Попытка объяснить, что такое вера.
Я снова оказалась нигде. Слезы заливали глаза, я их не успевала вытирать, а шла наобум куда глаза глядят. Боль сдавливала виски и выплескивалась в сердце, заставляя его биться так, что я на ходу с трудом сжимала пульс на запястьях, попеременно меняя руки, думая, что вот оно не выдержит и разорвется. Ноги несли меня быстро и ловко, я старалась не смотреть на встречных людей, чтобы не зацепиться за чей-нибудь недоуменный или сочувственный взгляд. Я испытывала полное нестерпимое необоримое горе, с таким бодрым названием, что оно еще добавляло слез – форс-мажор.
Кто-то зачем-то, меня не спросясь, менял обстоятельства моей жизни, грубо и бесцеремонно вмешиваясь в них, будто я и моя жизнь вообще ничего не стоили и никому не были необходимы. Почему-то меня вынесло к Савеловскому вокзалу, это было тем более странно, что раньше я никогда никуда с этого вокзала не уезжала. Я села безбилетницей в первую попавшуюся электричку. Сняла шапку, прислонилась лбом ко стеклу. Его прохлада меня обожгла, я почувствовала что замерзла. Состав тронулся, лениво набирая скорость, в сумерках зимнего дня московские огни кипели и напоминали манящую мишуру чужого благополучия и уюта. Сон поглотил меня почти мгновенно, прежде всего вывернув боль из висков.
Я ехала семилеткой в вагончике-плацкарте с братом и мамой вдоль всей страны неведомо куда, в какой-то Красноярск, где нас ждал хорошенький пароходик. Я представляла этот пароходик с трубой и рисовала его профиль в синих акварельных волнах между кисельными берегами. Дым из трубы был похож на дым из паровозика и так же задиристо пощипывал ноздри. За полуоткрытым окном вслед нашему составчику рядками бежали березы и сосны, а за ними просвечивали чистой охры пространства, залитые избыточным солнечным светом. Составчик остановился. Нас кликнул проводник, что остановка зеленая и будет длиться около часа. Это означало, что мы можем запросто сбегать в кусты и набрать охапку горячих гвоздик, васильков и ромашек. Цветы буквально кидались под колеса поезда как добровольные жертвы детского праздника дальней дороги. Я собрала букет, окунула в него лицо и почувствовала счастье. Оглянулась, чтобы было с кем этим счастьем поделиться. На подножке стояла мама, а составчик уже цокал колесами. Сердце мое сжалось и встрепенулось как воробушек из рук, и я кинулась к маме.
Она уже вовсю кричала,что-то немыслимое, режущее слух и обжигающее страхом. Составчик дернулся, заскрежетал, с обидой и упреком, перед самым моим носом. Чьи-то руки подхватили меня и закинули на подножку. Я успела ощутить их властную волю, мгновенно решившую за меня мою участь. Я уткнулась маме в подол и решила зареветь. Но мама не обратила на мои слезы никакого внимания. Она говорила с кем-то таким голосом, которого я у нее раньше никогда не слышала. В голосе сияла глубокая чистая благодарная интонация. Слава Богу – говорила она, Слава Богу. Бог помог, слава Богу. Меня поразила эта интонация и это ее лепетанье, и это словосочетание, которого я никогда раньше не слышала: Слава Богу. Я вдохнула запах ее платья, и открыла глаза. Надо мной склонился контролер, мужчина лет сорока. - У меня нет билета.
- Вижу. Выходите. - Равнодушно ответил он и пошел дальше.
Я встала, взглянула на себя в ночную глубину оконного стекла, надела шапку и пошла к выходу. Какая мне разница, где выходить? Электричка долго тормозила, словно не решаясь остановиться.
Наконец, створки дверей съехали вправо-влево, и на меня взглянула белесым провалом декабрьская ночь.Я выскочила так легко, что сама себе удивилась. Взгляд сиюминутно предложил свернуть налево с полотна на, можно было догадаться, какую дорогу. Между заснеженных елей, слегка подрагивавших от морозца, вилась подмерзшая скрипучая колея, куда-то, где просматривалось несколько огней. Я понеслась по этой колее со всей скоростью, какую знали мои ноги, не для того, чтобы догнать какой-нибудь свет, а для того, чтобы подбросить накопленному в электричке теплу энергию бодрого движения, такой бесшабашный энтузиазм, который не ищет выгоды и цели.
Ради справедливости надо сказать, что это особое чувство дороги без цели время от времени возвращалась ко мне, видимо, с окраин моего подзапорошенного забвением детства, будто, действительно, над моей головой витал кто-то незримый, устраивавший в моей жизни так, что я оказывалась на дороге одна, наедине со звездами,
ветром и сознанием абсолютной бесконечной ненужности сияющему реальной жизнью миру. Этот Кто-то и вел меня куда глаза глядят до тех пор, пока зрение не начинало различать на сетчатке глаз картины величественного мироздания, встававшего передо мной в полный рост непостижимой глубиной и вечностью. Страдание уходило и сменялось благодарным чувством защищенности, надмирности выбора, идеальной освобожденности от сует и забот и той ни с чем не сравнимой взволнованности, которую знает каждое сердце, когда готовится к встрече с любимым.
Дорога открыла череду холмов, полузаросших лесом, заборчики
с припрятанными избами и базилику с колокольней, явно восемнадцатого века, над которой кружили знакомые Медведицы,
Стожары, а сбоку восходил всегда узнаваемый Сириус. В такие ночи звездные встречи бывают особенно желанны, они посверкивают особенно ярко, будто ныряя лучами на самое донце сознания. Я шла к базилике не спеша, разглядывая ночное небо будто путник разглядывает карту. Ноги пританцовывали, заставляли кружиться, со стороны могло показаться, что женщина одна танцует под звездами, в одной ей слышимой музыке вальса.
Мне было настолько не страшно, что сама мысль об абсурдности или неадекватности происходящего не приходила мне в голову, напротив, я ощущала свое полное право исполнять этот танец одинокой души, ничего конкретно не ищущей, никого конкретно не любящей, свободной жить и свободной умереть без всякого упрека.
Церковь была заперта. Я попыталась присесть на крыльце, чтобы все-таки отдохнуть, но морозец согнал минут через пять. Сириус светил передо мной как-то неназываемо пристально, освежая своим взглядом минувшие события, вызвавшие мое отчаянье.
Я увидела своих родных, их неприкаянность и растерянность, их обиженность и беспомощность, и стала просить Бога, сотворившего дивное небо, помочь нам всем, помочь каждому почувствовать кроме своих обид и несуразностей свое будущее, которое может быть так же прекрасно, как величие звезд в глубине Вселенной, как текущая к нам кисельная река жизни с молочными берегами.
В пять минут я твердо поверила, что так и будет, сноровисто соскочила с лестницы и побежала назад, к неизвестной мне железнодорожной станции, примерно рассчитав, что рабочее утро я встречу уже в Москве и никто-никто об этой моей поездке в никуда никогда не узнает.