Предисловие автора
Летом 2010 года в Москве было довольно душно. Народ, едва успевший привыкнуть к массовым увольнениям и прессингу коллекторских агентств, теперь изнывал от жары. Кино и ТВ, нисколько не жалея утомленное солнцем население, продолжали пичкать затравленных буржуа и тех, кто себя таковыми мнил, разными апокалиптическими страшилками. В сети подливал масла в огонь какой-то Мистер Фримен, скрывавший свой лик за мультяшным образом и синтетическим голосом. И в то горячее время, когда люди уже начали искренне уставать от антиолигархической истерики, я нашел эти дневники у себя в почтовом ящике.
Поначалу я долго размышлял, нести ли эти откровения в издательство. Автор, конечно, вряд ли предъявил бы права на текст. Скорее всего, в том и была его задумка, чтобы рукопись попала к человеку неравнодушному, которым меня всегда знали все мои друзья и знакомые. Очень может быть даже, что я шапочно знаком с автором, и его целью было подкинуть этот документ конкретно мне, поскольку он был уверен, что я не дам бумаге истлеть впустую.
Меня смущало другое. А именно то, что опус сей субъективен до мозга костей. К тому же автор наверняка большую часть его написал в нетрезвом состоянии, если принять во внимание, что он практически не просыхал с юного возраста, какой вывод я сделал из текста. Конечно, у меня был соблазн отредактировать рукопись, вырезать агрессивное и весьма спорное философствование, в котором автор нередко перегибает палку и становится откровенным мизантропом. Не говоря уже просто о нецензурщине. И главное - возникал вопрос: могло ли все описанное приключиться с одним человеком? И существуют ли на самом деле персонажи, упомянутые в этих дневниках? Или все это – лишь плод белогорячечного бреда?
Однако убрав из текста несколько слишком острых с моей точки зрения моментов, я заметил, что произведение начинает лишаться некой сюжетной основы, и остается лишь чернушная фабула. Какое-то сплошное похмелье, пьяный угар и блевотина. К тому же, подумал я, современные читатели уже давно привыкли к опубликованному мату, тем более что большинство из них, что скрывать, в жизни изъясняются на нем в значительной мере.
В конце концов, я бросил эту инквизиторскую затею и отнес рукопись такой, какая она есть, позволив себе лишь слегка отформатировать документ. Я совершенно резонно полагал, что способные разобраться в этой полупьяной исповеди, смогут отыскать то, что им близко. Те же, кто не обнаружит себя на следующих страницах, просто весело проведут время, ибо я нахожу сей поток сознания в некоторых местах довольно занимательным.
Так что, будем считать, что я честно выполнил безмолвную просьбу некоего безымянного автора, из прихоти, с досады или же по призванию назвавшегося Олегом Владиславовичем Водолеевым. А пока что, так же как случайный прохожий является отцом беспризорного мальчишки, я приглашаю читателя видеть в Олеге Водолееве, а не во мне источник своих фобий и надежд. К тому же принадлежность к самой читающей позволит вам самостоятельно решать, стоит ли поставить данную книгу на полку или все же следует использовать эту бумагу по прямому назначению, как то: разжечь костер, завернуть щепотку чая или почистить воблу.
В память о тех, кто переступил черту
Посвящается тем, кто стоит на грани
Мои искренние слезы и радость всем тем,
кто узнает себя на этих страницах
Procul este, profani
Нет, если ты небес избранник,
Свой дар, божественный посланник,
Во благо нам употребляй,
Сердца собратьев исправляй.
Мы малодушны и коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны;
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнездятся клубом в нас пороки.
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.
А.С. Пушкин. «Поэт и толпа».
ЧАСТЬ I
UP AND DOWN
***
Непотопляемый.
Так назвал меня как-то раз наш англичанин Витек. Ну, то есть, полное имя его было Жучков Виктор Эдуардович, но студенты между собой называли его просто Витьком. Это был еще не старый мужичок свободной сексуальной ориентации, которому было приятно преподавать шекспировский язык на нашем престижном факультете. Еще бы, ведь это заведение считалось местом, в котором собрался цвет интеллигентной отечественной молодежи. На самом деле, Витек не знал, что циничнее людей нашей профессии не было и не будет. Даже врачи, верующие все, как один, только делают вид, что они строгие и толстокожие. Просто они на своей волне.
В общем, главная лестница факультета, перемена, народ снует, лохушки бегают со своими книжками, чуваки стоят около расписания и ржут, толстая преподша хромает на свой семинар. Какой-то очкарик деловито так поднимается по ступенькам, изо всех сил стараясь, чтобы все вокруг, а особенно первокурсницы, заметили, что он и с закрытыми глазами найдет аудиторию, в которой сейчас начнется лекция. Ну, и я тоже сную, хромаю, поднимаюсь и спускаюсь. Поднимаюсь и спускаюсь. Моя поисковая активность преследует одну-единственную цель: у какого бы лоха занять на пузырь водки? Обычная картина, короче. И тут вдруг сталкиваюсь на пролете с Витьком.
Английский у нас закончился еще на прошлом курсе, но Витек меня запомнил неплохо. Меня вообще трудно было забыть, один раз увидевши. До сих пор иногда происходят странные вещи. Например, когда тебя в какой-нибудь социальной сети находит кто-то смутно незнакомый и мило так напоминает о себе. И первая мысль, когда видишь фотку едва запомнившейся девчонки с факультета: «Интересно, а ей я не остался должен денег»?
Мы встречаемся с Витьком взглядами, он рефлекторно протягивает мне руку и хочет назвать по имени, но вырывается у него только:
- О, вот он! Непотопляемый… э-э… Ну, как дела?
Конечно же, мы с ним понимаем, что он имеет в виду конкретный вопрос: «Как же вы, Олег, рас****яй этакий, сумели прорваться на третий курс?! А»?! Ну, что мне сказать на это? Что я строил глазки стареющей доцентке, чтобы вымандить у нее тройку? Что я строил глазки спивающемуся профессору? Что я просто списывал у страшненьких дур, которые давали мне это в надежде, что я лишу их девственности? В женском сортире, кстати, даже красовалась надпись на всю стену: «ДЕВЧОНКИ, ОЛЕГ ТАКОЙ КРУТОЙ МУЖИК!!!». Хорошо, что форум ниже был начиркан обычным шрифтом:
- «Да мудак он полный!»
- «А я от него тащусь… Правда, он говорит, что любит меня, только когда пьяный. А когда трезвый - не замечает…»
- «Пошли его. На хрен тебе алкаш, дура?»
- «Да он ваще урод, чё вы на нем так сполошились все…»
Кстати, гос по английскому я как раз сдал на пять баллов, причем совершенно честно. И заработал на этом два ящика шампанского. Принимала у меня сама профессорша. А та тётка, на занятиях которой я заканчивал четвертый семестр, перед моим выходом подошла к ней и процедила что-то вроде: «Я за этого придурка не отвечаю, и вы не подумайте, пожалуйста, Элиза Львовна, что я так херово подготавливаю студентов»! Ну, сама виновата. Я старушке так вставил, что у нее чуть очки не упали от напряжения. Сил после акта приема экзамена у нее оставалось лишь на то, чтобы слабо промямлить:
- Да, этот студент вполне может заниматься самостоятельно…
А теперь о том, как заработать два ящика на госе. Выбираете двух самых бухих своих корешей из дежурной компании с черной лестницы и сообщаете о том, что завтра гос по английскому. Один начинает мудро хихикать, другой заплетающимся языком сочувствовать, а я, в свою очередь, подогревать интерес. Только один я знаю, что с английским-то у меня все в порядке. Отец – полиглот, инженер-геолог. Должен же я знать хотя бы этот долбанный английский, чтобы не позорить папу!
- А я завтра пойду и сдам эту херню на «пять»! - имитируя третью стадию опьянения, ворочаю языком.
Рыжий Сева ржет в ответ:
- Лежек, дурачок, на госе по языку ставят только две оценки – «четыре» и «пять». «Четыре» – всем, а «пять» – только избранным.
«Ну, тебя-то четверка устроит, конечно, бездарь хренов», - думаю, а сам кричу:
- Нет, сдам! Лучше всех, бля!!!
- Бутылки иди сдай, придурок! – кричит какая-то ботаничка, которой под ноги попались пустые водочные пузыри. Чего ей, спрашивается, вздумалось подниматься по черной лестнице? Она что, не знает, что мы здесь бухаем? Все знают…
Бутылка с пронзительным звоном скатывается по ступенькам и разбивается на нижней площадке, а я выкрикиваю:
- Спорим!
- На что?
- На ящик шампанского!
На деньги спорить нельзя, сразу заподозрит неладное. А ящик шампанского (12 бутылок) – слишком круто, божественно недосягаемо. Типа, если проиграешь, можно и потянуть с отдачей.
- А давай!
Мы с Рыжим бьем по рукам. Тут на подоконнике, краем уха зацепив про халявный шампунь, просыпается курчавый блондинчик Годя (одна из вариаций на тему «он же Гоша, он же Гога»), и тоже высказывает желание принять участие в сделке, бедняга.
Надо сказать, что шампунь они мне отдали. Через пару недель у меня намечался ДР – тоже на черной лестнице, – так они честно приперли эти два ящика мне в подарок. День варенья удался на славу. Мы перекрыли все входы и выходы и никого не впускали. К слову отмечу, что ЧЛ была единственным местом в помещении факультета, где можно было курить.
- Какого хрена?!
- Пшёл на! Сегодня у Олега Водолеева День рожденья!
- А мне-то что!
-Ты чё, не понял, чувак?! Вали отсюда!
Шампанское лилось рекой. Уссали им все стены. Девчонки были довольны. Потом пошли в рюмочную в арке. Там я чуть не спровоцировал драку с какими-то нормальными, в общем-то, парнями, и мы, наконец, все благополучно пережрались.
Впрочем, сразу обо всем лучше не рассказывать, иначе появится ощущение сумбура. Итак, все по порядку.
ГОДЯ
Тебе, певцу, тебе, герою!
Не удалось мне за тобою
При громе пушечном в огне
Скакать на бешеном коне.
Наездник смирного Пегаса
Носил я старого Парнаса
Из моды вышедший мундир:
Но и по этой службе трудной,
И тут, о мой наездник чудный,
Ты мой отец и командир.
А.С. Пушкин. «Д.В. Давыдову».
Как ни крути, а, прежде всего, придется рассказать о нем. Дело в том, что Годя Мышкин был единственным, кого я так и не смог переплюнуть в этом нелегком деле. Точнее сказать, кто просто был круче меня по определению. Настоящий художник алкоголизма не хуже Венички. Его любимой шуткой было пугать девочек полосканием горла полтинником водки. Ну да, они так смешно верещат при этом!
Помню период, когда я во время зимней сессии приходил к нему домой с пузырем после каждого экзамена, вне зависимости от того, сдал я его или нет. Чаще всего пили констатационно. Я вообще сессии предпочитал сдавать, когда основной поток страждущих схлынет, чтоб не путались под ногами.
Мы выпивали эту бутылку, а потом начинали бухать. Странно, но редко получалось так, чтобы совсем не на что было выпить. У Годи почти каждый день собирались большие тусы, и вообще его трехкомнатная квартира на Садовом кольце была элитным местом. Все туда стремились попасть, потому что знали, что там всегда можно бухнуть и пообщаться с умными и неординарными личностями, которыми были не только мы с Годей, но и все наши друзья. Это, конечно, не была Зеленая лампа - слишком еще молоды и циничны мы были, - но, как минимум, Царскосельский лицей. Каждый считал себя Пушкиным и торопился отпраздновать свою гениальность в счет будущих заслуг. И, прежде всего, Годя. Он мнил себя великим русским кинорежиссером. Потеряв девственность в одиннадцать лет, бросив курить в двенадцать и войдя в первый запой в шестнадцать, он думал, что круче него старичка на этом свете уже не найти. И все ему это прощали, потому что тщеславие его было абсолютно безобидным, по крайней мере, в то время, когда нам было всего по двадцать. Прощали за Годину безбрежную доброту, щедрость, тонкое чувство юмора и умение найти общий язык с любым человеком и по достоинству его оценить, вне зависимости от того, заслуживает он такого благоволения или нет. Как мы тогда говорили: «Мы позволяем дружить с нами всем, кому этого хочется».
После бурных вечеринок наступало утро, когда мы не в силах были расстаться. И потому веселье продолжалось. Мы ходили в обнимку по центру Москвы, распевая меладзевскую «Девушкам из высшего общества», опохмелялись в пельменной на Цветнике рядом с настоящими алкашами, вечером обязательно заходили в подвал на Столешникове, который тогда еще был обычной родной совковой пивнушкой с чебуреками, шахматами и мыльным запахом пены, а затем снова появлялись на квартире, с которой связана целая эпоха. И которая стала домом не только для Годи. Поэтому, когда она впоследствии была продана, можно сказать, скорбела вся нация.
Годино тщеславное гусарство проявлялось не только в бессмысленных драках, но и в идиотских травмах на ровном месте. Чтобы продемонстрировать свою ловкость, он мог разбежаться, съехать по перилам на полной скорости и со всей дури брякнуться об стену, сломав обе ноги, а заодно и нос - в десятый раз. Он мог прихвастнуть на ровном месте и в силу природной смелости тут же выполнить свое хвастливое намерение. И вот что странно, – то, что я до сих пор считаю неким знаком: от его мелких выходок и импульсивных действий чаще всего страдали не окружающие его люди, а водка. Да, водка.
Представьте картину. Мы расположились у него на кухне. На знаменитой кухне с лавкой, широким деревянным столом, огромными лопухами каких-то цветов с подоконника и хлебницей около стены. На столе прекрасная закуска: соленые огурчики, сало, колбаса, помидоры в собственном соку, оливки. Все сидят в предвкушении счастья, зная, что в морозилке ждет пузырь. Годя достает бутылку из холодильника, и, прежде чем поставить ее на стол, заявляет, что он умеет охуительно подбрасывать пузырь в воздух с переворотом. Все умоляют его не делать этого, потому что запасы бухла на сегодня невелики. Но он уже на своей волне. Подбрасывает один раз и ловит, второй раз – тоже удачно. А на третий – облом. Бутылка падает и разбивается вдребезги. Все молча смотрят на пол, а Годя идиотски хихикает, мол, во какой я мудак, бля.
Или идем по Садовому от метро «Маяковская» по направлению к его дому напротив Кукольного театра. По пути он заходит в магазинчик приобрести пару пузырей водки. Все стоят и ждут его на улице. Через пять минут он выходит с пакетиком в одной руке и с пузырем в другой. Бутылку он держит как мороженое или букет цветов, донышком вверх. Оно почему-то ровненько отколото, и в бутылке осталось еще граммов четыреста.
- Да я просто хотел побыстрее, и швырял в пакет все подряд! А она, сука, взяла и стукнулась о прилавок! Ну, если не хотите, я сам буду пить из этой бутылки, через марлю пропущу!
Но самое идиотское разбитие пузыря произошло у него на квартире, когда мы с ним решили бухнуть вдвоем. Разместились в маленькой комнате. Стола там не было, поэтому просто взяли пуфик и положили на него дверку от сломанного шкафа. На этот экспромт были поставлены салатики, нарезанный лимончик, рюмочки, холодная закуска и, конечно, запотевший снаряд. Прежде чем сесть за стол, мы почему-то заговорили о восточных единоборствах и конкретно о страховке. Я сказал, что умею делать кувырок в кресло. То есть, заходишь со спинки, делаешь сальто и приземляешься, уже сидя в кресле. Годя заявил, что он тоже так умеет делать и тут же проделал этот кульбит. С технической точки зрения он выполнил его идеально: грамотно сложился и красиво приземлился прямо на седалище. Забыл он только про свои ноги. При приземлении они со всей мощью ударили по краю импровизированного стола, и вся закуска, водка и стаканы так же виртуозно поднялись в воздух и, совершив завораживающую веерную дугу, рассеялись по стенам, большому зеркалу и полу. Получился натуральный Пикассо.
Так вот, мы позволяли дружить с собой всем, кому этого хотелось. Наилучшей иллюстрацией к тому была девушка Юля Коркодилова по кличке Рулька. Да и… девушка ли? В общем, это было довольно странное существо, которое, тем не менее, умудрилось переспать со многими из нас. Не знаю уж, что вело этих счастливчиков в минуту забытья – постоянная потребность в сексе, жажда непосредственного общения с демонами или просто сострадание, - но факт остается фактом, как бы его не пытались скрыть отличившиеся.
Это как в той истории про исследователя африканских племен вроде Ливингстона или Годфруа. Он спросил у туземцев одного племени, как получается, что их женщины рожают. Все как один заявили, что плод в нее вселяет верховный бог. А разве не потому, что вы их трахаете, спросил путешественник. В качестве ответа ему привели в пример местную сумасшедшую ведьмочку, к которой все племя относилось, как к изгою. К ней не прикасаются, с ней не разговаривают и даже не подходят на расстояние ближе десяти метров. Ни один мужчина племени не позарился бы на нее, не опустился бы до того, чтобы совершить с ней акт соития. Однако прошлой весной она родила девочку, которая теперь живет с ней.
Еще вспоминается анекдот про то, как на дом вызвали ветеринара, чтобы он объяснил, почему кошка беременна, хотя на улицу ее никогда не выпускают. Ветеринар спросил, нет ли в доме других кошек или котов. Хозяйка заверила врача в том, что это единственная кошка в доме. И тут на стол впрыгивает огромный жирный кот. А это что же, спрашивает ветеринар. Да как вы могли подумать такое, доктор, всплескивает руками хозяйка, это же ее родной брат!
Толстушка Рулька была одной из тех, кто знал, что у Годи можно хорошо провести время даже такому несчастному созданию, как она. Однако пить ей было нельзя. Разумеется, пить никому нельзя, но в ее случае это было не просто диагнозом. Залив мозги, она доходила до такого состояния, в которое впадали древние жрицы времен матриархата IV-го тысячелетия до н.э. После ста грамм она начинала насмехаться над мужским родом. После двухсот – над женским. А после трехсот начиналась бешеная пляска. Сначала ее терпели, а потом делали попытки от нее избавиться, что было нереально. Но однажды мы поняли, что Юля Коркодилова - это отличная развлекуха. Наверно, поэтому у нее появилось еще одно прозвище – Мультяшка. Грешно смеяться над убогим, когда он стремится быть нормальным членом общества. Но когда человек готов превратиться в демона ради того, чтобы на него обратили внимание, тут уж получай то, что заслужил, по полной программе! Овации и тухлые яйца в одном флаконе. Таков закон жанра. И когда нас упрекали за неучтивое обращение с Юлей за то, что она наблевала у Годи в коридоре, мне хотелось послать на хер весь этот гребаный мир со всей его сраной моралью, позволяющей безнаказанно блевать в коридорах.
Что только с ней не пытались сделать, чтобы сдержать ее архетипический поток полусознания. Выгоняли – она возвращалась и выла под дверью. Оскорбляли и морально опускали – она только радовалась тому, что с ней разговаривают и больше не гонят. В один момент она так достала Годю, что он совершил попытку выбросить ее из окна четвертого этажа. Ой, что было! Ему почти удалось. Она вцепилась в раму мертвой хваткой, при этом голося, как ведьма на костре, снизу несколько человек готовились ее поймать, спьяну полагая, что у них это получится, а еще двое помогали слегка протрезвевшему Годе отцепить ее руки от окна, чтобы втащить обратно в комнату. Годя трижды пожалел об этом распятии Рульки, потому что потом пришлось извести чуть ли не всю оставшуюся водку, чтобы ее хоть как-то успокоить.
Апофеозом этого глумления над убогой Юлей была история с двумя милиционерами-индейцами, после которой общение с Коркодиловой пошло на убыль. И мы уже не могли придумать ничего более изысканного, отчего она стала нам скучна, и сама Рулька поняла, наконец, что у каждого артиста все-таки должна быть грань жажды славы, переступать которую уже нельзя. Иными словами, мы навсегда отбили у нее аппетит зажигать перед нами свой шаманский костер.
Однажды мы с Годей сидели у него вдвоем и скучали. Водка почему-то не приносила нам должного удовлетворения, никто не звонил и не просился в гости, а «Властелин колец» в режиссерской версии тогда еще не вышел. И вдруг раздался телефонный звонок. Звонила Рулька, находившаяся в состоянии кретинической истерики. Она рыдала, уверяла, что ее только что хотели изнасиловать, и просилась к Годе. Годя ее послал на три буквы, после чего повесил трубку.
- Сейчас придет Коркодилова, - мрачно сообщил Годя.
- Как так, придет Коркодилова?! – изумился я. – На хер она нам тут нужна?! Мне, конечно, скучно, но не до такой же степени! Ты что, не мог ее на *** послать?
- Бля, а я что сделал?! Но она сейчас придет.
И тут его осенило. Он подбежал к шкафу и достал оттуда ментовский пиджак и фуражку, непонятно каким образом у него оказавшиеся. Мы разделись абсолютно догола и облачились в форму. Ему достался пиджак, а мне фуражка. Надо отметить, что тела у нас с Годей в те времена были хоть куда. Ни жиринки, ни волосинки, натуральные аполлоны руки Микеланджело. Закурив по сигарете, мы выключили свет, заняли позицию около двери и стали ждать, как Малыш и Карлсон ждали прихода Филле и Рулле. Гей-гоп! Гей-гоп!
Наконец, за дверью послышались торопливые шаги, и раздался судорожный звонок. Мы выдержали паузу. По ту сторону послышались всхлипывания и хныканье.
- Годя-а-а-а-а! – услышали мы стон Рульки и снова нервное названивание.
Годя взял ботинок и начал им мерно отстукивать по полу, чтобы создалось впечатление, что кто-то тяжелый и грозный приближается к двери. Всхлипывания смолкли. Годя мастерски сымитировал подход к двери и щелкнул дверным замком. Этот хлесткий металлический звук лязгнул, словно затвор винтовки, и эхом спустился по подъездной лестнице. Поняв, что заветная дверь открылась, Рулька снова включила рев перепуганной женщины и ворвалась в квартиру с полузакрытыми в истерике глазами.
Из окон скупо пробивался серый ноябрьский свет. Занавески чуть колыхались под зябкими дуновениями ветра из открытой форточки. Телевизор потерял связь с внешним миром и показывал только вспыхивающее шуршание. Вдалеке тускло виднелся вход на кухню и гора посуды в раковине. А в длинном узком коридоре отчетливо вырисовывался силуэт статуи аполлона со свисающими причиндалами. Он был почему-то в милицейской фуражке. Или это был Майкл Джексон в «Лунной походке»? А, может быть, Брэд Питт в роли Ахиллеса?
За спиной вдруг хлопнула дверь, и щелкнул замок. Между выходом и Рулькой стоял другой аполлон. Только в ментовском пиджаке без погон. И тоже с причиндалами.
- Юлия Коркодилова! Она же Рулька! Она же Мультяшка! – произнес аполлон в пиджаке могильным голосом. – Ты преступила все мыслимые и немыслимые законы человеческой нравственности! Твои злодеяния переполнили меру терпения людей на земле и бога на небе! Ты - исчадие ада, хотя даже там тебе не найти приюта! Но прежде чем перейти в мир иной, ты должна покаяться и пройти через очищающий…
Годю перебил истошный вопль Рульки. Она метнулась к выключателю и, врубив свет, отпрянула спиной к стене. Увидев, что аполлонами были всего лишь мы, она вдруг резко пришла в себя и совершенно будничным и вменяемым голосом обычной девчонки спросила:
- Вы что, дураки что ль?
Но это не спасло ее от искупления. Годя уверенно подошел к выключателю и погасил свет. Мы схватили ее за руки, отвели в комнату и усадили на стул лицом к мигающему телеку.
- Годя, идиот, убери руки!!
- Я не Годя! Я – Годфазер!
Я чуть не заржал в этот момент.
- Водолеев, мудак, отстань от меня!!!
- Я не Водолеев! Я – Перевозчик!
На всякий случай мы привязали ее руки к спинке стула ремнями и тихо вышли из комнаты, чтобы остограмиться и заодно создать необходимый фон таинственности. Рулька покричала немного для порядку, но, видимо, понимая, что мы не причиним ей телесного вреда, успокоилась и начала хныкать. Она бормотала что-то про какого-то инфернального мужика в шляпе и кожаном плаще, который шел за ней от самой Пушкинской площади, как он попытался зажать ее в арке, как сделал подножку и повалил на асфальт. Потом она рассказала, как ей удалось вырваться ценой перчатки и множества синяков и царапин и добраться до телефонной будки (сотовые тогда еще были диковинкой). В общем, обычная истеричная тема. Я в детстве тоже сочинял про гопников, закрывших меня в подвале, чтобы оправдать свой поздний приход домой после гуляния. Она же просто хотела, чтобы за ней поухаживали и попоили водочкой с ложечки.
В этой связи мне вспоминается история про девушку, которую якобы изнасиловали на пруду. Мы с корешами с моей улицы Петей Галкиным и Женей Кузнецовым отправились на карповое озеро делать шашлыки. Сидели себе мирно на бережку, допивали скудные запасы водки, доедали отвратительный шашлык, купленный в ларьке, и вдруг услышали, как кто-то где-то неподалеку что-то громит.
- Тачка, - уверенно заявил Петя.
- Неа… дом, - отозвался Женя.
Через десять минут мы выяснили причину происходящего. К нам подошло толстое пьяное мурло в плавках и заявило, что сестру его жены только что изнасиловали несколько мужиков. Кто, где, каким образом получилось, что ее насиловали, и никто ничего не услышал и не заметил ее отсутствия, - непонятно. Видно было, что мужик в хлам. Можно было предположить, что его жена и ее сестра - аналогично. Эта компашка тоже делала шашлыки на берегу. Толстяк оказался каким-то бандюганом – то ли бывшим, то ли настоящим – и потребовал опознания. Мы сказали, что нам нечего скрывать, поэтому согласились. Мужик привел двух в сракотень пьяных баб в купальниках, одна из которых была очень даже ничего, и показал на нас. Та, что помоложе и посимпатичнее, подошла к нам на тонких, неуверенно гнущихся при каждом шаге ножках и внимательно всмотрелась в наши лица. В тот момент мне было одновременно и страшно, и интересно. Страшно потому, что если ей в голову взбредет опознать нас, то проблем потом с местной братвой не оберешься. А интересно было, до какой степени может дойти желание пьяной бабищи, чтобы весь мир вместе со всеми мужиками вращался в данный момент вокруг нее.
На наше счастье девка сказала, что это не мы. Видимо, хватило совести не подставлять таких приятных молодых пареньков. Потом мы узнали, что бандюган разгромил дачу, в которой недавно пьянствовали несколько мужиков. Просто взял и выломал дверь, выбил стекла и раскрошил кухню. Хозяин вскоре нарисовался, - ездил провожать гостей. Девка сказала, что не помнит. Может быть, и он. Там их несколько было. Факт гулянки с друзьями убедил бандюгана, что виноват хозяин, даже если он лично не участвовал в изнасиловании. Тот попробовал гнуть пальцы, но у него ничего не вышло. В общем, ему светила веселая ночка либо в ментовке, либо в тусовке. Мы же благополучно отправились домой. Причем Петька умудрился взять телефончик у «изнасилованной», с которой он премило сосался, пока ее зять разбирался с хозяином дачи.
На самом-то деле эта девушка, живущая в гнетущей атмосфере пьянства и сумрачной бессмысленности существования, просто пошла поссать в кусты, и тут в ее прелестную маленькую головку закралась эта бредовая идея. А почему бы не поиграть в изнасилование? Все равно поверят ей. Проверять в таком состоянии никто ничего не будет. Просто начнется веселенький бедлам!
Беда в том, что никто в этой жизни не застрахован от бабского произвола, действенность которого гарантируется самцовыми инстинктами, прорывающимися наружу по глубокой пьяни. А часто и по трезвому. Зависит от интеллекта. Стоит только какой-нибудь пристукнутой крикнуть, что ее оскорбили как женщину, как тут же налетает целая стая бешеных кобелей, желающих защитить честь женщины. И тут уж держись.
Поэтому оказавшаяся в нашей с Годей власти древняя жрица, которая не могла апеллировать ни к жалости, ни к слабости кого-либо из нас, была огромной патриархальной удачей, которую мы, конечно, упускать не собирались. Месть наша была жестокой. Мы тихо вошли, поставили на полу перед ней две огромные свечи в форме фаллосов, зажгли их и начали пляску смерти. Потрясая своими достоинствами, мы носились вокруг нее с индейскими воплями, изображая ритуальный танец благодарения богам за удачу на охоте. Годя схватил ножку от торшера, а я принес два здоровенных кухонных тесака, которыми поминутно лязгал друг об друга. Годя периодически тыкал в нее ножкой, как копьем, показывая, что это он добыл этот кусок мяса, а я делал вид, что готовлюсь ее препарировать. Эта пляска сопровождалась периодическими возлияниями, что двояко действовало на Рульку. С одной стороны, ей хотелось выпить. Но в то же время она ужасалась при мысли, что мы все больше и больше заливаем мозги, и постепенно наши действия становятся все более устрашающими и все менее контролируемыми. Мы скакали так минут двадцать, и за это время она не произнесла ни звука от страха, боясь спровоцировать нас на что-нибудь ужасное и понимая, что взывать к здравому смыслу бесполезно. Помню, что периодически я задавался вопросом, на сколько времени нас хватит, и кто прекратит этот кошмар первым.
Но стивенкинговская «игра Джеральда» только начиналась. Устав от танцев, мы стали играть в доктора Райкова, известного в советское время гипнотизера-целителя. С помощью гипноза мы решили излечить Рульку от пагубного пристрастия к алкоголю, а заодно и к курению. Я делал пассы ладонями и декламировал всякие суггестивные установки, которые должны были ввести ее в состояние транса, а Годя в это время пшикал ей в лицо изо рта водкой и кричал: «Гадость! Гадость!». Так же он делал и с табачным дымом. Надо сказать, что в транс ее можно было не вводить. Она пребывала в нем с самого начала. Но отвратить ее от спиртного никак не удавалось: после каждого пшика она усиленно облизывалась вместо того, чтобы с отвращением отворачиваться.
После сорока минут изгнания дьявола мы дали ей полтинник в качестве допинга, потому что этой ночью ей предстояло перенести еще многое. В частности, ей пришлось прослушать лекцию на тему семьи и брака и вреда алкоголя для здоровья будущей матери. И только когда наши собственные силы иссякли, она прошла заключительную процедуру причащения, естественно, водкой, была признана очистившейся от скверны и освобождена. Интересно, что Рулька не убежала от нас, не заперлась в ванной и не бросилась звонить в милицию. Она продолжила сидеть с нами, голыми, на кухне и пить водку. Но за весь вечер, пока мы не улеглись спать, она не проронила ни слова и почтительно слушала наши с Годей беседы, не встревая с глупыми ремарками, не пытаясь заткнуть нам рот и не протягивая свои жадные руки за бутылкой, а терпеливо ожидая, когда нам захочется опрокинуть еще по одной. Лишь иногда она зябко поеживалась, позевывала, а вскорости закемарила, прикорнув на краешке стола. Всем своим видом она напомнила мне муравьиного льва из «Муми-тролля», которому из-за мальчишеских шалостей пришлось превратиться в маленького мокрого ёжика.
***
Короче, мы с Годей спелись. Третья буква «е». Однако так было не всегда. До третьего курса мы с ним все время дрались. Ну, конфликт двух лидеров и все такое. Причем первая драка произошла в первый же вечер знакомства. Нам тогда еще не было и восемнадцати. На факультете случился Вечер первокурсника, проводимый в конце сентября, чтобы новобранцы поближе познакомились. Нажрались моментально и сразу все перезнакомились. Отчетливо помню только две сцены. Как мы мутузимся с Годей, и как симпатичная блондиночка делает мне минет на черной лестнице.
Следующие несколько лет катализатором между нами был Рыжий Сева, который как раз никогда не стремился быть лидером, но все почему-то его слушались. Видимо, в юном возрасте лидерство понимается несколько иначе, чем в зрелости. Мы с Годей просто были артистами, каждый из которых хотел стать народным. И, в общем-то, мы таковыми и являлись, но, как это происходит и в любой другой области, не терпели конкуренции.
Дрались мы довольно часто, круто и не очень. Дело всегда осложнялось тем, что мы с Годей были примерно одинаковы по силе и сноровке, поэтому наши драки продолжались долго и подолгу. Долго, потому что никто из нас за два года так и не смог взять окончательный верх и подчинить себе другого, а подолгу, потому что по молодости нужно достаточно много времени, чтобы выдохнуться, даже по пьяни. Поэтому в матчах и раундах побеждал тот, кто просто был в этот момент трезвее.
Самая памятная драка вместе с передышками длилась около двух часов. Причем начали мы драться на Моховой, а закончили около гостиницы «Минск». С нами были еще Боря Куницын и Рома Барановский. Вообще-то мы бухали. Когда дошли до кондиции, Годя не вытерпел оваций в адрес моего очередного анекдота и стал меня подначивать. Я не остался в долгу, и - слово за слово – мы сцепились. Произошло это в одном из узких переулков территории Университета на Моховой. Боря и Рома были секундантами. Мы стоим в позициях и периодически бацаем друг друга по морде. Стук-стук! Стук-стук! На этот стук из темноты вдруг выплыл настоящий мент. Он как-то тихо вышел из подворотни, заложив руки за спину, и вместе с Борей и Ромой смотрел с полминуты на нашу возню. Когда у нас случилась передышка, он вдруг вежливо сказал:
- Ребят, ну что вы, в самом деле! Здесь же Регистрационная палата и куча всяких ведомств, которые я охраняю! А вдруг сейчас кто нагрянет из проверяющих! Вы не могли бы в другое место пойти, а?! – почти умоляющим голосом попросил нас он. Я уже начал было досадовать, как вдруг к менту подошел Рома, доверительно положил ему руку на плечо и проникновенно сказал:
- Вы понимаете, этим двум людям надо разобраться в своих отношениях. Они дерутся уже около двух лет, и конца этому пока не видно. Но мы, их друзья, каждый раз надеемся, что этот поединок - последний. При этом мы никогда не пытаемся их разнять, потому что предпочитаем, чтобы он делали это под нашим присмотром. И если вы будете настаивать на том, чтобы они прекратили, это лишь усугубит положение. Они станут приходить сюда снова и снова, как призраки, потерявшие здесь свои тела. Они будут превращать каждое ваше дежурство в кошмар, и главное, так никогда и не смогут успокоиться. Вы можете помочь этим несчастным. Дайте им закончить свое дело, и может статься, именно благодаря вам злобы и вражды на земле сегодня станет чуточку меньше.
К слову скажу, что Рома Барановский, заядлый алкаш, потаскун и наркоман, впоследствии обратился-таки к богу. И эту тягу мушкетера к сутане я чувствовал в нем еще тогда, на заре нашей молодости.
Видимо, мент тоже почувствовал в нем эту тягу, а также и то, что тот был алкаш. Поэтому он просто махнул рукой, пробормотал сакраментальное «Да пошли вы…» и растворился в темноте, из которой и возник. «Действительно, а не пойти бы нам…», - подумал я и снова набросился на Годю с кулаками. Для него это стало неожиданностью, он повалился на асфальт, и раунд закончился в мою пользу. Мы отправились гулять по Москве, вышли на Тверскую и поднялись к Пушке. Около памятника великому русскому дуэлянту произошла короткая стычка, в которой уже я получил свою порцию, после чего мы продолжили движение в сторону Маяковки. Около входа в гостиницу «Минск» Боре и Роме приспичило зайти в аптеку, а мы с Годей остались на улице. Сил уже никаких не было. Поэтому мы просто стояли и курили, травя анекдоты. В какой-то момент мы начали вспоминать сегодняшние похождения и с репликами типа «А помнишь…» стали с улыбкой изображать наши стычки. И тут произошло неожиданное. В тот момент, когда мы обнялись и вяло тыкали друг друга в бока, появился наряд патрульных в составе целых четырех человек. Один из них указал на нас пальцем и крикнул:
- Пьяная драка!
Мы от такой несправедливости только развели руками и раскрыли рты. Тут как раз из аптеки вышли Боря с Ромой, и нас приняли тепленькими всех четверых. Как мы не старались убедить ментов в том, что мы не дрались, и что мы вообще друзья, они отказывались нас слушать, грубили и даже толкали руками в спины. Мы провели три абсолютно вылетевших из памяти часа в обезьяннике, после чего нас вызволила оттуда Година сестра и отвезла на машине домой, где мы стали отпаиваться после переживаний. Как потом выяснилось, у Годи с собой все это время был целый стакан марихуаны. Менты даже не удосужились нас обыскать, так торопились поставить галочку в план.
Надо признаться, что в ментовку я попадал не всегда только лишь из-за милицейского произвола. Однажды мы ехали домой к моему другу Тимуру Окуневу. Нас - трое (еще был Гоша Вильдшвайнер), метро уже закрылось, денег, конечно, ни копейки. Такси не поймаешь и автостопом ехать проблематично. Никто не соглашался нас подвезти даже полквартала. Однако я решил не сдаваться просто так, вышел на проезжую часть и, расставив руки, стал стопить. Первая же машина, которую мне удалось остановить, был милицейский «козел». Менты, вылезая из машины, не могли удержаться от смеха. Поняв, что ночь придется провести в тепле за решеткой, и что терять уже нечего, мы решили малость поразвлечь ментов и заорали в три голоса:
- А на черной скамье! На скамье подсудимых!
Таким же образом мы несколько часов развлекали наркоманов и проституток, причем последние под конец намекали, что мы можем рассчитывать на кредит. Помню, что, когда нас выпускали, заставили в протоколе кроме подписи поставить совершенно идиотскую приписку: «Больше пить не буду».
После случая около гостиницы «Минск» мы с Годей драться перестали. Просто договорились, что больше не будем, и все. Ёбнули по разу друг другу символически и перестали. С тех пор мы начали драться вместе.
Мы вообще любили это дело. По пьяни, естественно. Трезвыми, наоборот, старались избегать любых телодвижений и ходили по стеночке. С похмелья вообще тяжело двигаться. Годя из-за своего гусарства попадал в истории чаще, чем я, причем вплоть до реанимации. На моем же счету только два сотрясения мозга, перелом носа со смещением, царапина роговицы глаза и несколько помятых ребер.
Годя противников не выбирал. Однажды он набил морду даже водителю троллейбуса. Вот уж действительно надо было умудриться! За что, спрашивается?! Я же предпочитал дуэли. Поэтому и противники мои были, в основном, благородные. Ко всякой шушере у меня было предвзятое отношение. Однако когда мы с ним выходили на тропу войны вдвоем, тут начиналась настоящая вакханалия, потому что, как нетрудно догадаться, мы старались сделать из этого шедевр, что на пару нам удавалось на славу.
Однажды майским вечером мы колобродили с ним в районе факультета и забрели в рюмочную. Там было как всегда людно, но знакомых не было. За большим столиком около входа сидела довольно странная компания: четыре молоденьких иностранки и здоровый толстый сопровождающий с лоснящейся шеей и длинными сальными волосами до плеч. Он пытался развлечь своих подопечных, но у него это выходило с трудом. Мы с Годей ополтинились и стали оглядываться вокруг, прислушиваясь к разговорам.
Надо сказать, что это то еще развлечение. Особенно - подслушивать бабский треп. Как-то сижу в рюмочной в одиночестве и слушаю разговор двух бальзаковских женщин c одной молодушкой лет двадцати двух. Сам текст – полный бред. Но реплики – закачаешься! Вот только некоторые вспомнившиеся перлы: «Светка, ты уж послушай нас, двух тортилл!», «А теперь про Сашу…», «Так как насчет групповушки?», «Я поинтересовалась, был ли у него гомосексуальный опыт…», «И что ты с него поимела в результате?», «Подожди до Нового года, пусть оплатит подарки и праздник, а потом посылай!», «Да куда ему с его четырнадцатью сантиметрами!». И на закуску: «А мне любви так хочется…».
Но в этот раз ничего интересного не было, поэтому я стал прислушиваться к тому, что втирал иностранкам их гид на ужаснейшем английском. И тут у меня аж волосы на яйцах дыбом встали. Оказалось, что никакой это не сопровождающий! Это был ОБЫЧНЫЙ ЧУВАК, который пытался склеить иностранок! Он переспрашивал, как их зовут, впаривал что-то про местные достопримечательности, предлагал посетить Смотровую с последующим продолжением банкета. Я тут же сообщил об услышанном Годе. У него моментально закапала слюна, и напряглась шерстка на холке. Такие выдающиеся русские мачо как Олег Водолеев и Георгий Мышкин не могли потерпеть, чтобы в их присутствии какой-то жирный проходимец клеил представительниц иностранного государства, причем так бездарно и нелепо! В нас взыграл рефлекторный патриотизм и гордость за отечество. Каждый прибавил к бултыхающимся в недрах организма шестистам еще по сотне, после чего мы решительно поднялись с мест и направились к столику с иностранками. Увидев нас, они приветливо захлопали ресницами. Для нас это было разрешением приземлиться. Несмотря на явное неудовольствие жирдяя, мы с самым непринужденным видом принялись соблазнять девушек. Зная нас, можно было понять, что эти пташки уже практически залетели в наши силки. Каждая как на подбор: милые глазки, роскошные губы, замечательная кожа, ухоженные руки и полное незнание местной специфики. И вот когда разговор завязался самый дружеский, и даже Годя с его английским на уровне средней школы начал уверенно смешить иностранок, толстяк вдруг развыёбывался, намекая нам, что телки вроде как его, и нам не мешало бы побыстрее свалить. Он сказал это по-русски, чтобы не поняли девчонки. Но зато мы прекрасно уяснили смысл его слов. Конечно, он был по-своему прав, но в этот момент мы могли бы простить кому угодно и что угодно, но только не толстой сальной скотине облом с четырьмя иностранками. Скотина тоже не хотела уступать, поэтому базар пошел нешуточный.
В тот день нам было не суждено позажигать с четырьмя симпатичными бельгийками. Разборки с хряком переместились на улицу, и какими бы непонимающими и умоляющими глазами не смотрели на нас наши звездочки, ничего изменить уже было нельзя. Пока я доказывал свинье, что она свинья, Годя отошел поссать к забору. Когда он обернулся, я уже стоял в стойке, а кабан при его росте под два метра и весе около полутора центнеров надвигался на меня, как танк на комсомольца. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы Годя вовремя не подскочил и не пнул его пыром по копчику. Это отвлекло шматок и заставило от меня отвернуться. И тут я ему хрясь по коленке ногой! Бац в ухо! А Годя с другой стороны еще с локтя, да коленом по почкам! Кабанчик согнулся в три погибели, закрыл голову передними копытами, захрюкал и заметался по арке, перекатываясь от одной стенке к другой. Так и выкатился на Большую Никитскую, по которой как раз проходили двое патрульных. Он сразу метнулся в их направлении, да как закричит:
- Милиция!
А мы тоже, не будь дураки, заорали в две глотки:
- Полиция! – и рванули к ментам.
Он опять:
- Милиция!
А мы бежим по бокам от него и подвываем:
- Помогите!
Товарищи милиционеры охуели и немного струхнули. Еще бы не обоссаться, если на тебя несется огромная недорезанная свинья и два панкообразных ублюдка! Боров сразу достал какую-то колхозную ксиву и начал что-то вхрюкивать ментам. Те его слушали, слегка зажимая носы. Потом подошли к нам и начали допрос. Сначала отвечать стал я, но у меня ничего не получилось. Я задыхался от негодования, готовый разрыдаться свинцовыми слезами справедливого гнева. У Годи язык, оказывается, еще ворочался, и он объяснил ментам про сбежавшую недавно из колхоза-миллионера элитную свиноматку. Менты покачали головами, но все же им пришлось забрать нас в отделение, а хряка… то есть свиноматку отпустить, потому что она была элитная.
Но мы не скучали. Нас почему-то посадили не в обезьянник, а просто в комнатку со столом и стульями. У нас забрали документы, и минут пять мы ждали своей участи, после чего дверь приоткрылась, и оттуда высунулась улыбающаяся физиономия сержанта:
- Парашютисты?
- Ага, - говорю, - три прыжка. У него вот пока один. - И тут же вспоминаю про свою замечательную привычку таскать все мелкие документы в обложке паспорта, включая свидетельство парашютиста.
- Ну, ладно. Посидите еще немного, покурите, а потом пойдете, - сказал сержант и закрыл за собой дверь. Недоуменно переглянувшись, мы, наконец, обратили внимание на половинку пивной банки на столе. И вдруг, не сговариваясь, оба начали торопливо шарить по карманам. Через двадцать секунд, приятно устроившись на диванчике, словно Мерри и Пиппин на развалинах Изенгарда, мы покуривали цибаретки и дымили в потолок.
- Меня глючит? – спросил Годя.
- Меня тоже, - ответил я.
- Во вставило! Слушай… а может, у них 50 грамм найдется? Мы уже торчим здесь *** знает сколько.
- Ты что, пять минут подождать не можешь?!
- Бля, уже шесть прошло!
Выйдя из кутузки, мы еще долго шли молча по ночной Москве и вдыхали воздух свободы, который пахнет совершенно по-особенному после девятиминутного заключения.
Привезти себе проблем мы могли с легкостью. Иногда мне кажется, что только за тем мы и выходили на улицу. Это ощущение не сравнить ни с чем. Когда ты направляешь свои стопы в логово зверя, не зная, чем кончится встреча с ним. Хотя, за этим зверем никуда ходить не надо было. Он сидел в нас. Он крепко впился в нашу душу, как клещ, которого было невозможно вытащить иначе, как с мясом. Я даже не могу объяснить, что каждый раз вело нас в ад. Неудовлетворенное детство, связанное с семейными передрягами? Возможно… Демонстративный характер? Заниженная самооценка? Наверно… Просто потерянность, свойственная целому поколению, брошенному на произвол судьбы в подростковом возрасте? А вот это уже теплее. Когда совок рухнул, и вместо громкого «ура» грянула безработица, приправленная безумной инфляцией, на наших родителей жалко было смотреть. Они потеряли ориентацию, метались в панике из угла в угол, и не могли ничего придумать. Мы понимали, как им тяжело, и поэтому просто убрались на улицу с глаз долой, чтобы не мешаться под ногами. Так и получилось, что два солнечных мальчика из интеллигентных семей валялись на полу колхозной дискотеки, со смаком избиваемые детьми трактористов и доярок.
После окончания универа вся наша компания разбежалась по углам устраивать свою самостоятельную жизнь. Виделись редко, и, надо сказать, той старой непреодолимой потребности встречаться каждый день уже не было. Росли сомнения, тревоги и неуверенность в завтрашнем дне. А в таком состоянии уже и шутки не смешны, и улыбки натянуты, и философия нагоняет только одну тоску. При встречах чаще предъявлялись претензии по старым поводам, чем возникали новые идеи и совместные проекты. И чтобы почувствовать былой внутренний комфорт хотя бы на вечер, приходилось вступать в сделку с демонами, которые, как известно, в качестве платы забирают наши радостные воспоминания и желание жить. И когда снова падала вилка, мы уже знали, что опять никто не придет. И мы научились пить в одиночку, вполне удовлетворяясь компанией кинофильмов на DVD или компьютерных игр. Но даже самый замечательный фильм, просмотренный двадцать раз, на двадцать первый перестает трогать за душу. И ты снова идешь в магазин, берешь бутылку, привычный закусь, новый диск и возвращаешься к тому, с чего начал. И так по кругу. Пока не стукнет тридцать.
В один из таких тоскливых осенних вечеров мне позвонил Годя:
- Здорово, Водолей! Машина на ходу?
- Ну…
- Поехали завтра ко мне на дачу. Потусуем вдвоем, вспомним молодость, посидим, полюбуемся на увядающую природу. Надо еще грядки перекопать на зиму, поможешь.
И так-то было удушливо пусто, а тут еще Годя со своей увядающей природой.
- У меня сало есть, - вкрадчиво добавил он. Этот обормот знал, на что меня ловить. И я, конечно, клюнул.
Добравшись на следующий день до дачи, мы ополтинились, помыли руки с дороги, переоделись и достали лопаты из сарая. Дачный участок представлял собой разбросанные между редкими плодово-ягодными деревьями грядки, ржавый мангал и покосившуюся беседку со столиком, лавками и непременным венком из дикого винограда. На стол поставили пузырь с рюмками и разложили сало, черный хлеб и соленые огурцы. Воткнув лопаты в неряшливую грядку, посыпанную желто-красными лепестками яблонных листьев, мы решили остограмиться для тонуса. Присев за стол, разлили водку, сделали по бутеру и хряпнули по маленькой. Затем приятно развалились на лавках, вкушая прелести жизни и удивляясь тому, что удовольствие, которое мы практикуем с незапамятных времен, так до сих пор и не надоело, а, наоборот, из разряда желательных переросло в ранг обязательных.
А лопаты так и стояли, воткнутые в грядку.
Мы долго вспоминали прежние времена, покуривали, выпивали и закусывали. Потом переместились в машину поближе к магнитоле и продолжили бухать под любимые мелодии Nirvana, Pixies и Doors. Солнце уже давно зашло, вдалеке зажглись фонари на железнодорожной платформе, музыка смолкла, печка в машине давно не топилась, и мы вдруг встрепенулись от противного осеннего холода, разбудившего нас от пьяного сна. Собрав последнюю волю в кулак, мы перебрались в дом, и, бухнувшись в койки, прямо в одежде задрыхли до следующего дня.
А лопаты так и стояли, воткнутые в грядку.
Примерно в полдень мы проснулись от начинавшего давить похмелья и с досадой обнаружили, что обе 0,7 водки мы вчера выпили до капли. Пришлось тащиться в сельский магазин.
Серо-желтая подмосковная невзрачность встретила нас довольно терпеливо. Продавщица даже хихикала в ответ на наши похмельные скабрезности, мужик в очереди улыбался беззубым ртом, и нам показалось, что все приходит в норму, особенно, после символической бутылочки пивка. Сало есть, горилка есть (две поллитры на похмелку хватит вполне). Что еще нужно для полного счастья!
Оказалось, что много чего. Одну бутылку Годя снес со стола, размахавшись руками в порыве эмоций. Вторая улетела так же быстро, но, слава богу, в наши желудки. Похмелиться при этом все равно не получилось. Потому что опять пошло веселье. Сходили еще раз, а под вечер и еще. На обратном пути какой-то местный колдырь попросил добавить десятку на чекушку. Мы разговорились, и он спросил:
- А вы чё не на дискотеке? Сегодня ж суббота…
И тут я задал роковой вопрос:
- А что, у вас есть дискотека?
Годя посмотрел на меня с унылой гримасой. Я пожал плечами в стиле «а почему бы нет».
- А, ладно… - махнул рукой Годя, и мы отправились развлекаться, сопровождаемые мужиком.
А лопаты так и стояли, воткнутые в грядку.
Придя в клуб, мы поняли, что обломались. Дискотека в населенном пункте сельского типа в 80 км от столицы представляла собой деревянный барак со сценой для капустников и зал для вальса ветеранов Великой Отечественной. В помещении так и слышались отзвуки аккордеона. По стеночкам – лавочки, а около сцены – стол, на котором стояла водка, и была разложена нехитрая закуска. На лесенке сцены, привалившись к стене, спал ужравшийся русоволосый паренек лет восемнадцати. На самой сцене, свесив с нее ноги, валялась в отключке несовершеннолетняя девушка в малиновом пуховике, вроде как пьяная, но, скорее всего, под каким-то кустарным аналогом героина. Ди-джей – 50-летняя тетка (!), видимо, чья-то мамаша, - просто меняла диски в дешевом музыкальном центре с двумя дополнительными колонками. Вся эта аппаратура располагалась на сцене. Около тетки, еле держась на ногах, покачивался чувачок в спортивных штанах и псевдокожаной куртке и заказывал ей музыку. А посередине зала под песню Аллы Пугачевой «Позови меня с собой» танцевал один-единственный участник дискотеки. Паренек, в истоме закатив глаза, наслаждался душевной мелодией, и аккуратно, не теряя достоинства, вращал коленями и слегка покручивал кулачками, в которых были зажаты рукава его балахона с надписью Metallica.
Мы с Годей не смогли удержаться от смеха. Однако не зря же мы топали сюда полтора километра! Подумав так, мы решили встряхнуть это сонное царство. Сначала я попытался разбудить единственную даму, но вышло это с тем же успехом, как если бы я собрался возвратить к жизни мороженую треску. Годя отстранил чувака от ди-джея и взял управление в свои руки. Оказалось, что архив дисков представлял некий интерес. Вскоре зазвучала Abba, а затем и Земфира. Я скакал вместе с местным танцором диско по залу, а Годя уже начал рассказывать ди-джею про свою жизнь, вероятно, перепутав тётку с барменом. Мы поставили свое бухло на стол, и посчитали, что это дает нам право закусывать местными харчами.
И, возможно, так бы дальше и продолжалось, пока бы нам все это не надоело, если бы не тот чувак, которого Годя отстранил от ди-джея. Через какое-то время он стал довольно громко выражать свое негативное мнение относительно двух городских (хуже: московских!) кренделей, залетевших сюда без приглашения и устанавливающих здесь свои порядки. Я добавлял масла в огонь, открыто насмехаясь над этим подобием дискотеки. Годя же, в свою очередь, начал учить ди-джея жизни. Это 50-летнюю тётку-то! И вот, наконец, чувак в трениках протянул руку к Годе и ткнул его в плечо. Тут я резко прервал свой танец, вскочил на сцену и, заявив, что ни одно ***ло не имеет права прикасаться к моему другу, вмазал этому спортсмену по морде так, что тот отлетел в угол. Для него спектакль закончился, но для двух столичных франтов это был только антракт.
Дальнейшее я помню смутно, как во сне. На шум вдруг подняли головы и паренек около стенки, и угашенная девка. Танцор тоже перестал выкидывать коленца и недоуменно уставился на нас. Когда до них дошло, оба парня сорвались с места, словно бегуны. И откуда только силы взялись?! Они налетели на меня, как два бешеных добермана и вцепились мертвой хваткой. Мне удалось отбрыкаться от них и занять позицию. Годя в этот момент сдерживал натиск пришедшего в себя спортсменчика. Ди-джейша тупо уставилась на происходящее, а девка вдруг достала из кармана початый пакет с семечками и, полузгивая их, стала с интересом наблюдать за дракой, развернувшейся на сцене. Положение было сложным, но терпимым. Два противника сильно теснили, но я чувствовал, что сил у меня хватит. А лопаты так и стояли, воткнутые в грядку. Краем глаза я заметил, что Годя хоть и еле стоит в вертикальном положении, но состояние его визави уравновешивает их силы. Я рассчитывал через какое-то время покончить со своими двумя и придти к нему на помощь. Но тут произошло то, что заставило меня безвольно опустить руки и позволить граду ударов осыпаться на мою голову. Я увидел, как в зал вбежали еще семь-восемь человек местной молодежи…
Уезжая на следующий день в Москву на электричке (машину мне пришлось оставить на даче по причине практически полностью затекших обоих моих видоискателей), мы весело обсуждали пережитое. У нас хватило сил выдернуть лопаты из так и не лишенной девственности грядки, закрыть дом и добраться до станции. К счастью, глаза, кости и внутренние органы были целы, нас просто хорошенько помяли. Годю вырубили сразу, и его труп пинали без особой злости. Я же сопротивлялся до последнего, поэтому меня дубасили основательно. Однако я неплохо прикрылся руками, скрючившись на полу, и сумел продержаться до того момента, когда в клуб зашел какой-то местный авторитет лет сорока и велел прекратить бойню. Убедившись, что с нами все в порядке, он отвел нас метров на двести от дискотеки и отпустил, посоветовав быстрее двигать ногами.
Я предложил Годе снять фильм в стиле «Ведьма из Блэр». В основе сюжета вопрос: «Осталась ли еще молодежь в российской глубинке, и каковы ее интересы и ценности сегодня»? Он берет камеру, и мы выходим на поля страны. Далее все, как и произошло в сельском клубе. Фильм так и назвать: «Новые социологи». Мол, мы не составляем липовые социологические опросы, не отходя от компьютера. Мы проводим реальное полевое исследование. Так можно снять несколько серий и забабахать целое телешоу. Непонятно только, где взять титановую камеру и стальную кожу. Ну, а насчет того, чтобы приходить на работу с синяками, так многие меня поймут, как это круто. Сослуживцы завидуют, тетки тащатся, намекают, что мне идет, и вообще «давненько я не пила хорошего разливного пива»!
Конечно, каждый может рассказать свою веселую историю, и даже покруче, чем наша с Годей. Взять хотя бы случай, произошедший с моим старым другом и одноклассником Серегой Полозовым. Они со знакомым зашли догнаться в сельский трактир. Полозов был уже в таком состоянии, когда игра со смертью кажется естественным состоянием человека. Он вдруг обратил внимание на компанию крепких парней бандитского типа и двух-трех невзрачных девчонок. Первое, что пришло на пьяный ум Сереге, это произнести на весь кабак:
- Ну, вы даете, пацаны! Чё, девок в Химках что ль нарезали?
Как мне Полозов потом рассказывал, он испытал незабываемое чувство. Когда тебя закапывают в лесной сугроб на метровую глубину, появляется приятная отчужденность и ощущение свалившегося с плеч груза ответственности. Сейчас у него уже пятеро детей (в 33 года), и тогда было не меньше трех. Обломали, говорит, сами оскорбленные девушки. Они попросили ребят его отпустить. Им стало его жалко, ****ь.
***
Да, Годя был круче меня в этом деле. И к логическому финишу он приблизился гораздо быстрее. К той черте, из-за которой возврата назад уже нет.
С каждым годом наши отношения становились все сложнее и сложнее. Может быть, он начал завидовать мне, что я добился хоть чего-нибудь – стал журналистом, работал в престижном журнале. Он же, после того, как его за регулярное появление на работе в нетрезвом виде ее лишили, за несколько лет так и не смог нигде толком приткнуться и сидел на маминой шее. Возможно, причиной постоянных ссор и разладов был я, который при каждой встрече, как истинный друг, не мог не поставить перед ним зеркало его души и не сказать ему всю правду в глаза. Собственно, зачем еще нужны друзья в наше время? Но, на самом деле, мы просто перестали друг друга понимать. Я, ожесточенно борясь со своим алкоголизмом, все-таки старался идти вперед или хотя бы удержаться на плаву и сохранить трезвость рассудка. Он же, единожды махнув рукой на этот гребаный мир и отгородившись бутылкой от реальности, погрузился мыслями в прошлое, и вытащить его оттуда уже было невозможно. И о чем бы мы не начинали разглагольствовать – о национальной идее, о религии, о бабах, - наш разговор неизбежно заходил в тупик.
Пожалуй, первым серьезным разладом между нами была поездка на большое озеро в Тверской области. Нам было лет по двадцать семь. В общем-то, ехали половить рыбку, пожить в палатках, отдохнуть, набраться здоровья, поплавать под парусом на катамаране, поесть бруснички. Отпуск, одним словом. Годя начал разминаться пивком еще в машине. Все пять часов дороги, сидя за рулем, я нервничал, предчувствуя недоброе. Хотя, чего греха таить, первые три дня я сам не просыхал вместе с ним и местным рыбаком Толяном с соседнего мыса. Но пришла пора ловить рыбу. Я вытряхнулся из запоя, прошелся по лесу километров десять посмотреть грибки. Когда уходил, наказал Годе больше к спиртному не прикладываться. Он пообещал, что сейчас же прекращает. Придя через четыре часа на стоянку, я обнаружил Толяна, в одиночестве сидящего на раскладном стульчике и в задумчивости гладящего рукой свою бороду.
- А где Годя?
- Георгий спит. Олег… мы тут немножко это…
- Я понял.
О чем я думал? Ведь водки мы с собой взяли два ящика. На двоих. Так и этого не хватило! Уже через неделю пришлось плавать на другой берег в автолавку. За все это время мы ловили рыбу лишь один раз. Но эту рыбалку я запомнил на всю жизнь. Мало того, что мне приходилось привязывать Годе крючки, настраивать грузила и поплавки. Пиком издевательства над рыбалкой был тот момент, когда он не смог дрожащими руками насадить червяка и попросил меня ему помочь. Я смиренно удовлетворил его просьбу. А теперь представьте картину. На бережку, на стульчике, под соснами и шелестящим ветерком сидит замечательный парень Годя. В левой руке сигарета, в правой - удочка. Поклевка.
- Ах, сука, сошла! Водолей, еще червя!
После десятой поклевки я послал его на *** и ушел. Видели бы вы, как он обиделся! Вот так мне всю дорогу приходилось за ним прибирать, подбирать, укладывать спать, натягивать спас-жилет, кормить, поить и рассказывать анекдоты. Хорошо, что в сортир он ходил сам. Разумеется, с каждым днем меня это бесило все больше и больше, и я стал зудеть. А когда я начинаю зудеть, то могу достать даже унитаз. Годя, конечно, не мог потерпеть, чтобы кто-то ему читал нотации, особенно, по такому щекотливому вопросу, как бухло. Пожалуй, только благодаря Толяну мы с Годей не переругались с самого начала. Старик-лесовик. Так мы его называли. Про таких людей из провинции нужно писать отдельную книгу, хотя и так уже немало написано. Его спокойная рассудительность, простая, обезоруживающая мудрость без капли лукавства и вместе с тем тончайшее чувство юмора действовали на нас настолько умиротворяюще, что доводить ситуацию до точки кипения не было никакого желания. И Годя старался сосредоточиться, и я терпел.
Но, тем не менее, на девятый день это произошло.
С вечера мы подняли паруса и отправились на тот берег на ДР к знакомому прапорщику в отставке. Посидели замечательно. Побеседовали о ночной лещевой рыбалке, о ситуации в армии, полюбовались на его молоденькую дочку и уже в ночь засобирались обратно. Оба в хлам. Дул легкий, нежный попутный ветерок. Мы рассудили, что никуда не спешим, и что за час ходу вполне успеем насладиться звездным небом, хорошим трубочным табачком… ну и, конечно, рюмочкой прохладненькой водочки. И тут мне взбрела в голову идея.
- Сейчас я тебе покажу устье реки! – говорю.
- А где это?
- Вон там, - уверенно сказал я, указав в кромешную темноту.
Годя искоса взглянул на меня, но согласился, потому что он был храбрым парнем. Я повернул руль, и мы пошли курсом норд-вест. Был разгар августовской ночи, когда на водной глади без прожектора ориентироваться практически нереально, если не знаешь местности. Местность-то я знал, как свои пять пальцев, но вот не учел элемента мистики. И тут нас закружила ведьма. Я все время путал направление, а Годя скептически ухмылялся. Это-то и стало решающим моментом действия.
- М-да… мореход ***в, - многозначительно изрекал он. Я терпеливо молчал, потому что знал: если мы посремся здесь, на глубине 5 метров, кончится это более чем плачевно.
- ****ь, ведь шли же нормально! Нет! Надо было какую-то ***ню затеять! – подзуживал он. Но как бы там ни было, я сориентировался и нашел устье. Правда, входить в него мы уже не стали, чтобы больше не давать шанса ведьме. Тем более что на берегу мы увидели рыбацкий костер и решили пристать, чтобы обогреться и налить рюмаху рыбаку. Рыбак подошел принять швартовый, а я попытался зачалить в береговую ложбинку. Но у меня никак не выходило. Оно и понятно. И тут Годя снова начал критиковать мой опыт речника. И я не выдержал:
- Ну на, попробуй сам!
- Да как два пальца!
Я передал ему весло, а сам уселся наслаждаться его мастерством. Это при том, что у меня восемь лет стажа против его восьми дней. Разумеется, сделал он это так коряво, что мы чуть не пошли ко дну. И тут началось! Бедняга рыбак. Думаю, он никогда не забудет этой сцены. Перекрикивая ночных птиц, мы уподобились морским божествам. Мы бушевали так, что пошла волна. Я припомнил Годе все рабские унижения, которые мне пришлось вытерпеть за эти дни по вине его беспробудного пьянства. Он же грозился положить меня на этом самом месте за те нотации, которые он и за всю жизнь не успел услышать. Ох, как далеко в этот момент был Толян! В результате мы сцепились прямо на борту. В этот раз победил, конечно, я, потому что Годя в последнее время и на суше-то чувствовал себя неуверенно. Я прижал его к борту и заставил притихнуть. Да, и сам я начал понимать, что так мы далеко не уплывем. Мы решили выпить, чтобы успокоиться. Годя взял бутылку, отвинтил пробку, встал на борт спиной к воде, намереваясь левой рукой схватиться за ванты, а правой глотнуть прямо из горла. Последнее действие он выполнил безупречно, но только уже в воде, потому что левой рукой промахнулся мимо троса. Бултыхнулся, надо сказать, красиво, в полный рост. Бутылку, естественно, утопил. Я даже заржал.
- Чё ты ржешь?! Как я теперь поплыву?!
- А что такое? Вылезай и поплыли. Уже светает, легко доберемся. Ветра правда нет, но на веслах быстро дойдем.
- Нет. Мне нельзя вылезать из воды до самой стоянки, иначе замерзну до смерти. Там - сразу к костру. Давай, я хватаюсь за балку, а ты греби.
И я снова взбесился. Он выпал за борт, а я греби! Да еще с его тушей на прицепе! Это легко сказать, вообще-то. Выгребать катамаран в одну харю целых два километра, да еще в придачу c таким балластом! Но уговорить его не было никакой возможности. И я опять послал его на ***.
- Ну, что ж, - сказал он, - тогда я поплыву сам. Не ссы за меня, у меня второй юношеский по плаванию. Но тогда сегодня же днем ноги моей не будет на этом проклятом озере. Да и… ты мне больше не друг.
- Да и ****уй, пловец хренов.
И он по****овал. Разумеется, я, как мудак, поперся следом, потому что местная поговорка гласит: «Водичка пьяных любит». Метров через сто мне показалось, что происходит что-то нечеловеческое. Я догнал его и прыгнул к нему в воду.
- Годя, прекращай. Все, поприкалывались и хватит.
Он растрогался, и мы обнялись и заплакали, стоя по плечи в воде.
- Водолей!
- Годя!
Я догнал отплывший катамаран, оседлал его и подплыл к Годе.
- Залезай.
- Нет, я же сказал, мне нельзя вылезать.
- ****ь, ты охуел!
- Да пошел ты, мудак!
И все повторилось снова. И только когда я убедился, что он вылез на берег в районе лесной дороги, ведущей к стоянке, я повернул к дому. И, придя в лагерь, Годя, действительно, обогрелся, обсушился, собрался и в полдень был готов к отплытию. Я на катамаране отвез его на дамбу на электричку, и мы расстались со словами:
- Ну, давай, журналист!
- Ну, давай, режиссер!
Позвонил он мне только через месяц и сказал, что не хочет терять такого друга, как я. Я тоже не хотел его терять. Но рано или поздно это должно было произойти.
Каждого из нас алкоголизм в результате повел по своему пути. Так сказать, целостная его картина нарисовалась соответственно индивидуальности. Трагедия Годи, на мой взгляд, заключалась в его чрезмерной самовлюбленности и истероидном эгоцентризме. В желании доказать, что он самый умный, самый смелый, самый талантливый, самый начитанный, самый сексуальный. Чтобы всегда быть в центре внимания, чтобы разговоров и было что только о нем, ну и так далее. Понятно, что подобный перфекционизм проистекает от жестокого комплекса неполноценности. Но даже не в этом суть.
А в том, что пить беспробудно каждый начинает из-за неудовлетворенности своих ожиданий. Конечно же, я говорю не о свиньях помойных, смысл жизни которых как раз в том и заключается, чтобы вкуснее есть, пьянее пить и слаще спать. Сейчас я о тех, кому всегда было и есть, что сказать окружающему миру. И которые так и не смогли дорваться до рупора. Дело второе, почему не смогли – из-за бесхарактерности, невезения или неуверенности в себе, что, в общем-то, одно и то же. Я имею в виду саму причину потери желания мило тереться с этим тухлым миром щечка о щечку, а также ощущение недостатка своих сил для того, чтобы его, этот мир, освежить.
Годя, с детства привыкший к всеобщему вниманию как незаурядный мальчик, симпатичный юноша, веселый, щедрый и верный друг, не смог адекватно воспринять естественное состояние полнейшего одиночества, которое подкрадывается к тридцатнику. И это начало его злить. Его начало злить даже малейшее снижение интереса к собственной персоне. Хотя, разумеется, за собой он всегда оставлял право, к кому этот интерес проявлять, а к кому нет. Не смог он также понять, что люди в возрасте около 25 лет склонны заводить семьи, рожать детей и переключать свое основное внимание, прежде всего, на самых близких. А уж только потом на Годю. Поэтому он умудрился перессориться со всеми, с кем только можно. И виноваты во всем, конечно, оказались они.
Этот Годин непримиримый эгоцентризм прекрасно иллюстрирует его ДР, когда нашему Годечке исполнилось двадцать лет. В легендарную квартиру набилось человек сорок, не меньше. Люди общаются, тусуются, знакомятся, влюбляются, женятся, а Годя лежит и спит. Цивильный такой, в костюмных брючках, в белой рубашке. Как только начали появляться первые гости, он сделал вид, что уже сильно перебрал, и завалился якобы спать. Вновь прибывших встречали уже пришедшие. Я пристально за ним наблюдал и несколько раз заметил, что вовсе он не в отрубе. Думаю, своим поведением он хотел показать, что срать он хотел на всех с высокой колокольни. Не ровня вы мне, ребята. Ах, как скучно жить среди посредственностей, когда ты один-единственный бог на этом свете! И вот он залег, зарылся головой в подушку и сделал вид, что никого не замечает. И, действительно, лучше бы ему было не видеть, что происходило вокруг. А вокруг происходило то, что срать все хотели на Годю с высокой колокольни, потому что прекрасно знали его слабости. И тоже не обращали на него никакого внимания. И в отличие от него, по-настоящему. Ходили, курили, роняли на него пепел, грубо двигали его тело, чтоб присесть на кровать, потому что и так яблоку негде было упасть. Одна новенькая девочка, которую привел кто-то из ребят, случайно села ему на руку. Ощутив неприятные ощущения под своей нежной попкой, она недовольно оглянулась на Годю и спросила:
- Чё это у вас тут за мудак бухой разлегся?
Помню, шум голосов смолк, все уставились сначала на девицу, а потом на того кекса, с которым она пришла. Но молчание Годи в качестве ответа было сигналом, что можно продолжать веселье. Понятно, ведь он же должен был сыграть свою роль до конца, и если он хотя бы пукнул в ответ, то это выдало бы его с головой. Впрочем, думаю, он был рад, что оказался в центре внимания хоть на миг, и в душе благодарил эту кретиночку.
И чем яснее становилось, что одного факта рождения для всеобщего признания маловато, тем хуже становилось Годе. И тем тяжелее становилось его пьянство, сопровождающееся прогрессирующей деградацией личности. Конечно, Годя, прочитав эти строки, станет обвинять меня во лжи, что, мол, не-е было э-этого! Да, милый Годя, может быть, я чуточку и приукрасил, но исключительно ради твоего же блага. Надеюсь, историю со скамейкой ты отрицать не станешь?
А дело было так.
Лет в двадцать восемь Годя начал отчетливо ощущать, что если не начать что-то делать прямо сейчас, то о мечте стать великим русским кинорежиссером можно позабыть. Поступить во ВГИК не получилось даже с шестого раза, поэтому необходимо было снять какую-нибудь короткометражку для портфолио, чтобы начинать карьеру от обратного. Он пришел ко мне, обрисовал идею для игровой десятиминутки, и мы вместе с ним написали какой-никакой сценарий. Действие фильма должно было происходить на скамейке в парке. Оператор у него знакомый был, а актерами на время согласились стать его друзья, в том числе, ваш покорный слуга. Назначили день. Назначили время, 9 часов утра. Что ж, замечательно. Только ты, Годя, смотри не напейся, пожалуйста. Нет-нет, что вы, я же не враг себе! Это ж мой собственный фильм, как же так!
Хорошо. Я периодически позванивал узнать, в каком он состоянии. Все шло к тому, что он, наконец, оседлает удачу. Но, как назло, накануне съемок он встретил где-то в клубе свою старую любовь, по которой не остыл, наверно, и по сию пору, и которой он все еще не может простить, что она ушла от него со словами «мне не нужен алкаш». Естественно, они разговорились. И проговорили до самого утра. И, конечно же, он нажрался в слюни, потому что она разбередила в нем старую рану. Надо сказать, что на нашу встречу он пришел вовремя, даже раньше всех. Когда же подтянулся остальной народ, то никто не смог Годю разбудить. Он мирно посапывал на своей гениальной скамейке и видел во сне, как он женился-таки на своей возлюбленной, и она разрешила ему не бросать пить. Мы протусовались на этой вонючей скамейке до полудня, ожидая, когда же он очнется. И вот в 12 часов дня он продрал глаза и огляделся. И единственное, что Годя смог выговорить, было:
- Бля… Где это я?
И тут же снова отрубился. Разумеется, все просто развернулись и ушли, зарекшись с того момента когда-либо связываться с ним по серьезным делам.
С каждым годом Годя становился все более неуправляемым и непредсказуемым. И больше всего по этому поводу переживали, конечно же, его родные. Однажды, когда нам было уже около тридцатника, он зашел ко мне распить пару пузырей и стал жаловаться на своих родственников:
- Ты представляешь, что они мне подарили на ДР?! Билет, ****ь, на чайную церемонию! А папа, знаешь, что подарил?! Родной отец! Набор зеленого чая! И сказал при этом: «Пора тебе становиться мужчиной, Георгий»! Это ж охуеть! За кого они меня держат, а?! Скажи, Водолей, я что, мальчик что ли сопливый какой-нибудь?!
Больше всего меня поразил случай его разговора с собственной мамой. Обычные семейные разборки. Претензии матери сыну в алкоголизме, тунеядстве и так далее. И что сделал Годя? Взял табуретку и со злостью швырнул… нет, не в маму… в окно. Зимой. В 20-градусный мороз. Замечательно, как он мне объяснил свой поступок:
- Ну, конечно, сразу вызвали мастеров, стекло вставили. Но ты представляешь, как меня надо было довести!
Остается только догадываться, до какого состояния его довело тогда бухло. Но я могу себе это представить по одной из наших последних встреч, перед тем как окончательно прекратить общение. Мы возвращались из гостей втроем. С нами был еще Сережа Птиценко, спивающийся актеришка. Осенний вечер, до закрытия метро еще часа два. Мы решаем зайти в сквер, чтобы добить там пузырь. Годя с Птиценко сидят на лавочке, я стою рядом и курю. Годя молчит, борясь с опьянением, а мы с Сережей ведем беседу. И вдруг нас прерывает Годя странной фразой:
- Нет, ну это, понятно, Птиценко. А вот кто третий с нами, хоть убей, не понимаю.
Я говорю:
- Годя, ты чё, совсем охуел?
- Ты кто?
- Я понимаю вечер, темно, но не до такой же степени. Что, даже по голосу не узнаешь?
- М-м-м… нет.
- Я - друг твой старый, Олег Водолеев.
- А-а-а-а-а!!!!! ****ь! Водолей! Хм… ****ец. Давай, налей.
Такой вот он был поэт. И в молодости, между прочим, очень неплохие стихи писал. Мы даже соревновались. Проводили дуэли. Правило было простое: надо общаться одними стихами. Кто первый перейдет на прозу, тому бежать за бутылкой.
И тем с большей печалью мне вспоминается последний наш разговор по телефону. Я вдруг, ни с того ни с сего, решил звякнуть ему и узнать, не бросил ли он пить. Голос его был тяжел, как мокрые джинсы. Я сразу понял, что Годя в крутейшем запое. Не без издевки я спросил, не передумал ли он становиться великим русским кинорежиссером. Он сначала наорал на меня, в очередной раз заверив в том, что «вы обо мне еще услышите». А потом успокоился и добавил:
- Вот только из запоя сейчас выйду. Жду нарколога.
О том, что означает фраза «жду нарколога», читайте в главе «Наши рекорды».
ИНСТИТУТКИ
Люблю ваш гнев! Таков поэт!
Причины ваших огорчений
Мне знать нельзя; но исключений
Для милых дам ужели нет?
Ужели ни одна не стоит
Ни вдохновенья, ни страстей
И ваших песен не присвоит
Всесильной красоте своей?
Молчите вы?
А.С. Пушкин. «Разговор книгопродавца с поэтом».
Впрочем, история эта не про Годю, а про меня. И по большому счету началась она с той безудержной поры, когда преграды только добавляют азарта, а чувство счастья считается нормальным состоянием.
Факультетская жизнь была сплошной лафой. Не зря говорят, что студенческие годы – самое счастливое время жизни. Как сказал Артем Сайгаков, когда мы смылись с первой же нашей поточной лекции, чтобы пойти и выжрать пузырь на троих с Рыжим:
- ПОЗРАВЛЯЮ ВАС, РЕБЯТА, С НАЧАЛОМ СТУДЕНЧЕСКОЙ ЖИЗНИ!
Этот мудило, которого вышвырнули после первой сессии, так и не узнал, что отдуваться за его восторг пришлось потом другим.
Иными словами, здоровья было полно, ума, как искренне казалось, тоже, и ни искорки комплекса бедности. К чему это я? А, да! Воистину, самые лучшие телки у меня были именно в то время, когда в кармане не водилось ни шиша. И это незаменимое преимущество студента – он всегда может рассчитывать на абсолютно искренние чувства без примеси хищничества. Потому что ни о какой женитьбе и ни о каком спонсорстве не может быть и речи. И поэтому, если завязывается какой-то взаимный интерес, то можно быть уверенным, что он натуральный и без всяких синтетических добавок. Если девушка оказывает тебе знаки внимания, знай – что-то в тебе есть. Нужно только слегка поднажать, чтобы плод дозрел, и ты обязательно получишь, что хотел. Хочешь просто переспать - ты этого добьешься. Влюбился? Будь уверен, что это будет самый бурный роман, о каком только можно мечтать. Студенчество – то время, когда женщинам от нас нужны только мы, и больше ничего. И поэтому наши отцы с такой тоской вспоминают свою молодость. И поэтому вдвойне кощунственным выглядит то, как транжирили мы девичьи чувства, как насмехались над ними, хвастаясь друг перед другом, как были уверены в том, что лишая девственности, а на следующий день стирая из своей памяти, одариваем, а не оставляем рубец на всю жизнь.
И, конечно, алкоголь. Зеленый змий – на то и змий, чтобы толкать на всякие пакости незаметно от тебя самого. По-пьяни все, что ты делаешь, кажется незыблемым, вечным, единственно настоящим. Проснувшись же с утра, ты с недоумением спрашиваешь себя, как же я мог не отличить посредственность от произведения искусства? Вот и приходится потом нести кару в виде чувства стыда как перед теми, так и перед своими. Но бывает и хуже.
Оля Бабочкина была очень доброй девушкой. С самого начала первого курса, с первого же нашего массового прогула какого-то семинара я понял, что неудержимо ей нравлюсь. И все было бы здорово, если бы не один нюанс. Я ни на секунду не представлял себя с ней в постели. А без этого крайне трудно любить девушку по-настоящему. Ведь свою любовь хочется как-нибудь выражать. Причем, постоянно. И самый действенный способ – это сексуальная близость. И даже это слово здесь не походит. Просто дело в том, что безудержная любовь требует абсолютного слияния. И даже чуточку больше. Но в этом мужчина способен отступить от своей природы только до определенной степени. Нет, конечно, иногда хочется подать милостыню убогому, но ни о какой любви, кроме христианской, здесь речи идти не будет. Трахаю я ее, как говорится, и плачу.
Однако если мужчина сам не способен растянуть эту грань, за него это сделает бухло. Так и случилось со мной на очередном факультетском празднике пережора и недотраха. Когда две сотни студентов и студенток собираются повеселиться, это всегда подразумевает возможность отлично зажечь с какой-нибудь девчонкой, на которую ты уже давно положил глаз. Но заниматься этим с самого начала как-то неприлично. Надо дать народу разогреться, опрокинуть по паре стопок, в том числе, и объекту твоей сексуальной агрессии. Но проблема в том, что чаще всего этот начальный период, посвященный доведению себя и окружающих до кондиции, несколько затягивается. И к моменту истины ты, как правило, уже не в состоянии адекватно оценивать происходящее. Реальность как бы все время ускользает, потому что алкопередоз не дает сосредоточиться. Есть, конечно, такие ушлые кексы, которые специально ограничивают себя в алкоголе и подготавливаются к вечеринке, как к ограблению банка. Понятно, что само веселье при этом проходит мимо них, поэтому уважения среди себе подобных они не удостаиваются. Мол, вот, пока мы гудим, ты там за девками ухлестываешь! Нечестно, нечестно… Такое поведение всегда воспринималось, как недостойное. Это как со старой аристократией, представители которой считали себя выше того, чтобы заниматься коммерцией, по причине чего в эпоху буржуазных революций оказались полностью разоренными и исчезли как класс. Понятно поэтому, что во время вечеринок качественный секс всегда доставался таким вот целеустремленным трезвенникам, а весельчакам – лишь объедки.
Теперь немного забегу вперед, чтобы было ясно, в какой последовательности вставали в моем сознании события того вечера. На следующий после праздника день я пришел на учебу. Встретил Рыжего Севу, мы пошлялись по этажам, зашли от скуки на какой-то семинар, а потом я вдруг вспомнил, что мне надо ехать в манеж сдавать зачет по физкультуре. Сева решил проводить меня до выхода, и тут на сцену вышла Оля Бабочкина. Она приветливо заулыбалась и пошла с нами. У меня уже в тот момент закрались какие-то смутные подозрения. Сева попрощался со мной, но Оля почему-то продолжила движение в моем направлении.
- Я на «Университет» еду, - достаточно внятно говорю я ей. – Зачет по физре сдавать.
- Клёво, я с тобой! Буду за тебя болеть! – отвечает она.
Странно, думаю. С чего бы это? В любом случае мне этот эскорт на хрен был не нужен. Поэтому я сказал:
- Извини, конечно, но я и сам справлюсь. Так что, пока.
И тут произошло неожиданное. Оля начала хлопать моментально увлажнившимися глазами и нервно передергивать плечиками. Ее подбородок обиженно задрожал, а ноздри запульсировали, как крылья дракона перед стартом.
- Чё такое? – спрашиваю. – Какие проблемы?
В ответ на сие издевательство (как я позже понял), Оля резко развернулась и, не сказав ни слова, решительно зашагала обратно в сторону факультета. Как будто она вызвалась добровольцем на опасное задание, а ее вдруг не взяли по причине слабого здоровья. Теперь настала моя очередь хлопать глазами. И вдруг я вспомнил все. От ужаса я присел на корточки, закрыв голову руками. Ко мне даже кто-то подошел и спросил, все ли у меня в порядке.
А дело было в следующем. Короче, на вечеринке я основательно и довольно быстро нагрузился. Поняв, что за девками ухлестывать уже не в состоянии, посвятил себя глумлению над окружающим миром. И тут мне под горячую руку попалась Оля, которая, понятное дело, всегда ошивалась где-то рядом. И вот мы идем с ней покурить на ЧЛ, и вот она играет накрашенными ресничками и слегка оголяет коленочки из-под юбки. Мое ограниченное внимание выхватывает эти пикантности из каши реальности, и меня вдруг прорывает. О, боже, какая же она все-таки классная! И милая! Нет, что ни говори, а внешняя привлекательность – не главное в женщине! Ведь никто не сравнится с Олечкой в ее чувстве юмора, в ее доброте! Да на самом-то деле она и внешне очень даже ничего!
И вот я уже обнимаю ее крепко-крепко, целую ее ласково-ласково, у ней аж дух захватывает. Это только разжигает во мне новый приступ безумия, и я уже говорю ей запретные слова. Что, мол, я всегда ее любил, что она самая замечательная, и что теперь мы будем вместе на всю жизнь, и все такое. А наутро, естественно, я начинаю жизнь с чистого листа. В отличие от нее, бедняжки. Единственное, чего я так и не понял, это мотивов своих действий. Обычно я по-пьяни люблю поглумиться над бедолагами, но весь кошмар состоял в том, что я ведь мог быть и абсолютно искренним! Знаете, когда жизнь летит под откос, ноги и в военкомат могут привести, и рука сама все подпишет, и в минуту пьяного отчаяния все это покажется своего рода совершенством человеческого духа и величием самоотречения.
Да, история с Олей – это классика. Эссенция. Но за что я до сих пор люблю вспоминать свою молодость, так это за разнообразие. Уж не знаю, от чего зависела эта непохожесть ситуаций – от неодинаковости самих девчонок или от моего собственного нежелания повторяться, - но, тем не менее, в каждом конкретном случае был свой неповторимый шарм. Это как конфеты с разной начинкой: вроде обычный шоколад да всякая хрень внутри, особенно безликая для равнодушных к сладкому. Ан нет! Сегодня рука почему-то тянется именно вот к этой кругляшке, а завтра захочется того вон квадратика.
Поэтому трагедию с участием Инночки Мухиной можно назвать одной из самых циничных вкусняшек без обертки с 40-градусным искушением внутри. Вы уже не удивитесь, когда я сообщу, что соблазнил ее на очередном студенческом празднике. Видимо, успел до наступления темноты. Так или иначе, но рулон отношений вскрылся и начал разматываться. И не то чтобы закружился бурный роман с диким сексом, или нас затянуло безудержное чувство ценностной и интеллектуальной близости. Просто в этот раз я с самого начала почувствовал, что меня банально хотят на себе женить и воспринимают как реального будущего мужа, причем не только бедная Инночка, которая, впрочем, только повзрослела и, если хотите, возмужала после этого первого в ее жизни откровения, но также и ее родители. Я учил ее целоваться, я объяснял ей нелепости и закономерности действительности, я гулял с ее собакой и беседовал с ее папой о тщетности бытия. Не хочу, чтоб вас стошнило на месте, и посему двигаюсь дальше.
А дальше, по прошествии нескольких месяцев произошло плановое сличение ценностных основ. Идентификация, так сказать, нематериальной составляющей хромосом. Девочка Инночка, неизбежно идеализировавшая меня, начала вдруг с едва заметным неудовольствием осознавать, что те мои недостатки, которые ей казались легко излечимыми, никак не испаряются по мановению ее прелестной маленькой руки доброй феи. Например, мое обыкновение обильно сдабривать свою речь матом. Причем, не только при женщинах, но и при людях вообще. И не ругательно вовсе, а так, для пикантности. При расчете с официантом или с гаишником, в очереди за водкой или в библиотеке, за столом в семейном кругу или в кинотеатре. Принципиальному противнику мата вряд ли удалось бы со мной ужиться. Кстати, самый веселый и показательный случай моего матерного недержания произошел еще в школе в 10-м классе. У нашей забавной математички, которую все считали выдающимся педагогом, я сидел на первой парте, видимо, чтобы ей было сподручней контролировать мое шило, сами знаете где. Этот ее талант выражался в том, что с ней можно было пререкаться весь урок, и она упорно переводила все в шутку, не позволяя себе тирании. Но, оказалось, у нее тоже была своя грань. Как-то раз в конце урока, на котором я был особенно нагл в подколках нашей выдающейся, она объявила блиц-контрольную, написав задания на доске на два варианта. Я, естественно, вставляю:
- А зачем по вариантам-то?
И тут она оборачивается и резко так мне говорит:
- А ну-ка, выйдите вон, молодой человек!
Я, опешивши, начинаю собирать вещи, размышляя параллельно о неисповедимости женского настроения. Весь урок над ней издевался, и ничего… А тут на тебе, вон из класса ни за что! И вдруг слышу, что народ за моей спиной как-то нервно перешептывается, а многие просто-напросто ржут. Я оборачиваюсь и вижу раскрасневшуюся от еле сдерживаемого смеха рожу Стасика Куропаткина.
- Чё такое? – тревожно так спрашиваю у него.
- Олег, ты только что матом ругнулся!
- Я?!
- Ага! – отвечает мне веселым недоумением весь класс.
Как мне после рассказали ребята, оказывается, я сказал «НА *** по вариантам», а вовсе не «зачем» и не «почему» и не «как же так». Извиняясь потом перед математичкой, я уверял ее, что сам не помню, чтобы у меня это вырвалось. На что она изрекла, что вот это-то и есть самое страшное.
Поэтому понять бедную Инночку очень даже можно. Олег Водолеев оказался совсем не пластилиновый, а какой-то дубовый, в натуре! И таких неисправимых мелочей в нем было хоть отбавляй. Взять хотя бы привычку говорить о людях все, что вздумается. Причем ладно бы только за спиной, но ведь и в глаза! Несколько раз Инночке даже было за меня стыдно перед однокашниками. Естественно, что, после того, как Инночка протерла розовые очки, ее неземная любовь слегка снизила высоту своего полета. Вы прекрасно знаете это ощущение. Вроде бы все, как прежде. Но видеться и болтать по телефону стали заметно меньше. В разговорах начали преобладать какие-то отмазки и переключения тем. Влюбленный и страдающий ранимой самооценкой юноша способен адекватно воспринять произошедшее только после того, когда все уже закончилось. Ему вдруг становятся ясны интонации, смысл конкретных фраз и мотивы покинувшей его партнерши. А иногда понять, что с тобой произошло на самом деле, вообще можно только с позиции возраста. Но тогда я всего лишь едва заметно завибрировал. Нельзя сказать, что отчетливо узрел будущее. Беда как раз в обратном. Я, может, и почувствовал что-то, но не придал этому значения. Однако истина уже проникла в мое нутро на уровне бессознательного. И абсолютно бессознательно я успел отпустить ее на все четыре стороны. Инночку, то есть. Но официально мы все еще были парой. Правда, лишь до того момента, когда на факультете вновь случилась вечеринка. И бедная Инночка на ней не присутствовала, потому что заболела.
И случилось нечто похожее, что и с Олей, но только с большим цинизмом и драматизмом. Да и смешнее получилось, на мой взгляд. Начать, думаю, тоже приятней будет с конца. Прихожу я на факультет как-то днем, чтобы поучиться. И вдруг вижу мою Инночку. Мою - еще минуты на две, не более. Странно, думаю, она ведь болеет…
- Инночка, ты что здесь делаешь? Ты что, уже выздоровела?!
А сам вижу ее красные то ли от болезни, то ли от слез глаза, блуждающий взгляд, и слышу порывистое дыхание.
- Нет, Олег, я не выздоровела!
- Но… что ты тогда тут делаешь? – спрашиваю дрожащим голосом, а у самого коленки трясутся от страшного предчувствия.
- Олег, мы больше не будем вместе! – Любопытный народ, конечно, останавливается, ****ь, прислушивается и улыбается. Меня все время поражало: к чему устраивать такие вот публичные спектакли! Неужели это обязательно, чтобы весь белый свет был в курсе не только моей подлости, но и твоего позора! Только уже будучи зрелым человеком я осознал всю целесообразность таких щекотливых положений. Именно публичность делает из нас общественных животных, и именно страх обосраться прилюдно заставляет нас вести себя в рамках морального кодекса. Раньше, вообще-то, сжигали на кострах, но потом из демографических соображений заменили огненное очищение от грехов моральной дефекацией. Ils appelent ca une penitence. Впрочем, и самой Инночке нужен был такой скандал, после которого о возврате назад уже не могло бы быть и речи. И поэтому она, больная и ослабленная, в нетерпении приперлась на факультет, чтобы устроить мне аутодафе. – Мы больше не будем вместе! Ведь ты же предал меня!!!
Разворачивается и уходит. Вместо нее оформляется конопатая ухмылка Севы:
- Ну что, Водолей, опять девушка бросила? И опять из-за бухла?
В качестве ответа в мой мозг ввергается цунами воспоминаний того вечера. Итак, подошла к концу фаза подпития, и началась стадия развития. Вроде бы пора приступить к сексуальной атаке. Но как я могу, ведь у меня же есть девушка, которая, к тому же, больна! Тем ужасней выглядели дальнейшие события. Заглядывая в бухающие аудитории, я натолкнулся на учебную группу моей маленькой Инночки. Там сидели ее подруги, ребята и, разумеется, Маша Лисичкина, вот уже около года нахально пытающаяся меня снять нимфоманочка. Конечно, я всегда отвергал ее домогательства, считая себя выше общения с девушкой, которую добиться легче, чем проститутку. Надо сказать, проститутки вообще очень привередливые создания, но об этом - в главе «Любимый город». Короче, я присоединяюсь к компании моей возлюбленной, потому что так велит мне моя совесть, а Ира напрягает паутинные железы и вовсю опрыскивает меня своими людоедскими флюидами. Боже, какая удача! Наконец-то Олежек сам бежит в расставленные сети, да еще и в наполовину переваренном состоянии! Состояние, действительно, было самое что ни на есть полупереваренное. Вот сидит лучшая подружка Инночки и следит за мной слегка удивленным и тревожным взглядом. Вот сидит первый парень в их группе, который, разумеется, влюблен в Инночку и который не упустит шанса подпортить мою репутацию. И вот она, Маша!
- Да… что-то у вас тут, в натуре, невесело…
- А чего бы тебе хотелось, милый?!
- Ого! Милый!
- Ну, а что такого? Ты же знаешь, я тащусь от тебя!
- Тащишься?
- Еще как!
- И перед сном обо мне думаешь?
- Блин, пока не обкончаюсь, заснуть не могу!
- Покажи язычок.
- А-а-а…
- А ушко.
- М-м-м…
- Бля… а ты ничё!
- Ох, милый, ты даже не представляешь, насколько я ничё!
В общем, мы с Лисичкиной едем ко мне. Там я реализовываю с ней все свои фантазии, которые хотел, но не успел посвятить нежной и чистой Инночке. Да-да, именно о ней я думал в тот момент. Но, только увидев Инночкино заплаканное лицо, я вспомнил, что целовался с Машей – вот, сука! – на виду у всей честной компании, которая всегда держала кулачки за Инночкино счастье, а потом набил морду ее поклоннику за то, что он вздумал критиковать мое вероломство.
Через пару недель, когда всё слегка улеглось, и жители факультета вроде перестали смотреть на меня, как на глиста, как-то раз Лисичкина отвела меня в сторонку и осведомилась о дате нашей следующей встречи. Я, понятное дело, послал ее прямым текстом. На что она, заливисто рассмеявшись, вопросительно ответила:
- Леженька, а разве ты не такой же циник, как и я?!
Я тогда подумал, что нет, не такой же. И поэтому больше к ней не прикасался.
На фоне всех этих приключений столь же неудачный роман с Аленой Лебедевой не кажется таким уж колоритным и мерзким. Наверное, потому что Алена вышла из ситуации, не потеряв ни капли достоинства и не перестав уважать меня, как просто Олега Водолеева, несмотря на то, что тоже была еще очень неопытной девочкой. Хотя уже значительно позже, на утро после встречи 2000-ного, мой лучший друг Саша Кулаков признался мне, что Алена, став свидетельницей того, как Сашка в попытке пришибить своих тараканов расхуячил кулаком зеркало в ванной Тимура Окунева, спросила его:
- Скажи, зачем ты связался с этими раздолбаями? Ведь ты же нормальный парень. Почему ты им уподобляешься?
Иными словами, Алена была по-настоящему интеллигентной девушкой. По крайней мере, она не устраивала скандалов, не плакала и не опускала меня оскорблениями и упреками. Просто она все понимала. И правда жизни была для нее важнее, чем собственная истеричность. Как редки такие женщины в нашей жизни, и какие же мы идиоты, что понимаем это лишь спустя многие годы после того, как все неудачно заканчивается.
И, между прочим, первый ее комплимент, когда наш роман только завязался, я запомнил на всю жизнь, потому что ничего тоньше и изысканнее и не придумаешь:
- Ты знаешь… я всегда очень боялась, что у меня будут некрасивые дети.
Я чуть не задохнулся тогда от счастья. Ведь она же мне только что призналась, что хочет за меня замуж! И тем нелепее мне представляется вся эта история. Я до сих пор ума не приложу, почему я упустил эту умничку, к тому же еще и красивую до умопомрачения, почему я не сражался за ее любовь, и вообще - почему меня чаще тянуло на помойку, чем в музей?!
Поначалу все было в духе самого прекрасного спонтанного безумства. Мы неистово целовались, внезапно вцепившись друг в друга прямо на Тверской; мы бегали друг за другом, в тоске всматриваясь в расписание занятий; и нам было жалко весь мир за то, что ему не было дано испытать то, что творилось с нами. Но мои внутренние демоны рано или поздно должны были зашевелиться. Они начали с нетерпением требовать защиты своих законных прав, он скрежетали своими когтями о внутреннюю сторону моей черепной коробки, они чесали слизистую и засовывали свои влажные языки мне в уши. Похоже на диагноз, правда? Некоторым товарищам подобная симптоматика должна быть хорошо знакома.
Постепенно наша взаимная с Аленой страсть стала несколько ослабевать. Знаете, как будто купил новую компьютерную игрушку, неделю не спал, пока не прошел ее всю, а потом вдруг заметил, что придумали ее люди, и что в ней много несовершенства. Это только сейчас я твердо знаю, что вначале всегда происходит первичный выброс эндорфинов, который необходимо переработать в систему гармоничных семейных отношений. Это только с возрастом я научился по степени колкости и безжалостности упреков в ссоре парня и девушки на улице определять длительность их знакомства. Но в тот момент мне, дураку, все это показалось естественным несоответствием. И поэтому я забыл об Алене прежде, чем мы с ней расстались.
Случилось это где-то на третьем курсе на ДР у одной из наших подружек. У меня тогда был период разноса, как выразился Годя. У него, в свою очередь, началась непродолжительная стадия ремиссии. Он практически не пил и старался наладить серьезные отношения со своей возлюбленной. От этого он очень возгордился, называл меня алкашом и даже избегал со мной встреч, говоря, что у него «передоз Водолеева».
На самом деле, он был прав. В тот момент у меня начался болезненный и затяжной возрастной кризис. Заключался он в том, что я себе казался веселым парнем, который навсегда останется не от мира сего, всегда будет оригинален и необъясним, и эта бравада с возрастом стала развиваться в серьезный внутренний конфликт между социальной необходимостью стать нормальным человеком и страхом потерять свою непохожесть на других. Этот кризис, как мне кажется, я благополучно проработал только к тридцатнику. Кстати сказать, то, что называют кризисом среднего возраста у 30-летних мужчин, вовсе таковым не является. Это есть то самое нежелание созревать и расставаться с беззаботной молодостью, брать на себя ответственность за судьбу, семью, нацию и человечество. Попросту говоря, сопротивление необходимости стать взрослым. А средний возраст – это 45-50 лет. Вообще, у наших людей есть такая проблема – называть вещи не своими именами. Например, я не мог насмеяться, наблюдая тот повальный идиотизм, когда даже телеведущие в преддверии 2000-го говорили, что наступает новое тысячелетие. Это ж как надо было в начальных классах учиться, чтобы перепутать конец и начало! Зато в 2001-м еще раз справили миллениум, опять же хорошо. У Карлсона тоже День рожденья ежедневно случался. Впрочем… 30 лет с нашей продолжительностью жизни – реально средний возраст.
Так вот общаться со мной в ту пору было довольно тяжело. Я быстро становился неадекватным с малых доз и превращался в настоящего самодура и хама. Поэтому нажрался еще в электричке, в которой мы ехали всей толпой. Впрочем, поздравительные стихи имениннице я все-таки выдал, да так удачно, что стал фаворитом ее родителей. Хорошо, что они отправлялись на дачу, чтобы не мешать дочурке веселиться с однокурсниками.
Я вроде как ехал в паре с Аленой. Но все это уже было довольно относительно. Не буду вдаваться в подробности своего разнузданного поведения, которое вылилось в банальную порчу праздника гостям и хозяйке. Не, на ковер не блевал. Хуже. Горланил песни за столом, орал матом из окна и постоянно флудил. В какой-то момент Годя не выдержал, вытащил меня за шкирман из-за стола, выволок в коридор и набил мне морду. Подействовало успокаивающе, но пакости мои стали незаметными и, так сказать, шпионскими.
И самая значимая имела отношение, конечно, к Алене. Среди гостей была школьная подружка хозяйки. Она мне очень приглянулась, и я, недолго думая, стал ее соблазнять. То ли сдалась ее провинциальность, то ли я, как обычно, не рассчитал уровень сложности, но факт тот, что девочка эта не слишком-то сопротивлялась моему ласковому напору. Это меня подзадорило еще больше, и вот мы уже валяемся на кушетке в маленькой комнате и ласкаем друг друга. Двери, естественно, не закрываются, каждое помещение – как проходной двор, поскольку натиска тридцати человек не может выдержать даже трехкомнатная квартира. Конечно, всем становится известно, что Водолеев валяется на диване с девушкой и признается ей в любви. Сева ржет, Годя презрительно сплевывает, девчонки возмущаются и хихикают, а пьянющий Рома Барановский пытается присоединиться ко мне. Девочке вообще лафа. Короче, такая вот подмосковная «калигула». А Алена где-то сидит на стульчике у стенки, положив руки на колени, и силится принять решение. Она не плачет. И не рыдает. А просто производит оценочные работы.
Долго ли, коротко ли, а утро наступило. Я продрал свои бесстыжие глаза и вдруг вспомнил про Алену. Разыскал ее на кухне, увел от грязной посуды, усадил перед собой и взглянул в ее невинное личико. И странное дело… Я не увидел там ненависти, отвращения или обиды. Я увидел… сочувствие. И от этого мне стало противно. За самого себя. Я опустил взгляд, а Алена долго так на меня посмотрела и вдруг положила свою руку на мою:
- Олег… нам с тобой, наверно, не надо больше встречаться… да?
Я хотел ее обнять, расцеловать, сказать, что люблю, попросить прощения, признать себя круглым идиотом, но понял, что права на это уже не имею.
И потом еще года три я пытался доказать ей и себе самому, что способен на серьезные отношения, но, как выяснилось, для этого нужно было пройти еще очень долгий путь. Почему же у меня ничего не получилось с девушкой, которую я любил по-настоящему? Почему алкотня победила и на этот раз? Думаю, потому что самооценка была ниже, чем я представлял себе мужчину, который должен был быть рядом с ней. Привык по-простому, а Алена, в свою очередь, неожиданно серьезно подошла к этому вопросу. Я сам тогда был еще слишком мал и неопытен. Девушки вообще раньше взрослеют, чем мужчины. Понятно почему: ведь для того, чтобы научиться управлять семейным кораблем, нужно очень многое в жизни постичь самостоятельно. По крайней мере, в стране без общества, которое должно было бы проводить начальную ценностную подготовку. А для того чтобы рожать детей и любить их, достаточно здоровья. И это не упрек слабому полу. Просто, по моему глубокому убеждению, именно мужчина должен быть главой семьи. Он должен формулировать основные ценности, традиции и законы воспитания, обеспечивать достаток и безопасность. А в обязанности женщины входит, самое главное, родить и вырастить здорового во всех отношениях ребенка. Много детей.
Поэтому выходит, что нажравшись до умопомрачения, я просто ушел от ответственности, чтобы не разруливать наши отношения, подошедшие к новой фазе, и чтобы не признаваться себе в том, что я всего лишь незрелый и неопытный мальчик. Значительно проще оказалось унизить ее и самому вымазаться в грязи, чем сделать больно своей самооценке. И, как ни печально, это беда нашего псевдообщества в целом. И ведут себя подобным образом очень многие взрослые мальчишки, причем иногда до самой старости. Ну, или до цирроза.
***
История с Аленой несомненно наложила отпечаток на мое последующее общение с женским полом. Если раньше я не слишком беспокоился за судьбу отношений, то теперь несоизмеримо болезненней переживал разрывы и неудачные романы. Каждое начало отныне становилось вызовом моему алкоголизму, и, каждый раз начиная, я с ошалелым азартом делал ставки на самого себя: сколько моим чертям понадобится времени, чтобы отвадить от меня любимую девушку. Хорошо еще, что с аппаратом влюбчивости все было в порядке. Но, как показала жизнь, для создания семьи этого маловато.
Прежде чем описать историю с Милой-парашютисткой, расскажу немного о своей забаве, которую я частенько практиковал по пьяни. Я называл это искусством вводить в заблуждение. То есть, мне попросту нравилось вешать лапшу на уши едва знакомым людям. Вешать так, чтобы они верили в самые невероятные вещи, и наблюдать, на каком моменте они поймут, что их водят за нос. В трезвом состоянии мне эта игра почему-то не доставляла такого садистского удовольствия. Да, быдло кругом, да, тупое. Ну и что, думал я с похмельной тоской. Но стоило придать эритроцитам ускорение, как жажда глумления над Homo vulgaris одерживала верх над сочувствием и пониманием. Хлестаковщина так и перла во все щели. Иногда даже не верилось, что люди могут быть настолько безмозглыми. Или это я обладал столь мощным даром внушения? Впрочем, второе, как известно, невозможно без первого.
10 быдлов по моей 10-быдльной шкале только однажды заработала некая журналисточка из какого-то отдаленного региона. Тогда директора региональных редакций нашего автомобильного издания съехались на стрелку, чтобы подбить бабки. Кое-кто прихватил с собой ассистенток. Короче, трехдневный запой в загородном парк-отеле и автобусный трансфер в московский офис с последующим расползанием по вокзалам и аэропортам. На подъезде к МКАД, вместо опохмелки изрядно поднабравшись, я завел свою песню этой дурочке, которую угораздило сесть рядом со мной. Я стал рассказывать про известных людей, у которых брал интервью. Смотрю, вроде кушает. Народ вокруг ржет вовсю, но она упорно ничего не хочет замечать. Ну, я и поднажал.
- Недавно брал интервью у Путина.
- Ух, ты! Ну и как?!
- Клёвый перец.
- А правда, что он низенький?
- Знаешь, дело тут не в этом совсем.
- А в чем?
- Ну, в общем… он мне так сказал по секрету: «Олег, ты отличный парень, но смотри аккуратней. Будешь много ****ить, даже я тебе помочь не смогу».
- Блин, ну ты крутой! А ты мне оставишь телефончик свой?
Даже водила угорал. Но еще больше все зашлись, когда я просветил ее насчет высоких зеленых заборов, огораживающих проезжую часть кольцевой дороги. Я поведал, что это эхо-радио-магнитно-радарные установки, которые сканируют мозг въезжающих в столицу людей, чтобы вычислять террористов. Мол, вот мы сейчас тут проезжаем, а в специальном отделе ФСБ сидят подготовленные люди и читают наши мысли, чтобы быть в курсе того, что мы тут собираемся делать. На мое счастье, в этом месте она неуверенно подернула плечиком и с сомнением нахмурила бровки. А то я точно повесился бы на наушниках прямо в автобусе от безнадежного сострадания к человечеству.
Не миновала сия чаша и Милу. Примечательно, что история с милой Милочкой Гоголевой не только открыла для меня новые резервуары бездонной мерзотности моего пьянства, но и значительно охладила юношеский пыл моей бескорыстной любви к окружающему человечеству. Тогда я впервые задумался о вопросе доверия не только к малознакомым людям, но и к друзьям, которых считал близкими и преданными. Это обстоятельство позволило мне несколько облегчить груз собственной вины, но в целом лучше от этого, конечно же, не стало.
Итак, иду по второму этажу факультета в состоянии веселее некуда. И пристаю ко всем проходящим мимо девчонкам. Мол, давай. Но в тот вечер не всем хотелось быть молдаванками, поэтому я стал предлагать им выйти за меня замуж. Мне казалось это довольно забавной игрой. И тут с ЧЛ вынырнула Милочка Гоголева. Я тогда еще не знал ее по имени, но личико уже успел изучить во всех подробностях. Она тоже ко мне давно приглядывалась, поэтому на мое предложение ответила не отказом, а вызовом:
- А я выйду замуж только за парашютиста!
С парашютом я тогда еще не прыгал и вообще боялся даже думать об этом, но в данном случае это было неважно, поскольку моя лапша уже полезла изо всех щелей. И я, недолго думая, выпалил:
- А я парашютист! Три прыжка!
Она растерялась, покраснела и… очаровательно улыбнулась. Окрыленный первым успехом, вдогонку я разрисовал себя так, что круче на этом свете оставался только Дениска Петухов, наш однокурсник, объездивший автостопом всю Евразию от Камчатки до Парижа. В общем, это было началом конца наших отношений. В принципе, все пошло по привычному сценарию. Мила думала, что нашла, наконец, свою половинку, и в ближайшем будущем ее ждали слезы и разочарование. Зато я оказался в весьма затруднительном положении, поскольку влюбился не на шутку. Даже сейчас, вспоминая свою молодость, могу сказать, что Мила была самой замечательной девушкой, промелькнувшей в моей студенческой жизни, и те полтора или два месяца были самыми счастливыми, при том что до постели дело так и не дошло. И для меня это огромное счастье было все время сопряжено с гнетущим страхом. Особенно тоскливо стало, когда она первой призналась мне в любви. И совсем уж хреново я себя почувствовал, когда она подарила мне значок «Парашютист - отличник».
Суть всей этой катавасии заключалась в том, что я никак не мог решиться на то, чтобы сказать ей правду. Что никакой я не парашютист и не герой, а просто местный пьяница и балагур Олег Водолеев, любимец публики и спортсменок от секса. И тем тяжелее потом было, что Мила-то потенциально была готова простить меня за эту глупость с прыжками, потому что уже успела полюбить за то хорошее, что, все-таки, во мне было. И тогда стал бы я героем в ее глазах, пусть не парашютистом, но зато честным и смелым парнем. Но яиц, к стыду и сожалению, так и не хватило. Мало того, так я еще растрепал своим друзьям об этом под видом хохмы. Может быть, рассчитывал, что с минуты на минуту найду, все же, в себе силы, и, подставляя себя самого, хотел подстегнуть к действию. Это тягостное состояние я, естественно, заливал водкой. В то время я почти каждый день был в хлам. И, таким образом, деморализовал себя окончательно.
Мила меня, конечно, расспрашивала про прыжки, и я изворачивался, как мог. Я это умею. Она спросила, есть ли у меня значок. Я сказал, что у родины больше нет халявной атрибутики, поэтому меня оставили без значка. А вот у нее, оказывается, где-то завалялся лишний экземпляр. И она подарила его мне. Причем, в присутствии Тимура Окунева, от чего было совсем тяжко. Он еще хитро мне подмигивал при этом и цинично посмеивался. Я не знал, что мне делать: плакать, смеяться, бежать или отдать значок обратно. Но я сделал самое худшее. Я взял его и сказал спасибо.
Конец этой веревочке пришел довольно скоро. В студенческие годы это немудрено, когда все друг у друга на виду. Рано или поздно Милочка должна была узнать правду, не от меня, так от других. И в один прекрасный день она пришла и сказала, что мы должны быть честными по отношению друг к другу. Но я был такой пьяный, что только покивал в ответ и, конечно же, не понял, что она дает мне шанс самому все исправить. Слишком еще молод был для таких взрослых поступков. И она ушла. Но, в отличие от меня, по-честному. Она рассказала, что некий доброжелатель открыл ей правду и сообщил обо мне множество занимательных подробностей. Этот доброжелатель, между прочим, постарался на славу. Он мастерски применил закон половины на половину. То есть, если хочешь, чтобы поверили в самые невероятные вещи, наполовину разбавь их правдой. От Милы я узнал о себе столько нового, что эти несчастные прыжки, которых я не прыгал, были просто детским лепетом.
Во-первых, как оказалось, я все время изменял ей со своей бывшей подружкой. Во-вторых, единственной моей целью было затащить Милу в постель. Ну, и, наконец, после победы я собирался ее бросить. Вот тут-то я впервые и ощутил могущество информации. Я пытался оправдаться недели две, но ни разу так и не смог. Я открывал рот, но он тут же захлопывался сам собой. Я не мог вытерпеть такой лжи по отношению к себе, но мне не давала говорить моя собственная ложь, которую я успел наплодить раньше. Я пытался доказать, что невиновен перед ней, но опускал руки, понимая, что теперь это уже не имеет никакого значения. Я, конечно же, поехал на аэродром и прыгнул-таки с парашютом, готовый разбиться к чертям собачьим, лишь бы все встало на свои места. Но было уже поздно. А потом она вбила последний гвоздь, сообщив, что тот, кто все это ей рассказал, этот доброжелатель, был мой друг. При этом она не назвала имени, предоставив мне самому рыться в собственном дерьме. На этом мы окончательно перестали с ней общаться.
Из той депрессии я выходил болезненно. Само расставание-то пережил довольно скоро. Видимо, потому что привык. Но я знал, что насчет друга она не врала. Потому что среди правды, которая была примешана к вымыслу, были такие вещи, которые обо мне могли знать только друзья. С тех пор прошло больше десяти лет, но я так и не понял, кто же это был. Слишком много ребят знали подробности: Кулаков, Окунев, Годя, Сева, Денис Петухов, Вова Кабанов, Макс Снетков… Да, я и не пытался выяснить. Меня мучил вопрос, должны ли друзья быть солидарны в моей бессовестности и что они должны делать, если не согласны со мной? Тот мой друг наверняка оправдывал себя тем, что спасал невинную девушку от пьяного произвола морального хулигана Олега Водолеева. Решить для себя этот вопрос однозначно мне тогда мешало собственное чувство вины.
Однако с возрастом я стал замечать одну неприятную и дурную тенденцию, косвенно имеющую отношение к этой истории. Суть ее заключалась в том, что чаще всего наши люди, прежде чем вступиться за своего, сначала выясняют, кто прав, а кто нет. И если чужак прав с точки зрения определенных правил морали, той, которая якобы принята в данном обществе, то ты оказываешься в пролете. Но они того и не подозревают, что после этого я никогда не протяну руку помощи тем, кто меня осудил, особенно когда они окажутся в подобной же ситуации и даже если будут правы. Скорее всего, в отместку я стану выискивать причины, чтобы обозначить их неправоту, и обязательно найду их, потому что в природе в принципе не бывает черного и белого. И поэтому, конечно же, не осуждать надо своих, а стараться понять, указать на ошибки и вдохновить на самосовершенствование. Ибо ребенок, которого осуждают за плохое поведение, кроме ненависти и злобы к своим родителям и к окружающему миру, ничего во взрослую жизнь с собой не унесет, ибо попросту не понимает, в чем его вина. Поэтому ребенка надо воспитывать, а не внушать ему, что он изгой.
На самом деле, никому дела нет до того, прав ты или нет. Но те, кто тебя подобным образом кидает, - это не друзья, а херня на постном масле. И таких «друзей» надо избегать. Тех, кто не стремится взять твою сторону по определению, чтобы после, наедине, в доверительной беседе указать на то место, где ты облажался, так что пришлось за тебя вписываться. Тех, кто вместо этого бросает тебя на растерзанье чужим псам и при этом считает, что это и есть справедливость. Неудивительно, что иностранцы считают нас быдлом, коли мы с такой легкостью сдаем своих в угоду более социально организованным чужакам. Это обыкновенное предательство. А не моральные принципы. Были такие и во время войны: которые, попав в плен, надевали немецкую форму и мотивировали это «борьбой против жидов и коммуняк».
Я, конечно, не был ребенком, а тот мой друг не был моим родителем. Но суть дружбы в том и заключается, что каждый друг для друга авторитет. То есть, личность, у которой есть, чему поучиться. И как раз в этом и заключается равноправие дружбы. Поэтому, если он увидел мою слабость, то должен был указать мне на нее и втолковать, в чем я не прав. Но он не был мне другом изначально и, как оказалось, всегда ждал удачного момента, чтобы отомстить мне за что-то. Хотя, думаю, всего-навсего просто из зависти.
А вот, например, Сашка Кулаков всегда с улыбкой смотрел на мои глупости и не переставал при этом меня искренне любить. И ни разу ни перед кем не заложил и не подставил. А когда приходила пора окунуть меня носом в собственное дерьмо, он оказывался первым, кто считал своим долгом выполнить эту грязную работу. Только делал он это наедине со мной, высказывая все, что думает, в глаза. И именно благодаря ему я рос, а не тонул. И всю жизнь старался платить ему той же монетой.
Кстати, даже всеми нами любимые мушкетеры, Атос, Портос и Арамис, не сказав ни слова, отправились с д’Артаньяном на дуэль с англичанами, против которых не имели ровным счетом ничего. И в Лондон с ним поехали без всяких вопросов. По книге, разумеется. В фильме-то нашем совковом они, конечно, допытывались поначалу, кому это нужно, да зачем. Типа кто прав, кто неправ. Так бы гасконец и уехал один, если бы не сценарная необходимость. Но хотя бы шлепок этой вонючей морали, конечно, надо было ляпнуть в сценарий, иначе все советские люди ненароком решили бы, что своих поддерживать можно без всяких выяснений. А вот по книге почему-то никто не перестал уважать д’Артаньяна, после того как вечно пьяный Атос ответил простодушному Портосу на вопрос, кто такая миледи: «Очаровательная женщина, которая весьма благосклонно отнеслась к нашему другу д’Артаньяну, но он сделал ей какую-то гнусность, и она пыталась отомстить». Все. Этого было достаточно для того, чтобы держать совет в бастионе Сен-Жерве на тему, как спасти д’Артаньянову шкуру.
И как сказал д’Артаньян Атосу в «Виконте де Бражелоне» после всего, что было в их жизни:
- Вы, конечно же, лучше меня. Нет, вы самый лучший человек на свете!
- А я, - отвечал Атос, - не знаю никого, кто был бы лучше вас, д’Артаньян.
Вот это и есть дружба.
***
Впрочем, сколько бы прыжков не значилось в парашютной книжке, уверенности мне это не придало. Напротив, с той поры я стал по-настоящему бояться женщин. Точнее, заводить с ними серьезные отношения. Стоило мне влюбиться или просто почувствовать зарождение чего-то здорового между мной и девушкой, как тут же включался предохранитель.
И в случае с замечательной Леной Амуровой он включился в самый разгар романтики. Я тогда уже был на пятом курсе. Мы с ней чуть ли не на руках друг друга носили. Порхали, как бабочки. И уж ей-то точно было наплевать на то, что обо мне говорят. Потому что сама была та еще хулиганка. Нет, к алкоголю она относилась осторожно. Но зато была весьма храбра на язык и на взбалмошные поступки. Залезть на дерево, сходить с нами за водкой ночью на станцию, километров за пять от дачи, потом валяться в стоге сена на 15-градусном морозе и играть в зачистку от боевиков в старом полуразрушенном коровнике: все это была она, Леночка Амурова.
- Как объять необъятное! – восклицала она, пытаясь обнять меня всего целиком вместе с ногами, руками, попой и одновременно пытаясь поцеловать в засос. Саша Кулаков говорил, что никогда еще не видел меня таким счастливым. Возможно. Но, думаю, мне всего лишь никогда еще не было так просто в отношениях с девушкой. Что бы я ни ляпнул в творческом экстазе, моя мысль всегда находила в ней отклик. Это была почти дружба. И она что-то кричала мне в ответ своим мелодичным и звонким мальчишеским голосом, который до сих пор еще иногда звенит по ночам в моих снах.
Она была маленькой такой девочкой, но крепкой, как орешек. Все было в ней пропорционально и гармонично: аккуратные сисечки, стройные ножки, нежная и упругая кожа и, конечно, сладкие большие губы. Она не боялась ничего: ни экспериментов, ни глупостей, ни циничных шуток, ни откровенностей. Она была ни капельки не испорчена ханжеством и постоянно находила в себе настроение, чтобы светиться солнышком каждый день.
Но даже она удивилась, когда я рыдал и катался по полу в припадке от запойной безысходности на втором этаже дачи у Тимура, а Кулаков прижимал мою голову к своей груди и пытался успокоить. На самом деле, у меня просто был нервный срыв на почве непрекращающегося пьянства и страха перед окончанием вуза. Что я буду делать после универа, со страхом думал я. Подобный кризис у меня был, когда я переходил из детского сада в школу. Мне казалось, не смогу учиться и уж тем более - стать пионером. После школьного выпускного вообще неделю валялся в депрессии.
И я вспоминал о Лене. И думал, что не смогу сделать ее счастливой. Что неурядицы и неуверенность в завтрашнем дне снова заставят меня бухать беспрерывно, как корову на водопое. И что сначала Леночка будет пытаться вытянуть меня своей жизнерадостностью, а потом, намаявшись, потухнет и тоже станет прикладываться к бутылке. И я мысленно приказал ей: «Беги»!!!
Как мне потом рассказали, она в это время сидела на первом этаже около камина, слушала мои вопли и, как заведенная, повторяла:
- Может быть, это я чего-то не понимаю?
Впрочем, положительный момент в этом был. Я научился отказываться от женщин, когда это было бесперспективно, чтобы не ранить ни себя, ни их, ни случайных очевидцев. Почти как в «Схватке». Я исключил из своего лексикона слово «люблю». Точнее, отныне старался пользоваться им только на законных основаниях. И я, наконец, захотел работать и зарабатывать, чтобы можно было формировать цивилизованные отношения со слабым полом.
В этом плане, короткий эпизод с красавицей Лилей Каймановой стал неким штампом в паспорте, который там мог бы появиться, если бы в этом документе регистрировались акты не только гражданские, но и личностные. Случилось это на незабвенной встрече 2000-го, когда Паша Воронов затушил бычок о мое запястье, а я делал вид, что со мной ничего не будет, потому что я - мессия.
К Новому году готовились основательно. Примерно половина страждущих подошли к этому вопросу с откровенным фанатизмом, поскольку встречали новое тысячелетие. Я к этим несчастным не относился, но магия круглого числа все равно заставляла проявить ответственность. Я даже селедку под шубой сделал в виде цифр «2000». Правда, до нее дело так и не дошло. Все перепились на стадии оливье, а потом ждали, когда кто-нибудь наименее пьяный засунет курицу в духовку. Ну, и хорошо, потому что я забыл сварить свеклу. Так и настрогал в сыром виде. Впрочем, под вечер 1-го января, когда уже никто готовить не хотел, мы с аппетитом умяли эту «сырую шубу» на пару с Кирой Кроликовым, и ничего страшного не случилось. Если не считать трехдневного запоя.
Когда уже утром после буйной ночи мы переезжали из одной квартиры на другую, я умудрился выдуть поллитра из горла за перегон от «Текстильщиков» до «Сходненской». Причем, на закусь имелось лишь одно большое яблоко. Китайцы, ехавшие с нами в вагоне, были просто в ахуе. Они не знали, смеяться им или делать ноги. Но я их успокоил, дружелюбно предложив выпить за Новый год. Они с вежливыми улыбками отказались. Что ж, подумал я, нам больше достанется.
Так вот, за несколько дней до праздника я случайно встретил в метро Лилю, с которой не виделся до этого лет семь. Знали мы друг друга с первого класса. Вообще-то она была моей второй любовью. Первая со мной случилась в детском саду. Лиля заслуживала моего внимания еще в школе, но сейчас, в 23-летнем возрасте, она расцвела настолько, что невозможно было оторвать взгляда. Узенькие хитренькие глазки, выдающие татарские корни, открытое круглое лицо, нежная, аккуратная родинка над верхней губой, шикарная грудь, длинные стройные ноги, растущие из широченной попы: все это заставляло бессознательно раскрывать пачку и неприлично ронять слюни.
Увидев меня, она встрепенулась и несказанно обрадовалась. Я понял, что слухи о том, что она тоже была влюблена в меня в школе, были сущей правдой. Мы потрепались немного, но толпа сильно мешала изъявлению чувств. Лиля спросила, где я буду встречать Новый год, и я, конечно, пригласил ее к нам, на квартиру к Окуневу. Она обещала приехать ночью на такси, да еще и прихватить с собой очаровательную подружку.
Я начал ее ждать где-то с полвторого. Я терпел сколько мог, но в три часа все-таки сдался. Когда они с подружкой, наконец, прибыли около четырех, я уже не мог стоять на ногах. Я старался выжать из гитары какое-то подобие звуков и выдавить из себя хоть что-то похожее на пение, но вместе с пьяным хором моих поклонников все это походило на совещание стада коров. Лиля сидела с бокалом мартини и натужно улыбалась, а ее несчастная подружка не знала, куда деться от ужаса. И главное, помочь было реально некому, потому что даже Кулаков в ту ночь нажрался так, что завалился спать в коридоре на полу прямо в пальто и ботинках, после того как мы сходили запустить фейерверк. Эту прогулку я едва помню. Зафиксировались только два момента: как окосевший Кира запускает ракету прямо Лиле в ухо (обошлось без травм), и как Лиля тайком от всех в подъезде дарит мне согретого ее сердцем дракончика, разочарованно целует меня в щечку и уплывает из моей жизни навсегда.
Наутро я поинтересовался, где моя Лиля. Мне сообщили, что они с подружкой слиняли еще затемно. Сначала мне стало досадно. Потом я разозлился. Но в результате - просто заплакал. Тимур обнял меня за плечо и не сказал, а рявкнул тоном нашего подполковника Зуброва с военной кафедры:
- Не плакать, студент Водолеев! У вас впереди еще целые реки слез и океан любви!
Я вдруг затих и испуганно посмотрел на него сквозь слезы. Окунев поначалу пытался держать серьез, но через секунду мы уже ржали, как лошади, и катались по полу в обнимку, счастливые и беспечные. Я схватил со стола первую попавшуюся бутылку и отхлебнул из горла грамм сто. Мысленно я попросил у Лили прощения и вновь ударил по своим клавишам. Однако в тот момент я уже точно знал, что скоро моя жизнь перевернется на 180 градусов.
Не правда ли все эти истории одна неприятней и отвратительнее другой? Но нет предела совершенству. Не хватало финального аккорда, и я чувствовал, что он должен быть особенным.
Самый вопиющий случай произошел на ДР у нашей общей любимицы Мани Панда, которая еще потом уехала жить на Чукотку. К слову скажу, что все мы не перестаем безумно по ней скучать, но весточки от нашей Пандочки приходят так редко и так скупо, что порой удивляешься: неужели на Чукотке до сих пор нет интернета? А таки что же тогда там присутствует такого феноменального, кроме чукчей, что некоторых нечукчей туда так тянет? Странно…
Короче, народу тогда в ее трехкомнатной квартире на Плющихе набилось больше, чем можно себе представить. Человек сорок пять. И всё это были Манины лучшие друзья. Никакого застолья не было, потому что стол поставить было негде. Его благоразумно отнесли к соседям. Раздача шла из кухни, как с барной стойки. И как только началась дискотека в большой комнате, я увидел её. Как потом выяснилось, у нее было красивое имя - Нелли. Впрочем, это было неважно, потому что наш с ней роман закончился до того, как я узнал, как ее зовут.
В общем, я сразу ухватился за прелестную Нелечку, и мы закружились в эротическом танце. Ну, все, думаю, она моя, никуда не убежит. Надо подзаправиться. Я извинился и заверил ее, что через минутку буду. Она сначала кокетливо удерживала меня за рубашку, но потом все же отпустила, пригрозив очаровательным пальчиком. Изобразив улыбку Зорро, я отплыл на кухню. Там я остограммился, закинул в рот канапе и, когда уже собрался было вернуться к моей нежной партнерше, услышал вдруг в маленькой комнате возбужденные голоса. Заглянув туда, я обнаружил группу каких-то странных молодых людей и девушек. Сейчас таких называют готами. Они сидели за маленьким столиком, уставленным бутылками и закуской, и философствовали. Мне их поведение показалось неприличным. Все, понимаешь, веселятся, а они тут уединились, набрали общественного бухла и сидят разглагольствуют! Даже не помню, о чем была беседа, но я посчитал необходимым вмешаться и доказать, что они только кажутся такими умными, а на самом деле сейчас в моде совершенно другие штучки. Слово за слово, и я сцепился языками с самым манерным из них. Разговор постепенно вышел за рамки философского спора и переместился на лестничную клетку. Далее в гулкой подъездной акустике раздавались хлесткие удары кулака о челюсть, и спор, наконец, был выигран, не прошло и часа.
И вот я победителем захожу в комнату, где народ продолжает танцевать, и с удивлением обнаруживаю, что Неля находится в объятиях теперь уже какого-то прыщавого урода, причем они так же целуются, обнимаются и веселятся. Еще через полчаса гости тактично покидают комнату, где Неле с прыщавым предоставлена полная свобода действий. И все, что мне оставалось в тот вечер, это забыться еще большим количеством бухла и утешиться тем, что Неля, в общем-то, порядочная б… И неважно, что, может быть, так оно на самом деле и было. И неважно, что любви здесь, скорее всего, не могло быть, а лишь хороший секс. Главное, что утром проснулась она не со мной, а с этим придурком.
Надеюсь, вы поняли, почему этот случай самый отвратительный? Ведь, вроде как, девушка Неля нисколько не пострадала от моего кретинизма, да? В том-то и ужас. Только на этот раз я понял, насколько унизил самого себя. Просто на контрасте с девичьими обидами, раньше я не чувствовал собственного несчастья во всей полноте. И только когда брошенная мной из-за бухла в самый разгар романтики девчонка посмеялась надо мной во весь свой зубастый ротище, только тогда я осознал вдруг, что все эти истории случились не с ними. А со мной. Тогда-то мне впервые и захотелось жениться.
ГИБЕЛЬ ТИТАНИКА
И мысли в голове волнуются в отваге,
И рифмы легкие навстречу им бегут,
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,
Минута – и стихи свободно потекут.
Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,
Но чу! – матросы вдруг кидаются, ползут
Вверх, вниз – и паруса надулись, ветра полны;
Громада двинулась и рассекает волны.
А.С. Пушкин. «Осень», XI.
Надо сказать, что первая моя жена отчасти тоже прошла через эту школу зла. Но именно у нее хватило мужества не отпихнуть меня, а притянуть мою голову к себе, прижать к груди и погладить, нежно напевая какую-то колыбельную. И тогда я окончательно сдался. Как ни странно, это был момент, когда я впервые почувствовал, что творю не просто гадкие, но, как минимум, абсолютно бестолковые вещи. Это был момент, когда я впервые осознал смысл здравого смысла.
И поэтому я даже практически не пил поначалу, пока все было нормально. Около полугода. Позволил себе только устроить заключительный аккорд на выпускном, в результате чего потерял-таки диплом. Просыпаюсь так к обеду где-то, сушняк душит. В гости пришла мама. Она хочет, чтобы я похвастался дипломом. Лезу за ним в рюкзак, а там шаром покати, только пустая водочная бутылка. Мама с нетерпением ждет, а я чешу репу. Как же, мол, это так-то? Обидно до слез. Понятно, что легко восстановить корку, но у родственников ведь могут подозрения возникнуть: где это я пропадал все эти пять лет?
И ведь даже ни намека. Могли, конечно, в вагоне метро с утра обчистить, поскольку домой я возвращался на автопилоте. Но кому он нужен, этот диплом? Был бы красный, еще понять можно… И только сейчас, по прошествии десяти лет мне начинает закрадываться мысль, что я мог попросту его выбросить. Ага. Так просто, чтобы доказать то ли окружающим, то ли себе самому, что не в корочке дело. Уже позднее, помню, вот так же выкинул в мусорку благодарственную грамоту от одного очень известного и весьма влиятельного политика за какую-то статейку, поспособствовавшую в деле продвижения чего-то там. Правда, не прилюдно, а только при своем редакторе, когда возвращались на рогах с банкета.
Мог я еще на спор это сотворить. Это вообще страшное дело. Хорошо еще, когда на дереве много крепких веток. Но когда ты лезешь на сосну, это уже не смешно. Тем, кто тебя ждет внизу.
Диплом я восстановил, конечно. Ровно через год, с новой партией. Заведующая учебной частью протянула мне дубликат со словами:
- Бери, Водолеев, и больше не теряй. Потому что я хочу, чтобы ноги здесь больше твоей не было.
Да мне и самому не очень-то хотелось. Потому что после моего ухода факультет стал уже не тот. И дело даже не во мне. Между прочим, впоследствии это подтверждали и наши знакомые с младших курсов, и даже преподаватели. Как выразился Джек Воробей: «Мир остался прежним, просто в нем стало меньше содержимого».
Так что, поначалу я был вполне счастлив и полон уверенности, что так и должно быть. Жена моя была веселой и в меру отчаянной девчонкой. Мы ездили с ней вдвоем на рыбалку по Подмосковью. Она ходила со мной в экипаже на байдарке по Карелии, когда мы еще с парой однокурсников решили знаменательно отметить окончание вуза. И, между прочим, впервые в жизни спала в палатке и ловила комаров на свою попочку, и мужественно, дрожа от холода, выбиралась из бурного потока после «киля», и с диким визгом тащила на спиннинг первого своего полукилограммового хариуса. И все это из-за любви ко мне.
Мы даже с ней в медовый месяц поехали не в Турцию и не в Переславль-Залесский, а просто взяли байдарку, забили рюкзаки и укатили на две недели в поход на маленькую безлюдную речушку в Псковскую область. Только я и она. А в Пскове, когда в конце всех приключений денег хватило только на камеру хранения и билеты на послезавтра (сообщение с Москвой в ту пору там было, надо сказать, из рук вон плохое), мы ночевали с ней в спальниках на травке внутри тысячелетних стен Псковского Кремля прямо под двумя раскидистыми буками. Или вязами. Да, в те времена еще помнили, что такое истинное гостеприимство…
А потом произошел разлад, и я начал бухать. Не то, чтобы кто-то был в этом виноват. Как позже выразилась одна из моих мимолетных подружек:
- Я тебя успокою: виноваты всегда оба. Но легче от этого не становится.
Думаю, что просто на тот момент я еще не прошел свой путь к рубикону. Если использовать термин Кулакова, то можно сказать: еще не собрал свой «пазл зла». Поэтому все, кто попадали в эту мясорубку, так или иначе были принесены в жертву против чьей-либо воли.
В общем, мне все меньше и меньше хотелось возвращаться домой. Я стал все чаще задерживаться на работе и приходить домой навеселе. Благо, коллектив в агентстве недвижимости, начальником рекламного отдела которого я являлся, подобрался весьма компанейский. Впрочем, со временем я усвоил, что в компании, численность сотрудников в которой превышает сотню, всегда можно собрать могучую кучку из 4-5 инакомыслящих, которые будут готовы обсуждать корпоративные войны за кружкой или стопкой хоть каждый вечер. Дешевая, но сердитая забегаловка тоже найдется без труда. Средняя плотность этих хитрых кабаков - примерно 2-3 штуки на квадратный километр столицы.
Жена дико бесилась от такого произвола. Поначалу пыталась накладывать запреты, устраивала скандалы, потом попробовала бышибить клин клином и тоже несколько раз пришла пьяная в сиську, чтобы я вдруг осознал и сделал выводы. Но все было без толку. Конфликт от этого только усиливался. Все-таки слишком еще молоды мы были, чтобы понять, что любовь – не главное в семейных отношениях. А точнее - что нормальная семейная любовь несколько отличается от шекспировской.
Меня, конечно, постоянно терзали сомнения, чувство вины и обиды. Но после свадьбы Макса Снеткова все для меня встало на свои места. Я тогда понял, что еще немного, и все это примет ту привычную форму, от которой я когда-то бежал со всех ног. И я выдрал с мясом, хотя у большинства людей не хватает духу называть вещи своими именами, поэтому они говорят «рубить с плеча».
Да и сама свадьба получилась какая-то суррогатная. Вроде и драка была, и девки, и куча незнакомого народа... Но в то же время складывалось ощущение, что молодожены устроили этот праздник не для себя, а для галочки. Например, все девки почему-то оказались со своими парнями, поэтому когда я полез целоваться к одной «кикиморе», как выразилась моя жена, вдруг подскочил какой-то нахохлившийся чувак и нервно так увел ее в противоположный конец зала.
- Высокие отношения! – вскользь прохихикал Вова Кабанов моей женушке, отчего она сжала кулаки и покраснела от бешенства. Да, признаюсь, в тот вечер я не только забыл, что здесь присутствует моя супруга, но и что я вообще женат. Видимо, хотел показать свою независимость, которую, надо отдать справедливость, моя половина отжимала у меня изо всех сил.
Под конец мы ругались уже довольно круто, но все же без драк. И когда мне впервые захотелось поднять на нее руку, я понял, что пора это дело кончать. И отправил ее домой к маме.
В течение следующего года я праздновал развод. Тогда, в 25 лет, мне казалось, что я стал выше на голову. Естественно, что от такой бравады пошел вразнос. Как говорил мой директор, только благодаря расположению которого я все еще работал в этом агентстве:
- Если хотите знать, где находится начальник отдела рекламы Олег Водолеев, ищите День рожденья.
В фирме со штатом в 200 человек случается по 2-3 ДР в неделю. Виновники, естественно, проставляются. Отдел рекламы обслуживал все добывающие риэлтерские подразделения, поэтому народ меня знал, ценил, любил и звал. Это не считая удачных сделок, которые спрыскивались по определению. Прибавьте неделю празднования Нового года в отделах плюс крупные корпоративы.
Короче, я пил на работе практически каждый день. В мои обязанности помимо подготовки рекламных материалов и размещения информации в СМИ еще входил внутренний пиар. То есть именно на мои плечи лег весь объем работы по усилению сплоченности коллектива и увеличению его лояльности к компании. Я воспринял это буквально и с огромным энтузиазмом.
Скажем, в отделе продаж проходит собрание показчиков - тех, кто показывает потенциальным покупателям будущие квартиры на строящемся объекте. Стоят эти бравые ребята в красных корпоративных футболках в количестве человек пятнадцати. Напротив них восседает начальник их отдела, Женя Топтыгин, и вещает что-то в стиле «доколе» или «хуля». А я сижу за столиком около показчиков: спиной к Жене, но лицом к ребятам. У меня там колбаска, сальце, хлебушек, пластмассовые стаканчики и бутылка 0,7. Рабочий день закончится только через час. Девчонки-диспетчера, рассредоточенные по стенам того же зала, еще работают вовсю. Показчики делают вид, что слушают Топтыгина, который делает вид, что очень сердит и недоволен. А я, ни на кого не обращая внимания, аккуратно кладу лепесток сала на кусок бородинского, слегка мажу это дело горчичкой, кладу сверху веточку петрушки, наливаю полстакана, крякаю, бахаю, занюхиваю бутером и со смаком закусываю. У парней текут слюни, они переводят взгляд с меня на Женю, но потом снова на меня. Заёбанные, злые, еле держащиеся на ногах от усталости. Прямо напротив меня стоят братья Орловы, один - бывший морпех, другой - вэдэвэшник. Я спокойно разливаю на троих, делаю три бутера и кивком приглашаю братьев к столу. Они быстро подходят, и мы тихо, без лишних слов хряпаем. Голос Жени сзади смолкает. Я оборачиваюсь к нему и делаю успокоительный жест ладонью. Братья молча возвращаются в строй, и собрание продолжается.
Как потом рассказывал Топтыгин:
- Я сижу и понимаю, что надо тебя гнать в три шеи. Но в то же время самому интересно, что ты еще выкинешь!
- Тебе только гитары не хватало под конец! Хорошо, что рабочий день закончился, когда я зашел в отдел, а то мне пришлось бы тебя уволить! - добавлял директор.
Кстати, в тот период я и поставил рекорд опоздания. Не «невыхода», а именно опоздания. Серегу Полозова угораздило устроить свою вторую свадьбу в воскресенье, причем за 60 километров от столицы. Наивно было с моей стороны думать, что я уеду в Москву вечером или на следующий день рано утром. Хорошо еще, что вообще уехал. Добравшись в понедельник до дома, я принял душ, надел костюм и чистую рубашку с галстуком, надраил ботинки и отправился на работу, как добропорядочный гражданин. Перед очами директора я предстал ровно в 17:00. Это был чисто принципиальный момент. Мы встретились в коридоре около его кабинета. Я приветливо и уважительно улыбнулся, протянул руку и слегка склонил голову в стиле «жду дальнейших указаний». Директор даже слова не смог произнести. Он только что-то неопределенно пронукал, шумно выдохнул и, покачав головой, отвернулся от меня и пошел дальше. Он тоже играл на гитаре, катался на горных лыжах, любил потравить анекдоты и потрещать за жизнь.
Как вы понимаете, на работу я вечно приходил с похмелья. Здоровья тогда еще было полно, поэтому после обеда я уже работал вовсю. Все по-честному. Директор, правда, пытался меня воспитывать:
- Олег, что у тебя творится в отделе?! На рабочем месте появляетесь на час позже положенного. Дальше чай и ожидание обеда. Потом начинается послеобеденная борьба со сном. И где-то около четырех вы начинаете работать. И ты еще просишь у меня прибавки для всего отдела! Да за что, спрашивается, прибавки! За хороший аппетит?!
- Но ведь мы же увеличили количество звонков на двадцать процентов за прошедший квартал. Здесь ведь дело не высиживании каких-то мифических яиц. Главное – идеи. А то, что они у нас есть, вы в этом не раз убеждались.
- Я тебе твои мифические яйца оторву в конце месяца, когда ты в кассу придешь! Ты знаешь, что мне говорят, все кому не лень? А вот твой Водолеев опять… Мне надоело уже выслушивать это!
Я же, напротив, абсолютно спокойно все это выслушивал, потому что знал: настанет вечер, и вся наша компашка во главе со мной и Топтыгиным отправится в мало кому известную столовую в переулках на Новослободской. Там мы основательно нагрузимся и обсмеем всех, кого только можно. И первым в этом списке будет наш директор, потому что он хоть и отличный парень, но все-таки порядочный стервец, которого ненавидит почти вся фирма за то, что он никому не дает спокойно воровать. Не нам, конечно, несчастным алкашам, а большинству риэлтеров, которых заставляют отдавать треть или даже половину своих гонораров фирме, благами которой приходится пользоваться, чтобы иметь престиж брэнда, телефонную линию, халявную рекламу, оргтехнику, офис с переговорной, кофейник, кулер и чистый сортир с туалетной бумагой.
После директора наступала очередь правительства и думских политиков, которые постоянно закатывали шоу. К ним даже не надо было придираться. Видимо, их имиджмейкеры получали огромные бабки, если вся страна чуть ли не каждый божий день, как после просмотра очередного выпуска комедийного телешоу, обсуждала свежую реплику главы государства или московского мэра, думского лидера фракции или шефа центрального телеканала.
Поэтому все то дерьмо, которое изливал на меня директор в порыве производственного усердия, текло по ушам, но в мозг не попадало, потому что имелась у нас своя отдушина, которую никому было не отнять. И в этой отдушине мы сами были и директорами, и президентами, и партийными боссами, и народными артистами. И плевать было на то, что нас трахают во все щели, при этом постоянно делая внушения о служебном несоответствии. И по барабану было, что платят в три раза меньше, чем мы стоили. Мы верили, что директора приходят и уходят, а мы, единственно настоящие на этой земле, остаемся. И ничто не сможет изменить нас, разве что только смерть. Впрочем, над некоторыми вещами и она не властна.
И вне офиса мы называли себя по имени отчеству и давали друг другу титулы. Я был директором по рекламе, конечно. Со временем готовился возглавить рекламное агентство, потом баллотироваться в Думу, а затем и на пост президента. Топтыгин должен был стать моим первым помощником. И когда на даче у Окунева я получил хорошеньких ****юлей, так что левый глаз совсем заплыл, а порванные связки на правом колене сделали из меня натурального инвалида, кто-то из наших сообщил о моей болезни на работу по телефону следующим образом:
- Алло, это фирма такая-то?.. У нас вот тут отпизженный директор по рекламе, одна штука… Ага, Олег Владиславович... Так вот он сегодня не сможет придти на работу, потому что его вчера отмудохали, и он… короче… заболел гриппом и отравился чем-то… грибами какими-то…
Почему кто-то из наших, понятно: потому что сам я еле ворочал языком. Но девчонки-секретарши у нас были молодцы, не закладывали. Опять же, потому что мой директор сумел достать всех, даже уборщицу. Сисадмины, так те вообще вешались. Впрочем, как и везде.
Логично, что подобный взгляд на работу и карьеру породил соответствующее отношение и к коллективу. Я не воспринимал коллег, как сослуживцев. Во всей своей 200-сильной мощи они были для меня собутыльниками. Их рабочее время представлялось мне досадной, назойливой заминкой, заполнявшей промежутки между нашим общением. Мы с Топтыгиным & Со ни в коем случае не рассматривали наших менеджеров с профессиональной точки зрения. Для нас это были бизоны, лошади, а также тряпки и выжатые лимоны.
Пожалуй, наибольшего уважения у нашей компашки удостоилась одна веселая парочка риэлтеров из соседнего отдела. Эти ловкие ребята, Аркадий Игуанов и Коля Моржов, умели делать так называемую прививку. Для того чтобы не нажраться в слюни на вечернем корпоративе, они еще днем ходили в столовку и выпивали за обедом по 150 грамм. Печень за несколько часов успевала настроиться на нужный лад, что потом позволяло пить в неограниченных количествах с минимальными последствиями для репутации. Мы пару раз пробовали проделать этот трюк с моим подчиненным Юргеном Игелем (да-да, я пил с подчиненными!), но вместо того, чтобы привиться, мы так нахлобучивались в обеденное время, что потом не знали, как появиться в офисе. Мне на весь остаток рабочего дня приходилось убывать в командировку, а к Юргену внезапно приезжали дальние родственники с исторической родины. Однажды я не выдержал и заснул-таки в своем кресле, безжизненно откинув голову и задав такого кабаньего храпака, что у ребят за перегородкой сорвалось в тот день две сделки. Куратор офисного крыла тут же настучал моему директору. Это после всего-то, что наш отдел сделал для него и его офиса просто по дружбе, то есть, абсолютно на халяву! Вот, что значит непьющий человек… И главное, ни себе он этим не помог, ни нам не навредил. Единственное только, что впоследствии, со сменой режима, он одним из первых отправился на поиски нового места под солнцем.
Как вы понимаете, корпоративы были теми самыми моментами истины, на которых моя сущность и заветы партии сливались воедино. В эти часы групповых сеансов внутренней разрядки я становился богом в глазах моих коллег и мессией – в своих. И каждая крошка-малявка принаряжалась в свои лучшие одежды и с вожделеющим волнением готовилась выйти на свет, чтобы поймать это ни с чем не сравнимое мгновение, когда кажется, что не зря ты целыми днями корячишься, как ишак, и что есть-таки разница между тем, что было, и тем, что стало. Круче, наверно, может быть только поездка в Египет.
Так вот, в эти вечера коллективного счастья, когда многим прощается многое, действовало негласное снятие всех табу, и загорался знак «Отмена всех ограничений». Однако любой ученик автошколы знает, что самую верхнюю планку скорости не отменяют для простых смертных никакие праздники и события. И на самом деле, в это время за тобой пристально следят двести пар глаз, которые с терпеливым нетерпением ждут, когда же ты облажаешься. И ты, конечно, это делаешь, потому что для тебя этих ограничений не существует с младенческого возраста. И им вдруг от этого становится значительно легче жить. Есть все-таки полные мудаки на свете, а не только такие полумудки, как мы, блаженно думают они в эту радостную минуту! И я даю им это счастье и чувствую себя их маленьким богом, жертвующим своей репутацией ради их редкого успокоения. И они любят меня именно за это. А вовсе не за то, как я лобаю «Бременских музыкантов» на гитаре, и не за то, что у меня на любой повод найдется свежий анекдот, и не за то, что я могу подобрать струнку к каждому из них. Нет. Они любят меня за то, что, намешавши водки с пивом, я лезу обниматься с директором, что начинаю травить сальные анекдоты с матом при дамах, что называю владельца компании на «ты», кладу вдруг ему руку на плечо и даю советы по развитию бизнеса. За то, что я, наконец, подкатываю к самой красивой девушке агентства и парю с ней в эротическом экстазе, а несколько десятков загривков ощетиниваются при виде этого, и в воздухе повисает запах мускуса.
И почувствовав по прошествии полутора лет так называемой работы в этом месте нависшую надо мной грозу, я решил напоследок показать им то, чего они не видели и не увидят больше никогда. Тот новогодний корпоратив стал рождественским подарком для тех, кому оставался лишь шаг, чтобы вытравить из себя ишака, и последним гвоздем в ценностный гроб тех, кто так и не избавился от своих ханжеских предрассудков.
Получилось так, что распорядителем на том празднике был я. Моего директора уже уволили как раз незадолго до этого, но на вечеринку он явился как старый друг компании. Войдя в зал, прежде всего он отыскал глазами меня и привычным повелительным жестом подозвал к себе. Я подбежал, изображая верного пса, хотя кроме жалости никаких чувств к нему уже не оставалось. В этот момент одна из сослуживиц, проходя мимо, обратилась ко мне с какой-то кокетливой просьбой, и, заметив присутствие бывшего директора, назвала его на «ты» да по имени, прибавив какую-то безжалостную скабрезность. Губы директора злобно сжались, а брови при этом тоскливо сомкнулись. В ответ она захихикала и завиляла задом к арсеналу бухла на барной стойке. Я холодно посмотрел вслед этой ****и, и вдруг все для себя решил. Это была месть и за директора, и за себя самого, и за наш алкоголический междусобойчик, и за сисадминов, и за уборщицу, и даже за многострадальный кулер, с которым, как оказывается, нужно бережно и аккуратно обращаться, чтобы он подолгу не выходил из строя.
Я готовил свою месть планомерно и хладнокровно. Я спокойно провел всю развлекательную часть с профессиональными танцорами, фокусниками, конкурсами, подарками и прочим дерьмом. Между каждым залпом этой диареи я толкал грандиозные, тонкие и сексуальные тосты, после которых не бахнуть очередной стакан мог только откровенный враг агентства. Женщины пожирали меня глазами и призывно улыбались, а мужики приветственно махали стаканами и звали выпить. И дождавшись момента, когда все эти респектабельные и уважаемые леди и джентльмены дошли до достаточно древнего состояния, я, наконец, нажал на красную кнопку.
Я объявил, что танцуют все, и народ, в стремлении отогнать кровь от пятой точки, высыпал на танцплощадку. Я с удовольствием наблюдал эту стадию красных шей, расстегнутых сорочек, размазанных теней, сбитых причесок, съехавших чулок и крутых виражей. В самом центре круга предусмотрительно располагался шест. Как только я взялся за него руками, вокруг меня сразу же расчистился свободный кружок. Раздались визги и ржач. И стоило мне снять рубашку и замахать ею над головой, как моя месть началась. Несколько тёток не выдержали, подбежали ко мне, вырвали рубашку из рук и тут же растерзали ее на сувениры. Началась подтасовка. Кто-то пытался все это прекратить, но своими робкими попытками только усугублял положение. Я же почувствовал, что с меня уже стаскивают штаны. Где-то на периферии я мельком увидел выпученные глаза одной корпоративной матроны, которая в оцепенении смотрела на происходящее. Ее рот был приоткрыт в немом укоре, а указательный палец застыл в воздухе, словно указывая каким-то невидимым воинам света на очаг помутнения. Я ухватил за задницу одну молодушку, но меня тут же перехватила ее родная мать. Нет, возьми лучше меня, кричала она! Несколько новоиспеченных танцовщиц уже поскидывали с себя блузки, и потные кобели набросились на них, рыча и роняя слюни. И в эту секунду я понял, что надо уносить ноги.
***
В то благодатное время я и вывел Теорию бесталанного человека, как я ее политкорректно окрестил. В сущности, создателем ее следует признать, скорее, Дарвина, чем меня, но, тем не менее, авторство точной формулировки остается за мной. Фрейда тут по минимуму, хотя общество движет, разумеется, сублимация. Но направление задается взаимовлиянием двух сил: созидательной и разрушительной. Цивилизация есть ни что иное как результат тщеславной борьбы гениев и бездарей. Одни создают, другие им мешают, и получается то, что мы имеем на сегодняшний день. Эльфо-сауроновская такая динамика. Или айнуро-морготская, если угодно. Однако утверждать сие означает не сказать ровным счетом ничего. Ведь подвох-то в том, что жить красиво хотят не только одаренные, но и обделенные природой индивидуумы. Внимание – вопрос! Что же вторым, несчастным, остается, если все лакомые кусочки совершенно справедливо достаются достойным? Правильно. Им остается идти по головам. Ну, тем, у кого хотя бы поступь крепкая и внушительная. Особям же помельче приходится крысятничать и шакалить, свинячить и обезьянничать. Теперь на эту зарисовку наложите статистику по IQ, и вы получите картину современного общества. Именно отсюда и берутся те самые Сальери, которые жизнь кладут на то, чтобы сочинить свое величайшее творение, и тут вдруг в самый ответственный момент приходит какой-то подвыпивший щенок, одним взмахом рук над клавесином доказывает, что ты, Сальери, - полное чмо, и все девки уходят к нему.
А теперь на секунду попробуйте представить, что происходит в душе этого несправедливо обойденного романтика. Немудрено, что в его голову автоматически закрадываются черные мысли, и рука сама тянется к пузырьку с нехорошим порошочком. Вот так Золотой век русской поэзии и был расстрелян в упор. А некоторые еще и добавляют к этому: «Да ваш Лермонтов сам нарвался, нехуя было подъёбывать всех подряд! А Пушкин сам тот еще потаскун по чужим женам был, и не надо трагедию делать из того, что он вляпался в собственное дерьмо! Да и вообще оба нерусские были»!
Размышляя так в далеком 2002-м, я еще не знал, что на самом деле природа общества проста, как лимонад. Помните автоматы с газировкой? Стакан воды без сиропа стоил одну копейку, а с сиропом – три. Так вот люди как раз и делятся на две эти самые категории: сироп и вода. Есть просто масса, вода, которая есть жизнь. Но вечно дуть простую воду неприкольно, поэтому в нее добавляют фруктовый сироп. На выходе получается замечательный, вкусный напиток, заряжающий бодростью и хорошим настроением на весь день. Именно это и есть общество. Расхожее негодование о том, что кругом одно быдло, а нормальных людей - раз-два и обчелся, в этом свете приобретает, наконец, свою здоровую незавершенность. Нет уж, господа, видимое соотношение как раз вполне естественное! Просто дело в том, что структурную гармонику напитка, который получается при смешении воды и сиропа, способен определить только настоящий ценитель. Все остальные - всего лишь потребители этого лимонада, который в нашем контексте называется просто: КУЛЬТУРА.
Так вот, вода – просто масса, основа. Но вкус, послевкусие, настроение, ассоциации, действующие архетипы и все остальные индивидуальные критерии напитка определяются именно сиропом. Он может быть апельсиновым, яблочным, сладким, кислым, бюргерским, патриархальным, авангардным, безудержно-сексуальным, тупо-спортивным, индустриальным, этно-консервативным, алкогольно-религиозным, попкорно-гамбургерским, западническим и славянофильским, аграрным и нефте-банановым, зеленым и красным, голубым и розовым. Принято считать, что если в отдельно взятой стране такие-то традиции, такая-то культура, то, значит, там все люди такие. Да нет же! Там просто такой сироп.
А если этого сиропа нет, спросите вы? Что ж, тогда остается одна вода за копейку. Кстати, обратите внимание, что 95% воды стоят в два раза меньше, чем 5% сиропа. Но это не повод для обид. Ведь как вода не может без сиропа, чтоб получился отменный лимонад, так и сироп не может без воды. Что есть сироп сам по себе? Приторная, вызывающая оскомину и тошноту склизкая субстанция, без воды никому и не нужная. Почему поэты, актеры или музыканты так любят встречаться со своими поклонниками, а с коллегами по цеху общаются с подозрительной двусмысленностью и натянутостью? Да просто у них есть такая химическая потребность - растворяться. Да-да, и именно это и есть высшая точка сиропа - быть растворенным! Так же как и стремление каждой веревки – рано или поздно запутаться, а каждой вазы – разбиться. И только лишь в растворении заключается высший кайф артиста, писателя, математика, историка, социолога, философа и любого другого представителя сиропа.
В юности у меня была странная мечта. Я хотел сочинить такой анекдот, чтобы он ко мне когда-нибудь вернулся. Сейчас я понимаю, что это была именно та самая жажда растворения. Эволюция жизненного смысла сиропа, таким образом, представляется следующей: известность – бабы – деньги – власть – бессмертие - растворение. И это растворение в результате оказывается сильнее и богатства, и влияния, и даже вечной молодости. По-настоящему талантливые люди тащатся вовсе не от ощущения своей причастности к истории и не от величия своего Я. Будете смеяться, но факт: они до поросячьего визга прутся от растворения, и по барабану им, вспомнят о них потомки или нет! Главное, что Карлсон будет жить вечно на своей крыше, а Муми-тролль - в Муми-доле, и что за парни такие были Астрид Линдгрен и Туве Янссон - это вопрос настолько второстепенный, что Успенскому должно быть стыдно за попытку присвоить себе авторские права на древнеславянскую неваляшку. Хотя большое спасибо ему, конечно, за этот маленький ренессанс.
Так вот тогда я всего этого еще не знал, и в голове моей крутилась лишь одна мысль - про Сальери. И поэтому, когда мы плыли на теплоходике «Москва», празднуя таким образом День рождения агентства, я мрачно исподлобил на своих коллег, и взгляд мой с каждым стаканом вина корпоративно-пакетного варианта становился все мрачнее. И хотя от столицы успели отплыть всего-то за Химки, добрая половина наших фирмачей уже абсолютно искренне веселилась, в то время как недобрая еще только делала вид. Как раз ко второй группе относился и я.
Наверно, если бы накануне не заболел мой директор, то все могло бы быть иначе. Но теплоход уже был проплачен, время и место встречи изменить было нельзя. Поэтому мои демоны оказались предоставлены самим себе, и контролировать их было некому. По дороге туда я еще вел себя довольно прилично. Владелец компании, правда, изредка делал мне замечания, хотя ему, на самом деле, было абсолютно насрать, кто и как себя ведет, потому что за мораль и пиар в агентстве отвечали директор и я. И поскольку мораль вместе с директором в тот день были больны, оставался один пиар во главе со мной.
Как я уже сказал, вначале все было в рамках. Мы поорали «Ничего на свете лучше нету», «Песня плывет» и «Любите девочки простых романтиков». Потом мне это надоело, и я сделал вид, что порвал струну. Народ переключился друг на друга, а я взял одну из сослуживиц, и мы пошли с ней на нос теплохода играть в Титаник. Это у нас получилось столь неожиданно органично, что я себя самого почувствовал Титаником. Только не тем неудачником, который срезался на первом же айсберге, а обновленным, усиленным, оснащенным новейшим оборудованием и воистину непотопляемым. Я стал реальным титаном, сокрушающим льды и не прогибающимся под натиском олигофренов и зомби. Меня так возбудила эта тема, что я решил незамедлительно отвести мою Роуз в гальюн. Но отстоять очередь страждущих было нереально, поэтому я забил на эту бредовую идею и пошел опять бухать, тем более что еле стоявшая на ногах Роуз осыпалась лепестками на скамейке в районе кормы.
На пристани, носившей какое-то алкоголическое название вроде «Бухты радости» или «Водники», мы сошли на твердую почву. Но меня продолжало штормить. Пытаясь списать это на паленое вино, я скинул одежду на прибрежный песок и решил искупаться. Но сакральная мысль уже начала по крупице проникать в мою личность. Оставалось осознать еще совсем немного, чтобы вся моя расшатанная жизнь обрела незыблемый фундамент. Я еще не мог дать определения охватывающему меня чувству и обозначить все это каким-то точным термином, но вкус истины уже вертелся на языке. Я оглядывался на своих коллег, с удивлением наблюдая, как быстро они от меня отдаляются, приближаясь, словно звезды в телескопе. Или как бактерии под микроскопом. Я уже видел все их телодвижения в этом новом свете. Я слышал каждую мысль, мерцающую в их сумрачных головках. Я предугадывал каждое их действие, каждую фразу и я мог точно сказать, что будет с каждым из них через десять, через двадцать лет. И я плыл среди них, мощными гребками раздвигая застоявшийся завал протухших ценностей и суррогатных идей. Я пронзал их сердца своей бессострадательной любовью, заставляя спуститься на землю и испытать боль отрезвления. Я ставил их лицом к лицу с их собственным ничтожеством и показывал пустоту внутри той стены, которую они так усердно возводили вокруг себя в стремлении защитить свои мышиные завоевания. И когда мне становилось тяжело, я прибавлял обороты, зная, что мне хватит мощи на миллионы таких ледяных панцирей.
Тогда-то я впервые и почувствовал себя ледоколом.
На волне этого воистину прекрасного откровения, которое влилось в меня во время выжимания трусов, я решил, что тысячу лет назад Русь окрестили абсолютно неправильно. Не с тем посылом, так сказать, и не в том контексте, в каком надо было. Поэтому я решил ее перекрестить по-новому. Стоя по колено в воде, я макал свои трусы в водохранилище и, брызгая ими во все стороны, осенял крестным знамением противоположный берег со словами:
- Крещу тебя, Русь святая, от ханжества и идиотизма, от долбоёбов и саранчи безмозглой, от лицемеров слащавых и проституток с высшим образованием, от псов беспородных и декадентов с IQ-120. Да пребудет с тобой сила господня, и да не переведутся герои на земле твоей, и да подавятся прожорливые, и да поперхнутся горлопаны, и да наступит царствие божие здесь и сейчас, а не когда-нибудь потом и не где-то там, непонятно где. Аминь.
После такого духовного напряжения, я враз обессилел и рухнул лицом в воду. Наверно, утонул бы, если б не братья Орловы. Они подхватили меня под руки, вытащили мое тело на берег, вернули в него душу, усадили на деревянную лавочку, заботливо натянули инструмент крещения обратно на замерзшую задницу и, взяв обещание, что я буду экстренно приходить в себя, оставили меня охуевать над тем, как же я нажрался.
И я, действительно, оклемался и встал на ноги. Но обратного пути для меня уже не было. Поэтому весь обратный путь я закреплял этот экзистенциальный успех. Показал короткий стриптиз на столе на верхней палубе и обсифонил лимонадом из бутылки начальника отдела продаж, который по дороге туда признавался мне в дружбе и любви. А под занавес матча в знак победы я попытался снять вымпел с флагштока на корме и заменить его своими трусами, которые в свете этих событий приобрели священное значение.
Примерно через полгода после поездки на теплоходе моего директора уволили. Новый директор, бывший начальник отдела продаж, вышвырнул меня практически сразу же, как только вступил в должность. И я окончательно решил уйти из рекламы в журналистику.
КАЙ И ГЕРДА
Отрок милый, отрок нежный,
Не стыдись, навек ты мой;
Тот же в нас огонь мятежный,
Жизнью мы живем одной.
Не боюся я насмешек:
Мы сдвоились меж собой,
Мы точь-в-точь двойной орешек
Под единой скорлупой.
А.С. Пушкин. «Подражание арабскому».
И сделал правильный выбор. Как раз начинался период предкризисного обжорства и шапочного закидывания СМИ рекламными бюджетами, что в простонародье называется капиталистическим счастьем. И я успел запрыгнуть на подножку уходящего трамвая. Не знаю уж, как там на Западе, но у нас автомобильная журналистика – это, прежде всего, халявная выпивка. Затем ценные подарки, групповые туры, организуемые рекламодателями, а также куча красивых телок из пиар-агентств и штатных представительских отделов ублажения прессы. Это был период возможности жить не по средствам, ездить на автомобилях стоимостью более ста штук грина, с завидной регулярностью употреблять дорогой алкоголь и общаться с отборными девочками с высшим образованием.
И я старался пользоваться этими дарами природы настолько, насколько позволяли приличия. А приличия позволяли многое, ведь главное приличие соблюдалось в опубликованных тест-драйвах и новостях. И все остальные разновидности приличия мало кого волновали, потому что не стоили ни копейки.
И поэтому, когда на презентации нового британского лимузина бармен выставил батарею из сотни стаканов вискаря высшей пробы, и один несчастный не выдержал и распустил сопли на глазах у всех, то никто не обратил на беднягу никакого внимания. Он забыл про свою работу, про своего фотографа и про приличия. Он просто не в силах был отойти от вожделенной стойки с бесплатным счастьем. Этот дурачок вис на ней, дебильно улыбаясь, отпуская идиотские шуточки и прикидывая, сколько еще этого жидкого оргазма он в состоянии в себя влить. Аттракцион невиданного умиления при входе в райские кущи.
Признаюсь, я тоже не мог спокойно смотреть на это дело, поэтому уже через полчаса докапывался до звезд с просьбой рассказать анекдотик в нашу рубрику досуга. А еще через некоторое время увидел в числе приглашенных одного из братьев-близнецов и, сделав вид, что не узнаю его, стрельнул сигаретку. Он слегка опешил от такого наглого неузнавания. Сам он не курил, и ему пришлось обратиться за помощью к своей спутнице. Та, тоже немного обиженная за своего милого, протянула мне какую-то тонкую хреновину, после чего я вежливо потребовал зажигалку. Тут уж они совсем струхнули. Наверно, почувствовали себя героями того анекдота, когда лев назначил зайца своим наместником в лесу. Косой расслабился, и волк его быстренько загрыз, потому что на собрания не ходит.
На одном из таких светско-коммерческих раутов я и повстречал ее.
На самом деле, я отчаянно опаздывал. Настроение после вчерашнего было наихреновейшее. Я так спешил скорее похмелиться, совместив приятное с работой, что, естественно, поехал на метро. Но поезд, как назло, полчаса проторчал в перегонах, и к конференц-залу гостиницы я подходил уже без особой надежды. Уставший, сухой, злой.
Бухла, конечно же, не досталось, потому что это была не вечеринка, а долбанный пресс-ланч. Поэтому весь аперитив умяли в один присест до моего прихода. Я стоял у стенки, красный от бешенства и бледный от мигрени. И тут моя жизнь снова совершила крутой поворот.
Она сама подошла ко мне и спросила:
- А почему же у вас такой грустный взгляд? Вам нисколько не интересно, да?
Я обнаружил ее где-то за минуту до начала движения, заметив, как она пару раз стрельнула в мою сторону. За это недолгое время в памяти пронеслись все мои любовные похождения: неудачные, но поучительные, удачные, но бессмысленные. Я смотрел в ее заинтересованные озорные глаза, на ее ножки народной артистки, на ее античные бедра и понимал, что в данную минуту ко мне направляется идеал женской красоты. Этакая Наталья Гвоздикова. Ну, вы знаете… Полина из «Большой перемены». Так вот идет этот идеал ко мне, и я понимаю, что идеал этот ожидает, что я – такой же идеал. И это была настоящая пытка, потому что одновременно с этим мой мозг цыганской иглой прошивала мысль о том, что я совсем не идеал. И что встреча эта сулит девушке лишь великое разочарование, и что я в очередной раз подставлю род мужской в глазах женского. И я чувствовал, что теперь-то уж я точно погружусь в дерьмо по самые уши и выбраться из него не смогу уже никогда.
И как назло я так и не успел остограммиться. Но за пару мгновений до того, как она открыла свой сладкий и нежный, как роза, ротик, произошла неслыханная штука. В моей до тошноты трезвой башке вдруг вихрем пронеслась… нет, даже не мысль, не чувство, а какое-то крепкое, как соленый морской воздух, дуновение, которое заставило меня расслабиться и забыть про все на свете. И в тот волшебный миг, когда ее голос впервые прозвучал в моем сердце, мы увидели друг друга. И тут во мне разом проснулось все мужское, что только еще оставалось в моей душе. И я, сам себе удивляясь, ответил ей так, словно летел на подбитом истребителе и направлял свой самолет в кучу вражеских танков, чтобы совершить последний подвиг:
- Вы знаете… Мне приятно, что я понравился такой красивой девушке, но… боюсь, меня это уже давно не удивляет.
Я с мучительном азартом ждал, станет ли она кокетливо обвинять меня в тщеславии или, может, презрительно отмахнется и уйдет, издевательски продемонстрировав напоследок самый шикарный на свете зад. Но вместо этого она грустно опустила взгляд, покусала нижнюю губку и вдруг произнесла где-то в районе моего гипоталамуса:
- Да, мне знакомо это, я понимаю вас. Не скрою, я нравлюсь многим мужчинам. Но когда они смотрят в мои глаза, то не видят меня. И когда восхищаются, то вовсе не мной.
И я вдруг впервые в жизни поблагодарил провидение за то, что случайность перехватила стакан с бухлом где-то на полдороге, и тот, обиженный на старого друга, достался кому-то чужому. Но сейчас я не чувствовал себя предателем. Сейчас я не видел и не слышал ничего вокруг, кроме ее глаз и дыхания. И я сказал:
- Вы мне нравитесь. И я восхищаюсь. Вами.
И тут мы оба внезапно засмущались. Но не друг друга, а окружающих. Потому что вдруг ощутили, что происходящее между нами не должно принадлежать никому, кроме нас. Она едва заметно придвинулась ко мне боком, и наши руки слегка коснулись. Через мгновение мы уже крепко сцепились пальцами и неуверенно оглядывались кругом, словно у каждого за пазухой было не меньше килограмма ворованных яблок.
Мы сидим в кафе концертного зала Чайковского и лакомимся французской выпечкой. Я любуюсь ее руками, шеей, мочками ушей… Она грациозно отпивает кофе из маленькой чашечки, замечает, что я не могу оторвать от нее взгляда, и нежно улыбается, словно позволяя мне делать с ней глазами все, что я захочу. Я физически испытываю удовольствие от созерцания ее красоты. Со мной такое впервые в жизни. Вот, оказывается, что имелось в виду в выражении «Красота спасет мир». Я хочу только смотреть на нее и больше ничего. Мне не надо богатства, власти, признания. И если бы мне было дано бессмертие, я использовал бы его лишь для того, чтобы вечно смотреть на нее. Я ничего больше не хочу. У меня нет врагов, мне ничего ни от кого не надо. Мне не нужно другого жизненного пространства, кроме того, что находится между нею и мной. И сейчас мои хищные демоны спят.
В юности я задавался мучительным вопросом: если бы меня поставили перед выбором, рыбалка или любовь… От чего бы я отказался? Это может показаться смешным, но только не для настоящего любителя охоты и дикой природы. Так вот, глядя на нее, я предаю всё на свете. Родственников, друзей, родину, реки и озера, горы и лес, планету и вселенную. Мне наплевать на вопрос существования бога и дьявола, на квантовую механику, на природу сознания и старения. Ничто не имеет значения, ибо все создано только для этого момента. Я не знаю, как работает компьютер, но я умею им пользоваться. Я не знаю, от какой обезьяны или инопланетянина произошел человек, но я знаю, для чего. Человек прошел весь свой противоречивый эволюционный путь только с одной целью: чтобы я сейчас сидел здесь и смотрел на нее. Именно для этого человек перебил всех неандертальцев и мамонтов, только для этого он научился добывать огонь, лишь с этой целью был изобретен порох и открыта нефть, исключительно ради этого феодализм сменил античность, а затем произошла буржуазная революция. Весь мир со всеми его катаклизмами и шедеврами природы и цивилизации был создан только ради того, чтобы я мог просто сидеть перед нею и любоваться ее глазами. Сказать, что я люблю ее, значит не сказать ничего. Поэтому нужно просто молчать и смотреть.
- Солнышкин! – Она выводит меня из транса.
- Да… прости, я задумался.
- Задумался? – Она лукаво улыбается. – А обо мне ты не подумал? Я целых десять минут сидела тут абсолютно голая!
- А вот и нет! Ты была в трусиках и в своих туфельках на каблуках с открытыми пальчиками.
- Это называется «с открытым носком».
- Воистину по барабану! Главное – не как это называется, а как это выглядит.
- Но ведь ты же сам все время говоришь, что вещи должны называться своими именами.
- Любимая, твои ножки – не вещь. Ты в курсе, что весь мир существует лишь только для твоих ножек? Как ты можешь называть их вещью, когда вещь – это весь мир, который создан для того, чтобы твои ножки ступали по нему, одаривая радостью прикосновения!
Она улыбается еще нежнее.
- Милый, мы говорили не про мои ножки. Мы говорили про туфельки.
- Туфелька в данном контексте – то, чего нет, потому что носок открыт. Это дырка, поэтому там нечему присваивать имя. Когда люди восторгаются твоей туфелькой, они только прикидываются. На самом деле, единственное, что привлекает их внимание, это твоя ножка. Они видят только три пальчика, и они готовы отдать все на свете, лишь бы увидеть еще те два, которые спрятались.
- Водолеев, это диалектика.
- Нет, потому что туфелька в данном случае не имеет никакого значения, ее нет. А есть только твоя ножка. И о ней я готов говорить часами.
- Ты сумасшедший.
- Ну… есть немного, конечно.
Она продолжает пить кофе, а я оглядываю публику на предмет поглумиться над кем-нибудь хотя бы мысленно. Она замечает мою поисковую активность.
- Тебе со мной скучно? Ищешь какую-нибудь потаскушку, чтобы изменить мне в помыслах?
- Глупышка! – Смеюсь. – Если уж я с кем бы тебе и изменил, то только с тобой.
- Вау! Ни черта не поняла! По-моему, это тавтология какая-то.
- М-м… А нечего глупые вопросы задавать!
- Скажи лучше, чего это ты на них пялишься?
- Ищу симптомы комплекса ничтожества.
- Ой! Комплекса ничтожества! – Она улыбается одними глазами. – Ты сам-то хоть знаешь, что это такое?
- Хм… Разумеется, ведь это я его открыл.
- Может быть, ты имеешь в виду комплекс неполноценности?
- Х-ха! Наверно, я бы так и сказал: ищу симптомы комплекса неполноценности.
- Но?
- Но я имел в виду то, что сказал.
- Ладно, не томи.
- О’кей. Загадка кроется в названии. Комплекс неполноценности может быть у всех, даже у выдающихся людей. Это означает ощущение того, что тебе чего-то не хватает. Физической силы, здоровья, интеллекта, привлекательности, профессионализма, финансовой состоятельности и так далее. А комплекс ничтожества – это когда человек чувствует свою полную бесполезность и неуместность в этом мире. И еще серость, невзрачность, заурядность, на-всех-остальных-похожесть, ни-на-что-значительное-неспособность и культурную зависимость.
- Охренеть… Какой-то интеллектуально-генетический освенцим. Нет, ты все-таки фашист, Водолеев! Ты забыл, что в каждом человеке есть неповторимость и талант? Ну, или хотя бы его зерно!
- Вот именно. И пойди попробуй это зерно взрастить сквозь бетон комплекса ничтожества, который подавляет всякое стремление быть самим собой. Так что, никакой я не фашист, а может быть даже наоборот.
- Спаситель? Мессия?! Хрен ты моржовый, Олежка, а не мессия. И я тебя обожаю!
- Кстати, насчет моржового… Ты хоть знаешь, что это древний славянский комплимент мужской сексуальности?
- М-м… Чёрт…
- Вот-вот. Всегда нужно знать точное значение слова, которое произносишь.
Я продолжаю шарить взглядом по помещению кафе и, наконец, нахожу то, что мне нужно.
- Вон, смотри. Видишь, ту замухрышку в сарафане с лилиями и во вьетнамках?
- Которая с волосатым-бородатым кексом?
- Да. Обрати внимание на ее взгляд. Она вроде как разговаривает со своим другом, но исподтишка все время осматривается кругом.
- Он ей неинтересен? Хочет склеить кого-то другого?
- Нет. Думаю, это ее муж. И она не собирается ему изменять.
- С чего ты взял?
- Потому что она и мысли такой допустить не может.
- Так его любит?
- Нет. Так не любит себя.
- Ну вот, - она картинно машет руками, словно отгоняет мух, - опять! Я лучше просто помолчу и подожду, когда ты перестанешь говорить загадками.
- Нет, так неинтересно. Я хочу, чтобы ты сама догадалась.
- Ффухх… Ладно, что я там должна увидеть?
- Посмотри, как она поджала ноги.
- Неуверенность в себе? Чувствует себя не в своей тарелке? А-а… погоди-ка… чувствует свою неуместность, серость и невзрачность в этой кафешке! Оглядывается, чтобы определить среднюю планку и в очередной раз удостовериться, что она - чмошница и ей здесь делать нечего. А муж, кретин, заставляет ее тут торчать, потому что здесь тусуется творческая интеллигенция. Он тоже хочет себя чувствовать в своей тарелке, поскольку сам художник или фотограф, но весьма посредственный, поэтому ему нужно подкрепление самооценки. А бедная лохушка будет терпеть, потому что хотя бы этот чудик с сальными волосами трахнет ее сегодня вечером, и ей будет не так одиноко. Она даже боится признаться себе самой в том, что он – полная бездарность, и… о, боже!.. она тоже художница, и уж она-то способна на гораздо большее, чем этот придурок, но комплекс ничтожества не дает ей развивать свой талант, потому что этот козел уйдет от нее, если она начнет превосходить его на профессиональном поприще! А поскольку она уверена, что, кроме этого клеща, у нее в жизни уже никого будет, потому что большего она не достойна, поэтому каленым железом выжигает из своего нутра всякие остатки творчества, тем самым обрекая себя на мышиное прозябание! Боже, это просто фильм ужасов какой-то!..
У меня глаза на лбу.
- Оп-па… Звезда моя, да ты настоящий публицист! Ты не пробовала вести колонку в интернете?
- Слушай, я тебе просто хотела доказать, что твоя теория комплекса ничтожества – полнейшая чушь! И любой проходимец с суггестивными способностями может повернуть тему, куда ему вздумается, без всяких научных доказательств. Тебе, милый, кстати, давно хотела посоветовать написать сценарий для сериала про какого-нибудь педика, помогающего ментам ловить преступников с помощью своих НЛП-шных штучек и невероятной наглости.
- Хм… ну… я подумаю об этом.
Я ищу очередную жертву. Теперь мне хочется доказать ей, что не все такие неповторимые и замечательные, какими хотят выглядеть в глазах окружающих, а заодно и в своих собственных.
- Посмотри вот на того симпатичного молодого человека в костюме и очках. Видишь, как он мил со своей девушкой. Рассказывает что-то интересное про заграницу, про своих обеспеченных знакомых, рисует образ достойной жизни. Но знаешь, о чем он сейчас думает?
- О чем? – Она иронично-скептически поднимает брови.
- Это просто. Он думает о себе. О том, что будет с его собственной задницей и брюхом в условиях рыночной экономики, первобытной конкуренции и нефтяной иглы. И плевать он хотел на лысину тому, кто сидит за соседним столиком. И справедливыми и хорошими такие могут быть только на словах. Они критикуют власть, олигархов, но сами они и есть олигархи.
- Ты в своем уме? Вот этот, в костюме за двести баксов?
- Да. Просто олигарх он только в своих помыслах. Разница исключительно в интеллекте. Как Шилов сказал Каюму: «Бая собакой называешь, а сам баем хочешь стать»! И баев при этом они будут ругать настолько самозабвенно, что никто не подкопается. Так могут завернуть, что сам господь бог им поверит. Но на самом деле, стоит только на горизонте нарисоваться замечательной возможности или, так сказать, единственному шансу в жизни, как они тут же покажут свою сущность. Посмотри внимательно на этого смышленого праведника. Он создает вокруг себя ауру правозащитника, либерала и… и тому подобное. И вдруг какой-то его хороший знакомый или друг, которому он вполне доверяет, предлагает поучаствовать в очень выгодной схемке. И он трясется одновременно от страха и от жадности. И он соглашается, потому что, на самом деле, жадность – единственное, что для него сильнее страха. И в последний момент перед тем, как согласиться, он думает только одно: «А чем я хуже других»?
- Брр… От этого тоже становится довольно жутковато.
- Ты так тревожишься, словно это я - тебе делаю подобное предложение. Не бойся, милая, мне до таких высот далеко.
- Что, ростом не вышел?
- Нет, носом.
- О-о! Да вы еще и антисемит, батенька!
- Господь с вами, Катерина Александровна! Чутья у меня нет на енти дела, вот что. Коммерческой жилки, будь она неладна. Не любят меня все эти добавочные стоимости, финансовые схемы, дебиты и кредиты. Стоит мне к ним приблизиться, как они начинают снисходительно советовать: «Играли бы вы лучше на своей гитарке, барин Олег Владиславович»!
- А ты что?
- А я отвечаю: «Ох, ваша правда… Ладныть, значит, сегодня снова шампанское, салоны да мамзельки»!
- Вот так вы Россию и пропили, гусары несчастные! Но виноватым, конечно, оказался кто-то другой!
Она не выдерживает и смеется, а я задумываюсь и отвечаю:
- Думаю, ты права. За тысячелетнюю эпоху монархии из сознания русского человека напрочь выбили общественный контекст.
- Ты это к чему?
- Ну, смотри. Вот говорят, что народ должен быть хозяином на своей земле, так?
- И он, конечно, не хозяин. Только вот почему?
- Потому что масса людей может распоряжаться коллективной собственностью лишь при условии единой системы мышления и отношения к этой общественной собственности. Для этого нужно просто-напросто единство. Иными словами, каждый из большинства должен понимать, что владеть частью народного богатства он может только при условии коллективного владения. А у нас его быть не может, потому что каждый… что?
- Хочет стать баем! – выпаливает она, как отличница на уроке, и даже руку вскидывает по-школьному.
- Умничка ты моя! – Как же я люблю ее в этот момент. – Как же я тебя сейчас люблю!
- Только сейчас? – она обиженно надувает губки.
Я смеюсь, а она тут же бросает игру в обидки и снова улыбается.
- Подожди, - она вдруг словно просыпается. – Что ты мне зубы заговариваешь?! Мы же про гусаров говорили!
- А… Ну да. Так вот этого самого коллективного взгляда на народное добро у нас нет уже давно. Не было его ни у мужика, ни у дворянина. Потому что был только один собственник – царь. Но бессознательное право владеть своей законной собственностью всегда исподволь чесалось о корни волос и у крестьян, и у гусар. Поэтому Россию попросту растащили. Или пропили. Как угодно, ведь тащили-то по-любому на выпивку, потому что на другое фантазии и времени все равно не хватало. Украл, выпил, в тюрьму. Но, как говорится, сколько у государства не воруй, своего все равно не вернешь. Поелику такой принцип коллективного освоения народного добра в корне ошибочен и деструктивен.
- Ну, почему? Хоть кому-то достанется.
- Вот, именно! Умница! Именно так и рассуждает «олигарх в помыслах», и поэтому, глядя на успехи реального олигарха, он радуется, потому как считает, что это справедливо. Эти правила игры – для всех, думает он, и шанс есть у каждого. Кто успел, тот и съел. И именно поэтому демократы никак не могут придти к власти, потому что на самом деле никакие они не демократы, а…
- А сами хотят стать баями! – Она аж прямо вся сияет.
- Я люблю тебя.
Мы раскинулись с ней на огромной кровати, восстанавливаем дыхание и смотрим в потолок.
- Я давно хотела тебя спросить. Скажи, вот ты так много времени посвятил изучению посредственности. Почему? Тебе не кажется, что это какой-то нездоровый интерес, и почему бы тебе, человеку талантливому, не обратить свое внимание на что-то более созидательное?
- Вот поэтому я все время и говорю, что ты самая замечательная на свете.
- Почему?
- Потому что я еще не встречал женщины, которая умела бы задавать столь вдумчивые и актуальные вопросы. Тебе все-таки надо было идти в журналистику, а не в пиар.
- Так, Водолеев, прекрати этот подхалимаж! Отвечай, не увиливай!
- Хорошо. Прежде всего, я не могу рассматривать сам себя как объект исследования. Мое дело писать песни, стихи сочинять. А природу творческого воображения с успехом изучают в университете. Лично мне малоинтересно открывать какие-то экстрактивные феномены в лабораторных условиях, в отрыве их от природы. Меня больше интересует процесс развития цивилизации.
- Ну, это как минимум.
- Ты не ерничай, а постарайся понять. Гениям их творения не нужны, вот в чем самый главный феномен, который я ущучил, и большего мне о них знать, в принципе, не надо. Композитор написал сонату, неделю над ней проплакал в умилении, и все. Она ему больше неинтересна. Не будет же он долгими зимними вечерами сидеть у камина и тащиться от своего творения. Это называется творческий онанизм. Он лучше за новое сочинение примется. А уже созданное произведение теперь должно стать достоянием общества, предметом культуры, объектом истории. Так вот, это для меня поинтересней будет. Как общество воспринимает творения гениев? Что нужно обществу? Как сделать так, чтобы население не торчало головой в телеприемниках, забывая жить и создавать вокруг себя красоту? О чем должны заявлять художники, чтобы не допускать деградации ценностей? Какие струнки человеческой души должен уметь затрагивать поэт, чтобы заставить тупеющего фетишиста оторвать слюнявый взгляд от своей возлюбленной тачки и взглянуть на небо, деревья и себе подобных?
- Это как же надо людей ненавидеть, чтобы так рассуждать?
- На свете нет ни одного человека, которого бы я по-настоящему ненавидел. Мне людей, скорее, жаль.
- Ох, кто бы тебя пожалел!
- Меня жалеть не надо. Я в состоянии самостоятельно формировать свою систему ценностей. И если я где облажался, то могу из этого сделать вывод в отличие от большинства несчастных.
- Теперь ты отказываешь людям в способности быть взрослыми.
- Вот это ты в точку попала.
- Это уже ни в какие ворота!
- Послушай… Дело вовсе не в том, как я отношусь к людям. В конце концов, я сам человек. И мы все здесь живем, вместе. И я, например, хочу, чтобы вокруг меня всё было красиво, а не так, как сейчас.
- Ну… Во-первых, есть анекдот такой. Собрались как-то амфетамин, кокаин и ганджубас ограбить банк. Амфетамин говорит: «Короче, быстро входим, быстро всех кладем, быстро берем кассу и быстро уходим». Кокаин: «Нет. Красиво входим, красиво всех кладем, красиво берем кассу и красиво уходим». Ганджубас: «Ребят, а давайте завтра»…
Я не могу удержаться от смеха, наблюдая, как забавно она подбирает примеры и цитаты для своих аргументов.
- А во-вторых, - она продолжает, - на свете уже есть места, где люди умеют жить красиво. Италия, например. Выучи итальянский – тебе это раз плюнуть – и уезжай туда. Там тебе будет хорошо, там люди цивилизованные. Они не тащат все, что плохо лежит, потому что им с детства внушили, что если положили, значит, так надо. Они получают удовольствие от того, что у них цветы растут во дворах, и что, отлучаясь в магазин за хлебом, они дверь не запирают, и что у них от памятников яйца не отрывают на сувениры. Так зачем тебе эта возня с заблудшим народом? Живи там, где уже ништяк! Тебя-то уж с твоими талантами там примут с распростертыми объятиями!
- Ирония твоих слов говорит сама за себя. Во-первых, моя родина здесь. И даже если я поселюсь там, то буду наслаждаться только одним полушарием мозга, а второе будет страдать, в результате чего меня разорвет пополам. А, во-вторых, знаешь… так неинтересно! Помнишь «Пляж» с Ди Каприо? На берегу они в волейбол играют, трахаются, травку курят, а подальше в лесу без ухода подыхают больные и раненые. Нет, такой контраст мне не по душе! В конце концов, мы все люди. А уж наши-то тем более заслужили право на красивую жизнь. Осталось только им объяснить, что красота не в ценниках, а в сущности.
- Думаешь, поймут? После тысячелетней нищеты?
- Вот этот вопрос меня и волнует. И это также ответ и на твой вопрос. И когда я глумлюсь над каким-нибудь додиком, то пытаюсь достучаться до его сознания как частички коллективной личности. Это эксперимент, если хочешь. И этот несчастный додик, ярчайший представитель антропофауны нашей страны, есть мой подопытный кролик.
- Послушай, ну нельзя же до такой степени ехидничать!
- Ехидничать можно. Главное – не утконосить.
- Нет, ну ты просто органически не перевариваешь критику! Ты бы хоть раз согласился с тем, что тебе говорят! Что за такой болезненный страх оказаться неправым?!
- Дело не в правоте.
- А в чем же дело, мать-то твою, а?! – Она аж приседает на постели от возбуждения.
- А дело в том, что если в одной комнате сидят десять человек, один из них прав, а остальные девять срать хотели ему на голову, то грош цена такой правоте.
- Ох, и сукин же ты сын, Олег… И я, кажется, уже просто жить без тебя не могу…
- Иди ко мне, любимая.
Через двадцать минут мы снова готовы к словесной перестрелке. И она задает, наконец, свой самый провокационный вопрос.
- А религия?
Я молчу. Мне неохота говорить на эту тему. Тем более - с ней. Тем более - на фоне ее совершенных ножек. Тем более - когда я абсолютно счастлив. Но она настаивает.
- Ну скажи, ты веришь в бога?
- Знаешь… если бы даже верил, то никому бы об этом не сказал.
- Значит, не веришь…
- Имею полное право.
- А почему не сказал бы? Ведь люди нуждаются в истинных пастырях. Кто-кто, а уж ты-то стал бы папой римским!
- Ага… или богом, как тот еврейский мальчик. Спасибо, не надо.
- Ведь ты же любишь славу.
- Она бывает разной. И потом… кто его знает, есть бог или нет. Если да, то спекулировать на его существовании – полный кретинизм. Если нет, то это – либо еще больший кретинизм, либо абсолютная подлость. К тому же возникает масса вопросов: кто он такой, в какой форме и сущности, и что ему от нас надо на самом деле? Непонятно. Может быть, он, действительно, уже давно умер. Или ушел. Или ушли. А мы всё пыжимся. Нет уж. У меня дел полно, а времени и так мало.
- Что ж теперь, людям и в бога нельзя верить?
- Ну, прекрати. Как говорится, верьте, во что хотите, хоть в пугало огородное. Главное – посевы мои не топчите. К тому же, у религии есть вполне определенная психотерапевтическая функция. Люди ведь смерти боятся до жути. И одиночества тоже. И бессмысленности. А категория жизни после смерти дает надежду на светлое будущее. В некоторых конфессиях при этом вообще понятия греха не существует. Сиди себе, пей пиво да в носу ковыряй. Но это все не по мне. Скукотища страшная.
Она задумывается и вдруг мягко и совсем некритично сообщает:
- Ты знаешь, отец нам всегда говорил: «Не торопитесь верить в бога. Сначала поверьте в себя».
- У тебя замечательный папа. И мне очень нравится, что ты его постоянно цитируешь.
- Странно. Я думала, тебя это должно раздражать, ты должен ревновать, возмущаться.
- Я бы возмущался, если бы ты все время цитировала маму.
- Вот те на! Тёщефобия?!
- Не фобия…
- А что же, в самом деле!?
- Гм… Твоя мама здесь вообще не причем. Просто когда девушка по жизни ссылается на мать, - значит, мать является педагогическим и политическим авторитетом в семье, а отец – тряпка, подкаблучник. Матриархат, называется. Девушка, следуя данной модели, тоже будет постоянно ломать своего мужика, что не принесет счастья ни ей, ни ему. Впрочем, это довольно глубокая тема…
- Нет уж, выкладывай до конца! Я уже поняла, что ты еще и половой шовинист!
- Какой… прости?
- Ну… ты предвзято относишься к женскому полу, считаешь, что тетки генетически, интеллектуально и социально ниже мужиков.
- Молоко.
- Чё?
- Мимо, говорю. Попала пальцем в небо. Есть социальное разделение ролей, и тот, кто ему не следует, обречен на вечный раздрай в семье. Мужчина – органический, естественный глава семьи. По крайней мере, у большинства млекопитающих так заведено. Против природы не попрешь. Точнее, восстание против нее оборачивается цивилизационным бардаком, который приходится затыкать моралью.
- Еще раз и медленно.
- Короче говоря, женщина создает тепло и уют. И не только домашний, но прежде всего внутренний, для плода. Однако при этом она не создана для обеспечения общественной безопасности и выживания. Слишком уязвима. Для этого есть мужчина. Такое разделение практиковалось изначально, пока не наступила эпоха морали, либерализма, эмансипации, гей-парадов и прочей антицивилизационной ереси. Но мужик все равно исторически лучше соображает, что полезнее для клана, семьи, рода. Тетки же пусть рожают здоровых детей и растят их в атмосфере любви и доброты. На самом деле, изначально им большего и не надо.
- Ага! Отлично! Добропорядочный, респектабельный, трезвый семьянин, не совершающий ошибок, все предусмотревший и четко следующий установленному жизненному ритму! О, боже, скукотища какая! Это еще хуже, чем толстопуз с пивом на диване перед телевизором! То есть вам, мужикам, подавай изюму, а мы - второй сорт, да?
- Хы! Нет, конечно. Женщина также имеет право на интригу в мужчине, на загадку. Просто развлекаться можно, когда самое главное решено. Хотя мужчина, весело, агрессивно и творчески решающий проблемы, – на вес золота по сравнению с занудными перестраховщиками, с которыми вся жизнь пройдет мимо. В конце концов, ну, что за мужик без чувства юмора, без авантюризма, без выдумки! С ума сойдешь от скуки, это я прекрасно понимаю. Но я ведь о другом говорю. Дело в том, что однажды вкусив власти над сильным полом и с удивлением узрев, как весь мир вместе со всеми мужиками вращается вокруг них, бабы уже не смогли отказаться от этого наркотика. Запретный плод, мать его… Вспомни «Пиратов Карибского моря». Типажи - только мужские, а девка - всего одна, которая в результате становится-таки королем пиратов, и всем приходится плясать под ее дудку.
- Но там же была еще Калипсо!
- Слушай, ну ты не путай божий дар с яичницей! Она ж богиня, ёптыть, а мы говорим об обычных тетках. К тому же под ее дудку тоже все заплясали под конец.
- То есть, ты хочешь сказать, каждый сверчок…
- Ну нет, конечно! Я хочу сказать, что женщины разучились быть просто матерями. Они хотят быть владычицами морскими. И тот факт, что у вас в семье папа всегда был за главного, говорит мне о том, что и ты сможешь спокойно воспринимать авторитет мужчины в семье.
- Водолеев, ты что, предложение мне делаешь?
- Ну-у-э…
- В субботу идем знакомиться с моими родителями!
- Бля…
Однако мне даже самому было интересно, прав я оказался насчет ее папы с мамой или нет. Поэтому субботы я не боялся.
Александр Николаевич и Лариса Сергеевна оказались именно такими, какими я себе их представлял, с точностью до оттенков. Отец – высокий, чернобровый, усатый, еще не совсем седой бывший вояка. Мама – все еще симпатичная, светлоглазая, добрая и интеллигентная женщина с мягким взглядом и кошачьими движениями. Для приличия я сначала сделал вид, что слегка стесняюсь, но позволил себе аккуратно отпустить пару шуток, чем вызвал заинтересованную улыбку матери и одобрительную ухмылку отца.
Бухла на столе не было, чему я несказанно обрадовался. Не хотелось бороться с соблазном опрокинуть вместе с папой пару рюмок и показать, какой я веселый парень. Готовила мама очень вкусно, поэтому «Е2-Е4» я провел с набитым ртом, чем весьма порадовал Ларису Сергеевну, потому что она «редко готовит столь сложные блюда». Я совершенно законно поглощал пироги и салаты, тем более что треп шел мало меня касающийся и позволяющий мне просто вежливо слушать и смущенно улыбаться, когда речь заходила обо мне. К тому же – всем начинающим алкашам на заметку - с набитым желудком проще справляться с желанием выпить. Наконец, папа спросил про моих родителей, и я понял, что прием пищи окончен. Впрочем, я рассчитывал еще нагрузиться десертом за чаем.
- Так что ж, Олег, значит, вы журналист, - продолжил допрос отец. – Боретесь за правду? Или как все?
- Саша! – Мама всплеснула руками.
- Боюсь, что как все, - пресек я эту вспышку сострадания. – Но не потому, что мне не дорога правда.
- Интересно. - Александр Николаевич застучал пальцами по столу. – Это как же понимать?
- Ну, во-первых, я работаю в автомобильной журналистике. А там, если напишешь правду, то издание лишится заказов на рекламу. Так что, это, скорее, рекламный бизнес, чем журналистика в привычном смысле. Работаю, зарабатываю на жизнь, и ладно.
- Интересная работа?
- Первый год, возможно. А потом… Нормальному человеку это быстро надоедает. Есть, конечно, настоящие фанаты своего дела, но таких - единицы. В основном же, все стараются сделать карьеру. Как и везде. Поэтому, даже если захочется похулиганить, редактор все равно вырежет крамолу, потому что он тоже кредиты выплачивает.
- Хм… Печально. А во-вторых?
- А во-вторых… Знаете, правда - как искусство. Если она нужна обществу, то будет журналистика. А если нет, то будет рекламный бизнес.
- Да-а… Это уж точно. Я всегда говорил, что нужен социальный заказ! – Он чуть глаз жене указательным пальцем не выколол. - А если никому ничего не нужно, то ничего и не будет. Ха! А вы как хотели?!
- Саш, успокойся!
- Я спокоен!
- Совершенно верно. – Я вдруг так уверенно вставил свои пять копеек, что все посмотрели на меня, как на телеведущего. – Только вот проблема в том, что для того, чтобы был общественный заказ, нужно общество. А вот тут-то у нас как раз… черная дыра.
- Нет общества? – откликнулся папа. - А-а, понимаю… Нет общности, общего видения, общего отношения. Кто в лес, кто по дрова. Верно, верно!
- Так что, я думаю, политологам и социологам, прежде чем воздух сотрясать, лучше бы задуматься над реконструкцией ценностей. Музыкантов там каких-нибудь промоутировать, поэтов, киношников. Помните, как раньше было? Люди искусства всегда были рука об руку с властью, и не потому что при кормушке. Это… не то, чтобы даже четвертая власть…
- Это волхвы, - изрек вдруг Александр Николаевич. Я даже осекся.
- Очень точно! - Я постарался придать своему тону максимум уважительности и минимум заискивания.
- Позабыли мы свою историю, - вздохнул он.
- Большинство из нас, скажем так, - в тон ему ответил я.
- Но в том-то и беда, что это демократическое большинство и делает погоду. Все вокруг понимают, что бардак, но никто ничего не хочет делать, - продолжил он песнь декаданса.
- Потому что… - тут я чуть не ляпнул, что свинье нравится в дерьме валяться, но сдержался. – Потому что им и так неплохо, так зачем что-то менять.
- Перед предками стыдно, вот что обидно! Хотя и это сейчас уже не актуально, - еще горше вздохнул папа.
- А вот тут позвольте с вами не согласиться, - я постарался вернуть его к жизни. – На мой взгляд, вопрос генеалогии с каждым годом будет становиться все острее.
- Это почему же?
- Знаете, зачем, я думаю, нужно знать свою родословную хотя бы на семь колен?
- Полагаю, в целях генетической чистоты, - приосанившись, ответил Александр Николаевич. - Чтобы исключить риск инцеста и вырождения.
- Да, это в генетических целях. Но есть еще и другая необходимость, касающаяся личности, воспоминаний, самоидентификации.
- О, да… Я вас понимаю. Сейчас с этим большой кризис. Молодежь ничего не хочет знать о себе. И таких иванов, родства непомнящих, миллионы…
- Лет через двести эта беда станет еще острее, когда возникнет проблема тестов на отличие между человеком и киборгом. Когда роботам начнут имплантировать воспоминания.
- Как глубоко вы копаете, однако! – Он, наконец, не выдержал и расхохотался. - Пожалуй, соглашусь с вами. Действительно, кто будет больше знать о себе и о своем роде, на того будет падать меньше подозрений!
Лариса Сергеевна посмотрела сначала на мужа, потом на меня, и, наконец, повернулась к дочери:
- По-моему, они спелись.
- Тебе тоже так показалось? – смешливо-тревожно ответила дочь.
- Хорошо, что Олег непьющий, а ты уж пять лет как завязал, - сказала Лариса Сергеевна мужу. – А то я представляю, до чего бы довели эти кухонные беседы.
- Не боись, Сергевна, не в этом счастье! Хотя… по полтинничку сейчас не мешало бы…
- Папа, прекрати!
- Спокойствие, только спокойствие! – снова рассмеялся Александр Николаевич. – Учебная тревога.
Я по-британски повел бровью. Кажется, я понял, что же на самом деле чувствовал Штирлиц в окружении своих друзей из гестапо.
Наконец, мы снова наедине, если не считать беспечных в субботний вечер прохожих. Мы решили пройтись по Чистым прудам перед тем, как юркнуть в метро. Иногда приятно почувствовать себя кровным москвичом, как в «Москве слезам не верит» или «Я шагаю по Москве». Хотя когда еще теперь Москва снова станет такой же, как в этих фильмах? Мир остался прежним, но…
Но мы с ней не думаем о грустном. Мы мечтаем о большом доме за городом, о детях, о том, как будем ездить заграницу всей толпой. Как иностранцы будут удивляться тому, как нас много и какие мы счастливые. Будут спрашивать, кто мы такие, а мы с гордостью будем отвечать, что русские. А иногда мы будем их разыгрывать и косить под местных, и они будут удивляться еще больше. А потом мы поедем на Камчатку или на Северный полюс. А может быть, на Эльбрус или на Байкал. В общем, куда захотим, потому что времени и денег будет навалом, потому что я скоро обязательно разбогатею, и все смогут жить в свое удовольствие.
Внезапно наши мечтания прерывает ниоткуда взявшийся ураганный ветер. Он срывает листья с деревьев, ломает ветки, пытается заодно раздеть и нас, но мы сопротивляемся, спрятавшись за рекламный щит. Вдруг ветер смолкает, и его сменяет водопадный ливень. Мы скрываемся под раскидистой липой. Она визжит от восторга, а я вдыхаю полной грудью долгожданную свежесть и запах мокрой пыли. Дождь прекращается так же внезапно, как и начался. Как будто он просто пролетал мимо, спеша к тем, кому он нужнее. Ну и ладно. И на том спасибо.
Однако ливень успевает залить все тротуары огромными глубокими лужами, которые с недовольным рокотом устремляются в стоки.
- Как же мы пойдем?! – звонко и счастливо восклицает она.
- Я понесу тебя, любимая! – отвечаю я и подхватываю ее на руки.
Я бегу по лужам и чувствую себя настоящим Муми-троллем. Как будто у меня на руках глупенькая и отчаянная Малышка Мю, которая каталась по морскому льду на коньках, но тут вдруг начался ледоход. Я несу ее к берегу, но коварные льдины качаются, брыкаются и норовят сбросить меня в ледяную воду. И мне нельзя останавливаться, иначе я потеряю равновесие. И я бегу со всех ног, только и успевая перепрыгивать со льдины на льдину. Но на берегу в купальне горит свет, и вот я уже вижу, как Туу-Тикки вышла к воде с чашкой подогретого сока для героя. Она старается держать спокойствие, но я вижу, что Туу-Тикки заметно нервничает и волнуется. За меня.
Но я не уроню свою Малышку. И я буду нести ее столько, сколько потребуется. И у меня хватит сил на сотни таких морей и океанов. И пусть будет холодно и трудно. Но впереди горит свет в купальне. И нас там ждут с нетерпением.
***
- БУФ-Ф-Ф!!! – хлопнула за нами массивная парадная дверь.
- И больше чтоб здесь не появлялись! – Ящероподобный охранник не смог отказать себе в удовольствии еще разок высунуть свое рыло и хрюкнуть нам вдогонку.
- Пошел на ***, чмо ****ое!
- Ты чё сказал, бля! – Он сделал вид, что сейчас спустится к нам по ступенькам.
- Все нормально, все нормально! – Катя попыталась успокоить одновременно его и себя. – Мы уходим!
Я, оказывается, уже еле волочил ноги. Когда ж я успел так нажраться?
- Олег! Боже мой, ты можешь идти ровно, я и так еле тебя тащу! О господи, я тебя таким никогда еще не видела!
- Приятно познакомиться!
- О, боже! Это невероятно! Нет!!! Только не падай! Потерпи, уже близко. Такси!
Слева перед глазами мелькали огни ночной Москвы, а справа я чувствовал на себе ее взгляд. Сейчас соображать не было сил. Я понимал, что произошла херня, но лучше этим вопросом было заняться с утра и, желательно, после опохмелки.
Утром Катя сбегала в магазин за бутылкой и принесла мне в постель сто грамм и стакан компота из сухофруктов. Она терпеливо ждала, пока я приду в себя, чтобы спросить, наконец, что это вчера было.
- А что, собственно, было? – Заметно полегчало, и мой тон даже мне самому показался немного игривым.
- Ты что, ничего не помнишь?
- Ну, так…
- Ты помнишь, как вырывал микрофон у певца?
- Ох, ёпт…
- Что с тобой вчера произошло?
- Ну, Кать… Ну, нажрался, со всяким ведь бывает.
- Не знаю… По-моему, так не всякий может. Ты делаешь это настолько неповторимо, что становится страшно. И часто с тобой такое? Ты же меня убеждал, что способен себя контролировать! Зачем ты докопался до мужика с соседнего столика?
- Это… который с двумя телками сидел? А я до него докопался?
- Да. Ты захотел вдруг выяснить, что это за девушки рядом с ним.
- И он мне не двинул в табло?
- Нет. Потому что ты успел ему двинуть первым. Это уже в конце было, за что нас, собственно, и выгнали. И если бы ты не назвал охранника «невероятно смышленым шимпанзе», мы бы просто спокойно ушли. Хорошо, что избитый тобой мужик не стал двигать телегу. Это, кстати, оказались его жена и сестра. Да, забыла тебя поблагодарить за праздник. Спасибо, славная была первая годовщина нашего знакомства.
- Катюх, ну чего ты. – Я нежно взял ее за руку и попытался притянуть к себе. Хотелось ласки.
- Олег, подожди. Я хочу знать, ожидать мне еще подобного или нет? Ты понимаешь, что я испугалась! Ты ведь был невменяем, с тобой невозможно было говорить!
- Эх-х… Ну, не могу я наступить на горло собственной песне! Это даже не хобби. Это призвание - быть совестью народа! А когда выпью, мне хочется выйти в люди. Обычно я за ними просто наблюдаю, и мне этого, вроде, достаточно. Но стоит только… ох-х… короче, не давай мне пить! А то во мне сразу просыпаются педагогические наклонности.
- Ха! Ничего себе Макаренко! С бутылкой в руке! Мессия из подворотни!
- Ну, ты уж… Из подворотни… - Я обиженно надулся.
- Ну, ладно. – Она притянула меня к себе за плечи и поцеловала в макушку. – Только пообещай, что больше не будешь меня так пугать.
- Родная, прости меня, пожалуйста. Невозможно все время быть на стреме, когда-нибудь каждый может облажаться. Я буду стараться.
- Хорошо. Кушать хочешь?
У меня вдруг стало так тепло на душе.
- Послушай, Катька… Вылей-ка ты остатки бухла в раковину, ага?
Она улыбнулась и поцеловала меня в губы.
Продержался месяца, наверно, четыре. Это называется умным словом «рецидив». Если пошло-поехало, то пока все не выгорит, не потушишь.
У меня случился очередной День рожденья. Я заказал большой стол в отличном ресторане, но все помещение снять мне было не по силам. Можно было, конечно, уединиться в маленькой кафешке, но очень хотелось пафоса. Вокруг нашего стола приютились столики поменьше, за которыми отдыхали незнакомые нам посетители заведения.
Поначалу все было, как обычно. Но я довольно быстро нагрузился. То ли закусывал плохо, то ли печень за зиму ослабла… Короче, уже через пару часов мы перешли на личности. И хотя фактически все это было в шутку, но со стороны выглядело весьма тревожно. Полозов со своим двоюродным братом Володькой Вьюрковым тоже быстро расслабились и нахлестались текилой до красных глаз. Причем жрали они ее, как водку, без всякой соли и лайма. Про Годю вообще молчу. Этот просто тихо сидел и идиотски лыбился, пытаясь заплетающимся языком кокетничать с моей девушкой. Даже Кулаков так раздухарился, что его жене приходилось постоянно дергать Сашку за пиджак.
- Погоди, милая, - отбрыкивался он. – Нет, вот ты мне скажи, Олег. Чем ты занимаешься, а?
- Что ты имеешь в виду? – На самом деле я уже еле сдерживался. Я знал, что Кулаков сейчас начнет меня воспитывать при всех, критиковать мое безделье, что я до сих пор не стал известным музыкантом и так далее. И это он, который и сам, являясь талантливым композитором, сочинившим под сотню песен, не менее прекрасным образом вынужденный вносить свою лепту в удвоение ВВП и нетленную корпоративную культуру на должности какого-то там замдиректора по персоналу.
- Ну, хорошо. Ты, наконец, встретил свою любимую девушку, принимается. Тогда где дети-то, а?! Мы хотим понять, чем ты занят?
- Саш, ну хватит! – снова попыталась вмешаться его половина.
Меня тоже начало это все бесить, потому что Сашка затеял разбор полетов при моей девушке. Ладно бы нам было все еще по двадцать два. Но сейчас-то зачем этот спектакль устраивать? Хуже всего было то, что Катя, увидев, что я не могу остановиться, тоже стала вливать в себя двойные дозы.
- Зачем ты так много пьешь, Мю? – тревожно спрашиваю ее.
- Хочу с тобой сравняться, чтобы понять, что в этом такого полезного и созидательного.
- Кать, ну хватит! Не надо тебе, я прошу. Нет в этом ничего хорошего.
- Тогда зачем ты опять себе наливаешь?
- Ну, видишь, вон Снетков хочет тост сказать. У меня ж День рожденья!
- Ну что ж, это и мой праздник тоже.
Спустя короткое время Кулакова снова понесло, и я все-таки не выдержал:
- Да что ты все со своим Ницше! Я вот, например, Есенина уважаю, как философа. Тоже мужик был толковый, между прочим!
- Да мудак он, твой Есенин! Декадент ***в! Чё он добился-то в результате?!
- А чё твой Ницше добился?! Что его на вооружение Гитлер взял?!
- Слышь, ты не передергивай! Ты знаешь прекрасно, что Гитлер палку перегнул, потому что параноиком был и мнил себя мессией!
- Да, и поставил на карту судьбу двух великих арийских народов, в результате чего оба оказались в жопе вместе с твоим Ницше!
- Твой Есенин в жопе еще раньше оказался!
- Ну, это полный ****ец! – тут вдруг мрачно, своим глубоким грудным голосом произнес Макс Снетков. – Подрались как-то Ницше с Есениным. Такого даже Хармс не придумал бы на обдолбанную голову!
За соседним столиком сидели какие-то чуваки быковатого типа, которые уже давно с веселым интересом наблюдали за нашей перепалкой. Одного из них угораздило заржать над Максовской шуткой. И тут началось.
- Чё ты ржешь-то, бля? – Я уже летел на бреющем полете. – Ты хоть понял что-нибудь?
- А ты что, самый крутой что ль здесь?
- Не. Я просто умнее тебя.
Вскочили сразу трое. Между мной и этими бычками сразу возникли наши. Раздавались крики «Хорош, хорош, мужики!», «А чё он, бля!», «Иди сюда!» и тому подобное. Я кричал бычкам, что готов с каждым из них по очереди один на один сразиться, но только на улице. Они отвечали, что до этого дело не дойдет, потому что они меня прям здесь замочат. Охранники, видя, что драки пока нет, услужливо не вмешивались в развлечения клиентов. Обстановка накалялась. Кулаков пытался образумить бычков своим обаянием, и когда уже казалось, что инцидент исчерпан, я отмачивал очередную шляпу, из-за чего у тех происходила новая вспышка агрессии. Гвалт постепенно перерастал в демонстрацию.
- Да что ж ты творишь-то, сволочь!!!
Все вдруг замолкли и тупо уставились на Катьку, которая завопила так, будто кто-то тонул на ее глазах.
- Малышка, успокойся! – Я вдруг даже немного протрезвел.
- Да когда ж ты сам-то успокоишься?! Чё ты из себя корчишь?! Есенина, ****ь?! Да никакой ты не *** моржовый! Ты дерьмо собачее! Ты хоть на секунду можешь подумать о ком-то другом, кроме себя?! Да ты посмотри вокруг! Ты все просрешь ради этой долбанной славы! Ради того, чтобы вокруг тебя вечно бегали твои шавки! И ты готов сдохнуть ради этого! И ты сдохнешь! Сдохнешь!!! Как все твои идолы, сгинешь в одночасье, а эти твои сраные друзья разбегутся, когда из тебя живого будут вытаскивать кишки на потеху толпе!!!
- Катя! – вмешался Кулаков. – Катя, не надо, умоляю, этого пафоса! – Он сделал запоздалую попытку ее успокоить. Я уже разозлился на Катьку, и мне хотелось запустить в нее чем-нибудь. Под руку попался персик, но он впечатался в затылок Кулакову. Уставшие и обозленные Кулаков и Окунев в ответ схватили меня за руки с двух сторон.
- Звезда моя! – Меня понесло. – Наконец-то ты показываешь себя во всей красе! Какое слово! Какая высота! Давай, жги, моя красавица!
- Мудак ты несчастный!
- Я тебе всю жизнь испортил! Ах-ха-ха!!!
- Заткнись, ****ь такая! Алкаш! Мразь!
В меня полетела тарелка со стола, но Катька, к счастью, промахнулась. Между мной и ней самоотверженно встал Годя с бутылкой в руке. Следующая тарелка попала точно в пузырь, он раскололся и залил водкой Годины брюки в районе паха. Третий снаряд рассек ему бровь и сломал нос в седьмой раз. Годя упал. Меня держали за руки, но никто не мешал атаковать ей. И она с разбегу засадила мне ногой по яйцам. Никто к ней даже не посмел притронуться. Я стек, как Вицин в «Кавказской пленнице», заботливо поддерживаемый Моргуновым и Никулиным. Она отбежала к столу, чтобы подыскать новое оружие. Бычки уже не думали на меня наезжать и стояли в полном ахуе. Один из них вдруг пришел в себя, подбежал к Катьке и схватил ее за руку в момент, когда она собиралась метнуть в меня пустую бутылку из-под шампанского. Видя, что на мою девушку нападают, я резко выпрямился. Кулаков и Окунев разлетелись в стороны, а я, споткнувшись об Годю и волоча ноги и расставив руки как зомби, стал неумолимо надвигаться на бычка. Он вдруг обернулся и резко пригнул голову. Мой кулак, просвистев у него над ухом, попал Катьке прямо в лобешник. Она упала без сил, я брякнулся на колени, а бычок быстро отполз на карачках…
И тут вдруг все стихло. Все оцепенело уставились на нас с Катей. Я потрогал ее пульс.
- Врача-а-а!!!
Так громко я не кричал еще никогда в жизни.
Однако лобная кость у моей возлюбленной оказалась, как у кабана. Реанимация ей не понадобилась. Зато Годя снова оказался под капельницей. Впрочем, этот гуттаперчивый мальчик уже буквально через три недели жрал в Абхазии местную чачу. Мне же пришлось выложить всю зарплату на подарки Катьке, чтобы загладить вину. Впрочем, ей были нужны не подарки.
Как я позже осознал, технически все это выглядело как коррекция на графике котировок. Временное улучшение при общем падении. Помутнение сознания на фоне прогрессирующей энцефалопатии и личностной деградации. Ценностная апатия, неврастенический нарциссизм, утрата смыслов, суицидальная тенденция и синдром навязчивости.
Я не пил еще месяца три. Но стоило только Кате уехать на недельку с родителями в Пятигорск, как я моментально ушел в загул. Все-таки надо было ехать с ними. Нет, ****ь, я не хочу там с твоими стариками всю неделю обсуждать будущую семейную жизнь!
Короче, это было похоже на постстресс. Когда во время длительного отсутствия бессознательно ожидаемого стимула накапливается потенциальная гиперреакция. Если по-русски, то это называется - дорвался. Знаете, как закодированные алкаши начинают бухать, когда срок вышел!
Конечно, Катька не была моей кодировкой. Я искренне ее любил и хотел на ней жениться. Но старые друзья-демоны всегда только и ждут, когда ты расслабишься. Как говорится, дракон дремал, терпеливо подкарауливая свою добычу. Гонококк вышел из анабиоза после начала активной половой жизни хозяина. Или как тот джин, который, просидев сто лет в лампе, сказал: «Кто меня выпустит, того сделаю самым могущественным человеком на земле». Просидел еще двести лет и процедил сквозь зубы: «Кто меня выпустит, тому ничего не будет». Просидел тысячу и подумал: «Убью».
Когда она вошла в квартиру, то даже не стала раздеваться. Она оглядела место ледового побоища, пустые бутылки (как же так-то я забыл дату приезда, а?), меня, взъерошенного и немытого, в одних трусах сидящего на диване перед телеком. Посмотрела мне в глаза долгим взглядом и устало присела на табуретку.
- Мю… прости, я тут… расслабился немного. Ты это… не сбегаешь за бутылкой, а? Мне надо выйти из запоя, а тут, бля… короче…
- Нет, Олег, я не сбегаю.
- Ну, да-да… я понял… Да эти козлы все меня не отпускали с дачи! Мол, останься еще на денек! Потом приехал дядька там один очень крутой, типа меня послушать и, может, спродюсировать. Пришлось опять бухать, ёпт, с ним. Ну, а как же иначе?
- Ты хоть на работу ходил?
- Я взял… за свой счет.
- Олег, ты что, не видишь, что происходит?
- Ну, прости, Малышка. Ну, я щас приду в себя. Ну, хватит, пожалуйста!
- Это уже третий раз, Олег.
- Ну и чё, бля! Вон, выйди на улицу, посмотри, как они бухают! Вот это алкаши! Третий раз! Чё ты возомнила-то? Что можешь мной командовать что ли?!
- Это сейчас не ты. Не мой любимый Олежка.
- А я ваще не твой! Я ничей! Я свободен! Поняла? Я-а свабоде-э-эн! Словно п-тица в небес-сах!
Она встала. Я знал, что сейчас произойдет, но не сдвинулся с места. Не потому что не мог двигаться. А потому что все это было уже бесполезно. Она направилась к выходу, а я потянулся за бутылкой, выжал оставшийся полтинник в стакан и мутно посмотрел ей вслед.
Она вдруг резко остановилась и обернулась. Я успел увидеть только первую слезу из тех, что она должна была пролить сегодня вечером. Перед тем как хлопнуть дверью, она сказала:
- Да, ты - ледокол. Самый настоящий атомный ледокол. Только ломаешь ты не лед холодности и твердолобости, окружающей нас. Ты ломаешь тот лед, на котором сам и стоишь. То, что тебе с такой любовью и щедростью дает судьба. Ты всякий раз безжалостно разламываешь этот мощный фундамент на осколки, а потом просто прыгаешь со льдины на льдину, чтобы удержаться на плаву. И единственная твоя цель - во что бы то ни стало отыскать другую льдину, на которую можно было бы перепрыгнуть. Да, ты скачешь, как Муми-тролль, но только вовсе не несешь ты на руках замерзающую Малышку Мю, и никто не стоит на берегу около купальни и не ждет тебя с чашкой подогретого сока. Так ты и прыгаешь в сером холодном сумраке наедине лишь со своей ледяной и колкой гордостью.
Больше я ее никогда не видел.
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы.
Для вашей глупости и злобы
Имели вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры; -
Довольно с вас, рабов безумных!
Во градах ваших с улиц шумных
Сметают сор, - полезный труд! –
Но, позабыв свое служенье,
Алтарь и жертвоприношенье,
Жрецы ль у вас метлу берут?
А.С. Пушкин. «Поэт и толпа».
ЧАСТЬ II
DOWN AND UP
***
После того, как ушла Катя, я окончательно стал запойным. В 29 лет. Если раньше запои я позволял себе только по особым случаям, то теперь это стало обычным делом.
Отныне я не мог уже, как когда-то в юности, нахлестаться и накуролеситься, а на следующий день, как ни чем не бывало, пойти и сдать норматив по физкультуре. Мне даже было не под силу просто протошнить весь день с головной болью, полностью оклемавшись к вечеру. Подростковая алкогольная интоксикация ушла в прошлое, потому что печень моя научилась ловко превращать ацетальдегид в ацетат. Зато оказалась под ударом сердечнососудистая, которая теперь требовала продолжения банкета из-за недостатка алколоидов, местные поставки которого сильно урезались ввиду неограниченного импорта. И приходилось похмеляться, чтобы не крякнуть от инфаркта. Но грамотная похмелка – это, извините, целая наука, которую постигают годами. Поэтому уделом профанов навсегда останется старый добрый запой.
Наступила эпоха, когда я мог запросто не выйти на работу, сказавшись больным, или пробухать все выходные, начиная с вечера четверга, а выкарабкиваться из запоя уже в понедельник на работе, каждые полтора часа бегая в кабак махнуть полтинник.
- Ты бы хоть поел чего-нибудь, Олежка! – сетовала наша «замша». Хорошо еще, что коллектив и руководство у нас были привычные ко всему. Настоящие журналисты. Помню, захожу я после репортажа в редакцию часов в восемь вечера, а там, оказывается, у кого-то ДР был. Почти все разошлись, только сидят и треплются еще человека три самых стойких. А на своем рабочем месте спит Никита Козловский, тоже алкаш тот еще. В принципе, ничего бы необычного, если бы он отдыхал, сидя на стуле. Но парень предпочел с комфортом растянуться прямо на полу под своим столом. Компьютер работает, его кто-то по аське выстукивает, а он видит седьмой сон. Тут из своего кабинета выходит главред Лёня Косулевич, обнаруживает под столом Никиту и говорит:
- Бля, народ, вы охуели что ль совсем?! – Голоса разговаривающих стихают. - А если сейчас директор зайдет? Ну-ка, посадите его на стул сейчас же! Вот так… хорошо… бутылку уберите… и карандаш в руку засуньте. Вот так, нормально.
И пошел домой. Он был непьющий.
ЛЮБИМЫЙ ГОРОД
Вы говорите: «Слава богу,
Покамест твой Онегин жив,
Роман не кончен – понемногу
Иди вперед; не будь ленив.
Со славы, вняв ее призванью,
Сбирай оброк хвалой и бранью –
Рисуй и франтов городских,
И милых барышень своих,
Войну и бал, дворец и хату,
Чердак, и келью, и харем
И с нашей публики меж тем
Бери умеренную плату…».
А.С. Пушкин. «В мои осенние досуги…».
Как раз в то время у меня и начался период затворничества. Но заперся я, скорее, не в квартире, а в своем городе, которому не хватило места в Москве. Цивилизация бесцеремонно вытеснила его за МКАД, не снизойдя даже до того, чтоб хотя бы формально причислить к столице. Так я и жил в 50 метрах от Москвы, хотя считался жителем Московской области, благодаря чему удостоился от столичного сноба Годи ласкового титула «лимита».
Нет, на работу я, конечно, ходил. Но практически перестал общаться со своими университетскими друзьями. Все были заняты проработкой комплекса тридцатника, поэтому виделись мы порой реже, чем раз в год. Зато дома я имел обширную аудиторию. На моей улице до сих пор еще живет постепенно редеющая кучка парней, застрявших своими лучшими годами где-то в девяностых. Бывшие бандюки, воры, наркоманы и тунеядцы, а ныне просто алкаши и полубомжи. Хотя иногда в этой тусовке появлялись и настоящие странники. Слезы участкового, как я их называл.
Дорога к дому лежала аккурат через круглосуточный магазин, который я старался проскакивать на полном газу. Когда же приходилось проходить мимо пешком, то кто-нибудь обязательно меня окликал. И тут начиналась схватка со слабостью, которую удавалось выиграть лишь в половине случаев. И стоило только зацепиться с ними хотя бы на пару бутылок пива, как это непременно кончалось либо на дереве, либо у кого-то в грязной квартире, либо в отделении милиции. Потому что после пива мы шли за водкой, потом я, естественно, бежал за гитарой и горланил до четырех утра. Менты, которых вызывали жители окрестных домов, как правило, забирали троих: гитариста, самого бухого и добровольца. Самого бухого сбрасывали в трезвяке, а я с добровольцем отсиживал положенные полчаса в обезьяннике, после чего мы еще минут сорок шли по тихому утреннему городу и трепались за жизнь.
Этот бардак замечательно иллюстрирует анекдот про мужика, который пошел выносить мусор в трениках и майке и не вернулся. Жена неделю искала его по моргам и больницам, а потом смирилась. И вот через месяц раздается звонок в дверь. Она открывает, а там он, оборванный и грязный. Она радостно кричит: «Вася!» и тянется к нему, а он ее отстраняет и говорит: «Не-не. Я за гитарой».
Однажды мама мне рассказала, что как-то раз - когда я был помоложе и еще не знал этого анекдота - пошел вечером погулять и не было меня до пяти утра. Наконец, заскрежетал ключ в двери. «Ну, слава богу», - подумала мама, которая так и не сомкнула глаз, волнуясь за меня. Но я прошел в свою комнату, взял гитару из шкафа и опять ушел. М-да… Сейчас так жалко маму. Но тогда мне все это казалось ерундой.
Я знал, что это не жизнь, но ничего не мог с собой поделать. Ведь люди – они как роботы. Им нужна программа, и когда ее нет, то ты хоть кол на голове теши и об стенку бейся. Однако когда я лез на дерево, а пьяные девки внизу трезвели от страха, то мне казалось, что что-то, все-таки, происходит. Я забирался на самую верхушку, исполнял «оле-оле, Россия вперед» и скатывался обратно. А на следующий день Славик Бизонов, местный авторитет, прослышав про мои подвиги, вправлял мне мозги. Особенно он не любил, когда я в пьяном виде набивал свою машину полную чудиков и гонял всю ночь по городу до самого выхода гаишников.
Вообще-то в своем городе я куролесил с юного возраста. Кроме покорения деревьев, еще я любил по пьяни залезать к себе домой на четвертый этаж. Балконы соседних подъездов в нашей хрущевке располагались спаянно друг с другом. Обладая элементарными навыками скалолазания, эти четыре этажа легко можно было преодолеть. Балкон у мамы всегда был открыт, поэтому я мог зайти в квартиру, особенно не беспокоя ее сон. Как-то раз в период затворничества я возвращался поздно вечером домой и, вспомнив о своих похождениях, решил тряхнуть стариной. Спокойно преодолел все препятствия и толкнул окно остекления балкона. Оно почему-то не поддавалось. Я огляделся вокруг и сообразил вдруг, что на дворе-то, оказывается, зима, и балкон, естественно, замурован напрочь. Хуже всего было то, что сил на спуск обратно уже не было. Алкоголь постепенно начал выходить из организма, и мороз вдруг накинулся на меня, как бешеный пес. Собрав остатки воли в кулак, я спустился на этаж ниже и постучался к соседям с третьего. Дверь открыл немногословный парень, снимавший здесь квартиру со своей девушкой.
- Брат, - говорю я, сидя на перилах его балкона, как Карлсон. – Слушай, выпусти меня в подъезд, а? А то я, блин, забрался, а там у меня закрыто, оказывается, а сил слезть уже нету.
Говорю, а сам сквозь шторы вижу, что в комнате, в постели, лежит его девчонка уже в неглиже и смотрит телек. Не, думаю, не разрешит.
- Сейчас же покиньте, пожалуйста, нашу территорию, иначе мне придется вызвать милицию, - спокойно так он мне говорит.
Меня вдруг такая злость взяла. Ну, ладно, скажи, что у тебя там жена голая, я бы понял. А то милицию, ****ь! Нашу территорию, ёптвоюмать! Но ничего не поделаешь, перелез на соседний балкон. А там жил старичок один с собачкой по имени Рекс, которых я еще с детства помнил. Дядечка оказался более покладистым. Сразу вошел в положении, не задавал лишних вопросов. Даже чаю предложил. Спрашивал про маму с папой, сообщил, что Рекс давно умер и так далее. Помню, я тогда еще подумал, что странные у нас, у русских, бывают поводы, чтобы пообщаться с соседями. Впрочем, у шведов, по всей видимости, тоже.
В редакции ко мне относились снисходительно, потому что я писал очень быстро и всегда жарил как в последний раз. Главред аж выбегал из своего кабинета, чтобы поржать вместе со всеми, а «замша» меня постоянно цитировала и ставила в пример молоденькой стажерке, с которой у меня – слава зайцев! – ничего не получилось. Эта 19-летняя девочка однажды серьезно так мне сообщила, что если я думаю, что она всю жизнь будет за мной бегать и таскать меня пьяного домой, то я глубоко заблуждаюсь.
Короче, я мог пропасть на несколько дней, а потом вдруг заявиться и за день сдать весь недельный норматив по материалу в номер. Хотя, что греха таить, редакторше моего отдела частенько приходилось прикрывать мою задницу. Но я находился в душевном анабиозе, поэтому воспринимал все это, как должное. Иначе, наверно, не выжил бы. В первые несколько месяцев после Катиного ухода я и по-трезвому гонял на машине так, будто хотел, чтобы что-нибудь случилось. И случился вылет в овраг на скорости 100 км/ч с двойным переворотом. Спас ремень безопасности. После этого я успокоился и ушел в себя.
Было так тоскливо и противно, что иногда я даже таскал пузырь с собой в сумке. Есть в этом что-то по-русски надрывное – прямо в вагоне метро в час пик отвоевать себе полметра свободы, достать из сумки бутылку, приложиться к ней секунд на пять, а потом стеклянно так посмотреть в пустоту, машинально закручивая пробку. Где-нибудь в Европе народ, наверно, охренел бы. Но наш человек реагировал адекватно. Мужики смотрели понимающе, дамы – сострадательно, студенты – с любопытством. Лишь для одних пожилых теток открывался повод пофлудить на тему «куда мы катимся». Я безучастно, но пристально смотрел на них глазами белой мыши, отчего у них пропадала всякая охота ругаться.
Однажды, помню, я так увлекся, что пробухал со своими друзьями-бомжами почти неделю. Нет, ночевал я дома, конечно. Но когда просыпался от гнетущего запойного депрессняка, хотелось побыстрее выбежать из замкнутого пространства, купить бутылку, запивку, сигарет и снова уйти от пустоты. На улице уже, как правило, меня поджидала инициативная фокус-группа. И стоило только начать движуху, как остальные незаметно подтягивались, как парковые воробьи на семечки, так что даже толком не поймешь, откуда они узнавали про раздачу слонов. Чутье, наверно, развилось, как у служебных собак.
Вечером, уже окончательно потеряв рассудок, я водил к себе домой самых достойных из них, чтобы показать «Гладиатор» в режиссерской версии, клипы AC/DC в тьюбе или просто поиграть свои новые песни. Потом они оставались у меня ночевать. А днем приходил меня навестить мой старший брат, который с удивлением спрашивал:
- Олег, это кто у тебя там в той комнате спит?
Иногда я сам искал моих бомжей на улице, и когда не находил их в лютый мороз, то приставал к незнакомой молодежи. Однажды докопался до какого-то 20-летнего паренька в очереди в магазине. Стал уговаривать его со мной выпить. Он ответил, что старшие товарищи послали его за выпивкой, поэтому он не может задерживаться. Я уговорил его взять меня с собой, заверив, что могу охуительно сыграть на гитаре. Так, что у всех уши завянут. Паренек вдруг демонически улыбнулся и сказал:
- А гитара у нас есть! И у нас там умеют играть люди. Не боишься проверки? Ведь если окажется, что ты лох, то я ни за кого не ручаюсь!
Он просто не знал, кто перед ним стоит. Я взял вискаря, сока, закуски, и мы отправились к нему домой. Оказалось, что живут они с братом всего-то через дом от меня. Просто ребята эти были немного из другого поколения, поэтому мы были незнакомы. Да, и давно я уже толком не тусовал в своем городе.
На этот раз я влип серьезно. Оказалось, что в притоне на той квартире тусовалось человек десять агрессивных молодых парней, одна половина из которых была основательно накурена, а другая – с нетерпением ждала алкогольной добавки. Стоило мне только войти в этот вертеп, как мышеловка захлопнулась. Меня обступили любопытные накаченные ребята, которым не терпелось выяснить, что это тут за нахал объявился в их районе. Они слабообнадеживающе разделились на две группы хороших и плохих следователей. Одни кричали, что меня надо расчленить без суда и следствия, а куски сбросить в мусоропровод. Другие говорили, что так неинтересно. И только хозяин квартиры, двадцатидвухлетний Митя, за которым оставалось решающее слово, хитро улыбался и медлил с вердиктом. Наконец, он кивнул своему брату, и тот принес из комнаты гитару. Инструмент оказался неплохой, что значительно облегчало мою задачу. Кроме того, я понял, что здесь действительно ценят искусство, поэтому решил не паниковать раньше времени.
Настроив гитару, сначала я попробовал поиграть с ними в кошки-мушки и предложил сыграть что-либо на их вкус. Кто-то захотел «Мурку», кто-то - Гребня, но хитрый Митя сказал:
- Не, так мы не поймем, насколько ты крут. Ты сыграй то, что сам считаешь нужным, а мы посмотрим.
В ответственных случаях, когда передо мной стояла задача сначала поразить, а затем и влюбить в себя слушателей, я начинал с песенки Трубадура «Куда ты тропинка меня привела», при этом стараясь насколько возможно придать своему голосу тембр Элвиса. Девушки, как правило, сразу валились с копыт, а мужики начинали галдеть и требовать еще что-нибудь. В данном случае мне нужно было выиграть время, чтобы плавно подвести аудиторию к песням собственного сочинения, с которыми людей сразу знакомить не рекомендуется, а лучше сначала разогреть чем-нибудь популярно-кричательным.
Я был настолько в ударе, что несколько этих крепких и серьезных парней сразу же свалились с копыт, в то время как другие потребовали что-нибудь еще. Как сказал когда-то наш однокурсник Артур Муравьев, если бы эту песню спел Элвис Пресли, то ее знал бы весь мир, но поскольку ее спел Онуфриев, она стала достоянием республики. Короче, это был беспроигрышный билет, и я его разыграл. И только один Митя сидел, скрестив руки на груди, и лукаво улыбался. Впрочем, ему от меня уже было не уйти.
Я высыпал на них шквал своего творчества, сопровождая номера программы веселыми шутками, анекдотами и байками. Я был безжалостен, как Золотая Антилопа. Я хотел добить их настолько, чтобы у них навсегда пропала охота заигрывать со странными незнакомцами. Я хотел, чтобы они закричали: «Довольно! Довольно»!
И они закричали. Человека три уже откровенно встали на мою сторону и требовали от остальных меня отпустить. Но у пары отморозков все еще чесались кулаки. Митя продолжал улыбаться, но улыбка его стала скорее растерянной и удивленной, чем агрессивной и ужасной. Я же, развалившись в соломенном кресле, обнаглел и завел свою старую песню. Я учил их жизни, грозил им пальцем, воспитывал и увещевал отеческим тоном. Наконец, эта шайка юных разбойников, грезящих бандитской романтикой, задумалась сначала об общественных и семейных ценностях, а затем и о красоте. И только один бычок все еще продолжал размахивать руками и требовать применения насилия. Видимо, он перемешал ганджи, виски и еще какой-то хрени, в результате чего из него попер бобер.
Но его, к счастью, всерьез не воспринимали. И мне, как старичку де Бюсси, стало казаться, что я все-таки выберусь отсюда. Но вскоре я сам спровоцировал резкий поворот событий. Мне захотелось поиграть с огнем, и я предложил им сразиться в армрестлинг. Сначала я положил Митю, потом еще пару ребят, но на бешеного бычка сил уже не хватило. Он завалил меня на обеих, после чего стал надо мной насмехаться. Я обратился к хозяину дома с требованием наказать обидчика, который не соблюдает законов гостеприимства. Это и было моей ошибкой. Когда я заговорил о каких-то правилах, то надо мной заржали все. Меня это взбесило еще сильнее. Я обиделся и сообщил, что больше не желаю находиться в их обществе. На что Митя ответил мне тоном, каким бы он разговаривал со своей женой:
- А куда это ты собрался? Пойдешь, только когда я скажу!
Это было последней каплей. До этого я еще мог воспринимать ситуацию, как забавную и слегка экстремальную. Но тут дело коснулось моей чести. Я сделал короткий разбег в два шага и нанес ему свой любимый маэ-гэри в грудь. Митя совершил незабываемый полет в дальний угол комнаты, после чего моя честь была восстановлена. На меня, конечно, сразу же набросились со всех сторон и принялись колотить, как попало. Однако мои пиар-усилия не пропали-таки даром. Я все же успел сформировать свой фан-клуб в этой занюханной шарашке. Мои поклонники отбили меня довольно быстро, так что я остался практически цел и невредим. Но дальше произошло самое удивительное. Митя, выбравшись из кучи коробок, банок и стульев, поспешил подойти ко мне, обнять, как брата, и сообщить, что отныне его дом открыт для меня в любое время.
С тех пор эти ребята стали моими хорошими друзьями, а Митя, встретив меня на улице, иногда даже кричит:
- О, вот он! Олег Водолеев, герой нашего города!
Впрочем, забулдыжничал я не только на улице и в четырех стенах, с надрывом и слезами. Надо отдать должное, я мог делать это и достаточно красиво. Когда настроение становилось получше, а денег в кармане – побольше, я выходил в свет. Излюбленным времяпровождением было сидеть за барной стойкой и учить молодых барменов жизни. В своих самых любимых местах я мог торчать с обеда и до закрытия. Одной интернет-кафешке реально делал дневную норму по бухлу в течение месяца. Сначала выпил у них весь «Флагман», потом – «Русский стандарт», и когда остался только «Абсолют», решил подыскать другое лежбище. О некоторых из этих замечательных ребят я и сейчас вспоминаю с веселым и дружеским чувством.
В полуденные будни в барах и кабаках дышится довольно легко и свободно. И у персонала всегда есть время пообщаться, тем более что работенка у них, прямо скажем, не настолько творческая, чтобы не хотелось от нее отрываться. Бармены, официантки, менеджеры залов – все с удовольствием слушали мой слегка разгоряченный треп и услужливо делали вид, что я говорю нечто невероятно мудрое. Впрочем, меня не особо волновали их реакции, потому что я записывал свои ценности на их подкорку. Через месяц-два большинство из них становилась моими поклонниками. Мне было радостно и приятно возбуждать в молодежи желание быть неповторимыми и честными. У барменов даже рука не поднималась меня обсчитывать, а официантки хватали меню и бежали ко мне, едва заметив мою фигуру у входа. Хотя и знали, что меню не понадобится. Они были настолько мне преданы, что пару парней из-за меня даже уволили.
Когда я заходил в свой кабак, то сначала смотрел на смену персонала. Если сегодня в этом месте работали люди скучные и безответные, я шел в другое заведение, благо их стратегический разброс по местности позволял это делать без серьезных потерь во времени. За что, кстати, я и люблю большие торгово-развлекательные центры. Во-первых, всегда есть выбор, где посидеть и с кем по****ить. А во-вторых, для разнообразия можно сходить в кино или пообедать в фаст-фуде. Опять же, ассортимент широк.
В моей интернет-кафешке сформировалась целая команда, для которых мой приход был настоящим праздником. Веселый парнишка-официант, зарабатывающий себе на обучение; серьезная, но не без слабых мест барменша лет двадцати пяти; и совсем молоденькая менеджерша, младшая сестра хозяйки заведения, не желающая ни учиться, ни работать.
Меня встречали радостными улыбками и без слов исполняли волшебное «как обычно». А обычно я начинал с сотни и газированной минералки с двумя дольками лимона. Витамин С и вода – первое, о чем наутро спохватывается замечтавшийся организм. Затем я заряжал автомат обоймой из полтинников и отстреливался до поллитра. Расплачивался, обещал вернуться, обедал, смотрел кино и вновь занимал позицию, покидал которую уже вечером, порядком нахлобученный, но вполне адекватный. Никаких скандалов, все чин по чину.
Так вот, обслуживали меня, так сказать, всей семьей. Когда официант был занят, мне подносила сама менеджерша. То есть, она снисходила до того, чтобы чуть-чуть поработать, исключительно ради пары кокетливых словечек в мою сторону. Если же ей было лень, то выкатывали тяжелую артиллерию. Из своего бастиона выбиралась барменша и, колыхая роскошной грудью, с обворожительной улыбкой подходила к моему столику со свежими боеприпасами в своих сильных, но нежных руках. Я представлял ее себе Рыжей Соней, а себя самого – Конаном-Варваром.
В целом, я великолепно проводил время, совмещая возлияния со звонками по работе. У моего начальства, таким образом, создавалось необходимое впечатление, что я при деле и на стреме. В кафешку постоянно заходили парикмахерши и продавщицы бутиков, которым каждый час нужно было принять дозу кофеина и никотина. И тут начинался целый спектакль соблазнений и очарований. Девчонки, кстати, там были хоть куда. Одна мадам так зачастила, что я относительно этого сделал недвусмысленный вывод и плотно повис у нее на ушах.
Надо сказать, что для таких парней, как мы, нет большего удовольствия, чем излить свою душу молчаливой девушке с милой улыбкой. Помню, однажды нам с Годей из-за проблем с билетами пришлось застрять в одном провинциальном областном центре. Пока мы осматривали достопримечательности, самыми достойными из которых оказались цены на пиво и беляши, Годя так нахлестался, что пришлось нанять носильщика с тележкой, чтобы транспортировать его к поезду из зала ожидания. Однако часа за три до отъезда, когда делать было уже совершенно нечего, Годя отважно предложил найти местных проституток.
- Где ты их будешь трахать-то сейчас? – резонно спросил я.
- А зачем? – не менее резонно ответил он. – Просто повисим на ушах. Все равно они здесь копейки стоят.
Так вот я был так откровенен с этой дамочкой, что она постоянно высказывала серьезные опасения за сухость своих трусиков, хотя при этом не двигалась с места по сорок минут, забивая на работу. Я безжалостно описывал ей то, что сделаю с ней сначала спереди, а потом и сзади, как я буду терроризировать ее часы на пролет, как мы будем выдумывать с ней всякие невероятные фокусы. Кончалось все это, естественно, плотным парковым кустарником, потому что осуществить прелести моих картин во всей полноте не хватало терпежу.
Когда у девчонок было много работы, я читал официанту лекции по социологии и философии. Он мужественно и уважительно выслушивал весь тот бред, что я нес, а потом, чтобы сменить тему и избавиться от меня хотя бы на пару минут, предлагал «повторить». Знал, что я не смогу отказаться. Но справедливости ради отмечу, что парень он был отличный. Как-то раз я сидел в кафе и сильно скучал. Моих парикмахерш не было, и я решил поиграть в официанта. Чем я хуже них-то, верно? Для осуществления данной затеи мне нужен был этот безотказный мальчик. Я подозвал его и в двух словах обрисовал стратегию. Он сначала немного ломался, но потом согласился, из чего я заключил, что паренек-то был не робкого десятка. Он передал мне свой фартук, поднос и меню. Я экипировался, оглядел поле битвы и решительно зашагал к пожилой тёте, устраивающей поудобней свои телеса около компьютера. Я спросил, чего она желает. И надо ж было случиться такой невезуке! Она сказала, что ей ничего не нужно, и она просто пришла посидеть в интернете! Мне стало так обидно!
- Ну, как же, - спрашиваю. – Даже чайку не попьете?
- Нет, спасибо.
- Может быть, минералки?
- Послушайте, молодой человек! – Она повернулась ко мне с самими серьезными намерениями, но, осекшись, уставилась за мою спину. Я медленно обернулся и узрел хмурый взгляд хозяйки заведения. Это ж надо ж было ей решить проведать свой бизнес в самый ответственный для моей жизни момент! А может быть, я стал бы официантом! Но нет, всегда обязательно найдется тот, кто отобьет у нас всю охоту к добропорядочной жизни. Хуже всего было то, что бедного паренька за это в результате уволили, а мне всего лишь сделали предупреждение, что если еще раз, то я стану персоной нон грата. Жалко, конечно, мальчишку, но что делать. Зато он доказал свою храбрость.
Был у меня также в фаворе бар, где я любил посидеть за стойкой. Барменами там были отличные, неглупые парни, уровень общения с которыми от прочих мест отличался на порядок. Пожалуй, одним из самых выдающихся ребят был Дима Летов. Он даже утверждал, что является очень дальним родственником известного музыканта. Насчет сходства с лидером «Гражданской обороны» я ничего определенного сказать бы не смог, но вот Лайам Нисон он был вылитый. Такой же высокий, блондинистый и спокойный ковбой, счастливый обладатель мужественной горбинки на носу. К тому же скалолаз, мечтающий покорить Эльбрус, Эверест и еще какую-то самую ужасную скалу в мире. По-моему, достойная мечта для 21-летнего мужчины. Не знаю уж как там насчет родства с самим Летовым, но вот свою альпинистскую надежность он доказал.
Памятуя наши споры с моей возлюбленной, я решил проверить, можно ли найти творческую жилку в человеке, который ни поведением своим, ни родом занятий, ни общим впечатлением на подобные мысли не наводит. Я предложил Димону сочинить для меня коктейль, который еще никто и никогда не предлагал ни в одном баре. Димон почесал репу и сказал:
- Хм… Что ж, это можно попробовать. У меня даже есть пара наметок. Как-то размышлял об этом на досуге.
- Давай сделаем так. – Я решил ему немного помочь, но в то же время интеллектуально напрячь. – Я буду тебе давать творческое задание, согласно которому ты должен подобрать букет.
- Идет.
Я видел, что ему самому интересно сыграть в эту игру. Я заметил это по азарту и уверенности, которые зажглись в его взгляде. Забавно, но факт: в последствие я предлагал эту игру другим барменам, и реакция была совершенно разная. Это - чтобы вы не думали, что все бармены одинаковые. Один просто сделал вид, что занят. Другой посмотрел бараньим взглядом и спросил: «Так вы будете заказ делать или нет»? Третий нервно захихикал и спрятался от меня за служебной дверью. Как в том анекдоте, когда шли по лесу треугольник, домкрат и жопа. Был у них кусок мяса, и ночью его кто-то сожрал. Наутро домкрат и жопа стали спорить друг с другом по этому поводу и подрались. А треугольник загадочно улыбнулся и убежал в лес.
Так вот Димон-скалолаз нисколько не растерялся. Я описал ему свои мечты о лете, легкости, свободе и свежести и дал минут десять, чтобы сосредоточиться. На выходе я получил алкогольный напиток, вкуснее которого, пожалуй, никогда и не пробовал. Если, конечно, учесть, что органолептические свойства алкоголя меня мало интересуют и вообще я не любитель коктейлей. Вот точный рецепт приготовления того чуда, которым Димон меня откровенно поразил.
«Муравей», 200 мл
Campari, Martini bianco, Bacardi, розовый сироп Monin, спрайт, минеральная вода, 3 дольки лимона, 2 вишни, 2 трубочки.
Легкий летний напиток, не бросающий в пот и не срывающий башню, но, напротив, нежно освежающий и ласкающий чувства. Пьется удивительно легко. Но мягкий букет алкоголя при этом постепенно создает томное ощущение неги и легкого бриза. Аперитивы ненавязчиво, но настойчиво делают свое завораживающее дело, в то время как ром услужливо напоминает о том, что этот коктейль – алкогольный. Сироп придает романтичный розовый цвет, спрайт подслащает жизнь, а минеральная вода не дает напитку стать приторным.
Картину завершают два глазика из вишен, нос и ушки из лимонных долек, а также усики из трубочек, одна из которых загнута, а другая легкомысленно приподнята, словно бровь озадаченного юноши. Натуральный Флик.
Распробовав сие произведение искусства, я был настолько ошарашен, что мне захотелось проверить парня на честность. К тому же не терпелось продолжить эту замечательную игру. Я решил усложнить задачу.
- Хорошо. Даже превосходно. Но хочется чего-то необычного… какой-то композиции. Ну, например… О! Слабо изобразить «Трех медведей»?
- Хм… Как их будут звать?
- Э-э… пусть это будут Гризли, Коала и Панда! А? Да, и вот еще что. «Муравей» - это, скорее, пляжный коктейль. А поскольку мы собрались на медвежью охоту, то и коктейльчики эти должны быть, как выстрелы.
- Хорошо, сейчас что-нибудь придумаем.
Пока он думал над столь сложной задачей, я сходил пообедать в мою любимую тошниловку. По приходе меня уже ждал первый залп.
«Гризли», 50 мл
Kahlua, whiskey.
Коктейль для настоящих ценителей таежной охоты и первозданной родины североамериканских индейцев. Виски говорит о том, что вы добропорядочный джентльмен, умеющий неплохо обращаться с классическим огнестрельным оружием, в то время как кофейный ликер напоминает о сладкоежке, на которого вы собрались поохотиться. Приняв этот согревающий и в то же время не дающий расслабиться напиток, вы сосредотачиваетесь на цели, тем более что гризли – не их тех, кто спокойно прощает причиненное беспокойство.
Невероятно просто. Настолько просто, что простому бармену узреть подобную простоту весьма непросто. Завалив гризли, я отправляюсь в погоню за коалой.
«Коала», 50 мл
Kahlua, коньяк.
Чуть больше любви и сострадания. Нежный и доверчивый детеныш коалы так и ластится к вам в руки. Пусть лучше ваш выстрел будет сделан из фоторужья. И пока веселый и забавный коала шуршит ветвями эвкалипта или листьями пальмы в попытке добраться до сочных сладких плодов, мы постреляем из лука по спортивным мишеням. И наградой за доброту нам будет австралийская экзотика, так контрастирующая с донельзя урбанизированной Европой.
И правда, стрелять по такому беззащитному и безобидному зверенышу картечью – неоправданная жестокость. Просто нашлепаем ему по попке. А для полного отчуждения от серой реальности восточноевропейского мегаполиса отправимся в бамбуковые леса Китая.
«Панда», 50 мл
Kahlua, Tequila, мятный сироп.
Для тех, кто уже немного забылся, кофейный ликер напоминает, что мы охотимся на медведя, который к тому же обитает в густых зеленых зарослях. Растительный аромат текилы неумолимо затягивает нас в самую чащу, и вот, когда мы уже вплотную подобрались к объекту нашей охоты, мятный сироп сообщает, что мы собираемся пристрелить отчаянного вегетарианца. Известно, что панда может за день поглотить до 30 кг бамбука. Фотографируемся на фоне символа Всемирного фонда дикой природы и возвращаемся на родину.
- Ловко же ты укрощаешь медведей! – не удержался я от восторженного подхалимажа.
- Всякие вершины приходится покорять, - скромно изрек он в ответ.
- Задание выполнено! – констатирую я.
- Спасибо. Но ведь это еще не все, - останавливает меня Димон.
- В смысле?
- Вы вернулись на родину, так?
- Ну да…
- В русскую сказку.
- А-а…
- В сюжете которой кого-то не хватает, да?
- Маши.
- Прошу!
«Маша», 200 мл
Jin Tonic, Martini rosso, яблочный сок, 5 вишенок.
После утомительной охоты в хвойном лесу, вы возвращаетесь в избушку, где гостеприимная хозяюшка уже растопила баньку, приготовила ужин и согрела постель. Теперь остается лишь расслабиться в объятиях простой русской женщины, подышать яблочным ароматом ее нежного тела и полюбоваться румяными щечками. Ожерелье из вишенок придает коктейлю полное сходство с вашей мечтой.
После «Маши и медведей» мне уже нечего было хотеть. Я признал, что творческого человека не так-то просто рассмотреть с первого взгляда, а так же и то, что неважно, какая у тебя фамилия. Главное, что ты сам собой представляешь. Димон очень обрадовался высокой оценке. Он был в ударе, поэтому ему захотелось вбить последний гвоздь. На этот раз я предоставил ему полную свободу. И в продолжение сказочной темы он предложил еще один пакет-коктейль под названием «Сестрица Алёнушка и братец Иванушка». Чего еще пожелать измученному славянофилу на дне декадентской ямы…
Аленушка, 200 мл
Kahlua, Beylis, кокосовый ликер, ананасовый сок.
Если вы привели в ресторан свою подружку, предложите ей побыть героиней русской сказки. Свежесть и сладость березовой рощи так и зовут журчанием родника и пением малиновки. Кокосовый аромат настроит на мысль о парном молочке, а ананасовый сок не даст обилию углеводов сделать свое недоброе дело.
Иванушка, 50 мл
Tequila gold, whiskey, jin, перец черный молотый.
Пока ваша очаровательная подружка наслаждается прелестью русской природы, вы заряжаете свой кольт гремучей смесью. Вряд ли она поймет, если вы, опрокидывая одну рюмку за другой, станете оправдываться тем, что хотели попробовать всего понемногу. А потому, забивай орудие всем, что есть на борту, Иванушка, ведь времени совсем мало! Черный перец, как особая примета, заявляет, что вы не просто застенчивый конопатый паренек из соседней деревни, а самый настоящий охотник за головами.
Мужественно отдегустировав все эти маленькие шедевры, я пустился сочинять стихи официантке Верочке, милой русской красавице с Поволжья. Мне было ее безумно жалко, но в то же время в ее лице я гордился всеми нашими женщинами. Работать месяц без выходных, в 21 год имея на руках маленькую девочку да еще и без мужа, это достойно уважения. Однако стихи получились немного не такими, как я ожидал. Видимо, припомнилось то, что несколько дней назад она отказала мне в просьбе проводить ее вечером домой.
Им не понадобится сало,
Ведь ты в жару не голодна.
И петь им также не пристало,
Ведь ты устало холодна.
Твоя холодная улыбка
Подарит им лишь лед и боль,
Но ты, пленяя их ошибкой,
Сыграешь снова свою роль.
Я написал это восьмистишие на клочке бумаги и романтично так сунул Верочке в руку. Но мне не хотелось смотреть на ее реакцию, поэтому я быстро расплатился и отправился на поиски приключений. А на следующий день беднягу Димона за наши выкрутасы уволили, поскольку наименований таких в прейскуранте попросту не числилось. Это было еще одним доказательством того, что Дима Летов не соврал.
Приключения не заставили себя долго ждать. Уже через полчаса после выхода из бара я кокетничал с очаровательной, но примерно тупенькой продавщицей из бутика. Как ни странно, у нас завязался роман. Видимо, потому что задница у нее была одна на тысячу. Как-то раз я даже не пил весь день, чтобы отвезти ее после работы домой на машине. Мы долго целовались перед подъездом, она говорила, что уже практически рассталась со своим парнем, а я думал, как бы развести ее на секс без нравственных последствий.
Однажды я сидел в одном из своих кабаков, и вдруг позвонила она, чтобы пригласить меня в гости к ее подружке, которая жила со своим бойфрендом. На часах было уже к закрытию, поэтому я, недолго думая, собрался, расплатился и пошел на улицу ловить тачку. По пути мне было наказано заехать в магазин и купить текилы. Объездив полгорода в поисках этого экзотического напитка, который почему-то не продают в придорожных ларьках, мне пришлось согласиться на литр виски и двухлитровую колу. Помню, заплатил бомбиле вдвое больше, чем мы успели накатать. У него аж руки тряслись, когда он брал купюру, видимо, от страха, что я передумаю.
Когда я приехал на квартиру, оказалось, что бойфренд подружки – просто какой-то мутный чел гастролерского типа, который, как водится, начал меня прощупывать на вшивость. Пришлось потратить на него значительную долю психологического усердия, чтобы сначала усмирить его самцовые инстинкты, прежде чем заняться моей продавщицей. Мы напились с ним в знак взаимоуважения, в результате чего… стыдно даже признаваться… произошла натуральная студенческая история. Только на этот раз я, действительно, просто хотел затащить девушку в постель, а потом как-нибудь от нее отбрыкаться. Но вискарь, видимо, был иного мнения на этот счет, поэтому подложил мне свинью.
На следующий после этой вечеринки день я зашел в знакомый бутик. Моя продавщица радостно меня встретила, о чем-то перешепнулась с напарницей и отправилась со мной покурить. Мы с ней поболтали и договорились встретиться вечером в кафе. Все это время она вела себя как-то странно. Стеснялась, глупо шутила и кокетничала.
Короче, уселись мы с ней в кафешке. Я сижу и думаю, что пора бы уже переходить к решительным действиям, потому что непонятно было, сколько еще вискаря я должен пожертвовать на строительство храма любви. В общем, я решился и довольно недвусмысленно заявил, что пора бы нам уже закрепить нашу дружбу в постели. Реакция ее была просто ошеломляющей. Она отодвинула стакан с соком, встала, взяла сумочку и вышла из кафе. Я торопливо расплатился и выбежал следом.
Еще долго я смеялся над собой после того, как она рассказала мне, что же случилось на самом деле тем вечером. Оказывается, этот литр мы вылакали в два рыла с бойфрендом. А пока мы там мерялись членами, девчонки скучали в соседней комнате. Но я добрался-таки до своей попастенькой и весь остаток ночи - ох-хо-хо! – признавался ей в любви, уверял, что никогда не встречал такой обворожительной и умной (!) девушки, и вообще намекал, что, в принципе, готов жениться, если что. М-да… и тут такое! Пошли, мол, трахаться сейчас же по этому поводу! Даже у продавщицы бутика случился когнитивный диссонанс от такой динамики моего настроения. А ведь эта глупышка по-настоящему поверила, что я готов на ней жениться, чтобы переспать. Но реальность оказалась гораздо примитивнее, чем ее мечты.
Такой вот роман-коктейль, бля.
***
Отдельного упоминания заслуживает история со Светой из Липецка, особенно, если учесть, сколько было потрачено сил, времени и денег на попытку обрести счастье там, где его не может быть по определению.
Среди моих уличных собутыльников один персонаж был совершенно особенным. Недоброжелатели заочно прозвали его не иначе как Сеня Краснорожий, хотя полное имя его было Семен Владленович Снигирев, чем сам он несказанно гордился. А особенного в нем было довольно много. Один только Орден Красной Звезды за Афган чего стоил. Вообще-то он был человек со сложной судьбой. Понятно, что по-другому алкашами не становятся, но Сене, действительно, пришлось хлебнуть несчастья. Причиной своих страданий по большей части, конечно, являлся он сам, но главное то, что у нас с ним было много общего. Во-первых, он тоже когда-то пережил потерю красавицы-жены, которая ушла от него в рассвете лет. Ну, а во-вторых и в-главных, он тоже играл на гитаре и сочинял неплохие песни. Стиль его, конечно, был далек от моего, но тут уж, как говорится, рыбак рыбака. Так вот с ним мы частенько уходили в загул на пару, что вызывало несказанную ревность у всех остальных.
История про Светочку начинается у подъезда моего дома, когда я вышел на улицу с целью найти похмелку. Ситуация отягощалась тем, что все деньги были пропиты, а зарплата еще не капнула на карточку, хотя сроки уже подошли. На лавочке у моего подъезда сидели Сеня и еще пара страждущих. В числе их имущества я обнаружил пластмассовые стаканчики и початую бутылку дешевой водки. Завидев меня, они приветливо замахали и заулыбались. Я поздоровался и признался, что надо выпить. Мне тут же начислили двадцать грамм.
- Э-э-э… - промычал я.
- Спокойно, - со знанием дела охладил мой пыл Снигирев. – Первая во время похмелки должна быть маленькой. Потом продолжишь, если понадобится еще.
Мне, разумеется, понадобилось. Когда тебя трясет, до качества спиртного нет практически никакого дела. Через полчаса я уже балагурил о какой-то херне, на что Семен изрек:
- Ну вот, попала капля на язык! Тебе больше не надо, ты уже похмелился.
Я не обиделся, но понял, что он прав. То есть, что хрен с ней с похмелкой, можно еще денек побухать. Я подмигнул Сене, и мы благополучно отвязались от балласта.
- Ну, давай колись, - потребовал он объяснений.
- Короче, пошли сходим в торговый центр. Может, мне зарплата капнула на карточку.
- А если не капнула?
- Ну, блин, значит, не капнула.
- Ладно, хрен с тобой, у меня, в принципе, есть еще сотня на бутылку.
Мы благополучно добрались до цивилизации, и я подошел к банкомату. Вот тут-то и начинается страшная часть этой истории, вспоминая которую, я до сих пор хватаюсь за голову, ужасаясь от осознания собственной природы. Даже Снигирев – тот еще циник и рас****яй - но даже он признавался, что я сильно дал маху.
Короче, набираю пин-код и проверяю баланс. И мои глаза вдруг начинают болезненно вылезать прямо на лоб. Это было так заметно, что даже Сеня заволновался за мое здоровье.
- Чё, хреново? За бутылкой сбегать?
- Не-не, все нормально…
- А чё ты?
- Смотри сам, - говорю и показываю ему на табло банкомата.
Он неуверенно подходит, смотрит на огненные цифры и переводит непонимающий взгляд на меня:
- Ну, круто. А я-то здесь причем?
- Но этого не может быть! Здесь сумма почти на три моих зарплаты! Этого просто не может быть! До Нового года еще три месяца, это не премия и не бонус! Это… какая-то ***ня!
- То есть, ты хочешь сказать, что ты этих денег не должен был получить?
- Ни при каких обстоятельствах!
И тут Снигирев произнес слова, которые в трезвом виде вызвали бы у меня в лучшем случае смех, а в худшем – желание расколотить об его ****ьник стул из «Кофе Хауз». Но на четвертый день запоя, когда хочется только продолжать гульбанить, а на все остальное забить толстый и длинный болт, воспаленный мозг хватается за любую возможность узаконить творящийся в нем бардак. И я поверил Снигиреву. А сказал он следующее:
- Я понял! Это банковская ошибка! Снимай срочно все деньги, бери на всякий случай чеки, и уёбываем отсюда!
- Бля! – откликнулся я. – Раз такое дело, то я хочу новую гитару купить!
- И у меня к тебе просьба будет.
- Давай, все, что хочешь!
- Купим проституток.
- Вау! Непременно, тем более что у меня никогда не было проституток!
- Серьезно, что ль?! Ну, тогда сам бог велел!
Короче, понеслась. Банкомат чуть не подавился. Мы тут же положили по сотне баксов на мобилу, приняли по двести вискаря в ближайшем кабаке и пошли покупать гитару. Я тщательно выбрал инструмент вместе с чехлом, заплатив такую сумму, которую я никогда бы не выкинул на это дело. Скорее бы пропил. Но раз деньги халявные, то можно жировать. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что прохерачил тогда за два этих несчастных дня и поездку в Рим на двоих с девушкой, о чем так мечтал, и полный комплект снаряжения для подводной охоты, и новую байдарку.
Но тогда меня перло от других вещей. До вечера еще была куча времени, поэтому мы двинули в центр. На Манежной площади мы с Сенькой устроили концерт, по очереди передавая друг другу гитару. Я орал Курта Кобейна, а он лобал Цоя. Вокруг нас собралась огромная толпа молодежи, девчонки так и бросались нам на шеи. Вот какую уверенность в себе придают мужчине деньги! Так, может быть, и стоило там остаться? Познакомиться с парой студенток, закатить с ними в маленькое путешествие на теплоходе по Москве, доплыть до Воробьевых гор, трахнуть их в парке, а потом всем вместе отправиться в гостиницу? Но нет. С кем поведешься, того и наберешься. Сказано, ****ей - значит, ****ей! У меня от всей этой кутерьмы случился такой волевой паралич, что Снигирев буквально вил из меня веревки, хотя, конечно, палку не перегибал, потому что я мог обидеться, и тогда халява для него испарилась бы с такой же досадой, как утренний эротический сон старого простатитника.
Все наше со Снигиревым приключение проходило под девизом «Хоп! Ла-лай-ла!». В то время из каждой подворотни звучала песня «Лето» малопонятной группы Чи-Ли. Никто не мог определить, в каком стиле они играют. По замазкам вроде бы хиппи, но не хиппи – это точно. Впрочем, это было неважно, потому что иногда, как оказывается, чтобы стать народным артистом хотя бы на месяцок, достаточно написать всего лишь одну стоящую композицию. В любом стиле.
Петь нужно было с таджикским акцентом, хотя в оригинале, по всей видимости, это был закос под прибалтийскую непринужденность. Главное, не стоило вдумываться в текст, потому что фишка этой песни была совсем в другом.
Лето взяло в руки краски
Хочешь желтой хочешь красной
И зеленой по аллеям бродить
По полночным синим серым
И далеким самым белым
Облаков-кочевников ловить
Хоп!
Ла-лай-ла!
Хоп!
Ла-лай-лай-най-нагай!
Лето взяло в руки краски
Это было точно в сказке
Было с нами так не повторить
Ветер вдруг листву уносит
И стучится в окна осень
И зовет с собою краски смыть
Хоп!
Ла-лай-ла!
Каким-то своим неуловимым подтекстом эта песенка жарила по самым нежным стрункам души, которые оголяются в конце сентября, когда уже начинает подступать грусть по уходящему теплу, но впечатления от летних приключений пока не улетучились. Когда еще хочется продолжать гулять, вместо того, чтобы уже начинать готовиться к сессиям и годовым отчетам, убирать урожай и обновлять зимний гардероб. Когда пестреющий всеми цветами радуги окружающий мир напоминает о принадлежности к нации великих поэтов и полководцев, и по этому поводу хочется выпить с первым встречным. Когда все относятся друг к другу с изрядным запасом оптимизма и добродушия, накопивши витаминов и положительных эмоций за период отпусков. И мы подбегали ко всем девчонкам на улице и кричали:
- Хоп!!!
На что они с готовностью отвечали нам:
- Ла-лай-ла!!!
Мы шли по Тверской и заходили чуть ли не в каждый магазин. Купили мне стильную бронзовую цепочку под культуру майя, ему - новый шарфик, и оба обзавелись хорошим парфюмом. Когда стало лень гулять пешком, взяли тачку и доехали до Кузнецкого моста, где зависли в одном известном злачном месте. Я угостил Снигирева Cointreau, а он меня – абсентом. Съели по порции утки по-пекински и бараньи ребрышки. Дело приближалось к вечеру, поэтому мы скоренько поймали тачку и поехали в родной город по гаражам. Два великих русских композитора Олег Водолеев и Семен Снигирев отправлялись на просторы родины, чтобы вдохновиться на новые бессмертные произведения!
- Хоп!
- Ла-лай-ла!
Проезжая по точкам и выбирая девочек, я чувствовал себя реальным девственником, в то время как Сенька ничуть не стеснялся, уверенно торговался с мамками, кокетничал со шлюхами и выбирал их, как арбузы на рынке. Я жутко стеснялся, хотя у самого-то женщин было наверно вдвое больше, причем, нормальных, чем у Снигирева вместе со всеми его шлюжками и чушками. Как я ни старался, но не мог смотреть на них, как на мясо. Каждой хотелось заглянуть в глаза, спросить, как же она дошла до такой жизни. Ну ладно, вот эта, с кривым носом… Но ты-то, красавица, куда ж тебя понесло?! За какими такими благами ты приперлась сюда, в эту безжалостную Москву, чтобы растратить тут свою честь, молодость и здоровье? Наслушалась баек про счастливых девчонок, которые повыходили замуж за клиентов? Насмотрелась «Красотку»? К счастью, у меня хватило ума не устраивать лекцию проституткам. Я понимал, что все это выглядело бы, как минимум, смешно. К тому же мое внимание отвлекла она.
Вся ее фигурка, ее осанка, ее поведение так непреодолимо контрастировали с этим конезаводом! Ее невинные глазки немного испуганно и, в то же время, отчаянно стреляли из-под ресничек в мою сторону, и я уже не мог оторваться от этого взгляда. Пухлые губки так и просились поцеловать их крепко-крепко, а нежные розовые щечки и густые белокурые волосы звали слиться с ней в объятиях грусти и одиночества.
- Как тебя зовут? - решился я, наконец.
- Света, - ответила она таким ласковым голоском, что я чуть не описался от внезапно нахлынувшей нежности.
- Откуда ты?
- Из Липецка.
- Сколько тебе лет?
- Двадцать.
- И сколько же ты этим занимаешься?
- Полгода.
- Понятно… Поедешь со мной?
- М-м… вообще-то я обычно с подружкой…
- Э-э… а без подружки никак? Друг мой вон, видишь, уже выбрал себе девочку…
- Свет, да поезжай, чё тебе! – вмешалась мамка. – Ребята-то хорошие, ничего страшного не случится. Ведь не случится, а?
- Да ну что вы! Конечно, нет! Мы кандидаты наук с университетским образованием! И вообще у нас вон гитара. Сейчас заедем в магазин, затаримся и поедем песни петь!
- Езжай, Свет!
Света посмотрела на свою подружку, и между ними произошел немой разговор. Подружка понимающе кивнула, и Света тихо сказала:
- Хорошо. Поедем. Но вы обещаете, что все будет в порядке?
- Светуль, - тихо сказал я, приблизившись к ней. – Посмотри мне в глаза. Я обещаю, что никто тебя пальцем не тронет против твоей воли. И если ты не захочешь, то ничего не будет.
- Даже так? - она вдруг доверчиво улыбнулась, и бровки ее разомкнулись.
- Именно так, мое солнышко. Ну что?
- Едем.
Я заплатил за обеих девушек, и мы вчетвером, не считая водителя, отправились дальше.
- Хоп!
- Ла-лай-ла!
Бомбиле тому подобная удача, наверно, не выпадет больше никогда. Мало того что мы проехали пол-Москвы и битый час кружили по гаражам, так потом еще простояли минут сорок, ожидая, когда я затарюсь в магазине, и полчаса плутали по району в поисках подходящей гостиницы. Однако получив свою сотню баксов, он попросил еще накинуть сверху триста рублей. Вообще-то, они очень хорошо чувствуют сорительное настроение клиентов. Но я был чересчур добрым в тот вечер, поэтому с улыбкой выполнил его просьбу, взяв обещание, что он приедет за нами утром.
Нам достался шикарный, чистый двухкомнатный номер с телевизором и двумя диванами. Конечно, не парк-отель, но и не клоповник. Девчонки были такими вежливыми и услужливыми, что постепенно их отношение к нам стало полностью очевидным. Их никто ни к чему не принуждал и ни о чем не просил. Они сами разобрали пакеты с продуктами, накрыли на стол, нарезали лайма для текилы, сбегали к администраторше за солью, сделали бутерброды и порезали копченого мяса. Снигирев что-то постоянно горланил, рассказывал всякую чушь, смешил свою девку, иногда хватался за гитару и исполнял какой-нибудь шлягер. Я же не мог оторваться от своей Светульки. Мы всю дорогу с ней целовались, причем начали еще в машине на заднем сидении. Она позволяла мне трогать себя за ляжечки и нежно теребить ее между ног.
В конце концов, Снигирев не выдержал и ушел со своей пассией в соседнюю комнату. Я расстегнул пуговицы на Светиной блузке, оголил красивую, крепкую грудь второго размера и поцеловал ее соски так, что она застонала, как в классическом эротическом фильме, слегка вцепившись пальцами мне в волосы и извиваясь попкой.
- Я хочу поцеловать твои ножки. Прямо пальчики. А поэтому нам надо сходить в душ.
- Но как же я пойду обратно? Ведь нет ни тапочек, ни…
- Я отнесу тебя на руках, и твои ножки нисколько не запачкаются. И я смогу их поцеловать так, как этого еще никто с тобой никогда не делал.
- О, боже… Я хочу этого.
Она расстелила постель, мы разделись и пошли в душ. Мы помыли друг друга, я вылез из ванны и, подхватив ее на руки, отнес в постель. Ее головка доверчиво лежала на моем плече, глазки полузакрылись от блаженства. Она не могла вымолвить ни слова, полностью отдавшись в мое распоряжение. Я поставил ее на четвереньки и сделал все, что хотел сделать с той парикмахершей. Я ласкал ее около получаса, пока она в изнеможении не упала на постель. Один раз даже прибежал Снигирев. Ему показалось, что здесь то ли изгоняют дьявола, то ли кто-то рожает. Так она кричала в исступлении.
Потом я достал презервативы, и мы с ней выполнили все необходимые формальности. И где-то после часа выжимания друг из друга жизненных соков мы окончательно обессилили и для поддержания тонуса налегли на текилу и мясо.
- Ты знаешь… я так хотела, чтобы ты меня выбрал.
- Правда?
- Ты мне сразу понравился, как только вы с Сеней вышли из машины. У тебя такие добрые глаза. Несмотря на то, что ты… в общем, шебутной очень.
- Забавно. – Я начал трезветь, и мне вдруг показалось, что происходит что-то странное. Стали терзать какие-то смутные сомнения и неприятные предчувствия. Я налил себе сразу сотню текилы и бахнул, просто запив соком. По телу снова растеклось ощущение безудержной осени, и я улыбнулся моей Светочке. – Ты такая замечательная. Я даже не ожидал, что… ну… что девушки вашей профессии могут быть такими.
- А таких больше и нет! – Она лукаво улыбнулась, протянула ручку и взяла меня за член. Я моментально возбудился, и мы снова опрокинулись на кровать.
- Хоп! – Голый Снигирев вдруг бесцеремонно прервал наш экстаз. Впереди была еще целая ночь, поэтому я на него не обиделся. И потом, за полтора часа мы все-таки успели соскучиться друг по другу.
- Ла-лай-ла! – честно ответил я ему.
В комнату вошла его половина, одетая в его же рубашку.
- А почему бы нам не выпить? – соригинальничал Сенька.
- Действительно, давайте выпьем, - предложила моя Света. – Олег, ведь ты же тоже играешь на гитаре, да? Спой, пожалуйста.
- Для тебя, милая, все, что угодно, - сказал я и нежно поцеловал ее в губы. Она почти с любовью ответила мне, обняв ручкой за шею.
Мы бахнули еще, и я, наконец, взялся за инструмент. И запел свою самую лучшую, самую романтическую песню. Мне казалось, что так я еще не пел никогда. Подобное случается, когда, будто в припадке эпилепсии, изнутри разом прут все возможные эмоции: любовь, страх, ненависть, сострадание, радость, тревога... Я словно хотел разбередить душу в стене напротив, в столе, в шкафу. Мне казалось, что я могу взорвать весь мир своим пением, стоит только поднажать еще совсем чуть-чуть. Но я нарочно не доводил до крайности, потому что жалел ее. Я не хотел, чтобы она сходила с ума от моего пения. Она была нужна мне живой и здоровой. Когда я закончил, она положила свою головку мне на колени, нежно обняв мое тело.
- Слушай, Лег, а ты Высоцкого можешь? – вмешался в эту идиллию Снигирев. Все-таки он мне завидовал.
- Ни один здравомыслящий артист не станет исполнять песни Высоцкого, - ответил я совершенно без злобы.
- Это почему еще?
- Потому что лучше него самого все равно никто не сможет их исполнить. Так чего ж зря прах гения беспокоить? Слушайте магнитофонные кассеты с его голосом. А моим голосом лучше петь мои песни.
- Ой, а спой еще что-нибудь свое! – Девочки уже напрочь забыли о том, что они ****и.
Непрерывное счастье продолжалось еще часа два, после чего Снигирев снова убежал со своей девушкой в другую комнату, а мы со Светой, уставшие и блаженные, улеглись и просто затихли, обнявшись ногами и руками. Так и заснули.
Наутро, едва осеннее солнце защекотало в носу, я очнулся от сумрачных грез. На душе было так жутко, будто я только что вылез из могилы, куда меня закопали по медицинской оплошности, ошибочно констатировав смерть, хотя это был всего лишь летаргический сон. Я судорожно налил в стакан бухла, приготовил запивку и, даже не поморщившись, залпом выхлебал все до капли, практически не почувствовав крепости напитка. Машинально запил и стал терпеть в ожидании момента, когда вернется хорошее настроение. Или когда улетучится могильная жуть. Веселье не заставило себя долго ждать. Вот именно эта иллюзия панацеи и делает из нас забулдыг. Годя как-то раз похвастался, что все болезни он лечит водкой. Один знакомый нарколог говорил, что в этом-то и заключается соблазн. Анестетик, спазмолитик, энергетик, антисептик, психолептик – в одном флаконе. Неудивительно, что бросающие пить под наблюдением нарколога жалуются сразу на все, что только можно. А что ж вы хотели, когда алкоголь заменил вам все на свете?! Организм - он же не дурак, зря корячиться не будет, если максимум необходимого поступает извне на блюдечке с голубой каемочкой!
Короче, мне снова стало нормально, я присел на постели и разбудил Светочку. Она мило потянулась, как кошечка, увидела меня и мягко полезла обниматься. Я бережно обхватил ее руками и вдруг услышал неожиданные слова:
- Я люблю тебя.
Я сижу и не верю своим ушам. Это ж вроде не входит в стоимость услуг?
- Вау… Приятно. Тогда сделай мне скидку! - пошутил я, чтобы поднять тонус.
- Теперь уж поздно. Но в следующий раз я могу тебе бесплатно дать. Когда выходной будет.
- М-м… Это дело.
- Но только один раз, хорошо?
- Давай через раз.
- Смешной ты, честное слово! Ну, ладно, тебе можно через раз!
Мы включили телевизор, на звук которого подтянулись остальные. Я стал щелкать пультом и напал на какой-то музыкальный канал. И что, как вы думаете, там крутили?!
- Хоп!!! – Закричали мы со Снигиревым.
- Ла-лай-ла!!! – ответили девчонки.
Мы прыгали по кроватям и креслам, разливали бухло по стаканчикам, выпивали залпом и, в общем, трясли яйцами, пока песенка не закончилась. Я в изнеможении бухнулся рядом со Светой, которая все еще нежилась в постельке, подставляя свои щечки мягкому сентябрьскому солнцу. Нашу песню сменила МакSим с клипом «Нежность». И тут снова случилось неслыханное. Светулька вдруг стала подпевать таким чистым голоском, как ветерок в березовой роще или плескание рыб на рассвете, что меня опять пробрало до самого нутра.
Такая нежность
На зеркалах
Где тени поз
В дошкольном платье
Рисуют нежность на телах
А в глазах лето
Бесконечно
Еще так нежно
Больше не забыть это лето
Ветром по щекам будет где-то
Осень целовать жаль наверно
Ветер не умеет так нежно
Она спела это так невинно, по-детски складывая губки трубочкой и беззащитно порхая ресничками, что я расплакался. Она обняла мою голову руками и поцеловала в нос.
- Я люблю тебя! – не выдержал я.
- Тсс… Тихо, тихо, тихо, маленький.
Мы провалялись так еще минут десять, после чего все-таки пришло осознание, что пора вставать и начинать что-то делать. Я, наконец, сообразил, что время-то у девчонок вышло, хотя они все еще с нами. Но оказалось, что ни та, ни другая никуда не торопятся и денег с нас тянуть не собираются. Чего еще можно было желать?
Но счастье не бывает бесконечным. И доказал это мой замечательный друг Семен Снигирев. А произошло это так. Девчонки стали накрывать на стол, чтобы все смогли позавтракать. Они сходили к администраторше и заказали еду. Жареное мясо, пюре, салаты. А Снигирев… То ли у него не встал из-за бухла, и он по этому поводу разозлился на весь белый свет, то ли завидовал мне, что я даже проститутку умудрился в себя влюбить? Короче, он вдруг взял и спустил собак на девчонок, мол, что это вы тут распоряжаетесь чужими деньгами и без разрешения заказываете жратву. Мне стало дико неприятно, что он набычился на шлюх в самый неподходящий момент, когда они нам уже ничего не должны. Но девчонки, как я потом оценил, поступили просто достойно. По крайней мере, по сравнению с этим мудаком.
- Олег! - потребовала Света. – Скажи, пожалуйста, Сене, чтобы он перестал на нас кричать и оскорблять! Мы ни в чем не виноваты! Иначе мы просто уйдем и все, а вы оставайтесь, если хотите! Что он себе позволяет, в конце концов!
В обычной ситуации я, конечно, всех успокоил бы, Снигирева отвел в другую комнату, объяснил бы его собственное поведение, напомнил, что время уже кончилось, а девчонки еще готовы с нами посидеть бесплатно. Но ситуация был необычная, если учесть то обстоятельство, что запою уже исполнилось пять дней, а в крови моей гулял стакан текилы, накинутый на старые дрожжи. И во мне взыграло мушкетерское чувство локтя. Я вдруг взорвался и произнес железным голосом:
- Запомните, девочки мои дорогие! Никто, никогда и ни при каких условиях не будет указывать моему другу, что ему делать, а что нет! Вам ясно?!
Светочка со смесью обиды и сожаления посмотрела мне в глаза и, внезапно спохватившись, стала быстро одеваться. Вторая девушка тоже молча засобиралась по ее примеру. Одев сапоги и взяв сумочку, Света еще раз посмотрела на меня.
- Ты не передумал?
- Я все сказал! - подтвердил я свою позицию.
Снигирев все это время стоял, скрестив руки, и изничтожал их надменным взглядом. Я только потом понял, что ему только того и надо было, чтобы моя любовь свалила, и я снова поступил в его распоряжение. Света резко отвернулась и вышла из номера. За ней выскочила и ее коллега.
Я стоял и понимал, что еще не поздно побежать за ними, извиниться, убедить в том, что я все улажу… Но другой Олег Водолеев говорил, что не хера бегать за ****ьми, да еще и извиняться перед ними! И поэтому мы остались со Снигиревым вдвоем, в тишине и тоске. И теперь нам светило только одно: отправиться в родной двор и напоить местный бомонд дешевым пойлом, потому что на второй такой променад денег уже не было.
А на следующее утро мне позвонили из бухгалтерии. Девушка с приятным голосом вежливо осведомилась:
- Олег Владиславович, скажите, вам поступили средства на карточку в размере двух зарплат и компенсации за отпуск?
- Э-э… - только и смог я произнести спросонья. – Что-то вроде было…
- Это была зарплата за октябрь, ноябрь и отпускные.
И тут мне стало нехорошо.
- Вы что хотите сказать, - протрезвел я вдруг, - что мне теперь до декабря деньги не поступят?!
- Ну… да…
И тут я обложил эту ни в чем не повинную бухгалтершу таким деревянным матом, что она, наверно, засомневалась, что работает в одном из самых известных российских издательств. Я говорил, что это беспредел, когда людям падают на счет такие бабки, и никто их заранее об этом не предупреждает. Она оправдывалась, что это у них новая практика, что они очень извиняются, и что впредь такого больше не повторится. Я вдруг остыл и понял, что веду себя по-идиотски.
- Простите меня, - сказал я ей. – Я немного не в себе… Просто это было неожиданно.
- Ничего страшного, Олег Владиславович. Вы тоже нас простите. До свиданья.
Положив трубку, я упал и минут пять катался по полу в припадке истерического смеха. Снигирева я ни в чем не винил. В конце концов, ему больше ничего от жизни было не нужно, а я получил такой урок, который не усвоил бы только настоящий олигофрен. Когда мы встретились вечером, то вместе посмеялись над этой курьезной нелепостью. Тогда-то он и сказал, что еще не встречал человека, который бы так легкомысленно относился к деньгам.
Мы сидели на лавочке перед моим подъездом и пили дешевую водку из пластмассовых стаканчиков.
- Слушай, - сказал вдруг Сенька. – Ты ж ведь журналюга. Чё бы тебе не написать в твой журнал про наших проституток? Статью так и назови: «Девчонки с нашего двора». По-моему, круто.
- Ты чё? В автомобильный журнал?
- Ну… у тебя же есть там рубрика «Маршрут выходного дня»?
- Гы… Ну да…
Я тогда еще подумал, что не так уж и извратил он реальность своей шуткой.
Два месяца пришлось поголодать. И как только я получил декабрьскую зарплату, тут же отправился на поиски моей Светочки, которая упорно не хотела выходить у меня из головы. Одному было скучно, поэтому я прихватил с собой моего бывшего одноклассника Женьку Кузнецова, который был не прочь поразвлечься с доступными женщинами и выкинуть на ветер несколько сотен кровно налеваченных баксов.
Взяв такси, мы начали объезд лабиринтов гаражей. Поразительно, но по-трезвому найти эти точки оказалось гораздо сложнее, и уж тем более отыскать место, где я познакомился со Светой. Женька все время торопил, убеждал, что все они одинаковые и высмеивал мою романтику по отношению к шлюхе. Я не обращал на него внимания, поскольку знал, что он все равно не поймет. Никто бы не понял, даже я сам, расскажи мне об этом кто-нибудь другой. Хотя нет. Я бы понял, потому что с моим подвижным характером уже успел заметить всю уникальность и киношную неожиданность нашей жизни. В обыденной реальности у некоторых заядлых алкашей часто даже проявляются такие методы структурирования информации как монтаж, кадрирование и почти что классическая драматургия.
К моему несчастью, Светочку в тот вечер мы так и не нашли, хотя я, следуя репортерскому рефлексу, на всякий случай все же постарался собрать максимум информации о ней. К этому моменту Женёк уже выбрал девочку, и мне, таким образом, пришлось тоже поскорее подобрать себе что-нибудь подходящее. Я понимал, что вторую Свету мне уже не сыскать, но все же подошел к выбору довольно тщательно. Подолгу разговаривал с девочками, пытаясь найти что-то похожее на предмет моей любви. В конце концов, я остановил свой выбор на симпатичной и озорной девчонке из Тверской области, которая все время улыбалась и сосала чупа-чупс.
Мы погрузились в такси и отправились в какой-то пансионат, где сняли двухкомнатный номер. Разложили на столе выпивку, закуску, я достал гитару, и мы начали веселиться. Но с каждым мгновением нашего застолья я понимал, что все это уже не то. Женька, которому мои песни были до фонаря, как-то быстро ретировался со своей шлюхой в соседнюю комнату и не выполз из нее уже до самого утра. Моя девочка на поверку оказалась невообразимо скучна, поэтому ничего больше не оставалось как нахлестаться водки и заставить себя веселиться проверенным способом.
Мы разделись, перекочевали в постель, и я, вместо того, чтобы получить причитающееся мне по праву, начал петь ей песни. На удивление, из нее вышел отличный слушатель. Она пыталась что-то подпевать и просила, чтобы я спел еще. Потом она сказала, что с детства мечтала научиться играть на гитаре. Я был уже настолько добр, что решил дать ей несколько уроков. Показывал аккорды и бой, учил правильно держать инструмент и заботливо поправлял ее пальчики на струнах. Она очень старалась и выполняла все мои указания, хотя где-то через полтора часа упражнений, я понял, что у этой девочки способности очень узкоспециальные. Не беда, подумал я, и попытался исполнить прелюдию на ее сиськах, но, к сожалению, перебрал настолько, что язык и руки мои еле ворочались. Поэтому решил немного поспать и вернуться к данному вопросу утром. Памятуя о Светочке, я был уверен, что и эта девочка никуда не денется.
Однако ровно в шесть часов утра, эта ****ь перевернула все мои романтические представления о древней профессии. Я с остервенением завидовал древним грекам, которые могли пользоваться услугами гетер, получавших наилучшее образование в науках не только постельных, но также в философии и искусствах. О, где то благодатное время, когда мужчина платил желанной женщине не за то, чтобы она раздвигала перед ним ноги – такой бонус для воина, вечно проводящего время в завоевании городов, рабов и женщин, был бы просто смешон! – а за то, что она чувствовала его настроение, сливалась с его мечтами, отвечала его сокровенным мыслям и, короче, давала то, о чем так тосковал Годя в том провинциальном городишке! Но нынешние проститутки разучились быть гетерами. Они думают только о деньгах, как бы иронично это ни звучало. И когда ты хочешь поговорить с ними о чем-то не то чтобы возвышенном, но хотя бы просто о человеческом, то они расценивают это, как попытку залезть к ним в душу. Нет, это уже не профессия, это натуральное ****ство!
Короче, эта сука разбудила меня ровно в шесть и сказала, что время вышло. Вот так вот. И если я хочу, чтобы она осталась, то придется доплачивать. Деньги, в принципе, были, но меня взбесил сам факт того, что я всю ночь пел ей романтические песни, учил играть на гитаре и даже не успел трахнуть, а она мне тут теперь заявляет, что время, ****ь, вышло! Я поначалу просил ее остаться хоты бы на часок без доплаты. Я принципиально не хотел давать ей денег, потому что отнесся к ней в высшей степени интеллигентно и уважительно. Но, видимо, настоящая ***** навсегда остается *****ю. Поняв, что она попросту нагло жмет из меня бабло, я включил железную волю и сообщил ей, что в таком случае она может идти, и ее здесь никто не держит. Слегка удивленная, она попыталась состричь с меня еще хотя бы клок шерсти:
- Ты вчера обещал мне дать 500 рублей на тачку.
Вместо ответа я решительно указал ей на дверь и процитировал великого Станиславского:
- ПОШЛА НА ***!
Кто-то, наверно, сейчас подумал: «Какой негодяй все-таки этот Олег Водолеев. Так низко обойтись с девушкой»!
НАШИ РЕКОРДЫ
Теперь не то: разгульный праздник наш
С приходом лет, как мы, перебесился,
Он присмирел, утих, остепенился,
Стал глуше звон его заздравных чаш;
Меж нами речь не так игриво льется,
Просторнее, грустнее мы сидим,
И реже смех средь песен раздается,
И чаще мы вздыхаем и молчим.
А.С. Пушкин. «Была пора: наш праздник молодой…».
Дальше так продолжаться не могло, поэтому я взял небольшой кредит в банке и снял квартиру на юге Москвы, подальше от своего города, избавившись таким образом от порчи, которую на меня наводила родная улица. Воистину каждый человек сам находит способ подхлестнуть себя к возврату в реальность. Что ж поделать, если кому-то нужно опуститься, чтобы познать себе истинную цену.
Выкинув из головы всю эту ****ско-бомжовскую тему, я напрочь забыл и о Свете из Липецка, и о Снигиреве, и зажил новой жизнью, попутно переосмысливая произошедшее со мной духовное падение. С одной стороны, было очевидно, что опустился я от досады, что не смог удержать любимую женщину. Мир после ее ухода надолго опустел, и пока не прошел положенный год сумрака, я так и не смог отыскать в себе силы вылезти из жуткой депрессии, усиливавшейся из-за кризиса тридцатника. Однако события сами по себе не могут являться причиной опущения. К упадничеству нас подталкивают эмоции, которые, как известно, всегда имеют свое непосредственное психофизиологическое отражение: тревога, неуверенность, обида, фрустрация... И еще комплекс ничтожества. Беда в том, что если на обычного додика он оказывает всего лишь охлаждающее и тормозящее действие, то человека талантливого и оригинального он в состоянии по-настоящему уничтожить. Бросить его в такую глубокую яму декаданса, откуда бедняге уже никогда не вылезти. По крайне мере, без посторонней помощи. А если учесть тот факт, что каждый человек изначально одинок в этом мире, то вероятность того, что кто-то протянет руку и вытащит тебя за шкирку, приближается к нулю.
Конечно, у личного алкоголизма всегда есть причина. Люди не начинают пить и опускаться просто так, и уж тем более от радости и счастья. Когда человек счастлив, когда у него все хорошо, когда в сумме всех слагаемых его настроение за день выходит в плюс, то он склонен воспринимать мир в светлых тонах. И вряд ли у счастливого человека будет возникать так привычная нам злость на всех и вся, вряд ли он будет беситься в пробке на таких же, как и он, ни в чем не виноватых страдальцев. Максимум негатива, который его может посетить в счастливую пору, это жалость, но никак не презрение и не мстительная злоба. Когда человек счастлив, у него появляется время на то, чтобы наслаждаться каждым моментом жизни. Он подмечает забавное и красивое там, где обычно мы видим лишь серую скуку и беспросветность, он становится способным видеть историю каждого факта. Почему? Да потому что главное в жизни – это хорошее настроение. А всё остальное - игра. И когда человек счастлив, у него появляется время и желание играть. И настоящая жизнь - это вовсе не борьба и не война, не поиск истины, не путь, не дорога к храму или к власти, не откровение, не самопознание, не нирвана и не прочая чушь. Настоящая жизнь – это игра. Поэтому по-настоящему счастливыми могут быть только дети и боги: те, кто могут себе позволить целыми днями играть в любимые игры и больше ничего.
И счастливый человек, он подобен одновременно ребенку и богу. Разве станет он пьянствовать каждый день, пытаясь уйти от реальности, когда его с нетерпением ждут дома, потому что он должен принести чего-нибудь вкусненького, или потому что «мы будем вместе смотреть продолжение», или потому что он сегодня обещал придти пораньше, или потому что «ну вы без меня ничего не можете, ей богу», или потому что «в этот раз мы хотели попробовать добавить больше перца и томатной пасты», или потому что «мы должны срочно обсудить, куда поедем», или просто потому что по нему соскучились? Счастливый человек, которого с нетерпением ждут дома, способен воспринимать мир с совершенно особой отчетливостью. Он видит гораздо больше оттенков. Цвета становятся насыщеннее, кинофильмы забавнее и интереснее, книги мудрее, еда вкуснее, а люди понятнее. Счастье невозможно, когда его не с кем разделить. Несчастный герой фильма «В диких условиях» был в этом тысячу раз прав, но, к сожалению, понял он это слишком поздно. Люди социальны по своей природе, поэтому одиночество для них подобно смерти, несмотря на то, что оно, одиночество, – штука врожденная. Но мы и так живем в иллюзиях, в театре своего разума, поэтому в любви и привязанности нет ничего зазорного. И пусть за это приходится расплачиваться частью своей свободы. Главное, чтобы не пришлось расплачиваться жизнью.
Но почему же, спросите вы, мы сплошь и рядом видим, как спиваются люди семейные? Ответ прост: они пьют, потому что им одиноко. И вообще (придется повториться), мы все-таки говорим о людях, а не о свиньях помойных, смысл жизни которых заключается в том, чтобы замечательно провести время, а всё остальное, включая семью, – лишь прикрытие. Сказал Ницше, что на свете рождается слишком много людей, и для лишних изобретено государство. В свете российской реальности можно перефразировать великого германского мыслителя следующим образом: в России рождается слишком мало людей, поэтому всем остальным приходится ими прикидываться. Этакий социо-антропологический цирроз (медики и продвинутые алкаши меня поймут). И не стоит в очередной раз обзывать меня фашистом. В конце концов, лучше быть ксенофобом, чем ксеноморфом.
Постойте-ка, опять скажете вы! А что же этот ваш Олег Водолеев противоречит сам себе?! Ведь было же у него счастье, ведь ждали же его с нетерпением, и он, полюбил, наконец, по-настоящему! А может быть всё, как раз, совсем наоборот?
Но у меня и на это найдется ответ. Алкоголики, они, вообще-то, очень смышлены по части отмазок и увиливаний... Короче, ответ простой: такой вот он мудак, этот ваш Олег Водолеев. И, наверно, если бы он таким не был, то и дневников этих не было бы.
А может быть, это просто та старая дебильная игра с подкидыванием бутылки с переворотом или выбрасыванием диплома в мусорку? Бравада духовной свободы, бесконечной храбрости и гордого одиночества? Подтверждение той теории русского человека, согласно которой мы сами себе создаем проблемы на ровном месте, чтобы периодически появлялся повод полгода беспробудно пьянствовать? Например, взять в кредит пять штук баксов под дикий процент, пропить все за месяц, а потом посраться с работодателем. И сказать: «У меня, ****ь, серьезные проблемы»! Да, брат, у тебя проблемы, это точно, только несколько иного характера, чем тебе кажется.
Впрочем, бывает, что людям для соответствующего мотива нужно что-то совсем иное, нежели хорошее настроение. Взять хотя бы того же Бэтмэна. Ему, чтобы начать свою любимую игру, достаточно было обрести необходимую силу. И... стать воплощением одиночества. М-да... Но это, скорее, божественное исключение, чем возможность для спекуляций. И вообще это вымышленный персонаж.
А может быть, мы пьем от личностной несвободы? Оттого, что всякий раз, когда нам хочется сделать что-нибудь красивое, обязательно найдется тот, кто крикнет: «Какого черта ты разорался в три часа ночи! Щас милицию вызову»! Или потому что всегда приходится с кем-то считаться, учитывать чьи-то интересы и мнения, в результате чего все наши прекрасные и созидательные идеи превращаются в «элегантные шорты»?
Сдается мне, что истинная природа алкоголизма лежит настолько глубоко, что не представляется никакой возможности ее понять и описать человеческим языком. Просто потому, что в эпоху зарождения этой сущности наши предки еще не умели говорить. И когда задроченное, превратившееся в театр уродцев общество, вооружившись моралью, начинает наступать на горло нашей песне человеческой свободы, тут мы и выпускаем своего древнего зверя. Мы делаем это, чтобы те, кто так жаждет видеть весь мир в смирительной рубашке, узрели истинный лик зла, которое невозможно истребить заклинаниями и серебряными пулями, потому что сидит оно внутри каждого человека. И чем богаче, сильней и гениальней внутренний мир личности, тем безумнее и разрушительней ужас, творимый выпущенным зверем. А посему выходит, что все мы ксеноморфы, только специализация у каждого своя. Это к вопросу об одиночестве, Бэтмэне, а заодно и о Маугли.
Впрочем, это все мифология. Понятно, что гораздо более реально влияние культуры, которая формирует у ребенка установку на непременные атрибуты взрослости. Нас с братом и ребятами со двора с детства окружали алкаши на нашей улице, - винный магазин был в доме напротив. И сколько я себя помню, эти безобидные и, следовательно, безнаказанные забулдыги всегда являлись обязательным элементом городской эстетики. Что можно было противопоставить этому? Пропаганду? Нотации? Школьные страшилки? Истинная цена этой педагогической стратегии открылась нам в девяностых, когда страну накрыл шквал наркомании, проституции и детского алкоголизма. Но даже дома, вечером, сделав уроки и погладив пионерский галстук, что мы видели на собственных кухнях? Мы видели наших уставших и заёбанных отцов. И что, скажите мне, может быть больней этой темы для мальчика, который вырос на фильмах про Великую Отечественную войну?
Тема пьянства у нас на родине испокон веков высмеивалась искусством и средствами массовой информации. Видимо, для галочки, потому что больше, чтобы вытравить это зло из нашего человека, не делалось ровным счетом ничего. То ли потому что дело это шибко прибыльное, то ли просто из-за всеобщей бестолковости… Да и высмеивание это у нас всегда было таким… родственным, что ли. Как журят младшеньких в семье, с любовью. Мол, вот - это наша национальная черта. Послушать иностранцев, так самое крутое, что могут делать русские, – это жрать водку стаканами и не пьянеть. А теперь зададимся вопросом, почему же это так происходит-то? Да потому что как только иностранец соизволит приехать в наше захолустье, у нас тут же возникает желание доказать ему и самим себе, что мы - веселые парни и не лыком шиты! И сводится это к одному – к особенностям национальной охоты и рыбалки. Они от нас этого ждут, и мы им это показываем. Только вот проблема в том, что иностранец уезжает, а мы остаемся. Но когда какой-нибудь Джеймс Хэтфилд или Микеле Плачидо, посетив Россию, говорит в интервью: «Это невероятно! Как же русские умеют пить!», нас до костей пробирает гордость. Да, мы такие! И этот стереотип автоматически становится для нас образом действия, который выражается в простой фразе: «Это то, что мы умеем делать лучше всех в мире».
Но ведь иностранцам только дай поглумиться, они нам еще и не то пририсуют. Замечательный фотограф, мой друг Андрей Быков рассказал однажды смешную историю. Проводили они съемки моды на набережной Москвы-реки. В общем, перекур, моделям поправляют прически и визаж, всем раздают дежурные бутерброды, кофе и так далее. А в фотосессии участвовал настоящий медвежонок, только ручной - из цирка. Короче, этому малышу было скучно, он по-детски так перевесил свои мохнатые лапы через бортик набережной и смотрит в воду. А мимо проезжает автобус, битком набитый интуристом. И все эти итальяшки и австрияки, - кто с камерами, кто с фотиками – так и прилипли к окнам. И, правда, ходят! Прямо по центру Москвы!!!
И приехали они в свою Европу и продлили существование мифа еще на неопределенное время, потому что на правду-то, на самом деле, всем глубоко наплевать. Иначе давно бы мы уже жили в цивилизованном мире. Так что на вкус иностранцев, все-таки, не стоит ориентироваться.
А впрочем, что иностранцы! Взять хотя бы всеми нами любимую четырехсерийную отечественную кинокомедию «Большая перемена». Романтическая история, полная доброты, остроумия и позитива. За весь фильм выпито всего две кружки пива. И вот сижу я как-то перед телеком, умиляюсь очередной сцене, где Нестор Петрович воспитывает свой замечательный класс, и вдруг… И вдруг присматриваюсь к плакату на стене около доски, за спиной Нестора Петровича. Странно, думаю, чё это в кабинете истории висит плакат со схемой какой-то химической формулы? Перематываю назад, ставлю на паузу, и, что вы думаете, там вижу?!
А вот что:
Н Н
Н С С Н
Н ОН
И теперь объясните мне, что они хотели этим сказать?
Думаю, все было просто. Написали они сценарий и подумали: «Что-то у нас какой-то суховатый фильм получается… Однако история не про то самое, но отчебучить-то хочется. О! А давай туда плакат из кабинета химии повесим»! Сказано – сделано. Это такая старинная игра художников – зашифровать где-нибудь в уголке своего произведения какое-либо хитрое послание для коллег-визави или для смышленых потомков. Только вот великий Леонардо да Винчи всегда старался намекнуть на весьма толстые обстоятельства, а у создателей «Перемены» получился всего-навсего 25-й кадр какой-то.
Про «Иронию судьбы» я вообще молчу. Это просто социальная реклама какая-то! Если вы сами не в состоянии принять судьбоносное решение, нахлобыстайтесь под Новый год с друзьями в бане до потери пульса, и жизнь ваша совершит поворот к счастью! Вы ступите на путь истинный и найдете свою единственную любовь. Вот так полстраны с тех пор и ищет. И куда ни копни, какой фильм ни посмотри, везде зацепят эту тему.
Пожалуй, только едва промелькнувшая в 1980-х короткометражка под названием «Сто грамм для храбрости» создавала адекватный ужас. Ну, еще, пожалуй, «Афоня». Но опять же образ, созданный Куравлевым, настолько мил, что осуждать Вольдемара за попытку искупаться в фонтане просто нет сил. Хотя концовка, конечно, поучительная и в то же время позитивная.
Чтобы яснее очертить масштабы проблемы, упомяну весьма иллюстративную таксистскую байку. У большинства фирм, предоставляющих услуги извоза, есть опция доставки продуктов повседневного спроса. Примерно за 400 рублей вам привезут на дом бутылку водки, сигареты, пельмени или фастфуд. Вы оплачиваете чек плюс извоз. Короче, одному таксисту поступил заказ в 8 часов утра в воскресенье: бутылка водки, 5 бутылок пива, пачка сигарет и какая-то закуска. Затарившись, он отправился по адресу улица Пупкина, дом 3. Нашел подъезд, набрал по домофону нужную квартиру. Оттуда ответил тяжелый после вчерашнего голос:
- А… а… ал-лё!
- Такси-доставка. Открывайте.
- Э-э… А чё у тебя?
- Как заказывали: бутылка водки, пять пива, сигареты, жрачка.
Далее следует полуминутное молчание, после чего голос дает добро:
- Заходи.
Таксиста встречает совершенно опухший мужик, еле стоящий на ногах от тяжкого похмелья. Он забирает заказ, расплачивается по чеку плюс 400 ре – все честь по чести, - и таксист со спокойной душой уезжает. Но недалеко, потому что ему уже звонят по рации из диспетчерской:
- Ну, ты где, мать твою, бродишь-то? Тебя клиенты ждут, чуть не помирают!
- Так я ж только что отдал заказ!
- Кому, ёптвоюмать?!!!
Оказалось, что диспетчерша – дура тоже, ёлки-палки! – перепутала номер дома. Ему нужен был дом 3а по улице Пупкина, а не 3. Ну, что ж делать, пришлось ехать опять. Так он там до сих пор весь квартал и обслуживает, наверно.
***
И вот я остаюсь совсем один. Никто не звонит и не зовет выпить. Соседей не знаю, друзья далеко. Есть время спокойно все взвесить и разложить по полочкам. Но кроме «Афони», ничего на ум не приходит. Без бутылки не думается. Еще бы! Вы попробуйте просидеть хотя бы часов шесть в четырех стенах и не произнести ни слова! Короче, я бегу за бутылкой. А заодно покупаю DVD с «Афоней», чтобы еще раз произвести идентификацию.
Да, действительно, я как Афоня. Такая вот КАКАФОНЯЯ… Досматриваю, перематываю, смотрю сначала. Вспоминаю, как однажды в интернете натолкнулся в каком-то форуме на весьма тоскливый диалог:
- «У меня печень увеличилась…»
- «М-м… У меня пока такая же, как и была... Толку только мало от этого... Алкоголизм, что б его...»
- «А я бросил. У меня сердечная недостаточность еще к тому же. Попал в больницу. Мне теперь пить просто нельзя»
- «Завидую... А я сегодня дома не ночевала… И телефон потеряла... И страшно домой идти...»
- «Ну, что я могу сказать. Каждый, видимо, должен дойти до своей грани. Эх-х…»
Глаза закрываются, я впадаю в легкий делирий, и на ум приходят разные воспоминания. Я вдруг начинаю отчетливо осознавать кошмар событий, которые когда-либо имели место. Неужели это происходило со мной, с леденящим жаром думаю я…
Однажды я приехал к Кулакову с ночевкой. Просто пообщаться. Был у нас такой период, когда потребность в общении была столь велика, что мы не ждали никаких событий и ездили друг к другу в гости, напивались вдвоем и играли свои новые песни. Короче, мы напились, поиграли, пофилософствовали и завалились спать.
На следующий день я чувствовал себя довольно терпимо, хотя выпито было изрядно. Кулаков приготовил обед, и мы уселись за стол. У него завалялась заначка в виде чекушки беленькой сомнительного происхождения. Я удивился, что у Сашки в доме водятся такие артефакты. Ему приспичило раздавить эту чекушку, и я, конечно, отказываться не стал, хотя необходимости в опохмелке не было.
Такое было со мной единственный раз в жизни, когда 100 грамм оказали не ободряющее, а, напротив, пагубное воздействие. То ли качество этой водки было самое низкое – хотя организм Кулакова никак не отреагировал на эту агрессию, - то ли моя печень находилась в состоянии ожидания удобного момента, чтобы отомстить за причиненные неудобства, но тем не менее. Меня так скрутило, что я не мог спокойно усидеть на месте. Причем, нагрузка пошла не на желудок или какой-то другой орган пищеварения или кроветворения. Взбунтовалось сердчишко. Я забегал по квартире, пытаясь избавиться таким образом от преследовавшей меня безжалостной стенокардии. Колотил кулаками по стене, резко садился на диван, старался уровнять дыхание, а потом хватался за пульс, от чего становилось еще хуже, потому что он переваливал за 150 ударов. Кулаков все это время в испуге бегал за мной и пытался понять, что происходит. И тут у меня начался приступ рвоты. Сашка едва успел увести меня в ванную и стоял рядом, заботливо поддерживая за плечи. Из меня поперла желтая желчь, причем, когда она кончилась, рвотный рефлекс, в свою очередь, никак не мог остановиться. Я так настойчиво вызывал Люцифера, что соседи склонялись к подозрениям, что в доме поселились сектанты. С каждым порывом рефлекса из моих недр вырывался нечеловеческий вопль, похожий на крик голодного морского леопарда. Кулаков, открыв рот, в ужасе наблюдал эту сцену и не мог произнести ни слова, так как его речевой аппарат охватил паралич. Я тоже был не в состоянии говорить, потому что мой рот был занят вызыванием злых духов. Наконец, я перевел дыхание, судорожно пытаясь сдерживать новые порывы страсти к потусторонним силам, и попросил Сашку вызвать скорую.
- Только не говори, что у меня похмелье, иначе не приедут!
- Но они же поймут потом!
- Тогда уже поздно будет. Да ты их как-нибудь уболтаешь. Вызывай, Сашенька, вызывай!
Я снова склонился над ванной, а Сашка побежал к телефону. Скорая приехала довольно быстро. Кулаков начал объяснять, что мы вчера слегка выпили, и все, в общем-то, было нормально, а сегодня приняли по 100 грамм, и мне почему-то стало херово. Доктор, конечно, был не дурак, но в то же время он оказался нормальным мужиком. И санитар, молодой парнишка, тоже. Мне вкололи обзиданчику и антирвотного. Было так страшно, что я дрожал крупной дрожью, когда парень вводил мне иглу в вену. Ему даже пришлось успокаивающе похлопать меня по плечу, отчего я слегка пришел в себя.
На удивление, доктор совсем не ругался, а стал вдруг от нечего делать заинтересованно рассматривать Сашкину комнату. Внимание его привлекала коллекция индуистских сувениров и книг. Хозяин услужливо рассказал доктору об экспонатах, они разговорились, а санитар тем временем сделал свое дело и, не говоря ни слова, пошел на балкон покурить. Незаметно для себя я вдруг ощутил какое-то прямо семейное расслабление. Мне стало так уютно, что я аж улыбнулся от облегчения. Рвотные рефлексы прекратились, пульс снизился до 80 ударов, дрожь унялась, и я вдруг почувствовал себя неловко из-за своей паники. Я, конечно, всегда обладал демонстративным характером, но привлекать к себе внимание окружающих любил только с помощью своих талантов, юмора и позитивных флюидов, которые щедро источал на радость публике. Но мне становилось противно, когда кому-то приходилось бегать вокруг меня, ухаживать и следить за моим самочувствием. Внимание такого рода меня всегда коробило. Впрочем, если только оно не исходило от любимой женщины.
После ухода врача, Кулаков попросил меня больше так его не пугать и потребовал, чтобы я остался еще на денек, пока не выздоровею окончательно. Поле того случая я не пил, наверно, недели две. Но это был еще не рекорд.
Естественно, я не мог поселиться у Кулакова, чтобы у него была возможность следить за мной постоянно. Рано или поздно нужно было вернуться домой и остаться одному, тем самым подвергнув себя новому риску.
После каждого такого случая у меня случался перерыв, пока была свежа память о маленькой смерти при выходе из запоя. Но когда организм наливался новыми силами, то требовалось их куда-то потратить. Как сказал однажды кто-то из наших: «Вот бог дал здоровье – рожден, чтобы пить»! Как будто другого применения жизненной энергии не предполагалось… Воистину, красное вино нужно пить, чтобы было хорошее здоровье, а хорошее здоровье нужно, чтобы пить водку. И пока ты полон куражу и непробиваемости, тебе кажется, что ты сможешь... нет, не горы свернуть… ты сможешь пить цистернами, и никакого похмелья не будет. И так ведь и случается. Первые два-три дня. А потом печень, только-только пошедшая на поправку, снова отгораживается от тебя стеной непонимания. И ты начинаешь ей мстить за предательство.
Это только со временем я научился выходить из запоя с наименьшими потерями для психики и сердечнососудистой системы, жертвуя, конечно, многострадальной печенью. Но поначалу я частенько переживал кратковременный ад, когда не удерживался и слетал с катушек. И ради того, чтобы безболезненно выйти из этого кошмара, готов был идти на унижения и платить бабки.
Однажды я бухал у одного своего старого приятеля, и он, посмотрев на мои сопли, сказал, что дальше так продолжаться не может, и он берет меня на поруки и завтра утром в 10 часов ждет у местного наркологического диспансера. Ранее я интересовался этим вопросом у наших бомжей, знал расценки, местонахождение наркологички и режим работы. Мне ничего не оставалось, как с радостью согласиться, потому как у самого силы воли уже просто не было. Я очень хотел выйти из запоя, поэтому явился к месту сбора, как штык, ровно в назначенное время. Приятель мой, как оказалось, был такой добрый только по пьяни, и в то утро ему самому нужна была помощь. Я подумал, что не зря же я приперся на другой конец города, поэтому решил испробовать сие удовольствие, тем более что деваться мне было некуда, потому что стенокардия уже начала подкрадываться со спины.
Со слезами на глазах я сам себя сдал в стационар, мне отвели койку рядом с такими же страдальцами, и я стал ждать, когда же современная медицина включит свою волшебную палочку и вернет мне здоровье и счастье. Но наша наркология оказалась просто на редкость мерзопакостным способом выкачивания бабла из несчастных невежд, которые за годы пьянства так и не научились грамотно похмеляться. Сколько же халявщиков еще бродит по стране, наживаясь на абстинентном синдроме! В общем, сначала мне вкололи какой-то дурацкий «горячий укол». Да, в груди было тепло, да, где-то на полчаса по телу пронеслось томное облегчение, временно снизилось давление. Но потом все продолжилось по новой: колотун, депрессняк и тахикардия. После этого поставили какую-то токсиновыводящую капельницу и накачали снотворным. Короче, сделали все для того, чтобы организм самостоятельно справился с абстиненцией, а ты в этот момент просто был бы в отключке и не помер при этом с голоду. Я, конечно, не медик, но, по-моему, такую хрень могут провести в любой больничке, и ничего особенного для этого не нужно. Никаких там дорогих препаратов, никакого ухода, особенных процедур. Просто лежишь и терпишь, только не дома, а в палате с такими же уродами и дебилами, как и ты сам. А чтобы не выёбывался, тебя накачивают транквилизаторами. И берут за это удовольствие охуительные бабки.
Потом, когда абстинентный синдром проходит, и клиент уже ходит в столовку, где дают такую же, как во всех остальных клоповниках, гадость, разговаривает, смотрит телек, по которому идет какой-нибудь вонючий сериал, и никто никогда не переключит на что-нибудь более-менее интересное, то у него начинается тяга. Он пытается подкупить уборщицу, умоляет родственников поскорее его выписать и, грызя ногти, обдумывает планы побега. Но срок его заключения при любых раскладах – две недели минимум. Пока вместе с абстиненцией не пройдет и тяга. Родственники никогда не дадут согласия на выписку раньше времени, потому что это единственная возможность хоть немного отдохнуть от этого мудака, а врачи никогда не станут выписывать раньше времени, потому что каждый день лежки в этом отстойнике стоит как две бутылки хорошей текилы.
И вот настает дембель. Но не тут-то было! Сначала придется пройти комиссию по освобождению и доказать, что ты этого достоин. Покаяться, заверить, поклясться. Потому что, если никто не поверит, то тебя ждет процедура кодировки. Тоже - то еще представление! Если по первому разу, можешь отмазаться «липой». Опытные знают, как срываться с простых уколов чуть ли не на следующий день, хотя в справке указывается дата в один или три года. Чушь полная, короче. Если же ты рецидивист, - считай, что напоролся на торпеду. А от этой заразы уже просто так не отделаешься. Высоцкому, говорят, приходилось ее вырезать из-под кожи, чтобы спокойно нажраться. Впрочем, есть мнение, что и это тоже плацебо, хотя некоторых экспериментаторов реально рвало и мутило при срыве. Сейчас ходят слухи об элитной кодировке с провокацией, которую пользуют даже на Рублевке. Пациента колят и дают выпить. Мир для него начинает тускнеть, и ему вводят антидот (это означает, что есть еще антидоты, которые тоже стоят денег!). Он непосредственным образом наблюдает за возможными последствиями, ему становится страшно, и он бросает пить. Однако большинство, скорее всего, сразу же отправляются на поиски антидота, хотя далеко ходить, опять же, не нужно.
Мне хватило буквально суток этого лицедейства. Я понял, что все-таки еще не совсем превратился в скотину, поэтому, как только немного пришел в себя, тут же выписался. Имел на это право, кстати, потому что сам же себя и сдал. Таким образом, я благополучно избежал все эти круги ада для придурков и отправился в свой двор советоваться с бывалыми.
Как правило, когда я шел вразнос, то дневная доза составляла порядка полутора литров водки. Под вечер в голове творился абсолютно вакхический спектакль абсурда, который приходилось досматривать до конца, хотя сил уже на это не было. И самое простое было принять ударную дозу и отключиться до утра. А на следующий день я вставал, шел в магазин и, озираясь, возвращался оттуда с бутылкой в авоське, как настоящий алкаш из моего детства. Мой личный рекорд – восемь дней такого блуждания по району. Начал 28-го декабря, в Новый год въехал на полном ходу, и только к 4-му января потихоньку сбавился. Хотя это, конечно, не предел. Как-то раз, стоя в очереди в ночной магазинчик за пивом, я услышал от одного достаточно молодого парня, что он провел в таком режиме ровно полгода. То есть просыпаешься, идешь за водкой и снова начинаешь веселиться. А точнее пытаешься избавиться от кошмариков и белки. Непонятно только, откуда он находил деньги и при этом не работал. Хотя, конечно, у каждого свои возможности…
Сбавляться - означает постепенно уменьшать дозу и увеличивать промежутки между приемами при выходе из длительного, тяжелого запоя. Его признаками являются помутнение сознания, психастения, общая слабость организма - прежде всего в ногах и руках, - мелкая, песочная дрожь в конечностях и пальцах, отсутствие аппетита и, конечно, острая физиологическая и психическая алкогольная зависимость. Последнее означает, что если вовремя не принять нужную дозу – примерно 100 грамм водки в час, - возникают симптомы стенокардии и белой горячки. Собственно говоря, это натуральная ловушка для психики и сердечнососудистой, такая же реальная, как ломки для наркомана. И чтобы выкарабкаться из этого ада с наименьшими потерями, нужно, прежде всего, вооружиться часами.
Сначала определите свои нормативы, то есть, сколько и как часто вам хочется выпить. Сделайте небольшую коррекцию этих параметров: уменьшите дозу, скажем, на 20 грамм и увеличьте временной промежуток между приемами на полчаса. Придется, конечно, немножко потерпеть, но главное тут – воля к победе. Через 12 часов снова скорректируйте параметры и так до полного снятия зависимости. Объедаться в этот период нельзя ни в коем случае, но кушать все же не забывайте. Фрукты, супчик, кашка и поменьше жирного. Суть этой системы заключается в том, что вы должны ориентироваться не на комфортное состояние, а на более или менее терпимое: когда чувствуется, что слегка хреново, но в целом состояние воспринимается, как небольшое недомогание. То есть, белой горячки нет, сердце не колотится, а сохраняется только слабость и пониженный психологический тонус.
Приготовьтесь к тому, что на всю процедуру может уйти не менее двух дней. А то и больше. Кроме того, общее настроение и кураж будут восстанавливаться еще неделю. Но, по крайней мере, вы не выкинете на это дело ползарплаты, и будете лежать в домашних условиях, наслаждаясь возможностью переключать телеканалы на свое усмотрение и сидеть на любимом унитазе. Хорошо, если рядом будет кто-то заботливый и любящий. Это сэкономит силы и снизит уровень депрессии.
Для более короткого запоя подойдет облегченный вариант реабилитации. Допустим, вы нажрались первый день. На второй вам захотелось продолжить банкет. И на третий накрыло жестокое похмелье: трясучка, боли в груди, душераздирающее сожаление о произошедшем, дикая ипохондрия и неспособность концентрировать мысли. Первым делом нужно прочистить желудок, чтобы изгнать из организма продукты интоксикации, с которыми не справилась печень. Выпейте литр воды и выблюйте получившуюся в желудке смесь в ванну, пользуясь методом «два пальца в рот». Терпеливо выкачивайте жидкость из нутра, пока не пойдет желчеподобная субстанция цвета яичного желтка. Ее должен выйти примерно стакан, и когда желудок очистится, вы почувствуете заметное облегчение. Пройдет муть и рвотный рефлекс, а также слегка прояснится в голове. Желтая желчь – это в лучшем случае. В худшем начнет выходить бурая желчь. Это означает, что с вами вдобавок перестала дружить селезенка или поджелудочная железа. Но подобная разновидность гадости, как правило, уже не спрашивает разрешения на то, чтобы выйти на свет. Чаще всего, когда шалит поджелудочная, нужна не помощь нарколога, а срочная госпитализация в хирургический стационар.
После того как вы удачно проблевались, выпейте стакан воды, чтобы желудок немного успокоился. Теперь можно слегка похмелиться. Минут через 15 после экзекуции примите 50 грамм водки, не больше, и запейте небольшим количеством воды. Теперь необходимо восполнить недостаток витаминов и глюкозы. Лучше всего подойдет комплект из одного киви, небольшой грозди винограда, одной хурмы или сладкой груши. Чувствуете, как приходит успокоение и начинает слегка клонить в сон? Раз хочется, то надо обязательно поспать. Если через два часа вас опять разбудила муть в голове и желудке, - ничего не поделаешь – придется снова идти в ванную и вызывать Люцифера. Если же стало заметно легче, но все еще слегка колотит, и в голову приходят тревожные и мерзкие мысли, можно принять еще 100 грамм в два захода с перерывом в 10 минут. Данная последовательность действий должна окончательно выправить состояние, если вы пробухали не неделю, а всего лишь пару-тройку суток, хотя легкий шлейф дурного настроения может иногда беспокоить в течение еще одного-двух дней. В последующие две недели для скорейшего восстановления печени рекомендуется выпивать по стакану морковно-свекольного фреша каждый день за полчаса до еды и кушать говяжью печенку.
Однако вот тут и начинается самый ответственный момент, из-за чего наиболее слабовольных и распущенных индивидов приходится держать в застенках по 10-15 дней. А суть заключается в том, что когда приходит долгожданное облегчение, то снова появляется чувство, что ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!!! Девяносто процентов страждущих срезается как раз на этом моменте. Опять начинается бурление, братание, благостное общение, бег на всю катушку и прочая суррогатная ***ня, которая заменяет этим несчастным настоящую жизнь. И все, что есть действительно стоящего в этом мире, для них не более чем клоунада и выпендреж. И это не есть цинизм. Это - обесценивание.
Впрочем, ладно, сейчас о другом. А дело в том, что я реально не могу ничего посоветовать, что нужно делать, чтобы не продолжить бухать, когда физически ты уже выкарабкался из абстиненции. Лично я только с возрастом научился ценить эти моменты, и то - только потому, что дел всегда было полно. Но тем, кому заняться нечем, я могу только порекомендовать придумать себе какое-нибудь хобби, которое было бы вам интересней, чем прохуячивать деньги в пустоту и ловить иллюзорные бонусы от общения с себе подобными. Нет, конечно, вы можете попробовать добровольно запереть себя в четырех стенах, но для этого вам все равно понадобится чья-то политическая воля. Так не лучше ли просто вспомнить о том, что вы человек?
Иными словами, нужно проявить смекалку. И при условии огромного желания бросить пить, выход найдется. Например, один мой сосед - из таких типических серьезно-веселых парней, - когда я однажды с трудом пытался выйти из запоя, предложил меня накурить, утверждая, что накур, как рукой, снимает похмелье. Тоже мысль, конечно, сменить ориентацию. Однако после многолетнего стажа всё это выглядит довольно наивно. К тому же можно реально инфаркт схватить, потому что под марихуаной ССС работает в усиленном режиме.
Поэтому я вежливо отказался и решил поступить по-другому. И благодаря своему ловкому подходу не пил почти два месяца. Как мне это удалось? А очень просто. Я всем сказал, что закодировался. Даже маме. Чтобы она не проговорилась случайно кому-нибудь по телефону или соседкам во дворе. Причем мне-то за словом в карман лезть не надо. Я в красках рассказывал об этом своем опыте, тем более что достоверной информации, которой я успел нахвататься в наркологичке, было хоть отбавляй.
Эффект был незамедлителен. Все местные собутыльники стали шарахаться от меня, как от чумного. Перестали звонить, звать в гости. Вообще прекратили общение, потому что я стал им неинтересен. А когда через две недели пошла бурная тяга, то я тоже не мог ни с кем выпить, потому что прослыл бы пройдохой и подлецом. Даже дома я не мог бухать, потому что родственники так же находились в полной уверенности, что я теперь непьющий. Кулаков, кстати, потом даже этот случай использовал в каком-то своем тренинге креативности. Мол, хочешь жить, умей вертеться.
Правда, иногда такая попытка обвести всех вокруг пальца может обернуться против самого хитреца. Мой одноклассник Лёха Харзин, вернувшись еще с Первой после срочки, не мог полностью придти в сознание где-то около полугода. Дело понятное, конечно. Однако он сумел найти в себе силы, собрал всю свою бойцовскую волю в кулак и принял решение удалиться из города грехов на деревню к деду, чтобы близость к навозу и парному молоку вернула ему трезвость ума. Стареющий предок с радостью принял Лёху в свои объятия и тут же определил ему фронт работ. Харзин тем временем решил возвратить себе прежнюю физическую форму и следующим же вечером натянул кроссовки, напялил спортивный костюм, воткнул в уши наушники и, предупредив дедушку, что вернется часика через три, выбежал за околицу, намереваясь осилить для начала хотя бы пятерочку км. Однако пробежал он всего метров двести. Потому что навстречу, весело потряхивая боками на колдобинах, ехал трактор, из которого, как только он поравнялся с Лёхой, раздался задорный голос:
- Алексей, едрить тебя через оглоблю! Не узнаю вас в гриме!
- Компот! Протащи меня под самосвалом!
- Ты вернулся что ль?!
- Ну!
- Живой! Залазь давай!
Ровно через три часа Лёху сдавали деду тяжелого и безмолвного, аки бревно. Наутро, принеся любимому внуку козьего молока, дед, добродушно усмехаясь в усы, только и сказал:
- Ну, ты спортсмен!
Теперь уже Лёхе пришлось сматывать удочки в город, чтобы убежать от деревенского пьянства.
Так что я еще удачно сработал. Сорвался вот только по глупости. Меня позвал в гости Годя. Я ему, конечно, сообщил, что не пью. Он так расстроился, ибо как раз для этого меня и позвал, и начал мне объяснять, что кодировка – это все фигня, эффект плацебо, и я могу спокойно выпить, и мне ничего не будет. Он прямо чуть не плакал, так ему хотелось со мной выжрать, как в юности, и так не хотелось пить в одну харю, потому что тоже устал от этого. Мне стало его жалко, и я рассказал ему правду. Он чуть не прыгал от радости, расцеловал меня и вообще проявил себя заботливым хозяином, хотя был таким спокон веку. В общем, мы нажрались, и я опять пошел вразнос. А там мне уже было абсолютно наплевать, что обо мне подумают.
Странно было бы в этом свете не упомянуть об алкогольном делирии, что в простонародье называется белой горячкой. Это совершенно особый атрибут запоя, а точнее выхода из оного. Потому что, по большому счету, похмеляются как раз для того, чтобы вновь не увидеть белочку, ведь приходит она не по пьяни, как многие думают, а во время абстиненции. По сути дела это есть острое алкогольное голодание мозга. Тахикардия, колотун, слабость – это все понятно. Терпению это, в принципе, подвластно, особенно, если принять валокординчику, закинуться валидолом и сидеть в тепле отпаиваться чаем с лимоном. Но в очередной раз стойко переносить временное помутнение сознания с приправами из бреда и панических атак, - это удовольствие для истинных альпинистов мазохизма.
Конечно, у белки есть свои стадии и степени тяжести. В легкой форме это просто беспорядочный хаос мрачных мыслей и кошмарных образов, без спросу врывающихся в сознание, сопровождающийся бессонницей и вегетативными расстройствами. Лично мне никогда не хватало смелости и любопытства довести себя до реальных зрительных галлюцинаций. К тому же, это зависит не только и даже не столько от количества выпитого, сколько от стажа, интенсивности регулярных возлияний, состояния здоровья и, разумеется, психотипа. Найдутся, думаю, такие шизоиды, которые влетают в мир сказок после трех дней запоя и суточной дозы всего в бутылку водки. Обычному же человеку нужно долго и упорно трудиться, чтобы научиться практиковать данный вид измененного состояния сознания, и лучше, конечно, чтобы качество алкоголя стремилось к минимуму, а количество – к бесконечности. Конечно, всякие другие виды деятельности при этом противопоказаны, а также лучше исключить общественную нагрузку. Желательно вообще полностью оторваться от общества.
Таких приходов, как от «прокопыча» или грибов, конечно, не было, но призраки прошлого приходили ко мне постоянно. Нет, я их не видел. Но зато очень хорошо слышал. И в темноте их образы довольно ловко склеивались из теней, обрывков обстановки и мультяшных шуток мозга. Однажды меня посетил мой физрук, красная рожа которого запомнилась мне с детства как символ советского спорта. Между прочим, в молодости он шел на мастера спорта по лыжам, но однажды во время тренировок провалился под лед. Его вытащили, оказали первую медицинскую помощь и… дали полтинник спирта для сугрева. Ему понравилось, и советский спорт лишился еще одной загорающейся звезды. Вот так-то, уважаемый Сергей Гурин, Москва ведь слезам не верит. И поэтому нехуя с ней заигрывать.
Короче, мой физрук сказал, что не этому меня учил, и вообще, скорее всего, мне светит двойка за четверть.
- Почему? – удивленно спросил я. Ведь меня всегда считали спортивным мальчиком, я ходил в футбольную секцию и лучше всех в классе подтягивался на турнике. От такой несправедливости даже заболело в затылке.
- Почему-почему… А потому что заливать надо через клизму, тогда ни одна допинг-комиссия не прочухает! Эх-х… Да что о вас говорить, сопляках!
Сначала его голос гудел откуда-то из стены, так что мне сперва даже показалось, что это соседи пытаются меня разыграть. Потом пришла резонная мысль, что московские соседи не могут знать моего старого физрука.
- Правильно! - отвечал он со стула у компьютерного столика. – Шарнирка-то еще вроде пашет!
От такого непривычного колхозного сленга, который я, тем не менее, почему-то прекрасно понимал, становилось совестно, и я затихал в ожидании очередной мудрости. Но физрук больше не появлялся.
Вместо него приходили бандиты девяностых. Они толпой обступали комнату, непонятно как просачиваясь сквозь стены, и совещались, что мне предъявить и сколько запросить. Это было просто невыносимо. Я слышал, как они побрякивают цепями и клацают затворами стволов. Потом они вдруг пропадали, видимо, потому что с меня нечего было взять, но зато прилетал Карлсон. Этот пидорок мог часами высасывать из меня душу. Он качался на люстре и своим крысиным голосом Ливанова хохмил над тем, что я опять так нажрался.
- Малыш! - распевал он. – А хочешь, я отнесу тебя на крышу?!
- Пошел в жопу, ***ло жирное!
После такого обращения этот летающий бочонок обиженно надувался и требовал извинений. И если я его требование не удовлетворял, он мог так достать своими криками, которые раздавались прямо у меня между ушами, что мне ничего не оставалось, как вскочить, зажечь свет и попытаться согнать его с люстры. Разумеется, при свете обнаруживалось, что это был глюк. Я слегка успокаивался, выпивал стакан воды и снова кидался на мокрую насквозь постель в надежде, что он больше не прилетит, хоть и обещал вернуться. Но этот пузатый садист исправно возвращался, снова скрипел люстрой, и мне приходилось в очередной раз оскорблять шедевр мировой литературы.
Однажды он так напугал меня в отместку, что я чуть не обосрался от страха прямо в постель. Я сказал ему что-то вроде того, чтобы он отправлялся обратно в ту дырку, из которой вылез. Он ничего не ответил. Но я вдруг почувствовал холод, сковавший мою комнату. Мне послышался шорох бархата, как будто мимо проходила какая-то пожилая дама, и шлейф ее старомодного платья волочился за ней по полу. Мне привиделся контур широкополой дамской шляпы и грациозной фигуры в черном. Она проплывала мимо, едва касаясь пола кончиками ног, и в момент, когда к моему горлу подкатил ледяной комок, она обернулась в мою сторону и что-то зашептала на каком-то скандинавском наречии. В дальнейшем мое суеверное почтение к этой великой и знаменитой женщине обеспечило маленькому гаденышу неограниченную власть в моей комнате.
Вот после пары-тройки таких светских вечеров я и решил отнестись к процессу опохмелки со всей серьезностью, на которую только был способен.
***
Где же ты был, дорогой Карлсон, когда бедняга Алик Манулов захлебнулся собственной блевотиной? Да уж, элитная смерть. И парень был тоже забавный…
Алик был обычным пионером из нашей школы, но вырос необычным человеком. Отменное чувство юмора сочеталось в нем с обалденным добродушием и мягкостью характера. При этом рас****яя хлеще него, пожалуй, было не сыскать. Вечный тусовщик, гуляка, искатель кайфа любого рода, бездельник и пьяница. Однако если мне хотелось погульбанить в компании интеллигентного человека, лучше него кандидатуры в моем квартале было не найти. Мы начинали улыбаться, еще только завидев друг друга в разных концах улицы, и уже хохмили, еще не успев поздороваться.
У него, конечно, было много странностей. Например, он любил уходить по-английски. Все веселятся, орут под гитару, треплются, а он слился в темноту, и нет его.
- Куда ты свалил-то вчера? Мы тебя ждали-ждали…
- Мне захотелось спать…
По части познакомиться с девочками на улице Алику просто не было равных. В этом плане он был очень амбициозен. Но широта его души была не меньше.
- Лежек, тебе нравится Анжела?
- Конечно, клевая девочка.
- Дарю! Но только на сегодня.
- А она не против? Ты спросил у нее?
- Да кто ее спрашивает-то! Я сказал «дарю», значит, бери!
Удивительно, но девочка эта мне реально отдалась и только один раз. У Алика были какие-то закавказские корни.
Его вечно можно было встретить на улице, бродящего в самых разношерстных компаниях. Девчонки, мальчишки, мужики, деды… Когда ему надо было похмелиться, он мог подойти к работягам со стройки и попросить 100 грамм. И никто ему не в силах был отказать, потому что Алик был настолько обаятелен и жизнерадостен, что все вопросы снимались сами собой. И никому не могло придти в голову, что перед ними стоит несчастнейший во всей вселенной человек. Хуже, наверно, было только Сиду Вишесу.
Алик Манулов был из мальчиков, у которых при рождении уже было все. Влиятельный папа, умная мама, отмазка от армии, хороший институт и позитивная компания таких же друзей-мажоров. Но, видимо, выработка гормона рас****яйства, которая у обычных людей прекращается годам к шестнадцати, у Алика вовремя затормозиться не смогла. И это качество закрепилось в нем как основополагающая черта характера вместо честолюбия, воли к власти и славе. Поэтому ему было достаточно шоферской работы, зарплаты в штуку баксов и общества дворовых собутыльников.
Однажды папа позвал Алика на историческую родину. Молодой человек провел в горах на свежем воздухе все лето. За это время у него там появилась красивая невеста из добропорядочной семьи, несколько предложений по работе, а также большой надел земли, на которой Алик мог бы пасти овец или выращивать помидоры. Но возмужавший за пазухой у Москвы Алик не смог так быстро стать сельским жителем.
- Я чё, совсем что ль с дуба рухнул! – объяснял он свой побег из Эдема. – В грязи там копаться и в навозе, крутить баранку какого-нибудь пылесоса и ничего кроме гор и баранов не видеть целыми днями. И в придачу одна-единственная баба на всю жизнь и нельзя пить!
Короче, Алик продолжил свою интересную жизнь в мегаполисе и лет через пять захлебнулся блевотиной. И плакала по нему только одна его старая матушка.
Однажды Серега Полозов позвал меня попьянствовать к одному нашему общему приятелю, жившему на другом конце Москвы. Около метро «Улица академика Янгеля» меня встречали всей толпой, с гитарой и настоящим рогом горного козла, полным водки. Мне пришлось усандалить его залпом в качестве штрафной, запив лимонадом. На квартиру я пришел уже пьяный в дым, хотя, с другой стороны, мне нужно было нагонять коллектив, который бурлил третий день. Мы куролесили весь вечер с плавным втеканием в ночь. Где-то часа в три народ начал попарно расползаться по койкам. У меня и Володьки Вьюркова пары не было, поэтому мы продолжили бухать. К нам еще присоединился Андрюха Дятлов, девушка которого в этот вечер не желала разделить с ним ложе, потому что он плохо себя вел. Однако она не легла спать, а ходила вокруг да около и постоянно подзуживала у него над ухом. Он понемногу распалялся, и вот начался скандал. Мы с Володькой пытались их успокоить, но это было бесполезно. В конце концов, Дятлов, который на нашей памяти никогда даже мухи не обидел и всегда был спокойным, как памятник, начал атаковать свою возлюбленную. Мы старались его сдержать, а девочка заперлась от него на кухне. Андрюха требовал, чтобы она показала свою наглую харю, но разумная женщина категорически отказывалась это сделать. В принципе, мы с Вьюрковым контролировали ситуацию и не позволили бы пролиться крови. Но то, что произошло, не входило в область нашей ответственности. Потому что предположить такое не мог никто.
Андрюха в порыве злости ударил кулаком в стекло кухонной двери. Оно разлетелось вдребезги, а Дятлова при этом угораздило поскользнуться на линолеуме. И он рухнул бицепсом прямо на торчащие из двери куски стекла, ощетинившиеся, словно акульи зубы. Ему перерезало вены сразу в трех местах. Два классических пореза было на предплечье, как будто человек решил свести счеты с жизнью. Но они не представляли опасности, потому что до них дело даже не дошло. Самый сильный порез пришелся на область подмышки. Бедняге перерезало руку буквально пополам, и кровища хлынула, как из-под крана.
Несчастная девочка, увидев это, рухнула в обморок. Я приказал Володьке привести ее в чувство, а сам занялся Андрюхой. Стянул с него футболку, скомкал ее и сунул ему подмышку. Сам я снял с себя все, кроме трусов. Вьюрков к тому времени уже отвел девочку в комнату, уложил ее в кровать, вызвал скорую и, тоже раздевшись, вернулся помогать мне. Хуже всего было то, что порез произошел в таком неудобном месте, что не представлялось возможным перетянуть руку никакими подручными средствами. Ни ремень, ни полотенце не могли стянуть плечо в сгибе и перекрыть артерию. Это сейчас я думаю, что нужно было попробовать перевязать подмышку шнурками, но тогда, в состоянии пьяного шока, мы не могли придумать ничего более разумного, чем пережимать его плечо руками. Делать это должен был один человек, надавливая на подмышку двумя большими пальцами. Запястья безумно уставали минуты за две, и на пост приходилось заступать другому.
Квартира все время была полна народу, но никто так и не проснулся от этой суматохи. Как рассказывал потом Полозов:
- Выползаю я утром из комнаты в коридор и не могу понять, в чем дело. Все обои в коридоре стали красными. Неужели их переклеили за ночь?
Андрюхина девчонка наутро вымыла полы, но очистить бумажные обои она была не в силах. Как потом выяснилось, за те сорок минут, пока к нам ехала скорая, из Дятлова вытекло почти два литра крови. Ох, как же я крыл матом санитаров, когда они, наконец, соизволили появиться! В три часа ночи, в разгар сезона отпусков, в 1999-году, когда и пробки-то были тьфу по сравнению с сегодняшними, им понадобилось 40 минут, чтобы приехать туда, где скоропостижно кончался человек! Впрочем, такое уж это было время…
Но больше всего меня удивила реплика одного из санитаров, когда они вошли в квартиру:
- Фу, бля, кровищи-то сколько!
Поразиться, действительно, было чему. Вокруг было все сплошь густо красное, как будто у художника была всего одна краска, но он все же решил закончить свое произведение. Посреди коридора стояли мы с Вьюрковым, все в крови с ног до головы, как французские рыцари в бессоновской «Жанне д’Арк» после взятия Орлеана. А на полу валялся поверженный англичанин, из разверстой раны которого пульсирующими потоками выплескивалась алая краска. Заметив, что санитар не торопится оказывать раненому помощь, я снова бросился к Андрюхе и пережал дыру пальцами, попутно поливая санитара матом.
- Ну что, отпускать? Вы готовы?
- Да-да, давай отпускай.
Я отпускаю. Этот мудак стоит, как стоял. Я опять падаю на колени, хватаюсь за руку Дятлова и кричу, что если эта сука не соизволит достать из своего чемоданчика все необходимое, я отпизжу его так, что придется увозить двоих. Парень, наконец, вышел из состояния шока, достал каучуковый жгутик и принял у меня раненого, который все это время находился в отключке. Как только ему пережали артерию, и кровь соизволила остановиться, Дятлов вдруг пришел в сознание и сразу же попросил сигарету. Санитары сказали нам с Володькой, что раз мы и так все грязные, то пусть мы его и отнесем в машину. Мы согласились, взяли его под руки, поволокли по полу, загрузили в лифт, а затем и в карету скорой помощи. Мы стрельнули у санитаров по сигаретке и, проводив товарища, полностью обессиленные уселись на ступеньки перед подъездом. Сейчас я много отдал бы за то, чтобы увидеть эту картину со стороны, как два молодых парня в трусах, с ног до головы вымазанные в крови, сидят на ступеньках и, покуривая, что-то по-светски обсуждают.
Когда мы потом встречались с Дятловым, он называл нас с Володькой своими вторыми отцами. Андрюха был замечательным русским мужиком, настоящим богатырем. Жал лежа килограмм двести, вечно улыбался, всегда вставал за своих горой и готов был отдать для братвы последнее, что у него было. К чему я это рассказал-то? А, да… К тому, что впоследствии случайно оказавшиеся рядом с ним Полозов и Вьюрков еще раз спасли Андреева от смерти, откачав от героинового передоза. А когда еще позже в подобной ситуации рядом уже не оказалось никого, то замечательный парень Андрюха Дятлов отправился в мир иной. Так же тихо и ненавязчиво, как и жил.
Что говорить, ребята у нас в молодости все были юморные. Один только Корней Кадьяков чего стоил. Как только он выходил из своего подъезда, все уже хохотали. Худющий, чубатый, без одного зуба, с вечной хитрющей улыбкой на лице. Он мог вытащить старую гармошку, доставшуюся от деда, и бацать весь вечер всякие колхозные песенки. Послушать его подходили даже бабушки из соседних подъездов. Еще он любил обсуждать газетные статьи. Возьмет так свежую газету и начнет зачитывать заметки. Прочитает абзац и дает ремарку:
- Вранье!
Потом продолжает чтение и опять:
- А вот это уже полная чушь!
При Сталине его за такое времяпровождение давно бы уже закрыли лет на десять. Но Корней безнаказанно развлекал весь двор, за что снискал себе огромную популярность. Да уж, все мы были артистами.
Была только у Кадьякова одна беда. Как начинал пить, так неделями не мог остановиться. То ли личная жизнь его не устраивала, то ли политическая, но как уйдет он в депрессию, так мрачнее его человека и найдешь. Как умел он поднять боевой дух, так же мог и деморализовать одним видом своего обмякшего тела, приросшего к скамейке около подъезда. И приходилось брать его по руки и тащить домой к жене и дочке, чтобы те пристегнули его наручниками к батарее. Иначе выйти из запоя он не мог. И когда жена поставила ему ультиматум, Корнею все-таки пришлось закодироваться. Он сразу же нашел отличную работу, жена стала хорошо одеваться, а у дочки появился новенький велик.
Три счастливых года пролетели незаметно. И вот настал момент выписки. Корней с супругой решили это отметить. И так им было радостно, что счастливый отец семейства аж открыл окно и закричал что-то жизнеутверждающее.
- Не надо, Корнеюшка! – умоляла его жена. – Закрой окно, ну, пожалуйста!
Но ему, напротив, показалось этого мало. Он встал на подоконник и начал плясать от счастья, что, наконец, закончен срок алкогольного заключения. И доплясался. Споткнулся о горшок цветочный, не удержал равновесия и выпал в окошко-то. Успел, правда, зацепиться рукой за карниз. А под ним пять этажей. Жена схватила его за руку, старается ему помочь. Но оба в хлам, и сил, конечно же, не хватает. Заплакали оба, признались друг другу в любви в последний раз, и… выскользнул Корней Кадьяков из жёниной ручки и отправился навстречу вечному покою и свободе. Светлая ему память.
Ваня Кузовков с соседней улицы был отчаянным парнем. На спор мог подраться с четырьмя противниками. Когда его забрали в армию, он, говорят, построил там всех дедов. Правда это или нет, но я был рад, что Ванёк меня уважал и всегда впрягался за нашу улицу, если что.
И сам по себе человек он был интересный. Еще до армии увлекся знахарством и народной медициной. Днями пропадал в городской библиотеке, штудировал учебники по анатомии, готовился закончить экстернат и поступить в мединститут. И это было особенно удивительно, потому что в школе не было никого, кто учился бы хуже него. И дело было, конечно, не в способностях, а в том, что Ванька являлся типичным представителем уличной шпаны и жертвой безотцовщины. У матери не хватало сил воспитывать троих сыновей, поэтому Ваню, как самого старшего, улица быстро взяла на воспитание.
Мы подолгу обсуждали с ним анатомию и физиологию центральной нервной системы. Он показывал мне всякие болевые и жизненно важные точки, а я рассказывал ему о психосоматике и функциях долей головного мозга. Интереснейшие были беседы.
Но после армии почему-то как отрезало. Иван вернулся агрессивным и политически подкованным. И практически сразу же связался с криминалом и наркотиками. Сегодня на наших глазах уже начинают умирать люди, подцепившие ВИЧ в середине 1990-х. Наиболее слабые из них духом.
Как умирал Ваня, видели все, потому что он вечно сидел около магазина вместе с полностью опустившимися бомжами и клянчил на бутылку. И умер, кстати, от цирроза печени. То есть, не стал дожидаться разрушающих симптомов СПИДа, а решил отойти в мир иной проторенной дорогой.
Похожим образом ушел из жизни мой друг Петя Галкин. Неизвестно, был ли у него ВИЧ, и что вообще происходило в его личной жизни, потому что мальчик он был скрытный, однако, умер он, на мой взгляд, при довольно странных обстоятельствах, хотя внешне все выглядело вполне тривиально. Нахлобыстались пива, как обычно, и пошли ночью купаться на канал. Петька решил переплыть залив, и нашли его только на третьи сутки в километре от места, разбухшего и синего. С одной стороны, ничего необычного. В жаркий период утопленниками все морги забиты. По пьянке к воде близко нельзя подходить. Но в том-то и дело, что Петя не любил плавать. Он заходил в воду максимум по пояс, чтобы окунуться и поиграть в мяч. Но за полгода до этого происшествия он мне лично говорил, что не знает, зачем дальше жить. И я тогда не принял его слова всерьез, потому что после поллитры можно еще и не того нафилософствовать.
И совсем уж классическим образом погиб Виталик Сурков. Просто попал под фуру. Напивался он, надо сказать, в полный рост. И совершенно непонятно почему. Хорошая работа, красивая жена, сын-школьник, автомобиль немецкого концерна… Но стоило нам собраться в гаражах нашей компанией автомобилистов, как потом только его одного приходилось вести под руки и сдавать семье в абсолютно невменяемом состоянии. Глаза стеклянные, ноги деревянные, что-то бормочет про себя и скалится улыбкой сумасшедшего. И вот на каком-то загородном шоссе он и повстречал свою судьбу.
Мы – великий народ. У нас настолько выдающиеся люди, что почти каждому есть, чем похвастаться. Многим из этих рекордсменов, правда, уже нечего сказать в свое оправдание. Был у меня и еще один знакомый, умнейший парень, студент философского факультета. Он всегда говорил, что в жизни нужно успеть перепробовать все, тем более что совок рухнул, и больше некому ставить нам рамки и указывать, по каким правилам жить. И почему-то это самое все распространялось для него только на наркотики. Не на путешествия, не на экстремальные виды спорта, не на бизнес и не на искусство. И после очередной такой пробы он тоже уснул навеки, удовлетворившийся и счастливый. И нет уже сил их всех перечислять. Проще увековечить в камне всех сразу.
В принципе, можно было бы на этом поставить точку. Мол, сами выбирайте, быть мудаком или стать вроде как человеком. Но дело-то как раз в том, что у тех, кому необходимо довести себя до грани, чтобы изменить свою жизнь, выбора как раз нет. И если вы читаете какого-то автора, который намекает, что он, мол, все осознал и поэтому взял на себя рычаги управления, не верьте ему. На самом деле, просто его пистолет дал осечку. Ну, или столба перед капотом не оказалось, когда автомобиль вылетел в кювет.
И поэтому, к сожалению, многих сейчас уже с нами нет. Тех, с кем бы я сейчас сел и…
И просто вспомнил Дни нашей молодости.
НЕУНЫВАЮЩИЕ ДЕЦИБЕЛЫ
Закипев, о, сколь прекрасно
Токи дымные текли!..
Вдруг педанта глас ужасный
Нам послышался вдали…
И бутылки вмиг разбиты,
И бокалы все в окно –
Всюду по полу разлиты
Пунш и светлое вино.
Убегаем торопливо –
Вмиг исчез минутный страх!
Щек румяных цвет игривый,
Ум и сердце на устах…
А.С. Пушкин. «Воспоминание».
Однако история эта, все-таки, про меня, и она пока что не закончена. К тому же, не стоит все время о грустном. Конечно же, в пьянстве есть и забавные стороны. Как я уже упоминал ранее, автомобильная журналистика – это настоящий буржуазный карнавал для рас****яев с подвешенным языком.
Когда я перешел в другое издание, посолидней, чем то, в котором бездельничал до этого, физиологическая жизнь стала совсем сахарной. До начал кризиса оставался еще год, поэтому халява текла изо всех щелей. Работа требовала моего присутствия в офисе не более двух-трех дней в неделю. Все остальное время я проводил на презентациях, вечеринках и в своих кабаках. Денег после ежемесячных выплат банку оставалось еще до фига, иждивенцев на моей ответственности не было, поэтому я с чувством полного удовлетворения просаживал свои кровные в мегамаркетах, рюмочных и кафе, одеваясь при этом, как ковбой, и питаясь, как Портос.
И когда к этому прикладывался крутой джипчик или лимузин, и вовсе создавалась иллюзия, что жизнь удалась. В тест-драйвах, на самом деле, есть один очень неприятный момент. А заключается он в том, что рано или поздно тачку приходится отдавать. Но за те несколько дней, пока она находится в твоем распоряжении, ты стараешься выжать из нее все соки. Нет, есть, конечно, такие ребята, которые ездят на полигоны, тестируют машину в разных условиях, заморачиваются по поводу каждого ньютонметра и лошадиной силы. Но это - реальные профессионалы, которые пишут для таких же фанатов. Я же работал в простом потребительском секторе. Наших читателей не интересовало, можно ли поставить на данную иномарку бензонасос от «Москвича». Им хотелось знать только одно: крутая это тачка или нет. И я честно проверял аппараты на крутость.
Однажды мне в руки попался полноразмерный американский внедорожник. Пиарщики позиционировали его, чуть ли не как гребаный луноход. Моей задачей было подтвердить сие мнение. При этом допускалось подгадить общее впечатление парой птичьих шмяков, потому что все вокруг прекрасно понимают, что идеала в мире не существует.
Во время тест-драйвов я частенько позволял порулить своим знакомым, заодно выслушав их оценку и втайне поржав над их понтами, которые неизбежно прут от ощущения причастности к чему-то публичному. За вечер на том вездеходе покатались сразу несколько знатоков. Например, Валька Толстый из соседнего подъезда сразу же обосрал тачку по полной программе. Ну, конечно, ведь он считал себя непререкаемым авторитетом в этой области, потому что одно время у него даже был собственный автомобильный бизнес. Он покупал по объявлению машину в плохом состоянии, ремонтировал ее в гараже или даже во дворе и продавал по поднятой цене. Валентин, может быть, конечно, и разбирался в недрах подкапотного пространства, но оценить тачку по ее поведению и внешнему виду он не мог. До сих пор все ржут над тем, как он купил себе «Ниву» для души. Кузов хороший, движок работает исправно, передачи в обоих коробках включаются без проблем. И цена отличная. Взял, даже не загнав на стапель. А потом выяснилось, что у этой рабочей лошадки практически отсутствует трансмиссия. Как класс. Физически она, конечно, наличествовала, но функционально была мертва. Везде текло масло, не хватало болтов, песец подшипникам и редукторам. Такой вот он взял себе внедорожник для рыбалки. Валька потом долго думал, стоит ли вкладывать в нее еще столько же бабла на замену редукторов, кардана, шрусов и заднего моста или лучше продать ее такому же мудаку, как и он сам. Оказалось, что проще было сделать второе.
Не лучшими экспертами были Жора Крысюков и Женька Кузнецов. Но каждый косячил на свой лад. Одно время у меня был маленький подержанный клопик немецкого производства. Когда я его приобрел, Жора поспешил высказать свое авторитетное мнение. Долго критиковал состояние авто, и в довершение своего приговора послушал двигатель и сказал:
- Да он же у тебя троит! Как ты ездишь-то?
Вот тогда-то я и понял цену этому эксперту.
- Жор, тут вообще-то трехцилиндровый движок…
- Да? Ну, тогда двоит!
Про Кузнецова я вообще молчу, хотя, надо отдать должное, он по своим оценкам был ближе всех к моей читательской аудитории. Его больше всего волновала мягкость сидений, музыка и дизайн передней панели.
Короче, после того как специалисты апробировали агрегат, мы приступили к обсуждению результатов и празднованию успешно выполненного тест-драйва. Сошлись на том, что пиндосы перестали делать нормальные тачки и даже умудрились окончательно опошлить легендарную некогда марку авто. Толстый ругал городской расход топлива и разгон до сотни, Женёк - дверные ручки, а Жора – эргономику. Я, конечно, хихикал над ними про себя. Это надо же автомобиль для охотников и рыболовов рассматривать с позиции семейного сегмента! К тому же тестировали они его, как обычно, на МКАДе. Ладно бы еще речь шла про какой-нибудь среднеразмерный кроссовер. Но, как говорится, когда из человека прут понты, заткнуть их можно только бухлом.
Чем все старательно и занимались, используя пространство открытого багажника тестируемого автомобиля, как стол и барную стойку. И я тоже последовательно напивался, наивно полагая, что сегодня уже никуда не поеду и поставлю машину на стоянку. Но когда все расползлись по домам, и мы остались вдвоем с Кузнецовым, я открыл ему и самому себе свои истинные виды на эту тачку.
- А сейчас, - торжественно сообщил я, - мы с тобой отправимся на настоящий тест-драйв!
- Э-э, может, не надо! – встревожено запротестовал Женя. – У тебя девять прав, что ли?
- Да, ладно, уже ночь на дворе, чё ты ссышь-то? К тому же мы тут все тропинки, как свои пять пальцев…
- Ну, как знаешь…
В общем, мы приняли еще для допинга и отправились искать пересеченную местность.
Наутро я проснулся с тягостным ощущением того, что произошло что-то непоправимое. Однако синдром Корсакова щадил мою похмельную слабость. Зато Кузнецову было меня нисколько не жаль. Он позвонил на мобильный и спросил:
- Ты ходил сегодня к машине?
Я почувствовал неладное.
- Нет. А что?
- Уже полдень на дворе. Ты просыпаться собираешься?
- Сегодня ж воскресенье.
- А, ну да… Короче, все очень ***во… Бабушка приехала.
- Бля… Я так и знал. Мне всю ночь снилось, что мы убиваем тачку с тобой вдвоем.
- Это был не сон, Олежка… Приходи, я тебя жду около машины твоей.
- Эх-х… Если бы моей…
Все пластмассовые накладки были сметены в пыль. Сзади раскрошился плафон правого фонаря, а в бампере зияла огромная дыра. Правая передняя подкрылка была выдернута с мясом вместе с шумоизоляцией и волочилась по полу, как кусок прилипшего дерьма. Пластмассовая защита картера измочалилась, как веник, а краску по всему кузову покрывала мелкая-мелкая царапинка, что придавало машине особый камуфляжный шарм.
- Тебе ****ец? – с сожалением о несбыточности будущих тест-драйвов спросил Женька.
- Мне? Машине ****ец, ёпт!
- Тебя не уволят за это?! – удивленно и обрадовано воскликнул он.
- Да брось ты… Эти тачки все застрахованы. Просто неудобно как-то…
- Да уж…
- Чё вчера было-то?
- Ну, наконец-то, спросил! Да, Олег, память у тебя отшибает фирменно! Короче, нашли мы горку, и ты давай катать по ней вверх-вниз. Помнишь спуск около детской площадки?
- Там же почти отвесная стена!
- Так вот машина справилась. Не знаю, правда, как ты об этом напишешь…
- И это все на той горке потерялось?!
- Нет, конечно. Потом мы поехали в лес. Там ты решил проверить проходимость по джунглям. Эти царапины - от веток кустов. Внедорожник, надо сказать, что надо, беру свои вчерашние слова обратно.
- ****ь, мне от этого нисколько не полегчало!
- Тебя что больше пугает? Как ты перед начальством будешь оправдываться или то, что ты ни *** не помнишь о том, на что способен после семисот грамм шотландского вискаря?
- Даже не знаю. И то, и другое. Хотя, наверно, все же второе больше, потому что это гарантия того, что снова повторится первое.
- М-да…
- А дыра в бампере откуда? И почему фонарь разбит?
- А это ты резко сдавал задом в соседнем дворе, когда инсценировал погоню, и налетел на торчащий в асфальте столбик. Его там поставили, чтобы никто не ездил.
Когда я отдавал машину милой пиарщице из представительства, поначалу она не могла вымолвить ни слова. Потом все-таки пришла в себя и весело сказала:
- Да уж, такого я давненько не видела! Впрочем, журналисты еще и не так убивают внедорожники! Досадно другое…
- Боюсь спросить, что.
- Олег, видите вон тех людей, которые стоят и держатся за головы, глядя на нашу машинку?
- Вижу…
- Это киношники. Они арендовали нашего красавца на два дня для съемок…
Я тяжело вздохнул.
- Вы знаете, - сокрушенно сказал я. - Мне даже не так жаль, что у нашего издательства и вашего представительства испортятся отношения…
- А чего вам жаль, Олег?
- Просто я хотел пригласить вас на свидание… А теперь, похоже, не видать мне вашей благосклонности, как своих ушей.
- О, боже! Олег, какие признания! И делать их рядом с разбитым вездеходом – это особенно романтично!
- Значит, вы на меня не сердитесь?!
- Я вам больше скажу. По поводу машины вы тоже не очень переживайте. Мы в вашем журнале заинтересованы поболе, чем в сохранности этого экземпляра.
- Мы даже не успели сделать фотосессию…
- Мы вам другой автомобиль дадим.
- О, какое великодушие! Я навеки ваш!
- Вау! Давайте, Олеженька, вы будете моим хотя бы на сегодняшний вечер, а потом посмотрим! Идет?
Вместо ответа я обворожительно улыбнулся. Чем только иногда не пожертвуешь ради сохранения карьеры. Впрочем, девочка она была - что надо!
Когда у меня на руках появился шикарный британец представительского класса ограниченной серии, экземпляров которого было всего 100 штук в мире, я решил уехать из своего двора от греха подальше. Меня давно звал Полозов к себе в гости на Каширку, поэтому я решил использовать этот повод, чтобы заранее смыться от возможных проблем. Водительских прав у Сереги не было, поэтому сажать за руль я никого и не собирался. Так что соблазн был исключен с самого начала. Благополучно доехав до Полозова и поставив тачку на платную стоянку, я спокойно пошел бухать.
Стоит упомянуть о том, как Серега лишился прав. Когда-то у них со Вьюрковым был старенький, видавший виды Ford Sierra. Они чинили его чуть ли не каждый день.
- Своя ноша не тянет! – довольно говорил Полозов. Еще бы она тянула, ведь досталась им эта рухлядь совершенно бесплатно. Просто кто-то подарил из любви к их семейству.
Так вот едут они как-то с Володькой на этой развалине по своему району. Пьяные в зюзю. И на очередном лежачем полицейском вмазываются в жопу какой-то не менее задрипаной «пятере». Полозов, оказывается, отвлекся от дороги, пока разливал водку по стаканам. В общем, они готовы были дать потерпевшему водиле деньги, но этот крендель уперся и настаивал на приезде гашников. Полозову с Вьюрковым, видимо, было по херу, где бухать, поэтому, не долго думая, они закинули ноги на торпеду и продолжили банкет. В таком виде их и застали гайцы.
Самое смешное, что когда Полозову назначали наказание, то, заметив, что он - отец четверых детей, предложили ему скостить срок лишения прав на четыре месяца.
- А почему на четыре?! – заржал Серега. – По месяцу на каждого, что ли?! Отличная у вас логика!
- Будете хамить, то и этих четырех месяцев не увидите!
- Да ну что вы, простите меня. Я просто очень удивлен такому неожиданному снисхождению!
Два года прошло уже давно, но права свои Полозов, наверно, не забрал из ГИБДД и по сей день. Потому что «фордик» тот развалился-таки на следующий год, а новую машину купить, скорее всего, не на что.
Так вот захожу я к ним домой, и меня сразу облепляют дети со всех сторон, а также младшие сестры и братья Серегиной жены. Они там живут целой общиной, спаяв несколько квартир. У них даже есть дырка в полу и лестница. По ней они ходят друг к другу в гости. Полозов с женой и детьми занимает одну комнату. Володька с супругой и двумя мелкими располагаются в соседней. Рядом в однушке живет сестра полозовской жены с мужем и двумя дочками. Под ней уместилась еще одна сестра с мужем и двумя девочками, а в главной берлоге живут папа с мамой-героиней и еще шестеро несовершеннолетних братьев и сестер Серегиной женушки. Такой вот праздник божьего благословления.
Меня, заядлого антрополога, всегда тянуло в этот демографический рай, как медведя на малину. Мне было так хорошо у них, что я напрочь забывал про свое почетное одиночество и гордое звание ледокола. В этой связи все время вспоминается момент из отечественного кинофильма «Не хочу жениться!». Герой Леонова-Гладышева заходит домой к своему другу, чтобы посоветоваться по жизненно важному вопросу, типа, жениться ему или нет. А у того трое или четверо детей. Друг просит гостя посидеть пять минут на стульчике, подождать, пока они с женой уложат детей спать. Шум, гам, детский смех, ворчание и крики родителей. Все носятся из угла в угол, друг с маленьким ребенком в одной руке, держит за ухо второго и что-то выговаривает третьему. Жена ругается и прикрикивает, одновременно расправляя простыни и взбивая подушки. Наконец, всех уложили, друг подходит и спрашивает: «Ну, ты чего хотел-то»? Главный герой медленно встает со стула и тихо говорит: «Хорошо тут у вас». Молча открывает дверь и уходит. А недоуменный друг ошеломленно смотрит ему вслед.
В тот раз в гостях у сказки был еще друг их семьи Арсений, а также снизу поднялся Порфирий, семнадцатилетний шурин Полозова. Так что оформили мы ровно на четверых, по одному мушкетеру на каждую сторону света.
Но не тут-то было. Полозов, узнав, что я приехал на тачке за полторы сотни тысяч баксов, изъявил желание взглянуть на это чудо. Арсений же, в свою очередь, был из тех парней, кто всегда за любой кипиш, кроме голодовки. Порфирию вообще было насрать, что делать и куда идти. Такой уж это возраст – семнадцать лет.
Да и мне самому хотелось попонтоваться. В общем, мы взяли вискарь, пластмассовые фужеры, хлеб и бекон и отправились на стоянку. Сначала побухали на багажнике нашего британца, потом залезли внутрь, и ребята начали чуть ли не облизывать салон. И пока они не повключали всевозможные кнопочки, пока не настроили телек в подголовниках, пока не изнасиловали бортовой компьютер, успокоить их не было никакой возможности. Впрочем, мне уже стало по барабану. Потому что началась вторая серия.
Я сказал, что мне не нравится эта стоянка, и почему бы нам не отъехать в какое-нибудь более интересное место. Куда-нибудь недалеко и желательно дворами. Серега вызвался сесть за руль и показать отличные виды на Москву-реку. Арсений потер руки в предвкушении приключений. Один только Порфирий попытался призвать народ к здравому смыслу:
- Вы что, охуели? Вы же бухие, как мешки с дерьмом!
Однако этот подростковый максимализм только прибавил нам зрелого оптимизма. И мы чинно и невозмутимо поплыли по дворам, соблюдая спокойствие и храня достоинство. Сусанин привез нас к замечательному виду, открывающемуся с холма на золотое в ночном свете мегаполиса руно реки. Мы расположились на капоте, врубили музон на полную и выпили за сладкую жизнь. И кому только пришел в голову этот тост?
- Блин… - Я пошарил руками по карманам. – Чего-то не хватает.
- Может быть, достойного обслуживания? – спросил Полозов.
- О! – отозвался вдруг Арсений. – А поехали в бильярд играть!
- Бля-я… - затянул Порфирий. – Только этого не хватало!
- Да ладно, - успокоил его Полозов. – Хуль тут ехать-то? Сейчас гаишников нет.
Я недолго подумал и решил ехать. Хотя для того чтобы принять такое решение, долго думать было и не надо.
- Только я сам за рулем! – пресек я возможные домогательства.
- Ну, мы-то знаем, что ты «За рулем»! – ответил Полозов.
- Я уже давно не в «За рулем»! – отпарировал я.
- ****ь, так я не понял, все-таки, кто за рулем! – не выдержал Порфирий.
- Я! – крикнул Арсений.
- Головка от ***! – хором ответили ему остальные участники экспедиции.
Короче, до кабака мы добрались благополучно. Сыграли в бильярд, потанцевали с девочками и, когда сладкая жизнь надоела и снова захотелось в домашнее тепло, мы опять оседлали нашего вороного красавца и спокойно отчалили, положив на переднюю панель бутылку виски и выставив стаканчики в рядок.
- Езжай аккуратно, чтобы стаканчики не упали! – приказал мне Серега.
И тут произошло неожиданное. Оказывается, за то время, пока мы катали шары, около выезда на дорогу нарисовался гаишник. Он стоял с недовольным видом и проверял у кого-то документы. Почувствовав нас мозжечком, он обернулся и стал пристально вглядываться. Мы все открыли рты в полном непонимании, что в данной ситуации нужно предпринять. Я уже хотел было сдать назад.
- Ты что дебил, что ли! – шикнул на меня Серега. – Он же сразу поймет! Выезжай спокойно и уёбываем отсюда, пока он занят.
Я продолжил движение. И все было бы нормально, если бы перед самым носом гайца Порфирий не воскликнул:
- Бля! Пузырь со стаканчиками!
Я рефлекторно дернул гашеткой, и стаканы вместе с пузырем посыпались на пол. Я не стал проверять, видел ли это гаишник, и вмял педаль газа в пол. Четыреста диких кобылиц сделали свое дело. Через три секунды мы были уже за сотню метров от этого проклятого места. Я следил за дорогой, а все остальные смотрели назад.
- Ну, что, гонятся?! – спрашиваю.
- Кажись, да! Гони!!!
Я снова утопил гашетку и рванул по боковушке вдоль шоссе.
- Не снижай скорость! – кричал Серега. – Оторвемся!
По радио зазвучала заглавная композиция Эннио Морриконе из кинофильма «Хороший, плохой, злой». Многое из того, что я творил с призраком прерии в ту ночь, было использовано в написании искрометной статьи, посвященной этому породистому скакуну. Я закладывал головокружительные дуги на больших перекрестках, опережая весь табун ослов еще до того, как они осознавали, что происходит. Я мчался по улицам Москвы, как Безумный Макс, и никто не мог нас заметить, потому что мы проносились мимо со скоростью света. Сам я тоже ничего не замечал вокруг: ни цветов светофора, ни знаков, ни разметки. Я гнал под 200 км/ч, заставляя остальных участников движения испуганно прижиматься к бордюру. Полозов, сидевший рядом со мной, крепко обвился вокруг ручки обеими руками и горящими глазами высматривал впереди свою судьбу. Сзади вопили Порфирий и Арсений: первый - от страха, второй – от восторга.
Внезапно я обнаружил, что впереди выстроилась огромная очередь перед красным сигналом светофора. Это было очень неожиданно. Я попробовал снизить скорость, но понял, что уже не успеваю это сделать. Поэтому, вылетев на встречку, на которой - слава зайцев! – никого не было, я дал по газам, чтобы успеть до зеленого сигнала встать впереди всех. И я успел. И встал.
- Ты чё придурок? – совершенно резонно спросил Серега.
- Что?
- Хули ты встал!!!
Думать над этим вопросом времени не было, поэтому я снова рванул вперед. Тут у Сереги зазвонил мобильник.
- Алё! Да! Скоро будем! Мы? Мы в Лос-Анджелесе!!! Что? Только что взяли банк, у нас на хвосте копы!!! Не могу говорить!
- Вам конец, президенты! – орал с заднего сиденья Арсений. – Сдавайтесь, сёрферы ****ные, или мы открываем огонь!!!
Мы успокоились лишь через десять минут этой бешеной скачки, когда влетели на парковку и сразу же потушили свет, будто бы никогда и трогались с места. И только потрескивание остывающего металла, запах резины и трансмиссии говорили о том, что совсем недавно здесь было жарко. Минут пять мы сидели тихо, прислушиваясь к звукам ночного города. Наконец, я решился нарушить молчание и спросил Серегу:
- А с чего ты взял-то, что они за нами гнались?
- Да! - поддакнул Арсений. – Я в тачках не очень разбираюсь, но мне кажется, что даже если они за нами и рванули, то мы от них оторвались по любому еще на первом повороте. На чем им за нами гнаться-то?
- А хотите, я вам скажу, кто за вами гнался? – издевательски спросил Порфирий. - Это были вы сами!!! Долбанные психи!!!
- Не так уж он и неправ, - задумчиво проговорил я.
- Да ***ня! – снова восторженно воскликнул Арсений. – Олег, спасибо тебе огромнейшее! Я так еще ни разу в жизни не катался!
- И я тоже, - тихо сказал Полозов.
- И я тоже, - отозвался Порфирий.
- Открою вам правду: и я тоже, - признался я и судорожно выдохнул.
***
Когда мой начальник Аркаша Песцов решил отправить меня в первую командировку, я поначалу слегка перетрухал. Нет, я не боялся ответственности. Я боялся самолета! С детства не летал, уже забыл, что это такое, и не знал, как прорабатывать этот стресс. Впрочем, я недолго мучился этим вопросом и постарался нахерачиться еще в зале ожидания для бизнес-класса, насколько вообще можно нахерачиться бутылкой сухого. Однако на борту нас встречали веселые стюардессы и стюарды непонятной ориентации, которые услужливо прикатили тачку с вискарем еще до отлета. Так им понравилась наша компания.
Полет прошел просто на ура, и мы благополучно приземлились за Уралом, где японцы решили продемонстрировать новую модель седана потребительского класса. Видимо, хотели показать надежность их тачки в условиях русских холодов. К моменту посадки в автобус, я уже не боялся ничего: ни самолетов, ни вертолетов, не пиарщицы из представительства. Пока мы ехали в гостиницу по маленькому сибирскому городку, какая-то библиотекарша, любезно согласившаяся баксов за пятьдесят исполнить роль гида, рассказывала нам о местных достопримечательностях. Она долго и пространно вещала что-то казенным голосом, но мне было достаточно и пяти минут ее флуда, чтобы понять, что в этом захолустье никаких достопримечательностей, кроме нефтяных вышек, никогда не было спокон веку. И самое замечательное, что здесь можно было увидеть, это бесконечные нефтяные поля, перемежающиеся редкими островками тайги, и бесчисленные реки, для половины из которых даже не нашлось названия. Едешь так по трассе, горизонт виден во все стороны, и иногда дорога пересекает водную артерию. Некоторые из этих водоемов называются обычно, как у нас, типа, Соснянка, Порожья и так далее. Иным посчастливилось сохранить древние местные имена на финно-угорских наречиях. Но значительное количество указателей красноречиво говорило о том, что мы пересекаем просто некий «РУЧЕЙ». И ручей этот растекался под мостом в ширину метров на триста.
Короче, спасибо Аркаше, это было незабываемо. Развлечений масса, экзотика в каждом камушке мостовой. От скуки я стал помогать гейше… о-о-у, стоп… гидше вести экскурсию. Хохмил над каждой ее фразой, делал какие-то выводы и высказывал предположения. Уставшим от перелета ребятам только этого и было нужно. Все равно они ее слушали вполуха, потому что невозможно одновременно внимать какой-то ***не и мечтать о том, как сейчас опрокинешь свою задницу в номер, примешь душ и сядешь, наконец, за стол, уставленный батареей водочных бутылок и местными деликатесными яствами. Красная икра, сиги и настоящий ягодный морс. Строганина, надо сказать, - тоже реально крутая штука. Короче, мы с гидшей, которой ничего не оставалось делать, как с милой улыбкой отвечать на мои хохмы, продолжили усовершенствованную мной программу, и парни вроде повеселели и тоже стали включаться в процесс расширения картины мира.
И вот когда коммуникативный канал был налажен, и все, наконец, начали получать настоящее удовольствие от поездки, нашелся какой-то старпер-моралист в лице одного из членов руководства московского представительства, который вдруг резко обернулся ко мне и злобно так процедил:
- Ты прекратишь хамить или нет?! Хватит перебивать уже, дай послушать!
- А что, - отозвался кто-то, - по-моему, он в тему вставляет-то!
- Да-да! – загалдел народ.
Гейша улыбнулась мне украдкой и продолжила. Я, конечно, замолчал, чтобы не обострять ситуацию. Но моя библиотекарша сделала поправку на ветер, и в рассказе ее, к счастью, появились какие-то байки и шутки.
Когда мы приехали в гостиницу и расположились в номерах, нам объявили, что перед ужином еще будет пресс-конференция. Народ досадливо выдохнул, но бунтовать не стал. Но это народ. Я-то, недолго думая, подошел к пиарщице и сказал:
- Надо бы чего-нибудь выпить, а то мы устали, как Шварценеггер в «Хищнике».
- Ну, я могу заказать у персонала… - неуверенно протянула девушка.
- О! – подскочил кто-то из парней, услышав краем уха наш разговор. – А что, можно, да?
- Ну, в принципе, можно, конечно. Только… - девочка ласково поманила нас указательными пальчиками. – Только давайте договоримся, что больше никому ни слова! Тс-с!
Мы заговорщицки перемигнулись и утвердительно закивали болванками. Она мило нам улыбнулась и подошла к менеджерше, дежурившей около конференц-зала. Нам принесли по полтиннику вискаря, и теперь можно было спокойно перетерпеть еще полчаса скучищи.
Но когда-нибудь все встает на свои места. И вот мы за столом. Народ перемешался, как попало: пиарщики, руководство, журналисты, автогонщики, неизменно подрабатывающие на организации групповых тест-драйвов, и съемочная команда. Кто-то держал марку, кто-то решил просто немного расслабится. А кому-то было уже на все наплевать. И, между прочим, не только мне. Ребята, разгоряченные теплом гостиницы после сорокаградусного мороза, разгалделись, как матросы в увольнении на берег. Если закрыть глаза и слегка прижать уши, то можно было себе представить, что находишься в пабе в каком-нибудь английском порту в XVIII веке. Особо отчаянные вскакивали, что-то горланили, все ржали хором.
И все было бы хорошо, если бы меня, идиота, не угораздило случайно сесть за стол организаторов. И этот мудозвон из руководства, который прикопался ко мне еще в автобусе, он, видимо, так страдал обострением кризиса середины жизни, что видел и слышал только меня. О чем я треплюсь с мужиками, сколько я пью, что я пью, сколько я закусываю. Я был для него, как красная тряпка для быка. Я видел, как он постепенно багровеет и еле сдерживается, чтобы не сделать мне замечание, как в школе. Наконец, когда я встал и запел голосом Магомаева «Луч солнца золотого», этот кретин не выдержал, вскочил и попытался пресечь мои песнопения. Конечно, все ведь должно быть в рамках приличий! Ведь мы тут не маньку дрючить собрались, а бизнесом заниматься! Он что-то кричал, размахивал руками и брызгал слюной.
Мне пришлось прервать исполнение. Народ загалдел, требуя продолжения, но я не хотел поддаваться на провокацию и развивать скандал, который навязывал мне этот брюзгливый, завистливый злюка. Я продолжил трепаться с двумя мужиками-журналистами, сидящими рядом со мной. Но этот гандон уже не мог успокоиться.
- Ну, что ты пристал к народу! – раздраженно гавкал он. – Ты что не видишь, что тебя никто не хочет слушать! Что ты уже всем надоел!
Ребята недоуменно уставились на него.
- Слышь, - отвечаю я, - я чё, с тобой что ль тут сижу разговариваю? Хули ты приебался?!
- Как ты разговариваешь со мной?!
- А ты?
- Ты почему со мной на ты?!
- А ты? – меня забавлял это базар все больше и больше. – Ты не намного вообще-то меня старше. Да и я не школьник сопливый. Ты не заметил?
- Да как ты себя ведешь-то!
- Душа моя, Павел, держись моих правил: люби то-то, то-то, не делай того-то. Кажись, это ясно. Прощай, мой прекрасный.
- Да что ты несешь чепуху какую-то! Я к тебе по-русски обращаюсь!
- М-м… Это вообще-то Пушкин - Вяземскому. А он, орангутанг эфиопский, поди, не хуже вашего по-русски наворачивал…
- Так! – встрял в разговор на выручку опешившему орангутангу один из спортсменов. – Ты в курсе, что я могу тебе запретить завтра сесть за руль?
- Это чё это? – удивленно так спрашиваю.
- А то, что ты пьяный, как черт!
- А ты вообще кто такой-то?
- Я водитель, организатор тест-драйва.
- А-а… А я-то, дурак, подумал, что ты гаишник… Чё только не строят из себя обычные водители кобылы! О-у… организаторы тест-драйва. Сори…
Ребята, сидевшие рядом, и так еле сдерживались, чтобы не заржать, но тут они не выдержали и грохнули в полный голос. Наверно, это меня и спасло, потому что, увидев, что на моей стороне другие журналисты, от которых зависит общественное мнение, водила сразу заткнулся, а старпер покачал головой. Но все-таки пукнуть в мою сторону напоследок он, конечно, должен был.
- Тебе же завтра стыдно будет! – с укором попытался вразумить меня он.
- Мне? Не будет. Спорим!
Спорить он не стал, а просто демонстративно отвернулся.
Нажрался я, конечно, прилично. Когда примерно в час ночи я завалился в номер, то, чтобы хоть немного протрезветь, набрал полную ванну воды из синего крана и на полминуты погрузился в это леденящее безвременье. В 7:30 я пришел в столовку одним из первых. Положил себе сосисок, сырку, гречки и прочей херни и начал весьма респектабельно и добропорядочно принимать пищу. Я специально сел лицом ко входу, чтобы сразу увидеть харю этого инквизитора. И правда, когда он вошел и обнаружил, что я, как ни в чем не бывало, сижу и пью кофе, он аж побледнел от досады. Но ему пришлось вежливо кивнуть в ответ на мою приветственную улыбку.
Однако засада оказалась в другом месте. Когда после завтрака я собирал вещи в своем номере, позвонил Аркаша.
- Как дела? – упавшим тоном спросил он меня.
- Да, в общем… нормально, - тревожно отвечаю ему.
- Ох-х… Я только что имел неприятный разговор с пиарщицей.
- А-а…
- Что там случилось-то? Она говорила, что ты на пресс-конференции сел в первом ряду и храпел. Потом пытался подраться с дядечкой из руководства, тебя еле уняли. Ты всех вокруг достал, и тебя увела в номер охрана. Олег, я не ожидал от тебя такого!
- Аркаш… - я лихорадочно соображал, что бы ему такого сказать, чтобы убедить в том, что на самом деле все это вранье, и не надо перегибать палку. – Хочешь, я расскажу тебе, чем занимается твоя жена, когда рабочий день уже закончился, но семейный вечер еще не начался?
- Я не понял тебя.
- Нет, Аркаша, ты не меня не понял. Короче, ладно… Обещаю, что буду вести себя хорошо!
- Олег, пожалуйста, будь благоразумен! От этого ведь многое зависит! Иначе японцы нам не будут давать тачки, не будут звать никуда, и вообще, как похерят весь медиа-план! Что ты тогда начальству скажешь?! Что ты веселый парень?!
«Да пошел ты со своим медиа-планом, нытик несчастный!» - подумал я так, а вслух сказал:
- Аркаш, все будет нормально. Я уже ей сказал, что всему причина - тяжелый перелет. Я перед ней обязательно извинюсь. Только не уговаривай меня лизать жопу тому старому гондону, которому не дают покоя мои молодость и здоровье!
- Ох-х… - он вздохнул так тяжело, как будто очередная полуторка провалилась под лед на Дороге жизни. – Ладно, будь с ними просто поласковей. От этого многое зависит.
Я понял, что от этого зависела, прежде всего, температура вокруг Аркашиной задницы. Впрочем, не я ее повышал, и не мне ее было понижать. Поэтому следующие два дня прошли вполне благопристойно. Однако тогда я впервые ощутил, что грань приличий может существовать даже в таком неприличном деле, как автомобильная журналистика. Впрочем, меня утешало то, что на самом деле это были не приличия, а нечто другое. Только называть вещи своими именами здесь точно никто бы не стал.
Когда мы отправились на Север погонять немецких полноприводных кабанчиков по льду, в сердце моем еще не остыла обида за предыдущую поездку. Поэтому, видимо, я бессознательно решил выместить свою злость на этих добрых ребятах. Перед ними, действительно, немного стыдно, хотя, с моей точки зрения, все мы очень неплохо провели время.
Утром буквально часа за два чартер перенес нас из грязной и вонючей Москвы в заснеженную и свежую тайгу. И уже после обеда мы были на льду большого озера. Откатались замечательно, организаторы и спортсмены были крайне предупредительны и остроумны. После занятий нас ждала сауна с немецким пивом и местной тюлькой, а в завершении дня - превосходный ужин. И все было так вкусно и пьяно, что я не удержался и включил-таки Хлестакова.
Самой острой темой для навешивания лапши я всегда считал закос под иностранца. Это надо обладать настолько тонким знанием языка, таким идеальным акцентом, чтобы не одна тварь не докопалась. Потому что расплачиваться иногда приходится зубами и носом. Помню, как в каком-то клубе в центре Москвы, куда нас однажды занесло с Годей, я начал кому-то незнакомому рассказывать, что у меня черный пояс по каратэ. Схлопотал в полный рост. Улетел к стенке вместе со стулом, на котором сидел. Годя попытался за меня впрячься, и ему, конечно, досталось раза в два больше, чем мне, потому что я благополучно отправился в нокаут с первого удара.
На втором месте – пидорская тема. Вы попробуйте убедить окружающих в том, что вы гомик! Хрен выйдет, особенно если учесть, что в каждой компании, в которой наберется человек двадцать, обязательно найдется хотя бы один радужный человечек, про которого никто никогда и не сказал бы, что он пидор. Вот этот мим вас и расколет. Короче, ощущения, острее не придумаешь.
Когда начинаются танцульки, я иногда прощупываю незнакомую публику и аккуратно выдаю несколько па в стиле дискотеки 80-х. И делаю это так, чтобы девочки подумали, что я – просто веселый парень, а парни слегка заподозрили во мне голубого. Надо сказать, что бабы почему-то вообще не ведутся на это. Они ржут и кричат, что у меня здорово получается, и мне надо было идти в театральный. Некоторые мужики, конечно, тоже секут фишку, но основная масса старательно идентифицирует себя с натуралами, чтобы не дай бог не повылезали какие-нибудь латентные атавизмы. Это проявляется в сморщивании носов, в презрительных высказываниях, а часто и в желании набить морду. Однако кто-нибудь один обязательно подскочит и начнет мило улыбаться, подмигивать и активно трясти головой в сторону номеров.
В общем, за ужином я дошел до такого состояния, что рискнул продвинуть эту опасную тему. Но и дивиденды должны были быть колоссальными. Представьте, что вы сидите за столом, за которым гульбанят еще порядка сорока едва знакомых вам мужиков. И все они думают, что ты – пидор! А-а-а-а!!! Жуть…
В общем, я аккуратно задвигаю эту тему, и как бы невзначай говорю близсидящим, что я – гей. Реакция была великолепной! Послышались какие-то детские смешки, кто-то округлил глаза, другие презрительно скривили рты. Но в целом схавали наживку с аппетитом. В основном, за столом царило не более чем всеобщее удивление. Все же, это журналисты, а не кто-нибудь. Они-то ко всему привыкшие, к тому же пресса – первая линия обороны на страже прав человека.
Так что, я спокойно и в свое удовольствие пережил пятиминутку славы. Когда уже через десять минут про меня забыли, мне даже стало немного обидно. Но под занавес матча меня ждал десерт. Вечером, когда все начали расползаться по номерам, я сделал вид, что сильно перебрал. Хотя, на самом деле, был не так уж и далек от этого. Я, конечно, спел Бременских, рассказал пару сальных анекдотов, поэтому, когда один товарищ-ч вызвался меня проводить до каюты, все восприняли это, как необходимость. Чувачок этот заботливо завел меня в стойло и начал настойчиво выяснять, не потянет ли меня сейчас куда-нибудь на приключения.
- А почему бы нет! – говорю. – Пошли по льду погуляем. Смотри, луна какая!
- Да зачем куда-то ходить? – ответил он как-то неопределенно. – Мы же здесь уже.
И тут я понял, что рыбка-то попалась в сеть! И парень такой, надо сказать, накаченный, мужественный, веселый, без всяких жеманных пидорских замашек и кривляний.
- Оп-па! – говорю. – Ты что имеешь в виду-то, милый?
- Ну… ты меня прекрасно понял.
Но надолго меня не хватило. Я вдруг вспомнил о потенциальной опасности своего положения, и мне внезапно реально захотелось спать.
- Слушай, - говорю, - к черту все. Ты мне не нравишься. Я пошел гулять по льду.
И тут я реально перессал, потому он решил взять мой бастион штурмом. И мне уже ничего не оставалось делать, как открыть карты.
- Мужик, короче… Это была шутка. Ты понял? Шу-у-у-тка-а-а!
Он непонимающе так уставился на меня. Уголки его губ повисли, брови грустно приподнялись…
- Ну, ладно-ладно, ты не расстраивайся. Мне тоже, знаешь, сколько раз отказывали! У-у-у!
Я вышел на балкон, достал сигарету и, чтобы ему стало полегче, разыграл легкий алкогольный делирий. Облокотившись на перила балкона, я судорожно затягивался и бормотал про себя вроде как чушь, но некоторые фразы – довольно внятно:
- Бля… куда это меня занесло? Это же где-то на севере… Ёпт, где мои тапочки?! И кто меня сюда привел? А?
Краем глаза я заметил, что он жадно вслушивается в мои слова. И когда он убедился в том, что меня глючит, то, бесшумно переставляя ноги, вышел из моего номера, тихо прикрыв дверь.
На следующий вечер в сауне я подсел к нему попариться. Он ненавязчиво стал меня спрашивать о вчерашнем вечере. Я сказал, что ни фига не помню. Ни того, как уходил из-за стола, ни того, как добрался до номера. Мне приятно было наблюдать, как он чуть не обкакался от облегчения.
Но на этом история не кончилась, потому что остальные-то парни все еще находились в неведении.
На второй вечер после основной части программы за столом осталось несколько человек из самых крепких. Я уже был абсолютно в хлам, но просто не было сил отправляться на боковую при виде халявного Cointreau. Разговор шел достаточно непринужденный и расслабленный. Один из моих коллег, довольно ходосочный парнишка, вещал что-то с таким видом, будто он во всем на свете разбирается лучше всех. Я решил его наказать за самоуверенность. После замечательного дня, проведенного в активном плавании на автомобилях по льду, я снова духовно воспрянул, и ипостась ледокола бурлила и вздымалась во мне, как Северный Ледовитый океан. Я небрежно развернулся к этому пареньку, по-пидорски вскинул руку, и произнес тоном балетмейстера:
- Девочка моя! А тебе не кажется, что ты перегибаешь палочку!
Ребята, сидевшие вокруг, не удержались от ухмылок и смешков, а чувак этот весь похолодел, как ледяная рыба, и напрягся всем телом. Я продолжил его журить за нескромное поведение, так и называя его этой самой девочкой. В конце концов, он не выдержал, встал со сжатыми кулаками и резко произнес, отчеканивая каждое слово:
- Я тебе никакая не девочка! И я тебе сейчас это докажу! А ну-ка, давай поднимай свою пидорскую жопу и выходи на улицу! Там ты узнаешь, кто тут девочка, а кто мальчик!
Ну вот, Олег, ты и дождался. Мысль эта, однако, не смогла заслонить гордости. В грязь лицом тоже падать не хотелось, несмотря на то, что по роли я вполне мог это сделать. Жалко было парня, конечно, но обратного пути уже не было.
- Погодь-погодь! – попытался я его немного успокоить. – Видишь, я сейчас в жопито! Давай завтра с утра, за полчаса до занятий выйдем и разберемся. Я твои претензии понял, и прощения у тебя не прошу. Я готов принять твой вызов, только ты, если человек благородный, можешь войти в мое положение? Я на ногах-то еле стою, ёпт!
- Нет! – уперся он. – Сейчас же выйдем, и ты получишь то, что заслужил уже давно!
Этого оборота я никак не ожидал. Оказывается, я это заслужил уже давно! Значит, у него уже давно чесались руки только потому, что я – педик! Вот, сука! Тут во мне взыграло чувство переднего края обороны защиты прав человека, и единственный раз в жизни мне от всего сердца захотелось выступить на стороне гомосеков. Я начал багроветь от злости. Это заметили остальные участники беседы и стали нехотя успокаивать нас. То есть, гомика они защищать не хотели и с удовольствием посмотрели бы, как этот шпендрик накатил бы мне по роже! Но они вдруг почуяли просыпающегося во мне зверя, и им стало страшно за этого глупого парнишку. Только ошиблись они в одном. По-настоящему упертым был не он. А я!!! Воистину непотопляемым, неостановимым и всесокрушающим атомным ледоколом!!!
Я медленно встал, сжал кулаки и произнес ледяным тоном:
- Значит, ты считаешь, что все педики – полные чмошники? То есть, ты думаешь, что раз перед тобой пидорас, то тебе будет позволено вот так вот безнаказанно оскорблять человека?
- Хорош-хорош, пацаны! – послышались вокруг тревожные возгласы.
- Нет, мальчик мой, ты очень круто ошибся! – продолжал я, не обращая ни на кого внимания. – Сейчас ты поймешь, что никогда еще ты не видел настоящих гомосеков! И если бы ты внимательней изучал историю Древней Греции, то знал бы, что даже сам Александр Великий…
- Да прекратите вы, ребят! – между мной и этим чувачком, который вдруг побледнел, как поганка, встали двое или трое парней. Но меня было уже не остановить.
- Да! Воистину глуп человек! – Я уже практически полностью раскрыл ворота своему медведю. Он рвался с цепей, и все с ужасом наблюдали, как один за другим отлетают болты, крепящие его оковы. – Да уж, не будем терпеть до утра, потому что мы все хотим испить немного крови! Прямо сейча-а-ас!!!
И чтобы этот доходяга вкурил всю серьезность моих намерений, я хватил кулаком по деревянной спинке стула так, что она треснула, а костяшки мои потом еще месяц не могли зажить. Ко мне сразу подскочил непонятно откуда взявшийся главный инструктор, огромный мужик метра под два ростом, заслуженный мастер спорта по ралли. Он вежливо, но крепко держал меня за плечи и уговаривал успокоиться. Однако даже ему приходилось прикладывать большие усилия, чтобы сдерживать мои натиски. Я утробно рычал и бросался в сторону мальчишки с явным намерением перегрызть ему глотку и выскрести из груди его сердце. Остальные прыгали вокруг и старались встать кольцом, чтобы я не вырвался и не растерзал бедного придурка, который молитвенно протягивал ко мне руки и просил, чтобы я не принимал все так близко к сердцу.
Припадок ликантропии длился минуты две и затем потихоньку сошел на нет. Я очнулся и присел от усталости.
- Налейте мне водки 50 грамм, - тихо попросил я.
Мужики тут же исполнили мою просьбу.
- Слышь, - обратился я к побелевшему пареньку. – Ты не бойся так, все нормально. Короче, никакой я не пидрила. Пошутил я… Скучно мне просто по жизни, понимаешь?
Все вдруг расслабились. Некоторые тоже налили себе водки. Паренек этот осторожно подошел ко мне и сказал:
- Ты извини меня, Олег. Я тоже чё-то того…
- Да, все нормально…
А на следующий вечер организаторы устроили нам прощальный ужин. Гостей из Москвы развлекала какая-то фольклорная группа артистов, которые играли на аналогах средневековых музыкальных инструментов и пели на настоящей латыни. Исполнив свой репертуар, они стали развлекать нас разными конкурсами с этническим уклоном. Одно из этих состязаний было одновременно забавным и крайне сложным. Скоморох-затейник поставил тупой, но настоящий меч на паркет острием и попросил добровольца, которым оказался, конечно, ваш покорный слуга, упереться лбом в рукоятку и под музыку прокрутиться пять раз вокруг оси меча. Не отрывая от него лба, естественно. По словам затейника, в древности подобным образом выясняли, хватит тебе уже, или ты еще можешь продолжать застолье. На самом деле, голова после пяти оборотов кружится так, что ты на ровном месте стоять не можешь. Но это было не все. После прокрутки надо было разбежаться и ударить ногой по швабре, стоящей метрах в трех. Не попал по швабре – приз не получил.
Я сразу завалился на спину, как только выпрямился после этой веселой центрифуги. Удивленный народ, которому казалось, что это очень легкое задание, стал напирать в желании совершить то, что не получилось у педика. Но никому это не удавалось, и никто так и не получил приза. Парни вскакивали с мест, возбужденно обсуждая этот конкурс, но никто не осмелился сделать вторую попытку. Никто, кроме меня.
На самом деле, я немножечко схитрил. После прокрутки я схватил сам этот меч и уперся им в пол в сторону заноса. Это позволило мне удержаться на ногах, спокойно подойти и от****ить эту несчастную швабру. В гвалте рукоплесканий, возгласов, скрипа домры и писка свирели я вскользь услышал, как кто-то восторженно произнес:
- Безумный человек!
Таким образом, я внес свою лепту в легенду о том, что педики бывают разные.
Вообще, начальником отдела, конечно, быть значительно шоколадней, чем простым корреспондентом. Сам Песцов ездил преимущественно во Францию, Португалию, Германию и иногда в Питер, в охоточку. Когда ему приходилось-таки отправиться куда-нибудь в Ставрополь или Рязань, он корчил такую кислую мину, словно ему нассали в карман.
Мне, соответственно, как младшему по званию или, видимо, более крепкому здоровьем, как правило, доставались зимние марш-броски по безграничным просторам Сибири или Крайнего Севера. Но я не роптал, потому что всегда Родину любил. И вот однажды, как я понимаю, в честь моих героических заслуг, Аркаша отправил меня в Сочи! На три дня! Французы представляли там прессе новый седанчик, очень гармонирующий своим имиджем с бирюзовыми бухтами курортной столицы России.
Надо сказать, что сочинское побережье в конце апреля представляет собой что-то неописуемое, особенно, для человека впервые побывавшего там в это время года. Я раззявил пачку еще в адлерском аэропорту, и захлопнулась она только в унылой подмосковной электричке. Нежные салатовые оттенки уже удивительно пышной растительности; пикантные запахи афродизиаков, разносящиеся повсюду теплым, чуть-чуть щекочущим солоноватым бризом; повылезавшие на солнечный свет в огромном количестве ящерки, шмели и большие усатые жуки – все это клонило в сказочный сон и заставляло радоваться жизни на каждом шагу. И, конечно, горы…
Не успели мы приземлиться, как у каждого в руках уже было по пластмассовой полторашке слабенького местного вина. Экзотика, что и говорить. Отдельное спасибо местным тетушкам на мини-рынке, которые устроили такой яростный концерт в стиле «подойди-попробуй-не-пожалеешь», что я сначала минут пять просто стоял, слушая этот незабываемый гвалт. Всеподавляющий кавказский акцент, хриплые, содранные глотки, выпученные глаза, агрессивно оскаленные пасти… Нет, это надо видеть и слышать! Я не понял ни *** из того, что мне было сказано, но обо всем догадался. Стоило мне только подойти к женщине, показавшейся наиболее симпатичной, как вся эта помойка обрушилась на нее. Видимо, эта свора хотела дать мне понять, что тетке этой - ****ец, если я куплю у нее хотя бы сто грамм. Конечно, в такой атмосфере очень трудно сделать достойный выбор, поэтому я схватил первую попавшуюся бутылку, быстро расплатился и сделал ноги из этой гиеновой вольеры.
Я искренне наслаждался этими деньками, ведь на море не был уже лет пятнадцать. Да-да, меня всегда тянуло на север, в тайгу, на озера, маленькие речушки, к соснам и бруснике. В чем-то я солидарен с Калтыгиным из «Диверсанта», который, сидя на крымской горе и глядя на Черное море, сказал: «Не наша это красота». Но тут меня словно подменили. Грешным делом мне даже стало казаться, что такого великолепия я еще в жизни не видал. Особенно когда Гриша Кошкин, мой напарник по экипажу, показал мне одно ущелье, описание которого, наверно, могло бы занять целую главу. Мы стояли меж двух вершин, на берегу горной реки, дремавшей на самом дне ущелья, и молчали, не смея перебивать своими репликами величие тишины, которой внимала даже вода, старавшаяся украдкой пронести по камням свои потоки настолько тихо, насколько бесшумной может быть мать, укладывающая своих детей спать.
И я не мог осквернить это волшебство своим безумием. И я ни разу не выпустил своего ксеноморфа во время той поездки. Я смеялся, когда солнце заигрывало с моими щеками и шеей, я, как маленький ребенок, показывал пальцем на деревья, на огромных по нашим меркам бабочек, на скалы и обрывы, а Гриша, который ездил сюда в отпуск чуть ли не каждое лето, понимающе улыбался и направлял колеса на новые, мало кому известные тропки, чтобы открыть для меня еще более сильные впечатления.
Конечно, когда нас потчевали прощальным обедом с бараном на вертеле и домашними винами всевозможных сортов, я веселился от души и старался подарить радость и другим участникам этого маленького автопробега по серпантинам и перевалам. И народ нисколько не обижался на то, что я снова и снова тяну на себя одеяло, потому что стояла замечательная погода, мы сидели в открытом ресторане среди гор, вокруг пели лесные птицы, в каменном бассейне плавали карпы, а около плетня застыл настоящий осел, который изредка вдруг зачем-то выпадал из волшебного сна и снова со вздохом начинал задумчиво пощипывать травку. И когда я клал руку на плечо настоящему французу, оказавшемуся коммерческим директором представительства, и называл его Атосом, то он, нисколько не сдерживая свой искренний смех, восклицал мне в ответ:
- Oui, mon d’Artagnan! Mon grand mousquetaire!
И я ни с кем не поругался и не подрался. А с тем французом мы попрощались, как настоящие друзья. И Аркаша был настолько доволен установившимися теплыми и близкими отношениями с французским представительством, что по приезде не только отпустил меня на недельку на рыбалку, а еще и обрадовал новостью о прибавке к зарплате. Но сказка эта для всех нас уже была практически в прошлом, потому что до начала кризиса оставалось всего три месяца.
НАЧАЛО
Цветок засохший, безуханный,
Забытый в книге вижу я;
И вот уже мечтою странной
Душа наполнилась моя:
Где цвел? когда? какой весною?
И долго ль цвел? И сорван кем,
Чужой, знакомой ли рукою?
И положён сюда зачем?
А.С. Пушкин. «Цветок».
В него никто не хотел верить. Но он явился народу, ни у кого не спросив разрешения. «Мы верим в своих богов! - кричали мы. – У нас свои пророки»! Но он был неумолим в своей материализации. И он остался честным по отношению ко всем. Ибо и у него были свои предтечи.
О кризисе вполне внятно начали говорить еще где-то за полгода до августа 2008-го. Аналитики предупреждали о надвигающемся обрушении глобальной экономики, разъясняли суть мировой финансовой пирамиды, еще делали жалкие попытки отговорить население от безудержной жизни в кредит и неуемного потребления всего, что предлагается на рынке. Но водопадный гул потока примитивного сознания под названием «Этого я еще не пробовал!» заглушил писк здравого смысла. Вообще, конечно, странная штука – паранойя. Мы способны испугаться шороха или соринки, прыщика или стуков за стенкой, но в то же время мы беспечно плюем на надвигающуюся волну цунами, землетрясение или ураган. Нет, с нами этого не произойдет! Мы ведь слишком МАЛЫ для таких больших приключений. Нам подавай ровно по росту. Мы маленькие Сниффы, нам хочется гулять! К тому же август – самый прекрасный месяц в году. Что может случиться в августе?!
Да и что такое был сам этот август? Просто айсберг, на который напоролся несчастный, неподготовленный к столь опасным путешествиям Титаник, перегруженный восторженной, невежественной толпой. Досадная помеха развлечениям и блуду. К тому же внимание усиленно отвлекала война в Южной Осетии и китайская Олимпиада, которая, впрочем, и сама из-за трагических событий в Цхинвали и неопределенной тревоги как-то неуместно промелькнула, едва запомнившись своей формальностью.
От столкновения с айсбергом и до осознания того, что Титаник медленно, но верно тонет, прошел значительный отрезок времени, в течение которого никто не желал признать очевидное. Пассажиры этого глобального лайнера под названием мировая предкризисная кормушка еще продолжали по инерции брать кредиты, чтобы в последний раз ощутить вкус любимой еды, почувствовать на губах тепло сосков желанной шлюхи и надавить на гашетку вожделенного авто.
Но пришел час расплаты, когда пассажиры этого неповоротливого мастодонта посыпались со своих рабочих мест, как с палубы вертикально задравшего корму Титаника. Когда каждый уже не воротил нос от проплывающей мимо деревяшки, а судорожно хватался за ее скользкие и противные грани, лишь бы удержаться на плаву. И когда вокруг раздавались жалобные стоны обессиленных, делающих последний свой вздох неудачников, тогда в сознание всех до единого проник, наконец, истинный ужас ощущения своего ничтожества. Но никто не мог протянуть руку помощи. И все, что оставалось делать, это плыть по течению, до последнего удара сердца надеясь, что все происходящее вокруг – это просто СОН.
И поэтому потребление алкоголя не снизилось. Просто поумерились запросы на качество. И увеличилась смертность, и усилились болезни, и начали сходить с ума самые слабые, а самые сильные стали слабеть. И охватила всех великая депрессия. В нашем лексиконе, наконец, запоздало появились такие выражения, как финансовый кризис, антикризисные меры, мировая экономика, кредитная политика, экономия средств, психология потребления и даже духовные ценности. Но было уже поздно. Почему-почему… Да потому что поздно пить боржому, когда почки отвалились!!!
И я тоже был совсем один, когда случилась эта катастрофа. Как раз незадолго до этого мы с Кулаковым решили сыграть в одну квазихирургическую игру. Дело уже перевалило за тридцатник, и каждый из нас вдруг осознал, что ничего толком так и не было сделано, и все, что у нас было, это несбывшиеся идеи и воспоминания о весело потраченной молодости. И чтобы подхлестнуть нас обоих… не то чтобы к великим свершениям, а хотя бы к обретению личностной свободы, я придумал нашей дружбе маленькую ампутацию.
Причем мы договорились об этом с Кулаковым по аське, от чего было особенно тоскливо. Выглядело это примерно так:
Я: «Привет»
К: «Здаров»
Я: «Чё поделываешь?»
К: «Привыкаю к холостяцкой жизни... Иногда тренинги провожу и постоянку подыскиваю»
Я: «Круто мы просели, да?»
К: «Мы? По-моему, у тебя все ок…»
Я: «Я имею в виду, что оба переехали к родителям, оба без баб… А я-то чё… Машину разбил, предстоят траты, денег теперь много не будет. На работе впадаю в рабство постепенно…»
К: «Это ***ня все»
Я: «А что не ***ня?»
К: «Я счастлив и самодостаточен, а это все временная смена декораций. Жопа – это когда у тебя рак или шизофрения. Или когда ты в окопе под Грозным… А это все шняга»
Я: «Да? Я рад за тебя. Я вот хоть и самодостаточен, но мне не хватает многих вещей»
К: «Так ты о чем хотел поговорить? Что за лирическое вступление?»
Я: «В отличие от тебя, меня такая ситуация в корне не устраивает. Мало того что мы к своему возрасту ни *** толком не добились, так еще становится совершенно понятно, что если будем продолжать в том же духе, то ничего и не добьемся. Нам нужен кураж. Запал. Шило в жопу»
К: «И… ваши предложения, коллега?»
Я: «А предложение – сделать, так сказать, прижигание. Кровопускание нашей дружбе не повредит, а пользу она приносить должна»
К: «Лирик! Журналист, блять! Ближе к делу»
Я: «Атос, не узнаю вас! Где ваше терпение? Короче, предлагаю на полгода прекратить общение вообще, причем с условием не подглядывать в поисковик. Глядя друг на друга, мы расхолаживаемся, типа, раз он тормозит, то и я могу ***ней заниматься. А если каждый из нас НЕ будет знать, что делает другой, то будет все время ощущать… э-э… что другой, пока один бухает, уходит в отрыв. Полгода для дружбы – не срок. В то же время за полгода можно многое сделать, если захотеть. Но расставаться на больше тоже не стоит, конечно ))) Ну, понятно, если случайно по телеку увидишь или по радио услышишь)) Но даже если так, все равно выдержать полгода»
К: «Я согласен… Удачи тебе, ДРУГ!»
Я: «Тебе тоже удачи, ДРУГ! Буду скучать…»
Идея была замечательная. Но практический толк из нее никакой не вышел. Видимо, потому что жопа, в которой мы очутились, была значительно глубже, чем можно было себе представить. Следующие полгода я провел в отчаянных попытках примириться с реальностью и обратиться к созиданию. И пролетело это время практически незаметно.
Однако косвенную пользу это расставание принесло немалую. Когда мы встретились в пабе после полугодичной разлуки, Сашка там же и в тот же вечер познакомился и взял телефончик у своей настоящей жены. Я же вскоре после этой встречи очутился на самой точке отрыва.
Началось все с того, что, как всегда, нам оказалось мало, и мы отправились домой к Сашкиному младшему брату Паше Кулакову. Пашка был несказанно рад нам. Особенно, оттого что у нас с собой было полтора литра водки. И вот, когда мною на грудь тем вечером было принято уже порядка литра, из меня снова полез мой упырь. То ли из зависти, то ли из вредности, но я начал доставать Кулакова на тему, что он вот тут самый крутой и правильный, а тоже ведь ко дну идет. Сашка с обидой доказывал мне обратное, а Пашка только радовался, что у него дома два таких замечательных парня сидят и спорят о чем-то вечном.
Но это был уже не спор. Поперло вдруг такое количество дерьма, что Сашка не выдержал и ушел на улицу проветриться, чтобы снять напряжение, потому что мы уже были почти готовы друг другу морду бить. Я остался с Пашкой допивать остатки. И тут меня пробрала икота.
Я знаю отличный способ избавиться от икоты за минуту. Но способ этот довольно противен, поэтому никто из тех, кому я о нем рассказывал, пока еще не решился его опробовать. Хотя лично мне – как два пальца. Собственно, два пальца и есть главный инструмент избавления от икоты. Выпиваете стакан воды, идете в ванную или в туалет и выблевываете этот стакан. Естественно, вместе с верхней закуской, которая попадает под раздачу. Как правило, много блевать не обязательно. Судорога диафрагмы проходит буквально после пары залпов. Не знаю уж, в чем эффект, но он неоспорим. Хотя два раза в жизни я избавился от икоты еще быстрее. Просто сказал себе: «Все, хватит икать». И как отрезало. Может быть, когда блюешь, диафрагма успокаивается, потому что понимает, что организм в данный момент переживает больший стресс, чем эта долбанная икота? Бред, конечно, но работает.
Короче, я решил продемонстрировать этот способ Пашке. Выпил водички, пошел в ванную и начал вызывать Люцифера. Икота прошла, но вместо нее из желудка наружу хлынула кровь. Как потом выяснилось, я поранил горловину пищевода чем-то острым из полупереваренной еды, и теперь уже не мог остановить рвоту произвольно, потому что желудок наполнялся кровью, требующей срочного выхода.
- Что это? – спокойно спросил Пашка.
- Кровь… Вызывай скорую!
Пашка побежал к телефону, вызвал неотложку, а заодно и Сашку, который прибежал, как метеор. Нашей ссоры как не бывало. Кулаков еще позвонил Тимуру Окуневу, и тот рванул на машине аж из Яхромы со своей дачи. А дело был уже под утро, часа в четыре.
Сашка поехал со мной в больницу, туда же вскорости примчался и Тимур. Вел я себя отвратительно, мой вурдалак выходил из меня с каждым залпом кровавой блевотины, и мне все это казалось забавной игрой. Мне одному. Сашка, в ужасе скорчив лицо, сидел в карете скорой помощи рядом с кушеткой и держал пакет, куда я каждые полминуты сблевывал по полстакана густо-бардовой субстанции. В перерывах между приступами я что-то бравурно флудил в стиле раненого центуриона. Кулаков умолял меня помолчать, потому что чем больше я напрягался, тем сильнее становилось внутреннее кровотечение.
В госпитале я начал вести себя еще хуже. Глумился над врачами, посылал их на ***, заявлял, что и без их помощи в состоянии спокойно отправиться на тот свет. Кулакову стоило огромных усилий уговаривать врачей не обращать внимания на мои пьяные выебоны. Они с Окуневым ходили следом за каталкой и терпеливо ждали около каждого кабинета, где со мной проводили какие-то манипуляции. Когда мне сообщили, что надо проглотить зонд, и что процедура эта довольно болезненная, я вызывающе ответил, что перед ними лежит офицер запаса, поэтому сообщать столь нелепые подробности не обязательно. Однако проглотить зонд я не смог, потом что пересохло в горле. Врачиха, проводящая диагностику, уже так устала со мной, что просто со злостью впихнула прибор мне в глотку, болезненно задев стенку горла.
Однако кровотечение в желудке к тому моменту уже остановилось, и мне уже было абсолютно на все насрать. Кулаков не поленился и сделал для истории пару колоритных кадров на мобильник, где я лежу на каталке, скрюченный и бледный, и стеклянными глазами смотрю в стену. Иными словами, каждому в ту ночь выпала возможность повисеть на своем кресте.
Через неделю после этих приключений мы встретились с Сашкой в кафе. Долго, почти молча, сидели и смотрели друг на друга. Наконец, он начал говорить:
- Скажи, а вот меня ты можешь обмануть и предать?
- Никогда! – не задумываясь, твердо ответил я.
- А нарушить клятву?
- Аналогично.
- Что ж… Тогда теперь я тебе предлагаю игру.
- Интересно! – воскликнул я с пьяным отчаянием. Просто я еще не знал, что он предложит.
- Давай, ты поклянешься мне, что бросишь пить ровно на год. И через год мы с тобой встретимся на этом самом месте. Выполнение, естественно, на честность. Если не готов, то просто не клянись, и все. Никаких проблем, это твое право. Я, естественно, могу пить, сколько захочу. Договор односторонний.
Я пристально посмотрел на него. Во мне в этот момент бурлили смешанные чувства. Преданность, любовь, уважение, благодарность, досада, злость и жалость к самому себе. Но долго я не думал, иначе перестал бы уважать самого себя.
- Я клянусь!
- Что ж… Ты поклялся. Выпьем вместе еще по рюмке сегодня, а следующую - через год.
Больше мы с ним никогда не виделись.
***
Сорвался я буквально через две недели. И опять из-за Годи. Мы пересеклись вроде как по делу, но когда он предложил бухнуть, я не выдержал. Конечно, виноват был не Годя, но он для меня на тот момент стал уже неким символом моего падения. Я настолько морально обессилел и личностно деградировал, что не мог уже спокойно воспринимать ни Аркашу, ни работу, ни всю эту потребительскую истерику. Поэтому от Песцова я все-таки ушел, естественно, перед этим высказав все, что о нем думаю.
Я думал профрилансить и начать писать сценарии для кино, праздников и шоу. Однако момент для свободного плавания я выбрал крайне неудачный. Наконец, началось глобальное обрушение рынка, и все инвесторы резко замерли, как ночная мышь, которую внезапно ослепили светом фонаря. Деньги повисли, теперь с ними никто уже не хотел просто так расставаться, желая вкладывать их только в самые надежные проекты. Но юмор заключался как раз в том, что никто, на самом деле, толком не знал, какие проекты надежны, а какие нет, потому что у нас в стране никогда не было настоящей маркетинговой и инвестиционной культуры, а была лишь показуха и шапкозакидательство. И кризис замечательным образом это показал. Рынок постепенно затихал и останавливался, как тухнет свет в кинозале. Как замедляются метаболизмы у семьи муми-троллей, укладывающихся на зимнюю спячку.
Начались последние деньки перед повальным урезанием зарплат и массовыми увольнениями. Теперь уже до настоящей катастрофы, когда вокруг раздаются лишь стенания и мольбы, оставались считанные дни. И все эти фрилансеры, все эти случайные и неслучайные знакомые, все эти псевдодрузья и мимолетные любовницы – все вместе оказались никому не нужны. И мне пришлось экстренно искать постоянку по остаткам старых связей.
Оглядываясь назад, я понимаю, что алкоголизм был лишь поводом моих последующих неудач. Теперь не только сокращались зарплаты, но и возникали новые методы в кадровой политике. Например, стали накручивать текучку в звене редакторов направлений в издательских домах разного калибра. Когда резко сократилось число вакансий и размер зарплат, качество работы сотрудников при этом значительно улучшилось, потому что отличным мотиватором отныне стал страх перед увольнением. Следовательно, фактически увеличилась общая квалификация соискателей, потому что до кризиса народ предпочитал плевать в потолок и лишь делать вид, что что-то происходит. Всем вышестоящим менеджерам тогда тоже было, по большому счету, по барабану на такое положение вещей, потому что они занимались ровно тем же самым. Но после обвала, когда количество и качество соискателей резко увеличилось, работодателям уже не обязательно было нанимать ключевых сотрудников на длительный срок и способствовать их развитию, а, следовательно, и карьерному росту, что, естественно, подразумевало бы увеличение зарплат и льгот. Теперь достаточно было пропустить человека по уровню испытательного оклада, выжать из него в течение трех месяцев все соки и спокойно нанимать следующего, тем более что это удовлетворяло единственной на тот момент задаче - удержаться наплаву.
Хотя, конечно, кроме общих факторов, в моем случае сказались и индивидуальные. Моей «замшей» в издательстве, куда я пришел на должность главного редактора рекламного журнала, оказалась веселая и даже красивая девушка бальзаковского возраста с мужем-неудачником, тремя детьми и финансовыми проблемами. Понятно, что мы с ней нашли друг друга. Первый месяц мы просто не вылезали из кабаков, причем выпивать начинали еще в обед. Домой она почти каждый вечер возвращалась на рогах, потому что «Олег Владиславович - ну просто душка»! И если до поступления на эту работу я еще делал слабые попытки снова начать выполнение клятвы, данной Кулакову, то теперь, в компании Наташи Ласкиной, это идея стала так же недосягаема, как мысль о том, что мы могли бы неплохо поохотиться на динозавров или индейцев на Альфе Центавре, если бы в скором времени какому-нибудь гению нового тысячелетия удалось бы сломать барьер скорости.
При этом я умудрялся работать на всю полноту своих способностей. Как сказала Ласкина, до появления в издательстве Олега Владиславовича все сидели в полумраке, но новый главный редактор принес вдруг с собой лампочку Ильича, и люди узнали о том, что они люди. Прометей херов… К этому, правда, Наташка еще добавляла, что издательский дом сей есть не более чем помойка для отбросов общества, и честно признавала себя самое таким же отбросом. Сначала я смеялся, но через пару месяцев меня отхватила дикая тоска. Вновь навалилась страшная депрессия, а в самых отдаленных щелках души закопошился неумолимо прокрадывающийся туда страх. Особенно, когда гендир стал намекать, что я плохо работаю, а директорша по рекламе, почуяв, что я теряю фавор, возобновила попытки накинуть на меня свою паутину и схавать тепленьким. В то время я каждый вечер заходил в свой любимый фастфуд, брал наиболее жирные и острые кусочки «с собой», попутно прихватывал пузырь с пачкой сигарет и спешил домой к ноутбуку, чтобы за просмотром в сотый раз любимого отечественного сериала «Графиня де Монсоро», в котором наглядно раскрывается, как Дюма в очередной раз беззастенчиво опошлил жизнь, уйти от ****ской реальности и через час завалиться спать прямо в одежде.
Какое-то время я еще пытался забросать гендира идеями по выходу из кризиса, массивными структурными документами, прописывающими систему взаимодействия между отделами, а также логическими схемами, описывающими читательскую аудиторию и круг рекламодателей. Я сам даже не заметил, как начал выполнять работу менеджеров по персоналу, рекламе и маркетингу. Но гендир молчал, потому что за все это он платил мне только одну зарплату. Помимо этого мне приходилось лично редактировать всю ту чушь, которая приходила нам от требовательных рекламодателей, стараясь сделать из нее очередной шедевр. И я помню глаза этих лицемеров, моих руководителей, которые не решались сказать мне, что то, что я делаю – реально круто, потому что тогда пришлось бы повысить мне зарплату и поделиться властью. Напротив, при каждом удобном случае мне старались дать понять, что я чмо, и что у меня нет ни малейшего повода рассчитывать на признание. И в какой-то момент я снова не выдержал, пришел на работу сильно подвыпивший и высказал гендиру все, что думаю о его кадровой политике. В ответ на это он только усмехнулся и напомнил, что по КЗОТу я не имею права появляться в пьяном виде на своем рабочем месте.
Утром, протрезвев, я понял, что попал в совершенно чуждую мне среду, где кроме хрупкой девчонки, которой, в свою очередь, постоянно требовалась моя поддержка (иначе ее просто раздели бы догола), на моей стороне не было никого. Но Наташка тоже честно старалась меня морально вдохновлять, что в результате закончилось новым приступом токсического гепатита.
После того случая с гендиром я стал лихорадочно шарить по своим завязкам, в которых, на удивление, мне еще удалось откопать один подходящий вариант. И когда ко мне пришел безликий анус из отдела персонала и, сильно смущаясь, предложил написать по собственному желанию, у меня в кармане уже было предложение на должность редактора направления в женском глянце.
Циничнее для меня тематики было не придумать, - я пришел на позицию редактора отдела здоровья. И тут же стал писать про всякие свежевыжатые соки, смысл жизни, занимательную психосоматику, тревожные расстройства и прочую херню. К сожалению, в мужские журналы меня не звали, уж там-то я развернулся бы! Когда-то, еще на заре своей журналистской карьеры, я отправил несколько опусов в одно очень влиятельное издательство, но статьи мои как-то нелепо затерялись где-то на стадии проверки утренней электронной почты. Как меня потом успокаивал один из коллег:
- Да хули ты хотел? Там весь журфак пасется!
Журфак я не заканчивал, поэтому дальше решил телегу в мужские журналы не двигать. Впрочем, мне было хорошо и в женском глянце. Поначалу я вошел в такой фавор, что мне даже грешным делом почудился свет в конце тоннеля. Окруженный молодыми и молодящимися девушками, первые два месяца я катался, как сыр в масле. Свои вечерние одинокие возлияния я старательно маскировал холодными обливаниями и зеленым чаем. Но рано или поздно мой зверь должен был себя проявить, потому что даже в женском коллективе случаются новогодние праздники и дни рождений.
Как раз подходил к концу испытательный срок. И я, совсем разомлев от женского внимания, расслабился не на шутку. Стал позволять себе скабрезности, опаздывать, невовремя сдавать материалы и писать на скорую руку. Главредша начала терять нити управления моей персоной, к тому же я и сам никому не давался в руки, - не какой-нибудь зеленый птенчик. Поэтому немудрено, что вскоре на обломках неудовлетворенных надежд вокруг шефини сформировался клуб завистниц-ненавистниц, которые были рады нагадить мне при удобном случае. С некоторыми девчонками, конечно, у меня сформировались отличные, почти дружеские отношения, но они старались не афишировать своей лояльности ко мне, потому что тоже боялись за свои прелестные попки, согретые на насиженных гнездышках.
Нет, я, разумеется, от всего сердца желал приложиться к знамени амура. Но в таком цветнике надо стрелять один раз и в самое яблочко, потому что сплетни все равно не дадут развернуться, как следует. Поэтому я выбрал самую красивую девочку во всем издательстве и начал к ней приглядываться. С каждым днем я убеждался, что это не просто девушка, а одна из самых чудесных молоденьких фей, каких мне когда-либо только приходилось встречать. Да и занималась она там чем-то очень подходящим ей по имиджу - то ли художественным оформлением, то ли стилизацией. Короче, было вдвойне обидно, потому что срыв произошел в самый романтический момент, когда и я уже был готов приступить к решительным действиям, и она своими застенчивыми взглядами давала мне понять, что ей вовсе небезынтересно, как я себя проявлю.
А впрочем, я тоже хорош: возомнил, что в скором времени смогу стать главным редактором женского глянца! Возможно, это и смешно на первый взгляд, но я вам скажу, что, на самом деле, для того чтобы быть шефом более-менее успешно переживающего кризис девчачьего издания, не надо быть творческим гигантом, высокоталантливым журналистом и офигительно разбираться в женской психологии. Достаточно просто быть жестким руководителем, циничным лицемером и хотя бы чуть-чуть разбираться в психологии быдла.
Но моя карьера в женской журналистике кончилась так же быстро, как и литр вискаря, который мы решили выжрать на двоих с верстальщиком, когда весь офис, поныкавшись по отделам, справлял суррогатный корпоратив «а-ля-кризис». Это когда у фирмы нет бабла на то, чтобы зафрахтовать клуб или ресторан. Короче, поиграл я на гитаре, как водится, рассказал пару анекдотов, потом девчонки разбежались по углам сдавать номер, а мы с верстальщиком завели мирную беседу на какую-то философскую тему. Через полчаса к нам за перегородку уже забегали посланки от шефини с приказом сделать звук потише. Вискарь, на самом деле, очень способствует прочищению и усилению голосовых связок, так же как картонные перегородки оказываются совершенно бессильны перед натиском двух рычащих мужских глоток. Поэтому остановить наш поток грязи, выливаемой друг на друга, было невозможно. В конце концов, паренек этот сдался, уже откровенно назвал меня быком и хамом и ретировался в свою коморку. Я понял, что пора валить, иначе я сверну ему шею прямо здесь, на глазах у всего гарема. Правда, перед уходом я все-таки заглянул к верстальщику и небрежно бросил ему, что готов продолжить нашу занимательную беседу на улице. Он разумно отказался, и я, в свою очередь, мог спокойно сваливать с сознанием сделанного дела.
Проснувшись наутро, я понял, что на этот раз накосячил немилостиво, и теперь у шефини, которая в последнее время всерьез наточила на меня свои блестящие жемчужной белизной зубки, были все основания заявить, что я не приработался к этому коллективу, и поставить меня на вид о служебном несоответствии. Замдиректорша по персоналу, мудрая и веселая матрона, у которой в кабинете всегда были коньяк, вино, орешки и мандарины, давно уже предупреждала меня, что пора бы мне уже начать лизать шефине ее огромный зад. На что я только усмехался в ответ и заявлял, что у меня слишком маленький в этой сфере жизненный опыт.
Отправляясь в субботу утром за пузырем, я понимал, что у меня оставалось всего два дня не только на то, чтобы выйти из запоя, но и постараться максимально натренировать свой орган вкуса. Однако за выходные через мою квартиру прошло такое количество местных сомнамбул, что я не только забыл об этих упражнениях, но еще и не успел поправиться к понедельнику. Об этом вообще бесполезно было думать, потому что в 8 утра в первый рабочий день недели я только ложился спать после бурных дискуссий на кухне. Однако у меня хватило сообразительности поставить будильник на 10 часов, чтобы честно позвонить секретарше, сообщить, что я болен, и снова вырубиться.
Но на этот раз такой звонок был уже никому не нужен, ибо, вместо того чтобы напрячься и выйти из запоя, я опять нажрался дешевой водярой от безысходности своего положения и благополучно поссорился сразу с несколькими внутренними органами. И единственное, на что у меня хватило сил во вторник утром, это вызвать скорую, потому что из меня потоками хлестала бурая желчь вперемешку со сгустками крови, и я не мог встать с постели без посторонней помощи. Отгрузкой тела руководил уже мой брат, которого я из последних сил вызвал телефонным звонком, прежде чем ощутить в себе последнюю вспышку сознания.
***
И вот я плыву в свое последнее плавание на карете скорой помощи. Я хотел бы уйти за Огненную реку, как уходили в Валгаллу викинги на пылающих ладьях. Но каждому свое. Я просто иду ко дну. Бездна безвозвратно затягивает меня, и помочь не может даже Витёк, пусть бы он еще сто тысяч раз назвал меня непотопляемым. Его милый и грустный образ в последний раз улыбается мне и похлопывает по плечу. Но во всем его добродушии я не чувствую надежды и хотя бы капли уверенности. Только одно сплошное белесое сострадание.
Я не ощущаю своего тела, лишь какие-то тени мелькают на периферии едва теплящегося сознания. Вот, кажется, сделали укол. Или это смерть дотронулась до меня? Даже в ее прикосновении я слышу сострадание. Даже она не особенно-то радостно меня принимает. Видимо, и ей гораздо веселее было просто за мной наблюдать, чего бы такого я еще выкинул на этом странном и противоречивом свете. Значит, это не она меня забирает. Это я сам предаю себя в ее объятия…
Приходит вдруг на ум старый стишок, который я сочинил еще в ту пору, когда так яростно старался растопить льды вокруг себя, когда с такой самоотверженностью хотел привести в самосознание поедающий собственную сущность цвет нации:
Лежал Емелюшка на печке,
Питаясь ролтоном и гречкой.
И в оправданье склеил басню,
В которой плел, что он фри-лансер.
Но твой собрат из Митсубиси
Себе хотя бы руль накрысил,
А у твоей печи Емеля
Нет и колес - ты пустомеля.
Сказал Емеля – «Не беда»! -
Завел печурку, и айда.
Ведь он герой из русской сказки,
Мужик он той еще закваски,
Поймает рыбу и в толчке
И клад найдет на чердаке.
Емеля, ты - орел, конечно,
Причем практически безгрешный.
Однако ты глаза протри:
Тебе, герой, уж тридцать три!
Неужели все было впустую? Все эти метания из стороны в сторону, весь этот надрыв и эти жертвы? Все, что было, просто канет в пучину времени, и останется лишь одна большая братская могила, в которой мы все будем лежать, как одно большое человеческое недоразумение… Как так произошло, что не осталось больше никакой надежды? Как так вышло, что блуждая в потемках в поисках выхода, мы так его и не нашли? А может быть, его вовсе и нет? И места здесь нет никому: ни гениям, ни посредственности…
И гении, на которых возлагается столько надежд, которые так тоскуют о разумном обществе, не выдерживают этого безумия, этой пустопорожней безнадеги, и неизбежно хватаются за бутылку. Как выразился Сергей Петрович, замечательный папа Сашки Кулакова: «В этом безумном мире комфортно себя чувствуют только безумцы».
И это не метафора, это реальность. И чтобы ощутить этот комфорт, гении помаленьку сходят с ума, уподобляясь своим антиподам. И безумцев становится все больше и больше, и вот их уже столько, что настает очередь посредственностей ужаснуться тому, что вокруг так много безумия, в котором гении тонут вместе с дегенератами. С одной стороны, они, конечно, радуются беде вшивой интеллигенции, но, с другой, – в их маленькие головенки закрадывается последняя трезвая мысль, что если сегодня вся эта интеллигенция снова, в который раз накидалась в дюпелину, то это означает, что недалек тот день, когда человечество вернется обратно в пещеры и будет жрать сырое мясо и траву.
И быдло со слезами на глазах начинает упрашивать бухающих гениев, чтобы те очнулись, вышли из запоя и спасли мир. Но те только демонически смеются в ответ и кричат, что, мол, вы сами этого хотели, когда смешивали нас с дерьмом, а потому жрите теперь то, что наплодили вокруг. И несчастное быдло, в последний раз всплакнув и ужаснувшись, тоже берет пузырь, напивается до потери пульса и валится в одну лужу вместе с гениями. И тогда, как в сказке про двух жадных медвежат, наступает полное равноправие, и больше никто никому не завидует и нет никакой ненависти друг к другу. Мы с тобой одной крови. И каждый получает то, к чему так стремился и ради чего рвал свой партбилет, - полную свободу и независимость от какой бы то ни было ответственности.
И у каждого находится уважительная причина, чтобы бухать. У одного - стресс, у второго – тоска, у третьего - пидор-начальник, у четвертого - сука-жена, у пятого – кризис жанра и творческий тупик. И все вместе пьют от того, что в России не жизнь, а дерьмо. Вся многомиллионная нация, выдыхая в едином порыве сакраментальное «Ебись оно все в рот!», снова вызывает к жизни своего хорька, бегемота, шакала, корову, павлина, шимпанзе, птеродактиля, паука или амебу и выжигает очередным полтинником из своей души последние проблески человеческого сознания.
И кто же после этого, спрашивается, превращает жизнь в России в дерьмо? Президент? Премьер-министр? Менты? Чиновники? Буржуи? Да, конечно, это президент, стоя в очереди в ЖЭКе, готов другому такому же президенту глаза выдрать с мясом, если тот случайно нарушит порядок очереди! Это премьер-министр заставляет нас брать в кредит все подряд вплоть до трусов, приговаривая при этом: «Да чё ты, ёпт, сейчас весь мир в кредит живет, заслужил ты, в конце концов, или нет, чтобы пожить по-человечески»! Это менты кричат нашим маленьким детям по вечерам: «Да заебал ты, сука, орать, урод вечноголодный, ****ь, пиво не даешь попить спокойно»! Это твой директор говорит: «Да ну, на ***, мне завтра вставать рано», когда твоего соседа Кольку ****ят во дворе хулиганы! Это президент выезжает в пробке на светофоре на перекресток, когда даже бездомной собаке, наблюдающей за всей этой хуйней с обочины, понятно, что он не успеет проехать до красного сигнала! Это буржуи наливают твоему четырехлетнему сынишке пивка, утверждая, что пивные дрожжи полезны для детского организма! Естественно, это чиновники виноваты в том, что твоя одиннадцатилетняя дочь регулярно курит и пьет восьмиградусные коктейли с подружками! И, конечно же, это президент опять пропил всю твою зарплату, несмотря на то, что у тебя долгов выше крыши, а врачиха сказала, что у тебя печень на ладан дышит! Эта сука, кстати, тоже в этом виновата!
Внезапно меня ослепляет вспышка света. Передо мной стоят два человека в белых халатах, шапочках и с повязками на лице. Я узнаю в них Шурика и Эдика из «Кавказской пленницы». Шурик - в этих своих дурацких очках, а Эдик - с огромным шприцем. Он делает мне укол прямо в живот. Но почему-то совсем не больно. Все вдруг расплывается, и становится спокойно и безмятежно.
- Ну что? – спрашивает Шурик.
- Что-что… Всэго панэмногу, - небрежно отвечает Эдик со своим мелодичным кавказским акцентом. - Пэчен, как воздущний шар. Ядзва абастрилась. Паджелудучнай отказываэт, острый пириступ панкыреатыта. Ы ыще заварат сыгмавиднай кышкы.
- Перитонита нет?
- Пока нэт, но в любую сэкунду. Сылишком сё запушэно, к вырачу не обращался никогда, видимо, фисё водкой заливал.
- Какие у него шансы?
- Эх-х… Фыфты-фыфты.
- То есть, никаких…
- Ну, пачэму… Фисё теперь завысыт толка ат нэго самаго.
Я прислушиваюсь к ним, затаив дыхание. Никогда бы не подумал, что мне уготована подобная участь. Я ж ведь мечтал умереть в глубокой старости, окруженный детьми, внуками и правнуками… Но Эдик до странности оптимистичен. Что еще может от меня зависеть сейчас, когда я уже похерил всё, что только могло от меня зависеть? Нет уж, человек не настолько велик, как пишут в книжках. И у монстров есть свои пределы.
Кстати, о монстрах. Фифти-фифти… А, может быть, он имел в виду, что я должен справиться со своим зверем? Вступить в последний поединок. Но зачем? Допустим, я покаюсь. Но перед кем? Какой ж он тоскливый, мой последний приступ ликантропии! Оказывается, легенда об оборотнях – не выдумка. Вообще-то ликантропией называется вполне реальная болезнь, во время которой больному чудится, что он превращается в животное. Он вдруг начинает вести себя как тот зверь, в которого он якобы превратился, приобретает схожие повадки, голос, взгляд. Почти классическое раздвоение личности, только во время припадка включается не другая человеческая сущность, а животное начало. Невежественные люди Темных веков заклеймили больных ликантропией как одержимых дьяволом. Оттуда и вырос миф о волке-оборотне. И когда такие одержимые собираются в свои стаи и уходят от общества в горы, там они начинают плодиться, и их потомки все больше и больше вырождаются в настоящих своих предков.
Воистину, животные, от которых мы все когда-то произошли, не покинули нас, а всего лишь забились в ил и периодически мутят воду, давая о себе знать. И когда мы не находим общего языка с «нормальными» людьми, живущими рядом с нами, мы выпускаем своего зверя. Мы ставим перед этим цивилизованным, полностью оторвавшимся от своей природы обществом зеркало, в котором оно видит свое отражение и в страхе пытается это зеркало разбить. Но внутренний демон неумолим, он вчетверо сильнее, вдесятеро быстрее, в сто раз храбрее и в тысячу раз безжалостнее своего младшего брата-человека.
И все погибшие ребята, может быть, они просто уже не могли бороться со своим зверем и уничтожили себя вместе с ним, чтобы больше не плодить ужас на этой земле? Может быть, перед концом они познали свою истинную природу и ужаснулись тому, что на самом деле представляют собой совсем не то, что им думалось с детства? Они честно и отчаянно делали попытки удержать монстра, но несовершенство и равнодушие окружающего мира сделало все для того, чтобы ксеноморф выбрался на белый свет и открыл всем позабытую истину.
И получается, что самое главное – это держать на привязи своего волколака, который так и норовит вырваться наружу. Только вот посредственностям значительно легче делать это, потому что их упыря контролирует цивилизованное общество. Но тем немногим, кто создает это общество, приходится сдерживать своего монстра самостоятельно. Способный на это и есть СВЕРХЧЕЛОВЕК. Тот, кто осознал в себе зверя, познакомился с ним, укротил и смог удержать на привязи, выпуская лишь для того, чтобы иногда напоминать обществу о его древней пренатальной стадности.
Но, даже полностью контролируя своего древнего демона, нужно понимать, что, выпуская его, мы на время откатываемся назад по лестнице эволюции. Я помню это ощущение, когда постепенно отрубается сознание и включаются инстинкты. Почему больной ликантропией чаще всего ничего не помнит о том, что с ним происходило во время припадка? Потому что степень включенности сознания в этот момент стремится к нулю.
Каждому, как Калифу Аисту, в детстве хотелось узнать, что чувствуют животные. Для этого вроде как нужен был какой-то волшебный порошок. Но повзрослев, мы обнаружили, что далеко за эти волшебством ходить не надо. В любом продуктовом магазине найдется широчайший ассортимент легализованного наркотика, который позволит превратиться в любое животное, какое пожелаешь. Мутабор! Это незабываемое ощущение, когда тебя ведет только запах крови или выделений половых органов, когда ты чувствуешь безудержный страх или злобу, желание причинить вред, пролить кровь, применить насилие и ощутить то безумное, убийственное садомазохистское удовольствие, граничащее со всепоглощающим стыдом и смертельным раскаянием.
Протрезвев, ты с судорогой вспоминаешь об этих моментах, и сначала тебе приходит в голову прикончить себя вместе с тем чудовищем, в которое ты превращался ночью. Но что-то останавливает тебя. Ты чувствуешь, что все это было неспроста. Что это одно из многочисленных испытаний, которые выпадают всем нам на пути. Но лишь самые храбрые и отчаянные способны пройти их все, больше всего на свете желая лишь одного – познать истину.
И, пройдя все эти испытания, ты вдруг обнаруживаешь, что у эволюции Сверхчеловека есть четыре основных стадии: романтик - ледокол – ликантроп – укротитель.
Будучи полным молодой энергии, одержимый страстью познания и овладения, ты бросаешься в омут приключений. Тебя тянет ко всем без разбора, и ты готов трахнуть весь белый свет. И тут тебя настигает откровение о том, что не все люди одинаковые. Даже больше: не всем интересно то, что так интересно тебе. Еще больше: тебя никто не может и не хочет понять.
И ты остаешься в полном одиночестве. Но ты не привык сдаваться, ибо не из того теста сделан. Ты становишься ледоколом. Надеваешь броню, увеличиваешь мощность своих силовых агрегатов, забывая при этом про тормозную систему. Ты начинаешь крушить, ломать, сдвигать рамки, делать попытки пробиться сквозь панцири, в которые заковали себя слабые и никчемные людишки. Тебе отчаянно одиноко, ты взываешь к здравому смыслу, тебя обуревают сомнения и страх бессмысленности. И, наконец, тебя начинает терзать страсть обиды и мстительной злобы.
И в ответ на эти чувства в недрах твоего персонального ада просыпается ксеноморф, разбуженный запахом гормонов агрессии, твой зверь, которого ты, сам того не осознавая, всеми фибрами своей души призываешь отомстить за свое унижение. И он, довольно ухмыляясь и успокаивающе похлопывая тебя по плечу, принимается крушить, жечь, грызть и унижать. Так же как грызли и унижали тебя. Ты упиваешься своей местью, ты радуешься пламени, в котором полыхают несчастные убожества, ты восторгаешься красоте крови, огненными потоками текущей из рваных ран твоих беспомощных жертв. И когда ущерб от разрушений, причиненных твоим Кинг-Конгом, разрастается настолько, что этот смертоносный вал оборачивается внутрь тебя самого; когда ты вдруг обнаруживаешь, что твой зверь – это и есть ты сам, а вовсе не твой старший брат или ангел-хранитель; когда понимаешь, что занимаешься элементарным самопожиранием, тогда ты вдруг начинаешь запоздало задумываться над смыслом.
Все вокруг уже увидели и услышали тебя, готовы простить и понять. Однако вкус крови зовет тебя все дальше и дальше за грань. И у тебя остается лишь крошечное мгновение на то, чтобы принять решение: рухнуть в пропасть со взрывом жалости и безжалостности к самому себе, с диким отчаянием и ненавистью к жизни, со сладостной болью и печалью облегчения; либо посадить своего монстра на цепь и держать его впроголодь, чтобы у него не было сил вылезти без твоего на то позволения.
Но чтобы совершить этот поступок, нужно признаться себе самому: да, я – животное! В такой же степени, как и человек. И весь вопрос состоит лишь в том, кто кем управляет. Попытки уничтожить своего внутреннего демона приведут либо к пропасти, - ведь убить его можно только вместе с собой, - либо в психушку, потому что отрицание дает чудовищу возможность облюбовать бессознательное, откуда ему будет несравненно удобней руководить твоей человеческой сущностью. И если тебе дана сверхчеловеческая сила, ты укрощаешь свою собаку Баскервилей, заковываешь ее в цепи, изредка навещаешь и подкармливаешь, в очередной раз убеждаясь в том, что она никуда не делась, а только лишь терпеливо дожидается своего часа.
Собственно говоря, заключительная стадия - стадия укротителя - есть уже фаза выздоровления и перерождения. Момент нового начала. И на что в дальнейшем Сверхчеловек обратит агрессивную энергию своего демона – на созидание или разрушение, - снова решать лишь ему одному - Сверхчеловеку. Понравится ли ему новый лик антропа, или он опять с удовольствием скатится до уровня ликантропа?.. Впрочем, это, как говорится, уже совсем другая история.
Как жаль, что столь великие откровения приходят к нам лишь на смертном одре, да еще и в таком состоянии, что нет возможности с кем-либо этими идеями поделиться. Но что делать, если только так ты способен постичь всё величие и беспощадность одиночества. И здесь ты, наконец, находишь своего настоящего врага. Но сил воевать с ним уже не осталось. Одиночество пожирает тебя вместе с твоим зверем, и последнее, что ты видишь перед смертью, это напуганные и обиженные глаза своего питомца. И его ты не смог защитить, и тоже в сотый раз предал, и даже его ты был не способен полюбить по-человечески. Ты отдал его на откуп, не подозревая о том, что продаешь самого себя.
Передо мной вдруг возникает серьезный пожилой врач в огромных очках. Он молчит, меняя позы, поворот головы и стараясь принять себе внушительный вид. Тот самый извечный врач, делающий вид, что он строгий и толстокожий. Сначала мне становится немного смешно, мне кажется, что он отчаянно хочет меня рассмешить. Но тут он вдруг превращается в Кулакова, и я с вновь нахлынувшим страхом понимаю, что здесь никто не собирается шутить.
- Сашка! – обрадовано восклицаю я. Но голос мой звучит как-то гулко и сдавленно.
- Я не Сашка. Я – Перевозчик! - слышу в ответ ясный, спокойный и безумно красивый голос, похожий одновременно на сексуальный тембр Dido и лавинный баритон Albano Carrisi. Как будто две партии сведены воедино. Как будто на двух крылах ангела разместились две его ипостаси. Я вижу, как образ Перевозчика начинает плавно меняться. Его лица перетекают одно в другое. Вот промелькнула скептическая ухмылка Рыжего Севы, вот мой старший брат смотрит на меня с жалостью, затем снова появляется строгий врач, поправляющий очки. Потом мой директор шевелит усами, а вместо них возникают сморщенные, аскетически сжатые губы старушки Астрид. Я заворожено смотрю на эти преображения, и молчу, не в силах вымолвить ни единого слова, пока мне не будет дано позволение. И все же возвращается врач, тот, кто чаще всего провожает нас в последний путь.
- Ну что, собрал ты свой пазл зла? – строго спрашивает Перевозчик своим красивым голосом, ласкающим и успокаивающим, требовательным и не терпящим возражений.
- Мне кажется, собрал… - отвечаю я, затаив дыхание.
- Кажется? – с сомнением приподнимает он строгие брови.
- Я уверен, что собрал! – вдруг внятно произносит мой голос, в котором я чувствую накапливающуюся силу, уверенность в себе, молодость и звонкую чистоту, но больше похожую не на ледяную глыбу, а на солнце над горной вершиной. Внезапно ко мне приходит осознание, что путь, пройденный мною с таким трудом, был всего лишь этапом, первым актом, утром судьбы. Я собрал свою головоломку, я нашел себя, я ответил на все свои вопросы, пусть для этого мне пришлось оказаться на пороге иного мира. Но наша жизнь не кончается познанием себя, своей собственной индивидуальной сущности, своей природы. За этим настает Великий Полдень, и это лишь повод начать новый путь, который я бы назвал… который я нарекаю - ДВОЕ.
И тут я вспоминаю, как Кулаков однажды сказал на эту тему: «Двое – это уже не психоз. Это необратимость». Тогда я не понял, но сейчас смысл этой фразы открывается мне, как на ладони. Двое - это залог начала общего движения в любом направлении. Семья начинается с двоих. Семеро начинаются с двоих. Политическая партия, рок-группа, крестовый поход, съемки кинофильма, новая религия – все начинается с того, что первые двое сумели договориться. Двое – вот ключевой смысл всего в человеческом мире. Двое – это то, на чем, как на двух огромных черепахах, зиждется человеческое общество. Двое – это состояние, вне которого невозможно рождение ничего нового, будь то жизнь младенца или великая мудрость. Ибо один человек, неспособный поделиться частью своей души с другим человеком, - это не человек. Это недоразумение. Кому были бы нужны все изобретения, все мудрости, все произведения искусства, вся красота мира, если бы на свете жил всего лишь один человек!
Передо мной снова возникает образ Перевозчика. Он хочет что-то сказать, но я мысленно прерываю его. Он хмурит брови, упирает руки в бока и надавливает на меня своей волей. Я задыхаюсь, я чувствую, как у меня что-то рвется внутри, как будто из меня тянут душу. Но я сопротивляюсь, я отчаянно упираюсь руками и ногами, не давая вытянуть из меня то единственное, что мне осталось. Перевозчик становится огромным и черным, как столб сажи и пепла. Он завывает, как ураган, он скрипит, как столетний дуб, он визжит, как тысяча младенцев. Я не могу заткнуть уши, потому что руки мои заняты сдерживанием потока, который вот-вот вырвется из меня наружу.
- Ну, уж нет!!! – кричу я изо всех сил.
Было бы глупо отправляться в неизвестность теперь, когда я пусть и запоздало, но постиг главное. Когда обрел настоящую силу и свободу. Когда я понял, наконец, почем фунт зверя.
- По местам!!! – ору я во всю глотку. – Отдать носовые и кормовые!!! Полный вперё-о-о-о-д!!!
Я включаю все свои двигатели на полную катушку. Теперь уже нечего экономить. Теперь уже не перед кем стыдиться. Теперь уже нет никаких сомнений в выборе направления. И я больше не прыгаю со льдины на льдину. Я вижу берег, и меня там ждут. Я вижу купальню, и в ее окошке горит мягкий, нежный свет. И возле купальни, там на берегу, кто-то стоит и ждет меня с чашкой подогретого сока. Это ты, моя Малышка. Я уже могу различить очертания твоего лица. Я вижу, как ты мне улыбаешься и машешь рукой. Я вижу, как ты волнуешься за меня. Но ничего не бойся, родная моя. Теперь мы будем вместе навсегда. Мы двое. Ты и я.
Я иду к тебе, моя Малышка.