Так вот и живём

       
                Из серии «Российский менталитет».

…И рассказать бы Гоголю про нашу жизнь убогую
Ей богу этот Гоголь бы нам не поверил бы!
              В. Высоцкий.

Кто же поверит – то? Вы бы поверили? Нет, конечно. И скажете, всё ниже написанное автор выдумал? Хотя в этой стране и не такое возможно. Впрочем, такое возможно везде, чего уж на одну Россию-то грешить, люди они всюду люди. Но есть вещи, которые возможны только в России. Этим-то она и отличается от других стран. Вернее, не только этим. Менталитет, что ли таков? Или ещё что-то неподдающееся разуму. Ибо только в России могут гадить там, где живут. Не верите? А выйдите из квартиры в любом городе простого рабочего дома в подъезд и сразу убедитесь. Это только в России могут срубить перед Новым Годом голубую ель, растущую под окном, а после праздника выбросить её вниз с лоджии 12 этажа. Расти… дальше. Это в России при наличии мусоропровода выбрасывают пакеты с мусором в форточки. Это в России могут опплевать кнопки лифта или поджечь их. Дикое какое-то варварство. А в остальном, я думаю, везде можно найти, наряду с людьми, которых мы называем хорошими людей жадных и грубых, злых чёрствых и хамоватых, беспринципных и равнодушных, дурно воспитанных - а это что такое? Ах, да, это в СССР воспитывало ТВ, сейчас развращает и помогает порождать жестоких, циничных и равнодушных особей с грубыми низменными чувствами и помыслами. Но не до такой же степени, чтобы гадить, где живут. Но… гадят. Ну, просто загадка!
А ещё есть люди, у которых в каком-то непонятном и чудовищном сплетении (и, естественно, внешнем проявлении) объединяются черты хорошие с вдруг неожиданно проявляющимися худшими чертами человека, которые и никакому зверю-то от природы не даны. Про таких людей так и говорят – звери. Страшны, жутки и омерзительны одновременно такие звери. И называются они - люди. По крайней мере, выглядят так. И, что страшно-то, живут они среди нас, живут не одними инстинктами – это бы было для окружающих безболезненней и не так омерзительно, а живут они ещё и человеческими потребностями. А потребности у некоторых людей, известно, далеко выходят за потребности зверя. Например, спиртное, наркотики.
   В начале века прошлого про наркотики в России слыхом не слыхивали, чего нельзя сказать про спиртные напитки. Неизвестно точно, как там тогда в странах заморских было, но в России этого добра было много и цари русские, особенно Пётр Первый, винопитию неуместному и его производству всячески потворствовали. Кто-то пил, от жиру бесясь, кто-то от нищеты беспросветной – а таких всегда при любом строе большинство было, как, впрочем, и сейчас – кто-то по молодости своей бесшабашной. Но конечный итог был один у всех: раньше или позже спивались. Ну а ещё позже, порядком почудив в этой жизни и разведя ещё большую нищету, умирали. Но это было потом.
Кстати, не все цари такие были. Вот последний российский царь Николай в 1914 году ввёл даже сухой закон в стране. Хотя сам по некоторым непроверенным  утверждениям любил закладывать за воротник. Но не в такой, вероятно, степени, как, спустя 80 лет бывший коммунист и вполне состоявшийся алкоголик царь Борис, умудрявшийся просыпать в мокрой от известной слабости постели по невменяемости своей встречи с первыми лицами иностранных государств. Чего уж о своих-то людях  говорить. Достойный был в этом деле наследник славного Петра. Но царь Пётр, не в пример царю Борису, кажется, до такого не допивался. Уж оркестрами точно по пьянке на потеху всему миру не дирижировал и буги-вуги не танцевал. Да и в одних трусах в поисках водки ночью в заморском городе Вашингтоне не бегал.
 Но тут, как говорится, историкам виднее. А здесь только хочется сказать: поздно. Поздно хватился царь Николай. Ещё позднее хватился великий перестройщик всех времён первый и последний президент трагически почившей страны под аббревиатурой СССР, которую он пытался перестроить, и о которой в итоге нынешняя молодёжь и слыхом не слыхивала, и знать не знает, хотя и прошло-то по историческим меркам совсем ничего – меньше двух десятков лет.
 Зато нынешняя молодёжь, не в пример предкам своим знает всё о водке и наркотиках. И если наркотики по сравнению с водкой пока ещё отдыхают, набирая скорость, и ждут своего часа, то водка – это уже генная наследственность. И вот тут-то беда. И не одного человека беда, а целой нации. Скоро, вероятно, то же самое будет и с наркотиками. Хотя, справедливости ради нужно сказать, что и в отечествах иных с этим не густо, как говорил поэт.         
Но мы отвлеклись. И считайте всё вышесказанное своего рода вступлением, чтобы лучше понять, или просто призадуматься, кто же мы, зачем на этой чудесной планете объявились, что с ней сделаем и куда в конечном итоге прикатимся. Хотя уже и сейчас ясно, куда прикатимся, ибо стоим уже пока ещё в самом начале апокалипсиса.
Ах, золотое то время, когда люди писали гусиными перьями! Чтобы посетить соседний город запрягали верную и добрую лошадку, а долгими зимними вечерами сидели дома при лучинах у тёплой печки! И рано ложились спать, потому что вставать рано нужно было. Рожали детей и не знали абортов. Как же ты быстро прошло, золотое время! Не знали ведь тогда всех мерзостей современного мира, и не пили так, как сейчас. Бога боялись, да и работать нужно было, своё хозяйство обслуживать. Это сейчас ни бога, ни чёрта не боятся. И пьют каждый день. А чего же не пить, если нет у тебя за душой ничего в тридцать лет, ни квартиры своей, ни машины, ни дачи, ни дома, ни вообще какого бы то ни было хозяйства. И семьи нет, естественно. И полная, нет полнейшая безысходность будущего. Конечно, у кого есть родители, то жди, когда умрут – квартира твоя будет. Но когда-то ещё они умрут? А если вас двое детей в семье или трое? А уж если четверо…  Как делить-то эту хрущобу на всех?
Но зато есть деньги на водку от случайных заработков. В России много веков в деревнях за случайные работы платили водкой или самогоном. А сейчас за такие же работы платят деньги. В городах. За регулярные, кстати, работы. Но ровно столько, чтобы одному хватало напиться, но никак не содержать семью. Мудрые наши депутаты – дай им бог всю жизнь так же жить – в неустанной заботе о своих избирателях (электорат не забыли?) придумали пресловутый прожиточный минимум и минимальную заработную плату для человека. Ну, сейчас редко кто это получает, ибо даже отпетые жадюги понимают: на эти деньги можно только мучительно подыхать и вечно голодный работник – не работник. И поэтому платят больше. И вот этого хватает как раз на ежедневные возлияния, скотскую жратву  (на хорошую пищу денег нет) и кое-какую одежонку. Всё! Откладывать крохи на что-то нет смысла, съест инфляция. Да и сколько лет нужно откладывать? Десятилетия? А уж содержать жену и пару детей малых, если даже и жить где есть… 
Как видите, тут сплошные многоточия и комментариев не требуется. Что? Ипотека? Не смешите! Кредиты нищим не дают. Да это и не смешно. Хорошо, что ещё родители живы и помогают, выделяя деньги из своей нищенской пенсии. Они прошли обычную советскую школу труда и, хотя и тогда не густо платили, но квартиру дали бесплатно, да и денег – худо-бедно хватало, чтобы хоть двух детей вырастить, благо детские сады,  школы и медицина тоже бесплатные были. А уж машина и дача – не буржуи мы, тут как придётся.
И вот идёт наш молодой человек, убедившись в бесперспективности и безнадёжности будущего в общество себе подобных: летом  на улицу, зимой в подвалы и подъезды. Что он там находит – понятно. А кому и где он ещё-то нужен, если денег в кармане максимум на четвертушку водки или баллон пива? Что ты ещё на эти деньги купишь? Только выпить и забыть все мерзости жизни этого общества. Но надолго ли забудешь-то? А значит повторить завтра надо. Как раз на это только и хватает.
                -------------------------------------------------
Ветеран империалистической, а затем и гражданской войны Семён Харитонович Глушко вдоволь повоевал сначала за царя батюшку, потом у красных, затем у белых, а после и у махновцев. И во всех разочаровывался. И потому, купив за литр первача (а пили тогда и белые и красные, и махновцы по чёрному) у писаря в штабе незабвенного батьки Махно справку о своём тяжёлом ранении, написанную от руки под его диктовку, в которой предусмотрительно указывалась воинская часть красных и, вымочив бумагу в воде, чтобы печать была неразборчива, тёмной ночью дал из банды  дёру в свою родную деревню, до которой и было-то километров сорок. Сплошной линии фронта там тогда не было и можно было нарваться на разъезд и красных и белых. И без суда и следствия дезертира могли шлёпнуть и те и другие. Такое время было. А вот махновцы за определённый выкуп могли и отпустить. А могли и шлёпнуть. Коммерция.
Ему повезло. Уже на второй день поздно вечером он стучал в окно родной хаты. Винтовку выбросил в рядом расположенный пруд – за это даже махновцы шлёпнуть могли – а вот саблю – пригодится в хозяйстве – глиной надёжно вмазал в стенку, предварительно лунку выдолбив. И… запил. А что ещё оставалось делать? Поднимать подворье? Но приходили белые – грабили. Приходили красные – грабили. Банды зелёные, синие и прочие вплоть до махновцев – тоже грабили. А потом уже с приходом 9-й армии красного командарма Киквидзе прочно обосновались коммунисты и… тоже начали грабить. Правда, иногда расплачивались ещё царскими деньгами или керенками, которые нигде не принимали. Свирепствовали продналог, продразвёрстка и прочие поборы. Смысла в развитии подворья не было, могли и раскулачить, как других более зажиточных, и загнать туда, где, как говорили в народе, Макар телят не пас.  Хорошо, что от всех экспроприаторов отмазывался самогоном или брагой. Этот продукт был всегда. В стране, кажется, это научились делать даже из телеграфных столбов. Благо дикого хмеля в лесу было полно, а лес вот он, рядом. 
И так несколько лет. В хмельном бреду было зачато два сына. Первый-то, старший, ещё при царе родился. Здоровыми росли, не болели. А вот Семён Харитонович потихоньку спивался. Однако, жить-то и семью содержать надо. Только это и удерживало от беспробудного ежедневного пьянства. Советскую власть он не любил, да и кто её вообще-то любил, кроме бомжей. Отобрать да разделить на всех – это бомжи с помощью власти и делали, усиливая тем самым и размножая в стране ещё большую нищету. И чтобы не быть раскулаченным Глушко не стремился развивать хозяйство. А чтобы не отбирали то, что для себя растил, простой способ придумал.
Как только по деревне разносился слух, что приехали уполномоченные из города по сбору продуктов для питания городского пролетариата, завоевавшего для них – крестьян – светлое будущее, Семён Харитонович орал жене:
- Грунька,  …твою мать! Быстрее давай вытаскивать флягу во двор!
Вытаскивали флягу с крутой брагой – это дома не переводилось, разводили её водой и этим пойлом поили скот: корову, трёх овец, свинью и даже кур. А то, что оставалось на дне фляги, зачерпнув  большим черпаком – не пропадать же – допивал сам хозяин. А когда являлись уполномоченные, весь скот во главе с хозяином был пьян. А для верности и детям давали по ковшу пойла. Что удивительно, они пили. Брага-то на вкус сладковатая. Это уж потом по мозгам бьёт.
При появлении уполномоченных жена Агрипина, промокая слёзы подолом фартука, воздыхала с подвыванием:
- Мой-то дурак беспробудно пьёт, и сейчас вон спит, хозяйство на мне одной. Не уследишь за всем. Вот и наелась чего-то скотина, белены, наверное, с коноплёй. Вон её, сколько на подворье растёт! Рубишь, рубишь – она ещё больше растёт. Болеют все от неё. Даже куры и те вон облезли. Да чего куры – дети болеют.
Ей вторила ещё плаксивей и старая мать Глушко, прикидываясь немощной. Да он и была собственно таковой – жизнь-то без мужика в деревне нелёгкая, да и возраст уже…
Уполномоченные не верили и заходили на подворье. Мать твою! Корова лежала, откинув голову и выпучив глаза, с губ её тянулась пенная слюна. Какая белена? Какая конопля? Не иначе ящур! Свинья металась и визжала так, словно её уже насадили на нож, овцы лежали молча, но было заметно их учащённое дыхание. А с заранее частично и безобразно ощипанными курами, предусмотрительно обсыпанными золой, творилось что-то невообразимое. А петух же, наклевавшись больше всех, с голой шеей вообще валялся у забора.
- Тьфу! – плевался старший. – Хозяин где, мать-перемать?
- Говорю же, не просыхает! – ещё сильней заливалась Агрипина. – Вон он, кобель, в избе валяется!
За бытовое пьянство статьи нет ни в конституции, ни в моральном кодексе строителей коммунизма, ни в уголовном и ни в каком другом. Поэтому ни в тюрьму, ни в ГУЛАГ за это не отправишь. И за политику – тоже. Разве что за вредительство? Но кто ж своё-то родное травить будет? Это ж не колхозное.
- А власти хозяин не ругает, напившись? – спрашивали незваные гости.
- Упаси бог! – снова выли женщины. – За вожжи только хватается, дурак старый.
- Ну, вожжи – это для женщины не смертельно, а даже иногда и полезно. А где же конь-то?
- Давно в колхоз сдали, одни старые вожжи и остались.
И уполномоченные уходили, предупредив, что за их подворьем долг по сдаче мяса, хлеба и молока для нужд государства.
Шло время. Больная матушка уже с кровати не вставала и всё причитала, лёжа, как хорошо им жилось при царе-батюшке, за которого и сложил свою голову её муж ещё в русско-японскую войну в печально известном Цусимском морском сражении. А вскоре она отошла в мир иной перед самым началом финской войны. Соседки помогали обмывать и обряжать матушку, положив её затем на длинную лавку. А хозяин вместе с сынами пил. Старшего, правда, не было, служил где-то на дальнем востоке.
- Ты сейчас-то хоть не пил бы! – увещевала жена. – Мать же хоронишь. От людей стыдно. Да и детей спаиваешь.
- Своё пью, не ворую, - отмахивался, пьяно матерясь, Семён. – А дети уже большие. Женить пора. Один вон давно готов сноху в дом привести. Да и у второго, мать его перемать, женилка выросла. Вот похороним старую и свадьбу сыграем.
- Это Машку Жаворонкову к нам в дом? О, прости, господи, она же гулящая! Своих мне хватает пьяниц.
- Лишь бы сыну люба была.
Три дня Семён пил беспробудно, а на похоронах едва не загремел в могилу вслед за матерью. И загремел, если бы не удержали. Стыд-то, какой, господи!
Через месяц сыграли свадьбу, треть молодёжи села упилась и передралась. Самогон-то для крепости был настоян на курином помёте, и потому в дурь вводил с третьего глотка. Но ведь пьют-то тут не глотками, а гранёными стаканами. Да и что за свадьба без драки? Такого и не помнят на селе. Да и не убили же, в конце концов, никого. А жених и невеста так те вообще только слегка поцарапаны. А что забор весь на слеги переломали для драки – так это ничего, починим. Зато только и разговоров по деревне о них. Знай наших, чем мы хуже! Слава богу, за топоры да вилы никто не схватился.
А ещё через месяц началась война, и не успевшего насладиться семейной жизнью среднего сына призвали в армию. Погиб он где-то под Минском. Старший в звании капитана-артиллериста  погиб в 1942 году. Женат он не был. А младший уже в 1943 году вообще до фронта не доехал. Бывает так во время войны, когда эшелоны бомбят. Вот так! Было три сына и не стало. А Семён с каждой похоронкой только пил крепче.
- Пей и ты! – совал он ковш с брагой четырёхлетнему внуку. – Не мужик ты, что ли? За отца пей, за победу! За Сталина, мать его… И ты пей, с-сука! – орал снохе. – Смотри мне в подоле не принеси. Пришибу заразу!
Сноха не обижалась и пила. И гуляла. В деревне мужиков дееспособных практически не осталось, зато рядом с деревней располагался авиационный полк дальней авиации. Ну, кто ж тут устоит? Семён с тоской наблюдал, как уже с десяток деревенских баб ходили, пытаясь спрятать всё больше выпирающие животы.
- Проститутки! – орал он, вкусив браги. – Их мужики на фронте жизни кладут, а они щенков неизвестно от кого рожают. Тьфу, паскуды!
- А от кого же им рожать? – не выдерживала сноха. – От святого духа не понесёшь. Или ждать, когда война кончится? А если она ещё десять лет будет? Ты-то вот уверен, четыре года воевавши, что тебя ждали?
- Замолчи, шалава блудливая! – хватался за старые вожжи Семён с намерением оттянуть ими сноху вдоль хребта. – Тогда всё иначе было. Это нынче бабы при советах избаловались!
- Ага! – визжала та, отскакивая. – Тогда у баб вот тут, - хлопала себя ниже живота, - зашито было! А про эти свои штучки забудь, - кивала на вожжи, - я жена фронтовика, погибшего за Родину и мать одиночка. Уполномоченному пожалуюсь, знаешь, куда упекут? А если мне надо ещё родить – рожу. И тебя не буду спрашивать. Что же мне теперь век одной мыкаться? Налей вон лучше!
При слове уполномоченный Семён сникал, ибо знал: упекут туда, где Макар телят не пас. Время-то военное. И снова тянулся к ковшу с брагой. И приучал пить внука.
- Пей, Федька, она же сладкая. Спать лучше будешь.
Много ли ребёнку надо?
В 1944 году зима была свирепой. Голодные волки даже днём пытались пролезть в тёплые хлева. И некоторым это удавалось. И тогда от скотины оставались только рожки да ножки. А развелось волков за войну столько, что они в поисках пропитания сбивались в большие стаи. В иные ночи за околицей стоял сплошной вой и, не переставая, заливались в злобном лае собаки, нередко становившиеся волчьей добычей. В одну из таких ночей хищники умудрились на ферме пролезть в колхозную кошару, прорыв когтями дыру в саманной стене у просевшего, давшего трещину фундамента и перерезали больше десятка овец, а несколько тушек утащили с собой. В деревне тихонько поговаривали, что помогли волкам и двуногие звери. Как бы там ни было, но уже на следующий день заведующего фермой увёз в город воронок и больше его не видели. А Семену, как старшему скотнику приказали собрать остатки звериного пиршества и сдать на колхозный склад, что он и сделал. Но не удержался и одну голову молодого барашка уволок домой. Кто-то это заметил и стукнул, куда надо. На второй день Семён покатил в город в том же воронке, в котором раньше увезли заведующего фермой. Рядом сидел оперуполномоченный с пистолетом, а в ногах его лежало вещественное доказательство – ещё не успевшая заледенеть голова барашка, найденная в сенях дома Семёна. При аресте он попытался выдать её за свою – не фигурально конечно, но уполномоченный вполне логично попросил показать тушу зарезанного барана, каковой не было.
- Не могли же вы за ночь сожрать всю тушу, - резонно заключил он и кивнул Семёну: - Одевайся! Налицо хищение социалистической собственности.
Обе бабы завыли в голос.
- Цыц, шалавы, мать вашу! – рявкнул Семён. – Вернусь скоро.
Из колымских краёв Семён вернулся холодным летом 1953 года после смерти Отца Всех Народов. И запил по чёрному. Сноха с ними давно не жила, вышла замуж за авиационного техника и сразу после войны укатила с ним куда-то на Украину, оставив сына на попечение бабки. К этому времени ему было почти пятнадцать лет, и по питию самогона он уже превосходил своего деда.
Однажды поздней зимней ночью Семён возвращался от своего знакомого, жившего на другом  краю села – такого же забулдыги, с которым вместе коротал на нарах колымские годы. И то ли напиться захотел, то ли не смог обойти заледеневший колодец, но вытащили его оттуда только утром.
На поминки пришли почти все оставшиеся живыми после войны мужчины их улицы, каковых по пальцам можно было пересчитать. До драки с ломкой заборов не дошло, всё ж поминки – не свадьба, но выяснение отношений у фронтовиков было. Но так ведь только на кулаках же. Правда, у одного из гостей был только один кулак по причине того, что руки не было – оторвала немецкая мина – но он очень умело действовал головой. Досталось и Федьке, по молодости лет не успевшему повоевать, но который пил самогон не хуже фронтовиков. Потом бабы растаскивали окровавленных мужиков по домам. На следующий день трещали с похмелья головы, но зла никто ни на кого не держал, и здоровались на улице так, как будто ничего и не было. Да  и не все помнили, что там было. А некоторые и похмеляться приходили. Федька с синяком на глазу степенно подносил всем по полному стакану – не больше. Подобострастно приняв стакан и выпив, тихо уходили, на ходу закусывая квашеной капустой. Никто повторить не просил. Совесть надо иметь. Хочешь ещё выпить – пей своё.
Вскоре Фёдор из деревни уехал и поступил в ФЗУ – фабрично-заводское училище, где готовили рабочих для возрождающейся после войны промышленности, оставив бабку доживать свой век в деревне одну. В училищах этих подбирался тот ещё контингент. Почти ни у кого не было отцов, на фронтах сгибли. В общежитии жилось и холодно и голодно. Будущие советские рабочие стаями, словно молодые волчата, шатались по городу в надежде чем-нибудь поживиться, распевая модные тогда песни «Хорошо погулять неженатым» и блатную воровскую «Гоп со смыком» и пугая не лучшим поведением и своей чёрной нелепой формой местное население. Были среди них и такого же возраста девчонки, приехавшие в основном из деревень от голодной и беспросветной послевоенной жизни, такие же безотцовщины с натурами, как говорится, оторви да выбрось. И все пили, когда что-то где-то подворачивалось. Ах, война, подлая, что же ты сделала!
С одной из таких девушек  у видного собой Фёдора возникли тёплые чувства, настолько тёплые, что они иногда ночевали в одной комнате. Было это по выходным, когда почти все, кто жил недалеко от города уезжали в свои деревни за продуктами.
Учёба в ФЗУ недолгая и уже вот он долженствующий стать родным на всю жизнь завод. Попали они, вернее попросились сами в один цех. А вскоре его девушка удручённо объявила обалдевшему Федьке, что через полгода он станет отцом, а она – матерью. Дела! Обеим нет ещё 18 лет. В общежитии жить с ребёнком? Об этом и речи не может быть. Выход подсказали знакомые, пояснившие, что на окраине города в частном секторе всегда можно снять комнату.
 Хозяйка небольшого домика жила одна и даже документы не попросила. Оглядела только располневшую фигуру девушки, взглянула на Фёдора и покачала головой:
- Да вы же, милые мои, ещё дети! Небось, осьмнадцати лет нет ещё? Ну да это не моё дело. – И показала им их комнату с кроватью, тумбочкой, зеркалом, и с тарелкой радио. – Денежки на месяц вперёд.
На заводе к ним отнеслись с понятием и даже выплатили жене положенные деньги. Но скоро их стало катастрофически не хватать. Как-то Фёдор после смены пил пиво, а это он делал уже почти каждый день, и познакомился с тремя местными парнями, подсевшими к его столику. Пили они, подливая в пиво водку, предусмотрительно принесённую с собой, так называемый ёрш, и скоро окосели. Предложили и Фёдору. Он, чтобы не выглядеть слабаком, согласился. Достали ещё бутылку. Завязался оживлённый разговор, за которым Фёдор и пожаловался новым знакомым на нехватку денег - один работаю - заметив, что у них, кажется, недостатка в них нет.
- С нами подружишься, и у тебя денег будет много, - хвастался один.
- Это точно, - поддакивал другой, - мы парни фартовые. Завтра ночью, - понизил голос, - на дело идём. Галантерейный магазин брать. Там на всех хватит. Хочешь с нами?
- А чем я хуже городских? – икнул опьяневший Федька.
- Свой парень! – хлопнули его по плечу.
Галантерейный магазин – это громко сказано. Была обычная неохраняемая палатка. Замок хотя и крепкий, но против фомки не устоял. Краденое сбывали на местной барахолке. Успех отметили в привокзальном ресторане. Жена, прошедшая школу ФЗУ, не спрашивала, откуда деньги. Догадывалась. Но вскоре они кончились, ибо всё хорошее кончается быстро. Тогда по наводке одного из знакомых, работающего на вокзале, обчистили товарный вагон, стоящий на запасном пути. Наивные перевозчики думали, что если он опечатан, то никто туда не полезет. Через месяц операцию повторили.
Вскоре родился сын, и его назвали Юриком. Крепко обмыли это дело с друзьями. Хозяйке дома не нравилось, что молодой отец часто приходит домой пьяный, но он добавил квартплату, и она замолчала. Молчала и жена, которая сама оказалась охочей до выпивки, правда пила не много. Денег хватало, и она на чёрный день даже завела сберкнижку.
Прошёл год. За определённую плату хозяйка сидела с сыном, и жена вышла на работу. Казалось, жизнь утрясается, и на заводе поговаривали, что через три-четыре года молодым семьям будут выделять бесплатные квартиры. Они были в числе первых. Вот только Фёдор пил каждый день. Правда дома за ужином, да и жена от него не отставала. А потом чтобы сын не мешал спать, она делала ему спиртную соску. Насосавшись, малыш спал всю ночь, вызывая  удивление хозяйки.
- Какой он у вас спокойный, - восхищалась она.
Но вот по утрам, когда они собирались на работу, малыш орал во всё горло без видимой причины. Видимо своеобразный похмельный синдром.
 В отпуск они впервые съездили на море. Незаметно прошло лето, и наступила зима. Воровское болото всё глубже затягивало Фёдора, и дело это ему нравилось. Вернее, нравилось всегда иметь деньги. Круг его подельников расширялся, как и география их «работы». Им везло благодаря хорошей подготовке и разведке объекта, над которым предстояла работа. Неизвестно, сколько бы вилась эта верёвочка, но однажды морозным утром на новостройке в самом криминогенном районе города Фёдора обнаружили привязанным к фонарному столбу. На голове шапка набекрень, изо рта торчала сигарета, и издали казалось, что человек просто прислонился к столбу и в задумчивости курит. Только вот ни пара, ни дыма изо рта не было, а в груди его, прошивая туловище насквозь, прикрытая полой пальто торчала длинная заточка. Известный почерк-предупреждение. А неподалёку в кустах был ещё один труп. Наверняка результат разборок конкурирующих фирм, каковых в городе была не одна и у каждой была своя территория. Не лезь на чужую или отступного плати. Вероятно, не договорились. Похоже, аналогично решила и милиция.
Так юный Юрик стал безотцовщиной. А юная мать запила по чёрному. За прогулы её выгнали с завода. С этим не церемонились, порядки-то были ещё сталинские. Пить тогда можно было сколько угодно, но на работу являйся вовремя. Впрочем, как и сейчас.
В один из весенних майских дней в здании городского вокзала обратили внимание на долго плачущего малыша примерно двух лет, сидевшего в углу женского туалета. На вопрос, где его мама, он показывал пальчиком на дверь, на вопрос, как его зовут, отвечал «Юя». Больше от него добиться ничего не могли. Так Юрик оказался в детском доме, где и прожил до 18 лет. В паспорт ему вписали распространённое отчество Иванович, в новом свидетельстве о рождении в графе матери стоял прочерк, в графе отец – обезличенное Иван. Так он стал Юрием Ивановичем. Учился он неплохо и уже с пятого класса мечтал стать капитаном дальнего плавания. Знал бы он, что его прадед был моряком и погиб на броненосце «Суворов» в Цусимском бою за Царя и Отечество. Но он этого не знал. Откуда же, если он не знал ни своего отца с матерью, ни бабки с дедом?
Капитаном он не стал, но, окончив мореходную школу в городе Новороссийске, (кажется, называлась Куниковка) стал матросом и за 17 лет, болтаясь по морям и океанам на торговых судах, не раз побывал на всех континентах, кроме Арктики и Антарктиды. В Одессе – порту приписки – у него не было ни кола, ни двора, так как он был холост и его квартирой и домом был родной корабль. Но деньги были и немалые, ибо привозили они шмотки заграничные и продавали их в розницу и оптом, как бы их, якобы, не гоняли таможенники. Да чего там, всё было повязано. Получали свою мзду служители таможни. А что, сейчас не так, спросите вы? Денег хватало, а там, где есть деньги, естественно, будут и женщины, особенно если  у вас возраст Христа. Устоять ли, господи? Природа-то просит своё после морских скитаний.
И вот однажды – связи с родным детдомом не терял – пришло оттуда письмо с приглашением на встречу выпускников. Долго до моряков шли раньше письма, но это пришло удачно, как раз они пришли с двухнедельным отстоем  в Одессу. А собраться бездомному в дорогу, тем более не такую уж и дальнюю – дело десяти минут. Надев свою выходную морскую форму, он сел в ближайший отходящий поезд. Деньги, как говорилось, были, и в купе поезда он кутил. Тем более, что в поезде встретил Шуру Шантикова - такого же морского бродягу, с которым когда-то вместе мечтали о мореходке. Учились они в параллельных классах, но вот после выпуска жизнь развела. Шура был уже штурманом дальнего плавания и вторым помощником капитана, а он, так и остался Юриком, всего обычным старшим матросом, ибо учиться дальше не хотел, хотя и предлагали не раз. Шура уже испытал прелести семейной жизни моряка дальнего плавания и естественно был разведён, о чём с горечью и поведал бывшему однокласснику  в вагоне-ресторане за очередной бутылкой коньяка с пожеланием никогда не жениться. А Юрик и не собирался это делать. Но мало ли чего мы не собираемся  делать. А вот жизнь преподносит иногда такие фортели!
Женьку – одноклассницу – они с Шуриком прекрасно помнили, и, помнится, не раз обнимали её в укромных уголках. Она хихикала и никогда особенно не сопротивлялась. А теперь это была очаровательная дама, имеющая хорошую квартиру, десятилетнего сына, хорошую должность, но… была одинока. Муж её – военный лётчик, сбитый таким же лётчиком американским, погиб во Вьетнаме, где у страны был неизвестно какой, неизвестно зачем и неизвестно кому нужный  геополитический интерес. За погибшего за этот самый интерес мужа, она получала по советским  временам отнюдь неплохое, а по нынешним  - тьфу! нищенское пособие. Ну и правильно: демократы же его туда не посылали. Чего тут непонятного?
А сама она работала в торговле. Что такое работать в торговле в советские времена? Ха! Нет, два, нет - три ха-ха!!! Да чихала она на ваши пенсии и пособия. Но там ещё платили и зарплату. Да чихали торгаши и на неё! Уж слишком ничтожной она была. И поэтому Женька, плавая по морям торговым лишь одного города, жила ничуть не хуже, чем Юрик, плавая по океанам и морям мировым. Нет, она жила лучше, чем Юрик  с Шантиковым вместе взятые. И ни в чём себе и избалованному сыну не отказывала. Но одно плохо: не было в их маленьком степном городе подходящих мужчин. А тут, гляди-ка, два холостяка в матросской форме пожаловали. И не удивительно, что они оба оказались в её квартире с роскошно накрытым столом уже на второй день. И не удивительно, что они много пили и не пьянели. Моряки же! Да и она, Женька, не против коньячку с шампанским хватануть. Тоже привычная.
Шантиков наутро, похмелившись, сел в поезд и поехал дальше на север к старшему брату, который тоже когда-то прошёл через этот же детский дом. А Юрику дальше было ехать некуда, и он остался, тем более что Женька была приветлива и ласкова, а десятилетний её сын не отходил от него ни на шаг до глубокой ночи. Чего одна форма стоит! Правда, даже в хмельном бреду ему казалось, что сын-то очень уж избалованный. Ну да что ему-то? Через день уедет.
Но не уехал он и через неделю. Они договорились с Женькой, что сходит он в последний свой рейс в Сингапур, уволится и приедет к ней навсегда. Хватит уж скитаться по морям – океанам.
Через полгода Юрик вернулся, имея при себе два больших чемодана с различным заморским барахлом, небольшой пачкой долларов и приличным счётом на сберкнижке в рублях. В стране вовсю гремела  горбачёвская перестройка, магазины были абсолютно пусты, словно после вселенского мора, рубли обесценивались катастрофически, да и снять их со сберкнижки стало невозможно, а доллары? Что это за такое? Кому они нужны, если это не берут в магазинах, а обменных пунктов в радиусе 300 вёрст не найти?
- Зелёные пусть лежат, - распорядилась Женька, - а это, - кивнула на сберкнижку, - нужно срочно снять, иначе в труху превратятся. Есть у меня связи в банке, снимем. Машину успеем на них купить. Мне-то одной она не нужна была, служебной хватало.
Машину и гараж купить успели, а вот остальное всё, точно превратилось в труху. Но потерю эту компенсировали доллары, которые Женька в степном заволжском городке и увидела-то первый раз. Стоимость их в рублях попёрла, как на дрожжах.
А вскоре пришла демократия. Пьяный от коньяка и от радости развала СССР и таким образом своеобразного захвата власти, президент провозгласил, что к прошлому возврата не будет. Да хрен с ним с прошлым, там тоже не рай был, но что с будущим-то будет? А вот этого президент не знал, и оттого будущее казалось ещё мрачнее. И народ запил, глядя на вечно пьяного президента. Уж если он запил, то нам-то чего же остаётся ждать от этой жизни? Плохи, выходит, дела! Тем более, что деньги вконец обесценились, а новых зарплат и на пять бутылок не всегда  и не всем хватало. Коньяк конечно народ не пил – где же его взять, а вот немецкую жидкость для протирки стёкол в народе названную «Роялем» это - пожалуйста, рекой потекла. Ну да в России и не такое пьют! Спасибо президенту, хоть это появилось, раньше-то и этого не было.
 Юрик с Женькой «Рояль» не пили. В бескрайних катакомбах российской торговли немало ещё запасов оставалось армянского коньяка и прочих вин. Не одному же президенту это лакать со друзьями. Однако… всем не хватит. Страна такая. Имейте это в виду, господа! У нас никогда и ничего, начиная с 1917 года, всем не хватало. Это, если хотите, один из немеркнущих девизов социализма и наступающего коммунизма. Какого коммунизма? Да того самого, как пророчили ленинцы, бесклассового и безденежного общества. Вон пенсии и зарплаты уже по полгода не платят. Разве это не признаки коммунизма? Э-э, совсем забыли марксистско-ленинскую политэкономию! Ай-ай-ай!
В маленькой семье Юрия и Евгении признаков коммунизма заметно не было. Процветал махровый загнивающий капитализм, тем более, что он усилился взятым на работу в ту же отрасль вчерашним моряком дальнего плавания. А отрасль эта стремительно приватизировалась. Кем, писать не стоит, догадайтесь с трёх раз. Тем более, что город маленький и, значит, догадаться легче.
Шли годы. Маленькая семья в небольшом городе жила и процветала, но никак не хотела увеличиваться. Поздно было уже. А потом на это дело махнули рукой. Есть свой магазинчик, приносящий приличный стабильный доход, чего ещё надо? Живи – не хочу! И жили. И пили. И, когда были трезвыми, катались по городу каждый на своей иномарке. Раз в год летали в Шарм Эль Шейх. И там пили. Сын, шалопай, учился в областном центре в университете, но после четвёртого курса, съедаемый жёсточайшим недостатком поставляемых родительских денег, отчего крепко запил, был отчислен и вскоре объявился в маленьком городе. Впрочем, городок был и не такой уж маленький. Просто в бескрайней степи он казался таковым.
Поскольку дитя по имени Антон ничего не умело, кроме чревоугодия винного, постоянного шатания по ночным барам и лобзания женщин, то этим и занялось, что, естественно, нравится не всяким родителям. Попробовал как-то Юрик воспитывать парня, но на резонный вопрос «А ты мне кто?» вынужден был ответить: «Никто». После этого они выпили бутылку коньяка и забыли о разговоре. Каждый жил, как хотел. И правильно, нечего в чужой монастырь со своим уставом соваться.
Шло время, наступил 21-й век, ушёл в прошлое пьяный президент. Юрий и Евгения уже были люди пенсионного возраста, дела в магазине шли нормально, они пережили падение и кризис прошлого века и снова возродились. А великовозрастное дитя, всё это время, крутившееся возле них, нагулявшись вдоволь, решило, наконец, обременить себя узами Гименея. И для этого привело в их большую квартиру мрачную с помятым от ежедневного употребления пива, и ещё чего крепче, лицом личность похожую на женскую. Родители к этому времени стали уже стопроцентными бытовыми алкоголиками. Нет, они не валялись на улице и не шлялись по ним  пьяными. Тихо приходили домой, и открывали бутылки с водкой и коньяком. Пили молча, говорить давно уже было не о чём. Напившись, иногда ссорились, громко крича, и оскорбляя друг друга, а потом падали, где попало, и забывались недолгим пьяным сном. Кто-то из них просыпался первым среди ночи и, разбудив, а иногда и нет, вторую половину снова наливал. Но поздним утром просыпались оба и шли в свой магазин, который с каждым днём приходил в упадок, хотя и приносил ещё приличный доход благодаря обслуживающему его персоналу.
Так продолжалось несколько лет.
Юрик, или Юрий Иванович - бывший беспризорник и моряк дальнего плавания – умер ночью. Просто уснул и не проснулся, не выдержало сердце. К вечеру его положили в гроб, стоящий в одной из комнат и… напились. Пьяно выла растрёпанная жена, запивая слёзы коньяком, ниже октавой ей вторила сноха-наркоманка.
- Заткнётесь вы, наконец! – орал Антон, периодически прикладываясь к бутылке. – Достали, с-суки!
 Скоро он уже валялся в другой комнате пьяный. Позже засыпали все, забыв про гроб и предстоящие похороны. Утром никто не выл  и не ругался. Мимо гроба ходили равнодушно, словно мимо какой-то ненужной вещи, которую не жалко выбросить, но всё недосуг. В квартире было очень жарко, и оттого быстро появился трупный запашок.
- Какого хрена! – ворчала сноха, похмелившись. – Отвезти это нужно, - кивала на гроб, прикрытый простынёй, - дышать нечем. - И наливала водки себе, чтобы запах перебить. И скоро вырубалась.
На следующий день приехала похоронная команда. Поехали, отвезли, закопали, приехали - помянули. Хорошо помянули, дошли до песен, благо вот и пианино рядом. Но долго не пели, кто мог - ушёл домой, кто не мог – попадали в большой квартире, где попало.
Прошёл год после похорон. Евгения, несмотря на годы и жизнь беспутную и пьяную, не потеряла былой стройности, а если наводила макияж, то при размытом свете полной луны выглядела  вообще молодой. За руль, правда, уже не садилась, ибо её машина была продана – возраст всё же, да и права по пьяному делу когда-то отобрали. За взятку бы конечно отдали, деньги-то были – не бедная, но не пошла она «к этим вонючим козлам», хотя козлы сами звонили и намекали. А на второй машине зять со снохой раскатывали.
Однажды осенью, засидевшись на работе с подругами за бутылкой коньяка, не спеша, расслабленная возвращалась домой пешком благо всего-то два квартала до дома. Сколько лет – почитай всю жизнь прожила в этом городе – и ничего, а тут…  Развели демократы всякую мерзость. Ну да они все с охраной теперь, да и пешком не ходят, их не грабят и не убивают. Хотя, нет, тоже убивают. Но вероятно за дела их тёмные. Сами виноваты, делиться надо. Она-то не жадной хозяйкой была и всегда делилась доходами с местной «крышей» и бандитской и милицейской. Всем хватало, если не наглели. Только вот милицейские с некоторых времён хуже бандитских стали. Власть всё же, чёрт бы её взял!
Навстречу, вихляясь и хохоча,  шли трое каких-то сопляков.
- Добрый вечер, девушка! Вы не торопитесь? – обратился один.
- Отвали, щенок! Нашёл девушку!
Евгения отодвинула его в сторону, пытаясь пройти, но парни преградили путь.
- Э-э, милая, да ты грубиянка. А не хочешь ли нам показать, что в твоих карманах? Мы, видишь ли, сильно любопытные.
- Да  всю жизнь мечтала, - ответила она, - сейчас покажу. – И полезла в карман.
 Струя нервно-паралитического газа ударила по лицам любопытных парней. Баллончик этот запрещённый к простому применению ей подарил знакомый милиционер. Двое завертелись юлой, а вот третий успел увернуться.
- Ах, стерва! – заорал он. – Убью, тварь! – и прыгнул в её сторону.
Прохожие нашли Евгению утром. Она была ещё жива, только без сознания. А на третий день умерла от внутричерепной гематомы не совместимой с жизнью, как записали в медицинском заключении. Все хлопоты по похоронам взяли на себя сотрудники её магазина. Хозяйка-то хорошая была, весёлая, компанейская  и не жадная. Что-то теперь будет?
В той же квартире и на том же месте, где когда-то лежал Юрий Иванович, теперь лежала она. Завтра похороны. Все хлопоты закончены, и сотрудники разошлись по домам, оставив в квартире сына со снохой. Других-то родственников нет. Ну и…  А что же вы хотите, если тут пили всегда? В пьяном припадке сын упал перед гробом на колени: что же с нами теперь будет, мамочка? И попытался её обнять и поцеловать.
- Не трогай её, придурок, она же мёртвая! – закричала жена.
- Отвали, это моя мать!
- А я говорю, не трогай, ведь она же в гробу лежит! Покойников нельзя обнимать.
Ночь с покойником в доме длинная, уснуть – не уснёшь. А спиртного в доме не меряно. Не могла заснуть в своей комнате и их шестилетняя дочь, ещё толком не понимавшая, что происходит. Она тихо скулила, слушая перебранку родителей.
- Да налей ты ей что-нибудь, чтобы уснула! – мотнул головой Антон. – И без неё тошно!
Два глотка, насильно влитого в рот коньяка, сделали своё дело, девочка, откашлявшись до слёз, уснула. Налили и себе. Потом ещё. И снова Антона потянуло к гробу.
- Только не трогай её! – взвизгнула жена.
- Не твоё дело, - нагнулся он над гробом.
- А я говорю, не трогай! – она подскочила, пытаясь его оттащить, он отмахнулся и, потеряв равновесие, упал поперёк гроба. Гроб, стоящий на двух табуретках, с грохотом упал на пол и перевернулся на бок. Покойная вывалилась из гроба, удивлённо смотря приоткрытым остекленевшим глазом на сына. Поперёк валялся Антон. Было три часа ночи. От грохота и крика проснулись соседи снизу.
- Мама-а-а! – страшно завизжала сноха. – Что ты наделал, урод? Говорила же – не трогай!
- Я и не собирался её трогать, только поцеловать хотел, - встал на четвереньки Антон. – Давай, это, обратно её положим.
- Я боюсь к покойникам прикасаться, - завыла жена.
- Ну и пошла тогда на…
Пустой гроб он кое-как поднял и с грохотом установил на табуретки. Но попробуйте вы в одиночку положить туда человека. Вряд ли это удастся. Особенно, когда неустойчиво держитесь на ногах. Встав на колени и подсунув под покойную руки, он смог приподнять её с пола, но при попытке подняться на ноги потерял равновесие, зацепил гроб и он снова боком грохнулся на пол.
- Твою мать! – сквозь зубы выругался Антон. – Да помоги же ты мне! Гроб разверни. Тяжело ведь держать.
- Нечего к ней было лезть! – скулила жена. – Ой, мамочки-и! – Но гроб развернула.
Слегка нагнувшись, он почти уронил покойницу в гроб и с шумом выдохнул воздух.
- Вот и целуй теперь её на полу всю ночь, придурок! – не могла успокоиться сноха.
- Замолчи, тварь, договоришься! – выпрямился он. – Давай лучше гроб попробуем поднять.
- И не подумаю. Чтобы опять его на пол брякнуть. Пусть на полу лежит. И не подходи к ней больше. Мамочки, рука! – вновь завыла она, показывая пальцем на гроб.
- Чего, рука?
- У неё рука двигается! Бою-юсь!
Рука покойницы лежала на полу за пределами гроба.
- Ну и что? Сейчас поправим. – Он взял покойницу за руку и положил так, как должно быть у покойников. Затем закрыл гроб простынёй. – Вот и всё! Пошли отсюда.
На кухне стояло несколько ящиков водки привезённых для поминок. Открыли бутылку, выпили. Жена нетвёрдой походкой ушла спать к дочери – одна боялась, а Антон ещё долго сидел на кухне, тупо глядя перед собой.
На следующий день отвезли, закопали, приехали – помянули. Без песен обошлось, без скандалов, всё же не тридцатые годы прошлого века, люди культурные, многие с высшим образованием. А через полгода встал вопрос о продаже магазина. Подошли к Антону люди и намекнули, что лучше ему продать его пока магазин не сгорел. Намёк он понял правильно. Если сильно не шиковать -  вырученных денег лет на 5-8 хватит.
 Ну а дальше-то что? Тёмный лес. Поживём – увидим. Одно только тревожит – не спились бы. А впрочем, об этом жалеть уже поздно, ибо есть такая штука – генная наследственность. Знаешь ты о такой науке – не знаешь ли, что толку? Конец всё равно один будет. Да не удивляйтесь вы и не смейтесь. И деньги  тут не помогут. Вернее помогут – спиться.
 Ха-ха-ха-ха! Возражения есть? То-то!
 Жаль только, дочь сиротой останется. И вырастет такой же.
Ну да ерунда всё это! Наливайте…
2010 г.