Душа Иры Мельниковой стремилась к поэзии, как к глотку свежего воздуха в загазованном городе.
А жизнь всё время привязывала к прилавку: то с продуктами, то с одеждой, а теперь вот - с обувью. Где-то она слышала, что в древней Японии это была самая низкая и неуважаемая профессия - торговец обувью. И в самом деле - всё время ноги, ноги. Потные, полные или чрезмерно худые. Продавец униженно склоняется каждодневно что-то зашнуровывая, застёгивая или натягвая до боли в руках и грубых мозолей на тонких пальцах.
Ира уставала и от обуви и от покупателей.
- Всё-таки возраст, - грустно замечала она.
Сорок - это такая трагическая цифра, когда уже колосится урожай прожитых лет молодости и силы. На этой сороколетней ниве ничего глобального уже не происходит. Да и что может происходить в жизни одинокой сорокалетней продавщицы обуви? Была семья. Брак рухнул. Остался сын - один на двоих. Высокий, как папа, кареглазый, как мама, сын являл собой единственную неделимую радость. Но "радость" выросла и стремительно отдалялась. У "радости" было своё большое будущее, на которое Ирина почти не могла повлиять.
Этой осенью, в самый разгар продаж, Ира как-то особенно грустила. Покупатели кружили по отделам, как стаи ворон - придирчивые и капризные до мнительности. Из этого летаргически-печального состояния вывел бодрый мужской голос. Голос принадлежал приятному седоватому мужчине среднего роста. Молоденькая напарница быстрым шёпотом просветила Ирину: "Это Виктор Алексеевич, работает здесь ЗАМом". Зам выбирал для себя зимние ботинки. Он был дотошным, как криминалист: не покупатель, а проклятье продавцов. Зимние ботинки выбирались мучительно, долго и безуспешно. Наконец, Ира предложила: "Если хотите, оставьте свой телефон. Как только будет новое поступление, я позвоню." Он с радостью согласился. А через пару недель Ира, как обещала, позвонила. И тут началось.
Казалось, что Виктор Алексеевич готов обувь попробовать на вкус - лишь бы убедиться в её качестве. Он приводил то одного, то другого советчика: вначале - девушку-бухгалтера, затем своего коллегу и ещё, и ещё - непонятно кого.
Кстати говоря, Ирину это нисколько не напрягало, а напротив - даже забавляло. В каком-то смысле, она получала удовольствие, видя его в своём отделе. По-видимому, и сам Виктор Алексеевич включился в эту комическую игру "в покупку". Он вошёл во вкус и уже откровенно кокетничал с Ирой, хитро щурился и спрашивал:
- А сколько стоят эти красивые сапожки?
- Не очень дорого, - уклончиво отвечала Ирина.
- А ты думаешь, я не могу подарить такие сапожки? - не унимался Виктор Алексеевич.
- Не знаю, - ускользала она от ответа.
- Ну а к сапожкам ведь ещё что-то нужно? А как ты думаешь - что?
- Ну, сумочку, наверное, - включалась она.
- А ещё?
- Не знаю.
- А кому я всё это куплю?
- Наверное, найдёте кому.
Ира опускала глаза и диалог повисал в воздухе.
Они интриговали друг друга, наращивали страсти. Он нравился Ирине. То ли потому, что у него была внешность, напоминающая ей кого-то близкого из прошлой жизни, то ли потому, что у него была очень приятная мужская улыбка с каким-то особым мягким, покровительственно-нежным взглядом сильного мужчины. Мужчины, который, если возьмёт за руку, то можно идти хоть с закрытыми глазами по самому краю пропасти. Такому не страшно доверить всю себя до капли - всецело. Такой не уронит, не расплескает, а если будет нужно, то защитит, пуская в ход клыки и когти.
Утром в магазине тишина. Висят в предвкушении Нового года сверкающие гирлянды, ветки ёлочек, конечно же искусственные.
Ирина склонила голову над испорченным кассовым аппаратом. Чьи-то шаги. Это идёт он. Она почувствовала его всем своим существом.
- Что случилось? Чем ты так озадачена? - спросил он.
- Лента почему-то не идёт.
- Может заправила неверно?
- Нет. Всё верно.
Он хотел приблизиться, но вовремя остановился. И правильно - это лишнее. Хотя, конечно, приятно. Потому что это проявление не знаков внимания, а внимание. Разница большая: в знаках внимания - холодный этикет, а во внимании - человеческая чуткость и забота, в каком-то смысле, даже сердечность.
Виктор Алексеевич носил новые ботинки уже целый месяц и пока ещё не грозил возвратом. Сердце Ирины разрывалось от нежности к этому ужасно занудному и придирчивому человеку. Он входил в отдел, шутил, наполняя пространство какими-то особыми флюидами. Перед праздничными выходными поздравил её, осторожно касаясь руки. Ира - глаза вниз и прохладный ответ. А сердце стучало, прыгало как мячик в детском стишке. Флюиды невидимыми искрами кружились в воздухе, обволакивали тела, опутывали, дурманили...
Окончились рождественские праздники. Виктор Алексеевич вошёл в отдел. Светлый бежевый пиджак, седые волосы безупречно подстрижены. Улыбнулся зеленоватыми глазами и протянул ту самую коробку из-под зимнх ботинок 44 размера, которые так мучительно долго выбирались. "Возврат обуви" - догадалась Ирина...
В одно мгновение она пережила досаду, ярость и щемящую боль. Ей захотелось исчезнуть, самоуничтожиться, как скорпиону. Но уже через минуту самообладание вернулось. Опустила глаза, холодно взяла коробку и отнесла в подсобное помещение.. Выходить в отдел не хотелось. Не хотелось видеть его никогда в своей жизни. Никогда. Слёзы тяжёлым комом стояли в горле. Она села на табурет и мрачно опустила голову.
Пришла хозяйка отдела. Ира рассказала о случившемся. Хозяйка была тяжеловесной армянкой лет пятидесяти. Говорила мало и с акцентом. Она тяжело вздохнула:
- Прийдёт - отдай дэньги. А что сдэлать - начальник.
Она открыла коробку.
- А это что такой?
- Где? -попыталась уточнить Ирина.
- Вот, в коробка.
- Так ботинки же, Виктор Алексеевич принёс...
- Иди сюда, -позвала армянка. Ира послушно подошла.
- Вот эта - что такой?
Ира глянула и у неё зашлось сердце.
В коробке лежали красивые сапожки на высокой шпильке и рядом открытка с короткой надписью: "С Новым годом, Ира!".
Хозяйка осмотрела сапожки и хмуро спросила:
- Размер твоя?
- Мой, - тихо ответила Ира и заплакала.