По распределению я попал в филармонический симфонический оркестр на Кавказ и ещё летом съездил туда на житейско-творческие смотрины, но вместо горячо обещанного консерваторией умеренного оркестрового состава нашёл лишь номинально-куцый симфонический недокомплект в виде жалкой кучки средне-пожилых потрёпанных музыкантов.
- Ми вас женим, знаете, - сообщил мне при встрече филармонический дирижёр, - похожий на чабана, высокий старик с лиловым изогнутым носом, - и я затосковал, тайно поклявшись непременно сбежать с чужого Кавказа на родную Большую землю.
После бестолковой шумной репетиции /меня попросили посидеть-послушать/ в пустом коридоре филармонии мне повстречалась маленькая сварливая на вид женщина с пухлой картонной папкой в руках. Работник бухгалтерии, она пространно доложила, «как свежему лицу, оттуда, из Москвы», об атмосфере «творчества» в данном симфоническом недоколлективе; сбиваясь и путаясь, рапортовала и о внутренней остро-политической назревшей ситуации в недрах филармонической администрации; донесла и на носастого маэстро, обвинив его не только в глухоте физической, но и глухоте душевной.
Вечером, в гостинице, пассивно созерцая с высоты балкона номера скалисто-туманные окрестности городка, я болезненно-ясно осознал и прочувствовал личную роковую заброшенность. Я прошёл с балкона в комнату и упал на кровать, пытаясь забыться, а лучше – уснуть… «Завтра, возможно, домой, а оно уже тут, обложило!.. И ведь я научился бороться с ним, с одиночеством… надо всплакнуть и всё болезненное, фатальное сразу отступит, мрачные мысли, предчувствия отпадут… неужели оно ревнует меня к тишине и покою?..» - я напрягся, пробуя пустить скупую фальшивую слезу, но она не пошла и одиночество – оскорбилось заведомой бессердечной фальшью? – сразу ушло, сняв болезненный тошнотворный приступ. – «Теперь оно не простит и нависнет над кем-то другим?.. я перестану страдать, перестану ждать и бояться?.. И тогда я – никто!.. пресная благодатная бесчувственная бесслёзная тишь!.. И всё!.. – уже не жди мучительного спасительного очищающего приступа! – томительно-манящего преодоления сверхчувственного барьера, в небескорыстной надежде слиться в честном симбиозе с хлынувшим проникающим в меня со всех сторон сиротством-одиночеством… и если я готов! и я открыт! – волшебные предчувствия – неверные зарницы счастья – зажгутся во мне и это – почти любовь!.. я впускаю её в себя и в наивысшей напряжённой точке нашего слияния – как трудный финиш! как апофеоз в с е г о ! – предчувствия смиряются, волшебные зарницы гаснут, и я уже во власти блаженного и краткосрочного оцепенения… и слёзы высохли, но глаза ещё влажны и помнят внутренний фантомный с в е т , запечатлевшийся дорогим подарком в моей памяти от ушедшего до времени сиротства-одиночества…».