(беременным женщинам, старушкам со слабой психикой
и юношам, еще не вошедшим в пору брачевания читать не рекомендуется)
- Значит, пришить подушку к пальто, а ребенка отнести в химчистку?
- Нет! Горе мое! – вскричала жена с трагическим надрывом в голосе. – Нет! К наволочке на подушке пришьешь вот эту пуговицу, а в химчистку сдашь вот это пальто. Не подгузники, не пинетки – а вот это пальто! Ты понял?
- О, господи! А ты скоро вернешься? Не бросай меня здесь одного надолго.
- Один только раз! – отвечала жена голосом молящей пощады Дездемоны - один только раз попросила тебя отпустить меня к подругам на вечер. Ребенку уже полгода, молоко я сцедила в две бутылочки. Все, что нужно для уборки тебе приготовила.
- Ну, да – сказал я – один только раз взял отгул. Думал посидеть у компьютера….
- Изверг ты мой! – вскричала жена голосом разгневанной Медеи – Хватит! Достаточно я пахала и мучилась на домашней каторге столько лет! Попробуй, побудь в моей шкуре хотя бы один день.
- Ну, хорошо, попробую. Слушай, а ты там не слишком много дел написала – отбивался я, со страхом поглядывая в список дел, - тут хватит на тринадцать подвигов Геракла.
- Будешь много говорить, добавлю еще один: чистку Авгиевых конюшен на твоем компьютерном столе. И не забудь главное: вовремя покормить дочь и постирать белье.
- А если она потечет?
- Что потечет, стиральная машинка?
- Нет, Маша. Если из нее потечет, ну, это….
- Мучитель ты мой! Маша – это твоя дочь, девочка, а не твоя раздолбанная машина, из которой вечно вытекает машинное масло. Маша аккуратно смочит подгузник, тогда ты сменишь его на сухой. Вот они - в стопке. Ты понял? Ну, я пошла!
- Да, понял – отвечал я голосом обреченного на муки у скалы Прометея. Я понял, что сегодня меня ждут дома небывалые катаклизмы, катастрофа, конец света, Апокалипсис. Но выхода не было. Я взял список и начал читать…
За первый час я удачно покормил ребенка: попал нужным концом бутылочки с молоком в орущее ротовое отверстие. Ребенок почмокал и затих, как присосавшаяся к вымени хрюшечка. Потом я подмел пол и, не дожидаясь пока утихнет пылевая буря в комнате, сумел на ощупь пробраться в кухню. Надо было варить суп.
Еще через час я почистил картошку и морковь, смазал раны на пальцах йодом и перебинтовал. Пальцы еще шевелились. Я поставил кипятить воду для супа, насыпал соль на глазок (не больше четверти пачки), помешал и на всякий случай подул. Проклятая вода и не думала кипеть!
А время шло, летело, неслось! Надо было спешить.
Я быстро сбегал и сдал подушку в химчистку. Заткнул соской рот орущему ребенку. Сунул мокрый подгузник в стиральную машинку. Нарезал кубиками лук. Отодрал от себя луковую шелуху.
Время неслось все стремительней! Я достал из холодильника кусок мяса, подкрался к плите и удачно бросил в кастрюлю, не обжегшись. Кастрюля уже клокотала вовсю, разбрызгивая во все стороны клочья серой пены. Стоять рядом с ней было небезопасно. Я перебрался в ванну…
Прошло еще полтора часа.
Я сидел на диване и отпарывал себя от пальто, к которому надо было пришить не себя, а пуговицу. В детской комнате ребенок свистел и верещал, как свисток закипающего чайника. Стиральная машина свистела, гудела и стучала, норовя подпрыгнуть повыше. Сковородка на плите шипела и шкворчала, наполняя комнаты дымом и чадом. Пылесос – наглая ползучая тварь – втягивал в себя одну занавеску за другой, как удав кроликов. Дым, чад, угар, грохот, вой! Кошмар! Содом с Гоморрой, Сцилла с Харибдой!
В довершению ко всему, приплелась из соседней квартиры карга соседка и, стуча клюкой по полу, стала кричать, что если я не перестану производить в доме взрывные работы – она немедленно вызовет ОМОН, ФСБ и племянника Федю!
Надо было срочно заканчивать! Я нахлобучил на голову старый мотоциклетный шлем, одел вместо панциря кожаную куртку, нацепил на лицо респиратор, схватил наперевес, как штык, швабру и – ринулся в кухню...
Когда жена вернулась домой, все было кончено. На плите доваривались в кастрюле пуговицы, в сковородке шипели подгузники, дочь ополаскивалась в стиральной машинке, а я висел на бельевой веревке и просыхал…
Через две недели мой коллега Селезенкин поймал меня в коридоре и спросил:
- Слушай, хочешь в отгул пойти?
- Какой отгул – спросил я и посмотрел на него так, что Селезенкин, на всякий случай, отодвинулся.
- Ну, в этот, отработанный – ты же за меня дежурил восьмого марта. Побудешь дома, отдохнешь, может, какие дела домашние поделаешь…
- Отгул?! – прокричал я, как Мефистофель.
- Ну, да, в отгул – неуверенно продолжал Селезенкин, все больше отступая назад.
- Ура! В отгул! – голова у меня затряслась, руки задергались. Я заблеял, потом издал боевой клич и вприпрыжку поскакал по коридору, как горный козел на поединке, крича во всю глотку: «В отгул! Все в отгул! Все в отгул!»
В карете скорой психиатрической помощи я беспомощно обвис на руках у санитара и громко рыдал. «Ну, что вы» - успокаивал он меня – « ведь вам никто не грозил. Он просто сказал вам про отгул».
Но я зарыдал еще громче и безутешнее!