Жил-был Читатель, который любил читать. Был он родом из села, а какого - теперь уж никто и не упомнит. Да и вымерло оно, село то. И прожил Читатель в том селе всю свою жизнь. Перечитал он все хорошие книги, что на свете есть. Откуда, скажете, брал эти книги? Да уж, наверное, брал где-то, раз прочитал. Доставал как-то.
И, прочтя эти книги, решил тот читатель, что нету среди них той, что высекла бы добрую искру из любого сердца, чтобы повела на подвиги и родила умиление непреходящее, зов к служению всеблагому и любовь к ближнему такую, крепче которой не бывает. Загорелось у Читателя ретивое, схватил он заветное стило, бабушкой еще завещанное, положил перед собой стопку белой финской бумаги и стал сам желанную книгу творить. А может, и не было того стила, а стоял у самовара компьютер от Apple – кто ж его знает, да и не в том дело.
Вот прошло пять лет, и стал Читатель Писателем, ибо сотворил ту книгу. Все в ней было: слова приятные, дали необъятные, девицы красные, молодцы добрые, хозяева рачительные, напитки горячительные, незабудки на окне и старушка в шушуне – и многое, многое другое. Перечитал Писатель ту книгу, выправил запятые, проверил все «жи» и «ши» и, как и ожидалось, высеклась добрая искра из его сердца, родилось в нем умиление непреходящее и захотелось совершить подвиг и послужить ближнему, которого возлюбил истово. И первым подвигом стало бы издание той книги.
Ну, понятно, кто первым у нас книги читает – есть, наверное, такой замухрышка в издательстве, буквоед, хрыч заскорузлый, который по строчкам пальцем водит и только и выискивает, к чему бы прицепиться. Душа из него через то служение вытекла, сам он остекленел, а на ночь вместо молитвы таблицу спряжения глаголов повторяет да мечтает, как бы очередного бумагомарателя отшить. Да кто ж такому свое любимое детище, бессонными ночами выстраданное, отдаст на нескромное разглядывание через противные его очки? И решил Писатель: сам издам ту книгу, да так, что никто и не узнает – ни издатели, ни критики.
Продал он хату, дедом построенную, купил в музее печатный станок, который в запаснике стоял, изучил переплетное дело, запасся гарнитурой, краской и всем прочим, о чем нам знать и не обязательно. И бумаги, ясное дело, раздобыл – два вагона, да так ловко, что никто и не заметил. А все – от тяги к служению и любви к ближнему, крепче которой не бывает. Как он все это в село свое привез да в сарае разместил, как днем и ночью набирал, верстал, печатал, переплетал – никому не ведомо, но книгу – все тридцать тысяч экземпляров – на-гора выдал в срок, который сам себе и назначил.
И так писатель от трудов своих ослаб телом и духом, что закралось в сердце его сомнение: а не слишком ли хорошую книгу он написал? Ведь доброе зерно в болото не бросают, перед свиньями бисер не мечут, и не изойдет ли великий посев его на плевелы?
И вот разыскал он в чистом поле под старым курганом подвал, выкинул оттуда мечи – кладенцы и старые кости, свез туда на тележке все тридцать тысяч экземпляров книги и зарыл. До лучших времен – когда расчерствеют сердца, отмякнут нравы и станет слово мастера ключом к душам человечьим. Сам сел на вершине кургана и приготовил табличку – «Вскрыть через тридцать лет». И пока сидел, застудил поясницу, да и помер там же. Нашли его два механизатора, поле то пахавшие, и сообщили куда следует. Приехали эксперты, прочитали табличку, да слушаться не стали – вскрыли Писателя в морге на кафедре судмедэкспертизы третьего медицинского института на пятый день после смерти, ничего путного не нашли и похоронили под крестом с надписью «Неизвестный».
Лежит Писатель на кладбище под крестиком в полиэтиленовом мешке и думает: «А ведь не найдут книгу-то, сопреет тираж, пока археологи до него докопаются». И так ему сделалось горько, что помер он окончательно, будто и не жил никогда. А может, и вправду его не было, а так – морок один.
Вот тут должна быть мораль, потому что, ежели мораль не следует явственно из повествования, автор должен подвести читателя и ткнуть носом: вот она, мораль, читай! Но – автор думал – думал, а морали не нашел, потому как жизнь – она своими путями ходит, не примеряясь к нравоучениям.