Первой смене Щучинского стеклозавода посвящается.
«Странно и смешно
Наш устроен мир…»
Из песни.
В благодатном краю кукольной сцены, под куполообразным голубым потолком, у живописных декораций с изображением колоннады с вечнозеленым верхом, жила-была слабая кукла по имени Лья. Она была из породы механических шариковых кукол, из тех, что не знают толком, для чего изготовлены.
Возле ее жилой коробки извивалась серая лента с пунктириками посредине, по которой туда-сюда носились разноцветные жестяные коробочки на колесиках. Их можно было бы терпеть, если бы не зловоние и шум, так портившие тихую прелесть этого живописного уголка с мокрым местом, окаймленным сине-голубыми конусами. Куклы, сидящие в сверкающих слизанных коробочках инопольного производства, свысока поглядывали на Лью, проносясь мимо. «А чего? – насмешливо извивала шариками Лья, - Жестянка – она и есть жестянка, где бы ее ни произвели и как бы ни выкрасили».
Мокрое место, которое называлось Зеро, может быть, из-за своей овальной формы, а может и оттого, что всегда казалось пустым, никогда не выглядело однообразно. Когда пол на сцене окрашивался в белый цвет, зеро покрывалось прозрачно-белым стеклом, а когда «сыпучую мягкую известку» сменял разноцветно-зеленый ковер, оно по-настоящему мокрело и покрывалось рябью. Тогда к нему отовсюду съезжались шариковые куклы, чтобы помокреть и потемнеть под лучами большой лампы. Куклы выбирались из душных жестянок на колесиках, и, довольно расправляя затекшие члены, восклицали: «О! Зеро!».
Лья жила с Легом, своей родной сильной куклой. Между их жилой коробкой и Зером беспрестанно шумел заводной короб, заведенный умными куклами для изготовления зеленых пузырьков под красное низкооктановое горючее. Там Лья вместе с другими слабыми куклами выбрасывала плохие пузырьки, работая от восхода большой лампы до ее заката. Или наоборот.
От работы ее члены болели и здорово уставали, но зато она получала, правда редко и весьма нерегулярно, красивые хрустящие бумажки с портретом очень мудрой куклы. На эти бумажки можно было выменять жидкое и твердое топливо и красивые тряпки, которыми обвешивались все куклы, считающие себя цивилизованными.
Когда становилось особенно тяжело, Лья мечтала попасть в тихое и прохладное место в заводном коробе, где могла бы сидеть и спокойно поглядывать в окошечко, в котором иногда появлялись красивые рыбки или разноцветные узоры, видимо для того, чтобы зеркальца кукол могли передохнуть. Но это была несбыточная мечта, ибо Лья плохо училась в учебном коробе для маленьких куколок.
После работы, когда большая лампа гасла и вся сцена погружалась во мрак, Лья с Легом заправляли свои баки топливом, и, посидев немного перед ящиком, который показывал, как куклам сподручней портить друг друга, ложились под один большой лоскут, и Лег ритмично нажимал на потайную кнопочку в низу системы питания Льи, и им обоим было приятно.
Но, сколько Лег ни нажимал на ту кнопку, внутри у Льи не заводилась крохотная куколка, и это очень огорчало их обоих. Сколько раз обращалась Лья за помощью к куклам в белых тряпочках – бесполезно!
Может быть из-за этого, Лег иногда, заправившись белым или красным горючим, носил Лью за клок ваты на ее коробочке для шариков, отчего она включала динамик на полную громкость. Лья умоляла Лега не носить ее так; от боли и страха из ее голубых зеркалец ручьем текла тепло-соленая жидкость. Лег не обращал внимания на эту влагу и на сигналы из динамика. Он не мог простить Лье того, что не он первым нажал на ее потайную кнопочку. Поэтому он часто обзывал ее четвероногой подругой кукол.
Что могла сказать Легу Лья? Как было ей доказать, что те отмороженные подобия кукол нажали на ее кнопочку без ее согласия? Лег не верил ей; он говорил, что она испортилась еще тогда, когда была подрастающей куклой. Обида на Лега захлестывала Лью, и, если бы кто в эти минуты заглянул в ее нутро через ее потемневшие зеркальца, то ничего бы не увидел – там все тонуло во мраке.
Так жили они, и Лья думала, что как было бы хорошо, если бы Лег не заправлялся горячительным горючим. Но он продолжал, и постепенно и сама Лья пристрастилась к горючему, и заправлялась не только низкооктановым красным, но и высокооктановым белым. Потому что тогда шарики приятно кружились, и Лья на какое-то время становилась счастливой.
Как-то Лег начал уезжать в дальние края сцены за длинной хрустящей бумажкой, а когда возвращался, сильно колотил Лью по облицовке и по всей оболочке. Он считал, что в его отсутствие она давала чужим сильным куклам нажимать на потайную кнопочку. Лья не могла оправдаться и умоляла его не уезжать больше. Она говорила, что им хватит и короткой хрустящей бумажки, но он не слушался и уезжал вновь.
Однажды у Льи не заладилась система питания, и она попала туда, где чинят кукол. Она разговаривала с Легом по длинной-предлинной проволочке и просила вернуться. Но Лег ответил, что ему не нужна кукла с подпорченным механизмом, и что теперь он будет жить с другой слабой куклой, которая способна производить крохотных кукол. Лья переживала, переживала, а потом успокоилась. Она решила, что одной ей будет лучше.
Куклы в белых тряпочках сказали Лье, что ей пока не стоит ходить в заводной короб. Они предупредили, что могут порваться ниточки, которыми зашита оболочка системы питания, но она не послушалась. Нужно же было ей чем-то заправлять свои топливные баки и обвешиваться разноцветными тряпочками.
И она вернулась в заводной короб. Там она познакомилась с Льдом, который устроился туда, пока Лья чинилась. Он был намного старше Льи, и считал, что знает о многом. Он часто вглядывался в сшитые вместе листы, испещренные маленькими значками. За этими значками прятались превосходные шарики, и если кому удавалось извлечь их оттуда, то он мог пополнить ими запас шариков в своей коробочке. А ведь, чем их там больше, тем меньше опилок. Еще Льд знал, что при регулярном рассматривании тех значков шарики не залеживаются и не закостеневают, а становятся более гибкими и извилистыми.
Льд был неисправимым романтиком; он не стремился коллекционировать хрустящие бумажки, хотя его слабая кукла и маленькие куколки и испытывали нужду. Он никогда не унывал и довольствовался тем, что в их жилой коробке царит мир. Правда, близкие не разделяли его оптимизма и старались смотреть вокруг сквозь черные очки.
А Лья никогда не брала в манипуляторы сшитые вместе листы. Она считала это занятие глупым и бессмысленным, - ведь за это не дают хрустящие бумажки. Нужно сказать, она очень ценила эти бумажки и с особенным почтением относилась к зелененьким инопольным. Большинство кукол лезло вон из оболочек, чтобы заполучить их как можно больше, и даже молилось на них. А встречались и такие, что готовы были за кучу зелененьких разломать любую куклу.
А Льд говорил, что хрустящие бумажки придуманы умными куклами для удобства обмена топливом, тряпками, и другими полезными и бесполезными вещами, и что поэтому глупо коллекционировать их, а уж тем более на них молиться. Но Льд не сумел переубедить Лью, верившую в то, что бумажки в большом количестве способны сделать ее счастливой.
Вообще, куклы верили во множество вещей, - например, в то, что высоко-высоко за голубым в белых пятнах потолком есть Большой Сильный Кукольник, который и управляет всем на кукольной сцене. Этот Кукольник, по имени Ог, должен был быть в высшей степени справедливым и милосердным. Но и он время от времени гневался на кукол, наверное, за то, что те, растеряв свои шарики, уподоблялись четвероногим бесшариковым, и портили друг друга, да так, что невозможно было починить, и приходилось попросту закапывать в пол. Правда, считалось, что в таких случаях куклам вредил коварный Ол, который забирался в их нутро и лишал кукол шариков. Тогда несчастные куклы, и шли не туда, и делали не то.
Льд видел, что Ол портит с каждым днем все больше кукол; он старался научить ближних кукол оберегать свои нутра от Ола, но ему мало что удавалось. Льд говорил, что любовь ко всем куклам без разделения их на родных и чужих способна спасти кукольный мир, - над ним просто смеялись.
Сам он любил многих кукол, которые не были ему родными, особенно маленьких куколок. И он любил и жалел Лью. Его трогала до глубины нутра привычка Льи мило хлопать шторками своих голубых зеркалец, точь-в-точь, как искусственные куколки, умеющие только хлопать шторками да пищать динамиком, расположенным прямо посреди системы питания. Льд любил глядеть в зеркальца Льи, в которых отражалось все ее бесхитростное нутро. Когда он хвалил или одаривал комплиментами, Лья вся светилась изнутри, и этот ее свет проникал в нутро Льда и засвечивал тени и черные пятна.
«Милая моя куколка! – ласково извивал он шариками, - Как ты проста, и как мила в этой своей простоте!»
Льду в такие минуты хотелось взять Лью на манипуляторы, и кружить, кружить по всему заводному коробу.
То ли из любви, то ли из жалости, что, в общем-то, одно и то же в кукольном мире, Льд заботился о Лье и помогал ей, как мог. Когда он видел ее усталую облицовку и грустные зеркальца, от нежности и жалости появлялось желание прикоснуться створками динамика к тонким манипуляторам Льи. Но она неизменно отстранялась. Не понимая его, Лья объясняла заботу и ухаживания Льда желанием перележать с ней под одним лоскутом. Поэтому и сказала однажды:
- Положим, я и хочу, чтобы сильная кукла понажимала на мою потайную кнопочку, но ты для меня слишком стар. К тому же я не хочу, чтобы твоя родная кукла плохо катила шариками в мою сторону.
- Дурочка! – всплеснул манипуляторами Льд, - Я и не собирался катить шарики в сторону твоей кнопочки. Я хочу лишь тронуть твои струны.
- Какие еще струны? – удивилась Лья, - Сколько живу на сцене – никогда не слыхала ни о каких струнах. Опять высмотрел глупое в своих сшитых вместе листах?
- У каждой куклы должны быть струны в нутре, - возразил Льд, - И это большое несчастье, если их нет, а есть лишь голый механизм. Если позволишь, я нащупаю твои струны, я уверен, они у тебя есть, только ты не догадывалась о них раньше, и никто пока не сумел тронуть их. Я прикоснусь к ним, и в тебе зазвучит Чудесная Музыка Счастья, по сравнению с которой удовольствие от нажатия на кнопочку покажется жалким поскрипыванием.
Но Лья не допустила Льда к своему нутру, не позволила его чутким манипуляторам нащупать свои струны.
- Не надо! – оттолкнула она Льда, - Никаких струн во мне нет! В чудеса я не верю, а для музыки достаточно магнитофона. И счастье не извлекается из каких-то там струн; счастье можно приобрести за кучу хрустящих бумажек. Не забивай мне голову такой чепухой.
И Льд отступился от Льи.
«Наверное, струны в ней оборвали те, кто превратил ее нутро в плевательницу», - печалился он.
Сам Льд хорошо чувствовал свои струны. Они тихо позванивали каждый раз, когда встречалась милая его моторчику кукла. Струны жаждали зазвучать в полную силу, но ни одна из тех кукол не догадалась прикоснуться к ним. Даже родная слабая кукла Льда не подозревала об их существовании.
Еще эти струны чутко отзывались на прелестные виды окружающих декораций, особенно в неповторимые мгновения зажжения большой лампы.
- О, Кукольник! – восклицал тогда Льд, - Почему куклы, вместо того, чтобы жить среди этого великолепия, заперлись в своих тесных коробах? Зачем им шумные и смрадные заводные короба? Для чего зеленые пузырьки и горючее, что в них разливается? Неужели нельзя довольствоваться простыми и естественными вещами, способными доставлять радость и чувствовать себя счастливыми? Зачем мы гробим себя, гоняясь за сомнительными безделицами и удовольствиями? Какое счастье взойти на этот конус в синей дымке, нависшей над голубизной Зера и вдыхать ожественную смесь ласкового ветерка и малиновой зари! Почему бы куклам не войти в Зеро, и черпая ее волшебную влагу, не смыть с себя грязь и копоть мелочных чувств и страстей?
Льд испытывал великую печаль от шарика, что все это неисполнимо, что куклы навсегда и безвозвратно загнали себя в суетное скопище больших и малых коробок, где проходит их торопливая и бестолковая жизнь. В такие минуты он понимал, как были мудры его предки, жившие нехитрой жизнью среди естественных и чистых декораций и умевшие быть счастливыми от простого созерцания окружающих красот.
Увы! Возврата к прошлому нет, и придется жить, как жили до сих пор, добрую толику времени проводя в заводных и учрежденных коробах, возвращаясь в жилые только для того, чтобы передохнуть и быть готовыми к следующему посещению рабочего места, лишь изредка осознавая всю абсурдность такого существования.
Каждая кукла строго оберегает свое нутро от зеркалец других, словно стесняется своих струн, даже если те могут петь на высоких нотах и не способны брать низкие. Мало кто всерьез занимается своим содержимым, заполняя досуг тем, что, собравшись вместе, ведут незначащие разговоры да заправляются при этом горючим и обычным топливом.
И Лья все чаще вливала в себя горючее, заставлявшее шарики приятно кружиться. Но, по мере заполнения баков, шарики начинали бешено скакать. Ей тогда было весело; она мнила себя могущественной кукольницей, парящей высоко над куполом сцены. Но потом шарики устремлялись в разные стороны, и все вокруг двоилось и плыло. А наутро становилось совсем плохо; шарики грозили пробить свою коробочку изнутри, и все вокруг окрашивалось в непроницаемый черный цвет.
Льду больно было смотреть на страдания Льи, и он просил ее больше не заправляться горячительным горючим и не впускать в систему вентиляции дым из тлеющих палочек. Он говорил, что и сам прежде очень страдал от этих коварных ядов и из-за них многое потерял. Но упрямая кукла не хотела слушать его и считала, что он просто зануда. К тому же ее часто одолевали скука и дурное настроение, которые куклы привыкли заливать горючим и задымлять дымом от тлеющих палочек. Когда Льд особенно достал Лью, она зло его отшила:
- Слушай, чего ты привязался ко мне? Ты мне родной? Что тебе до меня? Хочу травиться – и травлюсь! Не будь такой занудой, отстань! Держи свои советы при себе, мне они ни к чему!
Что было делать Льду? Ему невпервой приходилось слушать такие слова. Даже близкие ему куклы бросали в него обидные слова, так вредившие его моторчику. Мало кто прислушивался к нему и очень немногие питали к нему уважение, а все потому, что у него редко водились хрустящие бумажки, и он обычно пользовался металлическими кружочками.
Однажды Льд не появился на работе. У него основательно подсел моторчик, и ему пришлось чиниться у кукол в белых тряпочках. Все говорили, что он сам посадил свой моторчик, оттого, что слишком часто вглядывался в сшитые вместе листы и слишком сильно извивал шариками. Льду было грустно от их невежества и больно от их жестокости; он ясно видел, как куклы портят друг другу механизмы, бросая меж их шестерен острые и колючие слова, как, смеясь, рвут струны и электрические провода.
Он печалился и мечтал о том светлом времени, когда куклы научаться бережно обращаться друг с другом, когда они научаться играть на струнах нутр, и весь кукольный мир наполнится Чудесной Музыкой Счастья…
Послесловие:
Если кто-либо решит, что все это о нас, то напрасно. Ведь мы люди, а сказка эта о бездушных механических куклах.