Ольгины откровения -40-

               
 

    - Нам бы медсестру Олю увидеть, - проникновенно сказал Юрик и обезоруживающе улыбнулся. - Поблагодарить хотим. - Он поднял вверх руку с тортиком и для убедительности им помахал.

    - Со второго этажа, темненькая такая, пухленькая, - вякнула я из-за Юриковой широкой спины.

    Анжу предпочла остаться в машине – «слишком много народу – это подозрительно».
   
    В приемном покое клиники в этот час было тихо и пусто, все вокруг сияло чистотой и стерильностью.

    Кудрявая мадам с несколько выпученными глазами и формами сытой лягушки что-то перекладывала на своем столе и в нашу сторону едва взглянула:
    - Темная и толстая? Гаврилова, что ли? Она сегодня сменилась, кажется… не помню.
 
    Сердце мое упало.
    Юрик сунул в карман отглаженного белого халата купюру. 
    Мадам кивнула:
    - Сейчас узнаю поточнее. - Она сняла трубку телефона.- Наташа? Гаврилова там далеко?.. Пусть спустится, ждут ее.

                ***
 
   - Здравствуйте, Оля!
   - Ой, Диночка, вы так похорошели, окрепли! Рада вас видеть!
   - Спасибо, взаимно. Выйдем на улицу? Душно в помещении…
 
   Мы устроились на лавочке под раскидистой липой. Юрик ретировался, уступив свой пост Анжу. Вид у Ольги был несколько напуганный - на всякий случай, мало ли с чем мы пожаловали. Но держалась с достоинством, стараясь сохранить внешнее спокойствие:
   
    - Почему-то я была уверена, что вы придете.
    - Почему? – переспросила я.
    - Не знаю сама… так… Случай неординарный.

    - Оль, я вас прошу, пожалуйста, расскажите мою историю с самого начала… Вам это ничего не будет стоить, поверьте, все останется между нами. А для меня  это очень важно. Я не живу больше у Суворовых, зачем-то назвавшихся моими родственниками, потому что знаю, что они солгали. Но память ко мне пока до конца так и не вернулась, и, поверьте, мне очень, очень нелегко приходится.

    Она повернула голову и посмотрела прямо мне в лицо, словно ища отпечаток безумства или, напротив, адекватности. В ее темных глазах я прочла сострадание.

    - Я чувствовала, что здесь  что-то не так, - медленно, словно раздумывая, произнесла Ольга. - Вас привезли ночью… Какой-то мужчина… Сказал, что нашел вас на пустыре в бессознательном состоянии.

    - Фамилию и адрес его вы, случайно, не знаете? - уточнила Анжу, внимательно прислушивающаяся к нашей беседе.
      - Нет, но можно спросить в приемном покое. Документов при вас не было, но мужчина сказал, что знает вас и что вы одинока. – Я напряглась так, что в ушах зазвенело. - Поступили вы под именем Ермаковой Елизаветы Петровны, проживающей по улице… Антипенко, кажется.

     - Может быть, Осипенко? - с надеждой подсказала я. Сердце гулко билось где-то возле горла.
     - Да-да, Осипенко, - обрадовалась Ольга. -  Первое время в отделении вас так и называли – Ермакова. А потом вдруг выяснилось, что ваш сопровождающий ошибся, и фамилия ваша – Суворова. Суворова Дина Сергеевна.

     Мы с Анжу переглянулись, впав в состояние ступора. Первой нашлась она:
    - А при каких обстоятельствах Лизе присвоили другую фамилию? Кто-то об этом заявил?
   
    - Да Суворовы и заявили, - в голосе Ольги зазвучало неодобрение и  явная неприязнь. - Меня это сразу насторожило, но кого интересует мнение медсестры?.. Сначала, пока вы не пришли в себя, старики в один голос называли вас Лизонькой, а когда выяснилось, что у вас временная потеря памяти – тут же нарекли Суворовой Диной…  Но сил и средств они для вас не жалели, что уж там говорить - лучшая палата, самые дорогие лекарства, хороший уход. Видно было, что они вас искренне любят… и в то же время темнят, выкручиваются…
   
   - А еще кто-нибудь приходил ко мне, пока я была в коме? – Я тряслась как осиновый листок, нервы разгулялись не на шутку.

     Ольга покачала головой:
    - Нет, никто не приходил, и тот мужчина, кстати, тоже… Если надо, я сбегаю в приемный покой, узнаю его адрес.

    - Да-да, Олечка, не сочтите за труд, - от подступившей к горлу горечи я едва сдерживала   слезы. - Господи, Анжу, что они со мной сотворили? За что?! – уже в голос рыдала я, едва за Ольгой закрылась дверь клиники. - Больше всего на свете ненавижу ложь! Лживость – это как… как вшивость, прокаженность, от одного только слова с души воротит!.. Ты говоришь, кто-то мстит им за сломанную жизнь, за загубленную душу… А меня, меня они разве не сломали, не загубили своей ложью?! Ненавижу их! Ненавижу!!!

     На шум из машины выскочил заспанный Юрик, подлетел к нам и, особо не вникая в суть дела, стал обмахивать меня огромным, как парашют, носовым платком. Анжу по-матерински прижала к себе и убаюкивала мою боль, слегка покачиваясь на манер неваляшки.
 
    - Может, купим крысиного яду да перетравим их всех к чертям собачьим? - предложила заботливая подруга будничным голосом и, увидев, как мы с Юриком  застыли восковыми фигурами ( я даже рыдать перестала), невозмутимо добавила:  - А что? Будут знать в следующий раз…