Не каждый наш удар приходился в ворота во время игры в футбол. Частенько попадали по окнам. Как-то наш мяч угодил в окно бабки Лены. Бабка, как всегда выскочила с кочергой и стала гоняться за нами по двору. Но куда там, – мы увёртываемся от кочерги, да ещё и припеваем:
– Баба Лена, дай полено, нечем печку растопить.
Это её мы каждый вечер доводили до белого каления, распевая под её окном эту прибаутку. Когда бедная старушка с расшатанными нервами, наконец-то, угоманивалась и ложилась спать, мы привязывали к её окну ниточку с камушком и тихохонько постукивали по стеклу камушком. Ну что особенного? Камушек-то совсем маленький. Его почти не слышно. Но бедная старушка выскакивала в одном исподнем и пыталась нас застать на месте преступления. Наивность. Ниточка-то длинная. Мы в кустах, глубокая ночь. Не видно ни зги, темень. Фонарей-то тогда не было.
Наши садистские наклонности не имели предела. Отчего это происходило? Отчасти от скуки, но, наверное, больше всего от отсутствия понятий о добре и уважении к старшим. Нашим воспитанием никто не занимался. Родителям было недосуг, – за день они так уставали на работе, что им было не до нас.
Жила в нашем дворе ещё одна любопытная бабка. Мы звали её Васёк, ибо она так обожала своего кота Ваську, что не могла и минуты просидеть на завалинке, луща семечки, чтобы не видеть рядом с собой своего любимца. А кот её был блудлив и не любил сидеть дома. Она начинала рыскать по всем садам, подвалам, помойкам и свалкам, крича жалобным голосом: «Васёк, Васёк, Васёк! Куда ты запропастился? Васёк, иди домой, я тебе молочка налью».
Но Васёк больше любил свободу и любовные кошачьи приключения, дерясь с другими котами за место под солнцем, чем свою хозяйку. Поэтому жалобное «Васёк» раздавалось по нашему двору, почти не переставая, с самого раннего утра и до позднего вечера.
Васёк часто посещал помойки, где он не столько искал чего-нибудь вкусненького, сколько любил поохотиться на воробьёв. Иногда ему удавалось поймать зазевавшегося воробья, но это было редко. В то время на помойках было много ворон. Васёк на них посматривал вожделенно, но нападать опасался. Но однажды он решился напасть на одну из ворон. Ваську удалось схватить ворону за крыло. Та подняла невообразимый гвалт. Неожиданно, на Васька спикировала другая ворона. Она вцепилась ему в загривок и стала бить Васька крыльями и клевать в голову. Васёк оторопел от такой наглости. Он отпустил свою жертву и повалился на бок. Ворона отпустила Васька, и тот бросился наутёк. С тех пор Васёк стал побаиваться ворон, но продолжал охотиться на воробьёв.
У моего друга Славика Куликова тоже был кот по имени Жмурка. Попал он к нему ещё совсем маленьким котёночком. Котёнок жалобно мяукал и постоянно жмурился при ярком свете. Поэтому его и назвали Жмурка. Подрос Жмурка и стал взрослым котом. Был он очень ленив. Мышей он не любил ловить, хотя и не давал им спуску, если в поле его зрения появлялась мышь. Но чаще всего он лениво лежал в садике под окном на травке, жмурился, глядя на солнце, и пытался поймать надоедливых мух. Он смешно махал своей лапой на пролетающих мух, но те были увёртливы и ему не поддавались. Жмурка злился, злобно мяукал от неудачи, но продолжал свои бесплодные попытки. Затем он лениво нежился на солнышке, зевал, широко раскрывая свою зубастую пасть, и сладко потягивался, вытягиваясь в струнку.
Но эту идиллию частенько нарушал кот Васёк. Он был покрупнее Жмурки и понахальнее. Несмотря на то, что сад под окном Славика был не его территорией, Васёк нагло заходил в сад, подходил к Жмурке, тот вскакивал, выгибая спину дугой, шипел на Васька, но потихоньку пятился, потому что знал, что с Васьком шутки плохи. Если Жмурка не отступал, то Васёк приближался вплотную и царапал Жмурку по морде так, что у того появлялась кровь на носу, или ухе.
Иногда у Жмурки хватало мужества не отступать, и тогда по садику катался истошно визжащий клубок из двух сцепившихся котов. Ярости этой схватки не было предела. В воздух летели клочья выдранной шерсти и вырванных с корнем цветов. Но силы были не равны. Через несколько десятков секунд Жмурка молнией нырял под крыльцо, ощетиниваясь и шипя оттуда на обидчика. Васёк, злобно поурчав, преследовать Жмурку под крыльцом не отваживался. Походив немного кругами у крыльца, Васёк с видом победителя отправлялся по своим кошачьим делам далее. Жмурка ещё долго сидел под крыльцом, зализывая свои раны.
На соседней улице у нас жила одна аномалия: это был Толя-Голова. Парню было под тридцать, не то, что нам, мелюзге. Была у него очень непропорционально-большая голова, что и предопределило его прозвище. Парень ходил без всякого дела по дворам и ругался экспромтом матом в рифму, да так складно, что ему, наверное, позавидовал бы сам Барков. Было у него с этой головой не всё в порядке, но нас это очень забавляло. Мы, развесив уши, слушали его в три уха, наслаждаясь не только его матом, но и стройностью рифмы и слога. Это удивляло – человек не изъяснялся, как все прозой, а говорил стихами, хоть и матерными. Услышать от него не матерное предложение было трудно. Всё это делалось с юмором и большой выдумкой. Над ним все потешались, а порой и издевались:
– Ну, ты, Голова Садовая! Что, кроме мата, можешь сказать?
Он обижался, хватал кирпич и начинал, на потеху окружающим, бегать с кирпичом за обидчиком.
Впоследствии Толя-Голова работал со мной в НИИ Прикладной Физики. Я работал в одном из научных отделов по электронике, а он в такелажном отделе по перетаскиванию тяжестей. Свой искромётный «талант» он не растерял. Часто его можно было встретить сидящим на лавочке такелажников с папиросой в зубах. И сквозь эти прокуренные зубы он скороговоркой, почти не останавливаясь, матерился в рифму длинными предложениями. Это были не домашние заготовки, а самый настоящий экспромт. Он мог описать с матом в рифму сегодняшнюю погоду, состояние текущих дел по работе, встретившегося ему случайного товарища, или даже друга. И это было не издевательство над собеседником, а его взгляд на событие.
Но его коронкой были праздничные «поздравления». Накануне праздника он «садился» на телефон в окружении своих товарищей и друзей. Набирал номер телефона какого-нибудь начальника отдела и начинал его «поздравлять» в своём духе. Делал он это настолько талантливо и с юмором, что на него никто никогда не обижался и не жаловался. Все считали почти за честь, если Толя-Голова удостаивал его таким «поздравлением». Его фантазии и выдумке, при этом, не было предела.