ТАШКЕНТ - ГУЛИСТАН
На третьем курсе МГМИ (Московского гидромелиоративного института) несколько его студентов решили провести летнюю студенческую практику в Среднеазиатской республике Узбекистане.
Обычно, руководство института заблаговременно (ещё весной) вывешивало на центральной доске объявлений перечень гидромелиоративных организаций Советского Союза, откуда пришли заявки на наших студентов (и желаемое их количество), на работу у них в предстоящий летний период времени.
Не помню, на какое количество пришла заявка из Ташкентского Мелиоводхоза, но поехало туда сразу восемь человек: трое ребят и пять девчат.
Поначалу, нас поместили в нашей отраслевой гостинице в самом Ташкенте, в целях акклиматизации, и для последующего окончательного распределения по местным узбекским мелиоративным станциям, потом нас отправили уже в жаркую Голодную Степь.
Вначале наша студенческая группа жила в общежитии (потом нас раскидали по
разным местам) и мы решили пойти на местную танцверанду. На этих танцах было
мало людей, в основном местные русские, две цыганки и несколько ребят из
крымских татар, Вокруг веранды стояли вытянув шеи молодые парни узбеки.
Мы танцевали с нашими девушками, и один из татар стал усиленно приглашать
одну из наших, та отказывалась, в итоге он схватил её и потащил её из веранды
на улицу. вслед за ним выскочили и другие татары. На улице мы стали вырывать
нашу Марину, и после небольшой "стычки" с татарами, нам удалось ей отбить.
Теперь немного о них самих. Это были ссыльные из Крыма татары, они резко отличались от местного, тоже мусульманского населения, своей внешностью, ходили они все в белых рубашках и работали местными механизаторами.
В самом Ташкентском оазисе, раскинувшим по берегам небольшой и многоводной реки Чирчик (вытекающей из Чимганских гор, хорошо видных из города в хорошую погоду), микроклимат был относительно щадящим – хотя наши девушки то и дело обмакивали в протекающие по улицам арыки свои платочки и мокрыми клали себе на голову, которые через короткое время снова становились сухими, и так было все первые дни их пребывания в главной среднеазиатской столице.
В 120 км от Ташкента в небольшом городке Гулистане (г. Мирзачуль до 1961 года и г. Голодная Степь ещё ранее) – в юго-восточной части засушливого и местами засолённого огромного массива, расположенный между Узбекистаном и Киргизией) куда потом нас направили в находившуюся там мелиоративную станцию, было значительно жарче, чем в Ташкентском оазисе (где можно было спрятаться от палящего среднеазиатского солнца под растущими раскидистыми деревьями и в многочисленных чайханах.
В обеденное время, солнечный диск теперь находился буквально над нашими головами, почти не оставляя на земле теней (что было для нас москвичей необычно). Через Гулистан проходил Северный Голодностепский канал (построенный одновременно с первым хлопкозаводом в 1910 году), за которым начиналась безлюдная и безводная Голодная Степь.
В первый день моей работы в геодезической партии, занимавшейся топографической съёмкой пустынных земель, поросших выгоревшей под палящим солнцем чахлой травой, редкими кустами перекати-поле и полынью я увидел фаланг – больших пустынных пауков, резво бегущих стайками среди редкой пустынной растительности.
Их необычный вид сразу поразил меня: в середине больших, с изломом, трёх парных ног, находилось, довольно крупное, продолговатое тело, с головой оснащённой страшными крупными жвалами и всё это в редких длинных жёлтых волосках.
И я решил принести своим однокурсницам живых фаланг. В конце рабочего дня, когда я вместе с бригадой шёл обратно домой, на нашем пути опять оказались бегущие фаланги.
Ребята из моей бригады видели фаланг, чуть ли не в каждый рабочий день, поэтому они удивились моему желанию поймать нескольких штук, между прочим, ядовито кусающихся в весенний (брачный) период.
Возник естественный вопрос, как я их понесу, тут я вспомнил про свой фотоаппарат «Смену», с которым я тогда почти никогда не расставался и болтавшийся у меня в чехле на боку так, что руки у меня всегда были свободны.
Его чехол вполне годился для этой цели, сам аппарат я положил в брючный карман, и теперь надо было поймать самих пауков.
Один из ребят согласился мне помочь и быстро концом нивелировочной рейки прижал к земле одну фалангу и обернулся ко мне: ну что? бери быстрей. Я с открытым футляром наклонился к извивавшемуся под пяткой рейки пауку, и быстро чуть приподняв конец рейки, какой-то щепочкой, лежащей по близости на земле, подтолкнул к футляру и быстро его захлопнул.
В это время другой парень из бригады тоже прижал нового паука и звал меня к себе. Я быстро подбежал и, проявив необычайную скорость в движениях, не дав выскочить первой пленнице, таким же манером быстро отправил вторую фалангу туда же в футляр.
Когда я пришёл в наше общежитие и зашёл в комнату к девушкам, то застал их лежащими на своих кроватях и читающих книги, взятые с собой из Москвы (они пока ещё не работали). Тогда я с загадочным видом подошёл к единственному в их комнате окну и положил на его широкий подоконник свой футляр и осторожно приоткрыл его.
Через некоторое время оттуда появилась, сильно прихрамывая, первая фаланга. Девушки быстро обступили меня и наперебой стали спрашивать, что это такое?
Я вкратце объяснил, что находится перед ними, после чего они немного отступили от подоконника. Вторая фаланга всё не появлялась из футляра, тогда я, взяв футляр в руки, тряхнул его - на подоконник вывалилась уже мёртвая другая фаланга.
По ней было видно, что в тесном футляре у них произошёл бой, со смертельным исходом для одной из них, да и победительница была явно чуть жива.
Сердобольные мои однокурсницы стали её жалеть и решили отправить её на волю, для чего достали откуда-то картонную коробку, и, с моей помощью, посадили её туда и отнесли за забор нашей мелиоративной базы, за которым по самый горизонт и дальше находилась её родина выжженное палящим солнцем необозримое пространство Голодной степи.
На работу бригада вставала в шесть часов утра, и приступала непосредственно к ней уже в семь часов. В первый рабочий день мне довелось весь день в одной позе держать руками нивелировочную рейку, и потому первый (красный) солнечный загар резко лёг на мои руки только с одной стороны - сверху, снизу они так и остались телесно белыми.
Очень хотелось пить, но ребята в бригаде мне говорили, что пить воду во время работы нельзя, это сразу же скажется на моей работоспособности.
В полдень мы пошли к большому с быстрым течением Голодностепскому каналу, который был неподалёку, и, усевшись на его гладкий лёссовый берег, пообедали: бригадир дал каждому из нас по большой узбекской лепёшке и по три больших сочных помидора, которые утолили и нашу жажду.
К концу дня от нестерпимой жары у меня запеклись губы и пересохло во рту, видя это ребята успокоили меня, говоря: это у тебя пока с непривычки, и скоро я (как и они, когда-то) привыкну к этой жаре (хотя в полуденный зной тут работали одни русские, местные узбеки в это время все прекращали всякую работу).
Когда мы после работы шли домой мимо хлопкового поля, в бороздах которого в это время находилась поливная вода, я не утерпел и наклонившись стал горстями жадно её пить, нагретую солнцем до горячего состояния.
Я её пил и пил, и никак не мог напиться, находившиеся рядом ребята понимающе смеялись (когда-то давно, когда они сами сюда только приехали, им тоже было знакомо такое состояние неудержимой жажды). Когда я пил, то эта вода из хлопковых борозд была для меня самым изысканным напитком в жизни – все мои вкусовые рецепторы на ссохшемся языке получали неповторимое наслаждение.
И буквально, через несколько минут я, отяжелевший от непривычного количества выпитой воды, сразу ослабел и меня даже слегка, как пьяного, покачивало.
Уже с трудом передвигая тяжёлые ноги, я брёл в конце идущей домой на базу бригады.
Этот день был для меня ярким примером, как влияет на человеческий организм выпитая в большом количестве в дневное время вода, даже в малом количестве она крайне отрицательно влияет на его общую работоспособность, и уроком на все последующие дни.
В нашей бригаде (кроме меня) было шесть человек, вместе с бригадиром – русоволосым тридцатилетним весёлым (в то же время серьёзным) парнем, окончившим в одном из волжских городов геодезический техникум и после его окончания, приехавшего сюда за длинным рублём.
Кроме волжанина бригадира, было ещё трое русских (один даже бывший моряк с Аральского моря), ещё татарин из Касимова, и крайне немногословный и улыбчивый литовец (самый старший из нас), который однажды как-то намекнул, что знал литовских угонщиков советского самолёта.
Не у всех них были в порядке их документы, но там на это смотрели «сквозь пальцы», охотников работать в этой бригаде среди местных не было. И вот в эту разношёрстную топографическую бригаду меня молодого студента и «сунули» (как умевшего работать с геодезическими инструментами).
В период моего появления в этой бригаде ей было поручено произвести геодезическую съёмку большого пустынного массива, для последующей его вертикальной планировки самоходными скреперами и бульдозерами, под новые хлопковые поля. Работа была сдельной (чем быстрее её выполнишь, тем раньше получишь заработанные деньги), поэтому работали практически весь световой день.
В таком изматывающем непрерывном ритме представители коренного местного населения не работали, в жаркое обеденное время они исторически традиционно не работали, а пили зелёный кок-чай на «дастархане» - деревянном настиле в тени под навесом или под раскидистым деревом.
Геодезическая съёмка выжженного солнцем степного массива нашей бригадой производилась (примыкающими друг к другу) полосами стометровой ширины по квадратам 20х20 метров.
Держа стометровый металлический трос левыми руками за бирки, расположенные на нём через каждые 20 метров, и правыми – геодезические рейки, шесть человек (двое крайних «выстворяли» - выравнивали в линию остальных четверых), в быстром темпе пробежав 20 метров, останавливались и вертикально ставили геодезические рейки в этой точке.
Находившийся на небольшом расстоянии от нас бригадир с нивелиром в это время быстро поочерёдно производил съёмку отметок земной поверхности по нашим шести рейкам. После того как он делал отмашку (что значило – отсчёты по нашим рейкам он произвёл), мы вынимали, каждый из своей сумки (висевшей на боку) с запасом небольших деревянных колышков, очередной колышек и писали на нём карандашом (который был в правой руке вместе с биркой троса) очередные номера створа и подствора.
Потом вскакивали и бежали следующие 20 метров, в это время бригадир записывал в свою пикетажную книжку шесть четырёхзначных цифр, которые он успевал враз запомнить в своей нивелирной трубе (когда мы стояли с рейками на предыдущем створе), и в таком резвом темпе мы работали почти весь световой день.
Незадолго до моего появления в их бригаде, они, завершив предыдущий объект и получив за него деньги, несколько дней «хорошо погуляли», зато потом крепко «сели на мель». С появлением нового объекта съёмки, наш бригадир взял в конторе под него аванс, и теперь (в первые дни моей работы у них) мы вначале шли на колхозный рынок, где бригадир покупал для всех нас будущий обед – помидоры и лепёшки, которые укладывал в свою большую сумку, после чего уже шли пешком на свой рабочий участок, а вечером сами готовили нехитрый ужин: кашу из тушёнки с крупой и сладкий чёрный чай с сушками.
Но так было не долго, и вскоре взяли повариху, которая уже готовила нам и первые блюда. Работа наша была очень изматывающей, с коротким получасовым обедом на берегу глубокого, необычайно холодного, с быстрым течением Голодностепского канала.
Короткими вечерами мы слушали радио, некоторые читали книги, взятые в библиотеке, вели всякие разговоры, иногда расспрашивали меня про условия жизни в Москве.
Моих однокурсников направили в другие небольшие городки Буку и Пскент на более лёгкие работы. Одну из наших студенток звали Раиса, и узбеки, слыша, как подруги, обращаясь к ней, звали: «Раис, Раис …», стали к ней относиться подчёркнуто уважительно, только потом мы узнали, что на узбекском языке слово «Раис» означает председатель.
Неподалёку от места проживания наших девушек были хлопковые поля и когда хлопковые коробочки созревали, то при их раскрытии в них показывалась белая вата (что было в советские времена дефицитом). И наши девчонки, идя в туалет, стали заходить в это поле, прельстившись ватой этих коробочек.
Однажды они случайно подглядели, как проходивший через место их «туалетного приседания» пожилой узбек поднимал «использованные» ими коробочки с ватой и горестно восклицал: «Вай! Вай! Вай! Кто это сделал?».
Все узбеки почти боготворили эту сельскохозяйственную культуру (которую тогда называли «Белым золотом»), и этот узбек просто не мог поверить, что бы кто-то мог так надругаться над их Царицей полей.
Об том неприятном случае девчонки рассказали мне много позже, уже вернувшись обратно в Москву. Но вот летняя студенческая практика стала приближаться к своему концу.
В своей бригаде я уже стал по настоящему «своим», иногда даже замещал бригадира, работая с нивелиром, и производил теодолитный ход, при поверочном «закрытии» съёмочного полигона. По этой причине наш бригадир, посоветовавшись со своим другом литовцем, решил, что мне уже можно платить по более высокой рабочей ставке.
А чтобы я понял всю серьёзность такого их решения и степень их доверия ко мне, они решили поручить мне самостоятельно, установить металлический репер, к которому в дальнейшем будет привязан уже другой, новый съёмочный полигон. И на следующий день, ранним утром меня отвезли на полуторке к глубокому осушительному коллектору, по дну которого еле текла солёная вода (а точнее её рассол).
Дальше машина уже не могла проехать и у его края меня высадили, оставив мне треть мешка щебня, небольшое ведёрко с цементом, лопату, кетмень (на их жаргоне – чекмень), лом и металлический уголок (заострённый с одной стороны и с поперечной перекладиной с другой стороны) двух метров длины, который в дальнейшем должен был выполнять своим острым концом роль геодезического репера.
Ещё мне оставили нарисованную от руки небольшую карту-абрис с будущим местом установки этого репера. Уезжая, они предупредили, в какое время они приедут в это место за мной. Оставшись один на один со всем этим хозяйством, откровенно говоря, я растерялся и, чуть было, не запаниковал. Никогда прежде, мне не доводилось попадать в такую сложную и почти безвыходную ситуацию.
И первой вставшей передо мной проблемой была, как мне всё это донести до указанного на карте места. По счастливой случайности, мешок, в котором был щебень, был из дерюги, я расплёл его верхнюю часть и свитой из неё верёвкой, привязал мешок к дужке ведёрка с цементом, так что, теперь можно было их нести, перекинув через левое плечо.
На правом плече у меня оказались лопата, кетмень, лом и двухметровый уголок. И с таким грузом на обоих плечах мне пришлось пройти довольно большое расстояние по взрыхлённой солью поверхности и переходить через старые глубокие сбросные каналы (коллектора), тогда мне надо было по частям переносить через них мою разнообразную поклажу.
И таких каналов на моём пути было несколько, при переходе через некоторые из них приходилось искать брод, на что уходило моё драгоценное время.
Найдя подходящее место для очередного брода, приходилось, осторожно скользя, спускаться по их крутым сырым откосам вниз к текущей по их дну солёной воде (местами покрытой белой соляной коркой) перебираться на противоположные их откосы и также аккуратно по ним подниматься верх (боясь поскользнуться) опять на пушистую от соли поверхность.
И самое удивительное, что в такой воде, буквально рассоле, местами росла осока. За всё время пока я шёл по этому, заброшенному людьми гиблому засоленному пространству, бывшему когда-то в прошлом, большой оросительной системой, я не заметил ни одного, хоть какого-нибудь , живого существа.
Вся эта территория была когда-то засолена по причине неграмотного (точнее, избыточного) полива выращиваемых тут когда-то сельскохозяйственных культур. Засоление верхнего почвенного грунта произошла, когда пресная орошаемая вода в избыточном количестве, прошла глубже корневой системы поливаемых сельскохозяйственных культур, и там, на глубине сомкнулась с солёной грунтовой водой, что стало смертельным приговором всей этой сельскохозяйственной территории.
После окончания летних по бороздам поливов, при сухом жарком местном климате происходит интенсивное испарение в верхнем почвенном слое пресной воды, и вслед, примыкающей к ней, солёной грунтовой воды, (поднимающейся вслед за уходящей верх испаряющейся пресной водой) беспрепятственно выходит на земную поверхность.
И этот процесс уже становится необратимым.
Продолжая интенсивно испаряться, достигшая поверхности глубинная солённая вода быстро покрыла всю прежде орошаемую площадь солью в таком количестве, что бывшая плодородная лёссовая почва стала абсолютно непригодна для ведения на ней сельского хозяйства.
И идти по такой вспушённой солью нетвёрдой поверхности стало не просто.
Наконец, я пришёл к месту, обозначенному на рукотворной карте, красным крестиком. Азиатское солнце нестерпимо палило, и всё это белесое от соли пространство ослепительно многократно поблёскивало, отражаясь во всех своих мелких (покрытых кристаллами соли) изгибах.
Чёткого ровного горизонта не было вовсе, на его месте был дрожащий от испаряющейся ,теперь уже солёной, воды классический пустынный мираж. Убедившись ещё раз, что я именно там, где надо установить геодезический репер, тут же с облегчением сбросил с себя всю свою тяжёлую поклажу.
Отдохнув самую малость, приступил к созданию бетонной смеси, для чего лопатой и кетменём устроил ровную и твёрдую площадку. Потом я высыпал на неё щебень с цементом, а за водой (хоть и солёной) пришлось спускаться с ведёрком на дно ближайшего коллектора.
Но прежде мне надо было вырыть глубокую яму, на дно которой я должен был поместить основание металлического уголка, и залить его основание вместе с приваренной к нему перекладиной моим цементным раствором.
Место, где предстояло соорудить этот репер, было выше окружающей территории и в своей верхней части очень каменистым. Поэтому, вначале мне пришлось ломом и кетменём преодолеть почти метровый каменистый грунт. И только потом уже при помощи лопаты моя яма стала быстрее углубляться.
А чтобы работать лопатой на глубине свыше 1.5 метров и выкидывать оттуда землю, пришлось значительно расширить верхнюю часть моей ямы, в виде приступка, на котором мне пришлось стоять уже внутри моей ямы.
Это была необычайно изнурительная работа, осложнённая свербящей мозг мыслью – успеть, во что бы то ни стало, – успеть выполнить свою работу и к назначенному времени быть в условленном месте, куда должна будет подъехать наша рабочая машина.
Ведь кроме установки самого репера и плотной (с трамбовкой) его засыпки выкопанным грунтом, ещё следовало окопать его небольшой квадратной (2х2метра) траншеей, глубиной и шириной 0.5 метра, в середине которого из небольшого квадратного (плотно утрамбованного) плоского холмика должен торчать острый конец уголка.
В дальнейшем, к этому реперу будет проложен специальный (двойной) нивелирный ход от другого репера, имеющего абсолютную геодезическую отметку в системе Балтийских высот (отсчёт которых ведётся от нуля футштока в Кронштадте).
Потом к нему будет «подвешена» вся будущая нивелирная съёмка этой территории, для производства там её вертикальной планировки.
После чего уже предстояла многолетняя борьба за возвращение этого засолённого массива людям путём её «рассоления» – промывкой их почв большими объёмами пресной воды и понижением уровня засолённых грунтовых вод.
Это было необычайно дорогим занятием, но директивные (из Москвы) указания по неуклонному увеличению площадей под посевы хлопчатника, заставляло местные республиканские власти идти на такие многомиллионные расходы.
Обратный путь был значительно легче – теперь на моих плечах были лишь лопата, кетмень и лом с пустым ведёрком, и по времени короче, не надо было искать вновь удобные переходы через осушительные каналы – шёл по своим следам, хорошо видным на обильно покрытой солью почве.
Оказалось, что я успел закончить порученную работу на час раньше отпущенного мне времени, и когда приехала полуторка с бригадиром и его помощником литовцем, они были явно удивлены, увидев меня там. Литовец даже вслух усомнился в том, что я справился с этой работой.
И только спустя несколько дней, лично побывав у «сотворённого» мной репера, он вынужден был признать, что работа мной выполнена, хотя замечаний мне пришлось выслушать много, как и то, что канавку вокруг репера следовало сделать глубже и шире.
Но экзамен мною был выполнен и я был уже на законном основании «прописан» в бригаде и наш бригадир мог повысить мой рабочий тариф и платить уже больше, даже если кто-нибудь из бригады и не был согласен с его решением.
И таким (ревнивым) членом бригады был бывший моряк Аральского моря, какое его настоящее имя я не знал, но все его звали Кузя.
Когда мы бывали в свободное от работы время на местном узбекском рынке, он там покупал «план» (как в тех местах называли анашу).
На каждом узбекском рынке всегда было определённое место, где сидели смуглые до черноты от среднеазиатского солнца старики, торгующие национальным табаком под названием «насвай» (русские переиначили его на «носовой»), и у каждого с различными местными тонизирующими добавками, что соответственно сказывалось на их цене.
Кузя всегда безошибочно подходил к одному из таких сидящих стариков и покупал нужный ему, в маленьком кулёчке, «товар». На Гулистанском колхозном рынке Кузя обычно подходил к одному старику (или же он казался таким), голова которого была обтянута тёмно-коричневой и тонкой как пергамент кожей.
По форме его черепа и глубоко сидящим глазам, тускло мерцавшим в глубоких круглых глазницах, из-под массивных кустистых надбровных дуг, можно было безошибочно предположить, что он принадлежал к европейской расе.
Он был даже, по своему, красив, напоминая резкими обтягивающими его череп чертами лица древнего Сократа.
Сидел он абсолютно неподвижно под палящим азиатским солнцем с непокрытой головой в некоторой полудрёме.
Со стороны казалось, что он спит, но когда Кузя наклонялся к нему и что-то произносил ему на ухо, тот не глядя запускал руку в свою котомку, и, получив какую-то (уже известную обоим) плату, передавал Кузе маленький газетный свёрточек, опять замирая в своём «особом» сне.
Но не все покупатели узбеки прибегали к услугам этого продавца, многим нужен был лишь их национальный табак «насвай», который они всегда носили с собой в специальной маленькой тыквочке, и при очередной надобности, вытрясали из неё небольшую порцию на ладонь и метко отправляли её за одну из своих щёк.
У сидящих продавцов «насвая» состав табака был разный, с разными специфическими ароматическими и тонизирующими добавки (корица, имбирь и др.), зная это, покупатели, наклоняясь к сидящим на земле старикам, спрашивали тех об этом, и часто покупали сразу у нескольких продавцов разные «сорта» своего национального табака.
В нашей бригаде все были курящими, и курили в основном папиросы «Беломорканал», а если их не было в магазине, то курили махорку, свёртывая для этого из газетной бумаги «козьи ножки».
К Кузиной «слабости» относились со снисходительной терпимостью.
Сам Кузя, блондин с голубыми глазами и постоянно румяными щеками, был небольшого роста и выглядел вполне безобидно и никаких особых проблем для бригады не создавал.
Кузя обычно своё «снадобье» добавлял в папиросы «Беломорканал», вытряхивая их них табак и подмешав своё зелье, снова набивал этой смесью папиросный патрон и потом тихо уединялся где-нибудь.
Если это было в комнате, то садился в уголок и через некоторое время начинал тихо разговаривать с какой-то конкретной девушкой (всегда он называл одно и то же женское имя), и очень не любил и сердился, когда на него в это время смотрели.
Ходил он всё время в одной неопределённого цвета безрукавке, но в его небольшом чемоданчике была и вторая рубашка, которую он надевал в редкие посещения местной танцверанды.
Одев её навыпуск и повертевшись перед зеркалом, непременно подходил ко мне и спрашивал, ходят ли так в Москве? Рубашка была немного длинноватой для его роста и без определённых разрезов по бокам, но я его успокаивал, что всё в порядке.
Местную танцверанду посещали в основном русские и украинские девушки, были даже цыганки, но узбечек среди них не было.
Мужской же состав был в своей массе аналогичен, но сильно разбавлен местным контингентом, было много молодых крымских татар (которые тогда во множестве жили в Гулистане), вели они себя очень вызывающе и не проходило дня, чтобы они не затеяли на танцах очередную потасовку.
Одну нашу студентку Маринку, за отказ идти танцевать с одним из них, чуть не утащили насильно с собой, и если бы не дружное противодействие их хулиганскому напору со стороны всей нашей студенческой группы, могло бы всё это кончиться весьма печально.
Во время одного из культпоходов на эту танцверанду наш бригадир и познакомился с будущей нашей поварихой, сорокалетней дородной украинкой, потом он нам признался, что именно за этим он и ходил в те дни на танцы.
Заканчивался август и после завершения работ по геодезической съёмке (под производство вертикальной планировки для последующей посадки там хлопка), пришла пора уборочных с.х. работ, и бригадир вместе с бригадой решил в сентябре податься на уборку джута в тамошнем совхозе обещали хорошо заплатить.
Уже зная меня, как хорошего и выносливого работника он и мне предложил вместе с ними заработать там приличные деньги, но у меня уже заканчивался срок моей студенческой практики и я, поблагодарив его за такое доверие, стал уже готовиться к отъезду в Москву.
В Голодностепской мелиоративной экспедиции мне выдали заработанные деньги (за вычетом питания и жилья), их оказалось значительно больше, чем я ожидал – благодаря бригадиру, значительно поднявшему мне денежную ставку, да и сама выполняемая бригадой работа была выполнена со значительным опережением намеченного графика.
К этому времени получили расчёт и стали готовиться к отъезду остальные наши студенты, но получили они значительно меньше меня, чему они немного огорчились.
Большинство наших практикантов купили обратные билеты сразу на поезд Ташкент-Москва, я же решил из обратного пути сделать небольшое путешествие и ехать в Москву через города Ташкент, Красноводск, Баку, с небольшими остановками в них, в целях ознакомления с их достопримечательностями.
Так как денег я получил достаточно не только на осуществление своего замысла, но и возможность создать маленькую группу (для чего частично профинансировал эту затею), в которой, кроме меня были две девушки и один парень.
Об этой совместной поездке будет написано в следующем рассказе.