Глубинный разлом

   
    В эту экспедицию я собирался вопреки всем обстоятельствам, которые давно переросли в серьёзные проблемы и, как битые карты, лишали надежды на будущее. Проблем было много. Во-первых, жена ждала ребёнка, поэтому  даже слышать не хотела ни о каком «поле» своего благоверного. Во-вторых, горела диссертация, горела прямо на глазах. Было и третье, и четвёртое, что крепко повязало меня по рукам и ногам. Но был ещё глубинный разлом – то, что больше всего меня занимало в последнее время.

    В стройной модели образования месторождений полезных ископаемых, которую я разрабатывал, не хватало материалов о подвижках, происходивших в земной коре. И теперь, чтобы их собрать, я готов был поставить на карту всё, чем дорожил.  Однажды я уже пожертвовал много обещающей карьерой геолога-съёмщика,  перешёл в научно-исследовательский институт. Но сказав «а», надо было идти дальше.

    Район, где, по данным аэрофотоснимков, я выделил глубинный разлом, находился на юго-западе Якутии. Там когда-то давно земля пришла в движение и  расползлась в разные стороны, образовав гигантский провал в земной коре. В это зияющее окно из глубин земли устремилась раскалённая магма, заполнившая свободное пространство. Так я представлял механизм образования  геологической структуры и, как настоящий учёный, мечтал познать серьёзное явление природы. 

    В институте мою экспедицию утвердили, но на вертолёт денег не дали. Поэтому до площади полевых работ я решил сплавляться на резиновых лодках. Для сплава больше всего подходила горная река Токко. Скатываясь с гор, она сразу попадала в бассейн Лены, куда впадали все реки огромного района.

Навьюченные тяжёлыми рюкзаками, мы  спустились с автотрассы в заброшенный карьер, и  дорога пошла по правому борту реки Олондо, напрямую соединявшейся с Токко. Местами русло реки терялось в озёрах, и тогда казалось, она навсегда исчезла в огромном море воды, но где-нибудь в стороне река прорезала многометровые ледниковые наносы и продолжала свой путь.

    На карте, прямо за озерами, была показана первая наледь, служившая, как я считал, надёжным ориентиром. Однако, сколько я её ни высматривал, не увидел. Возможно, мешал лес, сплошной стеной поднимавшийся по склону, а может, наледь растаяла под палящими лучами летнего солнца. Сходить с дороги я не стал.

    Вокруг стояла тишина знойного летнего дня. Над головой клубились белые облака, лёгкий ветерок  приносил с реки свежесть, обдувая наши разгорячённые тела, порхали яркие бабочки. От ощущения близости к природе и от сопричастности к её сокровенным тайнам душа переполнялась счастьем.

 "Наконец-то я снова в тайге!.." 

    Километров через пять восприятие нового притупилось, радостное настроение сменилось усталостью. Я был взмылен, как вьючная лошадь, и такими же были мои спутники.  Первым пар выпустил Сергей, высокий и худой, как жердь, молодой человек в полинявшей защитной штормовке. На его лице ростками пробивалась светлая борода, придававшая парню неряшливый вид. Рассупонившись и обмахиваясь накомарником, он ругал тот день, когда ввязался в эту авантюрную историю, так он сказал  о моей экспедиции.

    Парализованный дух одного, как зараза, передался другим, угрожая сломить их волю. В такт Сергею заныли студенты-практиканты, на вид крепкие парни, ещё недавно корпевшие над учебниками. 

    –  Давайте бросим всё лишнее, –  быстро подхватил Костя, светловолосый парень с пушком на лице. –  Пойдём налегке, потом заберём…

    Несмотря на трудности и нытьё своих подопечных, я упорно шёл вперёд, и когда подумалось, что мы не дойдём,  показалась старая база геологов.


    В большом рубленом доме было прохладно и непривычно чисто. Лет пять назад здесь стояла геологоразведочная партия, но по всему было видно, что после геологов в доме не раз останавливались. Здесь была железная печка, две армейские кровати и стол с табуреткой. Возле печки я увидел целое послание, оставленное «потомкам». Простым карандашом на поштукатуренной стене было написано, что тут ночевали туристы из Уфы.

    Не часто случается увидеть в тайге привет с «большой земли» от какого-нибудь Васи или Пети, которой объявляет всему свету о том, что он здесь был. А тут было настоящее письмо, и главное, о чём - о поисках мест, связанных с именем моего любимого  писателя-фантаста Ивана Ефремова. 

    У меня перехватило дыхание, громко застучало сердце. Перечитав письмо туристов, я не на шутку разволновался и так вошёл в роль, что в какое-то мгновенье мне даже показалось, будто я увидел известного писателя рядом с собой. Поговорив о жизни, он похлопал меня по плечу, пожал  руку и, пожелав удачи, тихо вышел. Я посмотрел по сторонам и прислушался. В открытую дверь доносились голоса моих ребят, у порога стоял огромный рюкзак, а вдали виднелись деревья.  Вокруг меня было всё обыденно и прозаично. Никаких следов пребывания писателя я не увидел.

     «Ефремов действительно бывал в этих местах, – почесывая затылок, медленно приходил я в себя. –  Это чистейшая правда. – Как заворожённый я стоял возле печки, не в силах оторваться от стены.  –  Ефремов первым пересёк белое пятно, оставшееся  на геологической карте страны, посетил эти места, где в то время была исключительная недоступность и безлюдье, –  перефразировав фразу из его рассказа, размышлял я, глядя на

послание туристов. -  Шёл он, конечно, в Чару – это приличный таёжный посёлок, расположенный на левом берегу одноимённой реки. Кстати Чара жива и сейчас, - подумал я в ту минуту. - Ох, сколько же воды утекло с тех пор! – тяжёлый вздох вырвался из моей груди. Я даже сразу не сообразил, когда это было. Перед моими глазами стояла Новая Чара – современный Бамовский посёлок с новым вокзалом и многоэтажными домами. - А тогда

в той довоенной Чаре, к названию которой теперь стали добавлять «старая», была фактория с радиостанцией, как написано в рассказе Ефремова. И ещё там был аэродром, о чём писатель почему-то умолчал. Наверное, для того, чтобы подчеркнуть дикость и недоступность тех мест, по которым путешествовал, – подумал я, поставив себя на его место. –  Впрочем,  для рассказа лишние детали ни к чему – они только отвлекают читателей, а вот придуманная им пещера, оказывается,  до сих пор беспокоит их умы. И не просто беспокоит, а даже некоторым не даёт спокойно жить». 

    Оторвавшись от стены, я подошёл к окну. Отошедший от перехода Серёга командовал студентами, разводившими костёр. Толстые ветки не разгорались, и, скрючившись в три погибели, Леха дул на едва пробивающиеся языки пламени.  Из костра дыхнуло дымом, и он  сразу отдёрнул голову в сторону.

     «По описанию автора пещера должна находиться  где-то рядом с этими местами, – неожиданно осенило меня, – по всей вероятности, северо-западней истоков Токко. Это следует из того, что на голец Подлунный герои Ефремова карабкались с притока Чары, Тарыннаха, куда они перевалили, миновав Верхне-Токкинскую впадину. Вот такая получается раскладка, – удовлетворённый этим открытием, пробубнил я себе под нос. –  Молодец, Федя! А где же, интересно, туристы искали эту злополучную пещеру? Неплохо бы с ними пообщаться, только как их найти?»

    И они будто меня услышали: прямо над ржавой койкой я нашёл их автографы с адресами, предусмотрительно оставленными на противоположной стене. Как оказалось, все они занимались в одном туристическом клубе с романтическим названием «Терра инкогнито».

    «Да, планы у ребят, конечно, наполеоновские», – переписывая адреса в записную книжку, размышлял я над сообщением. 

    С реки повеяло вечерней прохладой, от костра в избу потянулся дым. Я вышел на улицу. На костре уже стоял закопчённый чайник, а повеселевший Костя распаковывал рюкзаки и что-то ел. Сквозь высокие лиственницы пробивались лучи заходящего солнца, а по земле скользили длинные косые тени, убегавшие в сторону гор. Передо мной с кустов тальника вспорхнула стайка серых, как воробьи, птичек и устроилась на лиственнице.

     Сергей налил в эмалированные кружки чай, подал мне бутерброд. Но есть не хотелось, голова была занята другим.
    – Вы прочли, что в избе написали туристы? – хлебнув обжигающий чай,  сказал я, ни к кому не обращаясь. От неожиданности Сергей даже поперхнулся.

    – Д-да какие это туристы! Придурки, - выпалил он скороговоркой. - Людям делать нечего - вот они ищут приключения на свою голову. Кстати, я хочу с ними связаться,  скажу, пусть забелят свою писанину. Весь дом испоганили.

    Я поставил горячую кружку на землю. Мысли об экспедиции Ефремова роились в моей голове, требуя выхода наружу.

    – Зато, если бы не они, мы бы не вспомнили о Ефремове, а так вот….  – Дым от костра попал мне в глаза, в горле запершило. Прослезившись и прокашлявшись, я продолжил:

    –  Думаю, что та мамонтовая пещера, которую они искали, должна находиться где-то рядом с нами. Я тут прикинул, думаю, что вот за этим перевалом, - я показал на горы, возвышавшиеся впереди. На карте они были показаны тёмно-коричневым цветом, сгущавшимся в том месте, куда указывала моя рука.   

    В глазах ребят я увидел недоумение, но я закончил свою мысль, вызвавшую полное непонимание: 
    - Эту пещеру можно было бы, конечно, поискать, если бы она существовала. Но, к сожалению, Ефремов её придумал, поэтому затея туристов обречена на провал –  нельзя искать то, чего нет в природе.

    «О чём это он, какая пещера? - читалось во взглядах моих ребят».
    – Кстати, вы читали «Голец Подлунный»?
Все промолчали и опустили глаза. Только Костя, поглядывая на меня, с аппетитом ел бутерброд. Придя в себя, Сергей стал ворошить угли в костре.

    – Очень плохо, – сказал я, поняв, что с творчеством Ефремова они не знакомы. –  С классиками надо дружить, тем более не так много было пишущих геологов.
    – Те времена давно прошли, - вставил Костя. – Теперь в моде другая литература, да и, в конце концов, есть интернет. А я вот фэнтези люблю, знаете, как интересно!

    Убеждать его было бесполезно.
    – В тех местах, куда мы направляемся, Иван Ефремов прошёл почти семьдесят лет назад и об этом написал в рассказе. Видите, его рассказ  не оставил равнодушным уфимских туристов. Надо же, приехали посмотреть!

    Я потянулся к кружке. Густо заваренный чай заметно остыл и отдавал дымком, но стал ещё более терпким. Откусив сахара, я почувствовал, что вяжущее ощущение во рту исчезло. Невольно подумалось, что ради встречи с тайгой  стоило забираться в этот, ещё не обжитый район. Мои размышления нарушил Лёха, круглолицый коренастый парень.

    – Значит, мы можем найти его следы. Давайте поищем, я в тайге как у себя дома. – Его раскосые карие глаза заблестели, забегали по сторонам.

    Так же, как Костя, Лёха был студентом-геологом Якутского университета, а сейчас проходил производственную практику в моём отряде. В будущем он хотел работать в какой-нибудь «алмазной» экспедиции, где больше платили.

     – Думаю, это бесполезная затея, – сказал я уверенным голосом. – Искать надо было хотя бы полвека назад, тогда ещё были какие-то шансы, а теперь время всё уничтожило. Вообще-то говоря, у нас с вами совсем другая задача: мы будем заниматься изучением зоны глубинного разлома, а не поисками экспедиции Ефремова.


    От геологической базы дорога пошла лесом, пока не вывела на огромную поляну, расположенную между горами. Если бы не река и высокие горы, это пространство можно было бы назвать полем. Узкими протоками река растекалась по всей ширине долины, сливаясь в широкое русло возле обрывистого берега. Вдали белела отступающая наледь, а впереди зеленели и кое-где даже цвели стелившиеся по земле кусты тальника. Освободившись из ледового плена, растительность быстро навёстывала потерянное время.

    После отдыха идти стало легче, и вскоре открылось горное озеро.  Я замер от неожиданности, грудь распирало от восторга: в воде отражались горы и голубое небо с проплывавшими белыми облаками, а вокруг стояла тишина. Временами с середины озера накатывала мелкая рябь на видневшиеся  на отмели камни, стайки мальков уплывали по волнам.

    Из горного озера узким ручейком вытекала та самая река Токко, по которой нам предстояло сплавляться. Миновав заболоченную долину, мы спустили резиновые лодки на воду. Сразу же пошли завалы, ощетинились наклонившиеся деревья,  вылезли из воды прилизанные валуны. После очередного изгиба стало видно, как река врывается в горное ущелье. Лодки понеслись наперегонки.

    Только на следующий день река успокоилась. Островерхие горы, возвышавшиеся зазубренной стеной, остались позади, а по сторонам стояли громадные ели и лиственницы. Это была Верхне-Токкинская впадина.

    «К вечеру мы вышли из страшного ущелья в громадную котловину, - вспомнил я рассказ Ефремова, – впадину с плоским дном, окружённую ступенчатыми горами. Перед нами расстилалось ровное снежное, сияющее в сумерках поле, окаймлённое чёрной полосой леса. После шума ветра в ущелье тишина и покой поразили нас. Мы назвали эту впервые открытую нами котловину Верхне-Токкинской, пересекли её по глубокому снегу и достигли в темноте опушки  леса».

    Неожиданно я увидел оленьи следы, поднимавшиеся вверх по заросшей дороге. Тут проходил зимник из Чары, которым летом пользовались оленеводы.

    «А почему бы нам, и правда, не поискать экспедицию Ефремова? - думал я, обозревая проплывающие берега. – Ну где-то же он проходил и останавливался на привал? Значит, мог что-то оставить; может, даже сделал засечки на деревьях или выложил тур. По-моему, ещё есть шанс...» 

    Страшное ущелье, из которого в  своё время вышла экспедиция Ефремова, было ещё впереди,  а перед моим взором цепочкой тянулись горы. 

    «Здесь, как будто Мамай прошёл, видать, хорошо потрясло. Зато та безымянная вершина, на которую нам придётся карабкаться, возвышается себе, как вавилонская башня. Ничего её не тронуло».

 Под вечер мы остановились в устье небольшого ручья с непонятным названием Чухоной. Высокая надпойменная терраса переходила в террасу Токко, русло было завалено окатанными валунами. На самом живописном месте, где я хотел остановиться, недавно стояли  оленеводы и так его захламили, что от  него пришлось отказаться.

    – Чухоной – это сложное слово, – ни к кому не обращаясь, неожиданно произнёс Сергей. – Оно составлено из двух частей: Чух  и Ной. Вероятно, Ной был сыном Чуха, и жили они где-то в этих местах. Возможно, даже вот здесь.
 
    По его интонации трудно было понять, шутит он или говорит серьёзно. Такая манера разговора держала собеседников в напряжении, не давая расслабляться. Нужно было ставить лагерь, и все мои мысли были направлены на решение этой задачи, но я тут же сказал:

– Про Ноя мы знаем, а вот кто такой Чух, просвети, пожалуйста.
– Чух – это и есть Чух, – глядя мне в глаза, засмеялся Сергей. – Словом, мифический персонаж, который тут когда-то обитал. Сейчас походим, и глядишь, встретим его самого. Чем чёрт не шутит…

    Студенты посмотрели по сторонам, будто хотели увидеть того самого Чуха.
    – Это явно эвенкийское название, - сказал Лёха. - Таких тут хватает, а вот что оно значит, я сказать не могу. Возможно, связано с этой местностью. А вы знаете, там, где стояли оленеводы, мог останавливаться Ефремов со своей экспедицией, – неожиданно сказал студент. – Больно уж хорошее место.

    Лёха застал меня врасплох.
«Надо же, вспомнил про Ефремова, – подумал я про себя, – значит, задело за живое». А вслух  сказал:

   – Кто знает, где они останавливались. Они же шли от темна до темна, да к тому же зимой, значит, разбить лагерь могли где угодно. А вот район одной стоянки более-менее известен – где-то выше устья реки Чоруоды.   Мы там будет в конце полевого сезона. 


Штурм горного хребта я начал на следующий день. На подходе к горе попалась толща серых гнейсов. Это были самые древние образования района, слагавшие фундамент Сибирской платформы.  Они оказались настолько прочными, что при ударе молотком летели только каменные крошки, и студентам пришлось изрядно попотеть, чтобы отбить хорошие образцы. Выше по склону пошли развалы бурых песчаников и пород рыжего цвета. Между камнями пробивалась растительность, цвёл жёлтый  рододендрон. Перед вершиной горного хребта ещё лежал снег, закрывший даже  кусты стланика. Из-под него кое-где выступали огромные глыбы изверженных пород.

Дорогу пробивали по очереди. После ходки по пояс в снегу я пристраивался в хвост своего отряда, а в голове шёл Костя. Его сменял Сергей, потом Лёха. Через пару таких прогонов все останавливались и, любуясь окрестностями, подолгу переводили дыхание. Казалось, затяжному подъёму не будет конца, но неожиданно из-за очередного уступа показался перевал.

В предполагаемом месте разлома я увидел прогиб, разделявший две сопки. На пологом хребте камни были раздроблены, повсюду росла буйная растительность. Даже не зная о том,  что тут проходит линия разлома, можно было предположить о  подвижках, произошедших на поверхности земли. Такие же провалы были севернее того места, где мы стояли. Прогибы вытягивались в прерывистую линию, протянувшуюся на многие километры. В ослабленных участках земной коры сейчас бежали горные ручьи и реки.

Вот эту самую линию разрыва я увидел сначала на аэрофотоснимках, снятых с невысоким разрешением. Из-за плохого качества изображения  разлом только угадывался по плотности фото тона и подчёркивался характером растительности и развалами камней. Серой тон фотоснимка давали щебёнчатые развалы пород, заросшие стлаником. Ровными полосами стланик штурмовал каменистые склоны, образовав заросли на сглаженных седловинах. 

На космическом снимке разлом прослеживался намного лучше, и, тем не менее, на геологической карте его почему-то не показали. Из-за этого рисовка карты получилась совершенно неестественной. По линии разлома границы разных пород были смещены, и, чтобы их сбить, геологам пришлось изогнуть рисовку слоёв. Из-за этого на всём протяжении ручья на карте появились коленообразные перегибы, которых не было на местности.

Разлом представлял собой не линию на поверхности земли, как обычно показывают на геологической карте, а широкую зону, протянувшуюся на несколько километров. Изучая геологическую обстановку района, я понял, что интересующий меня глубинный разлом связан с поэтапным формированием всей структуры. И оно продолжалось значительный промежуток времени. Сейчас я видел только современный разлом, возникший уже позднее. Именно он разделял граниты и песчаники лежавшие рядом.

Как заведённый я бегал по склону, стучал молотком по камням. Что-то рассматривал в лупу и документировал в полевом дневнике. Наколотив разных пород, собрал всю свою команду.

– Обратите внимание, – показывая на разложенные камни, начал я уверенно, - здесь представлены разные породы, залегающие в этом районе. – Они отличаются как по цвету, так по составу и условиям образования. Песчаники – это осадочные породы, а образование этих пород метасоматическое, – я ткнул пальцем в рыжие камни. –  То есть они возникли в результате становления магматического комплекса, проходившего в условиях высокой тектонической активности. Это способствовало возникновению их хорошей проницаемости.

Я дал рыжие камни Сергею, и тот, как эстафетную палочку, сразу их передал Лёхе.
Я будто отчитывался на приёмке полевых материалов в своей бывшей экспедиции: показывал и рассказывал всё, что нашёл и узнал во время полевых работ.   

 –  При определённых условиях в таких породах могут накапливаться разные металлы. Происходит, так сказать, их перераспределение  за счёт других пород, в которых содержания этих металлов были повышенными. Особенно это касается золота.

На лицах студентов мгновенный интерес, сменился растерянностью. Я подумал, что рассказываю непонятно. Мои сомнения разрешил Костя.
–  Ну мы же изучаем глубинный разлом. Зачем нам этот презренный металл? От него, говорят, одни неприятности.

Начитавшись бульварной литературы, он хотел показать своё причастие к миру бизнеса или криминала, но явно переигрывал. Поймав на себе недовольные взгляды ребят, сразу замолчал. А я стал растолковывать простые истины, которых студенты не знали.

– Процесс образования золота взаимосвязан со становлением глубинного разлома. Не было бы этого разлома, не смогли бы образоваться данные породы, –  я снова показал на камни рыжего цвета. – Месторождения, сложенные такими образованиями, известны повсюду, есть они и на Алдане. Следовательно, если они существуют в природе, то могут быть здесь, поэтому их надо проверить  на золотоносность. В связи с эти круг наших задач расширяются.

За водоразделом  невысокого хребта начиналась узкая, глубоко врезанная долина реки Охогос. По сравнению с ней долина Перевального, откуда мы поднялись на этот хребет, была подвешена. Охогос, словно клинком, рассекал горы, устояла только одна крутая сопка, одиноко возвышавшаяся в стороне. С неё узкими языками стекала чёрная осыпь, терявшаяся у подножья. Даже издалека по развалам камней было видно, что породы  там не похожи на другие.

–  Но как же сохранилась эта крутая  гора? –  в очередной раз спрашивал я себя. –  Она тоже находится в зоне разлома.

Озадаченные студенты только пожимали плечами. Как подсказывал внутренний голос, ключ к разгадке проблемы надо было искать на той крутой горе, могли сохраниться первичные породы, слагавшие эти горы миллионы лет назад.


Река  размеренно бежала одним руслом, кое-где из воды выступали прилизанные валуны, и казалось, так будет всегда, но вскоре моя лодка пошла быстрей. Послышался шум бурлящей воды, и неожиданно прямо передо мной открылся водопад. Вся река сливалась в узкий жёлоб, прорезанный в толще светло-серых гнейсов, и устремлялась вниз. Судя по разнице уровней воды в реке, водопад был небольшим. На раздумье ещё оставалось несколько секунд. Не меняя направления, я пошёл вперёд.

У шедшего следом Лёхи перехватило дыхание, он успел только подумать, что своего начальника больше никогда не увидит. Моя лодка  плавно соскочила по струе и оказалась на пару метров ниже. После  водопада  река оказалась зажатой между отвесными горами. Лодки понесло быстрей. Пошли пороги, Это было то самое «ущелье Ефремова», о котором я прочитал в рассказе.

«Из глубины ущелья послышался глухой шум, который всё нарастал и вскоре превратился в низкий непрерывный рёв».

На этом месте его рассказа у меня пробегали мурашки по спине; перед глазами стоял несущийся вал воды. Теперь я сам оказался в ущелье и мог сполна оценить то, что испытал Ефремов.

«Мы приблизились к одному из самых больших порогов, мощную силу которого не смогли укротить даже пятидесятиградусные морозы, - написал он под впечатлением пережитого. - Белый туман заполнял ущелье почти на половину высоты его отвесных стен из темно-серых метаморфических сланцев. Темная, в белой рамке льда и снега, вода плавно закругленным валом вспучивалась на трехметровую высоту, переваливалась вниз, разбивалась в пену и брызги об острые камни и с ревом бросалась на скалу правого берега,

там, где над чернеющими, выдолбленными водой пустотами нависли, едва держась, огромные глыбы. Левый берег был также обрывист. От скалы шёл гладкий скат огромной льдины, спадавший прямо в порог. Проход был опасен и узок, но другого пути не было».

Острыми зубьями из воды торчали камни, древние гнейсы нависали над головой. Вода кипела, с шумом разлетаясь брызгами. Река, как необъезженный жеребец, взбрыкивала, пытаясь освободиться от наездников. Вёслами приходилось отбиваться от одиноко торчавших валунов и отвесных прижимов. Проходя преграды, лодки то крутились волчком, то шли кормой или носом вперёд, а иногда и вовсе распластавшись во всю ширь. 

«Таинственное место, просто жуть, –  думал я  об этом страшном ущелье. – Дай Бог, пронесло бы».

Горы окрасились багровым закатом, в ущелье быстро стемнело. В сумерках отвесные скалы стали зловещими, повеяло могильным холодом. Вскоре серебристые отблески молодого месяца заскользили по воде, побежали по  чёрным стенкам.

На сердце было неспокойно, дурные мысли кошкой скреблись в голове. Беспокойство передалось всему телу, лодка запрыгала. 

«Надо подождать мужиков, всем вместе будет безопасней, – настойчиво сверлило в сознании.  – Но тут прёт, как в трубе…» 

На мгновение я зазевался, и на полной скорости лодку притёрло к скале. Не успел оттолкнуться веслом, как меня отбросило на течение. И только подумал, что отделался лёгким испугом, внизу зашипело. Правая секция прямо на глазах стала уменьшаться в объёме, лодку перекосило. 

«Ну, всё, конец, - мелькнуло в голове. - Сам беду накликал…»

Мысли проносились одна за другой и, ни на чём, не останавливаясь, уходили прочь. От отчаяния из груди вырвался крик, река поглотила мой голос, я снова остался наедине с собой.

Уже в темноте на полуспущенной лодке я остановился в устье едва заметного ручья с громким названием Богодикта.  Следом причалили остальные.
 

Рано утром по долине стелился туман, медленно поднимаясь над рекой.  Вокруг было сыро и мрачно, и от  этого, как  в нелётную погоду, на душе было тоскливо. Возможно, причиной плохого настроения также стал страшный сон, долго не выходивший у меня из головы. Мне приснилось, будто я провалился в прорубь. Течением меня снесло под лёд, и я изо всех сил  бился головой об лёдяной панцирь, скрёбся руками и ногами, но лёд не поддавался.

Нужно было собирать лагерь, грузить лодки, а я всё тянул, будто чего-то ждал. Вспомнив пережитый кошмар, я с досады пнул старый пень.  Куски дерева и рыжая труха  разлетелись в разные стороны. Мелькнули вросшие в мох  консервные банки, ударившие в глаза своей неестественностью. Голова была занята другим, и я по инерции прошёл мимо. В последний момент меня, как будто толкнули, я вернулся назад.

Банки были старыми, заржавевшими от времени. Внешне ничего особенного: банки как банки, даже маркировка почти такая же, как на современных консервах. Но присмотревшись, можно было заметить, что они отличаются формой, а по дате изготовления – довоенные.

«В те годы охотники консервами не питались, - молнией промелькнуло в моей голове. – Да сюда они и не забирались – очень далеко. Охотиться можно было поближе к дому».

Невольно я вспомнил про экспедицию Ефремова, останавливавшуюся на днёвку в районе  реки Чоруоды. Из его рассказа следовало, что с вершины гольца виднелась замёрзшая река, а позади склон обрывался в широкий распадок. 

Я представил себя на вершине горы, возле которой был разбит наш лагерь, оглянулся по сторонам – почти всё совпадало. Было только одно «но», мешавшее признать правильность моих умозаключений: отсюда до устья Чоруоды было километров пятьдесят.

«Значит, это не его стоянка»,  - честно сказал я себе. 

Волна разочарования прошла по всему телу, огнём обдало лицо. Захотелось забросить эти банки куда-нибудь подальше и навсегда забыть про экспедицию Ефремова. Однако что-то меня сдерживало. Я сосредоточился. Перед глазами возникла схваченная льдом река, берега заваленные снегом, потом появилась карта.

 И меня осенило: «Пятьдесят километров от устья Чоруоды - это же дневной переход на нартах по реке. Экспедиция Ефремова вполне могла остановиться в этом месте, чтобы на следующий день со свежими силами двинуться через пороги». 

Когда казалось, что уже всё разложено по полочкам и можно ставить точку, опять появились сомнения.

«В рассказе написано, что на обед они варили мясо, стало быть, могли и здесь его сварить или разогреть замерзшее. Получается, тушенку они не ели.  А я что вижу? В одной банке была сгущенка, тут даже к бабке не ходи – банка похожа на современную. А вот со второй пока непонятно». – Я покрутил банку в руках, но на ум ничего не шло.


Мысли крутились вокруг банки со сгущёнкой, и даже захотелось её самому.   
«По-моему, тут более-менее ясно, - сказал я себе, - даже, если ты ешь мясо, чай необходим.  Раз чай, то кто же в тайге откажется от такого лакомства! Обойтись, конечно, можно, сахаром, но если есть сгущёнка…»

Больше сомнений у меня не было, и  неожиданно для себя я закричал на всю округу:
–  Мужики, я нашёл следы экспедиции Ефремова! – Смотрите, банки тридцать третьего года.

- Это его, его, - подхватили горы.
Клоками стал расползаться туман, и, наконец, пробились солнечные лучи. У меня на душе было необыкновенно легко, грудь распирало от счастья.

«Вот как бывает в нашей жизни! - проходя очередной перекат, размышлял я про себя. - Ищешь одно, а находишь то, чего ты не ждёшь. Потому что - это часть тебя самого, часть твоей жизни».

Я оглянулся назад, вдали возвышались горная гряда с гольцом Подлунным, и где-то там, уже далеко позади, остался  глубинный разлом.