Этот новый знакомый оказался миллионером и оригиналом. Узнав, что я сочинительствую, попросил дать ему прочесть мои опусы. И вот, сидим мы у камина на его даче, он держит пачку моих рукописей в руках и говорит:
- Сколько ты хочешь за них?
- 3а всё?
- Да, за всё. Ты просто продаёшь их мне и забываешь.
- Зачем они тебе?
- Какая разница. Может быть, издам под своим именем, а то - сожгу. Сколько?
Я поёжился. Потом, к собственному удивлению, выпалил:
- Десять тысяч баксов.
Он кивнул:
- Замётано. Не пойдёшь взад пятками?
- Нет, я никогда не отказываюсь от своих слов.
- Хорошо. На!
Он достал из потайного ящика в камине обмотанную асбестом шкатулку и протянул мне.
- Здесь ровно десять.
Я открыл, подержал в руке пачку сотенных бумажек, провёл пальцем по краю.
- Не фальшивые?
- Проверь, если разбираешься. А то поедем в банк.
Вспомнив все свои познания о «зелёных», я вынул из середины пачки одну бумажку, у окна совсем приблизил к глазам. Красные и синие ворсинки в бумаге присутствовали. Узкая вертикальная ленточка ближе к левому краю тоже была на месте. Посмотрел на свет, помял в руках, понюхал. Ничего подозрительного.
- Хорошо, я запишу номера банкнот и сам заеду в банк. Номера и тебе и себе оставлю, в двух экземплярах расписки.
Он кивнул головой и поинтересовался:
- А тебе-то зачем расписка?
- А вдруг что... Дома их держать не буду. Вопросы появятся, откуда взялись деньги... И не засвечены ли. Всякое бывает.
- Что ж, разумно.
После того, как бумаги были написаны, он наклонился над огнём.
- Теперь я брошу твои рукописи в камин. Что ты на это скажешь?
Так вот для чего он разжигал огонь.
А я то ещё удивился про себя, зачем это ему? Тепло ведь на улице... Молчу. Ещё не поздно вернуть деньги. Но тогда опять нищенская жизнь. Ежу понятно, что мне не издать написанное. На сына надежды нет. Он стал так мало интересоваться моими делами. Тем более ему не нужны эти бумаги. Шансов не было. Вернее, вот он, единственный мой шанс хоть что-то за них получить. Деньги на лечение, да ещё можно написать многое за пять лет, если Бог даст их прожить. Не нужно будет торчать на базаре с зеленью, редиской и огурцами, собирать железки... Впрочем, хватит и по полторы тысячи на год, а две с половиной дам дочери на учёбу, чтобы она бросила изматывающую работу в магазине. И всё же, всё же... В этих бумагах лет десять моей жизни, бессонных ночей, раздумий, радости и горя. Этот пакет исписанной бумаги стал единственным другом в моём одиночестве. Вспомнился момент знакомства с этим мужиком.
Друг мой Лёшка вскладчину с Олегом, молодым претендентом на «крутого», купил фуру арбузов и подписал знакомых на их распродажу. Попробовав пару дней поторговать в городе, я перебрался на загородную площадку, где не было конкурентов. Стоянка на трассе не изобиловала покупателями. Изредка останавливались у источника иностранцы, и для меня делом чести было втюхатъ драйверам или туристам парочку «астраханских». Положа руку на бумажник, готов присягнуть, что лишь однажды расщедрился один серб, когда я на чистом сербо-хорватском посетовал, что эта «пичка матерь» война в Югославии всех уже достала, что я «има доста приятелей у Београду», и далее в этом духе. Все остальные встретившиеся мне представители благополучных стран торговались с остервенением. Правда, самыми скупыми всё-таки оказались соотечественники.
Однажды шофера-перегонщики гнали колонну военных грузовиков из Питера в Москву. Это было время великих распродаж. На машинах ешё висели военные номера, но хозяином был уже гражданский босс. Колонна подошла около семи часов вечера. В принципе, они могли бы продолжить путь, и к полуночи быть в пункте назначения. Но перегонщики затарились водярой, им не терпелось выпитъ. Они заняли один стол, на втором я разложил свои арбузы. Сразу смекнув по количеству бутылок, что «газ» будет смертельный, я им предложил купить пару арбузов, чтобы утром снять похмелье и продолжить путь. Цена у меня была та же, что и в городе, но шофера согласились дать даже меньше, чем я платил сам. Продал бы по себестоимости позже, потому что машина за мной не приходила, торговля шла плохо по причине ненастъя. Но они упёрлись, а я увидел фирменную водку, очень дорогую, у них на столе, и тоже упёрся. Чтобы не маячить у пьяных перед глазами, пришлось уйти на скамейку, подальше от них. Один все-таки привязался. Драться он не лез, но грязные свои лапы всё пытался опереть мне о голову. Руки у меня чесались ему вмазать, но с двумя мешками не уйти, придётся бросить. Уже стемнело. Пьяные крики усиливались. Мужик всё больше надоедал, и сдерживать себя уже было невмочь. И тут за ним пришёл его кореш, тоже обожратый, покосился на меня и увел мучителя со словами: «Пошли, поможешь…»
Поняв, что начались междоусобные разборки москвичей, я ещё дальше перетащил товар, скоро подъехали наши и меня увезли. В тот вечер была ругань с Лёшкой, забывшем обо мне: на этом сорокадневная арбузная эпопея закончилась. Через три дня, проезжая мимо площадки в бор за грибами, я встретил парня, торговавшего там хрусталем. Поздоровались, закурили. Смотрю, зеленые военные фургоны все еще стоят. Парень, прибывший с утра следующего дня после пьянки шоферов, сказал, что одного из них свои же убили, и менты ведут расследование, отпуская их поодиночке. Они пили всю ночь, выжрали всё и привезли ещё пойла, благо на трассе водка круглые сутки в ларьках продаётся. «Н-да, пожалели денег на арбузы…»
Кроме этого парня, хрусталём и стеклом торговали две молодые цыганки с подростками-цыганятами. У них большой выбор товара, привозили их то ли мужья, то ли старшие братья, и выгружали на единственную скамейку. Гаишники их не трогали – те откупились. А вот на нелегалов пацанов чуть ли не ежедневно шла облава. Внезапно появлялась машина с ментами, и ребята пускались наутёк. Со стекляшками не уйдёшь, бежать мешают, поэтому часть бросалась. Менты подбирали их и уезжали пропивать. У меня проблемы были. На второй или третий день торговли из боковой аллеи, со стороны ближайшего завода около половины пятого выехала машина ДПС с мигалками и остановилась в десяти метрах от меня. Капитан гаишник за рулём, рядом баба. Постояли пару минут и уехали. На следующий день первая же патрульная машина ГАИ, появившаяся утром на трассе, подрулила ко мне. Распахнулась дверь, и сержант из машины мне крикнул, чтоб я убирался с площадки. Я подошёл к машине и объяснил ребятам, что я местный, что меня здесь поставили тоже местные крутые и попросил объяснить, в чём дело. Они сбавили тон и объяснили: «Вчера здесь со своей бабой проезжал Кузя, а ты к нему проявил невнимание». Кузя ; это кликуха их начальника, ежедневно приезжавшего за женой на завод. Я сразу вспомнил, как этот Кузя километров по сорок нарезал за нами на патрульной машине, когда мы возили рыбу в бытность мою работы на рыбозаводе. Шофёрюга наш выпить любил и все боялся, что его когда-нибудь с похмелья гаишники заметут, поэтому уговаривал бригадира дать Кузе рыбы: "Всё равно ведь не отстанет!" Останавливались, отсыпали полведра крупняка. И так каждую неделю: ведь Кузя знал маршрут и время, когда мы поедем. Понимая, что этот крохобор не отвяжется, я всё же попробовал затянуть время. Хозяин арбузов Лешка водил дружбу с местным начальником ГАИ. Я доложил, он попросил шефа вмешаться. Тот сказал, что не командует трассой, но посоветовал послать подальше Кузю и его подручных: «Никакого права гнать вас с площадки у них нет». Вот и пошло: Кузя на меня свою свору натравливает, те подъезжают, грозят, но ничего не трогают, хотя и обещают переколотить товар. Однажды я дрогнул и пошел к ним в контору на трассе. Кузю не застал, и всё продолжилось.
Во время очередного «наезда» гаишники так поистрепали мне нервы, что я в сердцах воскликнул: «Да скажите вы ему, чтоб отвязался. Когда я на рыбозаводе работал, немало его рыбой покормил. Пусть вспомнит хорошенько 1988 год и северный участок трассы». На следующий день подъехала машина другой смены, и мне передали милостивое разрешение торговать.
И вот, однажды в полдень, подъезжают на площадку две дорогие, вместительные иномарки и тяжело гружёный фургон. По тому, как они встали, я смекнул: охрана ценного груза. Точно, из одной иномарки вылезли четверо качков в пиджаках, встали у открытых дверей своей машины. Из другой, кажется, «Вольво», вышел сухонький старик в дорогом костюме. Повесил пиджачок на левую руку и стал прохаживаться по стоянке недалеко от машины. Качки так глазами и водят. Ага, это их босс. Бандиты. Крупняк. Из «Вольво» вылез и подошёл ко мне пузатый мужик в рубашке, моих лет и с меня ростом. Постучал пальцем по «астраханцу»:
- Хорошие арбузы?
Я вырезал из самого крупного дольку и протянул ему:
- Попробуйте.
Он попробовал и помотал головой:
- Плохой. Режь другой.
Я попробовал сам кусочек и возмутился:
- Прекрасный, сладкий, сочный!
Он уставился на меня:
- Я говорю ; режь другой, а то самого зарежем. Захочу, весь свой товар перережешь, если жизнь дорога.
Молча смотрю на него. Арбуз в левой руке, нож в правой. Стрельбу они не начнут из-за пустяка, если босс здесь, а нож пока что у меня. В этот момент старый вор в законе, гуляючи, повернулся к нам. Пузатый заулыбался:
- Я шучу. Режь ещё один крупный, а этот отдай цыганкам. Плачу за оба, без балды.
- Эге, ; подумал я, ; да ты «шестёрка».
Взвесил арбузы, первый отдал цыганкам, а второй протянул «шестёрке». Тот сунул руку в карман, не глядя, дал мне несколько бумажек. Шофёр грузовика с пассажиром и водитель «Вольво» пошли за стол есть арбуз. Старичок продолжал гулять, а четверо стрелков стояли, наблюдая за обстановкой. Потом все расселись по машинам и поехали в сторону Москвы. Номер машины врезался мне в память на всю жизнь: МН – 45 - …
И вот, шесть лет спустя, у нашего базарчика я увидел эту машину, а потом и самого толстопузого. Он был один и шёл вдоль рядов, разглядывая фрукты. Подошёл ко мне, остановился. У меня десятка два яблок остались, сорта «Богатырь». Осень поздняя, яблоки громадных размеров налились.
- Что, хорошие яблоки? Разрежь одно попробовать.
-А если откажусь, то захочешь меня зарезать, как шесть лет назад на трассе с арбузами хотел поступить?
Он долго смотрел на меня, потом хлопнул мне по плечу и расхохотался:
- Узнал? Ну, и память! Вспоминаю, на горе, ещё цыганки там были. А ты молодец, не испугался, не стал лебезить. Прости мои дурацкие шутки. Я в ваших краях дачу построил, места больно красивые. Заходи, если мимо будешь проезжать.
Оторвал от оберточной бумаги кусок, записал номер километрового столба и название дороги.
- Увидишь её, там одна такая. Денег уже заработал, хочу литературой заняться. Сам теперь.
Забрал все яблоки, не считая, дал мне несколько мятых пятирублёвок и уехал. Странно, что он в городе яблоки покупает: в близлежащих с его дачей деревнях яблок полно, и стоят в три раза дешевле. Не собирался к нему заезжать, не лежало сердце, но магическое слово «литература» всё-таки перебороло неприязнь. И вот, смотрю, как мои рукописи над огнём дрожат от страха.
- Ну! - он повысил тон.
Вдруг та, давняя обида взыграла во мне. Я шагнул к нему, выхватил рукописи, швырнул доллары на кресло и рванул к выходу. Вспомнив про расписку, схватил её, выскочил на крыльцо, скалящееся львиными головами. Кипя от бешенства, сел на велик и покатил под уклон. Я понял, что это ещё одна его «людоедская» шуточка, что он развлекается, обижая людей, и что он моих рукописей не получит. Если они кому и достанутся, так хорошему человеку, пусть даже задаром. Здоровый, жизнерадостный хохот ещё долго слышался мне из открытого окна. Или чудился.
Через год, проезжая в тех местах, очень удивился, не найдя взглядом дачи, его чудо-хором. Местные мужики в деревне сказали, что дачу спалили, одни головешки остались. Хозяина с тяжелыми ожогами отвезли вместе с охранником в Москву, и никто не знает, живы ли они.
- А кто поджег, так, кто его знает... Наши не любили его за язвительность и злобу, хотя и зарабатывали у него: дров привезти, попилить, поколоть, да падаль его кобелям продавали. Чем занимался? Так в области газету держал, какую-то новую партию деньгами ссужал, не разбираюсь в них. Нет, сожгли не наши: милиция походила, поспрашивала, да и бросили. А никто яво и не жалеет. Русский человек хоть и пьяница, а доброту любит. А у яво так желваки и ходят, когда с кем разговаривает. Туды яму и дорога. Тьфу!
Похоже, не мне одному насолил пузатый. Роль «шестёрки» сильно портит характер человека: хочется всем отплатить за многолетние унижения. Почти весь наш народ был на положении «шестёрок». Что же хорошего приходится ждать от будущего. Нужно правильно воспитывать детей дошкольников: в школе уже испорченные дети. Но где воспитателей взять?
Я медленно поехал по невесёлой деревенской улице, где каждый второй дом брошен хозяевами: на вывоз сельсовет дома не разрешал продавать. Так и гнили.