- Скажите, вас когда-нибудь убивали?
В комнате тепло и немного душно. В наглухо закрытые створки неистово лупит дождь и бьется тяжелая ветка сирени. За окном предрассветный час, темно и ветрено – не то, что здесь. Ярко горят свечи. Огонек ближайшей настороженно вздрагивает, когда прикрывается дверь, отблески мечутся по стенам, играют на резких слегка заострившихся чертах хозяина. Тот сидит в глубоком старом кресле, наверняка помнившем еще его отца, если не деда, и смотрит мимо вошедшего, да и сквозь стену, наверняка, тоже.
- Не имел такой чести, - голос кажется глухим и хриплым, не моим голосом.
- Зря, интересный опыт.
Зачем он говорит все это? А зачем я сам нечаянно подыгрываю? Зачем вообще принял приглашение и пришел? Хотя странно было бы не принять, когда так настаивают.
- Не знаю, вам виднее, - гнев накатывает резкой, удушающей волной. Злость – на него, на себя и за весь этот маскарад внизу. Пригласить в собственный дом всех, кто тебя ненавидит. Оригинально? Просто? По-моему, мерзко. Ирония лишь в том, что я здесь – тоже.
- Мне видно все, - легкая улыбка и взгляд, наконец, становится осмысленным, - желаете вина?
- Непременно, - а есть ли смысл отказываться? Вот не хотел идти, но разве это отразилось на результате? Я здесь. И часы давно отсчитывают последние песчинки. – Вам есть, что мне еще сказать?
Грубо, но что, черт подери, он ожидал? На перепутье не меняют ни карет, ни лошадей, ни… попутчиков. Сторону я выбрал уже давно, и даже если бы захотел, не изменил. Не из-за предательства, не из-за того, что кто-то посмеет назвать перебежчиком и, уж точно, не из-за тех иллюзий о доблести и чести, которыми кормят наивных простаков. Просто я выбрал. Все.
- Разве желание разделить вечер с другом не может быть поводом, обязательно нужно что-то говорить?
С другом, значит? Я оттягиваю ворот, все-таки здесь невыносимо душно:
- Конечно, нет.
Графин выглядит тяжелым, в нем плескается черная влага, ее почти не задевает свет, но когда это происходит, она вспыхивает тревожным багряным пламенем. Его пальцы, смыкаются на тонком горлышке и поднимают, словно графин ничего не весит. Терпкая жидкость льется в бокалы, я ощущаю ее вкус на расстоянии, еще не попробовав. Кажется, иной она быть просто не может. Я беру бокал двумя пальцами, неожиданно подражая хозяину, но он внезапно оказывается слишком тяжел, приходится помогать второй рукой.
- Вы что-нибудь пили внизу?
- И не собираюсь, - откуда эта неясная злость? Обещал же себе сохранять спокойствие, ни в коем случае не выходить из себя… - Я не пью с мерзавцами.
- Тогда и сейчас не пейте, - интонации сухие, хлесткие, словно пощечины, впрочем, это, скорее, уже веселит, чем печалит.
Если не относиться к фразам вроде «государство – это я» со смехом, рано или поздно превратишься в ходячую пошлость и занудство, хуже – в агрессивную добродетель. И того, и другого внизу с избытком, вот только далеко ли ушел человек, готовый одним махом покончить с неугодными?
Да, был несостоявшийся переворот. Да, все они, внизу, достойны тюрьмы и, скорее всего, казни. Они все зачинщики, загребающие жар чужими руками, трусы… если бы не смущали чужие умы, а действовали сами, то и отношение к ним было бы другое.
- Где вас нашли мои люди?
- На дороге, я хотел уехать, - в конце концов, мог бы спросить и у конвоиров, мог бы и приказать, чтобы я остался в дорожной пыли навсегда, но зачем этот глупый вызов? – Не спрашивайте куда, я не знаю.
Как объяснить, что не бежал, что в ситуации, когда, что бы ни сделал, предаешь дорогих людей, лучше предать себя? Потому что, как бы я сейчас ни относился к этим людям, среди них два друга детства и любимая женщина, которой сам я никогда не был нужен.
В тот вечер я был с ней и в очередной раз выслушивал россказни о том, как она одинока, а потом она рассказала, что ее собирается взять король – в жены или фаворитки, ей без разницы. Ну да, древний род, несколько веков назад свергнутая династия, все еще не успокоившаяся по этому поводу старая аристократия. И зачем занявший трон узурпатор был столь любезен или глуп, чтобы не тронуть свергнутого монарха? Неужели не предполагал всей этой чехарды, замешанной на кровной мести и эфемерной справедливости?
А потом явились и друзья, и рассказали о доподлинно известном покушении на кардинала. Ну, конечно, церковь, как и обычно, напялила на себя страдальческий венец и ожидала во славу себя подвигов. Кардинал поддерживал свергнутых, кому же была угодна его смерть, как не нынешней власти? Но самое худшее, было в том, что и покушение, и свадьба, и все эти интриги вполне могли быть возможны. Это у меня никогда не хватало мозгов, чтобы действовать иначе, чем кулаками и клинком, никогда не понимал этих многоходовок.
Прошло, наверное, больше часа бесконечных заверений и нервных заламываний рук, пока они, наконец, выложили полный план и объяснили, что требуется от меня лично. В распоряжении заговорщиков был подкупленный караул, зачинщики, уже давно мутившие горожан, и я – более чем достаточно. Первые врывались в королевские покои, как только возбужденная толпа подваливала к дворцу. Меня заверяли, что смертоубийства не будет, что король только отречется – скорее всего, врали. Я же должен был обеспечить невмешательство военных и, прежде всего, отца.
То, что в случае неудачи ничего нельзя будет доказать, я понял сразу. В лицо заговорщиков знаю только я, но, конечно же, не выдам. И когда за успех мне преподнесли почти такой же, какой сейчас играет в руке, бокал, я, не задумываясь, выпил. Он развязывал мне руки – сладкий яд – теперь можно было делать все, а отвечать уже за гранью и вовсе не перед собой.
Первое, что я сделал, это прошел в казармы, перебудил офицеров и выгнал в город гарнизон. Толпу они остановили за несколько кварталов до дворца. Потом сменил все караулы и уехал. Сердце билось, как при кавалерийской атаке, пропуская удар за ударом, а руки дрожали, каким было лицо не знаю, но никто из встреченных не смел возражать.
Остановили почти на рассвете. Казалось, ждали, что я проеду именно этой дорогой, хотя откуда же я знаю, может, подобные засады были везде? И тогда же я узнал о бале, а потом оказался здесь. Как же надеялся рухнуть по дороге – не судьба.
- Вы знали?
- Ну, а как иначе? – злая ирония на губах. – Хотя и не учел – кое-что, а верней кого-то.
Избавиться разом от всех, кто тебя ненавидит – глупо. А от тех, кто любит? В сущности, одно и тоже.
Хозяин – почему я зову его именно так, ведь есть у него имя или хотя бы было? – щурится, а я салютую ему бокалом.
- За жизнь! – и выпиваю до капли, почти не разбирая вкуса божественного напитка.
Как хорошо, что бог ушел или отвернулся. Он бы, наверное, устроил светопреставление. Вино горчит, и кисло на губах. Зато по горлу льется лава, а внутри горит. Этот яд сгорает на губах и действует мгновенно. Он честен боле, чем приторная вода совсем недавно. Больно…
И лишь спустя мгновение:
- Что это?
- Противоядье, что ты ожидал?
- А там внизу?
- Танцульки, музыка и праздник. В отличье от тебя мне нравится смотреть – в лица, пусть и перекошенные злобой.
Убить одних – придут другие. Да, лучше знать тех, кто ударит в спину.
- Улыбаешься? Я готов тебя убить! – только глаза уже слипаются. Это не сладкий яд, несущий бодрость на пределе сил, это вино обволакивает, забирает. Когда последний раз пьянел я с одного бокала?
- Всенепременно.
- Но я предатель!
- Хватит! – и почти ласково, - спи, душа моя.
А за окном занимался рассвет, возможно, не последний.