Выйдя из подъезда, Козявкин тотчас же вступил в пахучий крендель, оставленный на крыльце соседским бульдогом Харрисом. Харрис пасся тут же, неподалеку, под присмотром своего хозяина Гоги. Гога и Харрис встречу Козявкинского башмака с кренделем пронаблюдали. Харрис остался к зрелищу равнодушен. Гога с некоторым беспокойством ожидал реакции и заранее подготавливал ответную реплику: «Чего орёшь, сволочь? Это не Харрис! Это Киллер Рублевского из тринадцатой!»
– С-с-с... скверно, б-б-б... брат, – справился с собой стойкий Козявкин. – Нех-х-хорошо... В травку надо.
– Извини, – растерянно произнёс Гога и ещё более растерялся, когда услышал и осознал, какое слово только что произнёс. Но слово, видимо, ему понравилось, потому что спустя несколько мгновений он его повторил:
– Извини, – и добавил: – Не нарочно ж.
– Ладно, – махнул рукой Козявкин, тоже порядком удивлённый, и, немного потоптав травку на газоне, помчался в контору.
...В конторе, как всегда в это время суток, царила атмосфера всеобщей рабочей оживленности и взаимного дружеского расположения.
– Козявкин, с...й потрох, ..., ...,* что б тебе..., ..., гад! – радостно приветствовал Козявкина его мастер – Семён Нарывчук. – Где тебя ... носят, ...?! Пять минут девятого! На часы чем смотришь, когда на работу собираешься, – ...ой, что ли? Ещё одно опоздание – премии лишу, ...! В отпуск зимой отправлю – года через три! Ты меня понял, ...?
– Понял, – процедил Козявкин, с глубочайшей тоской разглядывая потолок конторы.
Насупленные брови Нарывчука медленно разъехались в разные стороны, потом так же медленно поползли вверх, маленькие круглые глазки под ними растерянно заморгали.
– Что ты сказал, ...? Повтори.
Козявкин повторил:
– Понял.
– И всё, что ли?.. Больше ты ничего не говорил?
– Больше ничего, – вздохнул Козявкин.
– Почему? – Нарывчук вернул брови на место и густо побагровел. – Ты, значит, со мной разговаривать не хочешь, да, ..., ... моржовый? Да, сволочь, ... фаршированная?.. Ну ладно,...! Я тебе, ... молчаливый, устрою сейчас сладкую жизнь! Хрен ты у меня на участок поедешь – с Кузьмой по...чишь** на Красноармейскую, заплаты лепить! Там уже с полчаса дерьмо как из брандспойта х...т*** ! До ночи плескаться будете, ...ки ...ые****! Понял?!
Козявкин ничего не ответил, и это весьма озадачило Нарывчука: оставить без ответа десяток оскорблений и никак не отреагировать на приятную перспективу весь день латать канализационные трубы – это было отнюдь не в духе того Козявкина, которого Нарывчук знал уже почти восемь лет.
– Козявкин, б...! Ты чего, на ..., молчишь, а? – с тревогой спросил мастер.
– А чего... зря болтать? – буркнул в ответ Козявкин.
Краска стыда заливала его лицо. Впервые за восемь лет он ничего не мог ответить на ругань мастера. Это было нестерпимо!
– Да ты красный весь, Козява! – ахнул Нарывчук и прилепился ладонью к Козявкинскому лбу. – Температура, ... твою мать!.. Что б я, на ..., сдох, – температура!
– Да нет у меня никакой температуры! – оттолкнул его руку Козявкин. – Всё нормально...
– Как – нету, когда есть! Я же чую!.. Мигом – в поликлинику!
– Да здоров я!
– А я говорю – болен!.. Марш в поликлинику, живо!
Козявкин скрипнул зубами, раздраженно сплюнул и полез в карман за папиросами.
– Не пойду, – сказал он.
– Почему?
От растерянности Нарывчук вдруг перешел на незнакомый, мягкий и даже участливый тон.
– Здоров, – объяснил Козявкин лаконично.
Нарывчук задумчиво поскрёб пальцем переносицу.
– А дело-то, кажись, серьёзное, – произнёс он, с беспокойством заглядывая Козявкину в глаза. – Ты, я гляжу, совсем плохой, Козява... Может, дома чего?
– Да нет...
– С женой, что ли, по...ся*****?.. Понимаю, брат... Сочувствую...
– Да нет же! – Козявкин готов был заплакать. – У меня... всё в порядке!
– Ладно, ладно, Козява! Я тебя понимаю. Прекрасно понимаю! Не надо ничего объяснять. Будем считать – проехали... Только вот что. Ты сейчас, Козява, иди распишись, сдай Лёхе ключ от подсобки – и шуруй домой. Понял?.. Отдохни денёк. Развейся. Телик посмотри, подрыхни... Самогончику хряпни... Деньги ж у тебя есть? А то в долг дать могу... Я ж понимаю, я всё понимаю, Козява!.. И завтра с душком припрёшься – ничего. Я – сквозь пальцы... Я ж понимаю... Не человек, что ли?.. Сам не раз... того... Ну, в общем, иди. Иди, Козява! Отдыхай!
И Нарывчук, на прощание похлопав Козявкина по плечу, ринулся в противоположный угол, где в ожидании традиционной словесной бури толпились слесаря. Мгновение спустя его неперекрываемый бас уже вовсю изрыгал проклятия, угрозы, оскорбления, упрёки, приказы, маловразумительные наставления, – и всё это вперемешку с самым отборным, одним мастерам ЖЭУ известным матом.
А Козявкин, с минуту растерянно потоптавшись в дверях, пожал плечами, втиснул не прикуренную папиросу обратно в пачку, грустно сморконулся – и пошёл домой.
_____________________________________________
*Подобные лексические единицы даже в наши дни и даже в предельно сокращенном виде воспроизводить неловко. Кроме того, любой русский человек, я думаю, без особого труда сумеет их домыслить. А если не сумеет… – что ж, это только сделает ему честь!
**В переводе с русского обиходного на русский литературный – «пойдёшь», «поедешь».
***Т.е. хлещет.
****Т.е. очень нехорошие люди.
*****Т.е. поругался, поссорился.