Путь дальний - к морю Белому. 2007

Анатолий ВЫЛЕГЖАНИН

ПУТЬ ДАЛЬНИЙ – К МОРЮ БЕЛОМУ
Путешествие по Русскому Северу в 2005 – 2009 годах. Межсезонье и год 2007.

СЕМЬ ФУТОВ ПОД КИЛЁМ!
Последовавшее затем «походное  межсезонье» на перевале 2006 - 2007 годов оказалось украшенным тремя сколь важными, столь и интересными событиями, рассказать о которых удобнее всего да и логичнее сейчас, на середине повествования, чтобы «отдохнуть» от походных будней.

Первым сколь важным, столь и интересным событием была состоявшаяся в Слободском и Кирове в конце сентября 2006 года, через два неполных месяца после нашего возвращения в «порт приписки», V международная научно-практическая конференция «Деловая культура и эффективная экономика», организованная Российской и Вятской торгово-промышленными палатами, национальным фондом «Российская деловая культура» и Правительством Кировской области при участии министерства торговли США. Она проводилась как раз в рамках президентской программы, посвященной 200-летию установления торгово-дипломатических отношений между Россией и Америкой.

Первый день конференция работала в Слободском. С американской стороны в пленарном заседании принял участие и выступил с докладом советник по торговым отношениям посольства США в Москве господин Марк О,Грэйди. В одном из перерывов я был представлен ему как писатель и путешественник и, бросив весь свой запас английского, оставшийся от университетских времён, рассказал ему о предпринятой нами Беломорской Экспедиции в честь 200-летия установления торгово-дипломатических отношений между Россией и Америкой, чем вызвал живейший интерес у высокого заокеанского гостя.

А потом настала моя очередь удивляяться, когда господин О,Грэйди, уважая меня с моим слабым английским и поражая своей осведомлённостью, стал медленно и со старательной дикцией (чтобы я успевал переводить) рассказывать, как российские флаги на мачтах анфилатовских кораблей, впервые увиденные в порту Бостона, вдохновили и его, господина О, Грэйди, земляков-негоциантов, отправиться со своими «колониальными» товарами в Россию уже по «проторённому» по атлантическим волнам пути. И что именно тогда у правительств наших стран возникла необходимость установить после торговых уже дипломатические отношения сперва на уровне представительств, а в 1809 году - и на уровне посольств. А потому Ксенофонта Анфилатова можно  с полным правом назвать первым дипломатом России в Америке.

А еще господин Марк О,Грэйди пожелал нашему экипажу  успехов в Беломорской Экспедиции и  «Fair seas and a following wind!» - семь футов под килём. Сохраняя имидж вежливости, я радостно поблагодарил господина О,Грэйди за столь трогательное напутствие - известное во всём мире пожелание удачного плавания путешествующим не только по морям и океанам, но и по рекам и озёрам. И при этом не принято отвечать:»К чёрту!», как на напутствие охотникам:»Ни пуха, ни пера». В  то же время и однако, американский фут - это 30 сантиметров, а семь футов, соответствненно, - 2 метра 10 сантиметров. А 2 метра 10 сантиметров под килём для морехода уже мель и верная погибель. А значит в переводе с международного на занудный «семь футов под килём» - это проклятие типа «чтоб вам затонуть!» или «чтоб вас о рифы долбануло!» И за это – радостно благодарят! Но у нашей яхты киля... вообще нет, крейсерская осадка всего полфута, поэтому семь футов – нам очень и вполне. А значит господину О,Грэйти – благодарность. 

На другой день конференция продолжила работу в Кирове. Выступая с основным  докладом на секции в Вятской сельскохозяйственной академии, я обратил внимание собравшихся на тот непреложный факт, что в ретроспективе не только торгово-экономического, но и на основе его культурного развития нашего края Вятскому купечеству была не только историей, а самим уже географическим положением уготована роль особая. Близость единственного морского порта, до которого весной по высокой воде собранная из леса-кругляка баржа с хлебом шла самосплавом всего восемь дней, открывало перед вятскими купцами безграничные возможности в бизнесе. И век ХVIII и большая часть века ХIХ, благодаря этому,  стали поистине золотой порой для десятков и сотен деловых людей Вятки, приносили им ежегодно миллионные обороты.

Особый интерес у собравшихся вызвало мое сообщение о том, что дальний родственник жены брата моего свата (вот ведь какие бывают цепочки!),  то есть по сути теперь мой, но не кровный, был священником и открыл первый православный храм в Сан-Франциско. Надо же!

Оба доклада - мой и господина О, Грэйди - опубликованы в сборнике докладов, изданном по итогам конференции.


“ЧЕМ БОЛЬШЕ ГОСТЕЙ, ТЕМ И МНЕ ВЕСЕЛЕЙ»
Вторым сколь важным, столь и интересным событием, происшедшим в это межсезонье, была моя поездка в феврале 2007 года  на родину Российского Деда Мороза и встреча с ним. В июле 2006 года, как я уже рассказывал, мы в  Великом Устюге посетили только его официальную резиденцию с тронным залом для приема важных гостей, а также почту. Вотчина же его, где он, собственно, живет, - за Устюгом, на левом берегу Сухоны. Именно здесь, в месте почти круглогодичного паломничества организованных туристов и отдельных посетителей, удалось побывать мне в составе группы журналистов, участвовавших в праздновании 75-летия газеты “Знамя” Подосиновского района.

 От поселка Подосиновца до Великого Устюга километров 80 по накатанной зимней дороге. Старенький “рафик” часа за полтора шустрой езды по северным увалам доставил нас в соседнюю Вологодскую область, на берег реки Сухоны. Вот красивый мост через нее, поворот налево, и минут через десять вы подъезжаете к самой вотчине.

Вотчина Деда Мороза занимает территорию в 40 гектаров живописного соснового  бора. В центре его дом, а вернее - дворец Деда Мороза, о котором ниже особый разговор, а кругом - разного рода и назначения объекты: гостевой комплекс, игровые площадки, фольклорный центр “Горница”, русская деревня, зимний сад, торговые лавки, площадки для аттракционов, различные кафе, торговые лавки и закусочные.

-Все это собственность ОАО “Вотчина Деда Мороза”, - рассказывает администратор Светлана Маркова. - Вотчине семь лет, и она еще застраивается и развивается. Перспективы большие. В частности, вскоре появится филиал Московского зоопарка, новые гостевые коттеджи. Вообще участников этого проекта много, в том числе и коммерческие структуры. Но основной - Новаторский лесопромышленный комплекс, расположенный за рекой.

На тропе сказок Светлана подводит к огромному дубу и предлагает прикоснуться к нему  правой рукой, после чего всяк обязательно поумнеет. Но ни в коем случае нельзя спутать руки, иначе так и останешься дурак-дураком. А поскольку никому сия планида не желательна, всяк пожелавший к дубу прикоснуться, вспоминает, которая у него рука правая, которая левая. Так что и  я перед тем как постараться пусть немножко, но поумнеть, перед тем как приложиться ладонью к старой шершавой коре, хорошо подумал и мысленно себя несколько раз перепроверил, какая у меня рука правая.

На поляне, где собираются каждый вечер двенадцать братьев-месяцев, можно посидеть у костра на кресле-чурке своего месяца и загадать желание, которое обязательно сбудется. Посидел я на своем июльском стульчике, загадал самое главное желание, исполнения которого жду до сих пор и точно уверен – обязательно сбудется..

В доме Деда Мороза встретила нас его помощница Ладушка и провела по всему огромному зданию. Внутри него, в центре, от пола до купола под звездами огромная переливающаяся огнями елка, и в комнаты на этажах ходят вокруг нее по балкончикам. Экскурсия по зданию начинается с карты в фойе.

-Путешествует наш Дедушка Мороз по разным городам и странам, - рассказывает Ладушка, - а в декабре и январе еще и со своей внучкой Снегурочкой. Побывал он в Берлине, Лондоне, и с каждым годом число городов, которые он посещает, увеличивается. Причем все путешествия его начинаются с 18 ноября, когда у Дедушки Мороза день рождения. Дату эту придумали ему дети, потому что в это время начинается зима.

На дни рождения в гости к нему всякий раз приезжают “коллеги по профессии”. В прошлом году был Миколаш из Словакии, Тамтэй из Швеции, Чис-Хан из Якутии, Покалий из Карелии, Святой Николай с Украины, белорусский Дед Мороз.

А вот первая комната этого удивительного дома-музея.

-Эта комната волшебная, - продолжает экскурсовод. - Здесь на рубеже двух веков повстречались два великих волшебника: Дед Мороз и лапландский Санта Клаус. Впервые в 2001 году они подписали обращение к детям планеты с призывом творить добро, совершать хорошие поступки и заботиться о том, чтобы был мир во всем мире. После этой встречи комната наполнилась волшебной силой, здесь под звон хрустального колокольчика  загадывают самые заветные желания, которые обязательно сбудутся.

На втором этаже - приемная Дедушки Мороза перед его кабинетом, где он готовит ответы на ребячьи письма. В приемные дни здесь работает пресс-секретарь. Он пишет “Морозные новости”, в которых сообщает, где Дед Мороз побывал, с кем встречался, как живет, о новостях вотчины. Недавно закончился праздник Блина. Первого июля проходит праздник Лаптя, а осенью - праздник Белого Гриба.

В своем рабочем кабинете Дедушка Мороз отвечает на письма. Они приходят на почту Деда Мороза в городской резиденции в Великом Устюге, о которой я рассказывал выше. Когда мы всей командой побывали здесь в июле 2006 года, видели вдоль стен десятка полтора огромных, тогда еще наполовину заполненных мешков писем из всех уголков страны. Между прочим, раз в неделю Дедушка Мороз приезжает сюда и забирает очередную партию посланий. Пишут ему не только дети, но и взрослые, даже бабушки, которым скучно от одиночества, и они просят поддерживать с ними переписку. Дедушка Мороз обязательно отвечает всем, не забывшим указать свой адрес на конверте. А помогают ему читать все письма и обязательно отвечать на них учащиеся школ Великого Устюга.

Как во всех государствах, в вотчине Деда Мороза есть свой герб, штандарт с главным символом сказки - серебряной снежинкой, а также гимн.

Рядом комната подарков. Вот коллекция фарфоровых статуэток из Ярославля, коллекция хохломской росписи, метровая расписная братина (род ковша) - подарок мэра Москвы Юрия Лужкова, шаманский бубен от Чис-Хана, расписной кубок из Карелии под квас, морсы и кисели, искусные изделия вологодских мастериц, картина из мельчайшего камня от уральских умельцев - всего не перечесть. Очень много подарков от детей.

Каждую пятницу и субботу, в дни свадеб, сюда, в вотчину, приезжают молодожены, и Дедушка Мороз предлагает им загадать главное желание, сплести оберег на счастливую семейную жизнь, оставить сердечко на елочке и зажечь очаг любви.

А вот гардеробная Деда Мороза.

-Нарядов у него в прошлом году прибавилось. Было двенадцать шуб, теперь четырнадцать, - рассказывает помощница Ладушка. - Вот вышитый летний наряд, украшенный растительными орнаментами. Вот зимний наряд, подаренный на день рождения, в котором 1 сентября прошлого года Дед Мороз объехал все школы Великого Устюга и поздравил ребят и педагогов с новым годом. Вот наряд, украшенный оберегами из бересты, который он надевает на праздник Лаптя. К нему прилагаются лапоточки и головной убор из бересты же. А вот наряд более богатый - боярский, в котором он выезжает в школы и детские сады. И конечно, на всех нарядах у него - морозные узоры. А еще для Дедушки Мороза дети вяжут варежки, шапочки, шарфики.

В спальне Деда Мороза - резная кровать под пологом. Резьбу деревянных спинок выполнил великоустюжский мастер Владимир Усов. Каждый элемент имеет свой символ. На кровати семь подушек из голубого атласа - по одной на каждый день недели. Самая большая подушка - восьмая, нижняя. На ней Дедушка Мороз спит по праздникам, которых в вотчине бывает по два-три в месяц. А поскольку на праздниках гости загадывают желаний много, вот он и ложится на эту, восьмую, чтобы скопившееся именно в ней их обилие за ночь успеть “прочитать”, чтобы потом исполнить. Перин тоже несколько. Первая - из сена, чтобы Дедушка Мороз не болел и ночью сил набирался, вторая - пуховая, укрыта шелковой простынкой, чтобы ему мягче и приятнее спалось. На стене рядом - волшебное зеркало, в которое посмотришься и помолодеешь. После такого сообщения, наша пишущая и снимающая братия заметно сразу же заволновалась оживлённо, принялась толпиться у волшебного зеркала, заглядывать в него, любуясь своим неповторимым ликом, чтобы стать моложе и ещё неповторимее. И за этим занятием остались без внимания дедовские  тапочки на коврике под кроватью – этакие трогательные пуховички-снеговички, сшитые ему чьими-то заботливыми детскими ручками.

Есть здесь и комната внучки Снегурочки. Приезжает она в вотчину к Дедушке Морозу редко. А когда наведывается, очень любит наблюдать за работой устюжских мастериц, которые создают и вышивают для нее наряды. Сядет в уголок и наблюдает. Живет Снегурочка в деревеньке под Костромой. Ей тоже строят сейчас новую избу-дворец. В последний приезд привезла она с собой большой расписной сундук, но не спешит в него наряды складывать, обещает к будущему Новому году появиться и выбрать лучшие… А пока гостям дают полюбоваться ими.

Терем Деда Мороза вскоре будут расширять, потому что туристов очень много, группы бывают человек по пятьдесят, и маленькие комнатки нынешнего уже не вмещают всех желающих посмотреть, как живет Дедушка Мороз. Свиты у него, по словам Ладушки, около четырехсот человек, и всех надо накормить, одеть-обуть…

После обхода комнат верхних этажей спускаемся на первый, к подножию елки. Начинает звучать торжественная музыка - и из дальних покоев во всем своем величии и в пышной красоте выходит неторопливо-важно Дед Мороз с большим тяжелым посохом, говорит нараспев:

-Как же я рад встрече с вами. Рад, что в гости ко мне пожаловали, меня навестили, терем обошли мой весь, про мою жизнь все узнали. А сами отколь путь держите?

-Из Кировской области, - говорит кто-то из наших.

-Вятские, значит. Знаю - парни у вас хватские. Семеро одного не боятся. Знаю я. Ну, что ж, как живете, рассказывайте.

-Хорошо живем, - отвечает кто-то.

-Так хорошо, что рассказать не знаете что. Меня увидали, оробели, знать, совсем. Может, что спросить желаете?

-Кратко, автобиографию, пожалуйста, - говорю я и сую ему под пышные усы диктофон.

-Х-х-м-м!.. Здесь живу. Родился неподалеку в деревеньке Морозовице. Но мастера великоустюжские терем построили. Вот и живу я сейчас тут. Живу-поживаю, добра наживаю. Праздники устраиваю, фестивали, гостей встречаю. Чем больше гостей, тем и мне веселей.

-А звать-величать вас в “свете”?

-Дедушка Мороз.

-А терем строить помогали?

-Было дело - смотрел. Сначала поляну выбирал, где лучше. А потом сосны вековые расступились, тут и решили.

-Помощников много у вас?

-Все - мои помощники, кто дела добрые делает. Ведь каждое доброе дело - это маленькое чудо. Чем добрых дел будет на свете больше, тем и жизнь проще. Зачем говорю, сами все знаете. А терем мой понравился?

-Очень.

-В планах у меня - целый дворец построить. Потому что в новогодние праздники гостей доходит до двух тысяч в день. Так бы долго, как сейчас, поговорить не удалось. Не дали бы ребятишки. А теперь, наверно, на память фотографировать будете? Я под елку на трон свой высокий сяду, а вы передо мной вот здесь располагайтесь. Чтобы память осталась о встрече со мной.

Стали мы фотографироваться в Дедом Морозом. Сначала всей группой, потом мы с  фотокором из “Опаринской искры” Степаном Настюком друг друга решили с ним снять отдельно. Когда очередь дошла, встал я рядом с Дедом Морозом на троне, стал кадр “режиссировать”: просить Дедушку так да сяк повернуться к объективу. Вдруг он… ка-ак даст мне локтем в бок, ладно не по башке посохом:

-Ты тут не командуй! Я тут хозяин! В моих-то хоромах еще вздумал командовать!..

Осталась от встречи память на всю жизнь. Когда еще такое доведется? Разве что с внуками съездить соберусь. Хотя удовольствие это очень дорогое.


ВОЗРОЖДЕНИЕ ЯРМАРКИ
Третьим сколь важным, столь и интересным событием, поисшедшим через месяц после моей поездки к Деду Морозу, в марте 2007 года, была у нас в Котельниче Алексеевская ярмарка, возрожденная в год её 360-летия. Идея восстановления ее витала все последние 80 лет с момента закрытия в начале двадцатых годов прошлого века, и вспомнить о ней самое время на этом нашем импровизированном привале на середине путевых очерков. И сделать это не только уместно, но и необходимо потому, что она не просто имела самое непосредственное отношение к древнему торговому пути вятских купцов и поставляла на международный рынок в Архангельск немалую часть товаров, но и делала Котельнич начальной точкой этого пути, сухопутной его части.

В ярмарках 2007 и 2008 годов принимали участие несколько районов западной части нашей области. И пусть они не имели и не могли иметь былого размаха и оборота, но главная цель была достигнута: продемонстрировать производственный и научный потенциал муниципальных образований, наладить межрегиональные деловые связи в целях дальнейшего взаимовыгодного сотрудничества. 


ОСТАНОВИТЬСЯ, ОГЛЯНУТЬСЯ
А ещё минувшее мезсезонье, как, впрочем, конечно, и предыдущее, после первого этапа, но это, второе, особенно, было порой дальнейшего изучения истории развития торговли Поморья и Подвинья. Никогда не думал, что меня, «чистого» прозаика, так займёт эта сфера в основе своей утилитарно-хозяйствненого назначения. Но если иметь в виду её влияние не только на экономическое возрождение, но и развитие культурного и духовного уклада всего Русского Севера да принять ещё во внимание историко-краеведческую направленность экспедиции, обращённость эта представится вполне объяснимой. 

Во-первых, земля Двинская издавна имела богатую «сухопутную» торговлю, славилась выгодными промыслами, в частности, птицеловством для великих князей государствующего двора. Потом, сюда свозилось много так называемого закамского серебра и лучших мехов из Сибири. Позднее она стала «лакомым куском», завладеть которым мечтал ещё Иван Калита, а сделал это, причём  без кровопролития, правнук его. В 1397 году двиняне дружелюбно встретили рать московскую, охотно поддались Василию Дмитриевичу и приняли от него наместника, князя Федора Ростовского. К этому году относится, кстати,  первая для российского законодательства судная грамота к двинским жителям, по которой подданные государства московского, не только простые холопы, но и купцы попали в очень зависимое положение по отношению к центральной власти и ее наместникам.

Быстро возник и речной маршрут из самой Москвы через соседнюю Вологду по Сухоне и Северной Двине в Архангельск, а оттуда и морской - в зарубежные страны, который, естественно манил к себе крупнейших русских предпринимателей из самой Москвы, Ярославля, Вологды, Костромы, Великого Устюга и даже  Астрахани, а также зарождающихся местных городков и посадов.

Ещё задолго до рождения Архангельска успешно действовала знаменитая холмогорская ярмарка, служившая экономическим центром для всего Севера и соединявшая его с центральными областями государства. Подобные «корабельные пристанища», к которым прибывали иностранные корабли для торговли с поморами, располагались и в районе устья Двины. Сюда свозились все товары, которыми промышлял северный край: соль, рыба, меха, кожи, ворвань, дичь, а также хлеб, сукна, астраханская паюсная икра, юфть, пенька, лен, холст, поташ, смола, деготь, сало, мыло, щетина, рогожи, слюда, рыбий клей, лес. Поначалу собственно поморских товаров не было. А в обмен привозилось и «растворялось» в России:золото, серебро, драгоценные каменья, посуда, мебель, галантерейные вещи, сукно, бархат, парча, щелковые ткани, колониальные произведения, аптекарские материалы, сахар, лимоны, испанские и  французские вина и даже... экипажи.

Начиная со второй половины XVI века, крупным центром складывавшегося общероссийского рынка и местом формирования крупных капиталов в торговле, а затем и в промышленности становится Архангельск, где в торговых операциях принимали участие, помимо российских и иноземных купцов, даже русские цари и вельможи А.Д. Меншиков, П.П. Шафиров, П.И. Шувалов. Однако, по мнению архангельского историка О.В. Овсянкина, Архангельск стал административным и экономическим центром региона лишь сто лет спустя после своего основания, а до этого был своего рода “международным корабельным пристанищем” на время летней торговли, - как поначалу наш Котельнич в марте для конного торга.

Не будучи историком, а значит и обремененным рамками сухого экономического трактата, а более тшась оставить труд занимательный и для чтения досужего, приведу пример, насколько Архангельск способствовал богатству наших купцов.

28 сентября 1635 года ехавший с летней ярмарки в Архангельске вятский купец Андрей Козьмин на таможне в Устюге «явил в проезд денег 800 рублей, да золота и серебра две с половиной литры, да короб с мелочью, да котлов медных пуд с лишком, да олова блюдного полтора пуда. Да товарищ его Пятой Балезин явил товару в проезд: тазов медных два пуда, котлов медных два пуда, олова два пуда, бумаги писчей 16 стоп, карт 50 дюжин, бочку ладану, бочку пороху, бочку перца, да бочку сельдей. С тем товаром на трех лошадях поехали к Вятке”.

В этой записи в таможенной книге я обратил бы внимание на два важных и любопытных момента. Купец Андрей Козьмин стал после торга в нынешнем году ну просто очень богат, если, помимо хозяйственных предметов вёз столько денег и драгоценностей. Однако, стоит заметить, что серебро и золото, надо полагать, в изделиях, особых проблем ему не доставляли. А вот эти 800 рублей и составляли основную «поклажу» трёх телег, а может, уже и саней, если зима в тот год пришла ранняя. Не исключено, что в двух санях из трёх у компаньонов были только деньги, и лошади тянули их с большим трудом.

Дело в том, что бывшая тогда в обращении и «дожившая» до самой середины ХVIII века монета была очень тяжелой и становилась уже серьёзным... препятствием для развития торговли. Перевозка денег с места на место, а тем более продвижение их в далекий Архангельск требовали громадных расходов. Ибо 100 рублей в медной монете весили... 6 пудов 10 фунтов, а 800 могли весить более 50! Для перевозки их нужны были две подводы! А это уже сам по себе немалый расход «на гуж», сокращение прибылей и вообще издержки обращения. Ведь чтобы принять от купца, например, 1000 рублей, требовалось пересчитать 20 тысяч пятаков! При подсчетах таких сумм допускались ошибки и просчеты, что отрицательно сказывалось на торговле. Купцы неоднократно обращалось к властям с просьбой усовершенствовать финансовую систему, пока манифестом Екатерины II в 1768 году в России не были выпущены первые бумажные ассигнации.

К собственному удивлению и даже некоторой гордости, даже я... помню эти ассигнации, которые в народе звались «екатерининки». В пору, когда в начале 60-х годов прошлого века я ещё учился классе в пятом или шестом в школе посёлка Фабрика у той самой бумажной фабрики купца и промышленника Сумкина под Лальском, отец моего приятеля-одноклассника неожиданно нашёл в пущенном на слом старом дедовском доме огромный клад денег в ассигнациях и отдал их сыну  «на игрушки», а тот поделился со мной. И помню, несколько дней у меня карманы были битком набиты буквально миллионами – пачками новеньких, прекрасно сохранившихся купюр «екатерининок» по 250 рублей и поменьше с выгравированным на них портретом Екатерины II. Но это огромное в её пору состояние в мою пору ничего не стоило, и, помню, я не выменял на них даже ножика.

Такие вот разные воспоминания и выводы, к которым я вернусь ещё, немного погодя.


РОДОМ МЫ ИЗ ГИПЕРБОРЕИ
Однако, снова минул год, и 30 июля уже две тысячи седьмого, в 8 утра, мы со скарбом выгрузились в Котласе, на нашей теперь «перевалочной базе». Вокзал, как вокзал, с перроном и привокзальной площадью. В центре на высоком круглом пьедестале широким задом к вам - бывший житель бывшего Симбирска Владимир Ильич Ульянов по кличке «ленин», с головы загаженный голубями и чайками. Один за другим подкатывают медленно, заглатывают пассажиров и отбывают на маршруты по необъятной Архангельской области автобусы. В сторонке – удобные для нас «Газели». Пошли договориться «до Красноборска», и через несколько минут удобно устроив многочисленные наши сумки и мешки и полулёжа в мягких креслах, мы уже низко летели над асфальтом по окраинным улицам города. А потом справа и слева пошли уже знакомые с прошлого года картины с полями, лесами, деревнями, церковушками, а дальше, где у горизонта или ближе стала выплывать в распадках ландшафта матушка-Двина. И тогда только сердцем и душой, истосковавшимися за долгую зиму, отходишь будто и начинаешь наслаждаться возвращением в уже родное.   

На нынешний, третий этап маршрута, прибыли мы впятером. Кроме названных уже мною и составляющих «костяк» команды Михаила Смышляева, Николая Рычкова и Александра Петрова, появился новенький, давний наш знакомый Валерий Исаевич Евсеев, заведующий отделом специальной физподготовки детско-юношеского клуба при спортивном комплексе посёлка «Искра» нашего, то есть Котельничского, района. Турист-байдарочник, организатор и руководитель многих водных и пеших походов, он давно хотел составить нам компанию, и вот нынче влился в экипаж.

Теперь, когда позади уже были организационные хлопоты и поезд, а впереди, буквально через час начнётся привычная бивачная жизнь, когда за стеклом летят назад боры и блистают под мостами речушки, мысли ваши приобретают этакую даже философичность.  Думается, - вот уже  третий год идём по Русскому Северу на север. Зачем идём, - знаем: по случаю и в честь. А ведь это, между прочим, не главное. Ради этого, в принципе, утилитарного, никто бы и пальцем не шевельнул. А главное – другое. Это – зов души. Вечный зов к тому исконному и поистине изначальному, что живёт у нас в глубинах сознания и наверно на генетическом уровне, заложенное и оставленное далекими-далекими нашими предками, когда становилась Россия молодая. А может и глубже ещё эти корни, о которых не всяк и знает, а ведомо разве специалистам очень узким. Таким, как доктор исторических наук и руководитель нескольких экспедиций на Крайний Север Валерий Дёмин.

Идея, которой он посвятил свою жизнь учёного, касается иссследований о возможном существовании легендарной Гипербореи, уникальной цивилизации, которая, якобы, владела знаниями в области многих высоких технологий и даже... строила самолёты. И если да, где она располагалась – В Гренландии, на Северном полюсе, в  Сибири или Карелии?

По его исследованиям, свидетельства о легендарной стране можно найти у древних историков, хотя доподлинно не известно, где она была расположена. Некоторые считают, что цивилизации гиперборейцев 15-20 тысяч лет. Однако, как же факты? Имеется карта английского мореплавателя Герарда Меркатора, сделанная им в 1595 году, с изображением материка Арктида и побережьем Северного океана вокруг с вполне узнаваемыми островами и реками. В сравнении с современными, эта его карта довольно не точна и допускает различные толкования. Однако даже и при этом расположение Гипербореи можно определять на территории Кольского полуострова. Если же считать, что под акваторией «Скифского океана», как называет его Меркатор, подразумевалось Карскоре море, то чудо-страну следует искать примерно на острове Таймыр. Есть версия о расположении таинственной земли в районе Северного полюса.

О существовании мифической страны Гипербореи я узнал ещё в начале семидесятых годов прошлого века, когда поступил в Пермский университет и начал изучать литературу Древней Греции. Так вот, по древнегреческой транскрипции «гипер» в переводе означает «за пределом» или «выше чего-либо», «борей» – северный ветер. По описанию античного историка Плиния Старшего, Гиперборея - «земля за Рипейскими горами, за злым северным ветром Бореем». Он даже указывает «прямой путь», где она находится:»За этими горами, по ту сторону Аквилона, проживает счастливый народ, который называется гиперборейцами. Солнце светит там в течение полугода. Светила восходят только однажды в год при летнем солнцестоянии, а заходят только при зимнем.

Не менее фантастично описывают Гиперборею другие античные авторы. Согласно некоторым из них, гиперборейцы посещали Древнюю Элладу, почитались за богов и даже учили греков умению слагать поэмы и музыкальные произведения, открыли им основы философии и медицины.

Попытки найти на нашем Севере хоть какие-то следы существования Гипербореи предпринимались уже в минувшем веке. В 1922 году в район Сейдозера и Ловозера, что в Мурманской области была направлена экспедиция под руководством Барченко, поддержанная лично... председателем ВЧК Феликсом Дзержинским. Материалы её были изучены на Лубянке и... исчезли, а сам Барченко – репрессирован и расстрелян.

В 1997 году уже профессор Валерий Дёмин вернулся в эти края с поисковиками и обнаружил немало находок, которые дают возможность говорить о том, что его идея имеет основание. Экспедиция обнаружила, например, странный кубический камень огромных размеров, будто неведомым инструментом высеченный из скалы. А через пару километров отсюда прямо на скале увидели изображение словно бы распятого человека. Рядом было расположено несколько правильных пирамид в форме тетраэдров, напоминающих египетские, только в миниатюре. Такие же были обнаружены вблизи Полярного круга в ряде стран Северной Европы. Любопытно также, что древние пиктограммы на карельских скалах изображают неведомых животных и странные конструкции, чем-то напоминающие ... современные самолёты. По мнению профессора, всё найденное  позволяют предположить, что когда-то на севере нашей теперешней родины процветала высокоразвитая цивилизация, а климат был сравним с нынешним средиземноморским. Она могла погибнуть в результате мощного катаклизма – например, падения гигантского метеорита. Мог быть и ядерный взрыв.

Если так, то Гиперборея не ушла бесследно. Она оставила после себя потомков – ариев, а те в свою очередь – славян и россиян. Это может означать, что мы – потомки самой древней и загадочной цивилизации на планете. И приятно сознавать, что я и друзья мои по команде кто дважды, кто уже трижды побывав в Карелии на горных реках именно в этих местах, возможно, посетили, оказывается, древнюю нашу прародину – Гиперборею.

Вот куда заводят порой  вольные размышления, когда ничего не остаётся более, кроме как глядеть в окно в ожидании конца пути и предаваться досужим умозаключениям.



ЗДРАВСТВУЙ, МАТУШКА-ДВИНА
До Красноборска долетели моментально и без четверти девять утра уже выгружались у аккуратного желтого дома Чирковых и перетаскивали во дворик вещи. Гостеприимные хозяева уже ждали, накрыли стол, и был длинный завтрак с подарками «с Вятки» и расспросами о здоровье, делах и планах. Потом пошли в храм к отцу Валентину, как обещали год назад, но дома его не оказалось – уехал в Архангельск в епархиальное управление. Матушка Татьяна, только что перед нами принявшая после сна ванну, в махровом розовом банном халате и с длинными распущенными и ещё мокрыми волосами, приняла нас на просторной веранде огромного поповского дома. Мы оставили в подарок книги и газеты о нашем путешествии с очерком об отце Валентине и о ней и подивились обилию спортивных тренажёров, которыми заставлена была вся веранда. На что матушка Татьяна сказала, что их семье священнослужителей ничто светское не чуждо и «детей надо развивать».

Вернувшись «домой», то есть к нашим хозяевам, мы нашли на заднем дворике за баней и на подволоке хозяйственного сарайчика каркас нашего судна и все оставленные год назад вещи в полной сохранности и неприкосновенности и ещё раз подивились уважению северян к плодам чужого труда и строгому табу на чужое. А потом пошли на берег и несколько минут, замерев на краю берегового обрыва, любовались утренней матушкой-Двиной, необъятно развеличившейся на полсвета в тающем тумане позднего утра.

А потом был жаркий, даже знойный рабочий день до позднего вечера. В прошлом году, как я уже рассказывал, мы две недели откровенно мерзли. Ночью, а часто и днем, - дождь. Постоянно мощный ветер в лицо с Северного Ледовитого океана. И это на макушке лета! Всю вторую половину июля! Местные жители по берегам, завидя нас, синих о стужи, в кашле и соплях, говорили, помнится, сокрушенно:

-Ребята, чо вы к нам в это время приперлись? К нам надо в первой половине августа.

Вот мы, помня это мнение двинян, и появились нынче в конце июля. И то ли климатический закон тому порукой, то ли святитель наш Николай-чудотворец, покровитель мореходов, в утешение за прошлогодние муки и в милость за многочисленные свечи, зажженные с молитвами у икон его во всех прибрежных храмах чудо сотворил, - а только погода была нынче, забегая вперёд, скажу, - просто крымская. Все двенадцать “чистых” дней на воде зной был часто далеко за 30. По пескам идешь, как по сковородке. И это вблизи Северного полярного круга! Команда с утра до вечера в плавках, а рюкзаки у всех от прошлогоднего страха туго набиты теплыми вещами, оказавшимися нынче, к счастью, ненужными.

Примечательно, что о небывалой здесь жаре этим летом, пришедшей, кстати, с севера, писал в июльском номере даже респектабельный американкий журнал “Newsweek”, поместивший панорамный снимок залитого солнцем и забитого людьми Северодвинского пляжа с атомной подводной лодкой на горизонте — явно компьютерный «фотошоп».

А еще подарок святителя! Из двенадцати дней восемь дул крепкий, ровный и почти “чистый” фордевинд - самый любимый у мореходов  и “самый попутный” ветер - в корму. И тогда не надо грести, а только держать яхту в фарватере или в легком галсе и наслаждаться “халявой”. В один из таких дней и был установлен абсолютный рекорд всех водных путешествий за два десятка лет - 52 километра. Это хорошая байдарочная скорость. Общий транспортный вес яхты с нами и скарбом около тонны, а движитель лишь ветер!

Погода здесь, на Севере, непредсказуема. Местные летописи буквально пестрят сообщениями о “мокрых летах”, когда всю губернию заливали дожди, пожарах от молний во время страшных гроз, 12-метровых против летнего меженя и мощных весенних половодьях, когда толстым льдом “срезало” не только целые острова на Двине, но и прибрежные деревни, ураганах и смерчах. Рассказами о том, как в конце весны и летом возвращалась зима со снегами и морозами.

Но обо всём этом, как всё нынче было, - рассказ впереди.


У ЛУКОМОРЬЯ – ДУБ ЗЕЛЁНЫЙ
Обычно день заезда бывает нерабочий, что-то вроде праздничного для экипажа, а поскольку он наполнен был радостными встречами и походами в село за продуктами, разборкой и осмотром снаряжения, так и прошёл бы в виде «санаторного». Но чтобы уж совсем без дела не сидеть и не коротать долгий вечер на лавочке, собрали, однако, две гондолы из шести, чтобы на завтра меньше осталось. Ночевали на сеновале, в сарайчике, где хозяева держат коз, и как же приячтно-счастливо было проснуться на другой день ранним тёплым утром на сене в запахах северного разнотравья, спуститься по лесенке во дворик, сходить искупаться на реку в тумане.

После завтрака, однако, - за работу, и к двум часам дня путешествовать было подано. Попрощались с хозяевами, поблагодарили за приют, «сели на воду» и подняли паруса. Дул спокойный ровный фордевинд, то есть прямой в корму, и веслами почти не работали. К трём часам воздух уже прогрелся, началась жара, как вчера, чуть не пекло, и команда принялась загорать – восполнять удовольствия за прошлогодний холод. Двина здесь, по меркам нашей Вятки, здесь уже необычайно широка, и идём ближе к левому крутому берегу. Так спокойнее да и ключ встретится, так воды набрать.

От жары и солнцепёка команда разленилась, и когда я поделился мыслями, которые пришли вчера в «Газели» о Гиперборее, - в смысле, мол, на древнюю прародину идём, - никто разговор сей не поддержал, потому как на жаре лень даже говорить. Однако, может солнышком головку напекло, а только по накопленным уже материалам ещё одно невольно наблюдение рождается, в «подтянутости» которого к теме, конечно, можно говорить, однако – факты...

Из древней истории скандинавов - датчан, норвежцев, шведов, «к которым» мы сейчас и плывём, известны две вольные финские страны - Кириаландия и Биармия. Первая простиралась от нынешнего Финского залива до самого моря Белого и вмещала в себя нынешнюю Финляндию, Олонецкую  часть Архангельской губернии и на востоке граничила с Биармией. Жители ее беспокоили набегами соседние земли и славились... волшебством больше, чем храбростью. Вторая – Биармия, по мнению скандинавов, занимала обширные территории от Северной Двины и Белого моря, включающие нынешние Архангельскую, Вологодскую, Кировскую области и Пермский край. Кстати, имя нынешней Перми произошло как раз от названия Биармии. Произнесите быстро слово «Биармия» и вы явственно услышите «Пермь». Простейшая фонетическая метаморфоза.

Земли восточнее Печоры в воображении  их были Иотунгеймом - отчизной ужасов природы и злого чародейства. Первое действительно историческое свидетельство о древней Биармии содержится в путешествии норвежского морехода Отера, который ещё в девятом веке обошёл Норд-Кан, доплыл до устья Северной Двины и слышал от жителей многое о стране их и соседних землях.

Мифологизированная и сильно мистифицированная упоминаниями об ужасах природы этих мест и силах злого волшебства и чародейства её обитателей история многие века,  между прочим, питала любопытство грубых умов... москвитян. Для них Север России был тогда предметом баснословия. Уверяли, что там, на берегах океана, к которому мы уж третий год плывём, в горах, пылает неугасимый огонь самого Чистилища. Что в Лукоморье есть люди, которые ежегодно 27 ноября, в день святого Георгия умирают, а  24 апреля оживают. Что они перед смертью сносят товары свои в одно место, где соседи в течение зимы  могут брать оные, за всякую вещь оставляя плату и не смея обманывать, ибо мертвецы, воскресая весной,  наказывают бессовестных. Что там есть и другие чудесные люди, покрытые звериной шерстью, с собачьими головами, с лицом на груди, с длинными руками, но безногие, а ещё... человекообразные рыбы?..

Что говорить о древних москвитянах, если всё Поморье считало, что именно их соседи карелы напускают на него скорби. Даже по русским летописям известно, что чудское племя, к которому принадлежат карелы, славилось, волхвами, колдунами и чародеями, которые сжигаемы были в Новгороде. Карелы при смерти завещали родным ведомые ими наговоры и чарованья. А поморы все свои даже морские белезни приписывали не столько злым духам, сколько злобе какого-нибудь карела.

Впрочнем, с умов грубых что и взять? Однако, стоит справедливо отметить, что древний наш Север и населяющие его этносы, как писал Карамзин в знаменитой своей «Истории государства Российского», всегда стремились к наукам и художествам, которые были постоянными спутниками христианства, водворяясь вначале в мирных обителях молитвы. Благочестивые иноки и путешественники были первыми наблюдателями тверди небесной, замечая с точностью явления комет, солнечные и луные затмения. А увидев в отдаленных странах знаменитые святостью места и приобретая географические сведения записывали их, создавая летописи, и спасли тем самым от забвения память об  Отечестве и его героях.

В связи с этим  ещё одна догадка, словно озарение, приходит. Не в этих ли мифологизированных представлениях грубых умов москвитян о волшебстве и чародействе обитателей древнего полуночного Севера родились у Александра Сергеевича Пушкина сказочные мотивы и образный строй предисловия к поэме «Руслан и Людмила»? Вспомните его, на всю жизнь запавшее в память ещё в раннем детстве, и в образах его найдёте немало мотивов из тех мифов о стране полуночной. Ярким подтверждением тому, между прочим, является уже... первое слово первой строки поэмы, вспомните:

У Лукоморья дуб зелёный...

Читая или вспоминая эту замечательную первую строчку,  десятки поколений россиян и любителей русской литературы во всём мире не видели за этим словом - Лукоморье – ничего, кроме благозвучного сказочного образа некоего берега у некоего моря, над которым...
Через леса, через моря
Колдун несёт богатыря...

И где...
Тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской...

А ведь у Лукоморья, между прочим, есть... конкретное место на карте. И находится оно между Зимним берегом Белого моря, то есть, берегом восточнее Архангельска, и полуостровом Таймыр и устьем Лены в море Лаптевых. То есть, побережье Северного ледовитого океана восточнее Печоры - как раз того самого мифического Иотунгейма - страны ужасов природы и злого чародейства, над которой «колдун носил богатыря». Потому что едва ли ещё какое место на Земном шаре какого континента, омываемого морем или океаном, имеет такую «маштабно-могучую» изрезанность берегов, то есть изгибов – излучин, лук. Отсюда и Лукоморье – изгиб берега моря.

Что же касается «дуба зелёного», который у Пушкина растёт «у Лукоморья», так то уж самая натуральная сказка исключительно «для красного словца». Потому что дуб – товарищ южный, у Лукоморья на берегу ледовитого океана жить не может, а самая северная дубовая роща в стране... у нас под Котельничем. А это - самый юг Русского Севера. Впрочем, последнее замечание, конечно, не из занудства, а - к слову. 


ПЫШНАЯ КЛЮКВА  И БЕЛЫЙ МЕДВЕДЬ
К вечеру жара спала, и когда на высоком левом берегу увидели крайние дома деревни, как по карте оказалось – Пермогорье, решили выйти подняться-поразмяться.

Типичная брошенная северная деревня, существующая теперь как дачная. Две старые брошенные церкви, погост. Живописно вокруг, поснимал в удовольствие. На том конце деревни от реки – красный телефонный портал на столбе – один из многих тысяч никому не нужных, но установленных по всей России в безлюдных, оставшихся лишь на карте, деревнях, - кто-то «наверху» хорошо погрел руки. В деревне, конечно, нет ни магазина, ни другой «социнфраструктуры», а «живых», точнее – полуживых, как вскоре оказалось,  лишь три пьяных дачника на лавке у «скворечника», курят и на вопросы таращатся и мычат.

Вернулись. Шли ещё пару часиков в удовольствие по сонной реке. На ночлег встали в устье какой-то речки, на ночь перегородили сетёшкой залив. Сварил команде ведро борща с мясом. Пока хлебали «горяченькое», подвели итоги первого, пусть и неполного, но всё же ходового дня. Прикинули по карте – 27 километров. Неплохо начали, если учесть, что контрольная норма, выработанная годами, - 30 километров в полный ходовой день.

После ужина, когда вещи в палатке, а «стол» у костра относительно прибран, наступает пора «посиделок». Достал пачку июльских, уже не нужных, подаренных Владимиром Павловичем Чирковым, районных газет «Знамя» посмотреть, чем район живёт. Листаю, обращая к свету костра. На полосах – всё, как всегда, как везде в такого рода газетках. Черевковский район электросетей ведёт профилактику оборудования, а потому вырубает свет в селе,  на предприятиях и в посёлках. Прогноз погоды – тепло и «без осадков». Это нам – очень замечательно. А вот не замечательно – на междугородке повысили плату за проезд. Была рубль с километра, стала рубль двадцать пять. Значит, чем дальше нынче спустимся, тем дороже станет возвращаться. В районе побывала экспедиция памяти: школьники собирали материал о погибших на Кавказе в «Книгу памяти». 

А вот... кажется... уже сенсация. Когда это?.. Месяцем всего раньше, ровно за месяц до нашего появления у Красноборска переплывал Двину... белый медведь! И сомнений даже нет! Вот он, на снимке на первой полосе в номере за  вторник, 4 июля, – рассекает седую воду, по сторонам – аж волны с бурунами. И статья об этом здоровенная. Оказывается, дело было так.

Вышел в десять вечера на крутой бережок (непонятно у какого населённого пункта) некий Владимир Александрович Воронцов (неизвестно опять же, где работающий), сел на лавочку покурить, а на колени бинокль положил. Он когда курит (даже если в предбаннике) него всегда на коленях бинокль – строго! Курит, на Двину сверху глядит (без бинокля пока) и видит: то ли выдра, то ли собака наперерез барже с лесом плывёт. Вскинул бинокль, пригляделся, - медведь! Да белый! И - наперерез барже! И что? Медведи, а тем более белые, они  всегда наперез баржам норовят! Если реку захотят переплыть, специально барж дожидаются.   И лучше, если – с лесом! А чайки, заразы, так над ним и кружат и атакуют, и клюют прямо в голову, в самую макушку прямо – вот заразы. И не боятся медведя - главно дело! А чо его бояться, медведя-то? Тем более белого. Мудёр ли он весь-то? Он ведь вроде выдры. Или собаки. Да и перепугался что-то весь, ныряет под воду – от чаек спасается. А как вынырнет так озирается – чаек боится.  А так сомнений никаких! И глазки у него вон чёрненькие, и носик, и ушки. У белых медведей, у них ушки особенно чёрненькие, ну просто как сажа. Просто как дёготь – чёрные-чёрные, - чтобы в снегах маскироваться. В блеске льдов и снегов Антарктиды с черными ушками это особенно удобно!

Вот сенсация, так уж сенсация, подумал Володя Воронцов, кому скажи, не поверят, засмеют. Побежал домой, а там жена, Надежда Степановна (у Владимиров Александровичей жёны всегда Надежды Степановны – с этим тоже строго!) уж ему видеокамеру подаёт (ага, в одиннадцать часов ночи у неё уж и аккумуляторы заряжены, кассета свежая, на объективе – ни пылинки). Она как сердцем чуяла, знала просто, что именно сегодня будет гость издалека.

И вернулись они на бережок вдвоём, стали белого медведя снимать. Снимали его, снимали, снимали-снимали, даже устали. Надежда Степановна, так та зевать даже стала – до того надоело, что спать захотелось. А белый медведь к барже не поплыл: чайки достали, и к их берегу вернулся. И вышел бы полежать пообсохнуть, да тут рыбаки с поплавочными сидели, так он побоялся, и на ту сторону свернул.

-А назавтра была Красноборская ярмарка, - рассказывает будто бы Надежда Степановна спецу по газетной развесистой клюкве Ларисе Батяевой, автору статьи. - Вернулись из гостей уже к полуночи. Но я не выдержала, пошла на берег. Вдруг, думаю, снова высмотрю.(Если из гостей, тем более после ярмарки, домой к полуночи вернуться, - все мысли будут только о белых медведях!).
   
-И правда, - продолжает натуралистка Надя с помощью журналистки Лары. - Гляжу – плывёт. (Ну, человек специально ждал, пока они из гостей вернутся!). Течением его к Красноборску эдак сносит. Я – за Володей: хватай, говорю, камеру, он снова купается. (А Володя после ярмарки и гостей и не спал - медведя ждал). Когда прибежали, он за поворотом скрылся. Володя подождал и уж собирался уходить, как медведь появился из-за поворота. Плывёт это себе вдоль берега, где течения меньше. И снова мимо нас вальяжно проплывает... (Ну да, и укладку днём успел сделать, и ушки притемнить, и хвостиком – приветливо!). А на завтра мы уехали в Вологду.

   А в конце статьи, ниже подписи Лариски,  для правдоподобности – извинение редакции за некачественный снимок. Съёмка, мол, любительская, да сделана ночью, хоть и белой, да свету было мало. А хоть бы и всё так и творческие трудности, а у зверька, который то ли в луже, то ли в ручье каком плывёт, на снимке и впрямь носик и глазик чёрненькие, а уж об ушах и говорить нечего – большие, круглые и чёрные, как дёготь. Чёрные-чёрные! Ну прямо вылитый белый медведь! А чо удивляться? Не верите? Напра-асно! Вы прикиньте. От Северного полюса до Архангельска морем-океаном по параллелям -  всего 35 с половиной градусов или 3930 километров. Да от Архангельска хоть по  Двине, хоть по берегу пешком ещё 545. Получается всего 4475 километров.  Чо это – для медведя? Тем более белого.

   ...Такая вот «вологодская бухтина» - очень в духе Василия Белова. И заняла она почти всю первую полосу газеты. И ведь за вторник, главное. Кажется, с чего бы государственной газете на такую туфту  бумагу тратить? Ан резон есть – подписка идёт. Тут с читателем, брат, не шути. Завлекай его хоть чем. Хоть бухтинами про белых медведей, - чтобы газетку из рук рвали. Бумага стерпит.
   А потом мы пошли спать.


ОЛЕНЬ – ЗОЛОТЫЕ РОГА
Было уже глубоко за полночь, когда я отчего-то проснулся. В сосновом бору за головами ровно и мощно шумит ветер. В устье речки, у которой стоим, гонит волны с Двины. С плеском и мерно катятся они на наш песчаный мыс, тают с шипинием. По шатру палатки хлопают плети плакучей ивы. Первая мысль – хорошо, если поветерь. Пусть бы до утра и на завтра продержалась. Да кабы сеть не унесло. Ладно – спать...

А потом наступило утро и это было утро первого августа. Тихое, ни ветринки кругом, ни шума в бору, ни плеска воды. Вылезли на волю «погоду понюхать» - тишь и теплынь, а ночные тучки вон уже уносит за горизонт. Пошли ради зарядки сеть убирать. Ничего уловчик: густёрка, окушки, голавлики приличные, щурёнок, вон ещё один. В сумме килограмма где-то под четыре. Значит, вечером – уха. Живём, ребята!

На завтрак доели вчерашний борщ, попили чаю с красноборским печеньем, «зарядили» на костёр котёл под компот, чтобы на судне днём пить. Сделали впервые на весу, на руках, новый полиэтиленовый вкладыш для гондолы, заменили заднюю правую, которая что-то сильно травит. А через час уже «болтались в фарватере», поигрывая вёселками в своё удовольствие. А на речном раздолье – тишина, теплыть, ни комарика. Межонное время середины лета – отдыхай, мама не горюй.

Погрёб немного, отложил весло, достал с «бака» пакет с рыбой – надо почистить да подсолить.  Рыбка некрупная, сидишь ковыряешься, кишки – за борт, все колени в чешуе. Пока отвлечёшься, а потом на берег глянешь, - уж новая картинка. Интересно. А денёк разгуливается, стаёт жарко. Слева по берегу леса пошли. Да какие! Чёрные-дремучие! Сказочные, прямо! Будто Машенька и Медведь! И эта бухтина вчерашняя вспомнилась  - про белого медведя. Про Лукоморье, дуб зелёный, вокруг которого ходит кот учёный и заливает всякие байки. Народ здешний северный, - да и мы, вятские, недалеко ушли, родня, как-никак, - очень уж всякие байки любит и вдохновенно отдаётся игре. Оттого и пословица любимая: чем с плачем жить, лучше с песней умереть.

Сказок вообще полно в духовной культуре любого этноса и территории. У родителей моей бабушки, Александры Кирилловны Шулятьевой, в детстве был самый большой дом в деревне. И зимами на посиделки за пятачок на керосин прадед мой пускал молодёжь, и бабушка-девчушка  в своем детстве-юности многого чего наслушалась-навиделать с полатей из «фольклорно-этнографического творчества». А поскольку я долго был её единственным внуком и в детский сад не ходил, получил воспитание в духе народной песенно-сказовой культуры. Она и привила мне любовь к сказкам, и с раннего детства я любил их и много читал. И не только русских, а китайских, чукотских, финских. Читаю и теперь. В основном, северные. То есть, опять же по маршруту экспедиции.

Например, когда по Коми шли, вспоминалась  коми-пермяцкая сказка «Как заяц охотника Епу проучил». Пошёл бедный охотник Епа на охоту и увидел зайца, прицелился. А заяц, жизнь свою спасая и зная, как падок всякий бедный на халяву,  стал ему заливать о том, как этот Епа разбогатеет, когда его убьет и как после продажи его шкурки и потом многократной и всё более выгодной перепродажи всё более ценных шкурок и предметов он разбогатеет. И до того  красиво зайчик врал, что Епа, умилясь воображённому счастью даже глазки закрыл, - и зайчик убежал.

А вот коми-язвинская сказка «Сучок-сусачок» (Наша «Мальчик с пальчик»). Богатые муж и жена не имели детей. Пошел хозяин в лес, стал дрова рубить и палец отрубил. И получился из него мальчик. Поехали родители в город за покупками, а мальчик вышел на улицу, налетели черные птицы и унесли его. Сели птицы в траву и, почуяв человеческий дух, подошла к ним Оборениха (наша Баба Яга) схватила мальчика и утащила в свое логово. Потом отлучилась, мальчик выскочил и залез на ёлку. Стала Оборениха елку грызть, чтобы свалить, а прилетели гуси-лебеди, сняли с ёлки Сусачка и принесли домой на лавочку. С тех пор сусачок всегда родителей слушается и один никуда не ходит.

Известно, что сказки: русские, китайские, чукотские – не важно, потому и называются народными, что родились в результате многовекового устного народного творчества. Былая коммунистическая идеология, «кормившая» весь двадцатый век несколько поколений в былой стране СССР большой сказкой о коммунизме, сама создавала сказки помельче – политические. Одна такая, самая натуральная без кавычек политическая называется «Сказка о солнце».  Эта сказка будто бы саамская - народа саамов, исконных жителей нашего Кольского полуострова, которая будто бы родилась в сердцах и сознании  оленеводов саамов кольской тундры(!) за Полярным кругом(!). В ней (с расчётом на умиление до слёз!) рассказывается о том, как долго-долго жили в тундре оленеводы саамы, прозябая и влача во тьме. И вот явился к ним бывший житель бывшего Симбирска давно уже покойный Владимир Ильич по кличке «ленин» (которого в Котласе голуби и чайки с головы загадили, - помните?), и принёс людям солнце. И стали с тех пор саамы жить в свете, в лучах счастья.

Подобного рода коммунистических сказок про ленина-ясно солнышко тогда полно ходило. И замазывали этими сказками величайший и несусветный абсурд возведения на шестой части суши Земного шара страны коммунизм, - страны-утопии, придуманной пять веков назад Томасом Мором и Кампанеллой в назидание миру, куда ходить нельзя. И вбухали ради этой утопии – политической сказки, которой, как и любой сказке, былью не стать, несколько поколений – миллионы живых людей, и такой нанесли урон самим уже основам духовной культуры народа – православию, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И очень не случайно, а по-христиански вполне даже  закономерно и понятно, что того, за которым пошли в эту утопию, Владимира Ульянова по кличке «ленин», до сих пор даже земля не приняла, и тело его почти век уже волочится, да не где-нибудь, а в выкопанной для него открытой яме в центре столицы нашей Родины Москвы, и всяк, кому не лень, бегает в эту яму поглядеть, как его тело волочится, давно уже протухшее и засохшее, но до сих пор не захороненное. В молодости, а именно в 1981 году, весной,  был и я у него  в этой яме и видел, как он там валяется, - чу-де-са! И почти век уже статуи его, главного утописта на планете и поругателя веры Христовой, многими тысячами расставленные по всем городам и весям государства, откинутого им на задворки истории, с головы до пят обгаживают голуби, чайки и прочие райские птички. И право! Всякому воздастся по делам его.

Это невольное отвлечение от главного – наслаждения путешествием, - может, оттого пришло, что головку напекло посреди реки на яхте, а может, потому, что подобный вывод за весь двадцатый век уж давно укрепился в народном сознании. Но это - сейчас, в пору осознания. Но пройдёт немного времени, и даже его, этот вывод, забудут. А останется, как до сих пор живёт, народная память духовной культуры Русского Севера – бывальщины, сказки, былины. Ведь по всему Поморью веками в рыболовецких избушках на промыслах вечерами, по субботам и праздникам на разного рода посиделках тянулись волшебные сказки про бабу-ягу костяную ногу, про царя Берендея, Яшку – красную рубашку, пелись предания  про Романа Митриевича, Егорья – света-храброго, про царя Ивана Грозного, про Иосифа Царевича прекрасного.

Даже отправляясь на промысел - зверобойный, рыбный, лесной, - печорцы, мезенцы, двиняне, онежане, кемляне непременно подряжали с собой сказочника - певца былин, причём, на очень выгодных в сравнении с промысловиками условиях. Таким же признанием пользовались женщины-поэтессы, слагательницы причетов, плачей, песен, истолковательницы чужого горя и радости.

Были такие хранители устрого народного творчества и в среде морского сословия, и поморы брали их с собой на корабль. И слово служило великую и ничем не заменимую службу артелям промысловиков на дальних, диких, пустых берегах, где студеное море угрюмо и жестоко. И на самом последнем утлом кораблике на равной доле с самым ловким промышленником была песня и сказка. Чтобы в мрачные дни люди не упали духом, не одичали за долгую зимовку среди полярной ночи.

Теперь, конечно, уже ушла стара мода с высокого комода, но по прежнему в народной духовной культуре, старинных песнях, сказках и преданиях остался символом солнца и света на Севере Олень-Золотые Рога. Не стучит, не гремит, не копытом говорит, а стрелой калёной по синему небу несется олень златорогий - око и образ светлого бога Ярилы – красно солнышко.


А БАРЖА - С ДРОВАМИ
Идя по реке, невольно наблюдаешь жизнь ее и людей в прибрежных деревнях, поселках и селах. Здесь - как у нас, как везде по России. Колхозы рухнули, иные еще держатся, и неоглядные просторы прибрежных лугов зарастают тальником и осинником. Леспромхозы  в большинстве закрылись. Не потому, что леса нет - он растет, как рос и раньше. А потому, что там, “наверху”, ни вару, ни желания нет развивать экономику Отечества. Да и зачем, если “Запад нам поможет”.

Двина-матушка, как любовно называют ее те, кто еще живет по берегам, кормившая раньше народ лесом, кормит и теперь тех, кто не умер и не уехал в Архангельск или Котлас, многочисленных дачников - рыбой, грибами, таежным “диким мясом”, морохой, черницей, брусницей, прочей ягодой, которые надо еще успеть собрать, заготовить на зиму или суметь продать на большой республиканской автостраде, идущей по всему левому бурегу, чтобы купить ребенку к школе штаны или пороху к зимней охоте.

Впрочем, лесом еще кормятся. Забегая вперёд скажу, что из двенадцати дней похода пять подряд, которые пришлись на среднее течение Двины, виделись одни и те же картины. Вон справа по урезу вод под высоким берегом бунты леса, и плавучий кран с высоко вскинутой в небо рукой-стрелой хватает его пачками и грузит на баржу - далеко по реке деревянный грохот катится, будто гроза надвигается. Наверху, по берегу, дорога, и по ней, тяжело рыча, ползут лесовозы, сворачивают и осторожно-медленно спускаются по распадку в береге к воде под разгрузку. А навстречу им, уступая дорогу, уже бойко пылят, грохоча прицепами, порожние, - направились в делянки. Напротив, под левым невысоким берегом, - порожние баржи, где две, где четыре, и теплоходы наготове, чтобы подать под правый на погрузку.

В эти дни на реке гляди в оба и уступай дорогу “старшим”. Вот навстречу вам белый красавец теплоход тяжело толкает вверх по течению длиннющую баржу, высоко, под ватерлинию, груженную лесом, - это в Коряжму или в Сыктывкар на целлюлозно-бумажные комбинаты. Или потребителям на дрова. Потому что лес в основном не деловой, тонкомерок, переспелый или полугнилой. Оглянешься - другой такой же бело-гордый сверху идет и три-четыре баржи порожние толкает. Опять посторонись, очистить ему фарватер.

А еще впечатление. Не знаю, как ребята, но я нигде и никогда не видал в одном месте столько журавлей. Чаще парами или группами, а то и целыми стаями в тридцать-пятьдесят-семьдесят особей гуляют по пескам, летают над тайгой и рекой, курлычут радостно. Им, южным жителям, летом здесь привольно. Огромные, почти безлюдные пространства, где их никто не пугает, необъятные болота с обилием корма позволяют спокойно выводить-растить потомство, нагуливать жир к осенним перелетам. И так они на клюкве-голубице да лягушках отъедаются, что однажды утром глядим: по откосу песков шагает пара. И стали восхищаться: “Какие красивые лоси! Гляньте! Вон самец впереди, а вон лосиха!” А лоси эти, не доходя до ивняка, вдруг...  подпрыгнули, замахали крыльями и улетели на соседнее болото.

Везде своя жизнь.

 ... После полудня сегодня прошли Черевково, которое осталось слева за островом. Хорошо идём под парусом, почти не гребём, а километров 7 в час с течением и ветром получается. Недурно! А вот по правому берегу – Череменинская. Здесь крутой поворот, берег подмывает, и полдеревни уже поглотила Двина. Народ весь уехал, дома бросили, и один за другим по обоим рядам их каждую весну и лето валит под берег. Вот очередной дом на погибель. Брёвна фасадной, обращённой к реке, стены по всему обрыву раскатились вкривь и вкось. Тут же фрагменты хозяйственных построек, дощанной туалет с доской, на которую садились на корточки, лохмотья рубероида. Когда-то строили, хлопотали, деньги и силы тратили, жили, и не думали, что к ним Двина придёт! Ниже деревни – смешанный лес и крутой берег тоже весь усыпан подмытыми берёзами и осинами.

В 6 вечера прошли 505 километр и встали на ночлег на косе с заливчиком. Я остался готовить костёр да поварить, ребята пошли с сетёшкой поботать, потому что время есть и с палаткой успеется. Заливчик попался так себе, и через полчаса рыбаки вернулись, кинули под ноги мне в пакете рыбки килограмма три. А поскольку очищенной и подсолёной утренней было четыре, почистил да свалил в ведро и эту да картофелин несколько, лаврушки-лука-перца, и получилось что-то - не знаю: то ли уха слишком густая, то ли каша рыбная жидкая. Что не съедим, птички доклюют.

ДОРОГА К ХРАМУ
Когда долго идешь по реке и за плечами тысяча с лишним километров, одна республика и три области, есть возможность “посравнить да посмотреть”. И выводы часто не в пользу нас, вятских. Потому что мы, ко всему прочему, и нехристи. Не совсем, конечно, но далеко нам до тех, кто чтит ЕГО, а ОН взаимно благоволит.

Вспоминается из позапрошлого года Коми и Объячево, райцентр Прилузского района. На живописном крутом берегу замечательный новый, “с иголочки” храм - место паломничества верующей округи. Под ним, у воды, свежесрубленная, светящаяся янтарем бревен часовенка на оборудованном и освященном источнике. И ниже по реке такие же часовенки на ключах, даже если до ближайшей деревни неблизко. И люди идут - всяк своим крестным ходом.

Или иной раз идешь по реке - глухомань да тайга кругом. И вдруг видишь - высоко на берегу опять часовенка с беседкой и крестом. То жители ближней деревни в память о погибшем на реке соседе поставили - на свои деньги и своим трудом. И табличку медную с добрыми словами в память о нем над входом поместили - специально ездили в далекий Сыктывкар, в гравировальную мастерскую.

Значит, есть еще, сохранилось в душах людских то, на чем истинно и держатся и чем сильны души людские: со-страдание, со-участие, со-переживание и - Вера в Истину. А как миновали границу Коми и вошли в край наш вятский, так до самого устья Лузы, до впадения ее в Юг, - ни одной “живой” церкви, лишь две заброшенные развалюхи. И где мятушейся, униженной душе успокоение найти, куда податься?

Когда же вошли в Юг и Сухону - область Вологодскую, а потом и в Архангельскую - на Двину-матушку, будто опять в лоно Церкви вернулись - в том, высоком и духовном ее смысле.

О Великом Устюге, озлащенном куполами тридцати двух церквей, в которых побывали в прошлом году, уже не говорю. В них не только, считай, вся купеческая и лапотная Россия, а даже государи древней Московии мошной не поскупились. А вот нынче - Пермогорье с двумя храмами, каменным и деревянным. Тоже старые и не работают. Но что примечательно! Сюда, к ним, на веками намоленное место, освященное и помилованное Богом, везут своих покойных родных родственники их не только из округи, но и из мест на удивление неблизких. И хоронят под стенами или чуть поодаль и ставят тут, в безлюдье, современные и очень красивые памятники. И у многих венки свежие, цветы живые! А ведь в поселках и селах свои кладбища, но хоронить везут сюда! И такое близ Бога местечко выберут на опушке под вековыми елями, что стоишь у чужой могилы, а душа воспарила будто…

А дальше по реке - какое, однако, возрождение и восхождение к Богу по всей необъятной Архангельской епархии! О Красноборском настоятеле отце Валентине и спасенном от большевиков храме его я уже писал; креститься к нему - в очередь. Вот новый деревянный храм в Верхней Тойме. Высокий берег, купола - под облака. Необъятность Двины и горизонтов глаза колет. Сидишь на скамеечке в ожидании службы - век бы никуда отсюда не ушел! На другой же день по правому берегу, в километре от деревни Бурцевской, опять новый храм. Не деревянный - белокаменный. И как средь приволья зеленых холмов и голубых лесов по горизонтам сверкает он серебром своих стен, как гордо-утверждающе сияет в синеве небес многочисленными злащёнными своими куполами! И подумаешь: бедность кругом, как у нас, но ведь нашли же, нашли же деньги!

А вот центр огромной Архангельской области - Виноградовский район. В деревне Сельцо по левому берегу - красавица церковь о двух куполах, вся в лесах: реставрируют. Чуть ниже по реке, на правом берегу, в деревне Топса, хоть и домов здесь всего несколько, - опять церковь, двухэтажная, каменная, оригинальной архитектуры, но не работающая. Однако, думается, недолго ей забытой оставаться. Ибо место это прославлено самим великим государем Петром I.

В 1702 году, в третий свой приезд сюда, на Север, идя на лодьях по Двине в Архангельск, выходил он со свитой здесь, в Топсе, на берег и обедал у крестьянина Степана Юренского. А из царской милости и в память о сем подарил ему две серебряные чарки, именной серебряный перстень, несколько тарелок, что на стол ставили, и столько  земли, сколько он, Степан, оком окинет, как выйдет из избы. Но Юренский взял лишь 50 десятин - 54 с лишним гектара. Поскромничал.

Еще причина храму возродиться. Именно здесь, неподалеку, в Тулгасе, государь из-за бури вынужден был остановиться, и в честь своего спасения вместе с боярами построил на месте высадки часовню и поставил им же сделанный крест. По причине затопления во время ледохода часовню перенесли выше по берегу, в более безопасное место. А в народе она получила название “царевая” или “Петровская”.

Достраивается новая церковь в старом леспромхозовском поселке Рочегде - бело-голубое деревянное кружево резьбы по фронтонам и куполам. А вот только что открытый храм Иоанна Кронштадтского в райцентре Березнике, где и жителей-то две с половиной тысячи. Современный православный стиль, писанный маслом иконостас, изумительной красоты кованное золоченное паникадило под куполом. Подробнее об этом – немного погодя.

И как хорошо и покойно тут сердцу.
Как отдыхаешь душой от всего.



ОГНЕПАЛЬНЫЙ ПРОТОПОП
Но всё это сегодня, «на берегу», за столом в тиши кабинета вспоминается, когда можно мысленно и в прошлое глянуть, и опередить события по тексту. А чтобы себя и тебя, читатель, «наставить на путь истинный» - вернуть на маршрут, - приходится брать судовой журнал и листать календарные записи. Ага, - вот второе августа – это когда мы на другой день проснулись. Тихое было, помнится, утро, тёплое и ни ветринки, облачка в кудрявчиках над рекой. Пошли с Николаем Рычковым поблеснить в местной озеринке – да всё впустую. Остальной народ тоже рано встал. Подогрели вчерашнюю рыбную кашу, напоминающую уху, доели, а больше расплевали рыбу, собрали лагерь и в десять отчалили.

Хорошо по утру да по холодку, пока не жарко, полопатить в охотку, вместо зарядки. Сыт, свеж и бодр – плыви-любуйся на берега, предавайся безделью. Через час острова пошли, и надо опять добывать карту и прикидывать, в какую протоку двигать, чтобы не залететь в «карман». После островов деревни начались – Глинный Мыс, Алексеевская. Не выходим – нет необходимости да, пожалуй, и смысла: не жилые. Ближе к полудню поднялся ветер, правый боковой и градусов под 80, а то и 90. Забрали как можно подальше вправо – под ветер и под берег, бросили вёсла, подняли стаксель и грот, пошли галсом, удерживая яхту сколько возможно на тупом углу. Двина здесь уже довольно широкая, можно, говоря по-морскому, «бегать», то есть ходить реями, если ветер не фордевин, а потому – извлекаем развлечения. Яхте нашей удивляюсь.  Бескилевая, лёгкая, на воде – пушинка, всем ветрам открытая, ни одному не спорница, - а под парусами-то как идёт! Будто чаечка! Просто прелесть!

Но – за удовольствия надо платить, а здесь, на севере, они дорогие. Часам к двум небо вдруг затянуло, с Северного океана Ледовитого свинцово-ледовитые облака пошли грядами, потемнело и стало холодно. Команда полезла в мешки за свитерами, начала «запечатываться» в куртки, да пошла ещё высокая волна боковая, началась болтанка. И всё это – в фарватере, посреди реки, где направо и налево воды – полкилометра. А в лицо тебе ещё и брызги. Убирай паруса, берись за вёсла – начинай «преодолевать»...

В эти минуты не до удовольствий, а только бы судно держать, чтоб не сдувало, да вещи укрыть, чтобы не мокли, да сопли за борт сморкать успевать между гребками -  суровый север! И тем утешаешься, что это временно, игра, «в охотку», сам себе придумал, - единственно для «украшения жизни». А ведь для скольких в истории нашей ревнителей веры Христовой полуночные эти пределы были местом длительных ссылок и последним пристанищем в тяжкой земной юдоли. И уж кого в череде их никак нельзя забыть, так это воссиявшего не только в православии, а - шире - в российской истории протопопа Аввакума.

 О протопопе Аввакуме и им самим о себе написано немало. И  возжелавшему узнать о нём кое-что для «общего развития» совсем не надо идти в библиотеку - достаточно материала в интернете. Однако, из этого «кое-что» совершенно невозможно сложить реальный образ этого яркого исторического деятеля и его полной трагизма жизни.

Любители истории, для которых история – предмет ублажения досужей любознательности, знают его в лучшем случае как идеолога раскола в русской Православной Церкви ХVII века и даже основателя будто бы порождённого им старообрядчества. Учёные-историки, для которых история – профессия и предмет научных изысканий, давно сошлись во мнении, что Аваакум был пусть и яростным, но не главным, а лишь одним из видных, и восставших не только и не столько против церковных реформ Никона, а против самого уже царствующего престола. Потому как первопричиной раскола и старообрядчества был опять же не только и не столько религиозный фанатизм, а всё более нараставшее в русском народе возмущение против царей и господ и гнёта их феодальных устоев. Однако поскольку всякому автору позволено быть субъективным и в благородном семействе мыслителей «своё суждение иметь», рискну представить свой, совсем «не научный» и, смею надеяться, не затёртый в литературе взгляд на Аввакума и его трагедию как личности в истории.

Аввакум Петрович - мыслитель, писатель и публицист, автор более 70 литературных и публицистических произведений, -  между прочим, почти наш земляк. Родился в селе Лопатицы под Нижним Новгородом в семье священника по одной из версий в 1620 году, а сожжён был в Пустозёрске на Печоре в 1682.  То есть, годы жизни его пришлись на трёх царей Романовых: Михаила Фёдоровича,  Алексея Михайловича и Фёдора Алексеевича. Отца потерял рано и воспитывался богомольной матерью. В 18 лет женился на 14-летней (!) Анастасии Марковой, которая - забегая вперёд сказать - нарожала ему восьмерых детей, с которыми и хлебала с ним горе всю свою жизнь, шестерых похоронила и, надо думать, в глубине души не раз глубоко пожалела, что судьба связала её с этим дьячком.

Потому как  будучи уже в 22 года рукоположенным в дьяконы, супруг её дал полную волю своему резкому, вздорному, яростному, а по-простому говоря, «бараньему» характеру, особенно непримиримо-фанатичному в вопросах веры, христианской морали и чистоты нравов. И оттого где бы в молодости ни пытался служить, отовсюду был гоним и многократно и нещадно бит его же прихожанами и «коллегами» - за то, что в ту пору разнузданных нравов «унимал попов и баб от блудни». (За это любого будут бить нещадно!). Уже тогда к нему прочно и на всю жизнь приклеилось прозвище «неистовый», что у славян понимается как «буйно-помешанный».

 Родись он веком раньше или позже, с таким буйно-помешанным характером он в лучшем случае так и проволочился бы по заштатным церковушкам, пася и «окормляя бедных овечек», а то, глядишь, был бы лишён и сана. Но судьбой ему были уготованы, по словам поэта Некрасова, «путь славный, имя громкое – чохотка и Сибирь». Энергия и «фанатический задор» в сочетании с недюжинным даром проповедника были замечены при царствующем дворе, и уже в 32 года Аввакум был возведён в протопопы, служил в Казанском соборе в Москве и принимал участие в «кружке ревнителей благочестия», в который входил и... земляк его, Нижегородский митрополит Никита Минов из нижегородского же села Вельдеманова (сейчас Перевозский район Нижегородской области).

Кружок имел целью оживить религиозно-церковную жизнь в Московском государстве, улучшить нравственность населения и духовенства, насадить просвещение. А поскольку у земляков обнаружилось единство взглядов, Аввакум в числе других подписал челобитную царю с просьбой о назначении Никиты Минова (Никона) Патриархом. На этом у них единство взглядов и кончилось.

Взойдя на главный церковный престол, Патриарх Никон, человек крайне честолюбивый и эмоционально несдержанный (то есть, надо полагать, с рецидивами истерии), вздумал круто и самовластно подвергнуть исправлению старые православные церковные книги и обряды, которым несколько столетий следовала вся масса верующих, в соответствие с... греческими. Но утверждение в народе и у большей части священства мнения о превосходстве русского благочестия над греческим, а московского над Киевским, которое укрепилось в Северо-Восточной Руси после падения Константинополя, и резкость самих реформаторов во главе с царём и привели к расколу. К тому же его усугубляла царская власть, которая пытками, кнутом и дыбой поддерживала гонения на старую веру.

Личная обида на Никона за отстранение его от участия в исправлении книг, хамский и бесноватый характер, ревность к древним церковным благочестиям сделали Аввакума ярым противником Никона, и это выразилось в бешено-болезненных формах. По сути он возглавил движение за старую веру и за это по указу Никона был сослан в Сибирь. И начались многолетние мытарства его, семьи и детей на краю света: Тобольск, Енисейск, Даурия, Нерчинск, Шилка, Амур... И везде - проповедь «старой веры», конфликты с церковной и светской властью, тюрьмы, казематы, стужа, плети.

Но - ничто не помогло. После падения Никона государь Алексей Михайлович позволил Аввакуму вернуться в Москву. Но вместо благодарности за милость Аввакум шлёт челобитную, в которой обличает в ереси уже всю Русскую церковь. Результат – ссылка на другой край света: в Пустозёрск на Печёре и в  Мезень, где он в общей сложности и в основном в земляной яме на воде и хлебе провёл почти 17 лет. И даже отсюда, из этой своей уже пожизненной ямы продолжал идейно руководить расколом, приобретшим к тому времени в России формы и пределы, далеко выходящие за рамки церковных.

И до того он, видно, в этой яме досидел, что возомнил себя наместником Иисуса Христа на земле и послал царю всея Руси Фёдору Алексеевичу резкое письмо, в котором поносил всю Русскую Церковь и возносил хулу на царский дом. Долготерпение государево кончилось, и по его указу Аввакум был расстрижен и заживо сожжён в срубе из дров вместе с двумя другими такими же безумцами, получив последний сан в народе - «огнепального».

Если отдать должное истории, то сама суть старообрядческого сопротивления в народе была именно в мятеже против царя и его властей, а вовсе не в церковных распрях. Это видно уже из того, что и Степан Разин, а через сто лет после него и Емельян Пугачёв - вожди крестьянских войн против царей и господ – звали народ постоять и за «старую веру». Можно вспомнить также, что войскам царя Алексея на протяжение восьми лет не удавалось взять восставший Соловецкий монастырь, где заперлись не только монахи, стоявшие за старую веру, а и множество окрестных поморов и бойцов из войск Степана Разина, чей мятеж к тому времени был уже подавлен.

Этими полуденными мыслями своими уже поздно вечером, перед сном, когда путешествующий наш люд, наконец, угнездился в спальниках, я поделился с друзьями. И скоро все сошлись во мнении, что, если чисто по-человечески, в этой трагедии многодетной семьи нет никакого иного объяснения, как психическое помешательство её главы. Потому что в ту пору в России были тысячи священников и граждан «светских», в разной степени недовольных реформами Никона и гнётом царизма, но подавляющее большинство их самой главной ценностью считали лишь один раз данную им природой жизнь, дорожили благополучием своих семей и детей и не стремились дурь и блажь свою утешить борьбой с ветряными мельницами, которые, как раньше крутили крылами, так и после крутить будут. А всякого идейного (религиозного, политического) Дон-Кихота ждёт уже знакомый нам политический костёр «за великие на царский дом хулы». Потому что, как сказал товарищ Бальзак, «только дураки пытаются приспособить мир к себе, умные приспосабливаются». 



РОДИНА НЕПОВТОРИМАЯ
Другое утро, 3 августа, выдалось тоже тихое и теплое. Небо в недвижных барашках облачков, редкий клик журавлей на дальних болотах, безмолвное движение струй Двины под берегом – всё навевало умиротворение и лень. И забраться бы в шезлонг с книжкой, откинуться на тугую парусину, разнежиться на целый денек в безделье, да вот уж притча – надо путешествовать. А раз так, ну чтож, - позавтракали, погрузились неторопливо и вышли в десять, - раньше привычного обычного. И то ли от нечего делать более, как лопатить вёслами воду и созерцать берега, которые день ото дня удаляются в ширь, то ли от этой огромностии мира голубой полусферой над синей Двиной, а только опять то мажорно-торжественное чувство пришло, как тогда, перед Устюгом. И мысли такие все соответствующие. О высоком и вечном. О связи времен. Что жизнь коротка, а мир очень тесен.

Тот же Аввакум. Кто бы мог подумать, что вся почти жизнь моя окажется связанной реальными и зримыми, а более невидимыми, но оттого не менее прочными нитями с его житием и с теми местами, где тянул он свою тяжкую юдоль?!

В конце 60-х – начале 70-х годов теперь уж прошлого, ХХ-го, века мы с другом моим Михаилом Смышляевым служили в пограничных войсках в Забайкалье. Он – младшим командиром в Приаргунске на Аргуни, я – военным корреспондентом в Чите, в газете Забайкальского пограничного округа «Пограничник Забайкалья». И места эти – озеро Байкал, городки и посёлки Енисейск, Даурия, Нерчинск, реки Аргунь, Шилка, Амур, где по этапу гнали бесноватого Аввакума с бесконечно рожающей многострадалицей женой его, многократно пройдены нами пешком, проеханы на машинах, пройдены на катерах погранохраны, облётаны на военных самолетах и вертолётах. И с той поры в памяти об этих местах ничего у нас не осталось, кроме таёжной глухомани с дикими порожистыми реками, лютых морозов зимой, испепелённых солнцем необъятных степей летом, пропахших горячим камнем и полынью, безлюдья, безводья, бесхлебья и нищеты яранг редких пастухов. То же самое было и тогда, в пору появления здесь Аввакума. Но за нами были «тылы Родины», а он был один на один с природой.

А ведь есть и другое, важное не менее.

Через несколько лет после службы в Забайкалье во время учебы на филологическом факультете университета сначала подумалось, что привелось по программе, а потом утвердилось, что посчастливилось встретиться с его главной книгой «Житие протопопа Аввакума». Поначалу и поверхностно воспринятый мною как труд литературный для конца ХVII века пробы очень высокой, по мере жизненного и политического взросления он стал для меня кладезем мудрости духовной.  Я неоднократно перечитывал его, всякий раз с новым пониманием, и случилось так, что к полувековому юбилею окончательно утвердился в решении принять православие и был крещен в нашем Никольском храме в Котельниче. Для меня, в юности материалиста, коммуниста с 17-летним стажем и бывшего первого секретаря районного комитета коммунистического союза молодежи, носившего имя главного атеиста и воинствующего безбожника Ленина – антихриста во плоти на шестой части суши, этот путь души был не легок и не короток.

 И еще! Прошло сорок лет, - и мы с Михаилом опять практически в тех местах, на крайнем Севере, пусть не в Пустозёрске и не в Мезени, но плывём туда, за Полярный Круг, где в земляной яме провёл последнюю  треть жизни и где был сожжён этот фанатик.

Вот уж поистине тесен мир!


ПОД РОКОТ КОСМОДРОМА
На таком судне, как гондольная яхта мы ходим по рекам уже много лет. Надежная отлаженная конструкция, у каждого «насиженное» место вдоль бортов и свои  дополнительные особые обязанности плюсом к обычным – грести, когда нет ветра, посреди ли реки, в фарватере, вдоль ли берега, держась на нужном курсе. Мы с Михаилом сидим всегда на баке. За нами – походно-хозяйственный складик, с такелажем и инструментами. Между нами, ближе к мачте, всегда особо оберегаемая «штабная» сумка с разными ценными вещами экипажа. В ней фотоапараты, мобильные телефоны,  паспорта, общая касса, скупаемые по трассе сувениры домой, разная походная документация и карты. В смысле, конечно, географические.

Двина – не Молома и тем более не Луза, где, чтобы следить за прохождением маршрута, надо поминутно «точковать повороты», а потому большую карту добываем редко, в основном на привале. А тут Михаилу что-то среди дня придумалось «поизучать географию», он добыл главную карту – не рабочую, развернул во всю ширь  и вдруг объявляет, что мы сейчас проплываем мимо... космодрома Плесецк. Саша Петров и Коля Рычков, которые на юте, весла тут же побросали, приползли к нам по рюкзакам и сумкам и...  принялись над Михаилом прикалываться. Потому как, оно конечно, мы пересекаем сейчас параллель 62 градуса 40 минут, на которой  этот самый Плесецк. Но до него по нашей крупной карте – два лаптя на запад,  а на местности, - целых 150 километров. От маршрута «несколько», скажем мягко, в стороне, но всё равно приятно, поскольку даже у себя в Котельниче время от времени, по ночам особенно, видим, как выходят на орбиту ракеты, запускаемые здесь, в Плесецке.

Впрочем, космосом нас не удивишь. У нас, у вятских, свой земеля-космонавт, дважды юбилейный (50-й в стране и 100-й в мире), Виктор Петрович Савиных, чем никто по маршруту похвастаться не может. Ну, а поскольку на судне безделье, солнце морит и вёсла побросали, стал я рассказывать «о моих встречах со слоном», то есть на тему «я и космос», выбирая редкое и неофициальное. И воспоминаний, однако, набралось!..

 Самое первое – из 12 апреля 1961 года, когда мне было только девять полных лет. Учился я в школе поселка Фабрика ныне давно Лузского, тогда Лальского района, в третьем классе и был «октябренком – внучонком Ильича». Кончилась перемена после первого урока, по звонку собрались на второй. Входит в класс учительница русского языка, вся такая сияюще-счастливая (не помню фамилию, но помню лицо!) и объявляет счастливо-сияюще, что только что «наш советский человек побывал в космосе и звать его Юрий Алексеевич Гагарин». Помню, я схватил свой дневник, раскрыл на неделе, которая была, омакнул перо в чернильницу на парте и записал косо внизу правой страницы, где для подписи родителям, «Гагарин». А имя не записал и потом по дороге домой через лес, когда мы, ребятня из Таврического, бурно обсуждали это сказочное событие, несколько раз переспрашивал его имя. В те минуты я, конечно, не мог подозревать, что стану журналистом, и в профессии моей космическая тема станет постоянной.

После этого полета Гагарина, а в августе того же года – Титова, романтизированное общество «заболело» космосом. Учитель труда (не помню фамилию, но хорошо помню лицо), человек увлеченный техническим творчеством, создал при школьной мастерской кружок ракетомоделистов, в который из авиамодельного вошел и я. Мы строили ракеты от «карандашных» до полуметровых, не всегда удачно, но все же запускали их в «космос» - метров на 250, пустые и с мышами, о чем я уже рассказывал, и поглядеть на эти старты собиралась вся школа. Позднее я у себя в Таврическом стал строить и запускать ракеты самостоятельно. И что теперь поразительно, - Кировский областной Дворец пионеров высылал по моей просьбе, иногда партиями(!) ракетные двигатели для моделей – мощные фабричные пиропатроны! Мне - десятилетнему ребенку, в далекий тупиковый северный поселок! О других «рецидивах космической болезни» я уже рассказывал в главе «Не роняйте Гагарина».

Минуло ряд лет. Весной семьдесят восьмого я, будучи в должности первого секретаря Оричевского райкома ВЛКСМ, учился в Высшей комсомольской школе при ЦК ВЛКСМ в Москве. Занятия чередовались с экскурсиями, и в один из дней, а именно 12 апреля, в День космонавтики, повезли нас в подмосковный Звездный городок. Помимо обычных впечатлений экскурсанта, в числе которых «а вот дом, где жил Гагарин», в памяти остался... смачный, красивый, многоэтажный мат. Именно на нем, выходя из магазина на площади возле Дома культуры, пьяный авиаполковник выражал другому пьяному авиаполковнику свое отношение к «тем козлам в комиссии», похоже, медицинской, которые, исключили его из группы космонавтов, и пояснял, где он их всех видал со всем «ихним космосом» и что они с ним, космосом, сделали методом интима. Уж очень мне запомнился этот монолог на всю праздничную площадь в блеске апреля, пронизанный в то же время горечью оттого, что не будет у полковника возжеланных им, но обломавшихся звезд, денег, славы и карьеры.

Через пару дней по дороге из Суздаля свозили нас на место гибели Гагарина в березовом владимирском лесу. Здесь на небольшой расчищенной полянке, на месте воронки от взрыва самолета с Гагариным и Серегиным, бетонное кольцо со стеллой в центре и табличкой со скупыми скорбными словами. Стволы берез вокруг, сколь охватит глаз, повязаны (позавчера, в День космонавтики) алыми пионерскими галстуками и оттого вся полянка кажется алой. В стороне от кольца высокая береза, вершину которой срубил пикирующий самолет. Говорили, что от взрыва он разлетелся просто в пыль,  и до сих пор никто точно не знает, почему случилась эта трагедия, что первый космонавт планеты разбился.

Минул год. В конце апреля семьдесят девятого вдруг получаю из Звездного письмо от незнакомого мне Виктора Савиных, прочитавшего в оричевской «Искре» мой рассказ об экскурсии в Звездный и на место гибели Гагарина. Говорит, что он из оричевской деревни Березкины, работает в Звездном и посылает мне «если вы собираете» несколько марок со спецгашением в День космонавтики в Звездном городке. Человек не знакомый, марки я не собираю, а потому отнесся к письму равнодушно.

Минул месяц, настал конец мая. В один из дней, обычных рабочих, проходя по длинному редакционному коридору, смотрю – поднимается на наш второй по лестнице парень в рубашке и с «дипломатиком». Представился, - мол, я тот самый Виктор, автор письма, работаю в Звездном. И первая реакция, помню, - и что? Ну... молодец, что ты Виктор. А в Звездном и технички работают, и вообще полковники пьяные шатаются и матом выражаются. А я, провинциал, теперь что должен вокруг тебя, такого «звездного», ахать да прыгать? Однако, надо вежливо. Пригласил к себе, устроил за свободный стол напротив, а гость возьми да и пригласи меня сегодня на ночь на Вятку на рыбалку. Я поблагодарил, отказался, и вообще разговор как-то сразу не пошел. Потому что  уж больно мне ни сегодня, ни вчера было не до разговоров, потому что пошло бы оно все туда-сюда!.. Только что и с грохотом и гроздью проблем едва-едва оттрёсся от комсомола. Сижу на трех креслах, работы выше крыши и сегодня  еще, блин, газетный день. Через пару дней экзамены в госуниверситете, диплом, и... вообще я не рыбак. Остаток дня, то есть часа три, я метался между своим столом и типографией, готовя номер к сдаче, а гость из Звездного сидел напротив молча, а потом ушел на электричку.

Минуло ещё почти два года, настал март восемьдесят первого. В пятницу 7-го, когда я опять был за редактора, вызывает к себе секретарь райкома партии, вручает снимок на котором двое, и велит обязательно дать его в завтрашнем номере. Отчего, спрашиваю, такой переполох? Пятница и номер почти готов! А ты иди, говорит секретарь, и радио послушай.

Пока шел до редакции, снимок разглядывал. На нем, справа, тот парень в гражданке, а слева – полковник авиации. А когда в редакции пришел и радио включил, уже передавали, что парень этот, справа, - наш Виктор Савиных, а полковник слева – Владимир Коваленок и что они оба теперь в космосе. Вызвал водителя, вручил ему снимок, послал в областную типографию и велел без клише не возвращаться, - тогда ещё  травили их на цинке. А жену Татьяну и троюродную сестру Лидию Кувалдину, которые работали корреспондентами, послал в Берёзкины, к родителям Виктора, делать на будущий четверг разворот. Прошло четыре дня, и я сам побывал у родителей Виктора - Петра Кузьмича и Ольги Павловны в Березкиных, что в километре от станции Быстряги, а вернувшись, пошел сразу на почту и по просьбе Петра Кузьмича и за свои деньги послал на борт станции «Союз-4» две сочиненные мною поздравительные телеграммы.

Минул месяц. В конце апреля приезжает к нам замруководителя группы медицинского обеспечения полета доктор по фамилии Касьян, и я вручил ему пакет с тремя номерами «Искры» за 9, 16 и 18 марта с тем снимком на первой, разворотом, подготовленным женой и сестрой, и моими телеграммами, посланными в космос, и попросил доставить их ему на станцию с экипажем посещения, если это будет. Забегая на три месяца вперед, скажу, что те три номера «Искры», которые весили 39 граммов, были обеззаражены, посланы Виктору с экипажем посещения на борт станции, украшены специальными бортовыми печатями и, сделав с ним 200 оборотов вокруг Земного шара вернулись на землю, и Виктор Петрович вручил мне их в августе того же года, когда впервые после полета приехал на родину. И эта «космическая авантюра» до сих пор остаётся самой чудесной журналистской авантюрой из всех моих журналистских авантюр. Один и трех номеров «Искры», побывавших в космосе, я подарил на 70-летие газеты, а два хранятся в моем творческом архиве.

А еще из того памятного восемьдесят первого вспоминается всякое разное. В гостях у родителей Виктора в Березкиных я бывал неоднократно, однажды припозднился и остался ночевать. Утром пошел умыться-освежиться и увидел в ограде на досках вокруг колодца территорию в радиусе метра полтора плотно уставленную... пустыми бутылками, которых было тут не одна сотня. Со слов Петра Кузьмича оказалось, что буквально перед самым полетом сына в космос они с Ольгой Павловной продали в местный совхоз корову, которую по преклонности лет держать сил не стало, и что эту корову... пропили высокопоставленные визитеры, которые всю весну и лето через день да каждый день, а иногда и толпами наезжали в гости к родителям космонавта, засвидетельствовать свое к ним почтение и поздравить. При этом никому не приходило в голову прихватить с собой выпить-закусить, и Петру Кузьмичу приходилось проявлять гостеприимство...

Гостей в тот год в Березкиных из Кирова и Москвы было много, и визиты их заканчивались большими пьянками обычно в маленьком зале ресторана в Оричах. Была забронзовелая коммунистическая глухомань, в продовольственных магазинах — шаром покати,  и поэтому столы накрывались невероятно обильно. Настолько, что гостям и хозяевам района за одну «посадку» выпить и съесть все было совершенно невозможно, так собирались узким кругом на другой день и похмелялись так, что потом по два дня по домам отлеживались, страдая от космической славы малой родины и чувства личной через то к ней причастности. Так что у некоторых, со слабой психикой которые, даже с мозгами что-то этакое случалось. Как, например, у того полковника, тогдашнего командира воинской части в Марадыковском, что от Березкиных в пяти километрах, которая охраняла самый крупный в России арсенал авиабомб с химическим оружием. 

Приехал Виктор в очередной раз в гости к родителям в деревню погостить, а этот командующий арсеналом полковник решил нанести ему визит вежливости. Пока собирался да пока ехал, все представлял себе, как к дому подкатит, в котором космонавт, как его увидит и как строевым к нему шагом – по Уставу, чтобы четко все и носочек сапога надраенного тянуть на сорок от земли сантиметров, и чтобы голос командный и четкий, и чтобы всякий этакий службистский  звон!.. И вот он так все думал да себя настраивал, что как только к дому или в ограду, или в дом войдет, а там – Виктор! И сразу, - чтобы звонко! А получился смех.

В тот день я Виктора опять сопровождал – договорился с ним на интервью на полосу. Пока он сумку с подарками родителям в избе разбирал, пошел я в ограду справить малую нужду. Стою у хлева на гнилой соломе, писаю, слышу с улицы – машина подкатила. Обернулся, вижу в двери ограды – полковник ВВС выскакивает,  ко мне скоренько-торопко засеменил, а как дверь миновал и меня во тьме увидел, резко руку - к козырьку и строевым шагом по пыльным доскам ко мне чеканит. А как дочеканил метра за два, живот выпятил и резко, прямо в уши:

-Товарищ летчик-космонавт Союза Советских Социалистических республик!..

Звонко, четко и подобострастно, весь в напряжении таком, что край тульи фуражки мелко вибрирует,  докладывает он о порядке в своей части, поздравляет «Вас», то есть, меня, с прибытием на родную землю, себя называет. А я стою к нему вполоборота,  терпеливо слушаю и писаю - не прерывать же процесс, - а потом стряхнул последние капельки и  говорю вежливо:

-А Виктор – в избе. Пройдите, пожалуйста.

Такие вот истории тридцатилетней давности вспоминаются посреди Двины под рокот Плесецкого космодрома. Были и другие за эти годы разные и воспоминания по-своему достойные, только не стоит уж всем подряд грузить.


АРХАНГЕЛЬСКИЙ МУЖИК
Всякий наш поход чем-то примечателен - какой-нибудь особинкой, чтобы в исключение. Нынешний особенно богат был на встречи. Причём с людьми как будто бы случайными. Однако, видно, край здесь такой, что как ни встреча - так и в памяти надолго.

Вот наш хозяин, у которого мы в прошлом году остановились и к которому нынче вернулись, - Владимир Павлович Чирков. То, что хлебосольный, гостям рад и дом с женой вдвоем построили, так это здесь, в краях суровых, как бы не в диковину. А вот что мастер делать топоры - так это поискать по всей Двине, пожалуй. Работает он в здешней средней школе, преподает ребятам технологию. А топоры у него - хобби. И такие они получаются - в магазине никогда такое не увидишь - аккуратненькие, лёгкие, лезвия, как бритвы. В мастерской их у него две дюжины скопилось. Но не продает - раздаривает, и нам два подарил. Из рук бы не выпустил!

В лесном поселке Рочегда познакомились с архангелогородцем Сергеем Яковлевичем Шевчуком - приехал в отпуск отдохнуть и порыбачить. Слово за слово, и вскоре выясняется, что мы - на родине мировой знаменитости. Здесь учился и отсюда ушел в большой спорт знаменитый советский штангист Василий Алексеев, многократный  чемпион СССР, Европы и Мира. И с каким восторгом и гордостью, будто о сыне, рассказывает о своем земляке Сергей, точно помнит, в какие годы он становился олимпийским чемпионом, перечисляет его ордена и медали и что за свою спортивную жизнь установил 80 мировых рекордов. Я потом по справочнику сверил - все правда и точно от слова до слова. Между прочим, приглашал в гости на море Белое, в поселок Летний Наволок - на краю света, напротив Соловков.

А еще. Представьте - четверть века минуло, а многие в Подвинье хорошо помнят и с гордостью рассказывают о не менее знаменитом своем земляке Николае Семеновиче Сивкове. Это он еще в 1982 году, в пору перезрелого и до зеленой плесени забронзовелого коммунизма, вздумал восстать против чугунно-каменной системы и первым в России начал единолично выращивать бычков для местного совхоза. И таким образом начал борьбу за право быть не “его ничтожеством винтиком”, а Его Величеством Человеком и Хозяином на своей земле. Представьте, чего ему это стоило в те годы! Это о нем, вставшем у истоков фермерского движения в России, в 1986 году писатель Анатолий Стрелянный и режиссер Марина Голдовская сняли документальный фильм “Архангельский мужик”, который в 1987 году был показан по центральному телевидению и кадры из которого мне до сих пор помнятся.

Тогда он первым в стране получил в аренду 194 гектара земли и создал кооператив “Красная горка”. Однако один на “коммунистическом поле” не воин, и через 11 лет, в 1993-м, в возрасте всего  62 года Николай Сивков скончался. Но память о нем, пробившем первую брешь в казавшейся тогда монолитной стене утопической “общенародной”  экономики жива и ярка. Жива и его Красная Горка - не кооператив, а место - дом и хозяйственные постройки на красивом берегу Двины, где он, восставший против самой Системы, жил, работал и где снимали тот, потрясший страну, фильм. Когда идешь по реке, постройки эти по правому берегу долго привлекают взор основательностью и крепостью.

И еще встреча, уж совсем неожиданная, но оттого не менее приятная.

Ближе к вечеру, когда опять потеплело и солнце начало как в полдень, жарить, вдруг смотрим - сверху летят на крутой “резинке” под японской “Ямахой” на одном “кобчике” и в облаке пены. Подлетают, гасят скорость, вежливо чалятся к борту. Знакомимся.

Сергей Лебедев и Антон Стариков - обоим немного за двадцать. Москвичи. Первый - звукорежиссер, второй - актер театра “Сатирикон” Аркадия Райкина. На Двину приехали по речке покататься да разговеться водочкой. И все у них, начиная с лодки и мотора и кончая набором рюмочек из нержавейки, новое “с иголочки”, перед самым походом купленное. Но две вещи поразили особо.

Первая - навигатор от американской фирмы “Гармин”, на экране которого мы увидели… самих себя из космоса, наше место на реке, остров впереди. И, оказывается, на “картинку” эту работают… 32 спутника, вращаясь вокруг Земного шарика. Двадцать тысяч отслюнявил, “купил” нужную область - и плыви себе да на экранчик поглядывай. Навигатор и  скорость твою тебе покажет, широту-долготу, высоту над морем. И уже не надо путаться в протоках средь многочисленных островов.  Вторая вещь - … керосиновый примус, чтобы не возиться с дровами да кострами. Спутниковый навигатор и керосиновый примус - это просто-таки… сапоги всмятку. Никакой романтики. Москвичи - одно слово.

Наловили мы им рыбы в заливчике, угостили ухой на костре в знойный полдень на раскаленной песчаной косе. И все это действо, которое для них будто сказка из древней Руси, теперь вошло в фильм об их северной одиссее, в которой и мы, местные варяги. А наутро столичные Одиссеи к нам, тут заночевавшим, за пятнадцать километров сверху по реке возвращались забрать оставленные вчера те самые, «с иголочки», стальные рюмочки. Без рюмочек ведь на реке никуда. Да и не на реке. Куда ты без рюмочек, русский человек?..



И ПОКЛОНИЛСЯ ЦАРЮ СИБИРЬЮ
А вот еще один архангельский мужик, восславивший и род свой, и себя на всю Россию и сделавший для целого государства Российского то, что не сделал для него никто во всей его многовековой истории. Полвека назад, на заре творческой юности, уж, конечно, никак я не мог предполагать, что  журналистская и писательская судьба доставит мне счастье и честь украсить литературные упражнения мои упоминанием о нем. Это Аленин Ермак Тимофеевич, ратными трудами присоединивший к России территорию за Уралом гораздо большую, чем занимала она сама в то время. А посвятить ему эту краткую главку после сотен написанных о нем книг привел опять же счастливый случай, что маршрут наш прошел... по его малой родине.

Помню, накануне, 4 августа был у нас едва ли не самый замечательный день в это лето, а уж что рекордный – так самая правда. Двина здесь довольно уже широкая, почти прямая,  день выдался солнечный, ветер - ровный фордевинд, то есть в корму, мы «сушили весла», не гребли, бездельничали на такой халяве, шли на парусах, восхишались полетом нашей алой чаечки и радостно считали белые квадраты с пятикилометровыми отметками по берегам. Такого замечательно для нас стремительного и чтобы целый день (!) плавания у нас за без малого двадцать лет путешествий по рекам России не было, и к вечеру, когда причалили да прикинули по карте, оказалось – абсолютный рекорд! 52 километра за день – на байдарке не отмахать.

Лагерем встали у самой границы на входе в Виноградовский район напротив острова. А как на другой день поутру отчалили так опять пришла пора удивляться. Деревенек тут по обоим берегам и сейчас будто наплевано, а тогда, пять веков назад, было их здесь, - об одном-двух дворах, - наверно, как меток на стекле, мухами засиженном, - целая волость с сельцом Борок в центре. И опять подумаешь, - как тесен мир! И насколько часто тропки твои порой пересекаются с широкими дорогами жизни личностей великих, героев Отечества. А дело в том, что одна из деревушек, тот самый Борок, что по правому берегу, напротив пристани Сельцо, что по левому (названья-то какие, слуху приятные!), как раз и есть родина Ермака Тимофеевича. И вспомнилось по этому поводу, опять же...

Первый раз я «встретился» с Ермаком, когда мне было лет наверно пять. Жили мы тогда в поселке Подрезчиха Нагорского района в нашем Вятском крае, и гостил я у дяди Вити Шулятьева в рабочем поселке Сумчино в двух десятках километров по узкоколейке. Был вечер, я пошел зачем-то в комнатку-спальню за печь и увидел на тумбочке около кровати толстую книгу с бородатым мужиком во всю корку, а внизу было крупно написано ЕРМАК. В полутьме спальни бородатый мужик с красивым крестьянским славянским лицом показался мне, однако, очень страшным, я испугался и поспешил на свет в большую комнату. И когда потом слышал это имя, всплывало то бородатое лицо.

Вторая моя «встреча» с Ермаком случилась полжизни спустя, в мае 1990 года в пору путешествия с друзьями по Уралу, когда, сплавляясь по реке  Чусовой, мы посетили Ермак-Камень и побывали в большой пещере, в которой, по народному преданию, останавливался с дружиной Ермак, когда поднимался от Чусовского городка по реке Чусовой по дороге в Сибирь. Об этом я подробно писал в одном из тогдашних уральских путевых очерков. И вот теперь – третья «встреча». И когда перелопатишь гору художественной, научной и околонаучной литературы, вырисовываются две версии о происхождении Ермака – самая вероятная и самая невероятная.

Самая невероятная, основанная  на народной молве и преданиях, - а Ермак весь в преданиях, - повествует, будто бы дед его, Афанасий Аленин, был бедный посадский человек в Суздале. Потом занимался извозом во Владимире. Вступив в силу, сыновья его, Родион и Тимофей, переселились на реку Чусовую, где от Тимофея родились три сына, в том числе Василий – в последствии Ермак. Если свести разрозненные данные, явление на свет его приходится примерно на 1530 год – дату рождения царя Ивана Грозного. В середине 70-х годов, когда Василию Оленину было уже за сорок, он, выходит, не постигнув к этой зрелой мужской поре никаких ремесел и наук ни в мирных делах, ни в ратных, нанялся работником на струги, ходил по Волге и Каме в «последней» должности артельного кашевара, за что и получил прозвище «ермак», в переводе - артельный котел. Потом отложив будто бы вдруг свои плошки-поварешки, собрал на Волге отряд бандитов, грабил курпеческие суда, но, опасаясь царской расправы, ушел в верховья Камы и поступил на службу к купцам Строгановым, с чего будто бы и началась его окутанная героическими легендами «победная поступь» по Сибири. Но чудес в истории и в жизни не бывает – кашевар в сорок пять к своим пятидесяти, то есть к 1581 году - началу завоевания Сибири - полководцем и государственным деятелем не станет.

По версии самой вероятной, основанной на старинных северных летописях,  славный атаман родился в волости Борок на Северной Двине примерно в том же 1530 году или несколькими годами раньше, но точно известно, что 26 июля.  Поскольку по святцам это был день великомученика Ермолая, церковный дьячок так и назвал его.

Отец его, Тимофей, и предки были крестьянами-хлеблопашцами. Суровая и капризная природа севера требовала величайшего труда для выживания, закалила характер Ермолая, воспитала долготерпение и выносливость. Редкий запас жизненных сил, упрямство и отвага в сочетании со столь свойственным северянам духом свободы, по всей вероятности, подвигли Ермолая, как многих в то время, «пойти на Волгу погулять». А поскольку опять же из круга сверстников его с детства выделяла сила, подвижность, стремление и умение быть вожаком, к нему рано прилипло довольно точное прозвище «токмак» - от слова «токмач», обозначавшего увесистый пест или деревянную ручную «бабу» из тяжелой деревянной чурки, которой трамбовали землю. А «токмачить» значило «бить», «колотить» в том числе и кулаком.

Осев в степном казацком Поволжье в 60-х годах, когда ему не было еще и тридцати, Ермолай Тимофеевич Аленин скоро стал станичным атаманом, а легендарное имя его по законам фонематики скорее всего легко произошло из его собственных имени-прозвища. Ведь «Ермак» от «Ермолай» очень близко. Подальше, но могло быть и ЕРмолай-токМАК.

Двадцать лет прожил и прослужил «царю и отечеству» казацкий атаман Ермак в далеких волжских станицах, пока не был направлен к купцам и промышленникам Строгановым, стремившимся с благословения Ивана Грозного расширить свои владения за Уралом, на землях сибирских татар. С 1581 (по некоторым сведениям – с 1582) по 1585 год дружина Ермака прошла с успешными боями, покоряя татарские селения, до Тобольска. Смерть его тоже была, как легенда: в ночь с 5 на 6 августа 1585 года его коварно подстерегли татары и он, обессилевший от ран и под тяжестью кольчуги не смог доплыть до струга и утонул в реке Вагай.



ЛАД ДРЕВОТЕСНЫЙ
Читатель да простит мне некоторую пространность очень краткого по значимости личности, но чуть «продлинновенного» по строчкам описания «про» Ермака. А в деревне Борок еще придется задержаться. Потому как тут куда ни ступи, так в какую-нибудь «историю» и вляпаешься - в хорошем смысле.
Оказывается, места эти, в том числе и волость Борецкая или Борок, задолго до Ермака известны были в Подвинье тем, что принадлежали известнейшим и богатейшим на Руси боярам и посадникам Борецким, о чем упоминается еще в Уставе Святославовом в 1138 году. Поздний родственник их, могущественный  посадник в Великом Новгороде в начале ХV века Исаак Андреевич Борецкий, после смерти оставил все свои необъятные земли в Заволочье, Заонежье и Подвинье и несметные богатства своей жене новгородской боярыне Марфе Борецкой или, по прозвищу, Марфе-посаднице – одной из колоритнейших фигур в русской истории. По преданию и некоторым летописным данным, после покорения Великого Новгорода московским царем Иваном III Марфа-посадница сбежала с верными ей боярами сюда, на Двину, и поселилась на высоком правом берегу ее, оградившись земляным валом. Отсюда и название возникшего здесь селения Городок (огороженное место), который и сейчас живет и здравствует в семи километрах ниже по течению от села Борок.

Вероятно, среди переселенцев из Новгорода и ладоги были художники – иконописцы и мастера миниатюрной росписи по книгам. От них-то и возник известный по всему Русскому Северу народный художественный промысел росписи по дереву, которая стала называться борецкой. Посещая местные историко-краеведческие музеи по Двине, мы неизменно восхищались этой яркой, как правило, растительной или сюжетной борецкой росписью на санках, туесах, коробах, прялках, дугах от упряжи, многих других предметах бытового обихода русского крестьянина, украшавших жизнь его, вносивших в нее лад.

И хочется об этом, последнем, – поподробнее.

Теперь уже четверть века назад, в начале восьмидесятых, купил я книгу вологодского писателя Василия Белова “Лад”, по тем временам дорогущую - 7 рублей 50 копеек, - шикарно изданную в Дании: у нас таких не издавали. Уже к тому времени хорошо зная Василия Ивановича как писателя по его “Канунам”, “Плотницким рассказам”, “Привычному делу” - произведениям художественным, я, помнится, упивался этими его очерками о народной эстетике, богато иллюстрированными почти до фотокниги. И будто в свое прошлое на генетическом уровне вернулся. Именно лад в крестьянской жизни Севера, как стремление к совершенству, целесообразности, простоте и красоте уклада, своеобразие народного искусства, и было в основе нашей общей духовной культуры. И нынче у нас появилась возможность хоть на краткое время вернуться в тот мир, теперь, к сожалению, почти ушедший.

Вот село Верхняя Тойма - десятью годами (!) старше Москвы - месяцем раньше нашего здесь появления отметившая свое 870-летие. С Сашей Петровым и Михаилом Смышляевым входим в местный музей. Время - обед, но случайно оставшаяся сотрудница его Любовь Напреева согласилась провести экскурсию. Обычный музей в привычном понимании, но - вот этот  уголок с саночками! Несколько маленьких деревянных  детских саночек с  загнутыми спереди полозьями. На них, конечно, можно кататься, но разве на них кататься будешь?! Все они сплошь - и досочки, сидеть, и полозья-дуги - покрыты той самой борецкой росписью с растительным ярким орнаментом под лаком. И делал их мастер явно не кататься, а оттого, что пела душа… Любовь Леонидовна с таким восхищением о них и о… коллекции ламп, деревянной посуды для пивоварения, столь же искусно сработанной, рассказывает, что мы уж подумали, не научный ли она сотрудник из Москвы - это здесь не редкость. Оказалось - музейный бухгалтер. А еще коллекция таких же расписных дуг от лошадиной упряжи. Предмет уж куда как утилитарный, но возведенный до художественного произведения.

А вот, вперед забегая, сказать, - Виноградовский районый исторический музей в поселке Березник. Небольшое здание, всего три комнаты. В самой большой - ремонт, в двух других - экспозиции. Но какие! Таких чудо-прялок с такой чудо-росписью, той самой, борецкой, я никогда в жизни не видал. Именно о них, таких вот прялках и росписях на них, создана уже куча монографий и ученых диссертаций, как о виде высокого северного народного искусства, немалой части духовной культуры Русского Севера.

А за ними на стенках - вышитые полотенца. Середина каждого без рисунка, чистая - утереться, хлеб-соль гостю подать, икону  в красном углу обрамить. А на концах мелким пестрым крестиком - северный орнамент: петушки, лошадки, котики, цветочки с завитушками. Вспомнил свое детство и бабушку  Александру Кирилловну Шулятьеву, по крови и древним корням поморку, и как она вышивала такие же вот полотенца с орнаментами, петушками, лошадками, цветами. И все у нас в квартире - портреты и рамки с фотографиями, зеркала, иконы и полочки на кухне, подушки на кроватях  обрамлены и украшены были этой ее вышивкой, а с коек свисали до самого пола расшитые так же ярко подзоры. У нее была коробка цветных ниток мулине, и помню, всякий раз, как садилась вышивать, помещала на нос сильные очки, заводила проволочные дужки за уши, давала мне иголку и говорила:

-Вдень-ко ну-ко нитку-ту, у тя глазки-те востренькие дак.

А как нитку на другой цвет менять, так опять меня кличет. И долгими часами, длинными на севере зимними вечерами, при керосиновой лампе, медленно-медленно, два стежка на крестик, творила этот лад. А как закончит, разложит-разгладит, бывало, на коленях край полотенца и спросит:

-Ну-ко глень-ко, баско ле?

А уж баско-то было и впрямь, однако ни одного полотенца ее не сохранилось, а лишь память о них, теперь достойных бы музеев.



АЗ, БУКИ - БУКАШКИ
Именно такие вот музеи, которые мы никогда не пропускаем, а вовсе не походно-речные впечатления, настраивают на  воспоминания и мысли, кто мы и откуда есть-пошли? И несть числа тому доказательств, кои и выискивать не след, что наш Русский Север всегда был и остался материком русской культуры. Поморские и Подвинские скиты, Соловецкий монастырь, о котором речь впереди, всегда были очагами издревле унаследованной православной духовности и знаний. Не только «корабельного художества», мореплавания, деревянного зодчества, но и живописи, в ту пору иконной, резьбы по дереву и кости, «книжного делания», в котором совмещалось и самое переписывание от руки древних сочинений, и дивное «изукрашение» страниц изображениями.

Однако, до определенной поры никогда на Русский Север не приезжали люди, которые специально собирали бы поморскую письменность. Никогда и никто не внушал поморам, что все их «морские уставы», «урядники», «лоции» важны для науки и имеют историческое значение. Никто не записывал устных преданий и рассказов о славных мореходцах, именитых судостроителях.

В советское время ученые, специалисты по древнерусской литературе открыли здесь, на поморском Севере, целые «материки» старинной и древней письменности. Экспедициями Пушкинского Дома в Ленинграде под руководством В.И. Малышева создано богатейшее в мире собрание древних или старинных рукописных книг, вывезенных из очагов поморского обитания, числом достигающее пяти с половиной тысяч. Это открытие столь богатых остатков древней русской книжности, чудом сохраненных народом поморского Севера, изумило ученый мир. Этим объясняют даже появление Ломоносова, который мог родиться в смысле образованности отнюдь не на пустом месте. Широко распространенная на Севере грамотность, цивилизованный быт,  развитое чувство красоты, выразившееся в строительстве жилищ, росписях и вышивках, своеобразный богатый язык – все это складывалось на протяжение долгих 5 - 6 столетий.

Так по Беломорью и берегам великих рек, в него впадавших, исторически складывался народ непокорный, мужественный, гордый. Независимая манера держаться и говорить - черта севереного крестьянина. Крепкая самоуверенность в личных достоинствах и развязность в движениях, которая выражается в протягивании руки первым, смелом движении сесть на стул, речь без приниженных интонаций.

Однако, шло время,  уклад жизни и ремесла постепенно забывались и исчезали. Изменение облика крестьянской России достигло и северных берегов. В Поморье исчезают ремесла и промыслы, на который веками стояла здесь жизнь. На смену деревянному парусному флоту пришли железные корабли и машины, и старик-океан уже утерял свою грозную власть над человеком. Исчезают и художники-корабелы, государи-кормщики, которых подряжали на постройку шхун,

Уничтожались забвением и старинные виды морской литературы, однако долго ещё у поморов сохранялась почти врожденная потребность или привычка записывать события хотя бы личной жизни, которые казались важными. А отсюда и характерное только для Севера явление:каждый архангельский мужик имел и  носил с собой записную книжку. Именно эти записные книжки считают даже позднейшим видом морской народной литературы Севера. Даже в начале прошлого, ХХ века, любой кормщик-шкипер, мурманский промышленник, корабельный мастер, пароходный служащий непременно имел при себе достаточно объемистую записную книжку. В неё заносились совершенно разные сведения по принципу «салата». Например, о сроках вскрытия Северной Двины. Арифметические выкладки с целью сообразить, почему при расчете с хозяином он не только ничего не получил, а остался должен «три рубля». Завещания о долгах, кому что отдать и с кого что взять. Отцовские благословения.

Эта любовь к достопамятности и стремление увековечить явления живой жизни в большой мере свойственны были людям Русского Севера. Не потому ли Северный край наш так долго являлся единственным хранителем русского национального эпоса? И подумалось в связи с этим, не есть ли и эта наша экспедиция и книга о ней подтверждением этому, реализацией идеи, возникшей где-нибудь на генетическом уровне у меня и товарищей по команде? И всяк исследователь, этой темы касавшийся, уж непременно приводил уникальный и ставший хрестоматийным пример из середины ХIХ века, когда мещане (по-местному – мещана) Иван и Ондреян Личутины из Мезени (ныне самого отдаленного в Архангельской области северо-восточного района), умирая на далеком острове в океане в стороне от корабельных дорог, вместо того, чтобы проклинать судьбу, составили и оставили такую вот замечательную в память о себе эпитафию высокой резьбой (барельефом) на доске (пунктуация моя – А.В.):

Корабельные плотники Иван с Ондреяном
Здесь скончали земные труды
И на долгий отдых повалились,
И ждут архангеловой  трубы.

Осенью 1857 года
Окинула море грозна непогода.
Божьим судом иль своею оплошкой
Карбас утерялся со снастями и припасом.
И нам, братьям, досталось на здешней корге
Ждать смертного часу.

Чтобы ум отманить от безвременной скуки,
К сей доске приложили мы старательные руки.
Ондреян ухитрил раму резьбой для увеселенья,
Иван летопись писал для уведомления,
Что родом мы Личутины, Григорьевы дети,
Мезенские мещана.
И помните нас все плывущие
В сих концах моря-океана.

Полтора с лишком века минуло, но как же дорога всякому, кто полюбил Русский Север, память о безвестных Иване и Ондрияне, плотниках из Мезени, оставленная ими о  самих себе. Давайте вдумаемся и представим, на каком же уровне образованности и духовной народной культуры надо было находиться им, рядовым мещанам, из забытой Богом, «задвенной» полуночной Мезени, чтобы совершить перед неизбежной кончиной сей подвиг духа?! Не потому ли, что образованность и грамотность по тогдашнему уровню, любовь к познанию мира и наукам прививали и воспитывали едва не с молочных зубков и пеленок, когда у ребенка и память-то еще на уровне зачатков идеографии. И это, к удивлению своему, я сам на себе испытал и помню, как опять же бабушка моя, Александра Кирилловна теперь уже с лишком полвека назад, когда мне было года, может, три, стала знакомить меня с алфавитом и приемом запомнить его наизусть. Обычно усадив на правое колено и щекоча мне шею узгом платка, она нежно-»настойно» шептала мне в левое ухо:
Аз,
Буки – букашки,
Видим – таракашки,
Глаголь – кишки,
Добро – шанежки.

При этом она невольно заменяла правильное «веди» на неправильное «видим», наиболее привычные и близкие к хрестоматийным «крючки» на «кишки» и «ящички» на «шанежки». Должно быть, так сама она слышала в своем детстве, которое пришлось у нее на конец ХIХ века, - подумать удивительно!

С этих вот как раз «аз, буки – букашек» начинались все науки на нашем  Русском Севере. Именно из этих «веди – таракашек» вышли потом светила Ломоносовы и первые русские профессора Щепины. И именно эти «глаголь» и «добро», вкушенные под шанежки с солнечной корочкой из русской печи, были в основе наук и ремесел и всей богатейшей народной культуры. Как жаль, что многое ныне утрачено...



ВЕЛОМАН ИЗ «ГИННЕСА»
Поселок Березник, а на старых картах Двинской Березник, что по левому берегу Северной Двины, центр Виноградовского района, был для нас в некоторой степени символично-перевальным пунктом. Расположен он примерно посредине течения Двины, а потому не для всего маршрута, а главной его части, выглядел этаким психологическим рубежом. От него можно было отсчитывать километры по убыванию - «сколько осталось». Лично для меня как журналиста Березник представлял интерес еще и потому, что здешней районной газетой «Двиноважье» много лет руководил известный не только в газетном мире Архангельской области, но и в журналистской среде  России Сергей Гнездов, часто выступавший в нашем профессиональном  столичном журнале «Журналист», и хотелось познакомиться с ним лично. А поскольку нас, как и других туристов-водников, на маршрутах преследует давно известная, но непонятная «подлянка» приставать к населенке вечером, когда все почты-магазины-кафе закрываются, решено было накануне причалить на ночлег за несколько километров до поселка.

Переночевали в устье Ваги, на другой день снялись пораньше и было лишь девять с минутами утра, когда причалили к удобному пологому бережку не доходя до дебаркадера, к которому пристает паром, переоделись в более приличное и пошли конкретно в редакцию. Редактора на месте не оказалось, и нас попросили подождать. Потому что приняли за бригаду строителей, которую ожидали на ремонт крыши. Вскоре Сергей Валентинович появился, пригласил к себе в кабинет, и когда узнал, что мы вовсе не строители, обрадовался ещё больше и тут же организовал... пресс-конференцию для своих и журналистов из Архангельска, в результате которой вскоре появилась целая полоса со снимками о нас и об экспедиции.

Во время пресс-конференции появился, как из-под земли явился,  руководитель исполкома здешнего отделения партии “Единая Россия” Владимир Лукин (представители партии «Единая Россия» везде, как из-под земли являются!), и когда она кончилась, усадил нас в личную белую “Волгу” и устроил предвыборный пиар: повез показывать новостройки райцентра, сводил в недавно открывшийся храм Иоанна Кронштадтского, местный музей, помог закупить продукты в путь. А еще нашу яхту под флагом России - первым из представителей власти за три года экспедиции! - посетил, специально приехав на берег, глава района Валерий Николаевич Пиковский. Расспросил о походе, оценил важность его общественно-политического звучания в годы юбилейного для России и Америки события.
 
А еще на пресс-конференции был и яхту нашу на реке посетил… эстонский веломан Сергей Лыжин. Впрочем, у него двойное гражданство. Живет он сейчас в Таллине, а родом отсюда, из деревни Плесо на берегу Двины, что прямо против “нашего” Вятского острова, который впереди. Спортсмен от бога. Участник семидесяти(!) марафонов. Многократный победитель крупнейших всероссийских и международных соревнований по спортивной ходьбе. Но самое главное спортивное достижение Сергея Алексеевича Лыжина, какого никто больше в мире не имеет и которое едва ли кто просто повторит, - он дважды(!) объехал на велосипеде(!) вокруг Земного шара(!) и навсегда уже занял почетное место в известной “Книге рекордов Гиннесса”. Его велосипеды разбирают по музеям, а на две дюжины толстых общих тетрадей дневниковых записей о дорожных буднях многих стран Земли впору объявлять международный аукцион.

Поистине богата талантами Россия!



ПОДВИГ КОМИССАРА
Добравшись в нашем повествовании до Березника, совершенно непростительным было бы расстаться с ним, не рассказав, почему он, бывший Березниковским – от имени райцентра – был переименован в Виноградовский, и какой абсурд был тому причиной. А переименован он был в честь Павлина Федоровича Виноградова, который, как в той песне, в борьбе за народное дело «голову честно сложил». И остался теперь Виноградовский район единственным «именным» на маршруте на три области – Кировская, Вологодская и Архангельская - и две республики – Коми и Карелия. А подвиг его заключался в следующем.

В молодые годы, то есть в начале прошлого века, работал он слесарем на питерских заводах. Не на каком-нибудь, заметьте, одном заводе, а на нескольких. Потому, должно быть, что выгоняли или сам болтался, не находя доброго места. А поскольку кроме «слесарных» никаких других университетов не кончал, а ликбез проходил в «курилках», увлекся, как наш Степан Халтурин,  модным в те поры у люмпенов социализмом, то есть известной в мире у топией, причем, утопией самой утопической из всех самых утопических утопий. В 1912 году, когда ему исполнилось 22 года, был призван в армию. Но от присяги служить царю отказался, и его отправили в дисбат, где он продолжал фанатично  «нести в массы» таких же люмпенов эту утопию, не понимая по недомыслию, что она самая утопическая и тупиковая. Для вразумления дали восемь лет каторги, из которых он  пять провел в тюрьмах.

Но и это на пользу не пошло, и как в семнадцатом году освободили, побежал со всеми штурмовать Зимний. Получилось. Ещё бы! Когда всей толпой и против старичков во временном правительстве и «бабьего батальона», их охранявшего.  Однако, поскольку новой власти надо было что-то есть самой и чем-то кормить народ, а она прибавлять и умножать не умела, а умела только отнимать и делить, она в марте восемнадцатого подарила Павлину, - бывшему слесарю и зэку с пятилетним стажем с утопией в башке и наганом в руке, - должность… заместителя председателя исполкома огромной Архангельской губернии. А в отработку такой щедрости велела ему, - это в марте-то, перед посевной! - отнимать последний, - семенной! -  хлеб у архангельских крестьян. Потому что в марте у крестьянина, не только архангельского, но и волостей намного южнее, если и есть какой хлеб в закромах, так только уж семенной, да часто и того далеко не под полную запашку! Кое-где отнимать удавалось, а в Шенкурске восстали. И с оружием, главное! По-да-ви-ил! - раз пошли против щедрой для него Советской власти. А когда вскоре на власть его родную «наехала» еще и Антанта, пошел и ее «подавлять», но был «героически ранен» и скончался. Через 22 года Верховный Совет России оценил верность Павлина утопии и нарек Березниковский район его фамилией, будто в саму историю плюнул.

Таких случаев по городам и весям несчастного отечества было немало. По извечной логике абсурда признают иного по сути зэка за разбой на большой дороге героем, как нашего вятича  столяра-террориста Степана Халтурина, который хотел в Зимнем дворце царя и всю семью его взорвать, и будет это имя восславлено в веках и даже в паспортах поколений потомков. Как это получилось в Павлином Виноградовым.
А был на земле Архангельской другой уж поистине народный герой, о подвиге которого не знает почти никто, а кто знает, так даже сейчас, по прошествии с той поры более полувека (!) и то шепотом расскажет и то по какому-то особому случаю и человеку уж самому близкому или уж совсем постороннему, как мы, - чтобы вылить наболевшее. И рассказал о нем директор музея одного из райцентров по Двине.

Ему, человеку своим делом увлеченному, незадолго до нашего появления попала в руки целая пачка в полторы тысячи (!) документов и писем с фронтов Великой Отечественной войны, которые направлены были в местный военкомат, но которым тогдашний военный комиссар “не дал хода”. И получилось, что все четыре года войны он таким для себя «расстрельным» делом занимался, что сортировал рапорты с фронта на своих земляков в том числе и знакомых, им на войну мобилизованных. Если сообщали «о мужестве, о подвигах…» или даже «геройски погиб…», ехал в семью, говорил, что можно, документы, какие нужно, оформлял, чтобы потом у семьи и у детей этого героя и почет был, и льготы. А если сообщали, что дезертировал, сдался в плен, расстрелян и всякое подобное «против» Родины и присяги совершил, такие письма убирал подальше и складывал в известное только ему место. А в случаях, когда было можно и никак подлог не доказать, оформлял и на них «хорошие» документы.

И за годы войны,  рискуя собой, сотни, а может, тысячи родственников – жен, братьев, детей и уже нынешних внуков и правнуков их спас не только от репрессий и позора, а и от голода тогда и бедности сейчас. А ведь времена-то были сталинские… Потому что военный комиссар был уже сед и знал, что люди на войне геройствуют редко, а в основном просто живут, только жизнью ратной, и продолжают оставаться людьми. А у людей, как у людей – мало ли что. У одного в атаке мгновение слабости, мгновение одно, - и вскинул руки перед немцем. На другого «смерш» по сплетне «наехал», - испугался, дезертировал. Третий медсестричку с ротным не поделил и пристрелил своего  же командира. Четвертый… Жизнь, она и на войне жизнь. Почему же родным от этого страдать?

И когда в исходе походного дня сидишь у костра под вечными звездами и вспоминаешь о таких вот безвестных героях и подвигах их, о которых никто, кроме Бога, не знает, опадает с души и мыслей твоих последняя шелуха абсурдов, предрассудков и утопий перед истинно вечным.



ВЯТСКИЙ ОСТРОВ
В феврале этого, то есть 2007 года, по дороге в Великий Устюг в гости к Деду Морозу, остановился я ненадолго в Подосиновце, чтобы встретиться с давно по интернету знакомыми директором краеведческого музея Анатолием Пластининым и журналистом из местной районки Николаем Липатниковым. Будучи туристами от Бога, они в дань исторической памяти, четыре раза (!)  прошли по рекам Югу и Северной Двине до Архангельска на настоящих поморских карбасах, изготовленных собственноручно по старинным рисункам. Узнав о нашей экспедиции к морю Белому, они предлагали посетить остров Вятский, на котором в один из походов, в июне 2004 года, установили памятный крест.

Островов на Двине много, местами она вся из проток, но наш, Вятский...

-Ребята, вы его никак не пропустите. Он у меня прямо под окном, - говорил на это Сергей Лыжин, тот  самый, из книги рекордов. А чтобы помочь нам найти его на реке, он специально пришел  с нами на берег, к яхте, попросил карту и показал, где от Березника ниже по течению его родное Плесо, против которого среди реки наш остров.

Мы попрощались, упаковались и отчалили, оставив рабочую карту развернутой. Однако, как ни вглядывались в даль, как ни шарили глазами по левому берегу, ни острова, ни деревни Плесо что-то не находилось. И уже под вечер, когда солнце совсем клонилось к закату, и дорожка отраженного плавленного золота удлинилась на всю реку, увидели на водном горизонте посреди Двины маленький треугольный мысок. Остров без сомнения, но – наш-не наш? Сунулись в карту, - да, есть тут остров. А через левую протоку деревни Плёсо нет. Ладно, идем. Карта не старая. Плесо могли и не указать. Взяли чуть левее, чтобы прямо на мыс. И чем ближе продвигались мы к нему,  тем больше начинал он соответствовать описанию, данному Пластининым, Липатниковым и Лыжиным. А еще я помнил, что подосиновцы говорили, будто крест они установили метрах в сорока-пятидесяти от обрыва, чуть в глубине, на луговине, и увидеть его не ждал. Но  когда совсем близко подошли и взяли еще немного левее, чтобы идти ближе к правому, островному, берегу, вдруг...

Мы все увидели его на мысу,  почему-то... почти у самой отвесной кромки обрыва, прямо, что называется, «в торец» которому ломилась лавиной вся мощь Двины, разделяемой мысом на два рукава. Он именно высится отвесной стеной похожего на коренной берега, омываемой и размываемой лобовым течением, на котором трудно даже причалить. И крест, высокий,  с шатром над перекладинами, торжественно проплыл над нами на фоне уже зеленеющего вечернего неба. Сомнений не было – это наш, Вятский, остров, и стали искать место, где причалить. Но то лесоповал в воде, то берег слишком крут – вещи не вытащить, и уперло нас на километр наверно с лишним, пока не нашлось вдруг местечко, как по заказу: спуск песчанный, чистый и пологий, а на берегу – сосновый бор и площадка. И стали резко чалить...
Начались привычные бивачные работы. Перетаскали вверх, на берег, вещи. Саша с Николаем взяли топоры, пошли в лес за дровами. Михаил и Валерий принялись ставить «Зиму», я занялся кухней. По случаю давно ожидаемого праздника была припасена для ухи – на закусь! - рыба. Но стоило только костер развести и пустить над бором первый густой дым, стоило мне только заняться рыбой, когда сам весь в чешуе, руки – в икре, а нож – в кишках... соловьем зашелкал мобильник! Бросаю все, руки по привычке вытираю сзади о штаны, лезу в карман онорака на груди, подключаюсь:
-Да. У аппарата.
-Ребята, за реку поглядите, - кричит Лыжин. Явно его голос.
Оборачиваюсь, гляжу за реку. До берега – наверно километр.
-Деревню мою видите?- кричит через реку Лыжин.
-Видим, - кричу ему через реку. И в самом деле - деревня.
-А мой дом с красной крышей видите?
-Видим!- кричу. Да, есть среди серых крыш красная.
-А дым из бани видите?
-И дым видим!

Да, вон дым - за вершинами елей.

-Так давайте подгребайте!, - кричит Лыжин. - Венички запарены, закусь уже киснет.
-Так тут же километр! – кричу ему за километр, глядя на красную крышу и дым. – Нас снесет до Холмогор!

Кончилось тем, что мы поблагодарили его за приглашение и остались на нашем острове, почти уже родном. А что нам из дома-то в чужие-то гости к какому-то эстонцу за реку переться? А закуси, - так вон ее полное ведро сейчас, минут через сорок, будет…

Уха – не рыбный суп, и после трех «буль-булей» у домашнего(!) костра о домашнем и беседы. После первых восторгов, что «вот мы и дома» и «как приятно вдруг оказаться дома», что исполнилась-таки мечта не пропустить наш Вятский остров, побывать и переночевать, как бывали и ночевали веснами по  пути в Архангельск с товаром именно здесь наши вятские купцы, потянуло на высокое и значимое. Вспомнилось и обнаружилось вдруг, что, на счастье наше и на добрую нам память нынче, то есть в 2007 году, исполняется ровно 590 лет как, по новгородским летописям, на этом месте вольное войско, состоявшее из вятичей, устюжан и беглых новгородцев столкнулось в битве с местным ополчением, именуемым «братией». Причиной послужило пленение вятскими местных посадских князей. Однако поход оказался бесславным. Руководивший им известный в Подвинье Глеб Юрьев согласился отпустить важных заложников взамен на полную свободу своих действий, но обещание не выполнил и продолжал совершать набеги на поселения и грабить.

К нынешнему празднику, а подобные нынешнему праздники в походах довольно редки, приготовились мы основательно. Тостам не было конца, и разговоры всё были момента достойные и соответствующие месту. А как на другое утро проснулись, так решили сразу, еще до завтрака, сходит ко кресту.

От бивака своего походного  миновали полосу бора, вышли на луга. Вот он – наш остров! Приволье вокруг, трава по плечи,  по берегам справа и слева - боры. И далеко на север, вниз по Двине, тянутся песчаные холмы. А на юго-восток, прямо на солнце, которое совсем уж высоко и слепит - наш крест, высокий, аккуратно сработанный одним топором. По Христианской традиции считается кощунством вгонять в крест железные гвозди, на которых распяли  Христа, и мастер его, директор Подосиновского музея Анатолий Пластинин, соединил части деревянными коксами и острым ножом вырезал на перекладинах:»На тебя, Господи, уповахом, да не постыдимся вовеки. 1417 – 2004 г. Карбас «Анфал». Вятка. Подосиновец». Перед тем, как крест установить, комель у него обожгли до угля, а в яму опустили специально привезенные намоленные камни из Савватеевского монастыря.

Однако, наверно, недолго ему нести о сем память потомкам. По наблюдениям местных, обращенный к течению высокий берег в год размывает примерно на метр, и памятный крест ребята отнесли метров на 40-50 от обрыва в расчете если и не на полвека, то уж с «запасом» как бы основательным. И это видно даже по снимку, иллюстрирующему их путевые заметки той поры в своей газете. Но то ли приметы местных неверны, то ли пески пошли «жидкие», только в день нашего появления, - а ведь всего три года минуло! - между крестом и обрывом берега осталось всего... метра два с небольшим. И, возможно, мы окажемся - или теперь уже оказались - последними из вятских, успевшими сняться здесь на память.  Потому как сейчас, когда пишутся эти строки, - а сегодня пятница, 17 сентября 2010 года, и на мобильнике 6 часов и 14 минут утра, - креста, скорее всего, на нашем Вятском острове уже нет. Подмыло, упал, и матушка-Двина унесла его на север, в страну полуночную.


«ЧЕРНЫЙ ХЛЕБ» и «ЧУГУННАЯ ШЛЯПА»
Отдав таким образом честь памяти предков, мы не стали задерживаться здесь более, а, вернувшись в лагерь, позавтракали, чем Бог послал, то есть, что осталось от вчерашнего, здоровье маленько поправили и стали грузиться. Было теплое погожее утро, ровный ветерок в корму, мы подняли парусок-стаксель и предались безделью и отдыху.

Вот и остров наш, Вятский, остался позади, и никогда уже нам здесь больше  не бывать. И от этого немножко грустно. Лежа на мешке своем и запрокинув голову, гляжу в глубину небесной лазури, а в воображении опять то далекое время, - может, век семнадцатый или девятнадцатый, - но обязательно это май, когда полая весенняя вода. И вот так же купцы наши вятские, суток пять уже плывя от Ношуля, останавливались здесь на отдых, чтобы через пару-тройку суток прийти уже в Архангельск на большие торги. И как там, на торгах, все еще обернется, окажется ли спрос на товар твой, с барышом ли быть, да не остаться бы внакладе. Дело купецкое – оно рисковое. Представьте и вникните, как ведь оно было.

Задумал, допустим, иной купец-оптовик из Вятки, Орлова или нашего Котельнича дело свое покрепче наладить и поставлять в Архангельск купцам заморским, допустим, пеньку, семя или масло льняное. А чтобы обороты были верные и конкурентов опередить, открыл торговую контору и нанял помощников. В первый год по осени или по зиме разослал их по уездам заключать договора под будущие закупы. Во второй, опять по осени-зиме, - уже с подводами за продукцией. А сам – в Ношуль, на Лузу, к мастерам, проследить, как под заказ его барки ему строят. И только на третий год, весной, в мае, когда сии барки вода полая поднимет и к Архангельску по мутной воде понесет, - закончится считай трехлетний «деловой круг»  именно с этой партией товара. А там, в Архангельске, еще как сложится? Будут ли цены да будет ли спрос? Хотя, будет спрос, так будут и цены...

Купецкое дело, оно хлопотное и хитрое: тут дешевле купить, там дороже продать, да скорее, чтобы не сгнило или еще как не попортилось. И бытовало у них ради шутки два присловья - «черный хлеб» и «чугунная шляпа». «Черным хлебом» назывался товар, говоря по-нашему, повседневного спроса, нужный всяк день, как черный хлеб, и который в торгах идет нарасхват и от которого прибыль верная. «Чугунной шляпой» звался, напротив, товар, который в торгу «не идет» или идет, но плохо, на мошну давит и от которого – одни   убытки.

А поскольку с Архангельским портом «знались» в основном купцы-оптовики, они по майской полой воде на баржах в основном «черный хлеб» к морю и гнали: рожь, пшеницу, ячмень, горох, муку, лен (семена,  масло и паклю), шкуры – на кожи. На это спрос был твердый. Купцы же, торгующие по ярмаркам, в розницу или же оптом мелким, рисковали заметно больше. И часто бывало, везет иной купчина к нам на Алексеевскую ярмарку, допустим, кубовую краску из самой Англии или даже Индии, на «гуж» шибко тратится и предвкушает уже большой барыш, поскольку она прошлогодь шла «влет» по 160 рублей за пуд и считалась почти «черным хлебом». А того не знает, что у нас на Вятке прошлым летом лен не уродился, бабы холста не напряли – не наткали, и краска нынче  – «чугунная шляпа».

Вот они какие дела-то купецкие.

Надо заметить, однако, что, несмотря на деятельность торговли, европейская  Россия, а уж наш Русский Север казались заморским купцам и  путешественникам малонасленными в сравнении с европейскими странами. Редкие поселения, дремучие леса, уединенные дороги, весенние распутицы, тленные мосты, опасности и неудобства в пути вызывали у них просто ужас. В этом отношении нашим вятским купцам, имевшим и поддерживающим водный путь в Архангельск, заметно легче и многим безопаснее было вести свой бизнес. А ведь были в среде купечества головы столь отчаянные, что пытались торговать даже с... Русской Америкой,  то есть с Аляской. И путь их земной по суше, например, из Петербурга, был такой.

По весне садился купчик-турист в коляску и скакал на восток, меняя лошадей и возок свой каждые 100 верст. В июне переезжал через Волгу, в июле – через Уральские горы, в августе – Обь, к первому снегу – Иркутск. Здесь ждал зимы, а потом в санях по руслу Лены - до Якутска, где коротал время до июня, потом - на оленях по лесным тропинкам. В августе были в Охотске, где ждал другого лета, и в июне переплывал Охотское море и в сентябре попадал на Камчатку, где зимовал и только следующим летом отправлялся через Берингово море в Америку. Здесь закупал, допустим, меха, три года вез их обратно в Петербург, продавал их здесь в... 600(!) раз дороже. Но шесть лет странствий съедади все барыши, и оттого столь отчаянных находилось немного.

Впрочем, торговый путь этот по суше существовал недолго и был забыт совсем после открытия в начале ХIХ века торгового пути по северным морям. Но об этом – речь впереди.

БЕСЕДЫ ПРИ ЯСНОЙ ЛУНЕ
Денек сегодня выдался, будто по заказу:теплый, тихий с ветерком и солнечный. Путешествуй да радуйся жизни. Лежи себе на палубе, загорай, а надоест мять бока, сядь, поиграй веселком  в свое удовольствие. Однако, сегодня, был уже четырнадцатый день похода, и позавчера ещё, а вчера тем паче, в команде ходили «бероговые» настрояния, а иначе говоря, - чалиться. Дело в том, что за годы путешествий то ли  сам собой стереотип сложился, то ли тут чисто психилогический момент, а давно заметили все, что на маршрут, точнее на «чистую воду», хватает двенадцати дней. Вот почему-то не десять и не пятнадцать, а именно почему-то двенадцать. После которых уже хочется домой. И даже будь отличная погода, и магазины по берегам, и попутный ветер,  и солнце – всё, что хочешь, а только после двенадцатого дня уже собираемся «кончать путешествовать». А сделать это не так просто. Потому что нужно найти такое место, которое отвечало бы многим важным требованиям.

Во-первых, «населенка» (деревня, село, поселок) должна быть обязательно близко к реке, по идеалу – у воды на берегу, чтобы можно было разобрать наше судно на крупные части и не таскать их далеко, а договорившись с кем-нибудь  из местных, оставить его на год до следующего лета, когда по приезде надо будет опять собирать и спускать на воду. Во-вторых, в «населенке» или максимально ближе к ней должна быть какая-то дорога, любая, по которой можно ехать к дому, а у нас всегда много груза. А поскольку автотрасса из Архангельская на Котлас идет по левому берегу Двины, значит и причаливать надо на левый. И чтобы через год, будущим летом можно удобно и без проблем сюда вернуться. И чтобы постоянные жители были, чтобы было с кем договориться на хранение такелажа. И чтобы, по идеалу опять же, почта бы была – позвонить домой, «таверна», в смысле – магазин, чтобы поесть чего цивильного после надоевших каши и ухи. В общем, на сей раз как-то стихийно случилось «большое заседание корабельного совета» с единственным вопросом в повестке дня, - где будем причаливать.

Развернули карту. Вот городок Емецк, а может, поселок или село. Планировали нынче закончить маршрут здесь, однако по карте от реки до него километра наверно два-три и скорее всего по пескам через ивняк. Это нам явно не подходит, тем более, что хода до него дня два. Есть поближе на левом берегу Погост, - должно быть деревенька у какого-то заливчика, и сегодня к вечеру можем там быть. Что-то тоже не фонтан. В результате остановились на варианте с Почтовым, поселком на входе в Холмогорский районе на 245 километре Двины, который подошел нам по всем параметрам. Здесь и решили остановиться и причалили напротив домов на берегу, у спуска к воде, сколоченного из бревен. Берег, правда, сырой, глинистый, размыт родниками, подниматься высоко, но зато по сходням.

Пошли на разведку и у первого же дома прямо на берегу познакомились с хозяином Андреем Николаевичем Вежливцевым. Ему чуть за тридцать, жена, сын-школьник. Работал в бывшем местном леспромхозе, а как в перестройку предприятие рухнуло, какое-то время, как многие здесь, занимался отхожим промыслом и сейчас работает вахтовиком. Во дворе, между домом и баней небольшая ровная лужайка, и на ней он разрешил поставить палатку и расположиться на сутки. Часа два мы разбирали яхту на крупные части, затаскивали сюда, на крутой берег, укладывали прямо на обрыве, у забора, за которым огород с картошкой. Паковали в мешки такелаж, весла, ремнабор, прочее имущество, которое не было необходимости везти, - барахла набирается много. И Андрей Николаевич помог нам устроить все это на подволоке дома и в сарае. Потом прополоскали и развесили по заборам до утра чехлы гондол на просушку, паруса, и к концу дня выглядели уже совсем не как водники, а будто обычные «легкие» туристы.

А вечером, когда над рекой взошла луна и подоспел отвальной борщец, начались разговоры «за жизнь». И чем дальше Андрей рассказывал, как тут простой народ живет, тем больше невольно мы в мяслях укреплялись, что здесь, как у нас, и как везде по России, жизнь бякова, так – на выживание. Работать негде, люди разъезжаются. Кто – в сторону Холмогор и Архангельска, кто – в Котлас, но таких меньше. Разрушается инфраструктура. Падают старые электролинии, и деревни остаются без света. В Моржегорске отрезали от отопления Дом культуры. Горят дома и леса, и некому своевременно их тушить. Стремительно растет подростковая преступность и еще стремительнее - число юных преступников и тяжких и особо тяжких преступлений. Главная причина – обнищание народа, который, однако, хочет есть и жить, но теряет места заработков.

Столь же стемительно растет число... медведей в окрестных лесах, везде по Двине. Тулгас, Уйта, Слобода, Нижняя Ваеньга, Воронцы, Заостровье, Борок, - Андрей называет уж знакомые нам поселки и деревни, которые проходили, мужду которыми на берегах ночевали, не подозревая, что в любую ночь мог бы прийти непрошенный «хозяин тайги» и сделать с нами всё, что ни взбредет. В местных газетах вовсю печатаются статьи, как вести себя грибнику или рыбаку при встрече с медведем.

Из жизни культурной, «для души», если не считать повсеместное пьянство, в большой моде у народа...  «дни»: поселков, деревень и даже улиц. Это маленькие местные праздники с застольями, песнями под гармошку и танцами под патефон(!), которые кончаются обычно теми же пьянками, драками и визитами милиции. Но такая форма «культурного отдыха» – самая доступная, простая и понятная, не требующая «госкапвложений» и последующей «отчетности».

И на таком вот фоне, однако, кипит местная политическая жизнь. Партии «Единая Россия» и «Справедливая Россия» наперебой зазывают в свои ряды – опять бороться за светлое будущее. Деловая жизнь кипит только у тех, кто занимается лесом. Автотрасса Архангельск – Котлас загружена круглые сутки. Вереницы тяжелых лесовозов вывозят из делянок лес-кругляк и гонят на север и на юг, так что идя с другом по обочине, порой невозможно даже беседовать от нескончаемого натужного рева их моторов. А у большинства местных, таких, как Андрей, оставшихся на обочине жизни, нет больше другого средства добыть пропитание, как летом ездить на лодке за Двину, собирать бруснику, чернику и клюкву и продавать их на большой дороге, чтобы купить что поесть да ребенку рубаху к новому учебному году.

Мы расстались с Андреем уж поздно, когда большая круглая луна над рекой заливала мир тусклым серебром. И на прощание я подарил десятилетнему сыну его Грише, который весь день помогал нам в делах по лагерю, книжку о путешествии по Вятке, а он обещал ждать нас будущим летом.

На этом третьем этапе маршрута, то есть в 2007 году, мы прошли от Красноборска до Почтового 315 километров, и до Архангельска оставались последние 245.

------------------------

Буду очень благодарен всем, кто, найдя фактические ошибки, сообщит мне о них для исправления текста  в готовящейся сейчас к печати книге об экспедиции.