Чудеса

1. Вино и розы

Розы были с полураспустившимися крупными цветками. Их лепестки цвета того неба, что бывает ясным днем в конце мая, отливали пурпуром возле цветоложа. Пахли розы обыкновенно, лесным шиповником, разве что гораздо сильнее, а прозрачные крупные шипы на упругих стеблях были совсем не колючие.
 Колян пришел с цветами по случаю дня рождения Валентины. На домашний праздник он заявился не званным, но жданным гостем, по праву стародавнего друга Петровича и Валентины.
 После приличествующих случаю слов и восхищенного тарахтения Валентины над цветами: «Нет - это невозможно - неужели такие бывают - сам вырастил на подоконнике - ни у кого таких не было – Колька, ты гений!», – Валентина убежала ставить их в вазу, а Колян заговорщически добыл из кармана бутылку армянского (из подвалов самого Вазгена, вах!).
 Потом впятером, с присоединившимися внучкой Настей и попугаем Жориком, посидели за столом. Настя налегала на торт, Жорик, вегетарианец, ограничился фруктами, а взрослые еще и дегустировали коньяк. Тот был великолепен и через пару секунд после глотка, когда гасла неистребимая спиртовая нота, оставлял грубоватый вкус сизого винограда и ощущение тепла от нагретых солнцем каменистых склонов гор. Коньяк вскорости убрали, решив, что напиваться таким – безнравственно и расточительно, и потому ополовинили бутылку «Столичной». Попели про то, как «Ой, цветет калина» и «Однажды морем я плыла», помянули и самые дорогие подмосковные вечера. Настя слушала и посматривала свысока, а Жорик верещал – то ли подпевал, то ли осуждал за неумение. Настало время проветриться. Решили прогуляться по лесопарку, благо что тот был рядом. С собой взяли лыжи (для Насти), остатки «Столичной» и кое-какой снеди. Жорика оставили дома – за сторожа.
 В мартовском лесу солнце уже осадило и вытемнило снег, но лыжи еще скользили, а идти по тропинкам было легко. Настя визжала и норовила изваляться в снегу, Валентина грозилась всяческими карами, если Настя простудится, а мужики благостно щурились на теплое солнышко. Погуляв, нашли у тропинки уложенные квадратом бревна с пятном кострища в середке и присели на них, чтобы поболтать, отдохнуть и добить остатки водки. Колян разлил по пластиковым стаканчикам и воткнул бутылку в снег позади себя. Выпили, посмеялись и еще попели. Потом Колян дал команду – допить! Валентина отказалась, Петрович дисциплинированно подставил стакан. Колян, не глядя, достал бутылку и свернул ей пробочную голову, водка потекла – и тут все опешили: бутылка была полнехонька! «Господь явил чудо: неиссякаемый источник наслаждения!», - заявил Петрович. «Теперь – или сопьемся, или озолотимся!». Колян заглянул за спину: там в снегу сиротливо стояла почти пустая бутылка, а рядом было углубление от другой. Кто-то раньше сидел на этих же бревнышках и забыл водку.
 Пить чужую водку не стали и отправились домой, по пути рассуждая: какова вероятность придти в лес, вслепую ткнуть рукой в снег с целью взять водку, и обрести желаемое. Получалось, что куда как больше шансов быть съеденным пираньями, купаясь в подмосковном пруду. Естественным образом разговор пошел о чудесах, и тут выяснилось, что ни Колян, ни Петрович, люди научные и склонные к систематизации, не могу сказать, что такое чудо. Наконец, согласились, что чудо – оно и есть чудо, и, для начала, можно ограничиться интуитивным пониманием. Колян рассуждал:
 - Вот, положим, было ли чудом обретение полной бутылки водки? Наверное, нет. А воскрешение дочери Иаира Христом – оно было чудом? Да, если только не было врачебной ошибки и доморощенные лекари не приняли кому за смерть. А ты, Петрович, видел чудо?
 Смущенный Петрович промямлил, что не видел, а вот Валентина – та да, видела, как он однажды, вспоминая о приснившемся полете, взмыл к потолку кухни и рухнул оттуда как павший ангел, и даже продемонстрировал шрамик за ухом. В ответ Колян рассказал, что видел в раннем детстве маленького, не больше котенка, сморщенного человечка, обитавшего у него под кроватью: пыльного, грустного, молчаливого, о котором нельзя было рассказывать никому. Востроухая Настя тоже, оказывается, видела чудо: в ее рюкзаке волшебным образом к концу школьного дня возникали чупа-чупс или шоколадка. Валентина повздыхала и сказала, что сходное чудо и с ней в Настины годы происходило, а вот она найдет волшебника и ноги ему, паразиту, повыдергивает. Потом стали перебирать слухи и сплетни, те, что поправдоподобнее, и тут вспомнились и живой трилобит, будто бы выкопанный из промерзшего болота под Аткарском, и царевна Лягушка, доживающая свой век на волжском острове, и мохнатые русалки с низовий Колымы.
 За такими разговорами добрели до дома. Настя немедленно отправилась спать, Коляна напоили чаем и проводили домой, всучив ему половинку пирога, а Петрович с Валентиной занялись приборкой. Тем день и кончился, зато у Коляна творческий застой последних месяцев сменился-таки творческим запоем.

2. О потных бабах и отпуске зимой

Было начало декабря, жаркое по меркам московита и безветренное. Дама под пляжным зонтом из пальмовых листьев на лежаке рядом с Коляном была толста и обильно потела. Собственно, потому Колян и устроился рядом с ней, и не прогадал: мухи садились на даму чаще, чем на прочих. Боковым зрением Колян наблюдал, и, наконец, случилось: очередная муха на плече соседки оказалась с белым пятнышком на спине.
 - Не шевелись! – трагически прошептал Колян, и толстуха, и так не плясавшая, послушно окаменела. Колян прицелился и ловко поймал муху горстью. Потом он, не обращая внимания на возгласы: «Мужчина, что вы себе позволяете!» и размахивание руками, извлек из пакета пробирку, отправил в нее муху и запер стеклянную тюрьму комком ваты. Эта муха была третьей за неделю. Дело было сделано, впереди была новая работа и кое-какие деньги. Колян снял с лежака полотенце, прихватил лежавшие рядом ласты и маску, последний раз взглянул на кобальтовые волны Красного моря, синий понтон, пляж с млеющими под солнцем тушками итальянцев и соотечественников и отправился в свой номер – собирать вещи. Солнце светило в спину, позади синела Акулья бухта и кособокой лепешкой цвета кофе со сливками возвышался остров Тиран. Впереди был вылет рейсом 627 по маршруту Шарм-эль-Шейх – Москва и следовало озаботиться тем, чтобы пробирки с мухами не были изъяты при таможенном досмотре. Колян шел и фальшиво напевал:

«Летят перелетные мухи
 В высокой дали голубой,
 Летят они в дальние страны,
 А я остаюся с тобой…»

Чуда снова не произошло.

3. Who is who

Есть организации, которые существуют на бумаге, но фактически их нет. Обычно это – конторы-однодневки, создаваемые с криминальными целями. Куда больше известно об организациях, которые глубоко законспирированы. Это – либо страшные государственные учреждения, вроде отделов разведслужб, либо противозаконные объединения совсем уж неприглядного толка. Но мало кто знает, что есть такие фирмы, что не зарегистрированы нигде, а члены их даже и не догадываются, что состоят в них на службе. Неформальным директором такой фирмы был Колян. Он не получал жалования, не имел кабинета и секретарши, не было и списка сотрудников. Просто, когда Коляну нужно было решить ту или иную задачу, он брал мобильник и звонил:
 - Матвей Соломоныч? Привет! Как здоровье Инночки? Целуй ее за меня. Слушай, у тебя гель-хроматограф есть? Вот и ладушки! Мне тут образчик прогнать нужно, поспособствуешь? Нет, я сам исполнителю передам, ты мне мобилу его только скинь… А статейку твою я отрецензирую, а подпишет этот, как его… Ну, из ИОФАН придурок, он в авторитете, академик, как ни как… Ладно, не за что. Инночку поцелуй, не забудь, знаю я тебя, склеротика…
 Полдня проводил Колян в таких переговорах, и летели в разные концы страны сотни образцов, и сотни же сотрудников в темную ставили эксперименты, проводили измерения, писали отчеты – а Колян собирал и просеивал информацию, и выходили статьи под чужими именами, кто-то получал гранты, институты отхватывали финансирование под новые проблемы, а иногда вдруг возникали и вполне легальные фирмы, производившие что-то новое. Колян же состоял на должности консультанта во всех этих фирмах и получал свою мзду. Такое положение устраивало и его, и работодателей, потому что его связи были обширнейшими, а эрудиция – безграничной и уступала только его же фантазии и способностям к анализу. Только двумя проблемами Колян не занимался никогда: бессмертием и уничтожением людей. Именно Колян предложил в свое время работающее средство от облысения; он нашел способ переработки использованных памперсов на горчичники; приложил руку к созданию стратегического ракетного комплекса сверхмалой дальности «Ласковый май», не попадавшего под действие договора об ОСВ и потому до смерти напугавшего американцев – того самого комплекса, что заставил их в обмен на прекращение работ выдать беспроцентные кредиты; разработал продававшееся теперь по всему миру средство для мужчин ОМС (Отбойный Молоток Стаханова). Из-за последнего разорилось полтора десятка компаний, производивших виагру, и у Коляна были серьезные причины не выставляться.
 Самой удачной в коммерческом плане была разработка способа выращивания на рогатом скоте гигантских бородавок, безболезненно отпадавших каждые три месяца. Двадцатикилограммовые, похожие на огромные трюфели, бородавки шли на производство мясных консервов, кормов для домашних животных и спортивного питания и позволяли продуктивно использовать корову в течение многих лет, не отправляя на убой.
 Очередная проблема, которой занимался Колян, была проста и формулировалась так: есть ли на свете настоящие чудеса, какова их природа, как их сотворять и использовать? А сама идея заняться чудесами возникла после того случая с водкой, найденной в лесу, и напрочь отвергала все официальные научные парадигмы.
 Первым делом Колян занялся сбором информации и систематизацией чудес. По его раскладу, к чудесам не относились те явления, которые не влияли непосредственно на нашу духовную жизнь, хотя и оставались необъяснимыми. Так, падение тунгусского метеорита было все же природной катастрофой, хотя и непонятной по механизму. А вот самозарождение анекдотов и невозможность отыскать хотя бы одного автора являлось, несмотря на обыденность, настоящим чудом. Колян попытался проследить по цепочке рассказчиков источники анекдотов, и всегда происходило одно и то же: некто, скажем, Петров, утверждал, что анекдот ему поведал Сидоров; Сидоров же, напротив, ссылался на Петрова – и цепь замыкалась сама на себя.
 К религиозным чудесам у Коляна было двоякое отношение: что-то в них, несомненно, было, но их истинная сущность скрывалась глубоко-глубоко под мистическим колером и наслоениями искажений, оставленных толкователями.
 К самым распространенным предполагаемым чудесам относились НЛО, случаи ясновидения, полтергейст, телепатия и телекинез, причем об НЛО можно было получить больше всего сведений. Колян, пользуясь связями, что образовались у него во время работы над проектом «Ласковый май», надавил на знакомых генералов и получил кипы отчетов, собранных со станций дальнего обнаружения, радарных установок военных аэродромов и боевых кораблей. Информация была крайне интересная, но сырая. Обработав ее, Колян понял следующее:
 - Более четырех десятков случаев гибели гражданских и боевых самолетов произошло при столкновении с НЛО. Непосредственной причиной катастроф было разрушение двигателя.
 - НЛО бывают размером от нескольких метров до километров, не имеют отчетливых очертаний и часто, обнаружимые средствами ПВО, не видны глазами.
 - Ночью они летают реже, чем днем.
 - Лучше всего НЛО видно в лучах восхода или заката солнца.
 - Весной НЛО движутся с юга на север и северовосток, осенью – в обратном направлении, и только с попутным ветром.
 Раскрытие природы НЛО позволило бы сберечь самолеты и жизни летчиков, поэтому Колян получил кое-какие деньги от военных, впрочем, больше в качестве признательности за его работу над «Ласковым маем», чем в расчете на успех. Колян же очень быстро набросал рабочую гипотезу, сообразив, что НЛО движутся синхронно и параллельно с миграцией мелких птиц – ласточек и славок. Вспомнилась ему и ранняя осмеянная авторитетами его статья в «Орнитологическом вестнике», где он доказывал, что ласточка не может выполнить свой перелет и неизбежно умрет в пути от голода.
 Вывод был грандиозен: мигрируют не только птицы, но и насекомые, и птицы питаются ими. Летчику стая насекомых кажется всего лишь реденьким облаком, но самолет гибнет, захватив турбинами сопровождающих это «облако» птиц. На закате и восходе, освещенные низким солнцем, облака становятся видимыми, они меняют форму и движутся по ветру, и зеваки принимают их за инопланетные корабли. На роль кандидата в путешественники лучше всего подходила «муха обыкновенная навозно-бытовая» - вечная спутница общепита, свалок и скотных дворов.
 Гипотеза требовала проверки. В подконтрольном Коляну НИИ сработали типографское оборудование с контроллером, реагировавшим на движения. Установку разместили у выхода из палатки, которой в начале августа накрыли компостную кучу в подмосковном тепличном хозяйстве. В результате, шесть миллионов мух, упитанных и здоровых, были помечены белой краской, а в ноябре Колян взял путевку и поехал в Египет – в места, где обычно проводят зиму ласточки подмосковной популяции. Там у него было три дела: попытаться отыскать меченых мух; отловить местных мух и постараться выделить среди них коренных египтянок, чтобы определить перекрестным методом долю эмигранток; отдохнуть, наконец, понежиться в коралловых садах под синевой теплого моря. Все эти дела удались вполне – но Колян не чувствовал удовлетворения ни от отдыха, ни от несомненно состоявшегося открытия, потому что чудо на поверку оказалось всего лишь скопищами противных перепончатокрылых, летящих по ветру в теплые края.

4. Голый король

В столовой, в которой кормили сельских механизаторов в те времена, когда Колян и Петрович были детьми, мух было видимо-невидимо. Колян заглядывал в эту столовую, когда приезжал к бабушке в деревню. Он помнил, как над столами были развешены бумажные спирали, покрытые мерзкой коричневой массой, привлекавшей и губившей мух. По странной цепочке ассоциаций он вспомнил о виденной им телевизионной передаче, в которой толстый одышливый мужик прикладывал к дряблой груди подошвы утюгов, вилки и прочую кухонную утварь, ножницы и ножи – и все это не падало на пол. Развязный ведущий взахлеб кудахтал о том, что мужик чудесным образом примагничивает весь этот металлолом к телу и наука не в состоянии объяснить странный феномен. Вскоре Колян отыскал еще несколько сообщений о подобных людях и однажды, созвонившись и прихватив кое-какие приборы, направился к одному из них.
 В квартире, куда его пустили, воздух был стоялым и удушливым. Хозяин поинтересовался, почему Колян пришел один, и где остальные телевизионщики. Колян ответил неопределенно, что «все пока еще там», и приступил к опытам. Мужик стянул несвежую майку и приложил к груди утюг. Тот нехотя чавкнул и отвалился. С третьей попытки утюг все же, подрожав, замер. Потом рядом с ним пристроилась сковорода с черными корками нагара на краях и дне, пяток ножей с широкими лезвиями и «Книга о вкусной и здоровой пище» в засаленном переплете.
 Посидев неподвижно несколько секунд, хозяин собрал инвентарь (тот отделялся от тела с шипением, как лента скотча) и стал рассказывать, как обнаружил у себя «магнетизм». Выходило, что в лесу, где он однажды собирал грибы, в него средь ясного дня ударила молния, и с тех пор «электричество из грудей так и не вышло».
 Колян добыл из портфеля лабораторные весы и положил на их платформу гайку. Потом он попросил мужика приблизить к платформе руки и притянуть гайку к ладоням. Мужик подозрительно покосился и солидно ответил, что у него магнетизм только в грудях, прям на коже, и гайка больно мелкая – вот если бы топор, тогда да… Колян спросил: а как хозяин относится к спирту? Тот оживился и сказал, что ежели спирт не «сучок», то положительно. Колян надел хирургические перчатки и протер грудь хозяина смоченной спиртом ватой. Он водил тампоном по коже, тампон темнел, мужик яростно принюхивался, а Колян, уже понявший, в чем дело, тосковал.
 После процедуры ни утюг, ни ножи не задерживались на коже ни на мгновение. Хозяин вопил, что подаст в суд за лишение чудесного дара, Колян запихивал весы в портфель и отбрехивался, что дар вернется через пару недель – главное, не мыться. Расстались без драки.
 Парой дней позже Колян собрался, было, отправиться в город, где вырос и где стоял заколоченным дом родителей, чтобы попробовать отыскать следы домового, виденного в детстве. Но поехать он так и не смог: это было невозможно, заглянуть под полог детской кровати – и, быть может, увидеть там ссохшийся скорбный трупик, сжимающий в костяном кулачке пыльную веточку полыни. Колян напился, запершись в холостяцкой квартире, и потом во сне ему все мерещился домовой – маленькое мохнатое существо, глядящее на него из под кровати и прижимающее палец к губам: «Тс-с-с!»
 Только через неделю, впиваясь в запущенные дела, Колян смог встряхнуться от тоски и избавиться от чувства, что все окружающие – жулики. Он сообразил-таки, что те, кто его не обманут – Петрович и Валентина, рядом, и отправился к ним. В багажнике «Лексуса» лежали точные платформенные весы, видеокамера и магнетограф.

5. Взлеты и падения

Петрович сидел на кухне. На нем, как и в тот раз, когда он летал, был надет старый тренировочный костюм и так же, как и тогда, Валентина жарила яичницу с салом. И все же были и отличия: присутствовал Колян, табурет Петровича стоял на весах, рядом на треноге разместилась видеокамера, а яичница была уже четвертой по счету, потому что две – съели, а третью Валентина, за ненадобностью, отправила в мусорное ведро. Дело не ладилось. Петрович изо всех сил пытался вспомнить тот сон, после которого он взмыл к потолку кухни, но ничего не выходило. Совместно решили, что главное – не сюжетная линия сна, а те ощущения и эмоции, что присутствовали в нем, но с этим было трудно. Несколько раз казалось, что дело идет на лад: цифры на индикаторе весов начинали меняться, показывая уменьшение веса, но всякий раз оказывалось, что либо под окном дома проезжал трамвай, и дом чувствительно подрагивал, либо кто-то открывал дверь и сквозняк мог повлиять на чувствительный прибор.
 - Да вспомни же ты, черт тебя дери! – вопил Колян. – Что ты чувствовал тогда? Восторг? Валька, шарахни его сковородкой по башке! Какой восторг? Давай конкретнее. Смешанный с ужасом? Чистый экстаз? Оргазмический? Экзистенциальный? Нет?
 Петрович сидел нахохлившись.
 - Отвяжись. Ничего не выйдет. Может, Вале показалось, что я летал, а я просто подпрыгнул – и башкой об стол, вот и весь полет.
 - Еще как летал, – отозвалась Валентина. – Парил, как орел, только в шлепанцах, и морда была такая красная, что аж синяя. А потом ка-а-к шарахнулся с высоты – аж чуть стол не сломал. Давай, вспоминай, мы тебе далеко улететь не дадим.
 - Ладно. В последний раз.
 Петрович прикрыл глаза. Лицо его посуровело, глазные яблоки под веками двигались. Кисти рук поползли за спину, слышно хрустнуло в груди. Валентина смотрела на него, забыв про яичницу: отчетливо потянуло горелым. Цифры на индикаторе начали стремительно меняться. По столу поползли прочь от Петровича листки бумаги, на которых Колян делал заметки. Вдруг Петрович судорожно дернулся, изогнулся и начал подниматься вверх – и сейчас же лопнула лампочка над столом и вспыхнула, рассыпая искры, видеокамера. Петрович шлепнулся обратно на стул. Все трое кашляли от дыма, пахнущего горелыми пластиком и салом. Колян вопил: «Вот оно! Вот оно! Сашка, ты летал!»
 Потом они сидели за столом у открытого для проветривания кухонного окна, пили коньяк (все еще тот, из подвалов Вазгена), и отмечали неведомо что. По сути, у них не было документа, подтверждающего факт полета: было темно, и камера сгорела.
 - Наверное, от меня электрические наводки сожгли лампочку и камеру – рассуждал Петрович.
 Колян задумчиво скреб подбородок: «Нет, здесь дело тоньше. Ты сам подумай: ну, был бы у нас протокол, видеосъемка, но тогда это было бы уже не чудо, а банальный факт. Видно, самой природой вещей так предписано: чудеса есть, но их нельзя свести к предсказуемому и управляемому, из них нельзя извлечь пользу или нанести ими явный вред. Их нельзя свести к простым законам природы, они не вписываются и никогда не будут вписаны ни в одну из теорий. К чему их отнести? К психическим явлениям? Может быть, поскольку чуда, происходящего без участия человека, как бы и нет. А может, они – явления совсем иного порядка, и они из того круга бытия, где хранятся до поры, невоплощенные, Платоновы идеи, из круга нематериального, в который человеку проникнуть не дано?»

6. Домовой

Мышак сидел на крыльце. Подруга выгнала его на чистый воздух, потому что он мешал ей спать: возился, вскрикивал, а потом начинал храпеть, а храпа она не переносила. Ночь нынче была тревожной. Русалки из ручья, что за рощей у Прорвы, вопили не переставая. Глупые создания, русалки, только и умеют, что воровать икру, что отметала чета водяных, да приставать к проезжающим по дороге вдоль ручья: «Мужчина, давай погадаю – а то у тебя счастья не будет, жена заболеет, хрусты не уродят!». Они и гадать-то толком не умеют, все больше врут, а вот Трое Серых из Кобыльего распадка – те действительно гадают, все видят. Да и не мудрено, в Кобыльем распадке Временной камень зарыт, тот, что погребет под собой все, когда грядет час.
 Домовые – странный народ, живут особняком и верят во всякие небылицы. Вот и Мышак: вроде бы нормальный, но вот рассказывает, что видится ему в такие тревожные ночи странное: будто бы огромный ребенок глядит на него со страхом из темноты, отделенной от Мышака пологом, и тянет к нему руки – и тогда Мышак прикладывает палец к губам: «Тс-с-с! Молчи, поганец!». А еще снятся ему порой странные создания из той же породы, что и неведомый ребенок, и живут они в удивительном мире, где все подчиняется раз и навсегда установленному порядку и невозможно обычное: сотворение желаемого напряжением духа. Эти создания энергичны, страсти в них кипят и не находят выхода, и тогда они наполняются тоской по самым простым вещам: полету и любви. Сердце Мышака наливается жалостью, и он шепчет: «Ну лети же, лети» - но ничего не получается, потому что те создания обитают только в его воображении и не могут его услышать.
 Мышак вздохнул и побрел в дом, протирая костлявыми кулачками глаза. Русалки то умолкали, то начинали вопить снова. На небе, зеленом в эту пору года, мелькали искорки. Чем они были – не знал ни кто. Да и зачем знать, если от них ни вреда, ни пользы? Знать, сотворил кто-то, раз они есть.
 - Может, и мне такие же сотворить в доме? – думал Мышак лениво. – Вот подруга-то обрадуется, может, на следующий год детишек заведем, вон, урожай-то нынче неплох, да и пыль теплая – как раз такая, как надо…