В начале декабря на несколько дней остаёмся мы с Аксёном вдвоём. Хозяйка ещё с осени собиралась в какое-то Байловское на богомолье да заодно и куму проведать. Где это – я понятия не имел. Да и что мне с того? Однако ж накануне отъезда за ужином подробно рассказала, что Байловское это на Сити, что живут там сицкари, и язык у них особенный. Иногда и не поймёшь что говорят. А храм Введенский в Байловском красивый, как войдёшь, благость особая на тебя нисходит, сама однажды почувствовала. Почему – не знаю. И батюшка там очень хороший – заслушаешься. Опять же и праздник большой – как раз и поедем с Анютой.
В первый же вечер нашего вдвоём бытия Аксён вдруг вспоминает летний разговор.
– Вот уж скоро полгода, Мишка, мы с тобой знакомы, а я так и не понял, кто ты есть такой.
– А что, Аксён Васильевич, я что-то не так делаю? Так Вы скажите, я пойму.
– Да нет, всё так. И не просто так, а всё у тебя здорово получается. Все полки перевернул – и покупать больше стали. Я-то подумал тогда – зачем? Ну, захотел, так ладно, не жалко. Сам, думал, поймёт, что ерунда это всё. Ан нет, я понял, что, оказывается, не ерунда. Не я тебя, а ты меня научил. Вот как получилось.
– Так и хорошо.
– Конечно, хорошо. Кто спорит? Но если бы ты присмотрелся месяц-другой, да понемногу стал пробовать что куда – тогда понятно, что умный, пробует, сам до всего доходит. А ты всё как-то быстро сделал, будто знал, как и что должно быть. А ведь я сразу по твоим вопросам понял, что ты за прилавком и не стоял никогда. Ведь так?
– Ну да…
– Вот видишь! Значит, ты человек непростой.
– В каком смысле?
– Да уж не в смысле руки-ноги и всё остальное, хотя кто тебя знает…
– Ну уж скажете тоже…
– Ладно, шучу. Непростой – в смысле что служил раньше явно не в лавке, а где посолиднее. А вот где – и догадаться не могу. И образование у тебя, похоже, не какое-нибудь городское училище. Может, университет какой?
– Ага, университет.
Эти слова я чуть ли не выкрикиваю как-то особенно весело. С одной стороны, это была сущая правда – Митрич ни училищ каких, ни гимназиев действительно не кончал. Университетский диплом дома в столе самый что ни на есть настоящий. С другой – Аксён не должен был это воспринять всерьёз. Шутка и шутка. Так и получается.
– Университет скобяной торговли. Ладно, дело не в этом.
– А в чём?
– Да просто хочу знать, с кем дело имею. Кстати, на неделе надо бы документами твоими заняться. Я уже кой с кем поговорил, сделают.
– Вот за это спасибо.
– Спасибом не отделаемся. Денег у тебя, как я понимаю, не миллион…
– А что здесь на бумажки такие расценки? Так и у Вас таких денег нет.
– Не бойся, столько и в шутку не спросят, разве что если совсем нельзя. А тут сделаем.
– Если получится, век благодарить буду.
– Век? Это до тыща девятьсот девяносто восьмого? Не врёшь?
– И даже больше.
Обещаю со спокойной душой. Если вернусь в своё время, точно добрым словом Аксёна вспомню.
– Ты это серьёзно?
– Что – серьёзно?
– А насчёт ста лет?
– Конечно. Мне будет сто тридцать с чем-то там, какие наши годы!
– Да откуда я знаю какие. Только часы у тебя, каких свет не видывал. А намедни ты в подштанниках в сени вышел, так такие короткие, срам просто. Это где ж в таких ходят? Точно не у нас.
Вот и я вслед за Никой на плавках попался. Ноутбук мой он, правда, не видел, и то ладно.
– Точно не у нас. Из Парижа в прошлом году привёз.
– И часы, и подштанники?
– И часы, и подштанники.
– Часы ладно, а барахла-то лучше там не нашлось?
– Да не только это привёз, но с собой другого ничего не взял.
– Так ты, стало быть, в другом месте живёшь?
– Стало быть, в другом.
Я начинаю прокручивать свои возможные ответы в этом направлении, как вдруг Аксён резко меняет тему.
– Слушай, Мишка, или мне кажется – ты на Анну мою не заглядываешься?
– Но Вы же сами летом пригрозили…
– Мало ли что я пригрозил. Откуда я знал, кто ты такой. Может пустышка, бездельник. Хоть и непохож, сразу мне глянулся, а всё-таки. Мне ведь абы за кого её тоже выдавать нельзя, ей с мужем лавку наследовать.
– Да куда мне, Аксён Васильевич, я ведь голь перекатная, ни кола ни двора…
– А сам же говоришь, что в другом месте живёшь! Врёшь что ли?
– Да нет, не вру.
– Или ты какой великий князь, укрываешься от кого в нашей Мологе на время? Так и скажи, тогда мы тебя не стоим.
– А что, я на великого князя похож?
– Да кто тебя знает… Вертишься как угорь, всё скрываешь чего-то.
– А вот возьму да расскажу, не испугаетесь?
– Ну, ежели ты беглый какой, то сегодня же от меня и уйдёшь. Ничего больше для тебя сделать не могу. Ежели нет – поступай как знаешь.
– Вот мои документы.
Слова эти выскакивают как-то вдруг и совершенно для меня неожиданно. Столь же неожиданно, будто независимо от моего сознания, рука достаёт из кармана паспорт и кладёт его на стол.
– А говоришь, документов нет. И чего ради?
Аксён смотрит на паспорт, потом на меня.
– Такого я ещё не видывал. Богато выглядит. Так кто хоть ты есть-то?
Он берёт паспорт в руки и начинает читать. Поднимает глаза, сверяет фотографию с оригиналом. Осмысливает.
– Так вот ты откуда… А сюда как попал?
– Да и сам не понял. Сидел на берегу, стемнело, началась ночь, а утром уже здесь.
– А дальше-то что делать будешь?
– Опять же не знаю. Пока у Вас поработаю, а там посмотрю.
– А может, навсегда здесь?
– Знать бы… Наверное, не от меня зависит. Да и жить нужно в своём времени.
– Да уж, где Господь благословил, там и жить должно. Уж ты извини, Мишка, что я насчёт Анны…
– Да нравится мне она, Аксён Васильевич, честно нравится! И если б я был, так сказать, здешний, к Рождеству бы точно посватался. Да вот боюсь…
– Свататься?
– Именно. Я ведь сам не знаю как сюда попал. Стало быть, и туда вернуться могу таким же образом. Был человек – и нету. Был у Анны Авксентьевны жених или даже муж – и нет его. Что обо мне думать будут – какое там дело до этого. А ей здесь жить.
Аксён качает головой.
– Кто-нибудь ещё о тебе это всё знает?
– Нет, Вы единственный.
– Ну так единственным я и должен остаться. Так?
– Конечно. Подождём до лета, а там…
– Ты об Анне?
– И о ней тоже.
Аксён задувает свечу, и мы отправляемся спать.
Не знаю как он, но ко мне сон долго не идёт. Последнее время я уже более-менее втянулся в эту жизнь. По-своему она мне даже нравится. Есть крыша над головой, есть работа. Появилась небольшая компания гимнастов-книгочеев, хорошие ребята. По понятной причине боюсь назвать их друзьями, но они могут ими стать. Раза два-три в месяц в Манеже дают любительские спектакли, книгочеи их не пропускают – и я с ними. Анну бы пригласить, но…
Ника сам по себе как-то отошёл на задний план. И вспомнил-то я его сегодня, смех сказать, из-за плавок. Собирался в город вернуться, всё вместе легче да веселее. Или наоборот, друг другу мозолили бы глаза своей памятью, устроив у Лукерьи Матвеевны какой-нибудь филиал двадцать первого века с вечерним трёпчиком о битлах или о чём наукообразном.
Нет, пожалуй, сейчас всё-таки лучше. В разных городах, но очень близко. Вот съездить к нему надо в ближайшее время – это точно. Да хоть по праздникам здешним встречаться. А на Рождество в деревне. Дальше-то что загадывать…
И вообще Молога для меня сущий курорт. Так сказать, не слышно шума городского. Отпуск с далёким отъездом как компенсация за нервотрёпку последних лет. Разве что непонятно как уехал и непонятно когда вернусь. Чувство, однако, странное. Что-то тяготит – не сам отпуск, полная неопределённость.
Летом я решил, что надо жить незаметно, не раскрываться – кто знает, к чему это приведёт. А тут – сам сказал. И Аксён вроде за язык особо не тянул. Мог бы и отговориться как-нибудь. С другой стороны – со мной человек открыто, что ж мне крутить? Ну, сказал, и что? В полицию сдаст? И что со мной делать будут? В кунсткамеру поместят – рупь вход? Или под домашний арест и каждый день полудопросы-полубеседы о том, что для них будущее, а для меня прошлое? И я расскажу, что император в России последний, что ждут страну такие войны и потрясения, против которых желябовы и перовские просто детский лепет, не стоящий особого внимания? И ещё много чего. И это уже страшно будет, не бабочка и даже не бегемот…
Утром завтракаем молча. Видимо, оба осмысливаем вчерашнее. Аксён начинает первый:
– Знаешь, я полночи не спал…
– Да и я тоже.
– Мысль у меня была расспросить подробно что там да как там, события всякие… Ну, ты понимаешь…
Я напрягаюсь. Вот уж чего не будет ни за какие коврижки. Аксён продолжает всё тем же ровным голосом:
– А потом понял – нельзя знать будущее. Никому. Ни просто так, ни с целью хоть какой ни на есть благородной. Поначалу так и подмывало спросить о том да о сём. Не обо мне, конечно, не об Анне – о том, что с нами будет, ты поди и не знаешь.
– Не знаю.
– Да если бы и знал да сказал – мы что, мы люди маленькие. Ждали бы смиренно своей участи, как Богу угодно, так и будет. Но вот какие большие события, что всю Россию заденут или даже целый мир – кто знает! Так вот этого никто знать не должен! Я полночи Бога молил, чтобы дал мне сил сдержать любопытство, чтобы я случайно чего лишнего от тебя не узнал. И за тебя молился, чтобы ты сам кому чего ненароком не сказал. Ты понял?
Аксён замолкает. Я тоже не знаю что ответить. Он абсолютно прав, полудеревенский лавочник, почти без образования, мологский папаша Дуллитл. Наконец я говорю как-то невнятно, что всё понимаю, что и сам не собирался и не собираюсь никому и ничего, а почему вчера вдруг рассказал о себе, и сам не знаю. И не думал даже – а получилось.
В тот день я в лавке работаю один. Аксён, сославшись на разные хозяйственные дела, которые легче было делать, когда никто не мешает, остался дома.