Вьетнамцы очень трудолюбивый и очень талантливый народ. Не нужно ехать в Париж на Монмарт, чтобы там уличные художники написали ваш портрет. Во Вьетнаме любой художник это сделает за копейки, просто ради профессионального интереса. Однажды, мы гуляли с женой по набережной, и она мне предложила:
- Садись сюда! Пусть художник напишет твой портрет! - Моя жена Надежда приехала во Вьетнам вместе со мной три года назад, и сразу влюбилась в эту страну. Ей нравится здесь всё, но больше всего – море цветов, море овощей, море фруктов, и просто море.
¬- А, может, ещё по осьминогу съедим? – неуверенно предложил я.
- Садись! – сказала Надежда. Я послушно сел. А художник молча приступил к работе. Я не мог видеть, что он там стал писать. За этим действом наблюдала жена, встав у художника за спиной. Я только наблюдал за её взглядом, и ждал её реакции. Прошло минут десять, и она подняла вверх большой палец. «Нравится!» - подумал я и улыбнулся. Прошло ещё минут десять. И её взгляд стал удивлённым, потом растерянным, она всё чаще стала переводить его с портрета на меня. Потом отошла от художника и отвернулась в другую сторону. В сторону дороги, где на небольшой скорости ехали мотобайки, велосипеды и такси. Потом снова подошла. Посмотрела на рисунок, потом на меня. Я напряжённо всматривался в её лицо, пытаясь понять, что её смущает, и, наконец, пришёл к мысли, что моя жена Надежда перестаёт меня узнавать. Только которого? Сидящего на стульчике, или проявившегося на полотне? «Плохо! - подумал я, - Наверное, я на себя не похож!» А в это время за спиной художника стали собираться вьетнамцы. Просто из любопытства стали подходить и останавливаться. Их, конечно же, интересовал портрет. Это всегда интересно наблюдать, как на твоих глазах на чистом полотне вдруг начинает появляться лицо. Потом я заметил, что их взгляды всё чаще стали задерживаться на мне. Был вечер. Набережную освещали яркие фонари. На переносных жаровнях жарились осьминоги, крабы и ракушки. И впереди, и справа, и слева в навесных палатках продавались многочисленные вьетнамские сувениры, сделанные из дерева, бронзы, жемчуга, перламутра. Вьетнамцы парами, группами и стайками порхали вдоль набережной, рассматривали сувениры, что-то покупали, что-то жевали и щебетали, щебетали. Конечно же, их не могла не привлечь толпа, застывшая за спиной человека с кистью. Тогда они подходили к художнику, протискивались к нему за спину, всматривались в его картину, потом переводили взгляд на меня, потом замирали и уже не сходили с места. Должен сказать, что вьетнамцы очень любопытный и очень любознательный народ. И вот уже за спиной художника их собралось человек пятнадцать-двадцать. А на набережную, между тем, пребывали всё новые люди. Шли пешком, подъезжали на такси. Вот подошёл автобус, и из него высыпались человек десять молодых людей, юношей и девушек. Покрутив головами, и обнаружив большую толпу соотечественников, что-то внимательно разглядывающих, эта группа тоже присоединилась к ним. Присоединилась и замерла. Они не перешёптывались, не переговаривались, просто стояли и смотрели. То на полотно, то на меня. Как будто не было на набережной ничего более интересного. Я и не думал никогда, что вдруг смогу стать центром такого пристального внимания. Хотя я и понимал, что это внимание было обращено не ко мне, а к портрету, который писал художник. В мою же задачу входило лишь то, чтобы сидеть напротив и соответствовать тому незримому для меня образу, который художник изображал. Собравшиеся же вьетнамцы, скорее всего, сами для себя становились не столько свидетелями творимого художником чуда, сколько судьями, рефери, жюри, определяющими моё соответствие портрету. Так я стал думать, и так стал чувствовать, глядя на вьетнамцев. Меня настораживал только взгляд моей жены, который вдруг стал отстранённым. Она как будто потеряла интерес к портрету, забыв, что сама мне и предложила позировать. Но зато меня стали радовать восхищённые взгляды вьетнамцев, когда они смотрели на портрет. И немного пугать, когда они переводили взгляды на меня. В их глазах читалось удивление, недоверие и сомнение. И я стал думать, что их так настораживает в моём облике? Может быть, золотая серьга в моём левом ухе? Её я повесил три года назад. Сразу после того, как будучи ещё капитаном научно-исследовательского судна, перегнал это судно из Мурманска в Вунг Тау. Мы тогда пересекли четыре мировых океана и прошли Суэцким каналом. А незадолго до этого я прошёл Панамским каналом, причём, в обе стороны. Фактически, я обогнул весь земной шар двумя попытками с двух сторон. А если сложить все мили, пройденные мной за жизнь, то сколько раз мне посчастливилось обогнуть нашу землю? Точно не знаю, но я тогда решил, что и этого уже достаточно для того, чтобы носить серьгу. А, может, их удивили мои длинные волосы, стянутые за спиной в хвостик? Я всегда любил длинные волосы, но мне всегда запрещали их носить. В школе, в мореходке, а потом и на работе всегда находился учитель или наставник, или начальник, который говорил: «Вам необходимо постричься!». И только теперь, когда я уже стал пенсионером, но ещё работаю по контракту в русско-вьетнамской компании на нефтедобывающей платформе, где среди пятидесяти вьетнамцев нас только двое русских, и мне никто не может сказать: «Вам следует постричься!», я позволил себе осуществить давнюю мечту детства. За три года пребывания здесь мои волосы значительно отрасли и так же значительно побелели. Значит, длинные волосы или серьга вызывают непонимание и удивление любопытных вьетнамцев? Нет, только не это! Тысячу лет назад свободолюбивый Вьетнам освободился от тысячелетнего китайского ига. А до этого на протяжении тысячи лет всё мужское население Вьетнама носило только длинные волосы и серьги. Это было средством выживания. Китайцы уничтожали всех мужчин, убивали каждого родившегося мальчика. Выжить и уберечься от неминуемой смерти можно было только одним способом – обмануть китайцев. И тогда мамы стали наряжать мальчиков в женские платья, отращивать им длинные волосы и обвешивать украшениями. И мужчины выжили. И стряхнули китайский гнёт. Выжили и победили. Правда, под руководством женщин. И с тех пор во Вьетнаме царит матриархат. Он и поныне существует во всех вьетнамских семьях. Мужчины-вьетнамцы впитали с молоком матери необходимость бояться, слушаться и выполнять все приказания своих жён...
- Ну как там? - молча спросил я Надежду, подняв кверху брови и кивнув в сторону художника.
- Не шевелись! – отрезала она, - Скоро увидишь! – Нет, я не завидую вьетнамцам с их матриархатом. Им просто тогда не повезло, а потом это стало традицией, и ничего тут не попишешь..
- Что там? – осторожно спросил я, едва разжимая губы.
- Молчи! – сказала Надежда. «Ей не нравится!» - промелькнуло в моей голове. И тогда я стал рассматривать художника. Он был пожилой. Сколько ему было лет, я не смог бы сказать даже приблизительно. Как-то молодо выглядят эти вьетнамцы. Даже пожилые. Средняя продолжительность их жизни ещё до недавнего времени была около ста лет. Они много работали и мало ели. Теперь многое изменилось. Вьетнам развивается молниеносно, темпами, превышающими темпы развития западных стран. Их медицина уже занимает одно из первых мест в мире по своей доступности и по своей оснащённости. В простой медицинской поликлинике, где работает моя Надежда, стоят самые современные медицинские аппараты, которых в России нет даже в крупных городах в больницах. Сюда приезжают люди со всего мира, чтобы сделать операцию на сердце, на глаза, на любые другие человеческие органы. У всех вьетнамцев теперь есть компьютеры и мобильные телефоны. У всех есть мотобайки, - так вьетнамцы называют самые современные скутеры, которые являются основным транспортом для их скоростного передвижения по дорогам. А обедают и ужинают они, зачастую, в ресторанах. Порою, их там собирается так много, что нам с женой не хватает отдельного столика, хотя этих ресторанов – пруд пруди, через каждые двадцать метров. Хорошо стали жить вьетнамцы! Но, правда, при этом продолжительность их жизни резко сократилась, а, вернее, сравнялась с западными странами.
Художник был загорел и сухощав. Его живые глаза искрились в свете уличных фонарей. Он бросал на меня быстрый живой взгляд и тут же переводил его на полотно. Прошло всего минут сорок, а мне стало казаться, что время остановилось. Рядом с художником стоял стенд, на котором висели портреты, им же написанные. Парни и девушки. Все молодые. Все красивые. Вьетнамские лица. Вьетнамские глаза. Глаза живые. «Глаза – зеркало души» - вспомнилось мне. Художник явно был психологом. На десяти разных портретах, висевших на стенде, не было ни одного похожего взгляда. У каждого был свой. Индивидуальный. Говорящий о внутреннем состоянии человека, представшего перед художником. Весёлый, грустный, ироничный, игривый, хитрый, умный. «Здорово! - подумал я, - А интересно, что он углядел во мне? А вдруг, он понял, что я поэт? Так сказать, брат его по линии искусства?» - Я знал, что вьетнамцы любят поэзию! Здесь, во Вьетнаме писать стихи всегда считалось нормой для каждого человека. Все вьетнамские императоры и полководцы были поэтами. Традиция буддийской поэзии Вьетнама имеет более древние корни, чем та же поэзия Японии и Китая. В столице Ханое до сих пор существует Университет Поэзии, построенный тысячу лет назад. Даже у простых вьетнамцев является порядком вещей читать друг другу стихи в полнолуние и новолуние, и для этого они собираются вместе. Дома, на работе, в клубах, библиотеках. А если учесть, что полнолуние и новолуние совершается два раза в месяц, то как же часто они читают друг другу стихи! Ни один подарок не дарится никому без сопроводительного стихотворения. Откройте любой справочник, и вы увидите, что везде Вьетнам называют страной поэзии. Если художник смог понять, что я поэт, то, интересно, как он это выразил? Ведь я же не буддийский поэт, а православный? Я соблюдаю пост. И при первой возможности, когда на какой-нибудь праздник из России сюда приезжает батюшка, иду к нему на исповедь и причащаюсь... Машинально я потрогал на груди серебряный крестик. На месте.
- Остались мелкие штрихи! - проинформировала меня Надя. Я поднял на неё взгляд. Она смотрела на меня грустно.
- Что тебе не нравится? - спросил я уже в голос.
- Тебе понравится! - уклончиво ответила она. Я посмотрел на вьетнамцев, стоявших за спиной художника. Все они смотрели на меня. С любовью и восхищением. «Значит, - подумал я, - я оправдал их надежды...». Художник последний раз чиркнул по полотну - расписался, и задумчиво посмотрел на меня, а потом улыбнулся. А потом скрутил портрет в трубочку и аккуратно положил его в бамбуковый футляр. Всё, можно было расплачиваться.
- Бао нью? – спросил я. Художник хотел ответить, но не успел. Ко мне подлетели вьетнамцы, стоявшие до этого за его спиной, подхватили меня под руки и поставили на ноги. Один из них достал фотоаппарат и показал мне, как бы спрашивая, можно ли со мной сфотографироваться? Я кивнул: можно! Он отошёл на три шага, а меня со всех сторон облепили вьетнамцы. Почему-то каждый, как бы ненароком, хотел обнять меня за живот. В результате на моём животе зафиксировались десятки рук. Щёлк! Щёлк! Щёлк! – защёлкали несколько, откуда ни возьмись, появившихся фотоаппаратов, освещая пространство яркими фотовспышками. Потом те, кто фотографировал, поменялись местами с теми, кто уже сфотографировался. Опять прижались ко мне и положили руки на живот. Щёлк! Щёлк! Щёлк! – А потом снова поменялись местами...
- Поехали уже! Такси ждёт! – закричала мне Надежда. И только тут я увидел, что она уже сидит в такси.
- Извините, - сказал я вьетнамцам, прижимая руку к груди, - но мне пора! – я снова подошёл к художнику:
- Бао нью? – снова спросил я. Художник достал банкноту и показал мне – пятьдесят тысяч донгов, что в переводе на доллары, - два с половиной. Я достал банкноту в пятьсот тысяч и протянул ему:
- Сдачи не надо! Спасибо! – и быстро сел в такси. И такси тут же рванулось с места. Я оглянулся, - вьетнамцы стояли, смотрели нам вслед, и махали руками.
- Ну, доволен? – спросила жена.
- Доволен! – сказал я.
- А ты портрет видел?
- Нет! – я и вправду, ещё не видел своего портрета.
- А чем же ты тогда доволен?
- Всем! – сказал я. Жена протянула мне бамбуковый футляр. Я развернул полотно. На меня смотрел я. Вылитый я. Хотя...
- Похож... – сказал я, но не совсем уверенно, потому что в портрете было что-то неуловимое, но не похожее на меня.
- Вылитый Будда! – сказала жена. Я снова посмотрел на портрет. На меня смотрел я. На меня смотрел Будда!
- А ты думаешь, что вьетнамцы бросились тебя обнимать, потому что ты Игорь Козлов? Капитан дальнего плавания с серьгой в ухе? Или православный поэт России? Они поверили художнику, что ты Будда! - Я ещё раз посмотрел на портрет, улыбнулся и как-то невольно положил руку себе на живот. Этот мой жест заметила Надежда:
- Послушай, а чего они тебя всё за живот хватали? Противно даже!
- У буддистов есть такое поверье. Если потрогать Будду за живот, то прибавится здоровье...
- А если за голову?
- Тогда ум...
- А откуда ты это знаешь?
- Интересовался... А как ты думаешь, почему ты такая умная и не болеешь? – и я засмеялся.
- Что, сильно доволен? – снова спросила Надежда.
- Нет! - сказал я, - Теперь я счастлив...