«Записки обывателя»
Я за границу собирался
В начале восьмидесятых прошлого века в сознании обывателя всё больше и больше крепло убеждение в нелепости советской власти с её идеологией и диковинной экономикой.
Однажды мой приятель купил от безысходности выбора синие отечественные трусы в белый горошек. Сатиновые и доходящие до колен, они в народе носили уютное название «семейные». Сшитые на советской фабрике чьими-то шкодливыми ручонками, трусы безжалостно уродовали даже вполне приличную мужскую стать. В них можно было появляться только перед женой. Да и то после тридцатилетия совместного проживания. Там, где зарождалась любовь, где атмосфера тонких чувств или же наоборот бурная страсть с плотскими утехами, такой мужской аксессуар способен был уничтожить взаимное влечение сразу и навсегда. Развесив трусы на спинке стула и, глядя на них с укоризной, мой меланхоличный товарищ произнес пророческую фразу: «Страна, где шьют такую гадость, обречена».
А тем временем, хоть развитой социализм всё ещё оставался заматерелым, но симптомы его увядания начинали проглядывать то там, то тут. Один за другим уходили в мир иной престарелые руководители. Из Афгана нескончаемым потоком шел «груз двести». Всё острее, уже и в столице, ощущался дефицит всего. Мы периодически отпрашивались с работы и ехали на Кузьминки в «Будапешт». Влившись в толпу, ждали, когда в стеклянный контейнер вбросят тоскливых кур анемичного вида или расфасованные куски вареной колбасы. Как только это происходило, люди, точно стая голодных собак, отпихивая друг друга, неслись к вожделенному ящику. Подрагивающими от возбуждения руками, мы жадно хватали продукт и старались унести побольше.
Но худо-бедно Москва всё же обеспечивалась. Рязань, Тула, Иваново, Калуга, Ярославль, Владимир и др. представляли собой полное продовольственное ничтожество. В выходные дни по столичным улицам и магазинам носились разнокалиберные группы возбужденных людей. В руках здоровенные сумки. В глазах блеск и охотничий азарт.
Иногородние или, как их называл официоз, гости столицы скупали продукты и ширпотреб. Надрываясь от тяжести, они везли в свой голодный край всё, чем удалось «отовариться» (советский неологизм).
В ходу была загадка:
«Что такое длинное, зеленое и пахнет колбасой?»
Отгадка: « электричка Москва – Тула».
В то же самое время, идеологическое обеспечение советского народа в отличие от товарного, было поставлено прямо таки здорово. В вузах страны, в вечерних институтах марксизма-ленинизма, на предприятиях, в организациях, школах во время обязательных политзанятий и на политинформациях нас не уставали уверять в преимуществах социалистического строя, говорили гадости в адрес Запада, обязательно добавляя эпитет загнивающий. Лекторы рассказывали об успехах в народном хозяйстве, об отсутствии безработицы и пр. Словом, как пелось в частушке двадцатых годов:
«Наша Родина прекрасна
И цветёт как маков цвет.
Окромя явлений счастья
Никаких явлений нет».
Простой обыватель, занятый ежедневными поисками пищи насущной или приличной «тряпки», всей этой пропагандистской чушью не заморачивался. Он воспринимал её как данность. Как снег зимой и дождь летом. Простому советскому обывателю хотелось поставить в комнату «Тошибу», а не отечественный «Рубин», дающий постоянный заработок мастерам по ремонту телевизоров. Непатриотичный обыватель не любил магнитофоны «Весна», «Дон» и др. Не нравилось ему, когда они пленку жуют. Хотелось двухкассетник «Sharp», японский пылесос, итальянскую стиральную машину, всё то, что исправно работает и не портит нервы.
В Москве и крупных городах существовала в те времена сеть магазинов «Березка». Несмотря на милое для русского уха название, нашего там почти ничего не было. Зато широчайший ассортимент качественных импортных товаров представлен во всём своём великолепии. Но купить этот супердефицит можно было только за чеки. Чеки – эквивалент валюты, которыми советская страна платила своим гражданам, работающим за границей. Я думаю, здесь не стоит объяснять, почему загранкомандировка или, как в народе её называли загранка, считалась большой жизненной удачей. Но для того, чтобы такая командировка состоялась, нужен был серьёзный блат. Чиновнику министерства или ГКЭС (Государственный комитет по внешнеэкономичес -
ким связям), отвечающему за зарубежные командировки, тебя должны были представить. Но чиновник тоже советский человек.
Он тоже кушать хочет, прилично выглядеть и качественную технику в доме иметь. А на 160-180 рублей не особенно разгонишься. Посему существовало негласное, но строго обязательное правило: каждый, кому помогли с загранкой, обязан был «отстегнуть» благодетелю определенное количество чеков. А возьмёт то он не у каждого. Вялая борьба с коррупцией и тогда велась. А значит, был риск потерять хлебное место. Кто-то должен тебя представить. Всё-таки какая-то гарантия, что не поймают.
Однажды мне пришлось оперировать работника Министерства медицинской промышленности. Было такое. Операция сложная. Доброкачественная опухоль, исходящая из клеток решетчатого лабиринта и, выполняющая гайморову пазуху, разрушила нижнюю стенку орбиты и давила на глазное яблоко. Помимо нестерпимой боли, пациент терял на этот глаз зрение. Но, слава Богу, операция и реабилитационный период прошли успешно. Пациент выписался без каких-либо осложнений. Зрение восстановилось. Но раз в три месяца он наносил контрольные визиты. Так прошёл год. Как-то во время очередного посещения мой больной и говорит:
«Валентин Борисович! Не хотите поработать за границей?»
«Хочу, конечно. Но у меня в Минздраве нет никаких связей».
«Я Вам помогу. Подруга моего брата работает в минзагранпоставке. Я Вас с ней познакомлю».
И вот, где-то через неделю, мы с ним в Минздраве. Приятная, модно одетая женщина лет тридцати пяти приняла нас исключительно любезно. Когда мы зашли мой пациент с ней расцеловался, и я понял, что отношения между ними доверительные. Меня он представил. Наговорил кучу лестных слов. После небольшой беседы мне были предложены на выбор несколько стран. Я выбрал Алжир.
Но это был хоть и важный, но первый этап. Предстояло заполнить многостраничное «Выездное дело» со многими графами. Затем «Выездное дело» направлялось Минздравом в компетентные органы, где тебя проверяли: был ли судим или под следствием? Был ли замечен в антисоветской деятельности? Был ли на оккупированной территории во время войны и пр.? Если ты оказался чист перед партией и народом, если ты морально устойчив, не привлекался и не мотал срок и прочие не…, значит, поимел шанс.
Важным моментом в предотъездной процедуре было получение характеристики по месту работы за подписью треугольника: главного врача, парторга, председателя местного комитета. Затем утверждение её в районном отделении коммунистической партии. И совсем не важно ты член партии или беспартийный. Происходило это так. На партийно-профсоюзном собрании секретарь партийной организации объявляет:
«Товарищи! Нашему сотруднику (в частности мне) предложена заграничная командировка в развивающуюся страну. Нам, товарищи, нужно обсудить кандидатуру доктора Добкина и решить: достоин ли он? Какие будут мнения по этому вопросу?» Таков был всеобщий канцелярско-идеологический трафарет. После вялого обсуждения, оказалось, что я достоин. Правда благостную картину чуть не испортила Лидия Ивановна, врач педиатр и член партбюро. Там она отвечала за атеистическую работу. Против не голосовала, но покритиковала меня изрядно. Дело в том, что в ЛОР отделении, которым я тогда заведовал, работала медицинская сестра Светлана. Умница, безотказная, исключительно ответственный человек. Больные её боготворили. В книге предложений (тогда такие были в каждом отделении) пациенты оставляли благодарственные записи в адрес Светланы.
И вот однажды утром после планерки ко мне в кабинет влетает чрезвычайно взволнованная Лидия Ивановна:
«Сидите, чай пьёте и даже не представляете, что произошло!»
Зная придурь Лидии Ивановны, я невозмутимо говорю:
«А, что случилось? Вроде бы ничего страшного не произошло. Больные идут на поправку. Потолок не рухнул. Чаем я не поперхнулся. Так что всё у нас славно».
« Причём здесь больные? У вас Света венчалась!»
«Да нет, Лидия Ивановна, вы ошибаетесь. Не у меня, в церкви венчалась».
«Ах, вы ещё острите. А настенная газета «Атеист» два месяца не обновлялась. Совсем не работаете с коллективом»,- продолжала возмущаться несгибаемая коммунистка.
Нужно сказать, что хирурги особой деликатностью в речах не отличаются. Первая реакция была ответить не ласково. Но потом почему-то стало смешно.
«Лидия Ивановна, - говорю,- даю торжественное обещание: каждый день буду уходить с работы на час позже, чтобы оставалось время для работы с коллективом. Буду целый час твердить сотрудникам о том, что бога нет. А вдруг он всё-таки есть? Вы не боитесь? А вдруг он нас с вами накажет? Я, например, боюсь».
Лидия Ивановна бросила на меня гнусный взгляд и сказала какую-то гадость типа – советскому руководителю стыдно не понимать значения атеистического воспитания. Поджав тонкие губы, она удалилась, хлопнув дверью. Это-то на собрании и всплыло. Но в характеристике моего небрежения атеизмом не отразили. Там написали, что я хороший специалист, морально устойчив, провожу политзанятия, где разоблачаю сущность капиталистического мира, рассказываю правду о том, как наши военные в Афганистане выполняют интернациональный долг.
А также я являюсь победителем социалистического соревнования. И хоть в смысле моральной устойчивости характеристика, мягко скажем, была не скрупулёзно точна, но читать про себя такое было приятно.
С этой солидной бумаженцией отправился я на утверждение в Люберецкий горком партии.
Счастливая всё-таки у меня профессия. Хоть и не спишь ночами, хоть выматываешься за операционным столом, но, сколько у тебя связей! А в СССР связи или блат решали всё или почти всё.
Незадолго до описываемых событий я оперировал дочь секретарши второго секретаря горкома. Девочка чуть не погибла. Обострение хронического гнойного среднего отита осложнилось гнойным менингитом. Привезли её к нам с температурой 40 и без сознания. Очень тяжело протекал послеоперационный период, но мы её выходили. А за год до этого я тоже оперировал восьмилетнего сына какого-то партийного работника. У ребенка был заушный свищ. Извитой, уходящий в ткани шеи. Операция сложная, нудная, кропотливая. Но и эта прошла удачно. Таким образом, как бы сейчас сказали на испохабленном русском, я получил мощный промоушн в партийных кругах. А особенно распиарен секретаршей секретаря.
Но вернемся к характеристике. Утвердить её в горкоме или райкоме в те времена было совсем не просто. При горкоме функционировала, так называемая, «дедовская комиссия». Боюсь соврать, но, кажется из десяти человек. В комиссии на общественных началах важно заседали престарелые и очень идейные коммунистические ветераны.
И вот ты, дрожащий соискатель загранкомандировки, должен был стоять перед ними навытяжку и отвечать на перекрёстные вопросы. Из них самый замечательный: «Зачем вы едете за рубеж?» Поди, попробуй сказать правду, что хочешь бабки заработать. Тут тебе и конец. Отвечать требовалось развернуто и с искренним выражением лица. Как вариант:
«Алжир (или там другая страна) освободился в результате справедливой борьбы от колониального рабства. Я еду оказывать дружественному народу интернациональную помощь и представлять великий Советский Союз». И так далее. И прочие пошлости. Некоторый пафос приветствовался.
Деды в нагрузку могут тебя спросить чего-нибудь из решений и постановлений очередного съезда коммунистической партии. Потом тебе будут долго и нудно говорить о том, как должен себя вести за границей советский человек.
Но не дай бог, если у тебя второй брак. Ты автоматически переходишь в разряд морально неустойчивых. Из тебя душу вынут и затерзают вопросами. И совсем не факт, что в результате дадут добро на поездку.
Но, к счастью, от подобной экзекуции я был избавлен. Секретарша взяла характеристику и через пять минут вернулась со всеми дедовскими подписями.
Второй секретарь тоже принял меня любезно и без лишних слов характеристику завизировал.
Последняя инстанция перед отправкой – ЦК партии на Старой площади. Встреча и беседа с инструктором. Инструктор Сорокин оказался приятным интеллигентным человеком. Долго не мучил. Глупостей и пошлостей не говорил. Наоборот, дал несколько дельных советов и немного рассказал об особенностях страны, где предстояло жить и работать.
На этом мой долгий и нудный предотъездный этап, наконец таки завершился. А дальше начиналась жизнь советского контрактника за границей, где дурашливые и причудливые идеологические тиски советского государства ни на минуту не ослабевали. Впрочем, как любит говорить Леонид Коневский: это уже совсем другая история.