрация будет десятого сентября в два часа дня. Если вас затруднят расходы на свадьбу,  я всё возьму на себя, продам машину.
— С этим спешить не следует. Я сказал, что мы продадим корову. Все равно в зиму оставлять ее невыгодно, так как остается еще одна и двое телят. Бычок пойдет на мясо. Да и поросенок подрастет, так что на зиму будем обеспечены. Ведь семья-то большая, всех нужно кормить, одевать. Значит, Сергей и Славка потерпят без обновок. Может, продадим часть картошки. Вы с Леной все просчитайте во что обойдется свадьба.
— Ради такого случая у нас есть бутылочка «Кагора». Может, отметим нашу помолвку?
— Отметим, — улыбнулся отец, а мать поднялась из-за стола и пошла в дом. Я быстренько сбегал к машине, достал пакет с вином и шоколадом. Лена вышла ко мне.
— Папа велел поставить машину во двор.
Она открыла обе половинки ворот низкого заборчика и я въехал во двор, закрыл все дверцы на замок, сняв дворники и антенну. Лена закрыла ворота, и мы вошли на веранду.
На столе стояли рюмки, лежали в вазочке конфеты. Мама Лены тоже сидела за столом и что-то говорила отцу. Когда мы вошли, она замолчала.
В этот вечер мы засиделись допоздна. Потом Лена и ее мама убирали со стола, а мы с отцом вышли на улицу. Он курил, а я просто стоял и смотрел на него, на звезды, на поезда, проходящие мимо.
— Как вы живете в этом шуме? — спросил я.
— Привыкли.
Когда мы вернулись в дом, Лена и ее мать уже ушли спать. Мне постелили на диване на веранде. Отец и младшенький Женя легли в кладовушке, оборудованной под летнюю спальню.
Сон долго не шел ко мне. Я обдумывал положение Лены в этой семье. Оно оказалось намного хуже, чем я себе представлял. Действительно, она очень мало видела тепла. Милая моя Ленушка, я окружу тебя такой заботой и вниманием, что твое бедное сердечко оттает. Только теперь я начинал понимать, почему мне было так трудно завоевать ее расположение, ее любовь. Даже сейчас она держится настороженно, избегает говорить много, редко смеется. Подумать только: двадцать два года ее окружала стена непонимания, а я хотел за каких-то пять месяцев завоевать ее полное доверие.  К тому же она обладает необычными способностями. Скорее всего, это раздражает и пугает ее мать. Да, Леночку нужно забрать отсюда как можно быстрее. Но как это сделать? До свадьбы она из дома не уйдет, не захочет ставить свою семью в неудобное положение перед соседями. А до свадьбы ждать еще целых три месяца!
На следующий день было воскресенье. Ольга Яковлевна успокоилась и говорила со мной более приветливо, попросила меня отвезти ее в город на базар, чтобы продать сметану и творог. Обычно она ездила электричкой. Но сегодня хотела проехаться с шиком. Младшие дети увязались за нами, и я усадил их на заднее сидение. Лена оставалась дома, хлопотать по хозяйству, приготовить обед. Когда я вернусь из города, мы с Леной могли снова отправиться на прогулку. Она хотела побыть со мной вне дома, немного глотнуть воздуха свободы и понимания.
Мы с детьми приехали назад через два часа, их мать собиралась вернуться электричкой. Я их напоил лимонадом, накормил мороженым.
Лена встретила меня уже одетая в светлую открытую блузку и темную юбочку, в беленьких босоножках. У меня руки дрожали от нетерпения обнять ее, но сделать я это смог только тогда, когда мы отъехали от дома довольно далеко и нас не могли видеть из их двора. Я остановил машину.
— Лена, тебе тяжело жить дома?
— Извини, Ванюша, можно мне не отвечать? Это моя семья. Плохая ли, хорошая ли, но это моя семья. Они мне дали жизнь, вырастили, выучили, они моя семья.
Последнюю фразу Лена произнесла твердо. Я понял, что эта тема ей неприятна.
— Аленушка, извини, если я тебя чем-то обидел. Я просто зверею, если вижу, что к тебе относятся непочтительно.
— Но это мои родители! Я должна со смирением нести свой крест, и я люблю своих родных.
— А я люблю тебя, и постараюсь понять их.
Я потянулся к ней, она обняла меня за шею. Я уложил ее голову себе на руку и приник к ее губам. И снова она отстранилась, когда я слишком уж распалился, умела вовремя остановить меня от неблаговидного поступка. Я ведь совсем терял рассудок, когда прикасался к ней.
Мы посидели до тех пор, пока я успокоился, взял себя в руки.
— Если ты будешь себя так вести, я не позволю тебе больше целовать меня.
Лена смущенно улыбнулась.
— Если ты не позволишь мне этого, я просто умру. Я слишком люблю тебя.
Я включил зажигание — и мы поехали дальше. Снова ездили по городу, гуляли по паркам, заходили в кафе, ели мороженое и пили кофе. И снова на нас обращали внимание.
В четыре часа дня мы отправились на службу в церковь. После службы я отвез Лену домой, простился с ее родителями и братьями. Завтра мне предстояло приступить к службе и выехать на участок. Только после возвращения из поездки по селам я собирался поговорить с мамой о моем крещении и венчании. Мне не хотелось делать это тайком. Они с отцом не терпели лжи, да и Лена не переносила этого. Значит, у меня был только один выход: честно обо всем рассказать маме и быть готовым к любой реакции с ее стороны.
В каждом селе, где я бывал по службе, меня встречали приветливо. Было приятно, когда видишь лица улыбающиеся тебе. Те, кому я  оказывал какую-либо услугу, всегда зазывал меня в дом, угощали обедом. Но я никогда не брал что-либо даром. Я всегда платил. Это обижало людей, а я объяснял: мое начальство могло неправильно истолковать эти подарки. Как и у любого человека, у меня были как друзья, так и недруги, действующие тайком. Уже дважды за годы моей работы на меня писали анонимки, и дважды шеф, подполковник Ерин, ездил в села, указанные в анонимке и опрашивал всех, кто был в ней указан. Это делалось без моего присутствия, и люди всегда говорили правду. Да, я брал у них овощи и фрукты, но всегда платил за них столько, сколько они стоят на Одесском районном базаре. Да и брать просто так я не мог. Как-то я слышал пословицу: «Бесплатно — бесом оплачено», я не желаю, чтобы за меня платил бес. Уж лучше я сам заплачу. У моего шефа было мнение обо мне как о честном и порядочном человеке. Может, это и помогло мне, когда я «проболел» три недели?
Я объехал все села. Нужно было вникнуть во все мелочи жизни каждой семьи, в проблемы хозяйств, побеседовать с бригадирами, побывать у директоров совхозов, посетить тока и фермы.
Мне нравится работать с людьми. Мои родители привили мне уважение к каждой живой клетке, к любому творению живого существа. Сколько полезного и прекрасного можно увидеть в том, как муравей строит свое жилище, или птица вьет гнездо!  А моя учительница по биологии, Тамара Васильевна, всегда твердила, что у них нет разума, у них лишь инстинкт. Но на одном инстинкте далеко не уедешь! Каждая птичка знает, какую именно соломинку нужно взять для гнезда, выбирает ее из множества других. Неужели здесь работает только инстинкт?
Вот и среди людей бывать интересно. Даже самая отъявленная сплетница и скандалистка содержит в себе что-то хорошее, присущее только ей. Нужно только присмотреться и прислушаться. Обычно, такие люди никогда не врут. Они говорят то, о чем другие молчат, за что и впадают в немилость.

44

Разговор  с мамой состоялся за ужином, когда я вернулся из поездки по участку через трое суток. Как и всегда, беседу начинала мама после того, как убирались со стола тарелки, а в чашки наливался чай.
— Как тебя встретили родители Лены?
— Пришлось выдержать небольшое волнение со стороны ее мамы. Но отец сказал свое слово — и все утихло.
— И что вы с Леной решили?
— Мы подали заявление в загс, регистрация десятого сентября в два часа дня во Дворце бракосочетания.
— Могли бы сделать это и здесь, в Одесском. Обошлось бы дешевле, и ждать меньше.
— Лена тоже хочет тихо и скромно отметить событие, но я против. Мне так хочется. И пригласить нужно всех моих сотрудников, всех родственников наших и Лениных, так что придется делать свадьбу в нашем ресторане.
— Ваня, но откуда у нас возьмутся деньги? На мою пенсию и твою зарплату свадьбу не справишь!
— Отец Лены продаст корову, деньги отдает нам. Я же со своей стороны что-нибудь придумаю. Может, машину продам?
— Совсем рехнулся! Ты соображаешь, что говоришь? Он продаст машину! Потом ты ее не купишь никогда. А как будешь работать? Будешь ездить на попутках по селам? Я и так жду тебя днями, а то мы с Леной будем изводиться, ожидая тебя неделями? Нет уж! Нет моего согласия на это!
— Мама, да не волнуйся ты из-за пустяка! Самое главное волнение тебя ждет еще впереди.
— Ты еще что-то натворил? Или собираешься натворить?
— Мама, ты, наверное, заметила, что Лена верующая?
— Да, и я хотела поговорить с тобой на эту тему.
— Когда я узнал ее поближе, понял, что она необыкновенный человек. Я видел, как ее лечила баба Маня: та все время читала заговоры и молитвы. Мне это было непонятно, непривычно. Когда мне было плохо в больнице в городе, одна няня надоумила сходить в церковь. Тогда я был так растерян и напуган, что Лена может уйти! Я был согласен на все! И я пошел. Я долго мучился, прежде чем переступить порог церкви. Мне помогла одна старушка. Там ко мне подошел священник отец Серафим, побеседовал со мной, подбодрил и мне стало легче. Он обещал молиться за Лену и очень скоро я убедился, что молитва помогает, дает покой душе, силу противостоять беде и боли.
Когда мне было плохо, особенно последние три недели, Лена находилась далеко. Но она почувствовала мою тоску, вернулась сюда, вытащила меня из петли. Она может читать мои мысли даже на таком большом расстоянии, объясняя тем, что ей помогает ее покровитель, Николай Чудотворец.
— Каждая мать чувствует беду и боль своего ребенка. Что же здесь удивительного?
— Но Лена не моя мать!
Я немного помолчал, собираясь с духом.
— Лена признает только венчание. Но для этого я должен принять крещение. Я хочу, чтобы ты знала об этом и не судила меня строго. Я читал много литературы о религии, о христианстве, беседовал с отцом Серафимом. Вот куда я исчезал по выходным дням.
— А я то грешила на другое.
— Мама, ты плохо знаешь своего сына! С тех пор, как познакомился с Леной, я стал другим человеком.
— Заметила. Ты потерял последний разум.
— Я избавился от прежней жизни, хочу жить по-новому, хочу принять веру во Всевышнего и быть опорой и защитой для Лены. Мне очень хочется, чтобы мы понимали друг друга и у нас были общие интересы. Благодаря вере в Бога, мы никогда не изменим друг друга, будем одним целым. Кроме любви, нас объединяет и вера. Я хочу этого! Вера дает мне силы для жизни!
— Но она довела тебя до петли! Если бы ты не засорял свою голову этим бредом, то не придал бы такого большого значения случаю с Анечкой, не натворил бы столько неприятностей!
— Мама, это не бред. Это вполне трезвые, серьезные размышления. Я много думал. А случай с Анечкой все равно вывел бы меня из равновесия. Вы с отцом воспитали меня ответственным, совестливым человеком, и эта грязь все равно отравила бы мне жизнь, доконала бы. Я не был уверен, что у меня с ней что-то было. Вот если бы я знал, что она врет — тогда другое дело, нашел бы способ укротить ее, но я ведь ничего не помнил! Я действительно был слаб духом, о чем мне говорили и Лена, и отец Серафим. А я, болван, еще обижался на нее! Она видела мою истинную суть, гнала меня от себя, боялась внести раскол в нашу семью, в наши с тобой отношения, настояла на том, чтобы я все рассказал тебе. Она не согласится на брак, если ты будешь против венчания, не хочет жить с ложью, с тайной. Мы могли бы сделать это тайно, но начинать семейную жизнь со лжи!.. Лена слишком честный человек и этому ее учит ее вера, хотя вы с отцом привили честность во мне другим путем. Разными путями, но мы пришли к одному: жить нужно так, чтобы не было стыдно за свои поступки, чтобы не мучила совесть.
— Мы с твоим отцом не верили в Бога, но прожили свою жизнь в согласии, не изменяли друг другу. И как посмотрит на это Николай Степанович? Твои сотрудники?
— Нас с Леной интересует только твое мнение и мнение родителей Лены, да и сейчас снят запрет на крещение и венчания, никто уже не удивляется этому. Отец Серафим обвенчает нас сам, в двенадцать часов утра, а потом мы едем в загс, оттуда — домой.
— А родители Лены тоже верующие?
— Нет. Они такие же, как и мы с тобой. Лена сильно страдает из-за этого. У нее трения в семье, она нелюбимый, зачатый вне брака ребенок... Если бы ты слышала, как с ней говорит ее мать! А Лена любит своих родителей, боится их поставить в неловкое положение, уйдя из дома. И только ее вера, церковь помогают сносить все со смирением. Я не хочу терять такую девушку! Я должен вырвать ее из ада, в котором она живет! Мама, помоги мне сделать это!
Я взял мамины руки, прижал их к своему лицу.
— Ну, что ты, что ты, сынок! Мне немного жаль, что чужая женщина заполонила твое сердце, но я понимаю тебя. Я не стану перечить. Делайте так, как вам будет удобно. Вам жить, вам и решать.
— Но ведь ты против венчания! А без твоего благословения у нас ничего не получится!
— Сын мой, давай-ка спать. Утро вечера мудренее. Я подумаю обо всем, что услышала сегодня. Только не торопи меня. Время еще есть...
Она освободила свои руки, принялась убирать со стола посуду.
— Мама, давай я помою, приберу здесь?
— Иди-иди, отдыхай. Завтра начнешь хозяйничать. А сегодня освободи мне кухню от своей персоны.
Она говорила ворчливо, ласково. Я обрадовался такому повороту дела. Это предвещало хорошие вести.
В своей комнате я сразу же лег на диван, достал фотографию, долго смотрел на Лену, вспоминал ее руки, ее губы, мечтал, как в выходные поеду к ней, как мы встретимся, снова поедем в город, погуляем в парке, сходим в кино, а вечером посетим храм, побеседуем с отцом Серафимом.
В эту ночь мне снова снился мой старый сон: Лена все в том же зеленом платье с золотистыми искорками, с букетом цветов в руках шла ко мне, между нами была прозрачная стена, вся покрытая трещинами. Она стояла крепко и все мои усилия разрушить стену шли насмарку. И вот откуда-то появился мой отец. Он прикоснулся к стене рукой — и она осыпалась, и мы с Леной встретились. Я обнял ее, прижал к себе. Когда вспомнил об отце — его уже не было. Мне стало так больно, так тяжко на душе, что я заплакал! Ведь я даже не сказал ему спасибо! Он уже ушел,  оставил меня с Леной, соединил нас!
Это меня так растрогало, что я проснулся. Было только два часа ночи. Я долго вертелся на постели, пытаясь заснуть, но так этого и не добился. У меня из головы не шел этот сон. Тогда я сел за стол и принялся писать отчет о работе в селах. Его мог написать и утром, в отделении милиции, но так как сон покинул меня, я решил сделать это сегодня. По собственному опыту знал, что работа — лучший лекарь от всех душевных недугов.
Около четырех утра ко мне заглянула мама.
— Ты не спишь, сынок?
— Не спится. Странный сон приснился. Я проснулся и больше не смог уснуть.
— Что за сон? — спросила мама, садясь в кресло.
— Мне уже третий раз снится один и тот же сон: Лена идет мне навстречу, но между нами — стена. Прочная прозрачная стена. Я ничем нее могу ее разрушить! Когда я видел этот сон, то стена была покрыта трещинами. Сегодня появился отец и разрушил ее, соединил нас с Леной. А я даже не успел поблагодарить его! Не успел ничего спросить! Это меня так расстроило, что я больше не смог уснуть. Решил поработать.
— Знаешь, Ванюша, и мне тоже снился наш папа. Только мне он велел помочь тебе соединиться с Леной и благословить вас. Сказал, что Лена оставлена тебе Богом, и только с ней ты будешь счастлив. Против его воли я перечить не стану. Я и сама была готова к этому, но он утвердил меня в моем решении. Я долго не могла уснуть, все думала о тебе. А когда уснула — увидела папу.
— Мамулечка, милая моя, родная моя! — Я присел перед ней на корточки, обнял. Она гладила меня, целовала в голову. Мы долго сидели с ней обнявшись. Нас снова соединила любовь сына и матери, любовь ушедшего отца. Значит он и там, в ином мире, почувствовал, что сын страдает, мучается, мечется, протянул мне руку помощи, убедил маму пойти мне навстречу, не допустить раскола в семье, принять Лену такой, какая она есть, полюбить ее как родную дочь. Ну, разве это не милость Господня? Это Он послал моего отца в помощь мне, когда я снова чуть не впал в отчаянье. Это Он ведет меня по жизни, подвергая большим испытаниям, посылая мне помощь в минуты наибольшего отчаяния. Теперь я уже мог с чистой и спокойной совестью идти за Леной по жизни, смело выдержу атаку ее матери, постараюсь найти с ней общий язык. Лена не допустит ссоры между нами, мы одинаково ей дороги.
45

Родители Лены сначала приняли в штыки сообщение о венчании. Мать ее оказалась молоканской веры, которая не признает ни церковь, ни икон, ни креста. Отец же был родом из Владимирской области, где было распространено христианство. Только родители ее не соблюдали всех заповедей, а жили так, как  живет нынче большинство людей —  одним днем, берущих от жизни все.
Нам удалось убедить их, и все уладилось. Оставалось только ждать дня свадьбы и готовиться к ней. Я принял крещение, подготовившись к этому таинству в течение недели. По совету отца Серафима ел всю неделю только растительную пищу и рыбу. Мама вздыхала, глядя на меня, но молчала. Она честно пыталась понять меня и я был благодарен ей.
Таинство крещения провели торжественно. На него я пригласил тетю Надю. Она обрадовалась, увидев нас с Леной, долго обнимала и плакала, сразу же согласилась присутствовать и на крещении, и на венчании, и на регистрации брака. Только на свадьбу поехать отказалась, сославшись на занятость. Мы с Леной было огорчились, но она нас быстро развеселила.
После крещения я почувствовал, как поднялся еще на ступеньку выше в своем совершенстве, стал ближе к чему-то возвышенному, светлому.
Когда я вышел из крестильни, Лена подошла ко мне, прижалась головой к  моей груди. Теперь между нами не было преград.
На венчание мы поехали вчетвером. Мой друг Алешка пошел на эту жертву ради меня. Он крестился вместе со мной, не имея понятия обо всем, что следовало знать истинному христианину. Он хотел быть святителем на моей свадьбе во что бы то ни стало, и он стал им.
Четвертой была Ленина подруга. Я просто удивился, когда увидел ее впервые: они так  подходили друг другу с Алексеем. Забегая наперед, скажу, что и они поженились, спустя два месяца после нашей свадьбы. И тоже венчались у отца Серафима.
На таинстве венчания присутствовали только мы четверо и тетя Надя. Но в загсе нас встретили  и моя мама, и родители Лены, приехали Петр Иванович, Игорь Андреевич и другие врачи и медсестры хирургии. Регистрация в загсе меня взволновала не так, как венчание. После церкви загс показался мне серым, незначительным. Но это нужно было для людей, для бумажки. Лена хотела вернуться домой и снять белое свадебное платье, но я настоял, чтобы сразу же уехать в Одесское.
Ехали на моей машине, а мама и родственники Лены на автобусе, который выделил мне подполковник Ерин. Мне не хотелось, чтобы Лена возвращалась домой, даже на короткий миг, не терпелось увезти ее к себе, навсегда. И она покорилась, грустно вздохнув. Я заставил ее посмотреть на меня лучистыми зелеными глазами, и Лена улыбнулась. Она хотя и покорилась, но упорно отказывалась идти в ресторан в свадебном белом платье,  хотела непременно переодеться. Тогда я согласился заехать домой, чтобы Лена переоделась и только после этого появиться в ресторане. Все вещи Лены уложили в два небольших чемоданчика, и мы их захватили с собой сразу же. Я, как и водится, подхватил Лену на руки, едва она вышла из машины у нашего подъезда. Все, кто был возле дома, сбежались посмотреть на мое чудо, которое я осторожно нес на руках в свою квартиру, поздравляли нас. Лена смущенно прятала лицо в фату, а Алешка с Мариной рассыпали конфеты и денежную мелочь направо и налево. Я остановился у двери, подождал, пока подоспеет Алексей и откроет ключом, пронес Лену на руках в свою комнату, поставил на пол и крепко поцеловал.
— Наконец-то, мы вместе, Аленушка!
От ее близости, от сознания счастья, горло перехватили спазмы, на глазах выступили слезы. С Леной происходило то же самое. Мы просто были очень счастливы.
За нами следом влетел Алешка и стал нас торопить, возмущаться, что нас там ждут люди, а мы стремимся уединиться.
Мы с Алексеем вышли из комнаты, а Лена и Марина закрылись в комнате, стали переодеваться. Мы с Алексеем тоже примарафетились, воспользовавшись моментом. Вскоре из комнаты вышла Марина и выгнала нас с Алешкой на лестничную площадку. Мы все поняли и удалились.
Аленушка и Марина появились только через тридцать минут, когда наше с Алешкой волнение достигло наивысшей точки кипения. Марина открыла дверь и пропустила вперед Лену.
Я чуть не упал. Я никогда не говорил Лене о своих снах, но сейчас она выглядела именно так, какой я ее видел во сне. На ней было зеленое платье с золотистой нитью, достающее до носков черных туфелек, волосы ее были распущены по плечам, в них были подколоты цветы. Платье было сшито наподобие сарафана, отрезное по талии. Открытые места на груди и рукава были задрапированы прозрачной зеленой тканью, в руках она держала большой букет цветов. Она снова была другая, незнакомая, но близкая и любимая до слез. Алешка даже открыл рот и застыл от удивления.
Сколько мы бы так стояли — неизвестно, но Марина взяла инициативу в свои руки, заставила нас опомниться и ехать в ресторан. Когда мы вышли из подъезда — толпа ахнула, замерла, потом зашушукалась, зарокотала, а мы быстренько забрались в машину и поехали на свою свадьбу. Теперь и мне не хотелось появляться перед людьми, которые будут рассматривать, и оценивать нас с Леной, особенно ее. Но делать было нечего, приходилось подчиняться общепринятым понятиям о свадьбе.
Когда подъехали к ресторану, нас уже ждали с нетерпением. И так же все замерли, когда из машины вышла Лена, потом на нас посыпался целый шквал поздравлений. Лена бросил на меня взгляд, полный отчаяния, но я ничем не мог ей помочь. Приходилось все выдержать до конца.
Нас усадили на почетное место, и свадьба зашумела во всю силу. Под столом я держал Лену за руку и только наблюдал за всеми, кто мелькал у нас перед глазами,  отыскал взглядом маму, и она одобряюще подмигнула мне, видел, как мужчины нашего отделения милиции глядели на Лену с восхищением и, понятно, с завистью. Улучив минутку, ко мне пробрался мой шеф и прошептал на ухо:
— Из-за такой девушки можно было идти на край света. Теперь я тебя понимаю, почему ты ночевал в больнице и поехал с ней к знахарке. За такую девушку стоило бороться!
Свадьба шумела до позднего вечера. Домой мы уехали втроем: я, Лена и мама. Все родственники Лены сели в автобус, который выделил мой шеф, уехали домой. Мама ушла ночевать к своей подружке — соседке, и мы с Леной остались одни.

46

Мы с Леной вместе уже четыре года. У нас все ладится. С мамой они нашли общий язык, они любят меня обе, а я люблю их, только по-разному. Маму нежно и ласково, Лену — страстно, до одури. Она иногда сердится на меня за мою страсть, но я ничего не могу поделать с собой, и ей приходится мириться с этим. Она любит меня глубоко и преданно. За эти годы многие из моих сослуживцев пытались за ней ухаживать, но она  ставила их на место так, что они не обижались на нее и не отыгрывались на мне.
Лена работает в библиотеке, водит машину, и мы ждем нашего первенца. Я оберегаю ее от всего, что причинит ей волнение. Она пишет статьи и книги. Вот сейчас я еду из Москвы, куда возил ее рукопись в издательство. Я побоялся отпустить ее в дорогу, но она встретит меня с поезда, приедет за мной на машине.
А пишет она о том, какие знания ей даются от Учителя, изредка консультирует больных у Алексея в отделении, но большую часть времени, когда я в поездке по участку, Лена пишет, помогает маме по хозяйству. Вот только жаль, что мама стала слабеть. Мы с Леной боимся ее потерять, но мамуля твердит, что от старости нет лекарства, и она может уйти к  отцу спокойно, видя что ее сын, наконец-то, остепенился, встретил прекрасную жену. Вот только хочется увидеть внука или внучку! Мы с Леной молим Бога, чтобы Он ей даровал эту милость.
Когда я дома, Лена занята работой в библиотеке, мною и мамой. Мы все делаем вместе: и стирку, и уборку, и готовим по очереди, часто выезжаем на природу.
Иногда я замечаю как у Лены появляется грусть в глазах или печальная улыбка. Тогда я сильно пугаюсь. Я очень боюсь ее потерять, боюсь ее тоски. Она появляется редко, но все же появляется. В такие дни я веду себя тише воды, ниже травы, боюсь проявить свою любовь и страсть,  стараюсь незаметно присутствовать рядом, оградить от всего. А Лена мечется, не находит себе места, молчит, но потом словно просыпается, обретает спокойствие и равновесие, приникает ко мне. Я заметил, что как только мы стали ждать малыша, Лена перестала тосковать».

47

Этот рассказ я услышала от молодого человека, ехавшего со мной в купе из Москвы в Омск. Меня заинтересовал его спокойный и уверенный взгляд, опрятный вид. Это был красивый и высокий молодой человек лет тридцати пяти, с темными, слегка вьющимися волосами. Было видно, что в его душе царит покой и равновесие, уверенность в завтрашнем дне. Нам предстояло вместе провести двое суток, мы быстро познакомились, прониклись симпатией друг к другу. Двое других наших попутчиков почти все время пропадали либо в соседнем купе, где ехали члены их строительной бригады, либо в ресторане, появлялись только спать, так что у нас  с Иваном, как он просил его называть, было время для беседы, он окружил меня заботой, так как я простудилась в Москве и расхворалась в дороге, ухаживал за мной, приносил мне чай, кормил.
Он все время шутил, что у него есть опыт по уходу за больными, и он его мне продемонстрирует. Вот тогда я и услышала его рассказ о своей любви к замечательной девушке Елене.
Когда мы прибыли в Омск, я видела, как мой попутчик бросился из вагона, подлетел к невысокой молодой женщине, подхватил ее на руки и закружился с ней по перрону. Она засмеялась,  я сама услышала замечательный перезвон хрустальных колокольчиков. Люди, находившиеся на перроне, останавливались, оборачивались на этот смех, улыбались.
Иван поставил Лену на землю, поцеловал в губы, отстранился. Она была действительно хороша. На ней были короткие зимние сапожки, брючки и коротенькая шубка из искусственного рыжего меха, под цвет ее золотых волос, глаза были большими, лучисто-зелеными, кожа лица была белая и гладкая, губы алыми без признаков помады, на щеках от мороза горел румянец. Это действительно редкая красота.
Иван вернулся в вагон, помог мне выгрузить вещи, оделся сам, взял свой чемоданчик.
— Мы с Леной довезем вас до дома.
— Нет-нет, не беспокойтесь. Я доберусь сама.
— Вы больны, и спорить бесполезно. Нам это не трудно.
Он подхватил мои вещи и вышел из вагона. Его встретила Лена, взяла то, что полегче, и они повели меня к машине, стоящей на привокзальной площади, усадили на заднее сидение, уложили в багажник мои вещи и со всеми удобствами доставили домой. Иван помог перенести мои вещи в квартиру, записал свой адрес в моей записной книжке, а мой — в своей, попрощался и ушел. Они уехали в свою жизнь, исчезли с поля моего зрения, но в душе у меня осталось приятное ощущение от прикосновения к чужому счастью.
Мне не довелось в жизни испытать подобного. Я одна воспитываю дочь, веду замкнутый образ жизни, изредка навещаю родных. Но у них своя жизнь, и я чувствую ненужность в их семьях, я измучена проблемой добывания средств к существованию, измучена болезнями, приведшими меня к инвалидности. Меня в этом мире держит вера во Всевышнего, дает утешение, что завтра будет лучше, чем сегодня, нужно только потерпеть, дождаться этого завтра.
Мне трудно жить в этом мире, но я не озлобилась, не исхожу желчью от зависти к чужому счастью. Просто считаю, что в этом мире, в этой жизни каждый получает то, что заслужил. Господь не посылает испытаний больше, чем я могу выдержать, он слышит мои молитвы, помогает, когда мне трудно. Даже боли утихают, когда я начинаю молить Его о помощи.
Иван и Елена нашли друг друга в этом мире, достигли гармонии в своих отношениях. Их посетила большая любовь, поселилась у них. Сам Господь охраняет их дом, их счастье, они идут по жизни с любовью и верой, рука в руке.
Долгой и счастливой дороги вам, Иван и Лена! Счастья вам на долгие годы!


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРОЛОГ

Прошло много лет с того дня как я рассталась с Иваном и Леной, я  всегда по-доброму завидовала их трудному счастью, радовалась, что в конце концов у них все сложилось хорошо.
Я часто вспоминала о них и мне хотелось узнать, как сло¬жилась их дальнейшая судьба, кто у них родился, жива ли еще мать Ивана. Я на¬деялась, что отношения между Леной и ее родителями наладились. Мне всегда хочется всех помирить, я не переношу ссор и выяснений отношений. Когда попадаю в такое место, где ссорятся из-за мелочи, из-за пакета молока, мне делается  нехорошо: закладывает уши, учащается пульс, выступает холодный пот. Я слишком подвержена влиянию плохой энергетики, она оглушает меня, лишает сил.
Мне никогда не понять тех людей, которые готовы учинить скандал из-за булки хлеба. Ну неужели это трагедия мирового масштаба, если эта булка хлеба тебе не досталась? Ну, не хватило тебе хлеба или молока сегодня. Ну и что? Стоит ли портить нервы себе и людям из-за этого, плодить ненависть и грубость? Дома всегда можно что-то найти поесть на этот день. Ведь все равно то, что ты вырвал насилием и со скандалом, не принесет тебе пользы: хлебные продукты и жидкости впитывают в себя негативную энергетику скандала, и мы поглощаем ее вместе с тем, что добыли, и она, эта энергетика, ударит нас же. Породили ее мы и она быстрее находит нас по сходной частоте вибраций. А у нас возникает вопрос: почему мне так плохо со здоровьем? Чем я отравился? Да своей же собственной злобой! Даже если взять молоко одного удоя, разлить в стаканы и зарядить «злой» и «доброй» энергией, изолировав их один от другого, то молоко «со злом» скиснет быстрее, причем не даст натуральной простокваши, а что-то среднее, непонятное, неприятное, скользкое, непригодное ни к чему. Равносильно и пищу нельзя готовить в плохом настроении. Получится яд для всей семьи.
Все эти рассуждения подтверждаются повседневным наблюдением, сопоставлением.
Время летело как-то незаметно: день, ночь, неделя, месяц, год. В последнее время часто слышу от более пожилых людей такие слова:
— Раньше, в дни нашей молодости, время шло медленнее. За целый день наработа¬ешься до ломоты в теле, а солнце еще высоко стоит, а теперь не успеваешь сделать
самое необходимое, как уже темно на улице. Видимо, правду говорят, что раньше Земля  была тяжелее, крутилась медленнее. Сейчас выкачали из нее газ и нефть, вынули уголь и руду. Земля стала легче, стала быстрее крутиться, сутки стали пролетать быстрее.
Вот и я не заметила как пролетели десять лет с тех пор,  как я познакомилась с Иваном и Леной.
Я изредка посещала церковь, о которой мне рассказывал Иван, представляла как он здесь молился о здоровье Лены, как принимал крещение, как они венчались.
Мне нравилось наблюдать за венчанием. Особенно, когда обряд проводил отец Игорь. Средних лет, высокий, черноволосый, он обладал сильным и красивым голосом, все у него получалось ладно да складно.
Отца Серафима видела всего несколько раз, потом его перевели в другой храм и я его больше не встречала.
Я обычно  посещала церковь в выходные дни. Тогда правилась хорошая служба, а особенно меня привлекал церковный хор. Думаю, что в церковь я ходила больше из-за хора.
В один из зимних дней меня с непреодолимой силой потянуло в церковь среди недели. И, как оказалось, не напрасно. Я встретила... Ивана.
Если тогда, десять лет назад, это был молодой, красивый и полный сил мужчина, излучающий счастье, то теперь передо мной стоял осунувшийся, постаревший  человек.
Меня очень поразили перемены в нем. Я пересилила себя и подошла к нему.
Он долго смотрел на меня, потом узнал, поздоровался. Мы вышли на улицу и стали прогуливаться по дорожкам сквера возле церкви.
Постепенно разговорились и я услышала продолжение истории его жизни.

1

— У нас с Леной родился мальчик. Я был счастлив сверх меры. Мама дождалась внука, Лена успокоилась. Все было хорошо.
Наш мальчик рос исключительным ребенком. Я говорю так не потому, что это мой сын. Для любого отца его ребенок лучше и умнее всех. Нет. Он был общительным, послушным, ласковым и не по годам развитым. С ним было интересно общаться не только ровесникам, но и взрослым. Об этом говорили все, кто его знал. Было как-то уютно находиться с ним в одной комнате, даже если он просто молчал, занятый своим делом. У него было много друзей. Постоянно собиралась компания, где никогда не возникало ссор, потому что наш сын всегда как-то быстро все улаживал. Я даже немного ревновал его ко всем, а Лена наблюдала за ним со стороны. Но дети не взрослые, у них свои интересы и нам их не понять.
К девяти годам он стал формироваться, стали появляться мускулы. Было интересно наблюдать, как он развивается физически и интеллектуально. Он был светом для всех нас.
За год до трагедии я стал замечать изменения в нем. Когда я смотрел на него прямо —  это был мой сын, мой ребенок, моя плоть и кровь. Стоило отвести взгляд, как боковое зрение улавливало изменение в его фигуре, в его лице. Его тело испускало свечение, лицо  приобретало  неземной  образ, какой  запечатлен  на  иконах, изображающих ангелов: удлиненные глаза, изменялся овал лица. Даже когда я видел его во дворе, играющего с детьми, он как бы слабо светился. Особенно это было хорошо видно из окна квартиры с высоты третьего этажа. И однажды я понял, что он скоро покинет нас. Это вошло в мое сознание как-то сразу, как молния. Я старался убедить себя, что ошибаюсь, но чем больше проходило времени, тем больше убеждался, что прав. Даже его тело, когда я держал сына на руках, когда купал его, стало изменяться на  какой-то миг, становиться чужим, нереальным, потом обретало свой прежний вид, такой мне знакомый и родной, до боли любимый.
Рыдания сотрясали мое тело, я их душил, не выпускал на волю, чтобы не тревожить Лену. Сердце давила тоска, разум отказывался верить в то, что он, мой сыночек, моя радость, уйдет от нас.
Незадолго до рождения второго ребенка мой сыночек как-то сказал:
— Когда родится братик, я уйду от вас.
Меня его слова потрясли до глубины души. Я стал его спрашивать почему он так говорит, но он не ответил. В дальнейшем я несколько раз пытался заговорить на эту тему, но он всегда оставлял мои вопросы без ответа.
Можете представить мое состояние в эти дни. Я еще не пережил уход мамы, а теперь это собирался сделать Дима.
Через три месяца после рождения нашего второго сына, Дима погиб. Играл во дворе с то-варищами  в какую-то подвижную игру, в азарте выбежал на проезжую часть и его сбила машина. Я в это время был на работе.
С самого утра как-то ныло сердце, было плохо на душе. Когда мне позвонила соседка, понял, что это конец.
Дима пробыл четыре дня без сознания, потом покинул нас навсегда.
Прошло пять месяцев с того страшного дня. За это время он только однажды приходил ко мне во сне, прилег ко мне на руку, как часто делал при жизни, я обнял его, чувствовал его на своей руке и смог спросить его только об одном:
— Как у тебя дела?
— Все хорошо, папа.
Я проснулся от того, что меня душили рыдания. Это был полусон-полуявь. Полусон, потому что этого быть не должно, он не мог прийти. Нас так воспитывали. А полуявь — потому что я прикасался к нему, ощущал вес его тела на своей руке.
Мы заказываем ему заупокойную панихиду, его фотография стоит на столике в нашей комнате, там всегда горит свеча. Я каждый вечер ставлю ему воду, ложу хлебушек. Лена пытается мне объяснить что так делать нельзя, но я не слышу ее. Я каждый вечер сажусь у фотографии Димы, смотрю на него, мысленно беседую с ним.
За эти пять месяцев все должно прийти в норму и мы должны смириться с утратой. Я убеждаю себя, что так и должно быть, что должен был быть готовым ко всему. И хотя разум понимает, но сердце...
Однажды Господь надоумил меня включить телевизор. Шла передача, в которой рассказывалось о женщине, принимающей информацию из параллельных миров. Я верю в его существование и сразу же решил для себя: мне просто необходимо с ней  встретиться, выслушать ее мнение о своих страданиях.
После ухода Димы, Лена и наш малыш Василек отошли на второй план в моей жизни. Лена тоже общается с параллельным миром, но тревожить ее своими проблемами мне не хотелось. Она всегда читала мои мысли и я знал, что она видит мои муки, но молчит, выжидает. Она всегда была сильнее меня духом, а теперь вся забота о Васильке и обо мне свалилась на ее плечи.
Прошло два месяца после передачи, прежде чем я встретился с той женщиной. Она подтвердила: мой сын — ангел, сошедший с небес, чтобы осветить нашу жизнь, порадовать нас, научить мужеству и взаимопониманию, терпению, показать что действительно существует другая форма жизни, добрая и чистая.
За все, что мы пережили с Леной, Господь удостоил нас своим вниманием, послав нам своего ангела. Жаль,  что ангелы не живут долго на Земле. Наш сыночек, чист душою, светел. Если бы он остался в этом мире дольше — стал бы изгоем, жестоко страдал. Сколько бы он ни жил, оставался бы непонятым и одиноким, чем старше становился, тем больше страдал бы, а вместе с ним страдали и мы, его родители.
В небесах все время идет война между светлыми и темными силами. Сейчас, на исходе век и в это время представители антимира стараются перекроить мир на свой лад, увеличить свое воинство, усилить влияние на жителей Земли, становятся более активными и жестокими, а ангелы Господни защищают душу каждого человека до конца. Вот и срываются в пылу битвы как ангелы, так и темные силы, с небес и падают на Землю.
Видимо, и наш сыночек был ангелом Господним.
Жители антимира тоже падают на Землю, обретают плоть, проводят свою работу. Они дольше живут среди нас. Их сразу видно, даже в момент рождения. Их видно в наших детях. Как ангелы так и антиангелы могут вселяться в тела наших детей. И те, и другие не проводят время в праздности, они всегда в движении, им нужно спешить выполнять свою работу. Наша же задача — помочь или помешать им  очищаться от злобы и ненависти, жадности и лжи, чтобы нас не поработила темная сила, не дать ей пищи для роста.
Плохо что мы, жители Земли, мало знаем о Господе, о Его делах и стремлениях, блуждаем в сумерках, которые навевает на нас  антимир. Это с его помощью люди отошли от религии. Очень мало тех, кто сможет подсказать как вести себя в этом мире. Я считал, что делаю хорошо, что держу фотографию сына на столике, зажигаю ему свечу, поминаю каждый день. А оказалось, что я совершаю большой грех по отношению к своему сыну.
Через два дня нам позвонила та женщина, с которой я беседовал о сыне. Когда ходил к ней, я не показывал фото сына, не рассказывал как он выглядел, но она позвонила, описала каким его ей показали. Это был наш Дима. И тогда она поведала, что ему плохо: он чуть приподнялся над Землей, висит, у него нет сил подняться туда, куда ему положено, глаза его закрыты, тело безвольно, но он все слышит и видит. Он в серой одежде и страдает. И все это от того, что я его держу, часто поминаю, а положено поминать ушедших только в их дни рождения, смерти и во Вселенские поминальные дни. И как только прошли сорок дней со дня смерти, все фотографии должны быть убраны. И велено было нам, чтобы помочь Диме попасть в определенное ему место, дать ему  силу вернуться в Господнюю Обитель, заказать особую службу: «Три креста». Это когда о душе нашего сына одновременно в трех церквах будет правиться заупокойная служба. Тогда отсекаются все земные связи, он делается легким и сильным, сможет достигнуть Господнего Дома, минуя все преграды на своем пути, одежды его убелятся, он обретет покой и радость.
Тогда же я вспомнил, как однажды слышал рассказ одного мужчины. Он похоронил зятя и внучку, погибших в автомобильной катастрофе. Когда у них собиралось какое-либо застолье, они всегда поминали зятя и внучку. И тогда ему приснилась эта маленькая девочка. Она просила его не поминать ее больше, так как лежит в воде. Они просто заливают ее водкой. Зять от выпивки не отказывался при жизни, но и здесь ему было мокро.
Я не знаю, как жил все это время, начиная с того дня, когда Дима ушел от нас. Разумом я понимаю, что тосковать о нем нельзя, но душа моя столь несовершенна, что не хочет принимать каких-либо доводов. Я все время борюсь с самим собой. Теперь наша  жизнь — сплошная  борьба: с хамством, падением  нравов, насилием, безысходностью. Сейчас всё это видится как-то отчетливее, но это всё где-то там, за окном и меня это не касалось. Я боролся со своей болью, со своей тоской по сыну. Вот только сердце мое начинает сдавать, изменять мне. Как я оставлю Лену и моего Василька одних? Что с ними будет, если я уйду? И все же, как бы я не любил свою жену и своего второго сына, они всегда останутся на втором месте после Димы.
Если честно признаться — у меня нет четких желаний уйти или остаться. Сейчас я живу  и уповаю только на волю Господню. Живу каждый день как последний: всё семье, всё жене, всё сыну. Создалось четкое ощущение, что всё временно, что мы вот-вот  расстанемся навсегда. Мне будет жаль расстаться с Леной и Васильком, но мой отец, моя мама, сын показали, что это бывает и нельзя этого избежать. Возможно, когда-то мой разум и моя душа придут к общему мнению и тогда я обновлюсь и смогу жить дальше, но сейчас мне тяжко и тоскливо. Улетел мой родной ангелочек и унес частицу моей души. А то место, где была эта частица, кровоточит и болит. Заживет ли оно?
Видимо, нельзя быть слишком счастливым. Всего должно быть в меру: как хорошего так и плохого. Только на фоне плохого видишь хорошее. И нельзя роптать. Но не могу не роптать. Я действительно слаб духом, как когда-то говорила мне Лена.
А с родственниками Лены у нас все те же отношения. Они живут без Бога в душе, все у них просто и ясно, они живут, не думая о дне грядущем. Мы редко общаемся. Так нам всем лучше.

2

Спустя еще полгода, я встретила Лену. В последнее время я зачастила в храм, где душа моя находит успокоение, обновление и что-то еще. Я очень редко плачу в жизни, все переношу в душе, в сердце, не показываю никому свою печаль. Но когда бываю в храме, когда слышу церковное пение, особенно при покаянной молитве — душа моя омывается слезами. Плачу и плачу, пока не покину эту обитель очищения. Я так называю церковь, потому что несу туда свои печали и обиды, плохое настроение и самочувствие, и только там их топлю в слезах, чувствую как прибавляются силы для продолжения своего жизненного пути. Слезами очищается моя душа.
Особенно я запечалилась после последней встречи с Иваном. Его судьба, трудная и прекрасная жизнь, как-то сплелась с моей судьбой, и я взяла на себя смелость увековечить все это на бумаге. Последняя встреча тяжким камнем легла на мое сердце. Когда мы прощались, у меня мелькнула мысль, что мы больше не встретимся никогда. Я постаралась отогнать эту мысль, но она прочно прижилась во мне.
И вот я увидела Лену. Она была одета во все черное, молча стояла у иконы Божьей Матери. Ее глаза были темными, сухими, воспаленными. Сильно похудевшая, бледная, она смотрела на икону не моргая, руки ее были сложены на груди: маленькие, худенькие.
Я смотрела на нее и знала, что она мне сообщит что-то страшное, неправильное, несправедливое. Ведь я еще не научилась все принимать безропотно, часто роптала, не смирялась. Знала что делаю неправильно. Потом каялась.
Я дождалась, когда Лена выйдет из церкви и пошла за ней. Когда она подошла к машине, окликнула ее. Она меня узнала, поздоровалась. Я поинтересовалась о  их житье-бытье, она как-то сникла, в лице появилась смертельная усталость и тоска.
— Вчера исполнился год, как ушел наш сыночек Дима и шесть месяцев, как меня покинул Иван.
Мое сердце на миг остановилось, закружилась голова. Видимо, все это отразилось на моем лице, так как Лена быстро открыла заднюю дверцу машины и усадила меня на сидение. Затем достала из «бардачка» бутылку с водой, стаканчик и флакончик с сердечными каплями, дала мне выпить.
Когда мне стало легче, она произнесла с тоской:
— Я теперь всегда имею под рукой сердечные капли. Со мной часто делается нехорошо, вот Алексей, наш друг, и настоял на постоянной аптечке. Я подчиняюсь. А что делать, если у меня еще один сын, Василек. Сегодня я его оставила у Марины, жены Алексея, хотелось побыть одной. Но, чувствую, сделала это зря, его нельзя оставлять ни с кем.
— Он что, нездоров?
— Да нет, он здоровый, веселый мальчик. Но Василек не такой, каким был Дима.
Мне все время хотелось спросить об Иване, но не решалась. Лена же прочла   мои мысли. Ведь она умела их читать.
— Вы хотите спросить об Иване?
Лена задала вопрос, не глядя на меня, ее взгляд ушел куда-то далеко.
Я молчала. Мне было трудно говорить.
— Он все время тосковал по Диме. С его уходом жизнь для Ивана остановилась. Он тосковал по своей маме, а потом нас покинул Дима. Внешне Иван был так же внимателен ко мне, нежил и любил по-прежнему. Но отношение к Васильку было совершенно другое.
Я понимала в чем дело, но что-либо изменить не могла. Я была между двух жерновов. А Ивана съела тоска. И когда у него на челе появилась печать, я поняла, что и он уходит. У него не выдержало сердце. Иван последнее время работал в райотделе. Когда мне позвонили с его работы и сказали, что Ивану плохо, я поняла — это конец. Что было потом — плохо помню, полный провал в памяти. Прошло больше месяца, прежде чем я начала воспринимать реальный мир. Если бы не Василек, возможно, я так и не вернулась бы из того состояния. Я много раз молила и молю Господа отнять у меня дар видения. Я не знаю что это: дар или проклятие. Я за два месяца вижу, когда человек должен покинуть этот мир.
Бывает, видишь здорового, жизнерадостного, молодого человека, строящего планы на будущее, стремящегося чего-то добиться, идущего ради  этого даже на преступление, а на его лице уже стоит печать смерти. И никто во всем мире не сможет его спасти, отвести, отдалить его кончину. И это не зависит от того, болен человек или здоров, скончается он от болезни или от несчастного случая. Его время пришло...
Все это я видела на сыночке, все это я видела и на лице Ивана. Все это я видела на лице его мамы, на лицах многих людей. Особенно больно видеть, когда люди понимают, что их родственник болен, возят его везде и всюду, пытаются спасти близкого человека, отдают все, что у них есть, им обещают помочь, берут с них большие деньги. Но обреченным уже не помочь. Их оперируют, лечат, но все бесполезно. Лучше бы последние дни провели в общении, в молитве, в любви, в прощении обид. А люди не видят. Не понимают.
— Леночка, как же вы теперь живете с Васильком?
— Мы все время вместе. До трех лет я могу быть в декретном отпуске. Мне выплачивают пенсию за Ивана. Потребности у нас небольшие, пока справляемся. К своим родителям наведываюсь редко, да и то, когда бываю в городе, в храме. Мы далеки друг от друга были раньше, а сейчас тем более. У всех своя жизнь, свои заботы.
Она помолчала, потом добавила:
— А у меня трудности только еще начинаются.
Я молча слушала ее и понимала. Вся ее жизнь была трудной, полной переживаний и радости. А теперь вот еще наполнилась горем и потерями. Сразу, за полтора года, она потеряла троих, горячо любимых людей: мать Ивана, сына и самого Ивана. Все, что было у нее, все, что принадлежало ей, все ушло.
Моя жизнь на фоне ее судьбы была идеальной. У меня, слава Господу, нет таких взлетов и падений, нет таких потерь и находок.
— Вижу, что Вы еще неважно себя чувствуете. Я отвезу Вас домой. Вам опасно ехать городским транспортом, а мне совсем не трудно. Вы знали Ивана, мы можем говорить о нем. Для меня это большая поддержка и облегчение.
Я хотела возразить, но промолчала. Если я хоть как-то могу поддержать ее, я сделаю это с радостью. Эти люди мне нравились, я их принимала как близких мне, они были     дороги. И мне было очень больно, что их жизнь так изменилась.
Лена доставила меня домой, как когда-то они сделали это вместе с Иваном. Все в ней говорило о доброте ее души, о силе духа. Я верила, что Лена все переживет, все выдержит.
Она поднялась ко мне в квартиру, мы попили чаю. Все время, что мы были вместе, мы не говорили о чем-то конкретно, говорили обо всем понемногу.
— У вас хорошо. Тихо, спокойно, чисто. Как-то уютно, не чувствуется, что живет здесь одинокий человек.
Действительно, последнее время я не была одинока. У меня всегда толпились люди. Даже входные двери не закрывались на ключ весь день. И молодые, и пожилые соседи шли ко мне со своей радостью и со своим горем. После знакомства с Иваном я открыла свои двери для людей.
Прощаясь, мы с Леной договорились не терять из вида друг друга. И мы, действительно, изредка встречались, беседовали. Что-то тревожное чувствовалось в ее облике, в ее речах.
Лена познакомила меня с малышом. Это был прелестный малыш, больше напоминавший Лену, но с темными волосами. Я наблюдала как он рос и взрослел, мужал. И, если честно признаться, он мне все меньше и меньше нравился. Я считала, что Лена очень его обожает и этим портит. Если бы тогда я подозревала о ее трагедии! Но нам, людям, свойственно ошибаться, осуждать других, не ведая о том, что рядом с нами разыгрывается страшная трагедия.
Но лучше я все расскажу по порядку.
Прошло уже двадцать лет как нет Ивана на Земле, среди нас. Мы все постарели. Мне уже за семьдесят. Но я все еще двигаюсь и благодарю Господа, что он дает мне силу, хотя за покупками ходить мне все трудней. Но соседи меня не оставляют. Я уже не пишу. Только читаю чужие произведения.
Однажды я получила бандероль с уведомлением. Это была тетрадь, исписанная мелким почерком. От Лены.
Когда я прочла эту тетрадь — лишилась сна и аппетита. Вслед за этим развернулись события, которые надолго отвлекли мое внимание от тетради. Прошло много времени, прежде чем я взялась за работу. Я должна была это сделать, иначе мой труд не был бы закончен, да и покоя я бы не обрела.
Я просто перепишу из тетради все как есть, не меняя ни слова. Так будет лучше. Написать так, как написала Лена, я бы не смогла.
3

«Я знаю, что вы интересовались судьбой Ивана и моей. И благодарна вам за это. Вы увековечили его имя, рассказав в своей книге о том, каким он был. А он был много лучше, чем описано в Вашей книге. Мне до сих пор больно вспоминать о нем и о Диме. С ними умерло две трети моего сердца, и лишь треть осталась для Василька. Но, похоже, ему этого было мало. Я сделала для него все, что могла, сожгла свои годы и остаток жизни на его костре. Но он оказался сильнее меня.
Когда родился Дима, был солнечный и ясный день. Роды дались мне легко. Все было хорошо и счастье переполняло меня. Я радовалась, что так смогла отблагодарить Ивана за все, что он сделал для меня: вытянул из сугроба, лечил и носил на руках, не спал ночами, когда мне было плохо. Мы действительно были одним целым. А как мы любили нашего первенца!
В первые же дни его рождения я видела кто это. Я видела, что это ангел небесный, посланный нам на радость и на великое горе. Он сплотил нас еще больше. Даже мама Ивана как-то ожила, у нее прибавилось сил и здоровья. Мы все наперебой старались захватить сыночка и не спускать его с рук. Но нас всегда опережал Иван. Купал  Диму, баюкал, стирал его пеленки. Все заботы взял на себя. А как он гордо выглядел, когда гулял с Димой! Радовался каждому зубику, каждому новому слову, произнесенному сыном. Они без слов понимали друг друга. Когда Дима подрос, они часами что-то мастерили, изредка роняя слова. Они понимали друг друга.
Чем старше становился наш сын, тем тоскливее делалось на душе у меня. Я знала, что так долго не может продолжаться. Просто не бывает бесконечного счастья.
Когда Диме исполнилось восемь лет, забеспокоился Иван. Я видела, что он тоже затосковал, тревожными глазами смотрит на сына, наблюдает за ним. Когда он не контролировал себя, вид у него делался испуганным, растерянным.
Вскоре я заметила печать на лице Ивановой мамы. А если появилась печать, то она покинет нас в течение двух месяцев. Да и сон я видела о ней, поэтому и обратила  внимание на ее лицо.
Мне снилась ночь, звездная и тихая. С запада на восток пролетали золотистые шарики, величиной с апельсин. Чей-то голос сказал, что это души умерших людей, они летят на суд Божий.
Передо мной стояла мама Ивана. По левую руку от меня появилась Божья Матерь, а справа, в уголке, сжался чертик. Все мы знаем, что вот-вот должна отойти в мир иной  душа Ивановой мамы, а Божья Матерь и чертик ждут этот миг, чтобы первыми захватить эту душу. Но я про себя подумала, что нас с Божьей Матерью двое и мы сильнее, мы победим.
Наутро я присмотрелась к маме и увидела печать. А если печать появилась, то сделать что-либо уже нельзя.
Через восемь дней она выносила мусор и, когда возвращалась домой, упала у двери нашей квартиры. С ней случился удар. Это был выходной день, Иван был дома.
С помощью соседей ее занесли в квартиру, уложили в постель и вызвали Алексея. Он сразу же примчался, осмотрел ее, выписал назначения.
Начались тяжелые дни. Я носила второго ребенка, поэтому взять все заботы о ней я не могла и Иван перешел работать в райотдел.
После инсульта люди делаются тяжелыми. Я не могла ее повернуть и перестелить постель. Могла только покормить ее, умыть, посидеть у постели, видела, что все наши усилия напрасны и она скоро покинет нас, осторожно готовила Ивана к этому потрясению. Он очень любил маму, они всегда понимали друг друга. В таком состоянии она пролежала полтора месяца, была полностью в сознании, можно было понять что говорит. Даже иногда шутила. Больше всего любила, когда у ее постели сидел Дима и держал ее за руку, что-то рассказывал ей. Бабушка слушала его, потом засыпала.
Она так и не приняла Бога в свою душу.
Мы всегда были вместе, никогда не расставались. Всегда жили дружно, понимали друг друга.
Первая потеря нарушила равновесие в нашей семье. Нужно было привыкать жить по-новому. Иван стал чаще задумываться, глядя на сына. Я чувствовала, что отошла на второй план. Знала, видела, что рушится семья, но ничего не могла поделать, ничего изменить.
Однажды Дима сказал отцу, что уйдет от нас, когда родится братик. Я замерла, боясь произнести даже слово, поскольку поняла, что и Дима скоро покинет нас.
Я много молилась до того самого дня, когда его пророчество исполнилось, но чувствовала, что мои молитвы не принимаются.
Мой Учитель готовил меня к такому потрясению морально. В эти дни мне многое открылось. Открылась и моя главная цель в жизни, ведь каждый из нас, людей, приходит на Землю не просто так, а с какой-то целью.
Рождение второго сына Иван принял более спокойно. Они с Димой помогали мне во всем. Я тяжело перенесла роды и они большую часть забот о малыше и доме взяли на себя, а я чувствовала их как за ширмой. Они жили в своем собственном мире, в котором мне и Васильку не было места. Я видела их, касалась их, общалась с ними, но они уже были от меня далеко.
Я видела, что Иван живет только Димой. Они даже спали вместе. Мой сыночек подходил ко мне, обнимал, целовал и всегда говорил:
— Мама, ты у меня самая красивая, самая лучшая во всем мире. Я очень люблю тебя. Я никогда не заставлю тебя плакать.
Прижимался ко мне крепко-крепко, а потом снова шел к отцу. Дима терпеливо дожидался отца с работы, не задавая лишних вопросов.
Когда Дима играл с товарищами на улице, я видела как Иван часто подходит к окну и смотрит на сына.
Васильку исполнился месяц от рождения, и я с ужасом увидела не лице Димы печать смерти. Тоска и безысходность может и сломили бы меня, если бы не забота о малыше. Ведь он ни в чем не виноват, он хочет жить.
Напряжение нарастало с каждым днем. Как передать мои чувства, которые я испытывала в эти дни? Как может чувствовать себя мать, видя своего ребенка веселым и здоровым, подвижным и счастливым, но знающая, что он должен скоро уйти в иной мир. Счастливы те люди, которые не видят этих знаков, не готовятся к расставанию заранее. Но как прожить эти дни, видя знак смерти, но не ведая дня и часа?
Потому-то в Библии и пишется, чтобы люди отходили ко сну с молитвою, покаявшись во всех грехах, совершенных в течение дня. Ведь Господь может призвать душу когда  тело спит, и тогда не успеешь проститься со своими ближними, не попросишь у них прощения за причиненные обиды, не простишь всех, причинивших тебе боль, как это случилось с мужем моей тети, умершим во сне.
В нашей семье было принято желать друг другу спокойной ночи, целовать детей и родителей на ночь. И мы с Иваном соблюдали этот ритуал каждый вечер. Я не знаю молился ли Иван, но я постоянно мысленно обращалась к Богу. Это давало мне силы не сойти с ума в эти дни.
И вот случилось. Наш мальчик играл во дворе с товарищами, выбежал на проезжую часть улицы и его сбила машина. Иван в это время был на работе, а я занималась с Васильком. Он капризничал, был беспокойным, требовал к себе внимания. А Дима все утро просился погулять. За ним несколько раз прибегали его товарищи, но я все отказывала, не пускала его. Когда Василек раскапризничался — мои нервы не выдержали и я отпустила Диму. За ним в очередной раз пришли его друзья. Что-то у них там не получалось и они очень просили отпустить Диму хотя бы на десять минут. Я отпустила его  всего на десять минут, а оказалось — навсегда. Он, как обычно, крикнул с лестницы:
— Мам, я недолго!
А вскоре прибежали дети и сообщили, что Диму сбила машина.
Когда я выбежала на улицу, мой сыночек лежал на земле без сознания, совершенно без царапин. Возле него стоял на коленях молодой парень и плакал навзрыд, все повторяя:
— Я не виноват! Я не виноват!
Как потом оказалось, это был водитель, сбивший Диму.
Я не видела, что делалось вокруг, видела только сына и слышала голос: «Пора». Я держала его руку, глядела на него и пыталась запомнить лицо, а оно изменилось до неузнаваемости. Это было чужое лицо, чужое тело...
Подъехала «скорая», забрала моего мальчика. Он был все так же без сознания, но жив. У меня затеплилась надежда, что может все еще изменится, но в ответ услышала твердое «нет». У него были необратимые внутренние повреждения.
С той минуты у меня выпали из памяти многие дни. Как я жила, что делала, как прошли похороны — не помню. Знаю только, что похоронили его рядом с бабушкой, мамой Ивана, и всем этим занимались Алексей и его жена Марина, моя лучшая подруга. Она и Васильком занималась все дни. Хуже всех было Ивану. Он молчал, заставлял себя быть со мной и младшим сыном, все делал по дому сам, много уделял внимания работе. Когда слегла его мама, он стал работать в райотделе, заместителем начальника. Его поездки по селам прекратились, я видела, что его это душит. Он не любил сидеть по кабинетам и иметь дело с бумагами. Ему необходим был простор, общение с людьми, перемещения. Но он не думал о себе, он создавал все условия для нашей жизни, для жизни его близких.
Смерть мамы, уход сына подорвали его сердце. Оно начало болеть у него еще тогда, когда он спасал меня. Сколько он тогда пережил, перестрадал! А теперь еще две потери.
Если уход матери он принял как естественную утрату, то потеря сына окончательно сломила Ивана. Он плакал во сне, стонал, растирал грудь рукой. Но как только просыпался, крепко держал себя в руках.
Я тоже переживала потерю, но быстрее чем Иван вернулась в реальную жизнь. У меня на руках был маленький человечек, который требовал к себе внимания и заботы. Меня беспокоило состояние здоровья Ивана. Я поила его лекарствами, но ничего ему не помогало.
А еще меня пугал Василек. Он был здоровым и веселым мальчиком, но я видела в нем прямую противоположность Диме. Я должна была приложить все усилия для того, чтобы изменить его судьбу, его натуру.  Иван мне был не помощник. Я боялась открыть ему истину. Он мог не понять меня. И тем не менее я видела, что Иван тоже наблюдает за сыном, ведет себя настороженно. Не принимала его душа Василька. Он так  и не укрепился духом.
Когда Васильку исполнилось восемь месяцев, я увидела печать смерти на лице мужа. Он тоже собирался покинуть меня и сына. Я оставалась совершенно одна в этом мире с пока еще беспомощным сыном, который, возможно, принесет мне много печали.
Почему я должна была все потерять? Возможно, потому, что давным-давно не ушла из этого мира, пожалела Ивана. А он меня не пожалел. Ушел.

4

  Не стану описывать все, что мне пришлось пережить за эти годы. Были  люди, которые предлагали заменить Ивана и стать отцом Васильку. Но разве кто заменит мне мужа, которого я любила глубоко и преданно? Ребенок примет чужого человека, привыкнет к нему, будет считаться с ним. А я? Могла ли я принять кого-то? Я просто мучила бы того человека, постоянно сравнивая его с  Иваном. Да и сама не смогла бы  его полюбить так, как Ивана.
Я снова не подчинилась закону Библии. Вдова недолжна оставаться одна, чтобы не давать повод к  неправедным поступкам, не вводить во искушение окружающих мужчин. Но я  не могла переступить через свою   душу, не могла заставить ее страдать дополнительно, не допускала к себе никого, приняла обет монашества в миру.
  А страдать моей душе приходилось достаточно. Она и сейчас страдает.
Мы жили вдвоем с Васильком. Как только он начал ходить, так и начал доставлять мне огорчения. У него появилось хобби: все ломать, раскручивать, портить. За ним нужно было постоянно следить, держать в поле зрения. Это было очень утомительно, особенно когда я вышла на работу после декретного отпуска.
Пришлось определить Василька в детский садик — этот губитель детских душ. Я не виню общество за то, каким стал мой сын. Это зависит, прежде всего от того, каким ребенок родился на свет.
  Одной из причин появления на свет жестоких, непослушных детей — аборты. В момент зачатия на Землю посылается душа, которая вселяется в будущего ребенка. Когда женщина делает аборт — убивается тело, а душа остается между небом и землей, ей нет прибежища, за нее не молятся, так как у нее нет имени. Она не может вернуться в Господнюю обитель, потому что не отработала свой путь на Земле, но нет для нее и прибежища. Она озлобляется от своих мытарств, становится агрессивной, ищет путь обретения плоти. Вот и получается, что иногда рождаются дети с раздвоенной душой и постепенно одна из них порабощает все тело и руководит им.
  Реже душа вселяется в готовое тело в момент стресса. В любой благоприятный момент, когда появляется возможность, вибрация энергетики тела человека совпадает  с вибрацией энергетики души, образуется канал, по которому  душа  перемещается и вселяется в тело.
Изгнать чужую душу очень сложно и удается не всегда. Для этого нужно иметь большие знания, силы и Божье благословение. Не каждому человеку удается обрести такую силу.
  В детских садах и школах  уродуют детские души и нервную систему даже послушных детей. Ребенок не высыпается, его тянут из теплой постели, нервничают от того, что опаздывают на работу. Малышу трудно сразу перейти от сна к бодрствованию, от восхитительного мира, куда его душа улетает во время сна, к грубому, реальному миру, к жестокой действительности. Он начинает капризничать, его грубо обрывают, одевают его сонное тельце и толкают в общество таких же беззащитных малышей, где ими командуют как штрафниками воспитатели, насильно кормят нелюбимой едой и заставляют играть или принимать участие в каких-либо мероприятиях.
Сейчас, с высоты прожитых лет, анализируя жизнь наших детей, ужасаешься тому, что мы с ними делаем. Мы сами, своими руками толкаем их под влияние темных сил.
  Наш Дима не знал детского садика, на него лишь давила школа, но он был подготовлен к ней морально, да и нервная система у него была не испорчена детским садиком — с ним занималась бабушка. Он отдыхал столько, сколько требовал его организм, мог поспать днем после обеда, а мог просто тихо поиграть. После школы он тоже мог расслабиться, особенно в первые годы учебы. Им не командовали как солдатом, им осторожно руководили, учили самому принимать решения, а не давали готового приказа. Он был спокойным, уравновешенным мальчиком.
  С Васильком же были проблемы. Ему приходилось подниматься тогда, когда было нужно, приходилось выполнять приказания воспитателей, порой даже несправедливо нести наказания. А дети это тяжело переживают и делают вывод: можно поступить так, как хочется тебе. А чтобы тебе подчинялись — надо применить силу, надо быть жестоким, иначе сломают, и только ты будешь выполнять грязную работу. Выгоднее сказать ложь, чем правду. Можно украсть, если никто из людей не видит. Можно дойти до последнего: поиздеваться над животными, над беззащитным стариком или ребенком, над женщиной. Можно и убить... Этому поневоле учит семья, детский садик, школа, общество.
  В школе с Васильком были проблемы посерьезнее, чем в детском саду. Здесь уже сильнее развивается жестокость по отношению к другим живым существам. Здесь наступает какой-то массовый психоз. Именно в подростковом возрасте люди более уязвимы для нападок темных сил. Они попадают под мощное влияние антимира, ведь им показывают столько соблазнов!
  Если спросить любого подростка что он хочет иметь, то любой ответит: видик, музыкальный центр, шикарную квартиру, машину, яхту, отдых на море, много денег и непременно слуг. И ни один не скажет, что хочет иметь только тихий укромный уголок и только самое необходимое для жизни, только удовлетворение душе. Ни один не скажет, что хочет работать в поте лица, заботиться о ближних, ухаживать за больными.
Откуда это?
  В мире все взаимосвязано. Ничто не возникает из ничего. Чтобы получить что-то, нужно отдать что-то. Отдать свой труд, отдать частицу своей души. А отдавать не хочется, нет желания трудиться. Хочется быстро и без затрат иметь все. А если хочется — можно взять силой. И не имеет значения, если кому-то это принесет неудобство или даже горе.
  Вот и растет насилие, депрессия, падение нравов. Набирает силу антимир. Гибнут души за видик, за яхту, за деньги.  Появляются брошенные дети, которые, в свою очередь, продолжат темные дела. Круг замыкается. Я больше двадцати лет потратила на то, чтобы не допустить влияния антимира на моего сына. Но он уже при рождении проявлял себя как их посланец. Как ангелы света, так и ангелы тьмы падают на Землю и каждый из них делает свое дело.
  Все двадцать лет я держала Василька в поле зрения. Пока находилась с ним, я могла еще влиять на него. Но когда он служил в армии, потеряла контакт с ним. Я «служила» вместе с ним. Его призвали в ракетные войска в Семипалатинск, и я поехала туда.
  Пока он служил — жила там, каждое его увольнение была с ним. Я бралась за любую работу, чтобы он не испытывал недостатка. Но между нами был забор его части. Василек большую часть времени проводил в этом сгустке зла. Дедовщина, отчаяние, озлобленность привели к выпивке, к падению духовного развития. И случилась страшная беда: наркотики. Это появилось от того, что демон, сидящий внутри моего сына, встал во весь рост.
  Я была на расстоянии от Василька, наше родовое поле разряжалось и то, что сидело внутри его, встало во весь полный рост, проявляло себя жестокостью по отношению к своему хозяину, а хозяин выплескивал все на окружающих.
Одна я могла сдерживать его до времени.
  Когда мы вернулись со службы домой, я вновь обрела власть над бесом, мешающим жить моему сыну,  бес  затаился на время. А как только появилась возможность, вновь завладел Васильком.
  Я приболела и не смогла поехать на свадьбу племянника. Василек поехал один. Мы редко общались с родственниками, я знала чем все это может кончиться, не пускала его, но Василек меня впервые ослушался.
  Вернулся через неделю. За это время я стала полностью седой, а он совершенно чужим. В его лице проглядывали черты дракона.
Нужно было срочно принимать меры.
  Однажды, когда Василька не было дома, я обыскала его комнату. То, что нашла, убедило меня, что я должна пресечь то зло, которое вышло из моего лона. Тем более, что путь мой подходит к концу и на моем лице появилась печать смерти. У меня рак, последняя стадия, боли мало меня беспокоили, так как я не согласилась на операцию.
  В комнате сына я нашла пистолет, патроны, пачки денег, пакет с наркотиками. Я не могла этого допустить. У меня был старинный серебряный крестик, я расплавила его, отлила пулю. Секрет ее приготовления осторожно выведала у соседа, страстного охотника.
  Я сделала пулю и застрелила сына, своего Василька, свою кровиночку...
Я двадцать лет жила только для того, чтобы уберечь его от зла, но зло победило меня. Я двадцать лет не выпускала его из вида, а люди думали, что я просто балую ребенка, нежу его.
  Как часто люди спешат осудить нас, не понимая порой, что рядом с ними разыгрывается настоящая, страшная трагедия! Я не могу, не имею права оставлять его здесь, на Земле, без присмотра. Не могу позволить порочить имя его отца, моего Ивана, нашу фамилию, память Ивана, его отца и матери, нашего Димы.
  Я всегда вижу душу умершего над телом во время похорон. Душу своего сына, своего Василька, я не видела. Я убила ее вместе с телом. Я решилась на этот шаг. Я буду на коленях молить  Господа простить мне пролитую кровь. Но я не могла позволить демону приносить вред другим душам, не могу позволить руководить моим сыном, делать зло руками моего сына.
  По ходатайству Алексея и Марины мне позволили похоронить Василька самой. Я завещала им провести специальный обряд на его могиле, чтобы он не смог вернуться в мир живых людей. Самой мне не позволят этого сделать. Меня ждет тюрьма. Но это ненадолго. Скоро мой путь закончится. Жаль, что не осталось следа на Земле от таких замечательных людей, как Иван. Но на все воля Господня. Ему нас судить.
  Мою тетрадь Вам передаст Алексей. Мне удалось передать ее ему до приезда милиции, ведь я первому позвонила ему, когда убила своего Василька.
Все свое имущество я завещала Алексею, его семье, за доброту к нам, к нашим детям.
  Прощайте. Непременно напишите книгу, включите в нее все, что я написала. Может, люди очнутся от спячки. Знаю, что приближается конец века, во всей Вселенной идет перекройка мира, перераспределение сил. Сейчас нельзя быть равнодушным к тому, что происходит.
Никому не удастся отсидеться в уголке, переждать эту войну миров.
 Трудно?
 Да!
 Тяжело?
 Да!
 Но необходимо.
 Как удалить больной зуб.
  Я не призываю людей убивать своих сбившихся с пути детей. Это грех, большой грех, лишать кого-либо жизни. Но это иногда случается. А мой случай особый. Поступить иначе я не могла. Не могла.
  Такие, как мой сын, умирают молодыми. Они лишь оружие в чужих руках. Они сотворят много зла, прежде чем уйдут в иной мир. Ждать, когда его уберут другие, у меня нет времени, да и не проведут специального обряда на его могиле и он вернется, чтобы вновь творить зло. Мой путь закончен и я забираю своего сына с собой.
  Выпустив в мир книгу, донеся ее до людей, вы сделаете хорошее дело. Может, кто-то из людей, прочтя ее, задумается над своей судьбой, над своей жизнью, изменит что-то в своей семье.
  А я ухожу со спокойной совестью, с чистой душой.
  Мне было видение: я в темном одеянии, с посохом в руках стою у закрытых ворот небесного Города Иерусалима. За воротами виднеются белые сверкающие разноцветными драгоценными камнями здания, высокие, неописуемой красоты, и люди в белом, все красивые и счастливые. Мне очень хочется туда, к ним. Смогу ли я быть в Господней Обители, смогу ли наслаждаться благодатью, соединиться с Иваном и Димой? Я буду молить и молить об этом.
  Да простят меня люди и Бог!
  МИР ВСЕМ ВАМ! ДА БЛАГОСЛОВИТ ВАС БОГ!

 ЛЕНА».

ЭПИЛОГ

  Я искала Лену по тюрьмам, следственным изоляторам, но так и не нашла. Написала письмо Алексею прямо на больницу. Он ответил мне, что Лена умерла еще во время следствия и что ее разрешили похоронить рядом с семьей.
Написал коротко, четко, сухо. Было видно по всему, что тяжело переживал трагедию судьбы Ивана и Лены, их детей.
  Мне тоже трудно принять какое-то определенное мнение по этому случаю.       
 Завещание Лены я исполнила, все включила в данную книгу. Принимать ее или нет — решать вам. Она же признавала только суд Господний.
Я молюсь о ней, молю о снисхождении к ней. Возможно, мои молитвы были услышаны и однажды я увидела Лену во сне. Она улыбалась и на ней были белые, сверкающие одежды.