Рабочий день только что закончился. Виктория Сергеевна, убрав бумаги и отключив компьютер, стала собираться домой.
- Вика, а как у тебя дела с письмом? – неожиданно спросила её коллега Инна, сидевшая за столом напротив, – она всё ещё возилась с квартальным отчётом и поэтому немного задерживалась. - Ты что-то молчишь и не хвалишься.
- А какие могут быть дела? - улыбнулась в ответ Виктория. - Никаких дел и нет, так что хвалиться вроде бы и нечем.
- Что? Так ничего и не получила?
- Получить-то получила, да только ничего хорошего. Он написал, что как вариант, я для него неприемлема, так как живём в разных городах.
- Ну, и дурак, - сказала Инна и через минуту энергично прибавила: - Так в чём же дело, давай подыщем другой вариант!
- Нет уж, уволь пожалуйста, - ответила Виктория, - с меня хватит и этого. - Ты и так в сущую глупость меня втянула. Все эти службы знакомства – абсолютная ерунда и ничего более, не верю я им. По-моему, для них только одно важно: побольше клиентов набрать, да побольше денег содрать, нисколько не заботясь о том, как эти самые клиенты, сведённые ими, будут потом расхлёбываться. Ну всё, я ухожу. До завтра.
«Надо бы съездить в брачное агентство да забрать оттуда своё письмо и больше не связываться с этим», - подумала она, спускаясь с четвёртого этажа административного здания.
Виктория Сергеевна не любила транспорт и трёхкилометровый путь туда и обратно в любую погоду предпочитала преодолевать пешком. На дорожке, по которой она шла будто по аллее, почти никого не было. Основная масса трудящихся только что схлынула, и лишь дальше, у поворота, то появляясь, то исчезая на фоне деревьев, мелькала небольшая группа людей.
Наслаждаясь тишиной после многотрудного дня, Литвинская испытывала настоящую радость, – ещё восторг, волнующий и желанный – тот, который она особенно сильно ощущала с приходом цветущей весны или золото-багряной осени.
Сейчас как раз и был тот самый замечательный момент: кругом хозяйничала весна, белым снегом расцветали сады, заливаясь трелями – особенно по вечерам, – насвистывали соловьи, и, радуясь тёмно-синему небу и соловьиным трелям, Виктория радовалась и жизни.
«Ах, боже мой, красота-то какая!» - глядя на белые и фиолетовые кисти разросшейся сирени, - восхищённо думала она. - Может ли быть счастье, большее, чем это? И как здорово, что мне дано чувствовать и понимать эту удивительную красоту!»
Хотя по возрасту Литвинская и приближалась к сорокапятилетнему рубежу, выглядела она очень молодо. Она носила модные причёски, сама себе шила наряды и была обаятельна и красива. И, конечно, она знала об этом. А какой женщине не хочется продлить свою молодость?
Иногда, правда, ей вспоминались слова Майи Плисецкой о том, что, оказывается, только «в двадцать лет женщина может выглядеть хорошо все двадцать четыре часа в сутки, в тридцать – только три-четыре часа, а после пятидесяти – только несколько минут». Но это пока нисколько не трогало её, так как в свои сорок пять она выглядела на тридцать.
Она знала также и то, что среди её окружения есть такие, которые завидуют ей. Стараясь не обращать на них внимания, она всякий раз говорила себе: «Не завидна участь того, кому никто не завидует». Но если внешне Виктория Сергеевна казалась вполне коммуникабельной и открытой, то её внутреннее состояние таковым назвать нельзя было. В свой внутренний мир она редко кого пускала, ибо знала (жизнь тому научила), что люди способны на предательство, поэтому старалась в свои тайны никого не посвящать и о себе ничего не рассказывать. Правда, не всегда это удавалось, да и слава Богу, – уж совсем отгораживаться от мира она не хотела: этого не позволил бы её живой характер.
От природы Литвинская была наделена недюжинным умом, ей удивительным образом удавалось сочетать в себе романтику души и практичность в делах. В людях она больше всего ценила правдивость, искренность и надёжность, терпеть не могла лицемерия, лжи и предательства. Она знала, что она трудоголик и что этим пользуются все, с кем сталкивает её судьба. Знала также и о другой своей характерной особенности – принципиальности, которая иногда доставляла большие неприятности и изрядно портила нервы. Но изменить себя в этом плане она не могла, да и не хотела; от всякого рода проблем и тех же завистников защищалась, как умела, хотя и не всегда успешно.
Свои мысли она блестяще излагала на бумаге, в устной же речи, чтобы доказать свою правоту, бывало, не могла вовремя подыскать убедительную аргументацию, особенно тогда, когда собеседник говорил с ней «на другом языке». Кроме всего прочего, на лице Виктории Сергеевны, как сказала однажды Инна, сидит некая печать справедливости, и нечестным людям и всяким там проходимцам общаться с такой печатью – не в удовольствие, потому что они, проходимцы, просвечиваются от её взгляда насквозь.
Что правда, то правда. Иной раз эти предвидения – как Виктория их называла про себя – даже мешали ей, ибо, предлагая разные встречи с разными людьми, жизнь, так или иначе, высвечивала этот интуитивный дар, которым зачем-то наградила её судьба и которым ей приходилось пользоваться помимо своей воли. И если человек, с которым её сводила судьба, оказывался тем самым проходимцем или лжецом, или представлял собой живописную смесь того и другого, то что бы он ни говорил и как бы ни говорил, она отлично видела, что верить ему нельзя. Понимала, что, не моргнув глазом, ради своих корыстных интересов, он продаст и мать родную. Понимала, что и человек этот знает о том, что она видит его насквозь, и конечно догадывалась, что от этого он только сильнее ненавидит её.
Среди тех, кого не понимала она, и кто не мог (или не хотел) понять её, она нередко чувствовала себя белой вороной. Но, несмотря на это и несмотря на зажимы и комплексы, доставшиеся ей в наследство от детских лет, Литвинская, безусловно, ощущала себя индивидуальностью и точно знала, что именно это осознание пробуждает человека к жизни, её содержанию и цели. Так же, как и философ Шопенгауэр, она считала, что индивидуальность даётся человеку от природы и поэтому «не может быть отнята у него и не должна зависеть от превратностей судьбы». Правда, по поводу последнего у неё возникали определённые сомнения: если судьба, не дай бог, загонит человека в тупик, из которого нет выхода, то неизвестно, что с этой индивидуальностью станется. И, надо сказать, – жизнь для неё не была сплошным праздником, а после гибели мужа ей с двумя мальчишками и вовсе пришлось туго.
Иногда, в самые отчаянные жизненные моменты, на неё нападали депрессии, но она научилась с ними справляться и по этому поводу особенно не беспокоилась: с кем не бывает.
http://www.proza.ru/2011/04/20/58