Перевод с украинского http://proza.ru/2010/10/14/1124
Представь, позавчера, накануне праздника святой Анны, моей бабушке исполнилось бы 80 лет. Я это только сейчас вспомнила-досчиталась - несмотря на девять классов в физико-математической гимназии, нет ни твердой памяти, ни человеческой логики, ни молниеносного вычитания-сложения (ну, это ещё куда ни шло, даже умножить могу в столбик, делю только скверно, только ведь это лишь между нами, ок?)
Знаешь, какая она была? Она была моя-премоя, меня же и назвали Аней в её честь, да, родители решили: назвать меня и Ольку в честь бабушек - я была старшей, и меня в честь маминой мамы назвали, а Ольку - в честь папиной. Такие мы и вышли, честное слово, бабки-Анина внучка - смуглая, черноглазая, шустрая я, и бабки-Олина - светленькая, сероглазая, домашняя Олька.
Я лет до четырех-пяти искренне верила, что мы с бабкой - «только две Ани». И больше ни одной на белом свете, кроме нас - это прекрасно вписывалось в мою частную теорию мироздания! Но однажды к нам пришла в гости тётенька, которую тоже - вот холера! - тоже звали Аней…
Знаешь, это был облом.
- Как?! Ещё одна Аня?! – У меня просто в голове не укладывалось…
- Нууууу… да… Ань много есть на свете! И не две и не три - тысячи, миллионы Ань, Анн, Ганн… Это же самое распространенное имя в мире! Смешнаааааааяя…
Кажется, ничего такого… ну подумаешь… но помню ярко - это ощущение - горькое на языке - разочарование… словно меня банально надули. Обвели вокруг пальца. Надругались над нашим таким тайным «Обществом двух Ань», над чем-то святым, вечным, единственным… Ты понимаешь, о чём я?
А ещё бабушка Аня меня всегда выручала. Когда, например, я не хотела идти в садик или школу – отмазывала меня у родителей: «Пусть ребёнок побудет дома, я слышала, она кашляла ночью, вроде», а ещё - хвалила меня. Мне ужасно важно было, чтобы меня хвалили - всегда не была уверена в собственных силах, способностях, красоте - и это её «ты моя Анечка, ты же моя птичка» - окутывало теплом любви и спокойствия. Ей - а кому же ещё? - пересказывала ответы на экзаменационные билеты. Ей - а кому же ещё? - выплакала свою первую любовь: «Бабушка, а я ещё буду любить после этого всего?» - «Конечно, будешь!» А потом и вторую любовь - «И после этого?» - «И после этого… Всегда. Много раз. Потому что любовь на самом деле это не мужчины, что случаются в твоей жизни. Любовь живёт внутри тебя. Бог - это Любовь».
От бабушки Ани пахло кухней - но, знаешь, не отвратительными запахами, как это бывало, например, в столовой или в детском саду, это был совсем другой запах - вареников, лепёшек, борща, смешанный густо с острыми запахами «Белизны», крахмала и трепетных нот «Ландыша серебристого».
Знаешь, такие духи в тоненькой бутылочке с веточкой живого ландыша внутри? Я маленькой ужасно любила на него смотреть, на этот серебристый ландыш... Однажды мне даже удалось выковырять цветочек из флакона - и он сразу же согнулся в три погибели и зачах… Мне тогда досталось на орехи, да всё бесполезно… Наверно, они были созданы друг для друга - ландыш для флакона - и разъединять их было грехом.
Бабушка держала духи в маленькой чёрной сумочке-кошелёчке, которую она всю жизнь называла «пагелярес», вместе с очками, блокнотом, расчёской, зеркальцем, пинцетом для бровей… Она была очень красивая, моя бабушка Аня! Даже уже в конце, в больнице, когда это казалось совсем лишним, - она тщательно причесывалась и делала маникюр. Косметикой она не пользовалась, но волосы красила постоянно: «А то что же? Вот умру - и такая страшная, седой лежать… неудобно…» (кстати, вспомнила - спросить тебя хотела - ты не знаешь, а мёртвым людям голову моют? В прошлом году из села ехала, гнали по трассе… а мысли человеческие, ты знаешь какие - как узелки - одно за одно - и поехало… а вдруг вляпаемся в аварию? А у меня после села волосы грязные… вот блин… лежать, как идиотка, с грязной головой в гробу… Наверно, у нас это семейное, ага, пунктик такой.)
У меня есть старая фотография, где бабушке лет 7 – там её Первое причастие. Она там на мою дочку похожа. Она же и умерла в тот день, когда мы Софию крестили… Я тебе не рассказывала, нет? Так вот, я всегда знала, что сны мне снятся не простые, там все люди знакомо-незнакомые, города, в которых я жила когда-то или жить ещё, даты важные, голоса, что надсадно звали или шептали о главном… В тот день мне кладбище приснилось - старый, заброшенный погост - и бабушкина могила. Даты рождения-смерти через пожизненное тире. И пусто… Я запомнила эти цифры - до даты бабушкиной смерти было ещё почти два года… Я вышла замуж, снимала квартиру в другом конце города, у меня родился сын - события-события-события - и чем ближе было к той дате - тем все больше мне становилось не по себе… Утром я позвонила Ольге: «Слуууу… останься сегодня дома, а… пожалуйста… мне плохой сон приснился про бабушку…»
- Да что ты выдумываешь! Тююююю! Тоже мне… Кассандра нашлась! Даже не думай, Анька, у меня куча дел!
…Я её уговорила. И уже вечером Олька рыдала в трубку: «Ты знала, ты все знала! Ты ведьма, Анька, ты всё знала!»
…У бабушки был инсульт, сестра вызвала скорую, бабушку забрали в больницу («Если бы никого не было дома, она бы умерла», - сказал хирург… так, хирург, я не ошиблась - тромб закупорил сосуд, и бабушке отрезали ногу.) Она не плакала. Она почти никогда не плакала. Сидела на больничной койке - бледная на фоне анемичной подушки с больничным клеймом - аккуратно причесана… улыбалась мне: «Ничего, Анечка, ничего, не плачь, уже всё хорошо, видишь, уже всё хорошо! Я буду жить, видишь?»
Она прожила ещё почти пять лет. В`ыходила мне Юрку. Дождалась Софии. Мы сразу из родильного повезли малышку к бабушке показать… Она взяла её на дрожащие руки: «Моя ты звёздочка… Моя ты птичка…»
А через месяц, на рассвете, в день, когда мы крестили дочь, она умерла… Отменять крестины не получалось - помню, как я заплаканная бегала по комнате, ища чёрный платок в церковь вместо цветастого…
Мне показалось, что я видела её в храме - маленькую, скрюченную - она даже уменьшилась на старости лет. Худенький воробышек с острыми чертами лица… и это была не она, конечно. Она никогда не ходила в церковь. Молиться - молилась - я слышала, шёпотом, в постели, но в церковь - нет. Я тогда даже решилась: мол, может, священника пригласить домой…
- Нет, - сказала она, - не стоит. Я последний раз исповедовалась полвека назад, когда венчалась с первым мужем. И что же я скажу священнику? Ну что? Не убила, не воровала, не прелюбодействовала… Бог всё видит – и впереди у меня ещё дооолгий разговор с Ним… А священник… нет, не надо…
Так и умерла неисповеданной. И седая-седая, как голубка… Не успела покраситься…
Она снилась мне недавно: пришла, села на мою кровать… Бледная, белая… В чёрном парике. Глаза сверкают огнём нездешним… Лихим огнём.
- Бабушка… А Бог - это Любовь?
- Не знаю, Анечка… наверное…
- А ты что, Его не видела?
- Нет, ещё не видела…
- А там, где ты есть… как там? Там страшно?
- Нет, не страшно. Только рукам холодно… Это как большой вокзал… Людей много… и все ждут своего поезда… а его всё нет и нет…
- А долго ещё ждать?
- Долго, детонька, долго… И ты не волнуйся, я тебе очередь заняла… Тебе меньше будет ждать…
- Спасибо, бабушка…
Пытаюсь её обнять, удержать её узкую холодную ладошку в своих руках… снять этот ужасный парик с её седых волос… спрятать её – мелкого воробышка – в драгоценном флаконе своей памяти… как тот давний трепетный запах…
как эту серебристую веточку сладкого – запрещённого – ландыша.