В храме полутемно было всю дорогу: берегли электричество. Я, покрестившись, с тех пор сама не помню сколько, а говорят, что три года, так храма и не меняла, - вычитав у Клайва Льюиса, что в храм приходят не для того, чтобы храм этот всячески рассматривать, тем более не для того, чтобы разглядывать прихожан, что безвариантно означало бы судить качество их веры - в храм приходят с единственной целью попытки пообщаться с чем-то иномировым. что оно есть такое, иномировое это, было очень смутно у Льюиса описано. Его, точно, три - цитата из безвременно ушедшего с сайта автора Стихи.ру: "Богу хорошо, его там трое". Почему его три и что оно такое есть, там у Льюиса дальше не пояснялось, зато, в притчах, давались ощущения. В частности, некий благополучно прошедший земную духовную брань адепт /брань эта заключалась в том, чтобы не слушать шепчущие, кажется, в оба уха злые силы/, без помех и мытарств возносясь на небо, вдруг ВСТРЕЧАЕТСЯ - не то ли с тем, чего трое, не то ли с Ангелами, не то ли с обладающим разумом дуновением ветра, и как вот он только ВСТРЕЧАЕТСЯ - тут же его озаряет, во-первых, неизмеримой земными мерками радостью, а во-вторых, той идеей озаряет его, что встретился он с родными и наконец-то вернулся домой. В другой притче, более детализированной именно в описании посмертия /в той первой притче больше о земной духовной брани сведений/, описывается, как экскурсия из некоей теневой области, предположительно ада, приезжает на автобусе в рай. - Эти экскурсии в рай отправляются из ада еженедельно, причём все желающие могут остаться в раю бесплатно и навсегда, но здесь дело в том, что теневым этим личностям, привыкшим к теневому же окружению, в раю совсем невозможно жить: по траве не пройти, не раскровив себе ступни, не поднять с травы даже самого маленького листочка из-за несоразмерной с тенью тяжести реального листочка этого самого. - Так вот, но есть среди экскурсантов скорее предрасположенные к аду, чем к раю - эти, ступив два шага, закапываются обратно в автобус, проклиная всё на свете; и есть, наоборот, всё-таки находящие в раю нечто для себя положительное, эти пытаются там шляться, ближе к автобусу либо дальше от него; тех же, кто проявляет минимальное хотя бы упорство, там из рая встречают и пытаются в рай вести дальше /рай этот, чем дальше, тем реальнее и полновеснее, соответственно, по мере движения туда в рай в сторону гор на горизонте адепт должен преображаться, тоже становясь постепенно реальнее и реальнее, а иначе идти не сможет./ /Эта, кстати, идея о сугубой реальности рая соотносительно с теневою адскою областью сейчас довольно популярна, я видела её также в легко читающихся притчах о посмертии авторства Юлии - не могу упорно запомнить, не то Юлия Колчак, не то Юлия Вознесенская./ - Так вот, и ЛГ Льюисовскому рай буйно понравился, хоть и ужасно физически было этому ЛГ сначала в раю находиться. Понравился по ощущению: примерещился ЛГ открытый космос, но какой-то такой домашний, как будто он шагнул из дому в дверь, в озон, вероятно, и видит теперь миниатюрную землю и шарики планет - вроде детских кубиков, выстроенных в нечто осмысленное, разноцветных на тёмно-синем бархатном фоне. - И вот, значит, хороший христианин за какими-то подобными вот ощущениями ходит в храм, и совершенно этого христианина не должен занимать вид храма, внутренний или внешний, и собратья по духовной битве, во время службы во всяком случае, друг другу интересны быть не должны совершенно.
Я покрестилась, когда не знаю от каких и скольких причин мне поплохело уже совсем ддальше некуда. По вечерам, а потом уж и днями, на меня начинал спускаться потолок нашей большой комнаты, так называемого зала, меня он, правда, ни разу не придавил, зато я явственно, сильно и долго задыхалась. Мерещилось, да, что-то иномировое, какое-то дикое отчаяние, ещё и протяжённое во времени. Меня домогался сексуально какой-то тёмный кретин, и эээ Против секса я ничё не имела, но в общем и целом это напоминало секс в ненормальной какой-нибудь обстановке, зимой на стройке, скажем, или в гробу; раздражало и то, что кретин что-то не спрашивал особо-то моего согласия. - И потом, окончательно я взбеленилась -= так сильно, что даже пореже стал на меня спускаться потолок - когда я еле-смогла посетить храм не помню какой-то, после чего получила порцию усиленных кошмарных состояний, и ту же порцию получала я при каждом моём намерении отправиться в храм снова. Имея в виду, что я служила в своей жизни тёмному князю как могла... То есть, собственно, ни черта особо не делала, а в храм если заходила из-редка, то для того, чтобы посмотреть, как свечи горят, и совершенно без намерения в чём-либо каяться... Сомнительной пользы служба, но иной мне не предлагали... Так вот, таким скотским образом охраняемая сюзереном верность себе вывела меня окончательно, ярость моя пересекла границы разумного. Потому я дочапала до храма... На высоких каблуках, на отчаянно сбитых ногах, с мерзкою слабостью во всём теле, не шатаясь по улице зигзагами, прямо шла - дочапала я до этого самого храма, отдышавшись немного там на одной остановке по дороге, отстояла в оном храме службу, среди неё однажды грохнувшись в обморок, меня вывели, но я снова вошла, и ушла, имея в виду не знаю откуда взявшееся, что мне в недельный срок нужно теперь покреститься, - неделю потолок не станет опускаться на меня и без крещения, а после уже ээээ бонус будет снят. Было уютно под пледом в самой большой комнате моего дома, смеркалось постепенно, постепенно засыпАлось. Часы тихонько тикали на руке.
В храме, помню, был замечательный священник отец Алексей. весь пропитанный елеем, неизвестно чему радостно улыбающийся, к этому запаху елея и улыбке очень шла шитая золотом риза, помню, как мы после той службы гонялись за ним вчетвером - я и моя знакомая верующая семья, имея в виду, натурально, меня покрестить; и даже в тот же вечер и договорились. До крещения мне было предложено прочесть Евангелие от Маврка, самое короткое, с чем я покорно согласилась, найдя неудобным объяснять, что я неоднократно читала уже все четыре ортодоксальных Евангелия, знаю их отличительные особенности и богословские толкования некоторых отрывков текста. - Вспомнилось. - "Старый доктор /не помню/ в красной тоге, Он законов ищет в беззаконье, Но и он порой волочит ноги По весёлым улицам Болоньи". /Н. Гумилёв/ - "Нет воды вкуснее, чем в Романье, Нет прекрасней женщин, чем в Болонье, /.../ признанье, От цветов струится благовонье" /Н. Гумилёв/ - Как будто я могла согласиться на это ужасное крещение, ещё и не прочтя досконально некоторого количества текстов! - впрочем, потом оказалось, что это наше с отцом Алексеем глобальное разногласие. Не знаю, чему он из службы в службу так счАстливо улыбался, но с верой в действенность церковного обряда и таинств его улыбка связана не была.
Всё крещение я громко пролязгала от страха зубами, стараясь только лязгать ими потише, чтобы народ не перепугать. Помню неудобство от того, что приходится в таком замечательном, тоже как отец Алексей пропитанном елеем месте, как храм - приходится в этом храме ходить в тапках вокруг идиотской купели, эээ Кажется, она была похожа на бак, вроде тех баков для воды, которые стояли на даче у нас, в Казахстане, в стародавние времена моей младшей школы /теперь я была на первом курсе ВУЗа, творческого, имела бы по окончании диплом с фантастической профессией "Литработник", поступила сразу после одиннадцатого класса среднеобразовательной школы/. Этот, короче, странной формы тазик, как и мои тапки, вообще не вязался с остальным строгим и воодушевляющим убранством храма; кроме того, я, кажется, вслух лязгнула зубами, когда пришлось снять с головы поток. На эту тему у меня была целая теория: я начиталась эзотерической литературы и теперь представляла так - кто запретит воображению - что в башке моей находится чакра, вроде дыры в Астрал, сквозь которую дыру вот мне и транслируют спускающийся по вечерам на меня потолок и много всякой иной занимательной, фильмами отснятой информации. Лязгала зубами я в общем при крещении, тоже у меня была теория, потому, что предполагала абсолютную свою несовместимость с форматом крещения. Мне это виделось так, что после крещения мой духовный образ обязан принять некоторые качества, как если бы приложить меня к более или менее строгому трафарету и по нему попытаться выправить. Так вот, была у меня сильная тревога, что править придётся теперь уже настолько сильно, что я при предложенной операции просто отдам концы, не вполне благополучно перейдя в не знаю какой, лучший уж или худший, теневой ли или реальный мир. - По идее наверное нельзя в таком состоянии креститься, а нужно предварительно с собой провести некоторую работу, но у меня времени была неделя, в которую решительно никакой работы провести было нельзя; потому я пришла, как полагается, не жравши, а что и не спавши, так это вообще не моя была заслуга, и решила, что если кто выйдет мне навстречу из того рая и допрёт меня на себе во вменемое психофизическое состояние - значит, мне крупно повезло. Ну и ничего, нормально отец Алексей трижды утопил меня в своём, ну то есть храмовом, невероятном корыте, кажется после третьего этого утопления кошмары отступили, и дальше я уж переживала только за тапки, в которых обречённо прошла трижды вокруг того корыта... Ещё были какие-то свечи, по три тонких жёлтых свечи, они вставлялись там в купель, что ли, потом вынимались, зажигались, тушились, часть времени одну или несколько свечей я держала в руках, дочапав в тапках до неглавных Царских Врат, я поцеловала две какие-то фигуры по сторонам этих Врат - Ангелов, что ли, и этот поцелуй означал, что это я, привожу слово без правки, "воцерковилась". - Оттого, что я воцерковилась, стало у меня на душе хорошо и спокойно, надёжно как-то, и пошла я из храма не жрать и дальше - до завтрашнего первого в моей жизни или второго что ли причастия, не помню, причащали ли меня непосредственно после таинства крещения. Хотите верьте хотите нет, но всю эту кошмарную процедуру вообще меня не занимал вопрос, что в купели святой отец трижды топил меня обнажённую. - Меня не занимал этот вопрос, ну я и не ломалась, желая покреститься по полной программе, если это удобно - мне кажется, я с некоторой логикой ожидала, что святой отец знает себя, и, если б ему могло моё крещение духовно повредить, то он ограничился бы выливанием святой воды мне на голову из какого-нибудь меньшего размера сосуда, чем этот дурацкий позолоченный тазик. Эээээээээ, а если же он вообще ни о чём подобном не задумывался... Ну, занесла его нелёгкая служать в храм, НО! Чему он, гад, всё-таки лыбился вот каждую службу??
*
Такого беспорядка в доме, как у этих моих... воцерковлённых - знакомых, я не видела никогда, нигде, ни в каком случае, и никогда уже, нигде не увижу. Странным образом этот беспорядок меня тоже успокаивал. беспорядок рождает тревогу в том случае, когда значение "беспорядок" равно значению "неполный порядок". Тогда валяющиеся не там где нужно вещи нервничают, хотят оказаться на своих местах; в доме же врача по прозвищу Папа и двух его дорчерей, старшая моя ровесница, младшая - школьница первого или второго класса, порядок отсутствовал в принципе, как класс. Можно было среди этого беспорядка успокиться по-буддийски и бесстрастно сидеть себе, наблюдать бесцельно прожитые годы, ни капли о них не жалея, пропадая в Нирвану, в дождь за окнами, в разбросанные по полу и предметам мебели книги, газеты, тетради, продукты, посуду. Впрочем, некоторые книги стояли всё-таки в шкафах. Иногда сидеть там в этом вот буддийском настроении и состоян7ии духа даже бывало похоже на счастье. Или ещё, почему-то не могу забыть, как мы ели с Папой на кухне только что приобретённый мною в магазине по соседству килограмм мойвы. Мойва была солёная и вкусная, запивалась пивом. Основным потрясшим меня элементов декора кухни, пространство пола которой периодически оказывалось заставлено грязной посудой - основным потрясшим меня элементом декора кухни была очень короткая, страшно затасканная розовая занавесочка, скрывавшая сверху окно примерно на одну пятую всей высоты окна; на фоне этой занавесочки был из конца в конец окна протянут шнурок, и на шнурке этом гордо была развешена довольно крупных размеров сухая вобла. Вкусная, между прочим.
Живя в доме Папы, я познакомилась с идеей размеренного церковного чтения молитв, псалмов и ещё специальных каких-то текстов. У этой идеи была и философия. В храме, вроде бы, читают таким образом потому, что в храме на службе полно самых разных людей, с самыми разными проблемами, потому что стандартного перечня текстов каждый выбирает что-то своё, а задача чтеца - не акцентировать чтение ни на одном из отрезков текста. читая таким же образом молитвы келейно, то есть вне храма - как бы имеешь часть в общем, бесконечно совершающемся, церковном обряде ээээээ А поскольку имеешь в этом обряде часть, то и называемые тобой во время чтения имена бывают задействованы в некоем символическом действе, и на людей сходит благословение - часть силы какой-то, что ли. Причём тебя можно потом, не знаю, исключить из партии, расстрелять, но благословение от благословлённых не отнимется. Это примерно как, скажем, станок на фабрике штампует... Цветные карандаши. Карандаши сделаны и забраны, и никакой расстрел рабочего при станке не сделает такого превращения, с помощью которого тот же станок обратным своим действием вновь разделит карандаши на исходные материалы, каковыми были карандаши до этого. так что читалось утреннее и вечернее правило, иногда, по нехватке времени, вечером читалось сразу утреннее и вечернее, кроме того, у Папы послушание, что ли, было - он намеревался в будущем стать священником /его удерживала младшая дочь - необходимость растить оную без умершей жены/ - он без конца читал некие выдержки из Псалтири, каждый раз новые. Папа работал на трёх работах, приходил домой и валился на прогнувшийся, продавленный диван дрыхнуть, поэтому часть этой самой Псалтири за него время от времени читала я. Кроме того, Папа имел уже благословение самостоятельно окуривать помещение ладаном, что и делал периодически, мерно, по-священнически, размахивая кадилом среди общего буддийского беспорядка. Впрочем, в углу большой комнате, где иконы и книги по богословию, психологии и медицине, порядок был идеальный, даже и от пыли полки, кажется, протирались регулярно. Младшей дрчери Даше читали на ночь по главе из Библии - кажется, из Евангелий, после чего беседовали с нею о том, что прочитанный отрывок означает. Мы тоже часто беседовали с Папой. Папа имел буйное "тёмное прошлое", обожал Лермонтова и, говорят, бегал там за кем-то куда-то с ножом, был на грани суицида, и, вроде, спасла вот его одна только церковь. Мы беседовали с ним о литературе, медицине, жизни, о сексе в частности. Папа говорил, что секс - так же просто, как есть, бывает чревоугодие, бывает невоздержанность в сексе, то и другое равный вред причиняет духовному здоровью человека. Я ему отвечала, что секс - это нечто сакральное, и грозилась, эээ, ему это доказать, словесно, разумеется; Папа спорил со мной, что ничего подобного доказать невозможно. "гордо реет Буревестник, хочет рыбу он сожрать", мрачно декламировал Папа. - Были у него ещё две любимые присказки: "Враги сожгли родную хату" и "Маленький мозг, Маша /имя старшей дочери/, называется мозжечок".
Почему-то вспомнила дедушку. Дача в Казахстане, вечереет плавно, в окна, после тридцати пяти-градусного полуденного зноя, дышит прохлада. - Окна веранды открыты, столик стоит на веранде кухонный, занавеска от прохладного дыхания ночи колышется. - Лёгкая, изначально белая, но голубая от пробегающих по ней теней занавеска. На столике этом кухонном самовар, с ажурной рукояткой, которую поворачивают, чтобы налить в чашку кипятка. - Ещё тоже вспомнилось: таинственно... бездумно, хорошо, как будто проваливаешься мягкие лапы ли, рукава темноты: в Москве, на Перерве /улица на окраине Москвы/ - тёмная кухня, и стоят в специальных фарфоровых конструкциях низкие белые свечи. Одна из таких свечей расположена под большим заварочным чайником, так что огонь свечи поддерживает в чайнике определённую температуру. - Ещё вспомнилось, со школьной подругой гадали при свечах... - Ещё вспомнилось, серия по "Агате Кристи", там одна женщина убила, чтобы выручить деньги, которые потратила бы она на то, чтобы открыть собственное кафе. У неё когда-то было кафе, но потом разорилось, и вот, теперь бы она открыла точно такое же, с совершенно тою же мебелью и посудой - на посуде должны были быть изображены деревья, как на той, бывшей посуде из бывшего кафе. - Ещё вспомнилось, текст Рэя Бредберри. Об окраинном, вдали от цивилизации, американском посёлке, или в Венеции, не помню, - но в этом посёлке культ отошедшей теперь в прошлое голливудской эпохи. Там в посёлке живут бывшие голливудские звёзды, бывшие эти обслуживавшие кинематограф - операторы там или ещё кто, живут фанатичные поклонники ушедшей эпохи... Действие всегда происходит ночью, в крайнем случае вечером. Плещется, отбирает у города постепенно сушу вода канала /видимо, всё-таки Венеция/. Там ночью городок этот оживает, огни, магазины, тир есть, а вдоль канала всё-таки нет огней, и там где-то в окрестностях канала кого-то убили.
*
У Папы всё были какие-то "сложносочинённые" концепции, касавшиеся всего решительно. Мы с ним общались о том, что Катерину Островского, по его убеждению, надо лечить... - я, кстати, тогда не соглашалась, а теперь согласна на все сто; о том, что есть в русском языке страшное количество синонимов, обозначающих человеческое лицо, и вот, Папа готов был распределить эти синонимы по мере снижения образа - сам ли он почему-то задумался над этой проблемой, или прочитал где-то. Сначала в его классификации шёл лик - нечто идеально-недосягаемое; потом -нейтральное - лицо; потом рожа, ну, может, пьяная какая или несимпатичная; потом морда - уже нечто и не совсем человеческое, а звериное, или маска что ли какая-то; потом рыло, это уж полный значит амбец. - В другой раз Папа изложил у себя на кухне слушателям о том, что кот в не приглаженных для детей настоящих древних русских сказках часто был символом смерти; в частности, сказка, в которой лиса крадёт петуха из лесной избушке, там этот петух ещё причитает "несёт меня лиса за тёмные леса" и значит куда-то там ещё дальше она его несёт, а друзья петуха за лисой гонятся и наконец того петуха выручают. Так в числе других друзей за лисою гонится кот с косой, с помощью которой косы и начинает наконец с лисой драться. - И здесь вопрос: для какого чёрта коту этому в лесу в избушке понадобилась коса? что он ей, натурально, мог там в лесу косить и зачем? Допустим, корову - они не держали. - А то ещё была сказка на повестке дня, которой лично я никогда не читала: там у кота почему-то был золотой хвост, или кончик хвоста, не знаю, но он этим золотым сверканием сбивал путников с дороги и уводил их за собою в чащу леса. У Папы, как правило, по ночам собирался на кухне цвет московского движения хиппи и просто хорошие знакомые, вот в этом составе мы и разбирали, обсуждая, самые разные темы. Папа умел играть на гитаре, на его счету даже было несколько лично им самим сочинённых песен, совсем неплохих. Помню, Натка, обнаружив после долгого расследования, что кто-то, перепутав, натянул струны на неродные колки, выругалась "Да етицкая богомышь!" - и это так и осталось самым экзотическим из всех, когда-либо слышанных мною в жизни.
Я стала одеваться в довольно странные поношенные Машины индийские юбки, смотревшиеся ну точно так, как если б обмотать вокруг себя длинную линялую занавеску. Однажды я явилась в таком виде домой, и мама, в полном шоке, сказала, что я в этом прикиде похожа на беременного таракана, с которым напутствием я пошла спать и не просыпаясь продрыхла сутки. Дома было ненормально белое и уютное постельное бельё, человеческий напор воды в душе из крана, не было навалено по полу Гималаев самых разных предметов, на мебели же не было даже обычной пыли, не говоря уже о странной липкой субстанции, в которую пыль превращяется, если её не стирать несколько лет - такая... такое... в частности, было по всей поверхности убитого, развалиться пытающегося да никак не разваливающегося, Машиного магнитофона.
Нелогично в свете разобранной сказки о котах Папа однажды сообщил, что он сам ассоциирует себя с котом, по которой причине панически боится собак. Очевидно, эти два его представления о котах лежали в разных плоскостях, или как бы там выразиться более по-человечески не знаю. -
/Почему-то вспомнилось: мой класс, наверное, восьмой: идём с бабушкой по району, в сигаретном киоске не видно продавщицы, зато выглядывает оттуда потрясающий чёрный котёнок, как будто это он продаёт сигареты. Я сама очень люблю котов, мне симпатично их так называемое "коварство", прямо противоположное строкам "Нам приятней глупость, чем хитрость лисья. Мы не знаем, зачем на деревьях листья. И, когда их срывает Борей до срока, ничего не чувствуем, кроме шока". /И. Бродский, "Песня невинности, она же опыта".//
Я тогда, в восьмом классе, всё прихорашивалась, туфли-лодочки на небольших каблуках, куртка в распашку, берет сдвинут на сторону, помады мне не давали, я тайно иногда покупала. Иду, значит, в этой куртке и берете, ну дурой последней себя чувствую, а сделать нельзя ничего, от этой полной безысходности до ушей улыбаюсь. А то ещё догадалась на масленицу измазать себе щёки ОЧЕНЬ яркой помадой - круги такие небольшие на щеках нарисовать - и встретила в таком виде нравившегося мне парня, очень переживала потом, неделю кряду наверное переживала. - Мы как раз тогда были под впечатление классного часа, классная читала нам рассказ о тотальной поддержке и взаимопощи между друзьями, и подруга Ритка, вдохновившись, видимо, прослушанным текстомм, предложила и себе тоже щёки измазать помадой, чтоб мне, стало быть, не было так одиноко /Масленица к тому моменту, то есть празднование Масленицы в школьном дворе, к тому моменту уже прошло, а проклятая дешёвая страшно яркая помада не оттиралась ни спиртом и ни вообще ничем. Я сказала Ритке, чтобы она не выдумывала, меня одной на одно празднование Масленицы вполне достаточно в качестве жертвы. Говорила ей это и тёрла, тёрла, чуть до дыр не протёрла щёку, проклятовый малиновый круг на скуле проспиртованной ватой, так и сяк поворчаиваясь перед зеркалом - почему-то всё происходило в физкультурной раздевалке на третьем этаже, в которой находились только мы с Риткой. Наконец, я добилась того, что один из кругов побледнел довольно сильно, другой же остался в два раза малиновее, чем первый этот побледневший - вероятно, у меня кончились силы, я бросила тереть и как чучело отправилась, в Риткином сопровождении, из Лицея домой - полчаса на автобусе. /
А Масленица... Широка. Двор перед зданием Гимназии /здание Лицея через дорогу/. Небольшой двор. Во дворе этом громадное чучело Масленицы, костёр, хоровод вокруг костра. Блины выносят, правда больше символически - одну невысокую стопку. Мне достался маааленький обрывок этого самого блина. Блин был сухой, тонкий, как пергамент, ломкий, обильно был смазан мёдом и показался мне исключительно вкусным, впрочем, может быть, с голоду мне так показалось. Мелькало в толпе лицо моей бывшей, когда ещё я училась в Гимназии, учительницы по литературе: забранные в хвост очень светлые волосы, лицо красивое, саркастическое немного выражение глаз. Мы, лицеистки-филологини, вроде должны были, смешавшись с народом, работать чем-то вроде тамад... тамады... только, соответственно, во множественном числе. Получалось у нас, надо сказать, хреново, хоровод толпился вокруг костра, не зная, в какую сторону, по или против часовой стрелки, ему, хороводу, пойти, но костёр горел ярко и части народа было весело не оттого, что путём был организован праздник, а именно от самой неразберихи; другая часть народа слонялась мрачно, каждый поодиночке, и ещё мрачнее взглядывала на костёр с хороводом. Так что, в общем, никаких иных достижений нас лицеисток как заводил, кроме вот малиновых не оттиравшихся кругов помады на моих щеках, я не зафиксировала.
Но то было, вероятно, классе в девятом, а теперь же жила я попеременно у Папы и дома и усиленно воцерковлялась. Периодически наша дружная компания - Маша, я, Ната, ещё прибивался кто-нибудь к нам - наездами бывала в городе Сергиев Посад, в расположенной там рядом с городом главной городской достопримечательности - Сергиевой Лавре, мужском монастыре, славящемся своим источником святой воды, ну и архитектурой, разумеется. В Лавре было хорошо, вот и Ната со мною была согласна. После откровения вроде "Я давно б на всё плюнула и ушла в монастрь - но как представишь себе, что пришлось бы существовать остаток жизни в исключительно женском коллективе..." она говорила, что конкретно этот монастырь, Лавра то есть, ей очень нравится: здесь тихо и спокойно. В самом деле, стоило войти на двор Лавры, и уши, сознание заполняла нездешняя, звенящая тишина. Этой тишины не дано было нарушить даже дерущимся за то, чтобы раньше получить доступ к святой воде, верующим - впрочем, дрались они, как правило, в специальном таком строении, нв котором по зимнему времени располагался отведённый под землёю по трубам источник со святой водой. /Летом источник располагался в беседке рядом с этим крытым строением; беседка держалась на тонких колоннах, увитых барельефными, разноцветными виноградными лозами./ Помню, опять чуть не подрались стоящие в очереди за эту самую правильную очерёдность, конфликт то вроде бы утихал, то вспыхивал снова, разнять было совершенно невозможно потому, что нельзя было установить очаг этого самого конфликта, наконец послали не знаю что в мужском монастыре делавшую молодую послушницу. Послушница вошла в крытую пристройку не очень заметно, вся в чёрном, отошла в тёмный угол, устремила взгляд на иконы и стала довольно мелодично петь какие-то церковные тексты. Помогло ли, не знаю: я из пристройки вышла.
Показывали каких-то монахинь по телевизору, потом уже, позже. У них спрашивают прихожанки или журналисты что ли, что-то о семейной жизни, а монахиня, с негармоничным каким-то лицом, со странным взглядом - болезненным, что ли, не знаю - отвечает довольно агрессивно "Зачем вы об этом нас спрашиваете? Это мирская тема. Нам это неинтересно". Никогда не была мне близка идея отправиться в монастырь с темой-фикс "я отказываюсь от семейной жизни, чтобы угодить Богу" - и сколько, я так понимаю, продолжалось бы монашество этой вот персонажихи, столько у неё не было бы иных мыслей, кроме как о великой жертве, которая принесена была ею какому-то "Богу" - кто такой и зачем ему эта жертва невероятных таких размеров - не знаю. - Помню, на семинаре в ВУЗе я лаялась, насчёт того, что уйти в Церковь - это совершенно не инфантильное какое-то желание не то того, что щас на тебя манна с небес посыпется, не то того, что это вот у тебя крайнее смирение. Заключается это странное свойство в том, что ты не знаю каким таким образом "ставишь себя после всех", и делаешь ты это для того, чтобы, померев, впереди всех оказаться, я уж даже думаю, не отсюда ли и социалистический лозунг "кто был ничем тот станет всем"? Лично меня с довольно раннего возраста тянул в храм... свет, что ли, некий от храма этого исходивший, тепло какое-то... А после я читала богословие, весьма обширную философию, это чтение было мне крайне интересно, ну и конечно хотелось посмотреть и поучаствовать в том, о чём вот всё это написано... - Но, да, несчастье: на семинаре в ВУЗе можно было лаяться, там тема церкви всё же была не основная; а вот против Церкви лаяться в храме, как я это себе представляю Церковь эту самую по прочитанным мною текстам... В храме лаяться в том же ключе оказалось невозможно и бессмысленно, поскольку Церкви было много, а я против неё оказалась одна.
Мы ехали с Папой на его машине, через ночную Москву. Почему-то чётко запомнилось, как мы въезжаем - под мост, что ли - короче, в какой-то тоннель, такие встречаются в Москве: длинные, бывает что изогнутые, тоннели, внутри которых проходит проезжая часть. Может быть, дело в дорожных развязках: с помощью тоннелей получаются многоуровневые автострады. И вот, ясно помню, тоннель немного внизу, и мы спускаемся к этому тоннелю по наклонной вниз автостраде, въезжаем, внутри, как обычно, фонари через равные промежутки вмонтированы в стены тоннеля. Беседуем не деликатно называть о ком именно, тоже с применением Папиных особенных концепций, применяемых им ко всему решительно в жизни. Постепенно выходим от конкретики к общей теме: я прошу Папу посоветовать мне чтение для начинающих из психологии, возможно, из психоанализа, Папа же отвечает, что психоанализа мне нафиг не надо, а пусть я изучаю психологию соответственно своему профилю - то есть, как вариант, по текстам Достоевского. Папа, помню, утверждал, что все решительно персонажи Достоевского больны, причём болезнь у каждого протекает в весьма характерной, м.б. где-то и в гипертрофированной, форме. Папа брался поставить диагноз каждому персонажу - теперь жалею, что не поймала его тогда на слове и не попросила в самом деле поставить все эти обещанные диагнозы. - Дальше, поток сознания, помню почему-то, как Папа возил меня в больницу, в которой работал хирургом. Это, далее неконтролируемые воспоминания, было в меру пасмурным зимним днём - в отличие от того ночного тоннеля. У меня было что с давлением или не знаю с чем, правда, в такой кромешной форме, чтобы потолок на меня спускался, после крещения больше не повтороялось. Во всяком случае, периодически у меня кружилась голова, несколько раз попыталась я, как раньше бывало, упасть в обморок - но, кажется, так ни разу и не упала. Так вот в связи с этими головокружениями и ненормальным давлением Папа возил меня в больницу, в которой не помню что искали в моём мозгу, но, ко всеобщему облегчению, не нашли. Чтобы, значит, искать, запихали меня в эту... это... ну, в такую капсулу выдвигающуюся и задвигающуюся, в которой мне придётся побывать не раз ещё в жизни; задвинув меня в эту капсулу, просвечивали... ну, вероятно, мозг мой просвечивали... не рентгеном, а чем-то другим. Домой я поехала на общественном транспорте: Папа остался на работе. Помню, следующий кадр, Папа отвозил, ночью, меня на - Павелецкий, вероятно - вокзал, с которого я и уехала благополучно под Воронеж к бабушке с дедушкой с двумя громадными тяжеленными сумками. В другой раз, наоборот, я приехала из Воронежа в Москву, с неподъёмными этими сумками и в ненавидимой мною идиотской негнущейся дублёнке дотащилась да Крылатского, в Крылатском до Папиного дома, и, когда стала разбирать вещи, обнаружила, что разбила по дороге банку с вареньем, и содержимое радостно разлилось по части моей сумки. Собрали осколки, и, когда пришёл Папа, который, кажется, не знал, что я приезжаю сегодня, он удивилдся сначала моему присутствию, а потом местанохаждению моего молитвослова в ванной комнате на стиральной машине, которой я ни разу не видела в процессе стирки почему-то. Хотя и в ванне всегда бывал, как по всей квартире, бардак, но не знаю по какой причине книг в ванной как правило не валялось.
-Кому пришло в голову читать молитвослов в ванной? - Потрясённо вопросил Папа.
-Папа, вы ничего не понимаете. - Пояснила я. - Молитвослов отмыли от варенья, и теперь он там в ванной сушится.
-Кому пришло в голову обливать молитвослов вареньем?! - Поразился Папа.
Зато я благополучно довезла из Воронежа две бутылки домашнего вина по специальному дедушкиному рецепту; это вино мы в какой-то праздник все вместе и приговорили.
Далее отрывок текста утерян в лучших традициях мировой литературы, если буду править потом, восстановлю. Речь шла о съезде интеллигенции в Московском Центральном Доме Литератора.
Взял слово квадратный интеллигент. "Я, когда собирался прийти на встречу", - начал он очень интеллигентно и самую чуточку вкрадчиво, на лице его отобразилась мировая скорбь... - "я не знал темы этой встречи. Поэтому я буду говорить не по теме. вот... вы подумайте: Был Пушкин... - он умер. был Достоевский - он умер. Был Паустовский - он умер..." Таким горестным, тихим манером перечислил он ещё несколько классиков, и тут пожилой дядечка напротив него, редактор "Крвасного Знамени", что ли, не помню, - не выдержал. "И ВЫ умрёте!!!" - прокричал он, вскочив с места и указывая на оратора; особенно выделил он в своём крике слово "ВЫ". "И ВЫ умрёте!!" Редактора с трудом усадили на место, и встреча интеллигенции продолжилась.
А то ещё Маша, которая Папина, провела меня на заседание Клуба Евразийцев в Философском Институте, студенткой-первокурсницей которого она являлась. Я знала о Евразийском движении в среде белой эмиграции, кажется, одним из основателей оного движения был Лев Гумилёв. Но сути евразийства этого, или как там по-русски образовать существительное - сути движения я не знала, за этою самою сутью и явилась я на заседание. Вошёл очень пухлый, так что даже круглый такой, человек, с небольшим опозданием вошёл, Маша сказала, что это - весьма одарённый в философии некто Маллер, студент того же Философского Института, только, вроде бы, старших курсов. Маллер этот прошёл, установился так основательно перед слушателями, которые - я сидела пять часов, потом ушла - слушали его, не сводя с него глаз; установился, значит, и вдруг ненормально тоненьким голоском выдакл первую фразу: "Я печатаюсь в Лимонке!" После этого заявления перешёл он собственно к теме лекции и полчаса сыпал невероятными какими-то терминами и фамилиями, я даже пыталась записывать, проникаясь всё большим уважением к его глубокому фундаментальному образованию. Через полчаса фамилии и термины, все какие Маллер понял, я так поняла, кончились, и вот, даже такой необразованный человек как я мог наконец следить невероятную, фантасмагорическую логику. Мир, утверждал Маллер, изначально был... свободен, что ли, или в общем неким образом замечателен против нынешнего... до того самого момента, пока не пришёл Декарт и не накинул на мир сетку координат. /"Пришёл Декарт и накинул на мир сетку координат" - речь Маллера дословно./ А он, Маллер, как последний может быть евразиец, против Декарта, ему плевать на логику, он против Декартовой логики. Так что вот мы-то, слушающие, может быть, уверены, что Ленин - это Ленин. Аон, Маллер, хочет говорить и никто ему не запретит, что Ленин - это вторая луна. "Почему вторая луна?!" - потрясённо спросила я с места. "Ну хотите, третья звезда!" "Не хочу" - немного плаксиво призналась я... - Так вот, а некогда, или в иной что ли какой-то плоскости, на серве6ре Евразии были горы, а за теми горами жили гипербории. Кроме тех гипербореев там не то что ли жили огромные кабаны, не то духи такие нематериальные, вихреобразные и ледяные. - Но кабаны тоже блин где-то жили, я это прекрасно помню потому, что лектор сказал, то, что это были именно кабаны, нам будет очень легко запомнить на примере Винни-Пуха и Пятачка. Слушала, говорю, пять часов... а, я слушала до самого конца лекции! - но ниче6го больше не помню кроме того, что, если бы проткнуть землю воображаемой лосью, то по выходе не помню теперь из Южного или из Северного Полюса ось, уходя в космос, не встретит на своём пути ни одной звезды. Закончилось это всё, вроде, тем, что миром правит сила, и, поскольку я снова полезла переспрашивать, Маллер мне ответил, что я всё неправильно думаю, и он, Маллер, может, например, меня изнасиловать. "А я могу дать Вам в морду" - уныло, полумедитативно как-то призналась я, и от этого признания Маллер засиял, даже как-то засветился ей-богу. "Ну вот видите!", - восторженно воскликнул он. - "Видите! вы меня поняли!"
*
Весь подростковый возраст лет не помню со скольки мечтала остаться совершенно одна. Одна на весь день, и чтобы вообще, целый день, ничего не делать, только сидеть вот либо лежать, не двигаться, не то не думать, не то думать в каком-то другом формате. Чтобы, значит, ни о чём не думать нарочно, не иметь в виду кучи дел, о которой ты знаешь, что из-за расхлябанности своей ты и половины не переделаешь, а значит, вечером придёт остервенелая после рабочего дня мама, увидит гору немытой посуды, в глазах её зажжётся что-то вроде ненависти и мне кромешно влетит, а завтра же в школе я так и буду, как дура, на первой парте сидеть на уроке математики и ни черта не понимать, что это там говорят. вот, значит, не иметь в мозгах ни списка неотложных дел, ни осознания, что дела эти останутся не выполнены, и не пытаться вопреки осознанию что-то такое всё-таки сделать /или, как вариант, впереться так по-наркомански в художественную литературу, любую, с любой страницы, и жадно читать и читать до самого маминого прихода, отмечая на наручных часах, что вот, на "помыть посуду" осталось четыре часа, три с половиной, три, час, полчаса, пятнадцать, десять, пять минут, звонок в дверь. Это самое чтение оставляло после себя ощущение безудержного, так по-цыгански даже, совсем непутёвого прожигания жизни, горло перехватывало от восторга, и писалось стихотворно что-то такое, что самой же потом ужасно было перечитывать. Как щас помню, между таким чтением сразу трёх книг - Гумилёв, Цветаева и что-то из русской классической прозы, описала, говорю, стихотворно, как начинается гулянка в избе - натурально, нарастает она постепенно - и наконец уже вся эта изба пляшет, а потом, вроде, все спят. /Возможно, то была шизофреническая фантазия на тему цветаевской "Цыганской свадьбы"./ Рекорд был побит мною, ни до, ни после я, кажется, не писала ничего более безумного - это было преддверие Нового Года, стояла в комнате ёлка, я лежала под ёлкой на полу и делала вид, что готовлюсь к завтрашнему своему экзамену по английскому языку, а на самом деле я вдруг поняла именно в тот вечер, что пора мне проститься со всеми проблемами моего прошлого, по которой причине стала писать всё подряд, "чтобы мысли, ощущения, ассоциации остались на бумаге и больше бы в голову не возвращались". Это была символическая поэма в нескольких частях, или драматическое что ли произведение. Там приплывали к побережью, на котором я их ожидала, корабли, каждый из которых что-то такое символизировал, мне самой не до конца было ясно, что именно; а параллельным сюжетом я уходила из дому через окно навсегда в метель, искры снежные и новогодний праздник. Перед уходом я прощалась с тут же стоявшей ёлкой, воспринимая её как лучшую подругу и извиняясь перед ней, что я её здесь бросаю, а также доставала из воображаемого тайника за стенкой шкафа воображаемый флакон яда - на всякий случай - чтобы если, стало быть, блё1стки и праздник кончатся, то не сдыхать вот медленно где-нибудь под забором в подворотне. Воображаемый флакон в воображаемом тайнике имел длительную предысторию: я его воображала периодически уже в течение нескольких лет, два года точно, когда ложилась спать, и взгляд мой, глядя с кровати, впирался неизменно в этот вот самый книжный шкаф. Было ощущение "никакой личной жизни", частного пространства, всё хотелось спрятать всё равно что, долгими ночами я лежала и просматривала идущие перед глазами фантастические идеи: вот я, тайно, пока никто не видит, выпиливаю часть стены и, положив туда не знаю или теперь уж не помню что, вставляю кусок стены обратно как будто так и было; вот я вырезаю внутренность объёмистого какого-нибудь фолианта и, снова что-то такое там спрятав, как ни в чём не бывало ставлю книгу на место. Тогда же когда-то в школе я изобрела вполне себе логический алфавит и переписывала им Толкиена. Каждый знак моего алфавита соответствовал букве русского языка, и его не приходилось вызубривать, а можно было восстановить в любое время исходя из логики: скажем, первые пять букв обозначены такими-то знаками, тогда следующие за ними пять букв обозначены теми же знаками, но с точкой над каждым знаком, следующие пять букв - с двумя точками над каждым знаком, так до конца алфавита. Непостижимым образом та поэма с символическими кораблями мне, точно, помогла, я как будто сбросила практически в один момент часть своих комплексов и психологических проблем; назавтра на экзамене по английскому я еле дотянула до тройки, там меня поймали на шпаргалке, верней на её отсутствии /я думала, что уже сдала, и отдала шпаргалку однокласснице, а меня снова вызвали и предложили написать снова тот же текст, который я отвечала, списывать было неоткуда, было мерзко./ -
А то вот, говорю, сидеть в полном одиночестве, в полутьме, часы бы тикали, и даже не читать ничего, так, чуть следить, как мысли в голове сменяют одна другую.
*
Продолжение следует