ГЛ.24 О ПОЛИТИКЕ И НЕ ТОЛЬКО
Я пишу о своей семье, а не о стране, потому что жизнь государства все равно отражается на существовании отдельных семей. Пусть и в разной концентрации.
Война, например, никого не оставила в сторонке – понаблюдать. Всех втянула в общую беду. Ее участниками стали и дети. А трудности мирного времени распределились весьма неравномерно между всеми гражданами и соответственно – запомнились неодинаково – в зависимости от принадлежности к определенному классу или так называемой прослойке - интеллигенции.
Больше всех материально, физически и духовно страдали крестьяне, не имевшие даже паспортов, как в крепостном государстве. Рабочая «элита» (смешно звучит!) материально жила не так скудно, как мы, относящиеся к прослойке.
Но ведь и та в свою очередь делилась на слои. И если позволить себе метафорическое сравнение интеллигенции со слоеным пирогом, то все-таки самым вкусным и ценным в нем была красивая верхушка из крема и взбитых сливок, а мы, мелкие служащие, находились в самом низу этого «пирога», пытаясь изо всех сил выжить под грузом остальных слоев. Не сломиться, но прогнуться, потерпеть, умудриться прожить впятером на мамину зарплату в 55 рублей и папину – в 75. Эта цифра не менялась годами. И только когда Ната закончила институт, стало полегче.
Да, нам было не до высоких материй. В понимании того общества, что сформировалось к середине пятидесятых, мы были обыкновенными мещанами, презираемыми даже в литературе. Как же – рабочий класс думал о производственных планах, крестьяне об урожае, а мы - как бы достойно прожить на получаемые копейки.
Где-то в Москве и Ленинграде зарождалось диссидентство, как результат нежелания терпеть моральный гнет; проходили очередные зачистки вольнодумцев, и поезда увозили в далекую Сибирь и на Север новые порции сталинских жертв; в газетах то и дело кого-то клеймили, разоблачали. А в нашем большом провинциально-промышленном болоте, именуемым Днепропетровском, только лопались пузыри. Физиономии членов Политбюро украшали городские стенды, парковые аллеи, заводские цеха, школьные коридоры, институтские и все прочие. Никто ими не любовался, и мало кто помнил занимаемый пост. Это был какой-то парад скучных чиновничьих портретов, не вызывающих эмоций у граждан. Другое дело – Сталин, прославляемый в разнообразных жанрах искусства и литературы.
Нашей семье повезло: никто не пострадал от сталинских репрессий, но это не значит, что к чужой беде мои родители были равнодушны. О политике они дома не говорили никогда, понимая, что мы, пионерки и комсомолки, вне дома растем в атмосфере «высоких идей». Но чтобы эти идеи опровергнуть и направить наши души в противоположное русло, нужны были другие родители. Не такие покорные, а протестанты по духу и более информированные.
Вот почему я была потрясена реакцией папы на смерть вождя.
В тот день нас отпустили с уроков после траурного митинга, и я прибежала домой с этой ужасной новостью. Папа, очевидно, не знал еще ни о чем, потому что не включал радио. Он колол дрова возле сарая.
– Папа, Сталин умер! – заорала я издали.
Папа молча положил топор на пенек, вошел в сарай. Я – за ним.
– Слава Богу, конец душегубу!– сказал он с такой сдержанной яростью, что я опешила и молча уставилась на папу. А тот вдруг перекрестился. Он, атеист, – и перекрестился три раза, словно в церкви!
Потом глянул на мое растерянное лицо и тихо сказал:
– Ну, иди, доноси на меня.
Все это было как в страшном сне. Не потому, что я так обожала вождя, что за него обиделась. Нет. Я ведь ни одного доброго слова в адрес товарища Сталина в домашних стенах не слышала и вполне могла предположить, что его не любят. Я была к нему равнодушна. Меня убила горечь фразы – «иди, доноси», как будто папа не знал собственную дочь, не способную на подлость!
Получается, что нас, детей, остерегались! В нас видели потенциальных Павликов Морозовых! Сколько же отец знал такого о сталинском режиме, чтобы так обрадоваться смерти всенародного кумира!
И как хорошо, что вся правда о злодеяниях вождя и его подручных была вскоре обнародована газетами, радио! Она дала многим возможность всю накопившуюся обиду, ненависть выплеснуть наружу и хоть немного расслабиться, поверив в справедливость советского строя! Вот, мол, мы о своих ошибках можем говорить вслух! Вот если бы жил Ленин, он бы не допустил такого – мысль, зазвучавшая во всех домах, где обсуждались разоблачения.
И папа раскрепостился в какой-то мере. Не скажу, что совсем. Он по крестьянской своей натуре был человеком осторожным. Но все, что его возмущало в университетских делах, мог теперь озвучивать дома – без страха, что его посадят.
А там было чем возмущаться. Хотя бы тем же антисемитизмом государственным, которого якобы не было. Был! Еще какой! И вылезал он наружу во время вступительных экзаменов, когда ограничивали процент поступавших евреев, а на физико-технический факультет вообще у них не принимали документов!
Отец работал ответственным секретарем приемной комиссии и все прелести этого неписанного закона ощущал на собственной шкуре.
Итак, мы жили себе тихо и скромно, даже скудно. Лялька донашивала мою одежду, мама вечно что-то перешивала из своего скудного гардероба для нас с сестрой. Летом мы носили ситцевые платья, осенью – байковые или фланелевые. О такой роскоши, как шелк, крепдешин или шерсть, не знали. Теплые кофточки тоже шились из толстой фланели, с начесом. Нижнее белье шили из белой бязи.
Купались мы в бане, которая располагалась в подземелье, вырытом на Октябрьской площади во время войны – под бомбоубежища. Раз в неделю мы занимали длиннющие очереди в эту баню, а в промежутках мылись в большом тазу, в комнате. Для моей чистюли-мамы такое ограничение в водных процедурах было настоящим испытанием. Иногда она ходила ночевать к своей сестре, тете Лене Дьяченко, у которой в кухне стояла настоящая огромная ванна.
С семьей маминой сестрички мы общались тесно, не только на праздниках. Во-первых, я не могла жить без книг, а тетя Лена работала в библиотеке бактериалогического института, куда я бегала регулярно. Во-вторых, я очень любила ее мужа, дядю Володю, чувствуя его искреннюю симпатию к моей персоне. Он с таким интересом расспрашивал меня о школе, подругах, моих увлечениях.
Их дом по-прежнему, как и до войны, был для меня притягательным местом. У дяди Володи, страстного охотника, имелась собака, длинноухая симпатяга Пальма, спаниэль, красивого шоколадного окраса. У тети с дядей также было три аквариума с экзотическими рыбками, за которыми дядя Володя ездил в Москву! Наблюдать за рыбками, возиться с Пальмой, рассматривать безделушки на пианино, находить на книжных полках в шкафу еще не прочитанные интересные книги – какое это было удовольствие! А животных я обожала! В нашем доме не переводились кошки, а чудная Пушинка, помесь шпица с болонкой – остроухая, стройная, пушистенькая и длинноногая, у нас и выросла во взрослую собаку! Как мы любили это чудо, однажды утром приблудившееся к нам на веранду и выбравшее именно наше семейство для обожания и охраны!
Я помню тот день. Белоснежный щенок-подросток, с симпатичными черными глазками и густой волнистой шерстью, сидел под нашей дверью и смотрел проникновенно на меня, склонив голову на бок. Очевидно, его кто-то подбросил.
– Ой, ты кто? – спросила я, присаживаясь рядом на корточки.
Щенок подал мне лапу. Я рассмеялась, а так как страха перед собаками никогда не испытывала, то тут же кинулась его обнимать. Пес ответно лизнул меня в нос.
И в этот момент с третьего этажа стала шумно спускаться тетя Аня, мама Светы Куликовой. Собака вскочила и с грозным рычанием бросилась под ноги соседке.
– А-а-а! – заорала тетя Аня в панике.
– Пушок! – крикнула я, наугад снабдив щенка именем. – Назад!
Пушинка ( вскоре оказалась девочкой) тут же вернулась ко мне и заняла боевую позицию у моих ног.
Пока возмущенная тетя Аня спускалась вниз по лестнице, угрожая милицией, Пушинка выразительно ворчала.
Пришлось ее взять домой. Но сначала выдержать словесный бой с родителями.
– Как можно дворнягу держать в квартире?! У нее же блохи! Глисты! – возмущался папа.
– А как она уживется с Мурчиком? Ведь коты и собаки не дружат! – сомневалась вслух мама.
Мы с Лялей устроили маленький спектакль со слезами, чтобы задобрить и без того незлых родителей.
Пушинка и Мурчик, обожаемый нами кот, тоже отнюдь не дворянского происхождения, словно договорились соблюдать нейтралитет и редко ссорились. Иногда веселая Пушинка, заигравшись, пыталась добраться до физиономии Мурчика – просто так, потрогать. Но котяра тут же заваливался на бок и угрожающе шипел, выдвинув конечности вперед. Пушинка, походив вокруг недотроги, покидала место действия с опущенным хвостом. Вся ее выразительная физиономия говорила миролюбиво «Дурак ты, Мурчик, я же поиграть хотела!»
Пушинка сопровождала нас с Лялей в школу, когда мы еще учились вместе. А поскольку все кобели в округе были в нее влюблены, то и шли мы в окружении собачьего хоровода.
Количество влюбленных увеличивалось с каждым годом взросления Пушинки, и нам уже неловко было появляться перед одноклассниками с таким многочисленным и шумным эскортом. Псы ведь по дороге выясняли отношения друг с другом, а иногда пытались снасильничать нашу красотку вопреки ее воле – прямо на глазах у приличной публики. Хотя Пушинка всегда шла нога к ноге с нами, ею охраняемыми, и не давала никакого повода для приставания.
Но вот когда она успевала все-таки закрутить любовь и с кем – мы так и не могли разнюхать. Личная жизнь нашей собачки оставалась тайной. Однако регулярное появление на свет очаровательных щенков, почти всегда похожих на свою маму, подтверждало догадку, что сердце красавицы не было равнодушным к земным радостям. Не только преданная охрана семьи из пяти человек была ее высоким предназначением, но и воспроизводство красивого и умного потомства. Нет, она не даром коптила небо!
Правда, материнские радости Пушинки сопровождались нашими проблемами: куда девать щенков, на которых никто не мог поднять руку, чтобы утопить в несознательном возрасте?
Пока нам удавалось не губить потомство – мы даже за прохожими по улице бегали, умоляя взять щеночка. И мама пристраивала их у своих сотрудников, имеющих частные дома.
Несколько раз папа делал попытку завести нашу любимицу подальше от дома, но она всегда возвращалась раньше него, и подлый умысел срывался.
Но однажды в воскресный день папа встал пораньше, поманил нашу Пушинку – якобы на прогулку, и исчез с нею на целый день.
Мы ломали голову, куда девался папа, и уже заподозрили, что он вздумал отвезти Пушинку к тете Лиде, в Незабудино, поездом. Вот откуда она бы точно не вернулась!
Под вечер мы услышали скулеж за дверью. Пушинка с какой-то картонкой на шее, прицепленной к ошейнику, не вбежала, а устало протопала в комнату и тут же брякнулась на пол с открытым ртом.
Мы кинулись к ней, окружили.
Ната сняла с ее шеи лист картона, на котором крупно было написано: «МЕНЯ ЗОВУТ ПУШИНКА. Я ХОРОШАЯ СОБАКА. ВОЗЬМИТЕ МЕНЯ К СЕБЕ, ПОЖАЛУЙСТА! Вы не пожалеете! МОЙ ХОЗЯИН ЗАБОЛЕЛ!»
Мы рассмеялись, стали ласкать нашу хорошую собаку, притащили ей воду под нос, суп в миске, косточки – на выбор. Пушинка кинулась лакать воду.
– А где же заболевший хозяин? – волновалась мама.
Пока Пушинка пила и ела, мы строили догадки. Ее грязный мех и явная усталость означали, что бедняжке пришлось пережить какие-то потрясения.
И тут раздался звонок в дверь. Мы быстренько спрятали Пушинку в другой комнате, прикрыли дверь и пошли навстречу нашему заболевшему хозяину.
– Ты где был? – кинулась мама с упреками. – Мы весь день переживали, ждали тебя!
Папа отводил глаза.
– Борщ наливай, – попросил маму. – Столько пришлось пройти и проехать.
– А не знаешь, куда это Пушинка исчезла?
Папа облегченно вздохнул:
– Все, больше она не вернется. Не переживайте, я ее пристроил в хорошие руки. Это… далеко.
Пушинка услышала голос своего хозяина и не выдержала – с радостным визгом выскочила из спальни.
Мы рассмеялись, а папа так и открыл рот:
– Ты откуда взялась?!
Пушинка совершала в воздухе радостные кульбиты, прощая своему хозяину его коварство.
– Это же надо, какая хитрая, – изумлялся папа. – Я с нею проехал до самых Кайдаков на трамвае! Потом пересел на другой – в противоположную сторону. Доехал до тупика! Там выпустил на волю, а сам вернулся в этом же трамвае. Она не успела вскочить назад, ко мне…Неужели она за трамваем бежала?
– И не жалко было? – не выдержала я.
– От нее одни неприятности! Это же вам не Мурчик! Она на людей кидается! А если укусит?
– Она не кидается, а просто лает! Она предупреждает, чтобы нас не трогали!
– Кому мы нужны, господи? – вздохнула мама.
Забегая вперед, могу сказать, что Пушинке с нами все-таки повезло. Она несколько счастливых лет провела в нормальной семье, всеми любимая.
А отдать ее все же пришлось, когда однажды наша телохранительница перестаралась и цапнула за палец младшую сестру Светы Куликовой, Галку. Несильно, но скандал был грандиозный. Тетя Аня вызвала милицию, папе пришлось отвезти Пушинку к ветеринару, чтобы тот осмотрел животное на предмет бешенства. Там и установили породу, но бешенство исключили. А подписку о том, что собака должна быть нами удалена, папе дать пришлось.
Слава Богу, Пушинка попала в хорошие руки. Это устроила мама (папа из доверия вышел) – с помощью все тех же сотрудников поликлиники.
А вот кошкам везло больше. Они в доме не переводились. Простые, любители погулять во дворе, без приплода, так как то были исключительно мужские особи, за репутацией которых не надо было следить.
Жизнь наша состояла из маленьких радостей и разнообразных неприятностей. Мама часто болела. С сильнейшими приступами панкреатита ее увозили в больницу – под капельницу. У меня тоже болел желудок, но я не подозревала о язве, что потихоньку формировалась в двенадцатиперстной кишке. О диете никто не думал – ели, что удавалось купить или достать. Я терпела, но иногда приходилось даже уходить с урока – до того становилось невыносимо больно.
Уж не помню, какие таблетки тогда давали врачи. И почему-то никто не догадывался сделать рентген желудка. Или маме казалось, что я преувеличиваю боль, чтобы улизнуть из школы, или ее собственные болезни отодвигали на второй план такие мелочи как боль в животе. Подумаешь, живот болит! А у кого он не болит?
Скорее всего, мама подозревала, что у меня обыкновенный гастрит, а с этой штуковиной она сама жила до операции много лет. Ничего, пройдет!
– Не ешь жареного, Люся, – напоминала она. – Я сварила манную кашу.
Ну да, стану я есть манную кашу! Лучше поджарить хлеб и запить чаем,
В еде я оставалась привередливой – в глазах своей семьи.
– И в кого ты такая? – сокрушалась мама, в которую я и пошла этим своим свойством – хорошо развитыми вкусовыми ощущениями.
Я ведь заметила, что мамочка тоже хитро обходит некоторые приготовленные папой блюда, чтобы съесть что-то ею любимое. А когда ела, то с явным наслаждением. Иногда – жертвуя здоровьем.
Например, она предпочитала арбуз – дыне, и могла съесть половину арбуза, не нарезанного, а чайной ложкой, да еще и с хлебом.
Ну, от этого была только польза, а от выпитого стакана молока ей всегда становилось плохо: после операции на желудке ее организм не переносил ничего молочного. Но ей ведь хотелось, хотелось! И мама, как ребенок, нарушала свою диету, расплачиваясь потом приступом панкреатита.
Так что мы с нею были одинаковыми в этом плане, и не имела она права повторять время от времени:
– Нет, ты точно не наша! Тебя подбросила какая-то принцесса, ей богу!
Помню, как это предположение, смешное по сути в устах мамы, меня рожавшей, в детстве мне понравилось. Я задумалась: «А вдруг меня в роддоме подменили? И во мне течет кровь княжеская или графская?»
Я предпочитала французское происхождение – уж очень увлекалась Францией и ее писателями. Нагулял какой-нибудь граф (французский) на стороне ребеночка и уговорил отвезти в чужую страну, а там подкинуть.
Эту приятную мыслишку я вынашивала пару лет, пока удивительное внешнее сходство с мамой не вернуло меня в суровую реальность. Нетушки, хохлушка я обыкновенная, из полтавских казаков (в графе «социальное положение» у мамы в паспорте стояло: «казачка»). Правда, явно с примесью греков или других каких-то народностей, типа хазаров да половцев, нападавших на украинские села и насилующих женщин. Иначе откуда эти усики у мамы, нос с горбинкой, смуглая кожа, не совсем славянский тип лица в целом?
На семейной фотографии из маминого детства только моя бабушка, похожа на полтавчанку, а мама, ее отец и брат Коля (дядя Натан) – вылитые южане.
продолжение
http://proza.ru/2011/05/11/119