Фёдор Николаевич, вдовец пятидесяти лет от роду, присматривался к высокой и стройной молодой женщине, работающей среди других у него на гумне. Работала она без суеты, движения были размерены и точны, во всём чувствовалась привычка к тяжёлой крестьянской работе. Когда другие женщины пересмеивались между собой, она не вступала в разговор, а на вопросы отвечала доброжелательно, но односложно, причём так, что больше не хотелось задавать вопросов, а вовлечь в общий разговор вообще не представлялось возможным. В короткие минуты отдыха, когда работницы подхватывали песню, начатую весёлой и шумной Марфой, она сидела в стороне, погружённая в свои думы. Женщина высоко и гордо держала голову, её подчёркнуто аккуратная одежда скрадывала крайнюю нужду, в которой приходилось жить. Сохранение человеческого достоинства, при любых жизненных обстоятельствах, всегда является отличительной чертой уважающей себя бедности и вызывает восхищение.
Фёдор Николаевич узнал, что живёт она у Никитичны, своей тётки, в соседнем селе, раскинувшемся через речку от деревни Окуловой, вдовая, одна растит девочку, строга и малообщительна, другой информации добыть не удалось. В ней всё было любо: неброская красота, стройный стан, прямая спина, и спокойная уверенность в движениях.
– Как зовут тебя, красивая? – обратился он к женщине, нарочито игриво. Варвара, тщательно отчищавшая приставшие к юбке соломинки и шелуху, распрямилась:
– Варвара Артемьевна, – произнесла она и обожгла взглядом, мгновенно установив между ними непреодолимое расстояние. «Какова!.. А гордости-то сколько!» – восхитился Фёдор Николаевич и почувствовал себя неловко от интонации своего голоса. Варвара повернулась и пошла прочь от растерявшегося хозяина.
Ещё несколько дней он наблюдал за Варварой, стараясь быть поблизости, а когда требовалось поднять мешок с зерном, всегда оказывался рядом и взваливал его на свои плечи. Сыновья его также работали не покладая рук, даже пятилетний Василёк подтаскивал пустые мешки под погрузку. Вскоре сезонные работы с хлебом подошли к концу, а в огороде хозяин с сыновьями и снохами управлялся своими силами, потому наёмные работники больше не требовались. От мысли, что он не сможет каждый день видеть Варвару, становилось невыносимо тоскливо. Так неожиданно и прочно завладела она его сердцем.
Согласно уговора, Фёдор Николаевич должен был рассчитался с работницами и деньгами, и хлебом. Он обошёл женщин, передавая каждой причитающуюся сумму: «Хлеб-то, бабы, сам завтра свезу по дворам», – сказал он, глядя на Варвару. Лишь на мгновение в её глазах мелькнула тень смущения, однако мужчина успел это заметить и радостно добавил: «Спасибо вам, бабоньки, стало быть, до завтра!» В надежде, он искал ответа, так неожиданно скоро ставших родными глаз, но Варвара смотрела на него как обычно прямо и спокойно, казалось, даже равнодушно.
Утром он загрузил телегу мешками с зерном и направился по дворам работниц. К домику Никитичны он подъехал в последнюю очередь. Огляделся, куда бы привернуть вожжи, но не найдя подходящего места, подоткнул их под мешки и направился к избушке. Она практически вросла в землю, и казалась маленькой, скрюченной старушкой, но в чистых оконцах виднелись белоснежные занавески, расшитые затейливым, цветным узором.
Фёдору Николаевичу пришлось низко пригнуться, чтобы войти в избу. Он огляделся и, найдя образа, широко перекрестился:
– Здравы будьте, хозяева! Куда хлеб сгружать?
– И тебе здравствовать, Фёдор Николаевич! – поклонилась в ответ Никитична и заспешила к вешалке.
– Не надо, тётя, я сама покажу, – опередила её Варвара и выбежала в сени, мужчина степенно вышел следом. Втащил мешки в сени и аккуратно сложил на указанное место.
– Приглашай на чашку чая, хозяюшка! – осторожно произнёс он. Варвара зарделась и стала от этого ещё краше:
– Милости прошу, Фёдор Николаевич! – распахнула она дверь. Никитична уже хлопотала с самоваром, а на лавке, около стола с резными ножками, сидела черноволосая кудрявая девчушка лет трёх с тряпичной куколкой в руках. «Откуда здесь такой стол?» – мысленно удивился Фёдор Николаевич, потому, что он никак не вписывался в убогое убранство избушки, и присел рядом с кудряшкой:
– А тебя как зовут, красна девица?
Девочка немного отодвинулась от незнакомого ей человека:
– Нюлонька, – пролепетала она, низко наклонившись к кукле, но тут же, подняла свою кудрявую головку, и её чёрные, как смоль, глаза блеснули любопытством. «Совсем не похожа на Варвару, – отметил Фёдор Николаевич,– но глаза материны – смотрит остро, как насквозь сверлит!»
Чай пили в полной тишине, Никитична вопросительно поглядывала на Варвару, не решаясь что-либо сказать. Варвара же спокойно и невозмутимо попивала душистый напиток, так, что внешне невозможно было определить, что творилось у неё внутри. Женщина всегда интуитивно чувствует, предстоящее признание, сердце Варвары учащенно билось, а щёки слегка порозовели. Зато Нюронька разглядывала незнакомого дядю с откровенным любопытством, и было заметно, что он ей нравится.
Фёдор Николаевич отодвинул чашку и одобрительно подмигнул девчушке, отчего она весело и звонко засмеялась. Этот детский смех разрядил напряжённую обстановку застолья. Фёдор Николаевич поднялся из-за стола и, перекрестившись на образа, обратился к Варваре:
– С разговором я к тебе, Варвара Артемьевна», – произнес он строго и поклонился в пояс.
– Да ты присядь, присядь, Фёдор Николаевич», – засуетилась Никитична.
Мужчина опустился на лавку и как-то сразу обмяк. Нюронька подошла к нему и доверчиво прижалась к колену, он посадил девочку на колени и, осторожно поглаживая кудряшки огрубевшей от постоянной работы рукой, начал свой нелёгкий разговор:
– Я вдовец, Варенька… – неожиданно для себя произнёс он заветное имя и немного смутился, – Хозяйка нужна, третий год вдовствую, нет в доме женской руки. Василёк без мамки тоскует, малой он ещё совсем. Нюроньку не обижу, – как бы в доказательство сказанного, он плотнее привлёк девочку к себе, – Давай вместе будем горевать. Пойдёшь ли за меня, Варенька?.. Сейчас скажешь?.. А то подумай маленько, – он смотрел на Варвару открыто, тепло и с надеждой.
Варвара сидела за столом, сложив руки на коленях, и переводила взгляд то на Нюроньку, то на Фёдора Николаевича. Ей приятно было внимание этого зрелого мужчины, нравилась его порядочность, обстоятельность в делах и поведении, да и истосковавшееся по мужской ласке женское начало влекло неудержимо к этому сильному и уверенному в себе человеку.
– Пойду! – произнесла она спокойно и решительно. Никитична, растерялась от такого поворота событий и, часто моргая, начала бестолково передвигать чашки по столу.
– Вот и ладно! Вот и хорошо! – сразу повеселел Федор Николаевич, и, расцеловав Нюроньку в обе щёчки, бережно поставил на пол, – Собирайтесь, перепрягу только коня и вернусь за вами.
Через некоторое время, в нарядной одежде, он лихо подкатил к избушке Никитичны на дрожках. Собирать особо было нечего, небольшой узелок с одеждой, вот и всё приданное новоиспечённой невесты.
Варвара присел к столу, как перед дальней дорогой, погладила рукой выскобленную добела столешницу, словно прощалась с дорогим человеком, потом задумчиво сказала Никитичне:
– Благослови, тётушка…
Никитична со слезами поцеловала племянницу:
– Спаси Христос! Варенька! Будь счастлива! – и посеменила следом, на ходу накидывая платок.
Фёдор Николаевич принял от Варвары на руки Нюроньку: «Беги ко мне, кудрявая!» Дождавшись, когда Варвара усядется рядом, легонько хлестнул коня и радостно крикнул:«К нам в гости! Никитична!»
Резвый и сытый конь в яблоках, фыркая от нетерпения, понёс их к новой жизни.