Смещаюсь в живших некогда людей:
еврей,
барон,
министр,
прелюбодей
глядят мне в душу и черно, и жутко.
Всяк мучился над смыслом бытия.
А вон идет любимая моя
в двухтысячной американской шубке.
Она идет и весело глядит,
того не зная, как во мне галдит
еврей, содравший с государства шкуру,
барон на яхте продолжает путь,
министру за делами не вздохнуть,
прелюбодей уламывает дуру.
Я выхожу, как мальчик, босиком,
ни с кем на этом свете не знаком,
да и на том - пожалуй, тоже - свете,
и дудка белорусская моя
играет, как весенняя змея,
хватая жалом прыгающий ветер.