Когда услышишь грубое - замолкаешь, и как горячо от безысходности, как стыдно признаться, что ты такая нежная, что слово может вдруг разрушить этот трубчатый, хрящевидный нелепый скелет души, превратить её в жаркий хаос.
И вижу кадры с той девушкой, которую убила акула: как оторванная рука лежит аккуратно рядом, а через грудь идут глубокие полосы от зубов; а кровь не течет, потому что всё смыло море.
А потом как в пятом классе девчонки смеялись на перемене, дразнили Гальку, двоечницу, а она плакала, а я вдруг ударила одну злую девочку учебником и попала по носу, и у нее из носа хлынула алая кровь... я не хотела!
А потом шелест летнего лиственного тревожного ветра, пролетающего по верхушкам кладбищенских деревьев, - маленькое деревенское кладбище в Перхушково, где лежат прадедушка и прабабушка, - мы там красили ограду зеленой масляной краской, и этот запах краски, и ветер, и свежая рыжая глина выкопанных могил, и чувство, что ничего никогда нельзя исправить.
И что если бы женщинам даже и можно было бы на Афон, я бы там обязательно заблудилась, запуталась в колючих кустах и упала бы в пропасть! я обязательно упала бы в пропасть.
И надо себя убаюкать, лечь лицом к стене, на которой тот вишнёвый детский коврик с чётким правильным узором, и водить, водить пальцем по бархатной закорючке, пока не уйдёт страх, пока волны крови не утихнут, пока не отступит смерть. Потому что весь мир запутан, рассыпан, и никогда ничего уже нельзя сохранить и исправить.