...Один из любимых в детстве романов или советских боевиков - «И один в поле воин» Юрия Дольд-Михайлика. Не помню точно содержания, но начало, почему-то, запомнилось. В том романе все начиналось из неожиданного звонка телефона, когда главный эсэсовец, кажется, его звали Вильям Бердгольд (может и по-другому – но точно не Иванов), спал или дремал…
Много историй современного мира брали свои начала от неожиданных звонков телефона. Особенно безжалостные или ужасные эти звонки были во время сна. А если вспомнить, что до эры мобильных телефонов с их мелодичными ринг-тонами и зуммерами, эбонитовые уроды сообщали миру о чьем-то желании чего-то вам сказать будоражащим скрежетом и дребезгом электрического звонка, то это, практически, катастрофа, ужас и или пытка изувера-палача. Изобрели же люди этот телефон на свою, нет – на мою голову…
…И мой телефон звонил… Ночью… Когда я спал и, наверняка, желал видеть сладкие сны, так не похожи на жизнь…
Разумеется, я не сразу это понял, но в этот момент времени явно представил или увидел в фазе самого короткого сна того самого недовольного эсэсовца почему-то с большим черным пистолетом на коленях – он или я, наверное, хотели кого-то убить, несомненно, того, кто разбудил нас, то есть меня...
Естественно, и я пытался спросонья негодовать, злиться и говорить что-то матерное. Но, подчиняясь условному рефлексу – реакция на звук зуммера, высунул руку из-под тепла, хранимого одеялом, сразу ощутил холод и неуют почти не отапливаемой квартиры. Зачем-то взял телефонную трубку и промямлил:
- М-м, эт я.
- Я по объявлению, - бойким голосом ответила трубка телефона.
С трудом нащупал кнопку настольной лампы на журнальном столике, нажал - яркий свет еще боле усилил неудовлетворенность от неожиданного пробуждения. Наручные электронные часы лежали рядом на стульчике от кухонного гарнитура, они показывали 2 часа 32 минуты.
- М-м, по какому объявлению? – спросил я, хотя очень хотелось послать кого-то к черту и отключить телефон.
- Ну, как же, - все также бойко говорила трубка, - «Утеряна Истина. Нашедшему вернуть».
- Все, пошутили и хватит, - я решительно положил трубку.
Но в трубке по-прежнему был слышен тот самый голос.
- Так вас интересует Истина? Я могу предложить несколько вариантов, - тон голоса показался мне насмешливым…
Я пошевелил трубкой, предполагая залипание контакта, разрывающего соединение. Но мои действия эффекта не произвели – голос продолжал звучать на удивление громко и чисто, и как будто исходил не из трубки, а из некого объема пространства. Что-то очень не похоже на нашу телефонную связь:
- … Я искала, искала и, кажется, нашла то, что Вас интересует, - на этот раз в голосе я услышал наигранную мольбу и даже всхлипывание…
Так - это женский голос. Наверное, секс-бизнес так бесцеремонно предлагает свои услуги – вот такая мысль посетила меня. А какая еще мысль могла еще посетить меня – одинокого, еще не очень старого мужчину, спросонья, в маленькой холодной квартире, в ночном городе во времена разгула зимы и демократии…
Но не до услуг там разных – спать хотелось. И, преодолевая жуткую лень, холодную дрожь спины оторванной от любимого одеяла, я встал, подошел к штекеру и резким движением Александра Македонского, рубящего Гордиев узел, отключил телефон. Но только я отключил телефон, как, казалось бы, окончательно и бесповоротно, так тут же раздалась почти дикая трель звонка у входной двери. Ну, и как в этой ситуации не вспомнить родной матерный язык – вспомнил несколько выражений, которые пронеслись в окончательно разбуженном сознании.
В одних трусах и в тапочках (ага, стану я еще одеваться по такому вот поводу, как ночные гости) я подошел к входной двери, и, как подобает, спросил:
- Кто там?
- Ага, сто грамм! – ответил бойкий голос, тот самый, что в телефонной трубке.
В этот момент времени я, в очередной раз, подумал плохо о своей врожденной лени – ну, что мешало мне нацепить цепочку. Грабят людей, убивают, а мне цепочку надеть было лень. Впрочем, моей старой деревянной двери она помогла бы, как мертвому кадило, да и предполагаемым грабителям не повезло бы – в сусеках церковной мыши добра было больше, чем в простого бывшего технического интеллигента, то бишь, инженера. Эх, поставить бы бронированную дверь, превратив свой дом в ту самую маленькую крепость, за мощными стенами которой никому не дано права нарушать покой. Никому, кроме личных врагов - тех, которые ближе всех…
За дверью стоял мой враг – а то как же. И какого черта я поднял трубку? Нет – почему я ее не отключил перед сном? Да, нужен ли мне этот телефон в эру Интернета и мобильной связи?! Ну, зачем я, вообще, поднялся и подошел к двери, да еще голос подал?
Я открыл дверь. Опять она - мог бы догадаться. Да чего там догадываться – я знал, что это она, иначе дверь не открыл. Гм, сколько лет прошло, почти семнадцать, а все как будто бы вчера…
- Эт, ты? – промямлил я, окончательно проснувшись.
- Как видишь, а то ты не знал, - она плотоядно улыбалась, встряхивая снежинки со своих волос и короткой шубки темного, но блестящего, наверное, очень дорого меха, - И времени то прошло не столь много, как тебе кажется – сущее мгновение. Для вечного искателя Духа Истины тысячелетие – это ничто.
- Заходи, раз пришла, - я освободил проход в двери, правда, перед этим высунув голову, как бы убедившись, что никто из соседей не подсматривает.
- Не бойсь, изнасилования не будет, а соседи все равно придумают то, чего могло быть, но никогда не будет.
Она прошла в квартиру, специально задев меня своей, как бы в невзначай освобожденной от защиты меха шубки, грудью. Нужно отметить грудь у нее была превосходной и, как будто прочитав мелькнувшую где-то глубока в подсознании мысль, добавила:
- А выбрасывать меня на улицу не стоит, потому, что это не возможно. И ты это знаешь. Тоже мне, мужичина – мужлан чертов, - с ехидцей комментировала она как бы мои тайные мысли, но на самом деле свои домыслы – ну, практически как все женщины. Я ведь подумал о другом…
Когда я осторожно закрыл дверь, стараясь избегать всяческих шумов, и зашел из коридорчика в комнату, то увидел когда-то привычную для меня картину: она сидела на моем старом диване, поджав под себя ноги, хорошо, что хоть обувь сбросила. Ее беззастенчивость или… Или что? Я подумал о естественности. Она естественно сидела на моем, так сказать, непритязательном холостяцком ложе, как бы отрицая некие придуманные кем-то нормы морали или этики. Мокрая от растаявшего снега шубка лежала на измятой моей постели, стекающей влагой убивая остатки тепла в ней.
- Мне некуда идти, - сказала она, опережая мой безмолвный вопрос, - я одинока, мне холодно и голодно. К кому не зайдешь – все безразлично лгут, что заняты или … Или просто хотят овладеть телом на мгновенье, а не душой на вечно – как их учили. А на улице ко мне цепляются всякие недоразвитые и только с одной и той же мыслью. Ты представляешь, у людей нет уже других мыслей кроме как пожрать и совокупиться. Пожрать ради удовольствия, сблизиться ради удовольствия – ради мгновенного удовольствия. Ты понимаешь: ради удовольствия, а не по необходимости. Удовлетворение жизнью заменило мнимое удовольствие – удовольствие мгновениями вместо удовлетворение данным сроком жизни. Как все просто до примитивного! Где здесь образ и подобие Творца, как вы это утверждаете? Где? Эх, был тот, кто их создал, то точно он их бы уничтожил, по крайней мере, не размножал больше. Вот и приходится быть одинокой…
- Да брось ты выпендриваться – тебя просто выперли, чтобы не цеплялась к людям со своими проблемами, и ты решила отыграться на мне, - я пытался грубить или язвить, но не то не другое у меня не получалось – все говорилось, как-то, как бы нехотя, - А на счет одиночества… Так это - все одиноки, я вот, к примеру, тоже. Хотя не прочь получить удовольствие от хорошей еды, да и от секса с красивой женщиной. Как, между прочим, нас не учат, а принуждают. И ты, наверное, знаешь что, а может и кто. Может и тот или те, кто все это сотворил себе в удовольствие, но с несовершенными мыслями в наши головы …
Да, я чувствовал некую раздраженность – мне прервали сон, как спасение от одиночества, а еще вынуждали оправдываться или просто лгать. Но злости на нее не было. Раздраженность от своей в чем-то беспомощности – это не еще злость. Я осознавал, что рад ее видеть и вся моя грубиянская бравада – это, всего лишь, желание скрыть эту радость – радость встречи ближнего своего или радость от потери одиночества…
- Это плохо, что человеку для удовлетворения жизнью так мало нужно: еда и секс. Животным и то больше требуется. Мельчает человечество – пора его менять, ой как пора, - говорила она, как бы шутя или иронично, при этом как-то наиграно противно чмокая губами.
- И на кого ты нас, несчастных, заменишь: опять на динозавров, с маленьким желудком и большим черепом, чтобы меньше жрали и размножались; или на насекомых – у них там строгая дисциплина и они не прихотливы - вам же это нужно? – я также постарался громко высморкнуться, что так не нравится почти всем женщинам.
- Да нет, скорее всего, на некую разновидность млекопитающих, – у них организация выше и как-то привычнее с ними. Они все всасывают с молоком матери, сохраняя доминирующее женское начало, - она улыбнулась своей загадочной или плутоватой улыбкой, что, как на меня, одно и тоже.
- М-да, что с нас мужчин взять, - я пытался парировать ей в разговоре, все в том же развязанном тоне, - ну ничего употребят потомки от нас, разве, что нас самих, как каракурта.
- Я знаю, о чем ты подумал. Но ты подумал не правильно, как раз так, как вас, мужиков, мы принуждаем думать. Сотворили мы вас на свою голову и теперь мучимся. Хотели удовольствия ради или разнообразия, что ли, а получилось что-то не совсем управляемое, да и не предсказуемое порою.
- Да прекрати трепаться, - внезапный приступ легкого раздражения вновь овладел мною, - то же мне творец и секс-услуга ходячая. Из чего-то нас ты создала, не из ребра ли?
- И из ребра тоже, - отвечала она, смотря на меня, как на двоечника-несмышленыша, - в ход пошел весь филогенетический материал, вот только с набором хромосом пришлось повозиться, чтобы отличия зафиксировать. Споров-то было, ты не поверишь. Я по это время не знаю, как это все эти игреки и иксы переставили, чтобы вы получили то, что получили, а мы то чего пожелали.
- И получилось? – спросил я, стараясь придать вопросу своему максимум презрения, снисходительности, сарказма и всего того, что вопрос превращает в отрицание ответа.
- Посмотри в зеркало и полюбуйся на чудило вместо чудища, - она сделала то, что называется сделать или скорчить рожицу.
- Угу, и кто вы без нас – все такие же умные и красивые, только некому эту красоту оценить, кроме зеркала, разумеется.
- Красота и ум в оценке не нуждаются – они есть и этим все сказано. А вот воспользоваться для своего совершенства не мешало бы некоторым, - она сделала движение, как будто намеревалась щелкнуть меня по … Ну, да, именно, по кончику детородного органа. Я отпрянул назад, перевернул стул со сложенными одеждой домашнего, так сказать, употребления: спортивным костюмом и пуловером.
- Все о том же, - раздраженно парировал я, - куда ж нам таким совершенным и без употребления несовершенства. Мавр сделал свое дело и ну его…
- Не заводись, а то еще грубить начнешь, силушку свою немереную показывать, - она старалась примирительно улыбаться, - к тебе женщина пришла, хотя бы попробовал ухаживать…
И тут меня где-то и чего-то прорвало, в смысле слов, над которыми не хотелось думать, а просто говорить, может потому, что придуманы или надуманы они были давно.
- Да с чего ты взяла, что за тобой или за всеми вами нужно ухаживать, добиваться, а? Ради того, чтобы вы исполнили свою природную или, как вы считаете, сотворенную вами миссию? Придумали сами для себя наш долг вам: мы добытчики, мы защитники, мы исполнители этого самого супружеского долга, А вы все время должны быть недовольны и все время доказывать всему миру свое совершенство. И где ты видела это совершенство, в чем?...
- Хотя бы в том, что нам, для того чтобы быть желаемой, ничего не нужно делать, а вам пахать и пахать, вот так-то, милок, - она показала мне кончик языка. - Так что, давай беги на кухню и ухаживай, а то если я пойду, то уничтожу все твои богатейшие припасы, приготовленные для одного завтрака. Или уже и этого нет, а, супермен ты мой – добытчик мамонтов.
- Не твой я и ничейный – я свой, - я хотел казаться сильным, упорным, правым, но все же покорно пошел на кухню, открыл холодильник, зная наперед, что там ничего практически не было.
Да нет, там был кусок чего-то, что продавалось, как сливочное масло, хотя сливочным маслом это творение химика-троечника, ненавидящего все человечество, назвать было трудно. В морозильнике замороженная синяя птица с надписью «курица» на приклеенной в магазине этикетке. А еще кусок слегка свежего черного хлеба в пакете, чтобы не досталось случайно забредшему сюда таракану. Ничего больше… Я в тайне надеялся на чудо, которое сотворит… Которое сотворит она сама для себя и меня слегка порадует.
Но я взял этот кусок чего-то, но не масла, и хлеб в пакете, ощущая пальцами его твердость и намерение назваться сухарем. Немного подумав, играя гордого и довольного своими достижениями в жизни, положил добычу свою на журнальный столик, придвинув его к ней поближе.
- Мадам, все, как семнадцать лет тому назад – изобилие духа и немного пищи для удовлетворения плоти…
- … И надежда на чудо, как тогда. Умному и сильному тупая баба сейчас выложит чего-то, как в прошлый раз. Ага, фиг вам – жилище эскимосов такое, - со словами этими, она достала из пакета полузасохший кусок хлеба, намазала им же масло и с аппетитом начала жевать, - ниче, нормалек. А попросить вас, многоуважаемый, водички вскипятить можно и бросить туда пакетик той гадости, которую у вас зовут чаем.
Я почесал остаток волос на макушке, как бы имитируя раздумья:
- Да, почему бы и нет, - пошел на кухню набрал воды в электрический чайник, слушая сквозь аппетитные жевания, комментарии гости:
- А вот пакетик с рисом, который ты так удачно замылил, делая вид, что забыл, можно было бы отварить, добавить туда этого машинного масла, называемого почему-то сливочным, чуток специй, которые еще у тебя остались, соли – и получилось бы чудесное блюдо, даже сам бы удивился. А если еще и кусок той птицы удачи, с надписью «курица», туда добавить. Ну, где уж нам, мы же гордые, потому что ленивые…
Я громко, как бы разговаривая с собой, но ответил ей:
- А результат один – фекалии…
- И бес культурные, - ответили мне так же громко.
Чайник шипел, но еще не закипал, идти в комнату не хотелось, хотя побыть с ней или… А может и не или – хотелось. Эх, закурить бы, но был не курящим. Я открыл холодильник, с надеждой взял небольшую фляжечку из нержавеющей стали – подарок друзей на какой-то из дней рождения. Отвинтил пробочку, перевернул над чайной чашкой – две капли коньяка и все… «Нет радости в жизни», - подумал я.
Чайник закипел, я с некоторым огорчением взял последний пакетик чего-то, что должно было заменить мне утреннюю чашку чая. Выдул из чашки то ли пыль то ли остатки того самого чего-то, положил туда пакетик и залил кипятком. Почему-то вспомнилась поездка на картофель, еще на первом курсе института. Деревенский клуб, заменявший нам гостиницу или общежитие; чайник, закипающий на плите, отапливаемой дровами; вода с колодца без, вызывающего спазм, вкуса хлорки; дефицитный индийский чай, процентов на 70 состоящий из чего-то еще, но не индийского чая; горячее плечо сокурсницы – это, по всей видимости, и было счастье, которого тогда, по молодости, мы не замечали, потому что не понимали.
Чашку поставил на блюдце, которое совершенно случайно оказалось чистым, открыл коробку с рафинадом. Нет, так и знал – осталось два кусочка – опять последняя порция. Это же надо – все закончилось и именно сейчас. Придется завтра пораньше прийти на работу и поскрести по сусекам, то есть по всем нашим загашникам. Пораньше… А если пораньше не получится… Пустая коробка из под рафинада полетела в мусорное ведро, которое оказалось переполненным. Еще и мусор завтра нужно выносить. Что за день, нет – что за ночь такая – никаких чудес…
Впрочем, одно из чудес сидело на моей кровати, уже и ноги засунув под одеяло. Хорошо, что хоть свои сапоги догадалась снять, хотя постель все-таки придется стирать. И я, подвинув ногой стульчик от кухонного гарнитура, служившим, как это часто водится, небольшим чайным столиком у дивана, поставил на него блюдце с, позволения сказать, чаем и двумя кусочками рафинада.
- Нет, ты, как всегда щедр необычайно, - не забыв съязвить, она, - последнее отдаешь.
- Представь себе, действительно последнее.
- Да так уж последнее – а баночка варенья малинового, типа лекарство от простуды, – она знала все, ибо это была она.
- Сама только что сказала – от простуды.
- Глупый, варенье от простуды не лечит. Нет такого заболевания, как ОРЗ или даже грипп, и рака нет – есть несовершенство. Совершенные не болеют. Но кому я говорю: созданные совершенными вы сами себя сделали убогими – без Бога, придуманного вами, вы уже никто и ничто…
- Так почему вы нас сделали такими не совершенными, может сами того – не очень умные, что ли?
- Потому, что нет предела совершенству. Совершенными не делают – к совершенству стремятся. Образ и подобие означают лишь одно: образ и подобие – лишь образ, лишь подобие, а это не прототип, увы…
- Угу, совершенные мы какие и не болеющие ничем, - пробовал я дразниться, прекрасно понимания, что этим лишь унижаю себя, - А чего вам тогда не хватает, если вы нас посещаете и все норовите приспособить под себя или для себя? Может по-тихому забыть нас и пускай все идет, как должно идти?
- В том-то и дело, что даже мы не знаем, как должно быть, поэтому и пытаемся ухватиться за то что есть. Могущество – это даже не иллюзия, стремление к могуществу – это дань слабости ума и тела.
- Неужто вашей слабости?...
- А вот представь, - на этот раз она попыталась изобразить на лице своем выражение детского невинного непонимания. – Да что мы треплемся. Давай я сотворю чудо, наконец-то, и приготовлю себе остатки твоего риса – нужно чем-то питать твое пошатнувшееся могущество.
Она пошла на кухню, и я услышал характерные звуки открывания и закрывания шкафчиков небольшого кухонного гарнитура, тихий звон крышек кастрюлек, скребки по сковородке, ну и другие звуки, говорящие о том, что кто-то хозяйничает на моей кухне. Наверное, это единственные звуки, исходящие от женского присутствия в моей холостяцкой квартире, которые если и раздражали, как и всякий шум, то не так уж сильно. Вскоре появился запах пищи или чего-то съедобного, что рефлекторно вызывает слюновыделение – умеют же некоторые…
В общем-то, чуда превращения материи не произошло, но наигранно виляя бедрами и играя роль неумелой официантки, она принесла поднос на котором стояли две тарелки с отварным рисом со специями, в котором виднелись и изумительно пахли кусочки того самого синего птеродактиля, который после обработки превратился в нежно-розовою курицу. А также на подносе теснилась, дополняя натюрморт сытости, пиала, наполненная вареньем и пресная лепешка. Она действительно нашла все это у меня, даже давно забытый, не полный пакет с мукой. Поразительно – она даже вымыла не только посуду, но совершенно грязный поднос, видавший не только продукты, но и следы разного мужского «рукоделия», начиная от застывших пятен чего-то машинно-масляного и заканчивая пеплом многих сигарет куривших друзей, подруг.
Есть я не хотел, но аппетит появился, я даже не скрывал своего удовольствие от мгновенного проглатывания этого маленького, как мне казалось, творения кухарского искусства.
А вот она, накалывая на кончик вилки, лишь одно зернышко вареного риса, медленно подносила ко рту и как бы нехотя начинала жевать, при этом наблюдая, может быть даже с интересом, за поглощением еды мною.
- Нет, что ни говори, а вы еще на что-то годитесь, - решил я то ли сделать комплимент, толи в очередной раз съязвить, - могущество-могуществом, а сделать приятное вы можете…
- Не можем, а умеем, - ее темные глаза смотрели как бы жалея меня, а за что…
- Что есть разница?
- Да, почти принципиальная. Возможность деяния без умения уже не деяние, а просто некое действие – жевание, на пример.
- А-а-а, это все игра слов, - я довольно вытер губы салфеткой, которые она также где-то нашла в моих маленьких захламленных кладовых, - ведь если разобраться, то человеку так мало нужно.
- Не Человеку, а животному.
- И что и здесь есть принципиальная разница?
- М-да, Человеку дано Слово – вербальное отражение мысли. Понимаешь, мысли…
- Ну, да. Мыслю – значит существую. Слышали, знаем…
- Не придуривайся, ты же знаешь, что это намного серьезнее, чем-то, что об этом написано в различных писаниях – этих артефактах мысли.
- Ну, мыслю, ну существую - а дальше что, а? Что дальше – смерть, уничтожение, - что-то меня раздражало, не знаю что. Ну, так хотелось насладиться моментом насыщения пищей, вкуснее той, чем я ем обычно. А тут опять какие-то разговоры…
- «Тело бренно – а Дух вечен» - неужели вам это неизвестно. Вы все больше и больше стремитесь получать мгновения удовольствия от существования, чем познавать удовлетворение от жизни. Вы даже не замечаете, во что как вы отходите от Духа Творца – вы перестаете творить, а стремитесь только поглощать. Вы сводите жизнь к обычному наслаждению ленивого тела, забывая о Разуме, как отличительной форме Человека. Апофеоз вашего творения – печатание денежных знаков. Вдумайся, знаков – всего лишь знаков. Всего лишь образ и подобие может печатать только знаки. Знаки – это ничто. А ведь вас предупреждали, что нельзя одновременно служить Духу и Молоху, Золотому Тельцу, деньгам – нельзя и все тут. Понимаете ли вы, что нельзя бороться за знаки, за миф, иллюзию. Ведь вам нужно выживать в реальности больших пространств и энергий…
- А кому служить? Не видимому Духу или видимым проповедникам. Или таким уж видимым знакам, за которые можно взять все – было бы этих знаков побольше.
- Это ужас, что ты говоришь, ужас. Ты же по крови из когорты посвященных. Какой Дух, какие проповедники. Себе нужно служить во имя вечности своего личного Духа, как части вечности и бесконечности могущества. Что творится: вам дали знания, а вы превратили их в религию и метафизическое словоблудие.
- И что такое наши знание, что? Вот на солнце творится черт знает что – активность просто зашкаливает. Недра земные возмущенно двигаются – в любой момент может расколоться где-то и опять новая Пангея. Астероид летит и не один. Шмяк и все и нет вечного Духа, по крайней мере для нас.
Мне даже стало страшно от слов своих, как-то живо представился конец света, ну совсем, как в американских фильмах-катастрофах.
- О чем, о чем ты говоришь, - глаза ее выдавали искреннее страдание души. – Если бы вы не стремились к удовольствию и безделью. Если бы вы не служили знакам, а жили и творили, питаясь от Духа и питая Его… Да что такое для могущества Духа эта солнечная активность, или такая мелочь, как астероид – ничто. Но вас не интересует познание истин – вас интересует только одно: как добыть побольше знаков денежных, чтобы от них получить мнимость могущества удовольствия. Солнца он испугался. Уже ваших знаний и возможностей достаточно, чтобы управлять не только Солнцем. Но вы же думать давно разленились, не то, что творить мыслью.
- Да мы же букашки в этом мире, а жизнь наша – мгновение. И все наше могущество – это миф. О каких знаниях ты говоришь. Все наши знания – это теории, работающих на множестве условий и ограничений. Нам же не дано знать, а только предполагать. Ну, как мне вот, например, справиться с солнечной активностью и этими ломающими болью голову магнитными бурями – это же Солнце, понимаешь, Солнце, звезда! Солнце звезда, а я пылинка, если не меньше…
- А ты ведь этим никогда не интересовался. Ты интересовался этими бурями, как причиной твоей боли, а не как причиной физического явления. Да и не от бурь голова твоя болит, а от противоестественного, в данных физических условиях, образа жизни. Вы же давно заменили принцип выживания на принцип приспособления, но не под физический мир, а под мир своих иллюзий. Поверь мне, всеми физическими явлениями можно управлять. Вы же научились управлять процессами разрушения, но никогда и не попробовали научиться управлять процессами творения. Солнце обычная физическая система со своими механизмами поддержки некого стабильного состояния. Маленький толчок и эти процессы могут пойти в другую сторону. Горная лавина может начаться с толчка маленького камня. А может и не начаться, если этот камень обнаружить и убрать, или укрепить. А астероид – это вообще мелочь. Но кого интересует этот астероид. Это же смешно слышать, что такие глобальные процессы рассматриваются не с точки зрения их реализации, а с точки зрения некого финансирования и получения кем-то финансовой выгоды. Да никогда то, что называется деньгами, не приводило к спасению – только к гибели.
Она говорила с такой страстью, что казалось - меня сейчас будут бить. И поэтому я тоже отвечал, скорее всего, с такой же, но может немного поменьше страстью.
- Так что же, нас убьет наше же несовершенство, а вы будете созерцать?...
- Представь себе.
- Почему?
- Законы Духа – не совершенное должно погибнуть. Ведь не вы же придумали эти деньги сами – это встроенный механизм самоуничтожение не совершенной формы развития Разума. Ты что думаешь, вы первые.? О Атлантиде слышал, небось? Они получили знания для толчка и чем это закончилось: разврат, безделье, а тут комета, а мозги лишь на удовольствие настроены. А жрецы Египта, инки, ацтеки – все они были допущены к части знаний. Вам дали меньше, мол добивайтесь сами. Но, все равно, тупик – все то же самое. Многие расы прошли через огонь очищения, так что и вам придется.
- И что, ничего нельзя поделать?
- Можно.
- Чего?
- Работать нужно не ради, а для…
- Для чего ли для кого?
- Нет, да ты не просто тупой – ты просто не хочешь мыслить, а значит и существовать. Не нужно ради кого-то или для чего-то. Просто нужно жить по предназначению, а не по назначению на некую роль. Мысль нужно развивать, тело совершенствовать, чтобы стать не только подобием, но и приблизиться к высшим формам сферы Разума. Высшим, а не сытым, понимаешь?
- Увы, хотел бы, но не могу, - честно признался я, - как-то все высшее сводится к той же неге, сытости и как бы власти.
- Это хорошо.
- Что хорошо?
- Что осознаешь свое не понимание. Значит, появилась надежда на стремление к познанию.
- «Утеряна истина. Нашедшему вернуть» - не плохо придумано, не плохо…
- Ничего не придумано. Это знак.
- Как деньги?
- При чем здесь деньги. Деньги – знак мнимой борьбы за выживание. А истина знак, как направление развития. Ищите, ищите, а то пропадете.
- Ну, да, все мы когда-нибудь пропадем – тело бренно…
- А Дух то вечен и безбрежен…
Я начал ощущать холод. По спине как-будто стекала холодная вода или даже лед… Я надел вязанный пуловер, прошелся по комнате, резко взмахивая руками.
- Ты только за этим ко мне пришла, ну, чтобы разбудить, как в прямом, так и в переносном смысле?...
- Можно сказать, что и так, хотя мне действительно некуда было идти. Этот мир так сильно начал меняться за это время, что даже те, с кем я была близка, делают вид, что заняты другим или другой.
- Ну, так можешь оставаться. Я сейчас тебе постелю на диване, а сам в спальник, хоть молодость вспомню.
- Да нет уж, мне нужно идти дальше. Еще не утро и может мне удастся еще до кого-то достучаться, кого-то разбудить и может мне кто-то откроет. А ты ложись, досыпай. А мою порцию можешь завтра доесть, только разогрей, - она хитровато улыбнулась, - тело нужно как-то питать.
Она надела свои сапоги, встала, начала одевать шубку. Я поспешил помочь – джентльмен, как ни как. Она податливо подставила руки под рукава.
- Спасибо, - тихо поблагодарила она, - приятно ощущать себя просто женщиной.
Я заспешил одеваться с намерением проводить, вот куда и зачем так и не спросил – ей виднее.
- А это не надо, - повелительным жестом она остановила мою попытку побыть в роли ухаживающего мужчины, - я просто уйду, просто исчезну…
Это были последние слова, которые я запомнил или услышал. Легкое умопомрачение или временное отключение сознания – так я бы назвал мое последующее состояние. Я очнулся, а ее уже не было – она, действительно исчезла, растворилась в ее пространстве и ее времени.
Спать не хотелось. Я пошел на кухню, набрал воды в чайник, вскипятил его опять. В отсутствие заварки, я просто залил пакетик с чаем кипятком второй раз, как говорила Катенька из библиотеки, «second tea» . Удивительно, но чай получился очень насыщенным и, как оказалось очень крепким и … очень вкусным. Все-таки она без подарка не обошлась.
Я выпил чай вприкуску с остатками лепешки, густо намазанной малиновым вареньем. И тут на меня, как бы снизошло озарение – я понял, как из Земли можно управлять процессами на Солнце. Хотя, как потом оказалось, собой управлять было гораздо легче – это чтобы голова не болела во время магнитных бурь…